Кипр II

Глава 4

Полуденное солнце Италии лилось на мраморную террасу виллы в Сполетто, превращая белый камень в расплавленное золото. Виктор Крид, растянувшись на шезлонге, позволял теплу проникать в его тело, исцеляя усталость, накопленную за века странствий. Его глаза были закрыты, но под веками пульсировало то же голубое сияние, что окружало всю его фигуру призрачной аурой.

Странно было чувствовать себя… отдыхающим. Тысячелетия борьбы, скитаний, поисков и сражений приучили его к постоянному движению, к необходимости всегда быть настороже. Даже годы в даосском монастыре, годы медитаций и погружения в себя, были своеобразной битвой — сражением за понимание, за освобождение от оков собственных предубеждений.

Но здесь, на вилле в Сполетто, купленной на золото, накопленное веками, Виктор впервые позволял себе просто… быть. Не воителем, не мудрецом, не хранителем или учителем. Просто существом, наслаждающимся солнцем, ветром, шёпотом оливковых рощ вокруг виллы и мерным плеском фонтана во внутреннем дворике.

Он почувствовал их приближение раньше, чем услышал — лёгкую поступь босых ног по мраморным плитам, тихое дыхание, биение молодых, горячих сердец. Его губы тронула улыбка, но глаза оставались закрытыми.

— Папа! — раздались одновременно два голоса — звонкий девичий и чуть более низкий мальчишеский. — Мы знаем, что ты не спишь!

Виктор медленно открыл глаза. Всполохи синего света на мгновение скрыли от него лица детей, стоящих над ним. Он моргнул, позволяя зрению приспособиться, и наконец увидел их — два поразительно похожих лица с серьёзными серыми глазами, тонкими чертами и упрямыми подбородками.

София и Александр, его близнецы. Последнее, чего он ожидал в своём бесконечном существовании, и самый удивительный дар судьбы.

— Конечно, не сплю, — ответил Крид, садясь на шезлонге. — Просто позволял вашей матушке думать, что сторожевой пёс на посту даже во сне.

Он кивнул в сторону дверей, ведущих из виллы на террасу, где стояла высокая женщина с каштановыми волосами, собранными в простой узел на затылке. Изящная фигура, облачённая в светлое льняное платье, скрывала стальную силу и решимость — качества, которые первоначально привлекли Виктора и позволили их союзу продлиться дольше большинства его прошлых связей.

— Матушка Бель, — произнёс он с лёгким поклоном. — Какими ветрами?

Изабель Д’Амико, итальянка с примесью французской крови, врач-исследователь, чей острый ум и независимый характер сделали её идеальной компаньонкой для Бессмертного, улыбнулась — сдержанно, но искренне.

— Дети настояли на том, чтобы показать тебе свои новые открытия, — ответила она. — И я подумала, что ты, возможно, захочешь прервать своё созерцание вечности ради маленьких чудес повседневности.

Её итальянский был безупречен, но в интонациях сохранялся лёгкий французский акцент, придававший речи особое очарование. Виктор никогда не уставал слушать, как она говорит — даже когда её слова были полны мягкой иронии, направленной в его адрес.

— Я всегда готов прервать созерцание вечности ради вас троих, — искренне ответил Крид, поднимаясь на ноги.

София, старшая из близнецов на четыре минуты, нетерпеливо дёрнула его за руку.

— Мы нашли что-то в подземелье виллы! — воскликнула она, её глаза горели энтузиазмом первооткрывателя. — Какой-то древний туннель, который ведёт… непонятно куда!

— И там странные надписи на стенах, — добавил Александр, более сдержанный, но не менее воодушевлённый. — На языке, которого нет ни в одной из твоих книг. Мы проверили!

Виктор переглянулся с Изабель. Её взгляд говорил: «Я осмотрела туннель, ничего опасного, просто старый винный погреб, но пусть дети порадуются своему открытию».

— Что ж, — произнёс Крид, позволяя детям взять себя за руки. — Ведите, юные археологи. Покажите мне ваше великое открытие.

София и Александр с восторженными восклицаниями потащили его к винтовой лестнице, ведущей в подвальные помещения виллы. Изабель следовала за ними, её лицо выражало смесь материнской гордости и лёгкого скепсиса взрослого, наблюдающего за детскими фантазиями.

Виктор позволил себе на мгновение отстраниться от происходящего, взглянуть на эту сцену глазами постороннего. Бессмертный воин, победитель демона Абаддона, хранитель запечатанных врат времени — и вот он спускается в подвал виллы, ведомый десятилетними близнецами, предвкушая не битву с порождениями тьмы, а возможность разделить детский восторг от обнаружения старого винного погреба.

И странное дело: эта простая радость казалась не менее значимой, чем все его прошлые подвиги и свершения. Может быть, в этом и была истинная мудрость, которую он искал во всех храмах и монастырях мира, — способность ценить настоящее, находить чудо в обыденном, видеть величие в малом?

С такими мыслями Виктор Крид спускался в прохладный полумрак подземелья, ведомый детскими руками, чувствуя на себе внимательный взгляд Изабель — женщины, которая каким-то образом сумела найти путь к сердцу, закалённому тысячелетиями одиночества.

Что ждало их внизу? Действительно всего лишь старый винный погреб? Или судьба, имеющая своеобразное чувство юмора, приготовила Бессмертному новый поворот в его бесконечном путешествии через века и миры? Время покажет. А времени у Виктора Крида было более чем достаточно.

Подвал виллы встретил их прохладой и запахом старого камня, напитавшегося влагой веков. Мерцание факелов, заранее установленных близнецами, создавало причудливую игру света и тени на древних стенах.

София и Александр, всё ещё держа Виктора за руки, привели его к дальней стене, где действительно виднелся узкий проход, о существовании которого, похоже, не подозревали ни предыдущие владельцы виллы, ни даже агенты по недвижимости, продавшие её Криду.

— Видишь? — торжествующе произнесла София, указывая на проход. — Мы обнаружили его, когда играли в прятки! Алекс спрятался за старой бочкой, и она просто… отъехала в сторону!

— И за ней оказалась эта дверь, — добавил Александр, светя факелом вглубь туннеля. — Смотри, папа, там внутри что-то написано на стенах.

Виктор присмотрелся, и его брови поднялись в удивлении. На каменных стенах туннеля действительно виднелись надписи — не обычные граффити или метки строителей, а сложные символы, изображённые с поразительной точностью и вниманием к деталям. И что самое удивительное, он узнал этот язык.

— Это даосские символы, — произнёс Крид, не скрывая изумления. — Очень древняя их форма, восходящая к временам Жёлтого Императора. Что они делают в итальянской вилле, построенной в XVIII веке, — загадка.

Он повернулся к Изабель, чьё лицо теперь выражало куда больший интерес, чем прежде.

— Ты заходила внутрь? — спросил он.

Женщина покачала головой.

— Только до порога, — ответила она. — Проверила, нет ли опасных обвалов или ядовитых газов. Но глубже не пошла, решила дождаться тебя.

Её глаза смотрели на Виктора с плохо скрываемым беспокойством. За годы совместной жизни она узнала достаточно о его странной судьбе, чтобы понимать: подобные находки редко бывают случайными. Особенно когда речь идёт о символах культуры, с которой был тесно связан её спутник жизни.

— Папа, ты можешь прочитать, что там написано? — с нетерпением спросил Александр, всегда более заинтересованный в практической стороне любых открытий.

Крид задумчиво кивнул.

— Могу, — ответил он. — Но давайте сначала выясним, насколько далеко идёт этот туннель и куда он ведёт.

София немедленно шагнула к проходу, но Виктор мягко остановил её.

— Нет, маленькая, — сказал он. — Я пойду первым. Мы не знаем, что там дальше, и сначала я должен убедиться, что это безопасно.

Девочка надула губы, но спорить не стала. Годы жизни с Бессмертным научили близнецов тому, что в некоторых вопросах их отец непреклонен — особенно когда речь идёт об их безопасности.

Виктор взял один из факелов и шагнул в туннель. Приятно было чувствовать под ногами твёрдую землю, без каких-либо признаков обвалов или структурных повреждений. Кто бы ни построил этот проход, он знал своё дело.

Крид медленно продвигался вперёд, внимательно изучая символы на стенах. Это была не просто декоративная надпись, а своего рода повествование — история, записанная древним даосским шифром, известным лишь избранным посвящённым. И чем дальше он читал, тем больше росло его изумление.

— Это невероятно, — пробормотал Виктор себе под нос. — Здесь описывается… моё путешествие. Моя встреча с Ли Вэем, изучение пути даосизма, спрятанный кристалл с запечатанными вратами времени… Но как это возможно? Кто мог знать эти подробности, да ещё и оставить их здесь, на вилле, которую я купил столетия спустя?

Он продолжал двигаться вперёд, всё глубже погружаясь в туннель, который, к его удивлению, не сужался и не заканчивался тупиком, а продолжался, плавно изгибаясь и уходя всё дальше под землю.

Наконец, после нескольких минут ходьбы, туннель расширился, открывая небольшую круглую комнату с куполообразным потолком. В центре комнаты стоял низкий каменный стол, а на нём — предмет, заставивший сердце Виктора пропустить удар.

Компас Восьми Бессмертных. Точная копия того, что оставил ему Ли Вэй и который сейчас хранился на вилле, в личной комнате Крида, запертый в шкатулке из красного дерева.

Виктор осторожно приблизился к столу, поднимая факел выше, чтобы лучше рассмотреть артефакт. Да, никаких сомнений — это был такой же бронзовый диск с концентрическими кругами и древними символами, указывающий путь между слоями реальности.

Но как он здесь оказался? И главное — зачем?

Крид опустил факел, закрепив его в держателе на стене, и осторожно взял компас в руки. Тот был тёплым на ощупь, словно кто-то держал его совсем недавно. Символы на его поверхности тускло светились в полумраке комнаты, реагируя на прикосновение Бессмертного.

И в тот же миг Виктор услышал знакомый голос, раздавшийся словно бы отовсюду и ниоткуда одновременно:

— Ты нашёл его, Бессмертный. Как я и знал.

Крид резко обернулся, но комната была пуста. Только эхо голоса Ли Вэя звучало под куполообразным потолком, словно сам воздух был насыщен его присутствием.

— Учитель? — произнёс Виктор, сжимая компас в руке. — Ты здесь?

Тихий смех был ему ответом — тот же мудрый, слегка ироничный смех, который он помнил из храма Белого Облака.

— Не совсем здесь, Бессмертный, но и не совсем в другом месте, — ответил голос Ли Вэя. — Скажем так, я оставил часть своего сознания в этом компасе, чтобы говорить с тобой, когда придёт время.

Виктор задумчиво кивнул. После всего, что он видел и пережил за свои тысячелетия, подобная возможность не казалась невероятной. Даосские мастера высшего уровня умели отделять части своего сознания, помещать их в предметы или даже в пространство между мирами, создавая своего рода якоря, позволяющие им взаимодействовать с физическим миром даже после ухода из него.

— И это время пришло сейчас? — спросил Крид. — Почему? Что изменилось?

Последовала пауза, словно сознание Ли Вэя собиралось с мыслями или определяло, сколько информации можно открыть.

— Равновесие нарушено, Бессмертный, — наконец произнёс голос, теперь более серьёзный, без тени прежнего веселья. — Врата времени, которые ты запечатал с такой тщательностью, начинают… резонировать. Кто-то или что-то взывает к ним из-за границы миров. И этот зов становится всё сильнее.

Виктор почувствовал, как холодок пробежал по его спине. Он инстинктивно потянулся к своей внутренней силе, к пяти кольцам, слившимся с его сущностью. Они откликнулись, но как-то иначе, чем раньше — словно были встревожены, неспокойны, находились в странном резонансе с чем-то далёким, но быстро приближающимся.

— Абаддон? — спросил Крид, хотя уже знал ответ. Его древний враг был уничтожен, его сущность рассеяна, его угроза — устранена. По крайней мере, так он считал.

— Нет, не Абаддон, — подтвердил голос Ли Вэя. — Нечто иное. Нечто, что было за вратами задолго до того, как Абаддон осознал их существование. Древнее, могущественное… и голодное.

Последнее слово прозвучало особенно тревожно в тишине подземной комнаты.

— Что я должен делать? — спросил Виктор, его голос был спокоен, несмотря на растущее беспокойство внутри. — Как защитить врата? Как сохранить равновесие?

Снова смех Ли Вэя, но теперь в нём слышалась грусть, почти сожаление.

— Всегда готов к битве, Бессмертный? Даже после лет изучения пути у-вэй, пути недеяния?

Виктор нахмурился, осознавая справедливость упрёка.

— Старые привычки трудно изжить, Учитель, — признал он. — Особенно те, что формировались тысячелетиями. Но я слушаю. Какой путь ты предлагаешь?

Голос Ли Вэя стал мягче, словно он был доволен этим признанием.

— Путь интеграции, а не противостояния, — ответил он. — То, что приближается, нельзя победить силой, даже той, что дают тебе пять колец. Это не враг, которого можно уничтожить, а сила, которая должна найти своё место в общем порядке вещей.

Он сделал паузу, словно давая Криду время осмыслить эти слова.

— Ты должен найти Хранителя, — продолжил Ли Вэй. — Того самого, кого ты встречал прежде в разных обличьях — старика у подножия Фудзи, дона Себастьяна… Он знает, как направить эту силу, как интегрировать её в ткань реальности без разрушения равновесия.

Виктор задумался. Хранитель, таинственное существо, которое появлялось в ключевые моменты его долгой жизни, направляя и подсказывая, но никогда не раскрывая полностью своей сущности или целей. Найти его намеренно? Это казалось почти невозможной задачей.

— Где мне искать Хранителя? — спросил Крид. — Он появляется и исчезает по собственной воле, не оставляя следов.

— Используй компас, — ответил Ли Вэй. — Этот, что ты держишь в руках. Он настроен на частоту сознания Хранителя и приведёт тебя к нему… или его к тебе. Но помни: время ограничено. То, что приближается из-за грани, становится сильнее с каждым днём. И если равновесие будет нарушено полностью…

Голос старого даоса начал затихать, словно связь между ними ослабевала.

— Учитель? — позвал Виктор. — Что произойдёт, если равновесие будет нарушено?

Но ответом ему была лишь тишина. Присутствие Ли Вэя исчезло, оставив Крида одного в подземной комнате с компасом в руках и новой миссией, к которой он не был готов — ни как воин, ни как даосский мудрец.

Виктор долго смотрел на бронзовый диск, словно надеясь, что Ли Вэй снова заговорит с ним, даст больше инструкций, более ясные указания. Но компас молчал, лишь символы на его поверхности продолжали тускло светиться, напоминая о неотложности задачи.

Наконец Крид глубоко вздохнул, спрятал компас в карман и повернулся к выходу из комнаты. Пора было возвращаться к семье, которая, должно быть, уже начала беспокоиться о его долгом отсутствии.

И нужно было решить, как объяснить Изабель и близнецам неизбежность нового путешествия — путешествия, от которого, возможно, зависела судьба не только их маленькой семьи, но и всего мироздания.

Виктор медленно вышел из подземной комнаты, сжимая в руке древний компас. Мысли роились в его голове, как встревоженные пчёлы — угроза мирозданию, необходимость найти Хранителя, новое путешествие с неизвестным исходом. Тысячелетиями он бы немедленно отправился исполнять свой долг, не задумываясь о последствиях для себя или тех, кого оставлял позади.

Но теперь всё было иначе.

Когда Крид вернулся в основной подвал, его встретили три пары вопросительных глаз. София и Александр буквально подпрыгивали от нетерпения, а в глазах Изабель читалась тревога — она слишком хорошо знала своего спутника, чтобы не заметить напряжения в его взгляде.

— Что ты нашёл, папа? — выпалила София, хватая его за руку. — Там настоящие сокровища? Или тайная комната с древними артефактами?

— Потайная лаборатория алхимика? — предположил Александр, более склонный к научным теориям, несмотря на юный возраст.

Виктор заставил себя улыбнуться, откладывая на время тяжесть новой миссии.

— Небольшая комната с интересными надписями, — ответил он. — Ничего опасного, но… загадочного. Я расскажу вам об этом, но сначала давайте поднимемся наверх. Здесь прохладно, а я проголодался после подземных приключений.

Он перехватил вопросительный взгляд Изабель и едва заметно покачал головой: «Позже. Наедине». Она понимающе кивнула — ещё одно преимущество отношений с умной женщиной, способной читать между строк.

— Вы слышали отца, — сказала Изабель детям. — Наверх, к свету и обеду. А вечером, может быть, он расскажет нам подробнее о своих находках.

Близнецы неохотно согласились, хотя София продолжала бросать любопытные взгляды на туннель, словно надеясь, что он раскроет свои тайны, если смотреть достаточно долго.

Когда они поднялись на солнечную террасу, день был в самом разгаре. Оливковые рощи вокруг виллы шелестели под лёгким бризом, а вдалеке виднелись умбрийские холмы, расписанные всеми оттенками зелени. Идиллическая картина — настолько далёкая от тревожных предсказаний Ли Вэя, что на мгновение Виктор позволил себе усомниться в реальности произошедшего внизу.

— Я приготовила пасту с трюфелями, — сказала Изабель, направляясь к кухне. — И свежую фокаччу с розмарином. Александр, накрой на стол на террасе. София, помоги мне с салатом.

Наблюдая, как его семья занимается простыми домашними делами, Виктор принял решение. Он не будет торопиться. Угроза, о которой говорил Ли Вэй, звучала серьёзно, но не неминуемо. «Время ограничено» — это могло означать дни, недели или даже месяцы. И он использует столько времени, сколько возможно, чтобы побыть с теми, кого любит, прежде чем снова погрузиться в пучину древней борьбы.

За обедом близнецы оживлённо обсуждали свои планы на лето — уроки верховой езды, которые они брали у соседа-земледельца, поездку в Рим на выставку современного искусства, обещанное путешествие на побережье, где Виктор арендовал небольшую яхту для морских прогулок.

Крид слушал их, впитывая каждое слово, каждый жест, каждую улыбку, словно пытался запечатлеть их в памяти навечно. Кто знает, когда он снова сможет вот так сидеть с ними за одним столом, слушая детский смех и чувствуя тепло семейной близости?

Изабель, замечая его пристальное внимание, время от времени бросала на Виктора обеспокоенные взгляды, но не задавала вопросов — она знала, что он расскажет ей всё, когда будет готов.

После обеда близнецы умчались к своему новому увлечению — небольшому пруду в дальнем углу сада, где они разводили лягушек и тритонов, тщательно документируя каждую стадию их развития с энтузиазмом начинающих натуралистов.

Виктор и Изабель остались на террасе наедине. Он молчал, глядя на холмы, простирающиеся до горизонта. Она не торопила его, занимаясь сервировкой кофе — настоящего эспрессо, сваренного на старинной медной турке, с каплей граппы, как любил Крид.

— Что-то случилось внизу, — наконец произнесла Изабель. Это был не вопрос, а утверждение. — Что-то, связанное с твоим прошлым. С твоей… истинной природой.

Виктор повернулся к ней, в который раз поражаясь её проницательности. Большинство людей видели в нём лишь то, что он позволял им видеть — успешного бизнесмена с необычной внешностью, эксцентричного коллекционера древностей, человека, увлечённого восточной философией. Но Изабель всегда видела больше, чувствовала глубинную сущность Бессмертного, скрытую за обыденным фасадом.

— Да, — просто ответил он. — В туннеле была комната. В ней — артефакт, связанный с моим прошлым. И послание… от моего учителя.

Он достал из кармана компас и положил его на стол между ними. Бронзовый диск тускло блеснул в лучах послеполуденного солнца, древние символы на его поверхности казались почти живыми, пульсирующими в такт с невидимыми энергетическими течениями.

— Красивая вещь, — заметила Изабель, не пытаясь прикоснуться к компасу. Она слишком хорошо знала, что некоторые предметы, связанные с Виктором, лучше не трогать без разрешения. — И что он делает?

Крид невесело усмехнулся.

— Показывает путь, — ответил он. — Не на север или юг, а… между мирами. К местам и людям, которых иначе невозможно найти.

Он помолчал, затем заставил себя произнести:

— Мне нужно будет уйти, Белль. Скоро. Есть… угроза. Что-то древнее и опасное пробуждается, и я должен найти человека, который знает, как с этим справиться.

Изабель медленно кивнула. За годы совместной жизни она привыкла к тому, что её спутник иногда исчезает — на дни, недели, иногда месяцы, — а затем возвращается с новыми знаниями, новыми шрамами и новыми тайнами в глазах. Но обычно он давал ей больше информации, больше контекста.

— Насколько это опасно? — спросила она, прямо глядя ему в глаза. — И насколько срочно?

Виктор выдержал её взгляд.

— Достаточно опасно, чтобы угрожать… многому, — ответил он уклончиво, не желая пугать её размахом возможной катастрофы. — Но не настолько срочно, чтобы я не мог провести ещё несколько дней с вами.

Он взял её руку в свою, чувствуя тепло и силу её пальцев.

— Я не уйду немедленно, Белль. Слишком много раз я бросался в самую гущу сражения, не оглядываясь назад. На этот раз… я хочу сначала насладиться тем, что защищаю.

Изабель сжала его руку, её глаза увлажнились, но она быстро справилась с эмоциями. Не в её характере было поддаваться слабости, даже в такие моменты.

— Что ты хочешь сделать, прежде чем уйти? — спросила она практичным тоном, который Виктор так ценил. Не бесполезные сожаления, не попытки отговорить его, а прямой вопрос: что мы можем сделать с имеющимся временем?

Крид задумался, глядя туда, где близнецы, увлечённые своими исследованиями, склонились над прудом, их тёмные головы почти соприкасались, так похожие друг на друга.

— Всё, что мы планировали на лето, — ответил он. — Но сжатое в несколько дней. Море. Рим. Верховая езда. Наши традиционные вечера у камина, когда я рассказываю им истории древних цивилизаций…

Он повернулся к Изабель, в его глазах мелькнула такая неприкрытая нежность, что у неё перехватило дыхание.

— И тихие ночи с тобой, Белль. Когда дети уснут, а звёзды так ярки, что кажется, можно дотянуться до них рукой.

Она прикусила губу, сдерживая волнение, затем решительно кивнула.

— Так и сделаем, — сказала Изабель. — Начнём прямо сегодня. У меня есть бутылка того красного вина, которое ты любишь. У детей есть новые истории о своих земноводных друзьях. А ночь обещает быть ясной и тёплой.

Она поднялась, намереваясь начать приготовления к вечеру, но Виктор удержал её руку.

— Спасибо, — тихо произнёс он.

— За что? — удивилась Изабель.

— За понимание. За то, что не пытаешься удержать меня или изменить то, что я есть. За то, что принимаешь мою сущность со всеми её странностями и обязательствами.

Она наклонилась и легко коснулась губами его лба — там, где обычно пульсировало голубое сияние, когда его эмоции были особенно сильны.

— Я полюбила тебя не вопреки твоей сущности, а вместе с ней, — просто ответила Изабель. — А теперь давай не будем тратить время на слова, которые можно заменить действиями.

Она отправилась на кухню готовить особый семейный ужин, а Виктор остался на террасе, наблюдая за детьми и думая о предстоящих днях — последних мгновениях покоя перед новой бурей, которая, он был уверен, окажется не менее яростной, чем все предыдущие бури в его бесконечно долгой жизни.

Следующие дни пролетели как один миг — насыщенные, яркие, наполненные смехом, солнцем и той особой атмосферой счастья, которая возникает, когда любящие друг друга люди проводят время вместе, не думая о завтрашнем дне.

Виктор отказался от первоначального плана втиснуть все летние мероприятия в несколько дней. Вместо этого он решил просто наслаждаться каждым моментом, отдаваясь ему полностью, без планирования и спешки.

Они проводили утра в саду, где Крид учил близнецов распознавать лекарственные травы, которые он помнил со времён своих скитаний по древнему миру. София и Александр с увлечением составляли гербарии, тщательно записывая названия и свойства каждого растения в специальные тетради, подаренные отцом.

Днём они отправлялись в небольшие экспедиции по окрестностям виллы — верхом на лошадях, любезно предоставленных соседом-фермером. Виктор показывал детям этрусские гробницы, спрятанные в холмах, остатки древнеримских дорог, протоптанные легионерами две тысячи лет назад, и маленькие деревенские церкви, расписанные безвестными мастерами эпохи Возрождения.

Всякий раз, когда близнецы спрашивали об этих местах, Крид рассказывал им не сухие исторические факты, а живые истории, полные деталей, которые невозможно найти в книгах. Он говорил о характерах давно умерших людей, об их повседневной жизни, о надеждах и страхах, смеялся над шутками, которые были в ходу тысячи лет назад. И хотя София и Александр знали, что их отец необычен, они не задумывались о том, откуда он мог знать эти подробности с такой точностью, воспринимая его рассказы просто как особенно яркие исторические реконструкции.

Вечера проходили на террасе виллы. Они ужинали при свечах, наслаждаясь блюдами, которые Изабель готовила по старинным рецептам, передававшимся в её семье из поколения в поколение. После ужина дети устраивались у ног Виктора, а он рассказывал им истории — не сказки, а реальные события, свидетелем которых был за свою долгую жизнь, хотя и замаскированные под легенды и мифы.

В один из таких вечеров, когда близнецы уже отправились спать, а Виктор и Изабель остались наедине, наслаждаясь тишиной и бокалом хорошего вина, она вдруг спросила:

— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы… взять их с собой?

Крид удивлённо посмотрел на неё.

— Куда? В моё путешествие?

Изабель кивнула, её глаза были серьёзны и задумчивы.

— Они растут, Виктор. И с каждым годом всё больше похожи на тебя — не только внешне, но и внутренне. Особенно София. Иногда я вижу в её глазах тот же голубой отблеск, что и в твоих, когда ты взволнован или сосредоточен.

Она сделала паузу, затем продолжила:

— Они не обычные дети, ты же знаешь это. То, как быстро они учатся, как чувствуют вещи, недоступные другим… Возможно, им суждено большее, чем просто обычная человеческая жизнь.

Виктор нахмурился. Он замечал в близнецах те же особенности, что и Изабель, но старался не думать об их значении. Слишком страшно было представить, что его дети могли унаследовать его бессмертие или связь с силами, превосходящими человеческое понимание. Он хотел для них нормальной жизни — с её радостями и горестями, но без тяжести вечности на плечах.

— Они слишком малы, — наконец ответил он. — Даже если в них действительно есть нечто от моей сущности, им нужно сначала вырасти, понять себя, найти свой путь в обычном мире. А потом, если захотят, они смогут исследовать… другие возможности.

Изабель несколько мгновений изучала его лицо, затем мягко улыбнулась.

— Ты будешь удивлён, узнав, насколько они уже понимают себя, — сказала она. — София два дня назад спросила меня, почему свет вокруг тебя иногда становится голубым. Я решила, что она имеет в виду игру солнечных лучей или отражение от бассейна. Но она посмотрела на меня так… снисходительно и сказала: «Нет, мама, не тот свет, который видят глаза. Тот, который чувствует сердце».

Виктор слушал с растущим удивлением и тревогой. Он всегда был осторожен, контролируя проявления своей силы в присутствии детей. И тем не менее, они чувствовали что-то, видели то, что было скрыто от обычных людей.

— А Александр? — спросил он.

— Более практичен, как всегда, — ответила Изабель с лёгкой улыбкой. — Он пытается научно объяснить то, что чувствует интуитивно. Недавно я застала его за чтением квантовой физики — представляешь, в десять лет! Он сказал, что ищет объяснение тому, как ты иногда «знаешь вещи, которые ещё не произошли».

Она отпила вина, наблюдая за реакцией Виктора.

— Они умные дети, — продолжила Изабель. — И они любят тебя. Хотят быть частью твоего мира, даже если не до конца понимают, что это значит.

Крид долго молчал, глядя на звёзды. Наконец он заговорил, его голос был тих, но уверен:

— Я обещаю тебе, Белль: когда они будут готовы, я расскажу им всё. Покажу тот мир, который скрыт от обычных людей. Но не сейчас. Позволь им ещё немного побыть просто детьми.

Изабель кивнула, соглашаясь.

— Хорошо, — сказала она. — Но не жди слишком долго. Они взрослеют быстрее, чем ты думаешь.

Виктор улыбнулся, представляя, как когда-нибудь поведёт своих детей по тем же тропам, что исходил сам, покажет им чудеса, скрытые от обычного взгляда, научит их управлять силами, которые, возможно, дремлют в них, унаследованные от отца.

Но на этот раз ему придётся идти одному. Задача слишком опасна, угроза слишком велика, чтобы рисковать тем, что дороже всех сокровищ мира, — его семьёй.

На седьмой день Виктор почувствовал, что больше не может откладывать своё путешествие. Компас в его кармане становился всё теплее, символы на его поверхности светились всё ярче, а кольца внутри его существа пульсировали с нарастающим беспокойством. Равновесие действительно нарушалось, и времени оставалось всё меньше.

В этот последний день они отправились на маленькое озеро в горах, в часе езды от виллы. Место было уединённым, окружённым вековыми деревьями и словно застывшим во времени — идеальное прощание для Бессмертного, видевшего, как цивилизации рождаются и уходят в песок.

Они плавали в прозрачной воде, ловили рыбу, устроили пикник на берегу. Виктор учил близнецов разжигать костёр без спичек, используя только трут и кремень — навык, освоенный им задолго до изобретения современных удобств. София и Александр с энтузиазмом осваивали древнее искусство, соревнуясь, кто быстрее добудет огонь.

Когда солнце начало клониться к закату, окрашивая воды озера в золотистые тона, Крид собрал семью у костра.

— У меня есть для вас подарки, — сказал он, доставая из рюкзака три небольших свёртка. — Нечто особенное, что поможет вам помнить обо мне, пока меня не будет рядом.

Он протянул первый свёрток Софии. Девочка развернула тонкую шёлковую ткань и ахнула от восхищения. В её руках лежал маленький медальон из какого-то странного металла, напоминающего серебро, но с голубоватым оттенком. На поверхности медальона был выгравирован сложный узор, напоминающий лабиринт или мандалу.

— Это очень древний амулет, — пояснил Виктор. — Он принадлежал принцессе из страны, которой уже давно нет на картах. Говорят, он помогает видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими, какими они кажутся.

София с благоговением надела медальон. В тот же миг Крид заметил, что голубое сияние, обычно окружавшее его самого, на мгновение вспыхнуло вокруг дочери, словно амулет действительно активировал что-то дремлющее в ней.

Второй свёрток был для Александра. Внутри оказался небольшой компас, внешне похожий на обычный, но с необычными делениями и странными символами вместо привычных обозначений сторон света.

— Этот компас показывает не только направление в пространстве, — объяснил Виктор. — Если научиться правильно его использовать, он может указывать путь к тому, что ты действительно ищешь, даже если сам не знаешь, что это.

Мальчик с восхищением вертел компас в руках, пытаясь разгадать принцип его работы. Стрелка дрожала и менялась, словно реагируя на его мысли и эмоции.

Третий подарок был для Изабель. Она развернула свёрток и обнаружила тонкий серебряный браслет с подвеской в виде капли воды, внутри которой, казалось, плескалось настоящее голубое пламя.

— Это частица моей силы, — тихо сказал Виктор, помогая Изабель застегнуть браслет на запястье. — Если я когда-нибудь буду нужен вам, если возникнет настоящая опасность… просто сожми подвеску в руке и подумай обо мне. Я почувствую это, где бы ни находился, и приду так быстро, как только смогу.

Изабель смотрела на браслет с выражением, в котором смешались благодарность, любовь и тихая грусть.

— Надеюсь, нам не придётся его использовать, — сказала она. — Но спасибо. Это… успокаивает.

Они сидели у костра до глубокой ночи. Виктор рассказывал детям о созвездиях, видимых в летнем небе Италии, — не только стандартные греко-римские мифы, но и истории, известные древним этрускам, кельтам, финикийцам, истории народов, чьи имена стёрлись из человеческой памяти, но сохранились в памяти Бессмертного.

Когда близнецы наконец уснули, завернувшись в одеяла у затухающего костра, Виктор и Изабель ещё долго сидели рядом, держась за руки и глядя на звёзды. Им не нужны были слова — за годы вместе они научились понимать друг друга без них, в тишине и покое, которые ценнее любых признаний.

Наконец Изабель заговорила, её голос был едва слышен над шёпотом ночного леса:

— Ты вернёшься?

Виктор повернулся к ней, в его глазах отражались звёзды и голубые всполохи внутренней силы.

— Всегда, — просто ответил он. — Пока вы живы, я всегда буду возвращаться к вам.

Она кивнула, принимая это обещание, зная, что для такого существа, как Виктор Крид, «всегда» имело совсем иной вес и значение, чем для обычных смертных.

А когда первые лучи рассвета коснулись глади озера, Виктор поцеловал спящих детей, крепко обнял Изабель и ушёл — бесшумно, как тень, растворяющаяся в утреннем тумане. В кармане его плаща лежал древний компас, указывающий путь к Хранителю, а в сердце — твёрдая решимость вернуться к семье, защитив мир, в котором они жили, от угрозы, пробуждавшейся за гранью обычной реальности.

Он шёл не оглядываясь, но чувствовал эмоции, исходящие от тех, кого оставлял: спокойную уверенность Изабель в его возвращении; тихую грусть Софии, которая, даже во сне, каким-то образом знала, что отец ушёл; ровное дыхание Александра, чей практичный ум уже планировал эксперименты с подаренным компасом.

И эти чувства были для Бессмертного не бременем, тянущим назад, а источником силы, толкающим вперёд. Впервые за тысячелетия он сражался не только ради абстрактного спасения мира, но и для защиты конкретных людей, чьи лица стояли перед его внутренним взором.

С этими мыслями Виктор Крид начал своё новое путешествие, не зная, куда приведёт его древний компас, но твёрдо веря, что, какие бы испытания ни ждали впереди, любовь Изабель и близнецов будет его маяком в самой кромешной тьме.

Путь, указанный древним компасом, вёл на Балеарские острова. Стрелка неизменно показывала на юго-запад, пока Виктор пересекал Италию, затем Францию, и наконец достиг испанского побережья. Следуя этому указанию, Крид сел на паром до Майорки — жемчужины Средиземноморья, где вековые оливковые рощи соседствовали с модными курортами, а древние каменные городки прятались среди холмов, словно не замечая течения времени.

В порту Пальмы компас повёл себя странно — стрелка начала вращаться, словно не могла определиться с направлением. Бессмертный понял: тот, кого он ищет, находится где-то рядом. Возможно, на самом острове.

Виктор снял комнату в старом городе — небольшую, но чистую, с видом на собор Ла Сеу, возвышавшийся над гаванью как каменный страж многовековой истории острова. Именно здесь, решил он, будет его база для поисков Хранителя.

Первые дни он провёл, собирая информацию. В университетских библиотеках и архивах Майорки Крид искал упоминания о доне Себастьяне — последнем обличье, в котором он видел Хранителя. Он не рассчитывал найти прямые свидетельства, но надеялся обнаружить следы — образы, подобия, упоминания о странных событиях или людях, чьи описания напоминали бы загадочного испанца в очках-авиаторах.

В пыльных архивах епархиального музея Виктор наткнулся на интересный документ — отчёт инквизиции XVIII века о расследовании деятельности некоего «культа Синего пламени», члены которого, по слухам, общались с существами из Инферно. В документе упоминался «высокий чужеземец с глазами, горящими холодным огнём», который появлялся перед адептами культа и давал им странные указания.

Крид отметил совпадение — синее пламя, горящие глаза — но особо не заострял на этом внимание. За свою долгую жизнь он встречал множество групп, практиковавших различные мистические ритуалы, и большинство из них оказывались либо шарлатанами, либо самообманывающимися энтузиастами. Его интересовали не культы и их практики, а конкретное существо, известное ему как Хранитель.

Более плодотворным оказалось исследование истории иезуитского ордена на Майорке. В архивах Монтесиона, старейшего иезуитского колледжа на острове, Виктор обнаружил упоминания о таинственном благодетеле, периодически появлявшемся в разные эпохи и оказывавшем ордену финансовую и политическую поддержку. Он никогда не называл своего имени, но неизменно носил тёмные очки и отличался изысканными манерами.

Чем больше Крид узнавал, тем сильнее укреплялся в мысли, что дон Себастьян — не простой человек или демон, а существо более высокого порядка. Его появления фиксировались на протяжении столетий, всегда в ключевые моменты истории, всегда на периферии великих событий, влияющих на ход человеческой цивилизации.

Но была и ещё одна закономерность, которая постепенно проявлялась в исследованиях Виктора: дон Себастьян, похоже, действовал не по собственной инициативе. В некоторых документах содержались намёки на то, что он выполнял поручения некоего высшего существа или силы, чьё имя никогда не упоминалось прямо, а обозначалось лишь как «Тот, кто наблюдает».

На третий день поисков, когда Крид возвращался из библиотеки в свой отель, он почувствовал знакомое присутствие. Шестое чувство, развитое за тысячелетия выживания, подсказывало: за ним наблюдают. Не враждебно, но внимательно, оценивающе. Он не изменил своего маршрута, но внутренне приготовился к возможной встрече.

Она произошла в маленьком кафе на площади Корт, где Виктор обычно завтракал. Он только сел за свой любимый столик в углу террасы, когда услышал знакомый голос:

— Чашку зелёного чая, пожалуйста. И шахматы, если у вас есть.

Крид поднял глаза. Напротив него стоял высокий изящный брюнет в безупречном костюме-тройке, несмотря на жару майоркского лета. Тёмные очки-авиаторы скрывали его глаза, но Виктор знал, что за ними пульсирует синее пламя — не такое, как его собственное, но схожего происхождения.

— Дон Себастьян, — произнёс Бессмертный, не скрывая лёгкой улыбки. — Я искал вас.

— Я знаю, — ответил испанец, садясь напротив. — Потому и решил избавить вас от дальнейших трудов. К тому же, вы задаёте слишком много вопросов в архивах. Привлекаете внимание.

Его испанский был безупречен — классический кастильский диалект с лёгким андалузским акцентом, словно он вырос на юге Испании. Но Виктор знал: это лишь одна из многих масок, которые носил Хранитель. В прошлую их встречу, в Тибете, он говорил на безупречном мандаринском с северным акцентом.

Официант принёс шахматную доску и чай — зелёный для дона Себастьяна, чёрный для Крида, хотя Виктор не помнил, чтобы заказывал его.

— Белые или чёрные? — спросил испанец, указывая на доску.

— В нашей последней партии у меня были белые, — ответил Виктор. — Я проиграл. Так что теперь, наверное, ваша очередь начинать.

Дон Себастьян усмехнулся и повернул доску белыми к себе. Его длинные пальцы, унизанные старинными кольцами с загадочными символами, передвинули пешку е2-е4 — классическое начало.

— Как поживает ваша семья? — спросил он непринуждённо, словно они были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. — Близнецы, должно быть, растут не по дням, а по часам. Особенно София. В ней есть потенциал, который даже вы не до конца осознаёте.

Виктор напрягся. Он ненавидел, когда кто-то упоминал его детей, особенно существа вроде дона Себастьяна, чьи цели и намерения всегда оставались загадкой. Но вместе с тем он понимал, что Хранитель вряд ли представляет угрозу для его семьи. Если бы он хотел причинить им вред, у него было множество возможностей сделать это.

— Они в полном порядке, спасибо, — ответил Крид, делая свой ход — классическую сицилианскую защиту. — Но я здесь не для светской беседы. Ли Вэй сказал, что равновесие нарушено. Что что-то приближается из-за врат времени. И что вы знаете, как это остановить.

Дон Себастьян снял очки, и Виктор увидел его глаза — глубокие, древние, в них действительно пульсировало синее пламя, но более тёмного оттенка, чем у самого Крида, почти фиолетовое.

— Остановить? — переспросил испанец с лёгкой улыбкой. — А кто сказал, что это нужно останавливать? Возможно, это часть естественного порядка вещей. Эволюция мироздания, если хотите.

Он сделал ещё один ход, выводя коня на f3. Классическая, выверенная игра.

— Знаете, Крид, — продолжил дон Себастьян, отпивая чай, — в мире нет абсолютного добра или зла. Нет плохих или хороших сил. Есть только… силы. Одни способствуют порядку, другие — хаосу. Но ни те, ни другие не являются злыми или добрыми сами по себе.

Виктор нахмурился, делая свой ход.

— Звучит как оправдание для тех, кто творит зло, прикрываясь философией, — заметил он. — Я видел достаточно за свою жизнь, чтобы знать: есть поступки и существа, которые нельзя назвать иначе как злыми.

Дон Себастьян покачал головой, перемещая своего слона.

— Вы мыслите человеческими категориями, друг мой. Это понятно — вы были человеком когда-то, очень давно. Но теперь вы нечто большее. И должны видеть картину шире.

Он сделал паузу, внимательно изучая доску.

— Возьмём, к примеру, вас и Абаддона. Две противоположные силы, вечные противники. Но что, если я скажу вам, что вы две стороны одной медали? Что без него не было бы вас, а без вас — его?

Крид почувствовал, как внутри поднимается гнев. Он помнил всё, что сделал Абаддон, — разрушенные города, погубленные жизни, хаос и страдания, которые он сеял веками. Сравнение с этим существом казалось оскорблением.

— Если вы думаете, что я чем-то похож на Абаддона, то плохо меня знаете, — холодно ответил Виктор, агрессивно двигая ферзя.

Дон Себастьян улыбнулся, словно именно этого ответа и ожидал.

— Все мы изначально более склонны к эгоизму, чем к альтруизму, — мягко заметил он. — К насилию, чем к миру. К разрушению, чем к созиданию. Таков наш базовый инстинкт. Но мы учимся. Растём. Эволюционируем.

Он сделал неожиданный ход конём, ставя под угрозу позицию Виктора.

— Абаддон не был рождён демоном, знаете ли, — продолжил испанец. — Когда-то, очень давно, он был таким же, как вы — защитником, воином света, если хотите этот пафосный термин. Но что-то сломало его. Изменило. Трансформировало.

Крид нахмурился ещё сильнее, лихорадочно обдумывая следующий ход — и на доске, и в разговоре.

— К чему вы клоните? — спросил он, наконец делая ход, защищая свою позицию.

Дон Себастьян наклонился вперёд, и Виктору показалось, что синее пламя в его глазах стало ярче.

— К тому, мой бессмертный друг, что тонкая грань отделяет героя от злодея. И что даже самый благородный воитель может превратиться в своего злейшего врага, если забудет, за что сражается. Если позволит своей силе стать самоцелью, а не инструментом.

Он сделал ещё один ход, и Виктор с удивлением обнаружил, что его позиция стала критической. Еще пара ходов, и мат неизбежен.

— Что приближается из-за врат времени? — прямо спросил Крид, не желая больше ходить вокруг да около. — Что угрожает равновесию?

Дон Себастьян вздохнул, словно сожалея о неспособности Виктора оценить глубину философской беседы.

— Древняя сущность, — ответил он. — Настолько древняя, что даже такие, как я, помнят о ней лишь из преданий. Она была запечатана за вратами времени эоны назад, когда мироздание ещё формировалось. Теперь же печати слабеют.

— И почему нельзя просто остановить её? — спросил Виктор. — Уничтожить, как я уничтожил Абаддона?

Глаза дона Себастьяна сверкнули ярче.

— Во-первых, вы не уничтожили Абаддона, — сказал он. — Вы трансформировали его сущность, рассеяли, но не уничтожили. Это невозможно. Такие силы, как он, не умирают — они лишь меняют форму.

Испанец сделал очередной ход.

— А во-вторых, эта сущность слишком фундаментальна для структуры реальности. Уничтожить её — всё равно что удалить один из элементов из периодической таблицы. Это приведёт к коллапсу всей системы.

Виктор почувствовал, как холодок пробежал по спине. Если даже Хранитель говорил так об этой угрозе, то она действительно была чем-то, выходящим за рамки обычных опасностей.

— Что же тогда делать? — спросил он, понимая, что на доске его положение безнадёжно. Мат в два хода, как ни крути.

Дон Себастьян вернул очки на место, скрывая пылающие глаза.

— Интегрировать, — просто ответил он. — Найти способ включить эту силу в существующую структуру реальности, дать ей место, роль, функцию. Как в любой хорошей экосистеме — каждый хищник, каждый паразит имеет свою нишу, которая в конечном итоге способствует балансу целого.

Он сделал финальный ход.

— Шах и мат, кстати, — добавил испанец с лёгкой улыбкой.

Виктор изучил доску и признал поражение. Как и в прошлой их партии, дон Себастьян победил с элегантной неизбежностью, словно исход был предрешён с самого начала.

— И как именно вы предлагаете… интегрировать эту древнюю силу? — спросил Крид, откидываясь на спинку стула. — У вас есть конкретный план?

Дон Себастьян кивнул, начиная расставлять фигуры для новой партии.

— Есть, — ответил он. — Но сначала я хочу, чтобы вы кое-что поняли. То, что приближается, не просто древнее и могущественное. Это… праматерия. Первичный хаос, из которого родилось всё сущее. Нечто, существовавшее до времени, до пространства, до самих понятий добра и зла.

Он протянул Виктору белую пешку, предлагая ему начать новую партию.

— Для его интеграции нужен сосуд, — продолжил испанец. — Существо, способное выдержать контакт с такой силой и направить её в созидательное русло. Существо со связью с кольцами Копья Судьбы и вратами времени.

Виктор замер, держа пешку над доской. Внезапно он понял, к чему ведёт дон Себастьян.

— Я, — произнёс Бессмертный. — Вы хотите использовать меня как сосуд для этой… праматерии.

Хранитель склонил голову, признавая правоту Крида.

— Не я хочу, — мягко поправил он. — Так должно быть. Вы были избраны для этой роли с самого начала вашего долгого пути. Каждое испытание, каждая битва, каждый момент выбора — всё это готовило вас к финальной трансформации.

Он сделал паузу, наблюдая за реакцией Виктора.

— Вопрос в том, готовы ли вы принять эту судьбу? Или будете сопротивляться ей, рискуя разрушить не только себя, но и всё мироздание?

Крид смотрел на шахматную доску, но видел не фигуры, а лица — Изабель, Софии, Александра. Свою семью, ради которой он готов был сражаться с любой угрозой. Но теперь дон Себастьян предлагал не сражение, а… принятие. Слияние с силой столь древней и могущественной, что она могла уничтожить или трансформировать его сущность до неузнаваемости.

— Что случится со мной? — тихо спросил Виктор. — Если я соглашусь стать этим… сосудом. Останусь ли я собой? Смогу ли вернуться к своей семье?

В глазах дона Себастьяна, видимых теперь сквозь тёмные стёкла очков, мелькнуло что-то похожее на сочувствие.

— Я не знаю, — честно ответил он. — Никто не знает. Такое слияние никогда прежде не происходило. Вы можете раствориться в этой силе, потерять свою индивидуальность. Или, наоборот, подчинить её своей воле, стать чем-то большим, чем были. Всё зависит от силы вашего духа, от ясности вашего намерения.

Он поднял чашку с чаем, сделал глоток.

— Но одно я могу сказать наверняка: если вы откажетесь, если праматерия прорвётся в наш мир без контроля, без направления… не будет ни вас, ни вашей семьи, ни мира, который вы знаете. Только хаос. Бесконечный, первородный хаос.

Виктор долго молчал, глядя на шахматную доску, где белые фигуры ждали его первого хода. Наконец он поднял глаза на дона Себастьяна.

— Где и когда должно произойти это… слияние? — спросил он, делая первый ход е2-е4, начиная новую партию с классического открытия.

Хранитель улыбнулся, отвечая симметричным ходом е7-е5.

— В месте, где сходятся все нити мироздания, — ответил он. — В точке, где врата времени наиболее тонки. Вы найдёте её, следуя за компасом.

Он кивнул на карман Виктора, где лежал древний артефакт.

— Что касается времени… у вас его не так много. Дней десять, не больше. Праматерия уже близко. Она чувствует кольца внутри вас, тянется к ним, как растение к солнцу.

Дон Себастьян сделал ещё один ход, развивая своего коня.

— У вас есть время попрощаться с семьёй, если хотите, — добавил он мягче. — Но не затягивайте. Чем дольше вы ждёте, тем сильнее будет прорыв, тем труднее будет контролировать процесс слияния.

Виктор кивнул, делая ответный ход. Его лицо было непроницаемо, но внутри бушевала буря эмоций. Страх, сомнение, решимость, смирение — всё смешалось в хаотичный вихрь, напоминающий ту самую праматерию, о которой говорил Хранитель.

Они продолжили игру, обсуждая детали предстоящего ритуала слияния. Дон Себастьян объяснял, что Виктору понадобится подготовка — не только физическая, но и ментальная, духовная. Он должен будет очистить своё сознание от всего лишнего, сосредоточиться на сути своего существа, на том, что делает его… им.

— Представьте, что вы — сосуд, который нужно сначала опустошить, чтобы наполнить его новым содержимым, — говорил испанец, делая очередной ход. — Но не полностью опустошить. Оставьте в нём самую суть — то, что делает вас Виктором Кридом, а не просто Бессмертным, не просто носителем колец.

Крид слушал внимательно, запоминая каждое слово, каждую деталь. Если ему действительно предстояло стать вместилищем первозданного хаоса, он хотел подготовиться как можно лучше.

А где-то глубоко внутри, в самых тёмных уголках сознания, ворочалось подозрение: что, если дон Себастьян не говорит всей правды? Что, если у него есть собственные мотивы, собственные цели? Что, если всё это — лишь изощрённая манипуляция, чтобы использовать Бессмертного в каких-то неведомых играх космического масштаба?

Но выбора, похоже, не было. Либо довериться Хранителю и принять судьбу, предначертанную ему с самого начала его долгого пути, либо рискнуть всем, что ему дорого, в тщетной попытке сопротивляться неизбежному.

И пока они играли в шахматы в тихом кафе на Майорке, где-то за гранью обычной реальности древняя сила приближалась, чувствуя зов пяти колец, слившихся с сущностью Виктора Крида, готовая воссоединиться с миром, из которого была изгнана эоны назад.

После встречи с доном Себастьяном Виктор вернулся в свой номер в Пальме. Вечернее солнце окрашивало стены древней столицы Майорки в оттенки золота и терракоты, но Бессмертному было не до красот средиземноморского заката. В голове пульсировали слова Хранителя — о праматерии, о необходимости стать сосудом для первозданного хаоса, о возможной потере себя.

Крид сидел у окна, глядя на величественный силуэт собора, но видя перед собой лица тех, кого оставил в Италии — Изабель, Софию, Александра. Что будет с ними, если он не вернётся? Если растворится в древней силе, забыв, кто он и откуда пришёл?

Дон Себастьян говорил о необходимости сохранить свою суть, свою индивидуальность перед лицом слияния с хаосом. Но как это сделать? Тысячелетия существования научили Виктора одному: даже самая стойкая память может подвести, даже самое твёрдое намерение может быть размыто временем и обстоятельствами.

И тогда его осенило. Если память может подвести, нужно создать нечто внешнее, якорь, который удержит его сознание даже в пучине трансформации.

Виктор открыл свой потрёпанный дорожный саквояж и достал оттуда старинную книгу в чёрном кожаном переплёте. Это была «Liber Umbrarum» — «Книга Теней», древний гримуар, собрание знаний и ритуалов, накопленных за века существования тайных обществ Европы. Крид приобрёл её давно, у антиквара в Праге, и иногда использовал для записи собственных наблюдений и открытий.

Но обычная страница не годилась для того, что он задумал. Если праматерия действительно была столь могущественной, как утверждал дон Себастьян, простая бумага не выдержит контакта с энергиями такого уровня.

Виктор поставил на стол небольшую спиртовку, которую всегда возил с собой для алхимических экспериментов. Зажёг огонь и положил на него маленький серебряный нож — тот самый, которым Изабель когда-то порезала палец, случайно дав свою кровь для ритуала, связавшего их судьбы крепче любой брачной церемонии.

Пока нож нагревался, Крид приготовил остальные ингредиенты: пузырёк с особыми чернилами, смешанными на основе его собственной крови и редких минералов с тибетских гор; тончайшую кисть из волоса единорога (или существа, которое древние считали единорогом); порошок из толчёного лунного камня, собранного в ночь полнолуния на вершине горы Фудзи.

Когда нож раскалился докрасна, Виктор глубоко вдохнул, сосредотачиваясь. То, что он собирался сделать, не было приятным, но необходимость перевешивала боль. Осторожно, с точностью хирурга, он поднёс лезвие к внутренней стороне предплечья и начал срезать тонкий слой собственной кожи.

Обычный человек потерял бы сознание от боли, но Бессмертный лишь стиснул зубы. Его тело, закалённое тысячелетиями битв и испытаний, быстро адаптировалось, выделяя эндорфины и блокируя болевые сигналы. К тому же, пять колец, слившиеся с его сущностью, ускоряли регенерацию, позволяя коже восстанавливаться почти в реальном времени.

Это создавало дополнительную сложность — Виктору приходилось работать быстро, отделяя лоскут кожи до того, как рана начнёт затягиваться. Но за века практики он научился контролировать свои регенеративные способности, замедляя их, когда это было необходимо.

Наконец, перед ним лежал небольшой прямоугольник кожи размером с книжную страницу. Рана на его предплечье уже затягивалась, оставляя лишь лёгкое розоватое пятно, которое исчезнет через несколько часов.

Теперь начиналась самая сложная часть. Виктор погрузил лоскут в специальный раствор, который он приготовил заранее — смесь соли Мёртвого моря, экстракта алоэ и ещё нескольких компонентов, рецепт которых был известен лишь немногим алхимикам древности. Этот раствор должен был предотвратить разложение кожи, сохранив при этом её связь с породившим её телом.

Пока кожа пропитывалась, Крид обратился к своему внутреннему миру, вступая в состояние глубокой медитации. Он опускался всё глубже в собственное сознание, проходя слой за слоем, от поверхностных мыслей к глубинным воспоминаниям, от них — к самой сути своего бытия.

Что делало его Виктором Кридом? Не Бессмертным, не носителем колец, не воином или мудрецом, а именно… им самим? Какие воспоминания, какие ценности, какие привязанности составляли ядро его личности?

Лицо Изабель, улыбающейся в лучах итальянского солнца. Смех близнецов, эхом разносящийся по оливковой роще. Ощущение тепла их маленьких рук в его ладонях. Эти образы возникали снова и снова, словно маяки в тумане тысячелетних воспоминаний. Да, его семья была сердцем его нынешней сущности.

Но было и что-то ещё, более древнее, более фундаментальное. Стремление защищать. Воля к противостоянию хаосу и разрушению. Неискоренимая вера в то, что даже в самой глубокой тьме есть место для света. Эти качества были с ним с самого начала, ещё до встречи с Копьём Судьбы, до становления Бессмертным.

Виктор вернулся из глубин медитации, чувствуя, что нашёл то, что искал — квинтэссенцию своего «я», то, что должно сохраниться даже при слиянии с праматерией.

Он достал лоскут кожи из раствора. Теперь тот напоминал тонкий пергамент — гибкий, но прочный, с едва заметным голубоватым оттенком от пропитавшей его энергии колец.

Крид взял кисть, обмакнул её в чернила из собственной крови и начал писать. Не обычные слова или символы, а нечто среднее — узор из знаков, напоминающих одновременно даосские печати, руны древних германцев и иероглифы забытых цивилизаций. Это был язык, непереводимый на человеческую речь, язык чистой сути, чистого намерения.

Каждый знак, начертанный на коже-пергаменте, содержал не просто информацию, но частицу его сущности, его духа. Виктор вкладывал в них свои самые сокровенные воспоминания, свои глубочайшие убеждения, своё неискоренимое стремление к защите тех, кто нуждается в защите.

Но кроме этого эмоционального и духовного содержания, он включил и практическую информацию: имена близнецов и Изабель, координаты их виллы в Сполетто, дату их рождения и важные события их совместной жизни. Всё, что могло помочь ему вспомнить, кто он и что для него важно, если память начнёт меркнуть под напором праматерии.

Работа заняла часы. Ночь сменилась рассветом, а Виктор всё писал и писал, заполняя страницу из собственной кожи символами, которые были одновременно и письменами, и магическими печатями, и кодированными воспоминаниями.

Когда последний знак был начертан, Крид посыпал страницу порошком лунного камня, который вступил в реакцию с чернилами, заставляя символы светиться мягким голубым светом — тем же, что пульсировал в его глазах и окружал его фигуру. Теперь страница была не просто записью, но живым артефактом, связанным с его сущностью нерушимыми узами.

Виктор осторожно вклеил страницу в «Книгу Теней», используя особый состав, предотвращающий её деградацию. Теперь, даже если он забудет себя, эта страница сохранит его суть, его ядро, его истинное «я». Она станет якорем, который позволит ему вернуться из пучины хаоса, если слияние с праматерией окажется слишком разрушительным для его сознания.

Закончив работу, Крид бережно закрыл книгу и убрал её в потайной карман своего дорожного плаща. Затем подошёл к окну, глядя, как первые лучи солнца окрашивают море в розовые и золотые тона. Новый день начинался, возможно, один из последних дней, когда он всё ещё был просто Виктором Кридом.

— Я вернусь к вам, — тихо произнёс он, думая о своей семье. — Каким бы ни был исход, я найду путь обратно.

Его решение было принято. Он последует за компасом, найдёт место, где сходятся нити мироздания, и встретится с праматерией. Станет сосудом для древней силы, надеясь сохранить достаточно от своей сущности, чтобы однажды вернуться к тем, кого любит.

С этой мыслью Виктор Крид покинул свой номер и направился к гавани, где арендовал небольшую яхту. Компас указывал на юго-восток, в открытое море. Где-то там, вдали от людских глаз, находилась точка, где врата времени были наиболее тонки, где должно было произойти его слияние с первозданным хаосом.

Три дня яхта Виктора бороздила воды Средиземного моря, следуя за неуклонным указанием компаса. Они прошли мимо Кабреры, затем Менорки, удаляясь всё дальше от оживлённых морских путей.

На четвёртый день, когда берега давно скрылись из виду, а вокруг не было ни единого корабля, компас начал вращаться всё быстрее, словно сходя с ума от переизбытка энергии. Виктор понял: они прибыли.

Внешне здесь не было ничего примечательного — обычный участок моря, слегка более спокойный, чем окружающие воды. Но чувствительность Бессмертного, усиленная кольцами Копья Судьбы, позволяла ему ощущать нечто большее. Энергетические потоки, пронизывающие это место, были гуще, интенсивнее, словно здесь сходились невидимые линии силы, формируя узел в ткани реальности.

Крид бросил якорь и спустил паруса. Здесь, в этой точке, где сходились все нити мироздания, он должен был встретить праматерию.

Виктор достал «Книгу Теней» и ещё раз прикоснулся к странице из собственной кожи, чувствуя вибрацию силы, заключённой в символах, начертанных его кровью. Затем убрал книгу и начал готовиться к ритуалу.

Он разделся до пояса, обнажая торс, покрытый древними шрамами — свидетельствами бесчисленных битв и испытаний. Пять колец, слившиеся с его сущностью, просвечивали под кожей, пульсируя в такт сердцебиению, их голубое сияние становилось всё интенсивнее, словно они отзывались на близость чего-то родственного и одновременно противоположного.

Крид сел в центре палубы, скрестив ноги в позе лотоса, руки положил на колени ладонями вверх. Затем закрыл глаза и начал медитацию — не обычную, которой его учили даосские мастера, а особую, созданную им самим для контакта с силами, превосходящими человеческое понимание.

Его дыхание замедлилось почти до полной остановки, сердцебиение стало едва заметным. Сознание, освобождённое от оков физического тела, начало расширяться, выходя за пределы обычного восприятия, проникая в слои реальности, недоступные большинству существ.

И там, за гранью видимого мира, он почувствовал её — праматерию, древнюю силу, первозданный хаос, из которого родилось всё сущее. Она приближалась, привлечённая резонансом колец внутри его тела, словно мотылёк, летящий на пламя свечи.

Виктор открыл глаза и увидел, что море вокруг яхты начало меняться. Вода темнела, приобретая странные оттенки — не синие или зелёные, а цвета, которым не было названия в человеческих языках. Волны двигались неестественно, словно подчиняясь иным законам физики, формируя узоры, которые больше напоминали фрактальные структуры, чем обычное волнение моря.

А затем начался ветер — странный, неестественный, не имеющий определённого направления. Он дул словно из иного измерения, принося с собой запахи и звуки, недоступные обычному восприятию. В его завываниях Криду слышались шёпот и стоны, смех и плач — голоса существ, никогда не ходивших по земле.

Яхта начала раскачиваться всё сильнее, хотя волны под ней оставались странно неподвижными, застывшими в неестественных формах. Небо потемнело, хотя был разгар дня, и на нём появились звёзды — не обычные созвездия, а узоры, которых не существовало в нормальном мире.

Виктор знал: граница миров истончается. Врата времени, которые он когда-то запечатал, теперь приоткрывались вновь, позволяя праматерии проникать в обычную реальность.

И вот она появилась — не в конкретной форме, а как изменение самого пространства и времени вокруг яхты. Воздух сгустился, приобретая текстуру и цвет, меняясь от момента к моменту, словно живая, мыслящая субстанция. В этих переливах Крид видел отражения всего, что было, есть и будет — рождение звёзд и их смерть, зарождение жизни и её исчезновение, бесконечные циклы творения и разрушения.

Праматерия окружила Виктора, изучая его своим безглазым вниманием, оценивая как потенциальный сосуд для своей безграничной силы. И в этом внимании Бессмертный почувствовал не злобу или жажду разрушения, а лишь… любопытство. Бесконечное, бездонное любопытство существа, видевшего рождение вселенной и жаждущего новых ощущений, новых опытов.

«Ты готов?» — прозвучало в его сознании, хотя это не были слова в привычном понимании. Скорее, концепция готовности, переданная напрямую в его разум.

— Я готов, — ответил Виктор вслух, чувствуя, как колеблется его решимость перед лицом силы столь древней и могущественной, что сама концепция «древности» казалась рядом с ней детской игрушкой.

Праматерия сгустилась, приобретая подобие формы — нечто, напоминающее одновременно человеческую фигуру и космический вихрь, дракона и геометрическую абстракцию. В её центре пульсировало ядро чистой энергии, излучающее свет всех цветов спектра и многих других, не видимых человеческому глазу.

«Ты боишься», — заметила она, и снова это не было упрёком или насмешкой, лишь констатацией факта.

— Да, — честно ответил Крид. — Боюсь потерять себя. Забыть тех, кого люблю. Стать чем-то иным, не способным вернуться к ним.

Праматерия колебалась, словно обдумывая его слова. Затем из её бесформенной массы выдвинулось нечто, похожее на щупальце или руку, и потянулось к Виктору.

«Сначала давай посмотрим, достоин ли ты», — передала она концепцию в его разум, и Крид понял: сейчас начнётся испытание.

Щупальце коснулось его груди, там, где под кожей пульсировали пять колец Копья Судьбы. В тот же миг Бессмертный почувствовал, как что-то проникает в его сознание, прорезая защитные барьеры, выстроенные веками тренировок и медитаций, добираясь до самых глубоких, самых тёмных уголков его души.

Праматерия исследовала его воспоминания, его мысли, его страхи и желания. Она видела каждый его поступок, каждый выбор, сделанный за тысячелетия существования. Видела моменты триумфа и отчаяния, акты милосердия и вспышки ярости, проявления величайшей мудрости и мгновения страшных ошибок.

Виктор чувствовал себя обнажённым, полностью открытым перед этой древней силой. Не было ни одной тайны, ни одной мысли, которую он мог бы скрыть. И в этой абсолютной открытости было что-то одновременно ужасающее и… освобождающее.

«Интересно», — передала праматерия после того, что показалось вечностью исследования. «Ты носишь маску защитника, героя, но внутри знаешь: в тебе есть потенциал стать таким же, как Абаддон. Ты боишься этого».

— Каждый день, — прошептал Крид, чувствуя, как правда, которую он едва признавал перед самим собой, вырывается на поверхность. — Каждый день я боюсь, что сила развратит меня, как развратила его. Что я стану тем, против чего всегда боролся.

«И это делает тебя сильнее, а не слабее, — ответила праматерия. — Тот, кто не осознаёт своей тьмы, обречён стать её рабом».

Щупальце отдёрнулось от груди Виктора, оставив странный ожог — не от жара, а от соприкосновения с силой, слишком древней и могущественной для контакта с обычной плотью, даже такой необычной, как у Бессмертного.

«Ты подходишь, — передала праматерия. — Теперь решай: примешь ли ты меня добровольно, или мне придётся пробивать себе путь в этот мир иным способом?»

Виктор глубоко вдохнул. Момент выбора настал. Он мог отказаться, и тогда… что? Праматерия найдёт другой путь, возможно более разрушительный. Или он мог согласиться, рискуя всем, что делало его… им.

Он вспомнил страницу из собственной кожи, хранящуюся в «Книге Теней». Якорь для его сущности, страховка на случай, если его сознание будет размыто слиянием с первозданным хаосом. И он вспомнил лица тех, ради кого шёл на этот риск — Изабель, София, Александр. Его семья, его якорь в бесконечности бытия.

— Я принимаю тебя, — твёрдо сказал Крид, распрямляя плечи и прямо глядя в центр вихря праматерии. — Но на моих условиях. Ты входишь в меня, а не я растворяюсь в тебе. Ты становишься частью моей сущности, а не поглощаешь её.

Праматерия заколебалась, словно обдумывая эти наглые для смертного существа условия. Затем из её центра донёсся звук, похожий одновременно на смех и на рёв водопада.

«Смело, — передала она. — Но ты не в том положении, чтобы диктовать условия».

И с этими словами она бросилась на Виктора — не одним щупальцем, а всей своей массой, окутывая его фигуру коконом первозданного хаоса, проникая в каждую пору, в каждую клетку его тела.

Крид закричал от боли, которая превосходила всё, что он испытывал за тысячелетия существования. Это была не просто физическая агония, но и ментальная, духовная — ощущение, будто каждый атом его существа разрывается и перестраивается одновременно.

Он боролся — не против праматерии, а за сохранение себя. Вокруг его сознания выстраивались барьеры, созданные веками тренировок и медитаций. Образы тех, кого он любил, служили якорями, не позволяющими его разуму раствориться в бездне первозданного хаоса.

А пять колец Копья Судьбы, слившиеся с его сущностью, вибрировали, резонируя с энергией праматерии, направляя её, фильтруя, трансформируя из разрушительной силы в нечто более… управляемое.

Виктор чувствовал, как его тело меняется, адаптируясь к притоку энергии. Кожа становилась плотнее, мышцы — сильнее, кости — прочнее. Но главные изменения происходили внутри, на уровне клеток, молекул, самой структуры его бытия.

Капсулы из особого материала формировались в его теле, изолируя наиболее опасные, неконтролируемые аспекты праматерии. Это была не победа Крида над древней силой, а скорее… компромисс. Симбиоз между существом, прожившим тысячелетия, и энергией, существовавшей до начала времён.

Процесс слияния длился, казалось, вечность. Реальность вокруг яхты искажалась и перестраивалась, море то замерзало, то закипало, небо меняло цвета, которых не существовало в нормальном спектре. Время то ускорялось, то замедлялось, то вовсе останавливалось.

А потом всё закончилось. Так же внезапно, как началось.

Виктор открыл глаза и увидел обычное море, обычное небо, обычную реальность. Яхта мирно покачивалась на волнах, как будто ничего не произошло. Но он знал: всё изменилось.

Он чувствовал праматерию внутри себя — не как чужеродное присутствие, а как новую грань собственной сущности. Она была запечатана, контролируема, но не уничтожена и не подавлена. Скорее, интегрирована в сложную структуру его бытия, как новый инструмент, новая способность, новый аспект его существа.

Крид медленно поднялся на ноги, ощущая странную лёгкость и одновременно — невероятную тяжесть. Его тело казалось одновременно более материальным, более плотным, и более… эфемерным, словно концепция физического существования изменила для него своё значение.

Виктор подошёл к борту яхты и посмотрел на своё отражение в воде. Он всё ещё узнавал себя — те же черты лица, те же глаза, в которых пульсировало голубое пламя. Но теперь в этом пламени проскакивали другие оттенки — цвета, не имеющие названия в человеческих языках, отражения первозданного хаоса, ставшего частью его существа.

Он протянул руку и легко коснулся поверхности моря. Вода мгновенно отреагировала, формируя странные узоры, которые складывались в подобие иероглифов или рун — язык праматерии, теперь понятный ему на интуитивном уровне.

— Кто я теперь? — спросил Виктор вслух, не обращаясь ни к кому конкретно.

«Ты — сосуд. Хранитель. Мост между мирами, — донёсся ответ изнутри его сознания, и это был и его собственный голос, и голос праматерии одновременно. — Ты всё ещё Виктор Крид, но также нечто большее. Нечто, не имеющее названия в языках смертных».

Бессмертный кивнул, принимая эту трансформацию. Он прошёл к рулю яхты и взялся за штурвал. Пора было возвращаться — к берегам, к людям, к тем, кого он любил и ради кого пошёл на этот риск.

Но сначала он достал из кармана «Книгу Теней» и открыл страницу из собственной кожи. Символы, начертанные его кровью, всё ещё светились мягким голубым светом, но теперь к нему добавились новые оттенки — отражения праматерии, ставшей частью его существа.

Виктор улыбнулся. Якорь сработал. Его сущность, его «я» сохранились, несмотря на слияние с первозданным хаосом. Он не забыл ни единого дорогого имени, ни единого важного воспоминания.

Виктор закрыл книгу и спрятал её во внутренний карман плаща. Якорь сработал. Он оставался собой, сохранив все воспоминания и суть своей личности, несмотря на титаническую силу, теперь текущую в его венах.

Он поднял паруса и направил яхту к берегам Майорки. Возвращение в мир людей после слияния с праматерией вызывало странное чувство. Привычная реальность казалась одновременно более яркой, более детализированной — он видел нюансы цвета, света и тени, недоступные обычному зрению, — и при этом более… хрупкой, словно тонкая пленка, которую можно прорвать одним неосторожным движением.

Виктор чувствовал, как праматерия внутри него реагирует на окружающий мир — изучает, познаёт, пробует на вкус. Она была тщательно изолирована системой энергетических капсул, созданных пятью кольцами, но её присутствие оставалось ощутимым. Как спящий вулкан — неактивный, но готовый пробудиться в любой момент.

Особенно странно было ощущать время. Для праматерии, существовавшей до начала вселенной, все эпохи были одинаково доступны и реальны. И теперь эта особенность восприятия перешла к Криду — он видел не только настоящее, но и слабые отголоски прошлого и возможные линии будущего, накладывающиеся на текущую реальность, словно полупрозрачные слои на старинной картине.

К закату яхта достигла порта Пальмы. Виктор осторожно причалил, стараясь контролировать каждое движение. Новая сила, текущая в его венах, делала даже простейшие физические действия потенциально опасными — он с лёгкостью мог сломать штурвал одним неосторожным движением или проделать дыру в борту, просто оперевшись на него.

Спустившись на пирс, Крид ощутил, как древесные доски слегка прогибаются под его весом, хотя внешне он выглядел абсолютно так же, как и раньше. Это было ещё одно напоминание о трансформации, произошедшей с его телом — оно стало плотнее, тяжелее, словно состояло теперь из материи более высокого порядка, чем обычная физическая субстанция.

Виктор направился к своему отелю, стараясь двигаться естественно, не привлекая внимания. Но даже с этой предосторожностью он замечал, как прохожие невольно расступаются перед ним, инстинктивно ощущая нечто странное, нечеловеческое в его ауре. Собаки скулили и прятались за ноги хозяев, дети смотрели на него широко распахнутыми глазами, словно видели нечто невидимое для взрослых.

В номере отеля Крид первым делом подошёл к зеркалу. Его внешность практически не изменилась, если не считать странных вспышек неземных цветов в глазах, когда он испытывал сильные эмоции. Но внутри… внутри всё было иначе.

Он мог чувствовать, как пять колец, слившиеся с его сущностью, работают на пределе возможностей, создавая систему сдержек и противовесов для праматерии. Они были словно плотина, сдерживающая океан первозданной силы, и если эта плотина даст трещину…

Виктор тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Он справится. Он всегда справлялся. И на этот раз ставки были выше, чем когда-либо — судьба его семьи, возможно, всего мира, зависела от его способности сохранять контроль над силой, текущей в его венах.

Он сел на край кровати и закрыл глаза, входя в состояние глубокой медитации — техники, которую освоил ещё в храме Белого Облака под руководством Ли Вэя. Но теперь, с праматерией внутри, медитация приобрела новое измерение. Он мог опускаться глубже, видеть яснее, ощущать тоньше.

В этом состоянии Виктор начал систематически исследовать изменения, произошедшие с его телом и сознанием после слияния. Праматерия была интегрирована в его сущность не хаотично, а следуя определённому паттерну, структуре, которую, казалось, определили пять колец Копья Судьбы.

Наиболее опасные, разрушительные аспекты первозданного хаоса были изолированы в энергетических капсулах, разбросанных по всему телу. Более управляемые, созидательные аспекты слились с его собственной энергией, усиливая и трансформируя существующие способности.

Но главное изменение произошло на уровне сознания. Виктор обнаружил, что его восприятие расширилось, охватывая спектры реальности, прежде недоступные даже его необычным чувствам. Он мог видеть энергетические потоки, пронизывающие мир, слышать музыку сфер, ощущать вкус эмоций окружающих людей.

И он мог… влиять на реальность. Не просто физическим воздействием, а прямым, концептуальным. Сосредоточившись на стакане воды, стоявшем на тумбочке, Крид подумал о холоде — и вода мгновенно замёрзла. Подумал о тепле — и лёд растаял, превращаясь в пар. Это не было магией в обычном понимании, скорее, прямым взаимодействием с основами бытия, с самой структурой реальности.

Такая сила опьяняла и одновременно пугала. Виктор понимал: один неосторожный импульс, одна несдержанная эмоция — и последствия могут быть катастрофическими. Ему предстояло заново научиться контролю, дисциплине, сдержанности — качествам, которые он оттачивал тысячелетиями, но которые теперь требовали совершенно нового уровня мастерства.

Три дня Крид провёл в номере отеля, не выходя наружу, не контактируя с людьми. Он медитировал, экспериментировал со своими новыми способностями, привыкал к постоянному присутствию праматерии внутри своего сознания. Это было похоже на приручение дикого зверя — не силой, но терпением, пониманием, установлением взаимного уважения.

На четвёртый день, когда Виктор почувствовал, что достиг достаточного уровня контроля, в дверь его номера постучали. Это был посыльный из порта, принёсший телеграмму. Крид развернул листок и увидел короткое сообщение, подписанное именем Изабель:

«София заболела. Странные симптомы. Врачи бессильны. Возвращайся немедленно».

Сердце Виктора пропустило удар. София, его маленькая, умная, любопытная София… Что могло случиться с ней? Какая болезнь могла оказаться недоступной пониманию современной медицины?

Он мгновенно вспомнил странный медальон, который подарил дочери перед уходом. Древний артефакт из металла, напоминающего серебро, с голубоватым оттенком и выгравированным лабиринтом-мандалой. Медальон, который, по легенде, «помогает видеть вещи такими, какие они есть на самом деле».

Могла ли эта вещь как-то повлиять на Софию? Могла ли она активировать что-то дремлющее в крови девочки — наследие её необычного отца?

Виктор быстро собрал вещи, расплатился за номер и поспешил в порт. Времени на долгие размышления не было. Его дочь нуждалась в нём, и он должен был добраться до Сполетто как можно скорее.

Но внутри его сознания праматерия волновалась, словно предчувствуя что-то важное. Виктор чувствовал её беспокойство, её странное возбуждение, когда он думал о дочери. Словно древняя сила узнавала что-то знакомое, родственное в образе Софии, проносящемся в его мыслях.

«Что ты скрываешь от меня?» — мысленно спросил Крид, обращаясь к праматерии внутри себя.

Ответ пришёл не словами, а образами, концепциями, слишком сложными для человеческого языка. Но их смысл был ясен: София была не просто дочерью Бессмертного. В ней дремала сила, родственная силе колец Копья Судьбы, но иная, комплементарная. И теперь, когда Виктор стал сосудом для праматерии, этот потенциал начал пробуждаться, откликаясь на присутствие древней силы, словно отдалённое эхо.

Крид стиснул зубы, направляясь к парому, который должен был доставить его на материк. София, его малышка… Неужели и она обречена на судьбу, подобную его собственной? Неужели и ей предстоит нести бремя сил, превосходящих человеческое понимание?

Нет, решил Виктор. Он не допустит этого. Он найдёт способ защитить дочь, направить её потенциал в безопасное русло, дать ей выбор, которого не было у него самого. С новой силой, текущей в его венах, с мудростью тысячелетий за плечами, с праматерией, интегрированной в его сущность, он должен был найти путь.

Стоя на палубе парома, уносящего его к материку, Виктор смотрел на горизонт, где небо встречалось с морем. Впереди ждало новое испытание, возможно, самое сложное из всех, что он проходил за свою долгую жизнь. Но он был готов. Более чем когда-либо.

— Я иду, дочка, — прошептал Крид, и его слова, казалось, эхом разнеслись по самой ткани реальности, вызывая лёгкую рябь в структуре пространства-времени. — Держись. Я иду.

Дорога домой казалась Виктору бесконечной. Паром до материка, скоростной поезд до Рима, затем аренда автомобиля до Сполетто — каждая секунда промедления отдавалась в его сердце болью, усиленной новыми чувствами, которые принесла праматерия. Он ощущал не только собственное беспокойство, но и странный резонанс, доносящийся из-за многих километров — слабый, но настойчивый зов, исходящий от его дочери.

София. Его маленькая, любознательная София, которая всегда смотрела на мир глазами, видящими больше, чем положено обычному человеку. Неужели медальон, который он подарил ей, пробудил что-то дремлющее в её крови — наследие отца, способное стать как благословением, так и проклятием?

Мысли роились в голове Крида, пока его руки сжимали руль арендованного «Альфа Ромео». Автомобиль мчался по извилистым дорогам Умбрии, среди оливковых рощ и виноградников, под ярким итальянским солнцем, которое сейчас казалось Виктору холодным и безжалостным.

Праматерия внутри него реагировала на его эмоции, создавая странные эффекты — порывы ветра, возникающие ниоткуда, лёгкие изменения гравитации, заставляющие автомобиль на мгновение отрываться от дороги на поворотах. Виктор стискивал зубы, сдерживая эту силу, направляя её внутрь, не позволяя вырваться наружу. Контроль, выработанный тысячелетиями, был сейчас важнее, чем когда-либо.

Наконец, за поворотом показалась знакомая подъездная дорожка, ведущая к вилле. Крид почувствовал, как его сердце сжалось от странного предчувствия. Что-то изменилось. Место, которое он считал домом, ощущалось теперь иначе — словно на картину, написанную тёплыми красками, наложили холодный голубоватый фильтр.

Он остановил машину перед виллой и вышел, внимательно изучая окружающее пространство новыми чувствами. Энергетические потоки, обычно спокойные и гармоничные в этом месте, были искажены, закручены в странные узоры, напоминающие те символы, что он начертал на странице из собственной кожи.

И источник этого искажения был наверху, в комнате Софии.

Виктор взбежал по ступеням крыльца, не дотрагиваясь до двери — она распахнулась сама, повинуясь импульсу его воли, усиленному праматерией. В холле его встретила Изабель — бледная, с тёмными кругами под глазами, но сохраняющая то внутреннее достоинство, которое он всегда в ней ценил.

— Виктор, — прошептала она, обнимая его. — Ты изменился.

Не «ты вернулся» или «я так рада тебя видеть», а именно это — прямое признание трансформации, которую она чувствовала даже без объяснений. Именно за эту проницательность, эту способность видеть суть вещей, он и полюбил её когда-то.

— Да, — просто ответил Крид. — Что с Софией?

Изабель провела рукой по волосам, жест, который выдавал её усталость и тревогу.

— Началось три дня назад, — сказала она. — Сначала просто лихорадка, но странная — температура поднималась и опускалась без всякой закономерности. Потом галлюцинации… или не галлюцинации. Она видит вещи, Виктор. Вещи, которых не должна видеть. Говорит о потоках силы, о символах в воздухе, о шёпоте из-за грани реальности.

Изабель сделала паузу, затем добавила тише:

— И её глаза… иногда в них вспыхивает голубое пламя. Совсем как у тебя.

Виктор сжал кулаки. Его худшие опасения подтверждались. Медальон, который он подарил дочери, действительно пробудил что-то дремлющее в её крови — часть его собственной сущности, переданная с генами. И теперь, когда он вернулся, став сосудом для праматерии, этот потенциал пробуждался быстрее, резонируя с новой силой, текущей в его венах.

— Где она сейчас? — спросил Крид.

— В своей комнате, — ответила Изабель. — С ней Александр. Он не отходит от сестры, хотя… кажется, немного боится её. Или того, что с ней происходит.

Виктор кивнул и направился к лестнице.

— Я помогу ей, — твёрдо сказал он. — Обещаю.

В глазах Изабель мелькнуло сомнение — не в его намерениях, а в его способности исполнить это обещание. Она начинала понимать, что происходящее выходит далеко за рамки обычных человеческих проблем, даже медицинских.

— Что ты собираешься делать? — спросила она, следуя за ним по лестнице.

Крид остановился, повернувшись к ней. В его глазах пульсировало голубое пламя, но теперь к нему добавились странные оттенки — цвета, которым не было названия в человеческих языках.

— То, что должен сделать отец, — ответил он. — Защитить своего ребёнка. Любой ценой.

Виктор поднялся на второй этаж и подошёл к двери комнаты Софии. Даже не касаясь дерева, он чувствовал энергетические возмущения, исходящие изнутри — словно маленький торнадо силы формировался вокруг его дочери, с каждым моментом становясь всё интенсивнее, всё неуправляемее.

Он тихо открыл дверь и вошёл.

София лежала на кровати, её обычно румяное лицо было бледным, с неестественным голубоватым оттенком. Рядом сидел Александр, держа сестру за руку и что-то тихо рассказывая ей — какую-то историю о приключениях выдуманных героев, отвлекающую сказку, которую он придумывал на ходу.

Увидев отца, мальчик вскочил, его лицо озарилось надеждой и облегчением.

— Папа! — воскликнул он. — Ты вернулся!

София медленно повернула голову, и Виктор увидел её глаза — совсем как описывала Изабель, в них пульсировало голубое пламя, тот же огонь, что горел в его собственных глазах. Но в отличие от его контролируемого, направленного пламени, огонь Софии был хаотичным, неустойчивым, словно свеча на ветру.

— Ты изменился, папа, — прошептала девочка голосом, который звучал одновременно детским и древним. — Ты принёс с собой… нечто. Нечто старше звёзд.

Виктор подошёл к кровати и сел на край, бережно взяв дочь за руку. Он почувствовал, как энергия, излучаемая её телом, вступает в резонанс с праматерией внутри него — словно два инструмента, настроенные на близкие, но не идентичные частоты.

— Да, принцесса, — мягко ответил он. — И я вижу, что ты тоже изменилась. Медальон… ты носила его?

София кивнула, указывая на прикроватную тумбочку, где лежал подаренный им артефакт. Серебристый металл с голубоватым оттенком теперь пульсировал тем же неровным светом, что и глаза девочки.

— Он показал мне… вещи, — прошептала она. — Сначала это было интересно. Красиво. Я видела, как мир на самом деле устроен, папа. Все нити, все связи, все потоки силы…

Её голос дрогнул, и на лице появилось выражение боли.

— Но потом стало слишком много. Слишком ярко, слишком громко. Я не могу это выключить. Не могу перестать видеть, слышать, чувствовать…

Виктор кивнул с пониманием. Он знал это состояние — когда чувства становятся настолько острыми, что каждое ощущение превращается в пытку. Он проходил через это многократно, с каждой трансформацией своей сущности, с каждым новым уровнем силы. Но для ребёнка, для его маленькой дочери, это было слишком.

— Я помогу тебе, Софи, — тихо сказал Крид, гладя её по волосам. — Я знаю, что делать.

Он повернулся к Александру и Изабель, стоявшим у двери.

— Мне нужно побыть с ней наедине, — сказал он. — То, что я должен сделать… требует концентрации и отсутствия посторонних.

Изабель колебалась, материнский инстинкт боролся с доверием к человеку, ставшему отцом её детей. Наконец она кивнула.

— Пойдём, Алекс, — сказала она, беря сына за руку. — Папа знает, что делает.

Когда они вышли, Виктор закрыл дверь лёгким движением мысли и повернулся к дочери. София смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читалось и страдание, и странное понимание — понимание, недоступное обычному ребёнку её возраста.

— Ты собираешься забрать это у меня, — произнесла она, и это не было вопросом.

Крид кивнул, садясь рядом с ней.

— Да, принцесса. Эта сила… она не для тебя. По крайней мере, не сейчас. Не в таком виде. Она пробуждается слишком быстро, слишком хаотично. Твоё тело и разум не готовы к такому потоку энергии.

Он взял в руки медальон, чувствуя, как древний артефакт откликается на его прикосновение, признавая родство энергетических сигнатур.

— Я не думал, что он вызовет такую реакцию, — признался Виктор. — Хотел лишь дать тебе возможность видеть немного больше, чем видят обычные люди. Защитить тебя от обмана и иллюзий. Но не предполагал, что потенциал в твоей крови настолько силён.

София слабо улыбнулась.

— Я знала, что я не совсем обычная, — прошептала она. — Всегда чувствовала, что могу… больше. Видеть глубже. Понимать яснее.

Она помолчала, затем добавила:

— Но это слишком больно, папа. Слишком много всего сразу.

Виктор кивнул, в его груди разливалось тепло от гордости за мудрость и храбрость дочери, смешанное с острой болью от осознания, что ему придётся сделать.

— Слушай внимательно, Софи, — сказал он, беря её руки в свои. — То, что я собираюсь сделать, не уничтожит потенциал внутри тебя. Он всегда будет там, часть твоей сущности, твоего наследия. Но я запечатаю его, изолирую, чтобы он мог развиваться медленно, естественно, в соответствии с ростом твоего тела и сознания.

Он сделал паузу, подбирая слова понятные десятилетнему ребёнку.

— Представь, что твоя сила — это река. Сейчас плотина, сдерживавшая её, внезапно разрушилась, и весь поток хлынул сразу, затопляя всё вокруг. Я построю новую плотину, с маленькими шлюзами, которые будут пропускать воду постепенно, столько, сколько ты сможешь безопасно принять.

София медленно кивнула, её глаза были полны доверия, смешанного со страхом.

— Это будет больно? — спросила она.

Виктор поколебался. Он мог бы солгать, сказать, что будет легко и безболезненно. Но он всегда был честен с детьми, считая, что правда, даже горькая, лучше самой сладкой лжи.

— Да, немного, — ответил он. — Но я сделаю всё, чтобы облегчить процесс. И потом станет лучше, обещаю.

София глубоко вздохнула и кивнула, собирая всю свою храбрость.

— Я готова, папа.

Виктор посмотрел на свою дочь с бесконечной любовью и гордостью. Затем закрыл глаза, погружаясь в медитативное состояние, входя в контакт с праматерией внутри себя. Он не собирался использовать её напрямую — слишком опасно, слишком непредсказуемо. Но мог использовать знание, понимание, интуитивное постижение структуры реальности, которые она ему даровала.

Крид начал плести энергетическую конструкцию — нечто, напоминающее кокон или раковину, с множеством тонких, сложных структур внутри. Эта конструкция должна была окружить пробуждающуюся силу Софии, сдержать её, направить в контролируемое русло. Не подавить, но упорядочить.

Когда подготовка была закончена, Виктор открыл глаза и увидел, что София смотрит на него с выражением странного восхищения.

— Я вижу, что ты делаешь, папа, — прошептала она. — Это… красиво.

Крид улыбнулся. Даже в таком состоянии его дочь сохраняла способность удивляться и восхищаться миром, видеть красоту в самых необычных вещах. Эта черта всегда выделяла её среди сверстников и даже среди взрослых.

— Теперь закрой глаза, принцесса, — мягко сказал он. — И помни: что бы ты ни почувствовала, я здесь, рядом с тобой. Всегда.

София послушно закрыла глаза, её маленькие пальцы крепко сжали руку отца. Виктор глубоко вздохнул и начал процесс — не простое извлечение силы, но тончайшее энергетическое хирургическое вмешательство, требующее абсолютной точности и контроля.

Он направил часть своей энергии в тело дочери, следуя невидимым каналам, по которым текла пробуждённая сила. Каждое прикосновение его сознания к этим потокам вызывало реакцию — подобно тому, как касание оголённого провода вызывает электрический разряд. София вздрагивала, её лицо искажалось от боли, но она не кричала, лишь крепче сжимала руку отца.

Виктор работал методично, выделяя наиболее активные узлы пробуждающейся силы и окружая их созданными конструкциями, формируя энергетические капсулы, похожие на те, что сдерживали праматерию внутри его собственного тела. Каждая капсула соединялась с другими тончайшими каналами, создавая единую систему, способную расти и развиваться вместе с телом и сознанием Софии.

Это была работа невероятной сложности, требующая всего его многовекового опыта и новых знаний, полученных от праматерии. Виктор чувствовал, как пот стекает по его лбу, как мышцы напрягаются от усилия удерживать концентрацию. Но он не останавливался, понимая: это единственный способ защитить дочь от судьбы, подобной его собственной.

Наконец, когда последняя энергетическая капсула была сформирована и интегрирована в систему, Крид приступил к финальной фазе — созданию «ключа», механизма, который позволил бы со временем постепенно высвобождать запечатанную силу, давая Софии возможность привыкать к ней, осваивать, делать своей.

Этим ключом стал сам медальон, который теперь был не просто артефактом, но живым инструментом, связанным с сущностью девочки. Виктор перенастроил его, изменив частоту вибрации, трансформировав из катализатора пробуждения в регулятор постепенного роста.

Когда всё было готово, он медленно вывел своё сознание из тела дочери и открыл глаза. София лежала неподвижно, её лицо было мирным, дыхание — ровным, а голубое пламя в глазах угасло, сменившись обычным серым цветом её радужек.

Виктор бережно надел медальон на шею дочери. Теперь артефакт не светился, став внешне обычным серебряным украшением с выгравированным лабиринтом.

— Всё кончено, принцесса, — тихо сказал он, поглаживая её по волосам. — Боль ушла?

София медленно кивнула, словно прислушиваясь к ощущениям внутри себя.

— Да, — ответила она. — Всё… тише теперь. Я всё ещё вижу некоторые вещи, но они не кричат, а… шепчут. И я могу не слушать, если не хочу.

Она открыла глаза, и Виктор с облегчением увидел в них обычный детский взгляд — любопытный, яркий, но без сверхъестественного огня, пылавшего прежде.

— Спасибо, папа, — прошептала София, обнимая его.

Крид крепко прижал дочь к себе, чувствуя, как его сердце переполняется любовью и облегчением. Он сделал это. Защитил своего ребёнка от слишком раннего, слишком быстрого пробуждения силы, которая могла бы разрушить её разум и тело.

— Теперь отдыхай, — сказал он, укладывая её на подушки. — Твоему телу нужно время, чтобы приспособиться к изменениям. Поспи, а когда проснёшься, всё будет намного лучше.

София кивнула, её веки уже тяжелели от усталости. Через несколько мгновений она крепко спала, её дыхание было глубоким и ровным, лицо — спокойным и умиротворённым.

Виктор тихо вышел из комнаты и плотно закрыл дверь. В коридоре его ждали Изабель и Александр, их лица выражали смесь надежды и тревоги.

— Ей лучше, — сказал Крид, прежде чем они успели задать вопрос. — Она проспит несколько часов, а когда проснётся, лихорадка пройдёт.

Изабель внимательно изучала его лицо, словно читая между строк.

— Что произошло, Виктор? — тихо спросила она. — Что было с ней… и с тобой?

Крид тяжело вздохнул. Он никогда не лгал Изабель, даже в самых сложных ситуациях. И не собирался начинать сейчас.

— София унаследовала часть моей… природы, — ответил он. — Потенциал, который обычно дремлет до зрелости, если вообще пробуждается. Медальон, который я ей подарил, случайно активировал этот потенциал слишком рано, слишком быстро.

Он сделал паузу, наблюдая за реакцией Изабель.

— Я запечатал её силу, создал систему, которая позволит ей развиваться постепенно, естественно, без опасности для её тела и разума.

Изабель молчала, обдумывая его слова. Наконец она кивнула, принимая объяснение, хотя Виктор видел: она понимала не всё, но достаточно, чтобы осознать серьёзность ситуации.

— Я верю тебе, — просто сказала она. — И благодарю за то, что защитил нашу дочь.

Александр, всё это время молча слушавший разговор взрослых, вдруг подал голос:

— А у меня тоже есть такой… потенциал, папа?

Виктор посмотрел на сына. Мальчик всегда был более практичным, более рациональным, чем его сестра. Там, где София видела чудеса и тайны, Александр искал закономерности и объяснения. Но это не означало, что в нём не дремала та же наследственная сила.

— Вероятно, да, — честно ответил Крид. — Но она проявляется иначе, Алекс. Не через видения и ощущения, а через твою способность понимать структуры и системы, видеть связи там, где другие видят хаос. Твой ум — это тоже сила, просто другого порядка.

Мальчик задумчиво кивнул, видимо, сопоставляя это объяснение с собственными наблюдениями и опытом.

— И мне тоже нужна… защита? — спросил он.

Виктор покачал головой.

— Пока нет. Твоя сила развивается естественным путём, без скачков и всплесков. Но я буду наблюдать. И если понадобится, помогу так же, как помог Софии.

Изабель положила руку на плечо сына.

— Почему бы тебе не проверить свои эксперименты в саду? — предложила она. — Твоим тритонам, наверное, нужна свежая вода.

Александр явно хотел спросить ещё что-то, но, поймав взгляд матери, молча кивнул и отправился вниз по лестнице, оставляя взрослых наедине.

Когда он ушёл, Изабель повернулась к Виктору. Теперь, когда они были одни, её лицо выражало все те эмоции, которые она скрывала перед детьми, — тревогу, страх, неуверенность.

— Насколько это серьёзно, Виктор? — спросила она. — Вся эта ситуация… с тобой, с Софией. Что происходит? Что изменилось, пока тебя не было?

Крид помолчал, подбирая слова. Как объяснить обычному человеку, пусть даже такому проницательному и открытому, как Изабель, суть трансформации, которую он претерпел? Как описать праматерию, первозданный хаос, теперь интегрированный в его сущность?

— Я стал… чем-то иным, Белль, — наконец ответил он. — Не просто Бессмертным, носителем колец Копья Судьбы, а… сосудом для силы, которая существовала до начала времён. Силы, способной как создавать, так и разрушать.

Он подошёл к окну в коридоре, глядя на сад, где Александр уже возился со своими аквариумами и террариумами.

— Это было необходимо, — продолжил Виктор. — Эта сила — праматерия, как её называют — пыталась прорваться в наш мир. Если бы это произошло неконтролируемо, последствия были бы… непредсказуемы. Катастрофичны. Я стал чем-то вроде плотины, сдерживающей потенциальное наводнение.

Изабель подошла и встала рядом с ним, их плечи почти соприкасались.

— И ты контролируешь эту силу? — спросила она.

Виктор хотел ответить утвердительно, дать ей уверенность, в которой она нуждалась. Но не мог солгать.

— Пока да, — сказал он. — Но это… непросто. Праматерия — не просто энергия или сила. Это сознание, воля, намерение. Древнее, чуждое, невероятно могущественное. Оно интегрировано в мою сущность, но не поглощено ею.

Он повернулся к Изабель, глядя ей прямо в глаза.

— Я по-прежнему Виктор Крид, Белль. Тот же человек, которого ты знаешь и… надеюсь, любишь. Но теперь во мне есть и нечто иное. И я должен научиться жить с этим, контролировать это, использовать во благо, а не во вред.

Изабель долго смотрела на него, словно пытаясь увидеть правду за его словами, заглянуть глубже поверхности. Наконец, она мягко коснулась его щеки, и Виктор почувствовал, как тепло её прикосновения проникает сквозь все барьеры, достигая самой его сути.

— Я верю в тебя, — просто сказала она. — Всегда верила. И буду верить, что бы ни случилось.

Крид накрыл её руку своей, чувствуя, как праматерия внутри него затихает, успокаивается под влиянием этого простого человеческого контакта, этого проявления любви и доверия.

— Ты не представляешь, как это важно для меня, — тихо сказал он. — Твоя вера… может быть, именно она и удерживает меня от пропасти.

Они стояли так несколько минут — просто глядя друг на друга, соприкасаясь руками, в молчании, которое было красноречивее любых слов. Затем Изабель мягко отстранилась.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказала она. — То, что ты сделал для Софии, должно было потребовать огромных усилий.

Виктор кивнул, внезапно ощутив накатившую усталость. Действительно, создание энергетической системы для Софии потребовало колоссальных затрат — не только физических, но и ментальных, духовных. Сдерживать праматерию внутри себя, одновременно работая с тонкими энергетическими структурами в теле дочери — это испытание даже для существа его уровня.

— Я отдохну, — согласился он. — Но сначала приму душ.

Изабель понимающе кивнула и пошла вниз, проверить Александра и приготовить что-нибудь поесть — простая, приземлённая задача, которая, тем не менее, имела сейчас особую ценность, напоминая о нормальности, о привычном течении жизни.

Виктор направился в главную ванную комнату их спальни. Включив воду, он медленно разделся, изучая своё тело — внешне оно не изменилось, те же шрамы, те же мышцы, та же кожа. Но внутри… внутри он чувствовал пульсацию праматерии, заключённой в энергетические капсулы, созданные пятью кольцами. Сейчас, после усилий, затраченных на помощь Софии, эти капсулы казались менее стабильными, их стенки — более тонкими.

Крид шагнул под струи горячей воды, позволяя им смыть напряжение с мышц, унести усталость. Он закрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущении обычной, земной воды на коже, этого простого, но такого важного контакта с физической реальностью.

Когда он открыл глаза и посмотрел на запотевшее зеркало напротив душевой кабины, то увидел нечто, заставившее его замереть.

Его отражение смотрело на него… но это был не совсем он. Глаза отражения горели не привычным голубым пламенем, а зловещим зелёным огнём, напоминающим тот, что некогда пылал в глазах Абаддона. Лицо искажала улыбка, которую сам Виктор точно не выражал — жестокая, торжествующая, полная неприкрытого злорадства.

— Ты слишком наивен, Бессмертный, — произнесло отражение голосом, который был и его собственным, и одновременно чужим — глубже, древнее, полным сарказма и презрения. — Думаешь, можешь контролировать меня? Использовать по своему усмотрению? Я существовала до начала времён. Я видела рождение и смерть бесчисленных вселенных. А ты — лишь мгновение, песчинка в океане вечности.

Виктор замер, глядя на это искажённое подобие себя. Он понимал, что происходит: праматерия, воспользовавшись его ослабленным состоянием, нашла способ выразить себя через это странное отражение.

— Что тебе нужно? — спросил Крид, не отводя взгляда от зеркала.

Отражение рассмеялось — жутким, потусторонним смехом, от которого запотевшее стекло пошло трещинами.

— То же, что нужно всей твоей мелкой расе, — ответило оно. — Власть. Контроль. Бросить всё и захватить этот чёртов мир, или же утопить его в огне собственной магии. Разве не этого ты хочешь в глубине души, Бессмертный? Разве не для этого копил силу тысячелетиями?

С этими словами отражение подняло руку, и на кончиках его пальцев возник сгусток пламени — не обычного, земного огня, а странной субстанции, которая была одновременно и огнём, и жидкостью, и твёрдым телом, и чем-то, не имеющим названия в человеческих языках.

— Один жест, — прошептало отражение, играя огненным шаром, перекатывая его между пальцами. — И все проблемы исчезнут. Все угрозы. Все, кто когда-либо стоял на твоём пути. Все, кто может навредить твоим драгоценным близнецам. Один жест — и ты станешь не просто Бессмертным, но богом этого мира.

Виктор почувствовал, как что-то отзывается внутри него на эти слова — тёмная, древняя часть его сущности, существовавшая задолго до встречи с Копьём Судьбы, часть, которую он всегда подавлял, контролировал, не позволял выйти на поверхность. Желание власти, контроля, абсолютной свободы от правил и ограничений.

Праматерия это чувствовала. И играла на этих струнах, как искусный музыкант.

— Подумай, — продолжило отражение, его зелёные глаза горели всё ярче, — сколько раз ты спасал этот мир? Сколько раз жертвовал собой ради других? И что получил взамен? Вечность одиночества, боли, бесконечной борьбы. Разве ты не заслужил большего? Разве не пора взять то, что принадлежит тебе по праву?

Фаербол в его руке рос, становясь ярче, интенсивнее, наполняя ванную комнату странным, колеблющимся светом, который, казалось, исходил из иного измерения.

Виктор стоял неподвижно, вода продолжала течь по его телу, но он не замечал этого. Вся его воля, вся концентрация были направлены на противостояние искушению, которое предлагало отражение. И это было сложнее, чем любая из битв, которые он когда-либо вёл, ибо враг был не снаружи, а внутри, часть его самого, его собственной сущности.

Он мог бы всё отрицать, мог бы сказать, что никогда не испытывал таких желаний, никогда не мечтал о власти или контроле. Но это была бы ложь, а Виктор Крид никогда не лгал себе. Да, в глубине души часть его — тёмная, примитивная, но от этого не менее реальная — жаждала именно того, что предлагало отражение. Силы, власти, свободы от ограничений морали и совести.

Но была и другая часть. Та, что формировалась тысячелетиями испытаний, потерь, обретений, той любви, которую он находил и терял, обязательств, которые принимал и выполнял. Часть, которая знала цену власти и видела, как она развращает даже самые благородные души.

Виктор сделал глубокий вдох, собирая всю свою волю, всё своё существо в единый фокус. Затем медленно поднял руку и коснулся зеркала.

— Нет, — твёрдо сказал он. — Я не поддамся. Не сейчас, не после всего, что прошёл. Не ради себя, но ради тех, кто верит в меня. Кто любит меня таким, каков я есть, а не таким, каким мог бы стать с твоей силой.

Он думал об Изабель, ждущей его внизу. О Софии, мирно спящей после испытания, через которое ей пришлось пройти. Об Александре, так серьёзно относящемся к своим маленьким экспериментам, так похожем на него самого в далёком, почти забытом детстве.

— Я не отрицаю, что часть меня хочет этого, — продолжил Виктор. — Но это лишь часть, а не целое. И я выбираю быть тем, кто я есть сейчас, а не тем, кем мог бы стать, поддавшись гордыне и жажде власти.

Отражение в зеркале оскалилось, его глаза полыхнули ярче.

— Глупец, — прошипело оно. — Ты не можешь отрицать свою истинную природу вечно. Рано или поздно барьеры падут, и я стану тобой, а ты — мной. Это неизбежно. Это… судьба.

Виктор покачал головой.

— Я не верю в неизбежную судьбу, — ответил он. — Только в выбор, который мы делаем в каждое мгновение. И сейчас я выбираю остаться собой, несмотря на твои обещания и угрозы.

Он сжал руку в кулак, концентрируя свою волю, и резко ударил по зеркалу. Не физическим ударом, но ментальным импульсом, направленным вглубь отражения, в самую суть праматерии, пытавшейся манипулировать им.

Зеркало разлетелось вдребезги, осколки дождём осыпались в раковину. Но перед тем, как последний фрагмент упал, Виктор успел увидеть в нём свой собственный взгляд — не искажённый зелёным пламенем, а пылающий привычным голубым огнём колец Копья Судьбы. Его собственный взгляд, его собственная сущность, по-прежнему доминирующая, несмотря на присутствие праматерии.

Крид выключил воду и вышел из душа, вытираясь большим полотенцем. Он чувствовал странное облегчение, словно прошёл важное испытание, доказал что-то не только праматерии, но и самому себе. Да, внутри него была тьма, было искушение властью. Но было и нечто большее, нечто, что он обрёл за века странствий, потерь и борьбы, — понимание истинной ценности жизни, любви, верности.

Виктор оделся и спустился вниз, к своей семье. Изабель готовила ужин, Александр помогал ей, расставляя тарелки на столе. Обычная, домашняя сцена, и всё же для Бессмертного она имела ценность большую, чем все сокровища мира, чем вся власть, которую могла предложить праматерия.

— Всё в порядке? — спросила Изабель, заметив его задумчивое выражение лица.

Виктор улыбнулся — искренне, тепло, без тени того злорадства, что искажало его отражение в зеркале.

— Да, — ответил он. — Всё хорошо. Просто… осознаю, как мне повезло иметь вас.

Он подошёл и обнял их обоих — Изабель и Александра, чувствуя, как праматерия внутри него затихает, успокаивается, словно признавая поражение. По крайней мере, временное.

В это мгновение, в кругу своей семьи, Виктор Крид, Бессмертный, носитель пяти колец Копья Судьбы, сосуд для силы, существовавшей до начала времён, был просто человеком. Мужем и отцом, любящим и любимым.

И, возможно, именно это и было его истинной сущностью, его настоящей силой — способность оставаться человеком перед лицом испытаний, превосходящих человеческое понимание. Способность выбирать любовь, а не власть. Защиту, а не разрушение. Жизнь, а не бессмертную пустоту всевластия.

Ночью, когда Изабель и дети уже спали, Виктор вышел на террасу виллы. Звёздное небо Умбрии раскинулось над ним, мириады светил мерцали в бархатной темноте, напоминая о бесконечности вселенной и мимолётности всего сущего.

Он чувствовал присутствие праматерии внутри — не агрессивное, как в ванной, а скорее… выжидающее. Древняя сила затаилась, набиралась энергии, изучала своего носителя, искала слабости и возможности.

Виктор знал: сегодняшняя победа была лишь началом долгой борьбы. Праматерия не сдастся так легко, не примет роль пассивного инструмента в его руках. Она будет искать способы влиять на него, манипулировать, искушать, и каждый раз ему придётся делать выбор заново.

Но сейчас, стоя под звёздами, чувствуя лёгкий бриз, доносящий запахи оливковых рощ и виноградников, Виктор Крид был спокоен. Он прошёл через бесчисленные испытания за свою долгую жизнь, и это — хоть и отличающееся от всех предыдущих — было просто ещё одним шагом на его бесконечном пути.

Завтра он проведёт больше времени с детьми, особенно с Софией, чтобы убедиться, что созданная им энергетическая система работает правильно. Возможно, начнёт обучать её основам контроля и понимания её дремлющего потенциала. Александру тоже стоит уделить внимание — мальчик явно заинтересовался своим наследием после сегодняшних событий.

И, конечно, ему нужно будет поговорить с Изабель — более открыто, более детально объяснить, что произошло с ним во время отсутствия, что он стал сосудом для праматерии, и какие последствия это может иметь для их жизни.

Но всё это — завтра. А сегодня Виктор просто стоял под звёздами, наслаждаясь редким моментом покоя, полностью присутствуя в нём, не думая о прошлом или будущем. Бессмертному, видевшему рождение и смерть цивилизаций, такие моменты простого, человеческого счастья были драгоценнее любых сокровищ, любой власти, любого знания.

И где-то глубоко внутри него, в самом центре праматерии, заключённой в энергетические капсулы, созданные кольцами Копья Судьбы, зарождалось нечто новое — не просто понимание или принятие, но странный, почти невозможный симбиоз между древней, космической силой и человеческой сущностью, сохранившейся в Викторе Криде вопреки тысячелетиям испытаний. Возможность не просто сосуществования, но синтеза, рождения чего-то нового, превосходящего сумму частей.

Это был лишь проблеск, тень возможности, но Виктор уловил его, почувствовал потенциал. И улыбнулся в ночи, глядя на звёзды, зная, что его путь продолжается, что история Бессмертного, ставшего сосудом для праматерии, только начинается.

А где-то вдалеке, наблюдая за ним глазами, скрытыми за тёмными стёклами очков, дон Себастьян тоже улыбался. План Хранителя разворачивался именно так, как было предначертано. И, хотя Виктор Крид пока не осознавал этого, он был лишь пешкой в игре гораздо более древней и сложной, чем борьба Бессмертного с Абаддоном. В игре, где на кону стояла судьба не только этого мира, но и бесчисленных других, существующих за гранью обычной реальности.

Но это уже другая история, которая ждёт своего часа, чтобы быть рассказанной.

КОНЕЦ

Виктор выключил воду и вышел из душа, вытираясь большим полотенцем. Он чувствовал странное облегчение, словно прошёл важное испытание, доказал что-то не только праматерии, но и самому себе. Да, внутри него была тьма, было искушение властью. Но было и нечто большее, нечто, что он обрёл за века странствий, потерь и борьбы, — понимание истинной ценности жизни, любви, верности.

Прежде чем одеться, Виктор подошёл к осколкам зеркала, разбросанным по полу ванной. В каждом из них отражался крошечный фрагмент его лица — словно разбитая мозаика, каждый элемент которой содержал лишь часть целого. Он наклонился и поднял один из осколков.

В нём отражался его глаз — но не с привычным голубым пламенем, а с шартрезовым светом, точно таким же, какой когда-то горел в глазах Абаддона. Крид моргнул, но отражение не изменилось. Только теперь он заметил странную деталь — в центре шартрезового пламени пульсировало крошечное голубое ядро, словно напоминание о том, что некогда было его сущностью.

Внезапно Виктор почувствовал, как что-то изменилось внутри него. «Книга Теней», спрятанная во внутреннем кармане его плаща, словно нагрелась, испуская странную энергию. Он достал её и открыл на странице, созданной из его собственной кожи.

Сложные символы, начертанные его кровью, мерцали теперь не голубым, а странным бирюзовым светом, балансирующим между привычной синевой и чуждым шартрезом. А среди них проступали новые знаки — руны, которых он точно не помнил, складывающиеся в одно слово: АББАДОН.

Виктор застыл, глядя на это имя, и внезапно его сознание словно раскололось. Воспоминания, которые он считал чужими, ворвались в его разум — он видел мир глазами своего древнего врага, чувствовал его ярость, его боль, его стремление разрушить и преобразить.

Но страннее всего было то, что эти воспоминания не казались чуждыми. Они вливались в его сознание, как река вливается в море, становясь его частью, дополняя, завершая картину, которая всегда была неполной.

С растущим ужасом и одновременно — странным принятием, Крид начал понимать истину, скрывавшуюся от него тысячелетиями. Абаддон никогда не был отдельным существом, демоном или даже искажённым отражением. Он был другой стороной самого Виктора, той частью его сущности, которую он отверг, подавил, изгнал из своего сознания в момент первого контакта с Копьём Судьбы.

Слова дона Себастьяна о том, что они две стороны одной медали, обретали новый, буквальный смысл. Не метафора, но факт. Не философское размышление, но суровая реальность.

Виктор положил «Книгу Теней» на столик и поднял взгляд на большое настенное зеркало, чудом избежавшее разрушения. В нём он увидел своё полное отражение, но глаза горели тем же шартрезовым светом, что и в осколке.

А затем, спустя миг иллюзорного затишья, отражение улыбнулось — жестокой, торжествующей улыбкой, которую сам Крид точно не выражал. Медленно, словно наслаждаясь моментом, двойник поднял руки к своему лицу. В них возникла маска, вырезанная из полированной кости, с узкими прорезями для глаз — та самая, что носил Абаддон.

Отражение надело маску, и прорези для глаз вспыхнули шартрезовым светом.

— Ты наконец начинаешь понимать, — произнесло отражение голосом, который был одновременно его собственным и чужим. — Мы никогда не были врагами. Мы были разделены, искалечены, превращены в неполные версии единого целого. Ты — воплощение порядка, я — воплощение хаоса. Но порядок без хаоса мёртв, а хаос без порядка бесформен. Мы нуждаемся друг в друге, чтобы стать тем, кем должны быть.

Виктор сжал кулаки, сопротивляясь этой идее, этому откровению.

— Нет, — прошептал он. — Ты — зло. Ты разрушаешь, убиваешь, сеешь страдания. Я сражался с тобой тысячелетиями не для того, чтобы теперь принять тебя.

Отражение покачало головой, и даже через маску Крид чувствовал его снисходительную улыбку.

— Зло? Добро? Какие примитивные концепции для существа нашего уровня, — ответило оно. — Ты смотришь на мир глазами смертных, хотя давно перерос их мораль. Я не разрушаю — я трансформирую. Не убиваю — освобождаю. Не сею страдания — создаю возможности для роста через боль.

Виктор почувствовал, как внутри него нарастает странный резонанс — праматерия отзывалась на эти слова, признавая их часть истины, от которой он всегда бежал.

— Праматерия, — продолжило отражение, — это катализатор. Мост между разделёнными частями. Она не выбирает между нами, потому что для неё мы — одно целое, просто не осознающее своей целостности.

Крид прислонился к стене, чувствуя, как вся его картина мира, выстраиваемая тысячелетиями, рушится под напором этого откровения. Если Абаддон — часть его самого, то что это значит для его борьбы? Для его жертв? Для всех тех, кто погиб в их бесконечном противостоянии?

И что это значит для его семьи — для Изабель, Софии, Александра? Они любят лишь половину его существа, не зная о второй, тёмной стороне.

— Они никогда не примут… нас, — произнёс Виктор, впервые используя это местоимение, признавая возможность единства с тем, кого считал своим злейшим врагом.

Отражение в маске снова улыбнулось, и на этот раз в его улыбке была странная нежность.

— Они уже приняли, — ответило оно. — Разве Изабель не видит твою тьму и не любит тебя вопреки ей? Разве близнецы не унаследовали от тебя и свет, и тень? Они любят тебя целиком, даже те части, которые ты сам отрицаешь.

Виктор закрыл глаза, пытаясь осмыслить всё это. Тысячелетия борьбы, ненависти, противостояния — и всё это время он сражался с частью самого себя. Разделённый, расколотый, неполный.

Когда он открыл глаза, отражение в зеркале вновь стало обычным — его лицо, его глаза с голубым пламенем. Но теперь он замечал в этом пламени шартрезовые искры, которые всегда были там, но которые он отказывался видеть.

Праматерия внутри него успокоилась, словно достигнув какого-то равновесия. Энергетические капсулы, созданные кольцами Копья Судьбы, начали трансформироваться, не сдерживая древнюю силу, а интегрируя её в его сущность иным, более гармоничным способом.

Виктор оделся и вышел из ванной, чувствуя себя иначе — не просто усталым или обновлённым, а… более целостным. Словно часть его, долго отсутствовавшая, наконец вернулась домой.

Спускаясь по лестнице к своей семье, он знал: впереди долгий путь. Путь принятия, интеграции, становления тем, кем он всегда должен был быть — не просто Бессмертным, не просто носителем колец Копья Судьбы, но существом, объединяющим в себе порядок и хаос, созидание и разрушение, свет и тьму.

И, возможно, именно в этом единстве противоположностей и заключалась его истинная судьба. Не в бесконечной борьбе с внешним врагом, а в примирении с врагом внутренним, который никогда не был врагом, но лишь отвергнутой частью его самого.

А где-то высоко в тибетских горах, в затерянном монастыре, чьи стены из серого камня, кажется, вырастают прямо из скалы, а крыши, покрытые снегом даже летом, сливаются с облаками, происходит пробуждение.

В маленькой келье с единственным окном, выходящим на восток, открывает глаза человек, долгие годы пребывавший в глубокой медитации. Его серебристые волосы струятся по плечам, а лицо, несмотря на видимый возраст, сохраняет силу и решимость.

Виктор Крид — или тот, кто считает себя им — медленно поднимается с места, где провёл… сколько? Годы? Десятилетия? В сладостном забвении, в мире грёз, созданном невидимыми манипуляторами.

Он подходит к маленькому медному зеркалу, висящему на стене кельи, и смотрит в него. Из отражения на него глядит лицо, которое он знает всю свою бесконечно долгую жизнь. Но глаза… В глазах не осталось ни следа привычного голубого огня колец Копья Судьбы. Вместо него — ядовитый шартрезовый свет, пульсирующий, напоминающий о том, кто был его врагом тысячелетиями.

И вместе с этим — осознание. Ясное, холодное, болезненное понимание обмана, в котором он пребывал. Семья в Сполетто, близнецы София и Александр, любящая Изабель, интеграция с той частью себя, которую он называл Абаддоном… сладкий сон, иллюзия, созданная, чтобы удержать его, усыпить его бдительность, пока… что?

Но даже когда этот Виктор задается этим вопросом, в его сознании прорывается другая мысль, такая же ясная и холодная: что, если это пробуждение — лишь ещё одна иллюзия? Что, если истинная реальность — там, в Сполетто, с семьей, с воссоединением разделённой сущности?

Что, если все эти реальности — лишь грани одного гигантского кристалла, называемого существованием Виктора Крида, Бессмертного, носителя колец Копья Судьбы, сосуда для праматерии, и… Абаддона?

За окном кельи занимается рассвет. Новый день наступает в тибетских горах. И новая эра начинается для Бессмертного, чья истинная природа только начинает раскрываться после тысячелетий сладостного сна.

А где-то в иных измерениях, за гранью обычной реальности, невидимые игроки переставляют фигуры на космической доске. Игра продолжается, и ставки в ней выше, чем кто-либо — даже Бессмертный — может представить.

Финал