Инженер Петра Великого – 4

Глава 4

Каляску мотало по дороге так, что, казалось, все внутренности вот-вот поменяются местами. Путь от Питера до моего Игнатовского — сплошные ямы да ухабы. За окном тянулась унылая хмарь, рассвет лениво пытался продраться сквозь свинцовые тучи, но получалось у него так себе. В нос бил въедливый запах сырой кожи и конского пота — стандартный ароматизатор для путешествий в этом веке. Я поплотнее запахнул дорожный плащ, хотя знобило меня не столько от промозглой рани, сколько изнутри. В голове до сих пор гудело от столичных событий, и нужно было срочно разложить все по полочкам, пока весь этот питерский бедлам окончательно не выветрился.

Главный профит от поездки — это договор с капитаном де ла Серда. Старый испанец, обиженный на весь белый свет, оказался моим козырным тузом. Ровно в тот момент, когда вся лапландская затея начала трещать по швам из-за «слитых» карт, судьба подкинула мне человека, который мог проложить тропу там, где ее и черт не найдет, не то что шведский генштаб. Это была просто дикая удача, настоящий прорыв. Теперь у Орлова и его «группы захвата внимания» была четкая и понятная задача: гонять шведов по лесам, следуя слитым маршрутам. Пусть себе носятся, пока мы с основными силами тихой сапой просочимся к цели по тропам, которые укажет старик. План из авантюры «пан или пропал» превратился в элегантную многоходовку.

Я снова и снова прокручивал в голове наш ночной разговор. Каждое слово старика было на вес золота, за каждой фразой чувствовались десятилетия службы. Никаких дурацких вопросов, никаких «а какие мне гарантии?». Он просто ненавидел англичан и всю их подтанцовку с такой лютой яростью, что одной этой ненависти хватило, чтобы он, не раздумывая, вписался в нашу авантюру. А его условие — идти в поход лично — только подтвердило, что он не штабная мыша, а настоящий полевой командир, хотя и списанный в утиль. С ним наши шансы на успех значительно возросли.

Но стоило мне подумать о капитане, как всплывал другой образ. Его дочь. Изабелла. Ох уж этот бал и наше знакомство. Перед глазами так и стояла ее точеная фигура в простом темном платье, которое смотрелось в сто раз выигрышнее, чем все эти перья на придворных фифах. Гордая осанка, чуть тронутые печалью губы и глаза. В них было все: и горечь за отца, и тоска, и какой-то едва сдерживаемый внутренний огонь, который она прятала за маской ледяного аристократического спокойствия. Понятие «знойная испанская красота» оказалось не фигурой речи. Она была живой, настоящей, и от этого цепляла еще сильнее.

Я раздраженно потер виски. Какого лешего я вообще о ней думаю? Гормоны, чтоб их, разыгрались не вовремя. У меня на кону стратегическая операция, тысячи жизней, судьба целого проекта, а я тут перебираю в памяти воспоминания о красивой девушке. Это было опасно. Такие мысли расслабляют, отвлекают, сбивают с толку.

Чтобы вышибить этот образ из головы, я заставил себя думать о проблеме номер один. О самой реальной и самой большой угрозе с момента визита английского посла. Лорд Эшворт и его вежливые, вполне конкретные наезды.

«Последствия для наших торговых связей…» Он выдал это с такой улыбочкой, что я сразу понял, что за этим стоит. Весь наш план по захвату руды мог пойти прахом, разбившись о дубовые борта английских линкоров. А ведь шведов нужно лишить этих рудников, это значительно урежет их возможности. Более того, Россия, при всех богатствах Урала, точно будет в выйгрыше от лапландских залежей, а там и самих шведов можно под протекторат загнать, если СМку вывести на промышленный выпуск.

Балтика. Вот где собака зарыта. Эта серая, неприветливая вода была для нас и дорогой жизни, и смертельной ловушкой. Сейчас там хозяйничали шведы. Но если к ним на подмогу придет британский флот, пусть даже пара-тройка кораблей под флагом «защиты коммерции», то для нас море захлопнется. Наш молодой флот, петровская гордость, — по сути, птенец. Против объединенной эскадры он не продержится и дня. Нашу экспедицию утопят еще на подходе, не дав даже ступить на берег. И все мои гениальные планы, карты де ла Серды, все мортиры и фузеи — все пойдет на корм местной салаке.

Я задумался. Вокруг мелькали тоскливые пейзажи Ингерманландии — болота, жидкие перелески, редкие деревушки, прилепившиеся к дороге. Здесь, на этой отвоеванной кровью и потом земле, Петр строил свое окно в Европу. Только какой толк от окна, если его в любой момент могут заколотить досками? Без контроля над морем Питер — не столица империи, а просто большая крепость в глуши, вечно сидящая под угрозой блокады. Англичашки это прекрасно знали. И они костьми лягут, но не дадут России стать полноценной морской державой и их конкурентом. Никогда.

Значит, нужен был асимметричный ответ. Нужно было придумать что-то, что заставит их бояться соваться к нашим берегам. Создать такое оружие, которое обнулит их преимущество в кораблях.

Пытаться сейчас тягаться с владыками морей, строя свой флот, — это утопия. Уйдут десятилетия, пока наши верфи смогут выдать что-то, способное выстоять против стопушечного британского «левиафана». А у нас нет этих десятилетий. Нужен был, как говорится, асимметричный ответ. Что-то дешевое в производстве и до одури смертоносное в применении. Как моя задумка с объемным боеприпасом, там правда еще надо подумать над стоимостью, не забыть бы записать свои мысли.

Сейчас же нужно было оружие, которое позволит паре-тройке смельчаков на рыбацкой шхуне или расчету береговой батареи отправить на дно всю гордость Королевского флота. Кажется, это меня опять в утопию потянуло. Хотя…

Торпеда. Самодвижущаяся мина.

Я чуть прикрыл глаза, и мой мозг превратился в импровизированное конструкторское бюро. Первым делом — отсечь все заведомо провальные варианты, чтобы не тратить время и ресурсы на пустые фантазии.

Итак, вариант номер раз: пневматика. Торпеда на сжатом воздухе. Идея красивая, элегантная, но для нынешних реалий — чистая научная фантастика. Все упиралось в местную металлургию. Чтобы эта дура проплыла хоть какое-то вменяемое расстояние, в баллон нужно было закачать воздух под давлением в сотню, а то и больше, атмосфер. А из чего, простите, этот баллон делать? Из того чугуна, что тут льют, полного раковин и шлака? Да он рванет еще на этапе накачки, похоронив под обломками весь расчет. Вместо оружия получится самоподрывающаяся бомба для своих же. Сразу в топку.

Вариант номер два: паровая машина. Впихнуть в сигарообразный корпус миниатюрный котел с паровой машиной. Еще большая утопия. Те паровые машины, которые я тут мог бы соорудить, — это громоздкие, прожорливые и малоэффективные монстры, выдающие в лучшем случае пару-тройку атмосфер. Создать компактный, но мощный агрегат, который бы еще и под водой работал, — это задача для конца XIX века. Так что тоже мимо.

Вариант номер три: ракетный двигатель. Напихать в корпус моего бездымного пороха или, на худой конец, обычного дымного. Звучит заманчиво. Просто, мощно. Но это годится для ракет, летящих по воздуху. Вода же в сотни раз плотнее. Пороховой заряд сгорит за несколько секунд, дав торпеде короткий, дикий, но абсолютно неуправляемый пинок. Она будет рыскать, кувыркаться, выпрыгивать на поверхность или зарываться в ил — короче, делать все, что угодно, кроме как идти по курсу. Толку от такого «оружия» — ноль. В корзину, вслед за остальными.

Все мои «продвинутые» идеи разбивались о суровую технологическую реальность. А значит, решение нужно было искать не в химии или термодинамике, а в старой доброй механике. Голь на выдумки хитра, как известно. Если движок нельзя засунуть внутрь торпеды, значит, он должен остаться снаружи.

И тут в закоулках памяти всплыли обрывки информации о каких-то полузабытых проектах из моей реальной истории. Об оружии, которое считалось тупиковой ветвью, но для меня здесь и сейчас было единственным шансом. Механическая торпеда с внешним приводом.

Идея была простой до гениальности. Я начал мысленно ее конструировать. Берем деревянный сигарообразный корпус, тщательно просмоленный, герметичный, для лучшего скольжения можно и медью обить. Внутри, занимая почти все место, — огромный барабан. На него туго, виток к витку, намотан длиннющий, прочный трос. Конец этого троса остается на пусковой установке — на берегу или на катере.

При запуске торпеда сбрасывается в воду, а дальше начинается цирк. Мощный привод на берегу — в идеале стационарная паровая машина, а для начала сойдет и простой ворот, который крутит шестерка дюжих матросов, — начинает с бешеной скоростью выбирать трос. Трос тянет торпеду, заставляет бешено вращаться барабан внутри нее. А вращение барабана через простейший редуктор передается на винты в корме.

Винтов, естественно, два, и крутиться они должны в разные стороны. Это азбука, иначе торпеду будет просто крутить вокруг своей оси. Два контрвращающихся винта этот момент гасят и обеспечивают стабильный курс.

А как рулить? Тоже решаемо. С помощью дифференциала, знакомого мне по любому автомобилю. Вместе с основным тросом к торпеде идут два тонких управляющих тросика, связанных с рулями. Наводчик на берегу, глядя в подзорную трубу, может, подтягивая тот или иной тросик, корректировать курс, ведя смертоносную сигару прямо в уязвимый борт вражеского корабля.

Я так увлекся, что не заметил, как каляска чуть не перевернулась на ухабе. Механика была ясна и, главное, реализуема. Шестерни, валы, корпус — все это мои мастерские осилят. Но, как всегда, весь фокус был в деталях. А точнее, в одной, от которой зависело всё.

Трос.

Вся эта красивая концепция держалась на нем. Он должен был быть невероятно прочным, чтобы не лопнуть от дикого натяжения. И при этом достаточно тонким и гибким, чтобы на барабан его влезло как можно больше — сотни метров, а лучше километр. Дальность — вот ключ. Из чего его делать? Пеньковый канат? Слишком толстый, порвется. Цепь? Слишком тяжелая, негибкая. Ответ был один — сталь. Мне нужен был тонкий, прочный стальной трос, сплетенный по особой технологии. А для этого, черт возьми, опять нужна была качественная сталь… Круг замкнулся.

И ведь не сделаешь конвертер — проблем в производстве уйма.

Я настолько ушел в свои размышления о стали, тросах и торпедах, что очнулся, только когда каляска резко затормозила. Скрипнули колеса, устало фыркнули лошади. Я встрепенулся — приехали. Ворота Игнатовского.

Даже в мутном утреннем свете было видно, как изменилось мое имение. Оно все меньше смахивало на мирную усадьбу и все больше — на какой-то укрепрайон. Там, где раньше торчал жиденький частокол, теперь росла добротная каменная стена, окружая самое сердце моего производства — литейку и мехцех. Кладка еще не везде была закончена, но вид уже внушал. Перед стеной чернели свежевырытые широкие и глубокие рвы. Тимоха проникся моментом и не стал сачковать. Я про себя одобрительно хмыкнул. После разговора с английским послом и его прозрачных намеков вся эта фортификация явно не паранойя. Моя маленькая промышленная империя должна уметь огрызаться.

И да, после успешного (а я надеюсь он будет успешным) похода в лапландию, нужно серьезно поговорить с Государем о создании кампании. Да, с участием государственного капитала, но, главное, под моим руководством. А там, глядишь и появятся лишние деньги на собственные задумки. А сейчас все жалование и доходы я трачу на постройку имения и закупку дорогостоящих материалов.

У самых ворот меня ждала странная картина, от которой я даже нахмурился. У караулки, перегородив вход, стоял капитан Орлов. Сложив на груди ручищи, он выглядел как гранитный истукан, которого и тараном не сдвинешь. Перед ним, явно чувствуя себя неловко, мялись двое. Одного я узнал сразу — Магницкий. Рядом с ним стоял незнакомый парень. Лет двадцати, худощавый, жилистый, в простом, добротном дорожном кафтане. Он, в отличие от старика, не выказывал никакого страха перед грозным видом Орлова, а с живым, неподдельным любопытством разглядывал меня. В его глазах так и плясали умные бесята.

— Петр Алексеич! С прибытием! — Орлов поприветствовал меня.

— Здравствуй, что за митинг? — я перевел взгляд на Магницкого.

Старик виновато кхыкнул в кулак.

— Петр Алексеевич, простите великодушно, что беспокоим в такую рань, — произнес математик. — Мы уж с час как прибыли. Да вот капитан Орлов, в точности исполняя ваши распоряжения, на территорию нас не пускает без личного вашего дозволения. И должен заметить, я с ним полностью согласен. Порядок прежде всего.

Я покосился на Орлова. Тот лишь едва заметно дернул плечом.

— Леонтий Филиппович может проходить, — спокойно произнес он, косясь на спутника Магницкого.

Ну да, приказ есть приказ: посторонним вход воспрещен, хоть ты папа римский. И ведь абсолютно прав.

— Все верно, Леонтий Филиппович, — ответил я, подходя ближе. — Рад вас видеть. Стряслось-то что?

Мой взгляд скользнул по парню. Тот выдержал его спокойно, без тени подобострастия, лишь слегка склонил голову в знак уважения. Было в нем что-то такое, основательное, рабочее. Руки, чуть крупноватые для его фигуры, с въевшейся в кожу металлической пылью, выдавали в нем человека, который привык держать в руках инструмент, а не гусиное перо.

— Не то чтобы спешка, Петр Алексеич, — продолжил Магницкий. — Скорее, следствие нашего с вами давнего разговора. Я ведь не один прибыл.

Он положил руку на плечо своему спутнику.

— Барон, — торжественно, с едва скрываемым триумфом в голосе, продолжил Магницкий. — Я давно говорил вам, что ищу себе в помощники человека с золотыми руками и светлой головой, способного и чертежи читать, и металл чувствовать. Кажется, я его нашел.

Он говорил медленно, с расстановкой, явно наслаждаясь моментом.

— Я выписал его из Навигацкой школы. Он был там лучшим. Не по арифметике или навигации, правда. По части механики и работы со станками. Он одержим идеей создания таких хитроумных машин, что смогут обрабатывать металл с точностью, доселе невиданной. Позвольте представить…

Магницкий сделал театральную паузу, подталкивая своего протеже чуть вперед. Молодой человек шагнул, выпрямился и посмотрел на меня.

— Его фамилия — Нартов.

На мгновение мир вокруг замер. Шум утреннего ветра, фырканье лошадей, даже далекий стук молотов из моих цехов — все это пропало, растворилось. В ушах звенело только одно это слово. Нартов. Для Орлова, для Магницкого, для любого другого человека в этой эпохе это была просто фамилия. Обычная, ничем не примечательная. Но для меня, человека из будущего, это имя — нечто.

Андрей Константинович Нартов.

Я смотрел на этого худощавого парня и видел перед собой титана. Будущего гения русской инженерной мысли. Личного токаря Петра Великого. Человека, который изобретет первый в мире токарно-копировальный станок с механизированным суппортом — машину, опередившую свое время на десятилетия.

В один миг из головы вылетело все. Англичане с их флотом, шведы с их гарнизонами, торпеды, даже образ прекрасной Изабеллы, так занимавший меня всю дорогу, — все это отошло на второй, даже на третий план, стало мелким и незначительным. Передо мной стоял ключ ко всем моим идеям.

Мои проекты, амбициозные планы до этого момента были лишь набором красивых, труднореализуемых идей. Я мог придумать конвертер для выплавки стали, но кто построит для него точный поршневой компрессор, способный качать воздух под огромным давлением? Я мог разработать механическую торпеду, но кто изготовит для нее сложный дифференциальный механизм и станок для плетения прочнейшего стального троса?

До этого дня ответ был — никто. Или я сам, потратив на это годы мучительных проб и ошибок. Но теперь ответ стоял прямо передо мной.

Я смотрел в живые, умные глаза Андрея Нартова. Судьба только что вручила мне главный козырь. Этот парень был недостающим звеном в моей технологической цепочке. Он был фундаментом, на котором можно было построить целую промышленную революцию.

На моем лице, видимо, отразилась такая гамма чувств, что Магницкий с Орловым уставились на меня с откровенным недоумением. А я еле сдерживал улыбку, которая так и рвалась наружу. Это было то самое чувство, когда ты годами бьешься над нерешаемой задачей, а потом вдруг находишь простое и гениальное решение.

— Что ж, — я наконец смог взять себя в руки. — Если Леонтий Филиппович вас рекомендует, значит, парень и впрямь стоящий. Добро пожаловать в Игнатовское…

Я чуть не проболтался назвав его по имени, а ведь Магнитский только фамилию сообщил. Я запнулся.

— … Андрей, — подсказал он сам, низким и уверенным голосом.

— Добро пожаловать, Андрей, — повторил я. — Кажется, у нас с вами будет очень, очень много работы.