Инженер 1: паровая империя

Глава 24 Прощание

Утро выдалось ясным, почти безоблачным. Солнце уже поднялось над горизонтом, заливая двор госпиталя мягким светом. Воздух пах морем и распустившейся акацией.

Я стоял в центральном коридоре первого этажа, окидывая взглядом знакомое до мелочей пространство. Побеленные стены, потертый дощатый пол, ряды дверей в палаты. Здесь я провел долгое время, сначала как больной, потом как инженер, боровшийся с системой.

Теперь пришла пора уезжать.

За спиной послышались шаги. Обернулся, это доктор Карл Иванович Струве шел по коридору, в руках медицинский саквояж. Увидев меня, он остановился, слегка улыбнулся.

— Александр Дмитриевич, — произнес он по-русски, с едва заметным немецким акцентом, — собираетесь в дорогу?

— Завтра утром, Карл Иванович. Решил напоследок обойти палаты, попрощаться.

Струве кивнул, поставил саквояж на пол.

— Правильно делаете. Люди помнят добро. Многие из них живы благодаря вам.

Я пожал плечами:

— Живы благодаря вашему мастерству, доктор. Я лишь обеспечил свежий воздух и чистоту.

— Не скромничайте, — возразил Струве. — Вы сделали то, что не могли сделать мы, врачи. Изменили саму систему. До вашего прихода смертность в госпитале составляла тридцать процентов. Теперь менее десяти. Это ваша заслуга.

Он помолчал, затем добавил серьезно:

— Вы уже слышали что я подал подробный отчет в Медицинский департамент. Описал все вентиляцию, обеззараживание ран кислородной водой, изоляцию заразных больных. Приложил цифры, наблюдения, чертежи. Полагаю, через несколько месяцев ваши методы начнут внедрять по всей империи.

— Через несколько месяцев, — повторил я с легкой усмешкой. — Если бюрократы не замедлят процесс на годы.

Струве рассмеялся:

— Возможно. Но зерно посеяно. Рано или поздно оно прорастет. — Он протянул руку. — Желаю вам успеха в Туле, Александр Дмитриевич. Уверен, вы там многого добьетесь.

Я пожал его руку:

— Благодарю, Карл Иванович. Без вашей поддержки я бы не справился. Если будете в Туле, милости прошу в гости.

— Непременно воспользуюсь приглашением.

Струве взял саквояж, кивнул на прощание и направился к операционной. Я проводил его взглядом, затем повернулся к палатам.

Первая палата встретила привычным запахом карболовой кислоты и свежего белья. Больные лежали спокойно, некоторые читали, другие беседовали вполголоса. На потолке под самым перекрытием виднелись деревянные короба вентиляционных каналов, уходившие к печи в углу.

Система работала. Тихо, незаметно, но работала. Свежий воздух поступал через нижние решетки, застоявшийся уходил через верхние. Температура держалась ровная, без резких перепадов.

— Господин капитан! — окликнул меня рядовой Петухов, сидевший на койке у окна. — Правда ли, что вы уезжаете?

Я подошел к нему:

— Правда, Петухов. Завтра утром отправляюсь в Тулу.

— Жалко, — вздохнул солдат. — Хороший вы офицер. Не то что другие, которые только командовать умеют. Вы за людей радели.

— Служба такая, — ответил я просто. — Выздоравливай, солдат. И береги здоровье.

Обошел остальные койки, перекинулся несколькими словами с выздоравливающими. Все они знали о моем отъезде, все желали успеха.

Во второй палате меня ожидал фельдфебель Морозов с тремя солдатами, Егором, Семеном и Иваном. Те самые мастера, что помогали строить вентиляционную систему.

Морозов встал навытяжку, отдал честь:

— Господин капитан, позвольте доложить. Артель просит разрешения проводить вас завтра до станции.

Я посмотрел на них. Четверо здоровенных мужиков, с руками, привычными к топору и молоту. Хорошие работники, толковые.

— Разрешаю, — сказал я. — Но это не обязательно, Морозов. Служба у вас своя.

— Какая теперь служба, — махнул рукой фельдфебель. — Война кончилась, госпиталь скоро закрывать будут. Нас по полкам распределят. А вот с вами, ваше благородие, мы дело делали. Настоящее дело. Хочется проводить как следует.

Егор шагнул вперед, держа в руках сверток, обернутый холстом:

— Это вам, господин капитан. От артели. Сделали на память.

Я развернул холст. Внутри оказалась деревянная модель вентиляционной системы, выполненная с поразительной точностью. Каждый канал, каждая решетка, даже печь с дымоходом все вырезано из дерева, склеено, отполировано.

— Семен три вечера возился, — пояснил Егор. — Говорит, пусть не забываете, как в Севастополе систему строили.

Я повернул модель в руках, разглядывая мелкие детали. Работа мастера, сделанная с душой.

— Спасибо, братцы, — произнес я. — Ценный подарок. Буду хранить.

Иван-кузнец, самый здоровенный из троих, кашлянул:

— Ваше благородие, а нельзя ли нас с собой взять? В Тулу эту? Мы работящие, не подведем.

Я задумался. Взять их с собой? Идея заманчивая. Толковые мастера всегда нужны. Но можно ли? Они солдаты, числятся на службе…

— Морозов, — обратился я к фельдфебелю, — как обстоят дела с вашей службой? Когда вас распустят по домам?

Морозов почесал затылок:

— Говорят, к лету. Но точно никто не знает. Может, через месяц, может, через полгода. Начальство само не ведает.

— Вот что, — решил я. — Дам вам адрес в Туле. Как только демобилизуетесь пишите. Если найдется работа, приглашу. Жалованье будет справедливое, жилье обеспечу.

Лица солдат просветлели. Егор улыбнулся:

— Спасибо, ваше благородие! Непременно напишем!

Я попрощался с ними, вышел в коридор. Еще несколько палат, еще несколько прощаний. Везде одинаковые пожелания успеха, благодарности, сожаления об отъезде.

В третьей палате, той самой экспериментальной, где все начиналось, я задержался дольше. Стоял посреди прохода, глядя на вентиляционные каналы под потолком. Здесь впервые проверял свои расчеты, здесь доказывал правоту системы.

Унтер-офицер Ковалев, сидевший на койке, заметил мой взгляд:

— Хорошая штука, ваше благородие. Дышится легко, жару нет. В других палатах, говорят, раньше духотища стояла.

Я вышел из палаты, направился к выходу. Во дворе госпиталя встретил младшего лекаря Зотова, торопящегося куда-то с узлом бумаг.

— Александр Дмитриевич! — окликнул он меня. — Слышал, вы уезжаете. Жаль очень. Мы только начали по-настоящему работать, а тут…

— Ничего, Петр Семенович, — ответил я. — Вы справитесь и без меня. Главное не дайте системе заглохнуть. Следите за чистотой воздуховодов, вовремя чистите решетки, не позволяйте топить печи наполовину.

— Непременно, — заверил Зотов. — Доктор Струве уже составил подробнейшую инструкцию. Будем следовать неукоснительно.

Остаток дня я провел в госпитале, решая мелкие вопросы. Беляев уехал в Симферополь, с ним я попрошаться не успел. Вечером того же дня санитар принес небольшой конверт, запечатанный бледно-голубым сургучом.

«Александр, прошу встретиться завтра в три часа пополудни. Идите по береговой тропе к югу от госпиталя, там, где начинаются скалы. Я буду ждать. Л.»

Я перечитал записку дважды, затем бросил в печь. Бумага вспыхнула, превратилась в пепел.

На следующий день, ровно без четверти три, я вышел из госпиталя и направился к берегу. День выдался теплым, почти летним. Солнце висело высоко, море переливалось синевой. Легкий ветер приносил запах водорослей и соли.

Тропа вела вдоль обрыва, петляя между кустами можжевельника и дикого терновника. Слева простиралось море, справа поднимались скалы, изрезанные трещинами. Чайки кричали над волнами, их голоса смешивались с шумом прибоя.

Минут через двадцать тропа свернула за выступ скалы, и я увидел небольшую бухту. Место уединенное, скрытое от посторонних глаз. Узкая полоска каменистого берега, несколько старых сосен, нависших над водой, и плоский валун, на котором сидела Лиза.

Она поднялась, увидев меня. На ней светлое платье из тонкой материи, волосы распущены, прикрыты легкой шалью. В руках небольшая корзина.

— Александр, — произнесла она, когда я приблизился. — Благодарю, что пришел.

— Как я мог не прийти?

Она улыбнулась, указала на валун:

— Прошу, присаживайся. Я взяла вина и фруктов. Подумала, что стоит отметить твой отъезд достойно.

Я сел рядом с ней. Лиза достала из корзины бутылку бордо, два бокала, завернутые в салфетку, тарелку с виноградом и персиками.

— Где ты все это раздобыла? — спросил я. — В Севастополе сейчас с провизией туго.

— У французов, — ответила она с легкой усмешкой. — Они еще не все покинули город. А у меня есть знакомый офицер интендантской службы, который не отказывает дамам в небольших услугах.

Я откупорил бутылку, разлил вино по бокалам. Мы выпили молча, глядя на море.

— Получил письмо из Тулы? — спросила Лиза после паузы.

— Получил. Приглашение от управляющего оружейным заводом. Предлагают приехать, обсудить условия.

— И ты едешь?

— Еду. Полковник Энгельгардт оформляет документы об отставке с военной службы. Через несколько дней все будет готово.

Лиза кивнула, отпила из бокала:

— Правильное решение. В Севастополе ты сделал что мог. Теперь пора двигаться дальше. — Она помолчала, затем добавила тише: — Буду скучать.

Я посмотрел на нее. Солнечный свет играл в ее волосах, выхватывал золотистые пряди. Лицо спокойное, но в глазах читалась грусть.

— Я тоже.

Она повернулась ко мне:

— Я уезжаю в Петербург послезавтра. Отец прислал письмо, требует возвращения. Дядя тоже пишет, что нужна моя помощь в организации попечительского совета при новом учебном заведении.

— Петербург, — повторил я. — Значит, мы расстаемся надолго.

— Тула недалеко от Москвы, — сказала она, беря меня за руку. — А Москва в двух сотнях верст от Петербурга. Мы увидимся. Я приеду. Или ты приедешь.

— Приеду, — пообещал я. — Как только устроюсь, разберусь с заводом, обязательно приеду.

Лиза наклонилась, прижалась губами к моим. Поцелуй короткий, но нежный. Я обнял ее за плечи, притянул ближе. Она откликнулась, прильнула ко мне.

Когда мы разомкнули губы, Лиза посмотрела мне в глаза:

— Помнишь наш разговор в госпитале? После триумфа? Я говорила тебе, что буду ждать тебя в Петербурге. И это по-прежнему верно. Отец уже знает о тебе. Я рассказала ему о твоих достижениях. Он заинтересован, хочет познакомиться.

— Князь Долгоруков захочет встретиться с простым капитаном?

— С талантливым инженером, чьи методы одобрены к внедрению по всей империи, — поправила она. — Отец не из тех, кто судит людей по происхождению. Ему важны дела.

Она помолчала, затем добавила тише:

— Но о нас с тобой… О том, что между нами… Пока рано говорить открыто. Ты понимаешь?

Я кивнул.

— Понимаю. Буду работать, доказывать. Стану известным инженером, и тогда…

— И тогда мы сможем быть вместе открыто, — закончила она. — А пока… Пока у нас есть сегодня.

Она поднялась, взяла меня за руку:

— Пойдем.

Мы прошли несколько шагов вдоль берега, туда, где росли старые сосны. Под одной из них, той самой, что помнила нашу первую близость, лежала расстеленная шаль.

— Ты заранее приготовила? — усмехнулся я.

— Разумеется, — ответила Лиза с легкой улыбкой. — Думала, ты не догадаешься, зачем я звала тебя сюда? Просто попрощаться?

Она опустилась на шаль, потянула меня за собой. Я сел рядом, обнял ее. Мы целовались долго, неторопливо, наслаждаясь близостью. Руки мои скользили по ее спине, расстегивая крючки платья.

— Александр, — прошептала она между поцелуями, — я хочу запомнить этот день. Запомнить тебя. Все. Чтобы в Петербурге, когда буду скучать, вспоминать…

— И я хочу запомнить, — ответил я, стягивая с нее платье.

Она помогла, освободилась от корсета. Я целовал ее шею, плечи, грудь. Она тихо стонала, запустив пальцы мне в волосы.

В этот раз все было иначе, чем в прошлый. Не так торопливо, не так робко. Мы уже знали друг друга, знали, что приносит удовольствие, что вызывает отклик. Движения наши стали увереннее, смелее.

Я ласкал ее грудь, и она выгибалась навстречу моим прикосновениям. Рука моя скользнула ниже, между ее бедер, и Лиза тихо вскрикнула, прижимаясь ко мне сильнее.

— Не останавливайся, — прошептала она хрипло. — Пожалуйста…

Я стянул с нее последнюю одежду, освободился от своей. Наши тела соединились легко, без боли, без неловкости. Лиза обвила меня ногами, притягивая глубже.

Мы двигались в такт, находя общий ритм. Море шумело внизу, ветер шелестел в соснах, но мы слышали только дыхание друг друга, только стоны удовольствия.

Когда волна накрыла нас, мы замерли, сжимая друг друга, не желая отпускать. Лиза прижалась ко мне, уткнувшись лицом в мою шею. Я чувствовал, как дрожит ее тело.

— Люблю тебя, — прошептала она. — Так сильно люблю…

— И я люблю тебя, Лиза.

Мы еще немного полежали, обнявшись, затем начали одеваться. Движения медленные, неторопливые. Не хотелось разрушать эту близость, эту интимность.

Когда мы вернулись к валуну, солнце уже клонилось к закату. Мы допили вино, съели персики. Молча, держась за руки, глядя на море.

— Напиши мне сразу, как приедешь в Тулу, — сказала Лиза тихо. — Адрес мой ты знаешь. Петербург, Дворцовая набережная, дом князя Долгорукова.

— Напишу. Обязательно напишу.

Она достала из корзины небольшой сверток, завернутый в бумагу.

— Это тебе. На память.

Я развернул бумагу. Внутри оказался платок из тонкого батиста, вышитый инициалами «Е. Д.» Елизавета Долгорукова.

— Носи его, — сказала она тихо. — И вспоминай.

— Буду носить. И вспоминать каждый день.

Последний поцелуй, долгий и горький. Затем она отстранилась, поднялась.

— Мне пора. Проводи меня до поворота.

Мы медленно пошли по тропе. У поворота остановились. Лиза обняла меня в последний раз.

— До встречи в Петербурге, — прошептала она. — Не забывай меня.

— Никогда не забуду.

Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Я стоял, глядя ей вслед, пока ее фигура не скрылась за изгибом скалы.

Только тогда повернулся и направился обратно к госпиталю. В кармане мундира лежал ее платок, хранящий тонкий аромат лаванды. На губах еще ощущался вкус последнего поцелуя.

Вечер выдался ясным и прохладным. Солнце уже опустилось за горизонт, когда я вышел из своей каморки с небольшим саквояжем в руках.

Вещей набралось немного. Смена белья, запасной мундир, несколько книг по инженерному делу, папка с чертежами и документами. И модель вентиляционной системы, подаренная Морозовым и его артелью, тщательно обернутая холстом.

Во дворе госпиталя меня уже ожидали. Фельдфебель Морозов с тремя солдатами, Егором, Семеном и Иваном, стояли у ворот, при полной форме. Рядом с ними простая телега, запряженная парой лошадей. На козлах сидел возница, пожилой солдат в потертом армяке.

— Господин капитан! — Морозов отдал честь, когда я приблизился. — Артель готова проводить вас до почтовой станции!

Я кивнул, положил саквояж в телегу:

— Благодарю, Морозов. Но это лишнее. До станции всего три версты, дошел бы пешком.

— Никак нельзя, ваше благородие, — возразил фельдфебель. — Офицера провожать надо как положено. Да и груз у вас, видать, нелегкий.

Егор подмигнул:

— А мы, господин капитан, все равно без дела маялись. Лучше доброе дело сделать, чем в казарме киснуть.

Я усмехнулся. Хорошие люди. Простые, но надежные.

— Ну что же, раз так, поехали.

Забрался в телегу, сел на доски. Солдаты пристроились рядом. Морозов махнул рукой вознице:

— Трогай!

Телега качнулась, колеса заскрипели по мощеной дороге. Мы выехали из ворот госпиталя.

Я обернулся, бросил последний взгляд на знакомое здание. Длинное, одноэтажное, с белеными стенами и узкими окнами. Над крышей виднелись трубы печей, из которых тянулся легкий дымок.

— Жалко уезжать? — спросил Семен, заметив мой взгляд.

— Немного, — признался я.

— Ничего, — утешил Иван-кузнец. — Зато теперь вперед, к новым делам. В Тулу, говорите, едете? Там заводы, мастерские. Развернетесь как следует.

Телега свернула на главную улицу, ведущую к выезду из города. По обе стороны тянулись дома, большей частью разрушенные или поврежденные осадой. Кое-где велись восстановительные работы, каменщики клали новую кладку, плотники чинили крыши.

Севастополь медленно возвращался к жизни. Война закончилась, но следы ее еще долго будут напоминать о пережитом.

Мы проехали мимо развалин четвертого бастиона. Изрытая воронками земля, обломки орудий, почерневшие от пожаров стены. Здесь еще полгода назад шли ожесточенные бои. Здесь гибли люди, которых я потом видел в госпитале.

Морозов тоже смотрел на развалины, лицо его помрачнело:

— Страшное место. Я там, на бастионе, две недели отстоял. Каждую ночь французы лезли, каждую ночь отбивали. Людей как мух косило.

— Тебя там ранило? — спросил я.

— Ага. Ядро рядом разорвалось, контузило. Три дня без памяти провалялся, потом в госпиталь свезли. Там ваш Энгельгардт и откачал.

Мы выехали за пределы города. Дорога пошла вдоль берега, справа плескалось море, слева тянулись голые холмы. Весна только начиналась, зелени еще мало, но кое-где уже пробивалась трава, распускались первые цветы.

— Далеко до станции? — спросил Егор.

— Версты две осталось, — ответил возница, не оборачиваясь. — К восьми часам доедем.

Телега подпрыгивала на ухабах. Я сидел, прислонившись спиной к борту, глядя на удаляющийся Севастополь. Город постепенно скрывался за поворотом дороги, становился все меньше, пока совсем не исчез из виду.

— Ваше благородие, — окликнул меня Семен, — а правда, что в Туле самое лучшее оружие в империи делают?

Я встрепенулся:

— Правда. Тульские мастера славятся по всей России. Ружья, сабли, пушки, все там производят. Хотя заводы, говорят, устарели. Вот меня, видимо, для модернизации и зовут.

— Модер… как? — не понял Иван.

— Для улучшения, — пояснил я. — Чтобы производство усовершенствовать, новые машины внедрить.

— Вот оно что, — кивнул Иван. — Значит, как с вентиляцией в госпитале. Сделали новое, лучше стало.

— Примерно так.

Егор задумчиво почесал затылок:

— А нам, господин капитан, когда увольнение будет, вы письмо напишете? Как обещали? Мы бы с радостью к вам в помощники пошли. Работа у нас в руках спорится, не подведем.

Я посмотрел на них. Четверо крепких, здоровых мужиков, умеющих работать руками. Такие люди на заводе всегда нужны.

— Напишу обязательно. Адрес знаете. Тула, оружейный завод, капитан Воронцов. Как освободитесь, пишите, приглашу.

Лица солдат просветлели. Морозов улыбнулся:

— Вот и славно. Значит, не совсем расстаемся. Еще поработаем вместе.

Впереди показались строения почтовой станции. Небольшой каменный дом, конюшня, навес для карет. У крыльца стояла почтовая карета, запряженная четверкой лошадей. Ямщик возился с упряжью, проверяя постромки.

Телега подъехала, остановилась. Я спрыгнул на землю, взял саквояж.

— Ну что же, братцы, — произнес я, оборачиваясь к солдатам. — Спасибо, что проводили. Берегите себя.

Морозов вылез из телеги, встал навытяжку, отдал честь:

— Служили верой и правдой, господин капитан! Счастливого пути!

Остальные тоже спрыгнули, выстроились в ряд. Я обошел каждого, пожал руку.

— До встречи, Морозов. Егор. Семен. Иван. Будьте здоровы.

Они провожали меня взглядами, когда я поднялся по ступеням на крыльцо станции. Внутри, в небольшой конторе, сидел станционный смотритель, пожилой отставной солдат с седыми усами.

— Вам куда, ваше благородие? — спросил он, поднимая голову от гроссбуха.

— В Тулу. Через Симферополь и Москву.

— Документы есть?

Я достал открытый лист, подписанный Энгельгардтом. Смотритель пробежал глазами, кивнул:

— Порядок. Карета отходит через четверть часа. Попутчик у вас будет, купец один, в Москву едет. Места хватит.

Я вышел на крыльцо. Солдаты все еще стояли у телеги, не уезжали. Морозов помахал рукой, я ответил тем же.

Телега тронулась, покатила обратно к городу. Я смотрел, как она удаляется, пока не скрылась за поворотом дороги.

Последняя связь с госпиталем оборвалась. Теперь я совсем один.

Ямщик окликнул меня:

— Ваше благородие, готово! Садитесь, поехали!

Я подошел к карете, забрался внутрь. Внутри, на противоположной скамье, сидел дородный купец в поддевке, с окладистой бородой. Он кивнул мне приветственно:

— Здравствуйте, господин офицер. Савва Лукич Громов, купец второй гильдии. В Москву еду, по делам торговым.

— Александр Воронцов, инженер-капитан. В Тулу направляюсь.

— В Тулу? — оживился купец. — Дело хорошее! Город славный, заводы там, оружие делают. Сам не раз бывал, с тульскими мастерами дела имел. А вы по службе едете?

— По приглашению. На завод оружейный.

Карета дернулась, тронулась с места. Колеса застучали по мощеной дороге. Я откинулся на спинку сиденья, глядя в окно.

Почтовая станция осталась позади. Дорога уходила вдаль, между голых холмов, к горизонту. Путь предстоял неблизкий, через Симферополь, через Перекоп, через бескрайние степи Малороссии, затем Москва, и наконец Тула.

Неделя, а то и больше в пути.

Купец что-то говорил, рассказывал о своих делах, но я слушал вполуха. Мысли были далеко. В Туле, куда я ехал. В Петербурге, где меня ждала Лиза. В будущем, которое предстояло построить.

Карета катила вперед, увозя меня прочь от Севастополя, навстречу новым свершениям.