Князь Барбашин 3

Глава 19

Осеннее солнце своими лучами словно ласкало воды Зундского пролива, сверкавшего в ответ тысячами огненных всполохов. Шли последние тёплые денёчки перед осенними штормами и сотни кораблей стремились проскочить узкое горлышко Зунда, дабы успеть добраться до дома.

Вот и русский караван, подгоняемый попутным норд-вестом, двигался в сторону Балтики, старательно удерживая строй. Да, эти воды видали караваны и побольше, всё же в лучшие годы ганзейцы за раз по три сотни водили, но и четыре десятка, собранные в один кулак, смотрелись весьма величественно.

Русский караван, как ни спешил проскочить Зунд с попутным ветром, однако встал на якоре на рейде датской столицы, отправив несколько лодий в порт, где их с нетерпением ожидали русские купцы. Несмотря на то, что экономика Дании была сильно похожа на экономику Руси, кое-какие товары всё же пользовались взаимным спросом. К тому же купцы, отгрохавшие в этом варианте истории в датской столице Гостинный двор, вовсе не собирались нести убытки по его содержанию, так что им волей-неволей пришлось не только изучать потребности датчан, но и конкурировать с голландцами, вырывая свою долю в датском экспорте и импорте.

Поскольку торг в Копенгагене вёлся не с колёс, то и долгого простоя у каравана не получилось. Забив трюма лодий бочками с селёдкой, скотом и кожами, купцы споро отпустили суда, дабы не платить лишнего за стоянку. Однако караван ещё трое суток простоял на рейде, словно чего-то ожидая, и лишь потом двинулся в путь.

Однако не успел столичный берег растаять в дымке, как на горизонте показались паруса довольно многочисленного флота, идущего наперерез русскому каравану.

Борнхольм был небольшим островком, длиной всего сорок, а шириной двадцать пять вёрст, с холмистой поверхностью и обрывистыми берегами. Зато он выгодно стоял на большой морской дороге, отчего Любек и забрал его себе на пятьдесят лет у короля Дании в возмещение понесенных военных расходов. И потому именно тут и собрался ганзейский флот, чтобы достойно рассчитаться с обнаглевшими рутенам, захватив их корабли взамен сожжённых у Ревеля.

В этот раз объединённым флотом вендских городов командовал молодой ростокский ратман Томас Каске, а Фриц Граверт, тоже отправившийся в поход, отвечал лишь за любекский отряд. Однако Каске внимательно выслушал все рассказы Граверта о необычной тактике рутенов и призадумался. Конечно, им противостоять будет купеческий караван, но в его охране было достаточно боевых кораблей, противодействие которым нужно было выработать заранее.

Однако, едва примчавшийся краер сообщил о выходе рутенских кораблей из порта, Каске велел флоту сниматься с якорей и выходить ему навстречу. Вот только рутены не спешили входить в пролив, так что ганзейцам пришлось встать в ожидание у его входа.

Очередной сентябрьский денек выдался довольно тёплым, с утра наверху монотонно поскрипывали реи, создавая свой аккомпанемент ветру, свистящему в снастях. Мерно плескались волны о борта кораблей. Однако мчавшийся в их сторону краер говорил, что мирным этот день уж точно не будет. Краер был отправлен следить за рутенами и его появление говорило о том, что те, наконец-то, всё же двинулись в путь. На ганзейских кораблях раздались трели дудок, погнавшие моряков на палубу. Заскрипели кабестаны, спешно выбиравшие якоря, захлопали на ветру отвязанные от рей паруса.

На высоком юте каракки "Wappen von Rostok" собралась небольшая кучка офицеров. На ветру развевались разноцветные перья их шишаков, сверкали солнечными зайчиками начищенные латы. В стальном шлеме и куртке из жесткой кожи, которая легко могла отразить стрелу на излете или скользящий удар клинка, поднялся туда и Томас Каске.

— Что же, господа, — произнёс он, вглядываясь в морскую даль, — пора кое-кому показать, что Ганза ещё сильна. С богом!

После чего молча опёрся о планширь, гадая, почему его не отпускает плохое предчувствие.

Между тем капитан "Герба Ростока" отдавал зычные команды, передаваемые по цепочке до самого бака, куда направился его помощник. На палубе кипела жизнь, носились туда-сюда вооруженные люди, звучали лающие команды. Гремел громовым басом голос главного канонира, обещавшего нетрадиционную любовь с фитилём или банником тем, кто слишком медленно двигается или будет слишком много мазать. Затем над баком вспухли и завернулись в гигантские белые шары пороховые дымы от двух предупредительных выстрелов. Мало кто верил, что рутены сдадутся, но "предложение" всё же было сделано.

В ответ от каравана в сторону ганзейского флота смело повернули девять кораблей. Это охранники торговцев готовились отрабатывать свои деньги в полной мере. Первым шёл большой двухмачтовый корабль, ведя за собой шесть шхун, уже давно известных всем, кто ходил по Балтике. Ещё два корабля — каравелла и пынзар — держались чуть в стороне. А купеческие суда в это время пытались ставить как можно больше парусов, чтобы набрать дополнительный ход. Но это им вряд ли поможет. У ганзейцев значительный перевес в силах, так что сейчас часть кораблей свяжет боем охранников, а остальные бросятся щипать торговцев! Рутены зря держат на них минимальный экипаж. Да, это сильно понижает стоимость перевозок, но и делает торговца беззащитным при нападении.

— Однако, они чертовски наглы, — прорычал вдруг капитан каракки. Каске с недоумением взглянул на него, и капитан пояснил: — Их посудины много меньше нашего красавца, про пушки я уж и вовсе молчу, но идут с такой уверенностью, словно считают, что это они тут самые-самые.

— Так разнесите их и вся недолга. Но помните, рутены держат основные свои пушки по бортам и избегают абордажа.

— Ну ещё бы, — криво усмехнулся капитан. — Я бы тоже избегал его, зная, что у врага на борту на двести отменных бойцов больше.

Между тем рутенские корабли действительно пытались сблизиться с ганзейцами, хотя в этом им мешал ветер. Ближе к обеду он изменил направление и теперь дул в правый борт ганзейских каракк и коггов, так что рутенам приходилось идти достаточно круто к ветру. Впрочем, они с этим вполне справлялись, вызывая профессиональную зависть у ганзейских моряков. Затем на слегка отставшем двухмачтовике затрепыхал какой-то флажный сигнал и вырвавшиеся вперёд шхуны дружно повернули, оказавшись бортом к ганзейскому флоту, после чего окутались клубами порохового дыма.

Уже скоро Каске сообразил, что постоянно маневрирующие корабли рутенов били строго по одним и тем же кораблям его эскадры, стремясь вывести их из боя. Так "Герб Ростока", на котором находился он, сражался в весьма тепличных условиях, а вот его мателот вскоре стал более похож на развалину, чем на грозную каракку. Но доставалось и рутенам. Одна из шхун не успела вовремя совершить манёвр и чьё-то удачное ядро сбило ей бизань, отчего корабль, видимо потеряв управление, замешкался и тут же попал под перекрёстный огонь. Вскоре паруса, снасти и рангоут на ней были перебиты и изодраны, а на палубах, тут и там, лежали убитые и раненные, да виднелись лужи крови. Так что ничего удивительного в том, что вскоре от обречённого корабля отвалили две лодки, полные людей, в надежде найти спасение, ганзейцы не увидали. По ним, конечно, постреляли из ручного оружия, стремясь побить гребцов, однако большого внимания не обратили. Потом, всё потом. Коль их бог позволит, то пусть плывут к еле видимому вдали берегу. А вот приз достанется ганзейцам!

Увы, из-за коварства рутенов захватить качавшуюся на волнах шхуну не получилось, так как уплывая они подожгли её. И хорошо, что любекский когг не успел сцепиться с ней до того, как её палуба вспухла и в небо взметнулся гигантский огненный столб, окутанный черным дымом.

— Чёртовы схизматики, — выматерился капитан каракки, отойдя от удивления. — Лишили нас хорошей добычи. Когда покончим с остальными, нужно будет догнать ту лодку и потопить всех.

Каске только хмыкнул на эту тираду старого морского волка.

А бой тем временем продолжался.

На исходе третьего часа рутены по-прежнему и не думали отступать. Они всё так же умело использовали малейший промах ганзейцев и не только выходили из смертельных клещей, но и весьма ощутимо наносили по ним свои удары. Так что и "Гербу Ростока" пришлось попасть под огонь. От одного из пролетающих мимо ядер внезапно загорелся парус под бушпритом. Не критично, но неприятно. Главное — им удалось связать всех защитников, так что легкие и быстрые краеры и пинки его эскадры, набитые под завязку абордажными командами некому было встречать. Да, русские торговцы оказались хорошими ходоками и теперь уже были слишком далеко, чтобы разглядеть, что там происходит, но вряд ли они способны долго противостоять ганзейским морякам. Так что куш от продажи захваченных товаров будет весьма обильным!

Однако к концу четвёртого часа боя марсовый, перегнувшись с площадки фор-марса, внезапно прокричал:

— Паруса на осте!

И от этого его крика Каске вздрогнул. Ох недаром у него с утра были плохие предчувствия! Вот кого ещё могла принести нелёгкая? Да, Зунд с его проливами был недалеко, но любые торговцы бы бежали сломя голову, едва заслышав пушечную пальбу. Неужели пожаловал датский флот? Вряд ли. Борьба за датский трон как всегда больнее всего ударила по флоту и Фредерик только-только начал его восстанавливать. А что, если это рутены? Тогда становится понятно, почему караван стоял лишние дни на рейде датской столицы, теряя благополучный ветер. Что мешало их адмиралу заранее назначить день, когда его флот придёт к проливам? Да, в принципе, ничего. Но, может, он всё же зря волнуется? Как никак, а у восточного императора нынче своя война и флот нужен ему там, тем более что часть ливонского флота всё ещё была жива.

Подойдя к борту, он принялся вглядываться в морскую даль, наблюдая, как один за другим из далекого марева стали выплывать паруса чужих кораблей. Довольно быстро по морским меркам, они сближались с его флотом. И вскоре Томас смог опознать среди них столь знакомые всем ганзейцам очертания русских шхун. Что же, сбывались его худшие опасения. Неприятель появился достаточно вовремя и шёл строем двух кильватерных колонн. Причём самый сильный их корабль — большая каракка — шёл последним. И на многих из них виднелись следы недавнего боя, что наводило на совсем уж грустные мысли.

— Чёртовы схизматики, — выругался адмирал словами своего капитана. Похоже, его только что поймали в давно расставленную ловушку. Пока охранники каравана, ценой потери нескольких кораблей, сдерживали его каракки, основной флот устроил порку малым судам ганзейского флота. Так что, похоже, рутеновские торговцы довезут свой груз до Норовского. А вот ему предстоит хорошая драка.

Что же, Каске умел признавать свои ошибки. А ганзейцы от драки не бегают!

В каюте флагманского корабля было жарко, не смотря на открытые окна и вечер, а потому Андрей, как и большинство его приближенных, сменил теплый форменный кафтан на льняную рубаху и просторные штаны, напоминающие панталоны, подсмотренные у испанцев из южных широт. На широком столе были разбросаны карты, схемы и прочие чертежи, а также стояли кувшины с охлаждённым вином (по принципу вагонного кондиционера, если кто помнит, ну а кто не помнит: мокрая ткань и ветер). Командиры кораблей и флагманы рассаживались вокруг этого стола, переговариваясь вполголоса и с интересом поглядывая на князя. А вот Андрей не знал, что и думать.

Бой они скорее выиграли, хотя по количеству потопленных кораблей и проиграли ганзейцам. Всё же чувствовалось, что недаром эти купчишки пару столетий владели морем. Воевать они умели и свою цену за поражение взяли. Да и дрались с остервенением, так что лишь наступившая ночь прекратила сражение. В результате на две потопленные каракки русские потеряли лодью-пынзар, каравеллу и пару шхун. Но особенно жаль было погибших мореходов, ибо это был по-прежнему через чур ценный ресурс, не смотря на все ухищрения Андрея. Зато торговый караван был спасён и без потерь (но лишь в корабельном составе) ушёл в сторону Норовского.

И вот теперь Андрею предстояло выработать дальнейший план. Точнее, увязать уже разработанный штабом с новыми хотелками. Какими? Так просто всё. После людей другим ценным ресурсом были пушки. А глубины тут были по меркам иных времён смешные, хотя для нынешних водолазов практически на грани. Каких водолазов? Так обычных. Был у Андрея своеобразный туз в рукаве: подводная служба ЕЦВФ (Его Царского Величества Флота — ну так в отместку англам поименовал своё детище попаданец).

А что? Стремление человека опуститься в глубины моря в военных и спасательных целях, для охоты и отдыха восходит к глубокой древности. Так в годы греко-персидских войн греческие ныряльщики отметились первой подводной диверсией — перерезали якорные канаты кораблей персидского царя, после чего те корабли и были выброшены штормом на берег. А Александр Македонский использовал ныряльщиков для устранения препятствий, образованных затонувшими предметами в порту города Тира, который он осаждал. И, кстати, мало кто знает, что в крупных портах римского периода существовала целая "служба" по подъему грузов с затонувших кораблей, которая была хорошо организована и имела утвержденную в законодательном порядке тарифную сетку, согласно которой оплата начислялась в соответствии с глубиной погружения.

Правда, древние водолазы — ныряльщики не могли погружаться на глубины более тридцати метров и оставаться под водой более двух — трёх минут. Но человек не был бы человеком, если бы не компенсировал свои природные слабости силой ума и технической смекалкой.

Так появилась особая техника погружения, которой ныряльщика учили с детства. Потом к нему для ускорения погружения и увеличения от того времени нахождения под водой стали в качестве груза привязывать плоские камни. А затем придумали ещё и обвязывать ныряльщика веревкой, чтобы страхующие могли быстро поднять его с большой глубины вместе с добытым со дна грузом. Ещё чуть позже для увеличения продолжительности пребывания под водой стали применять надутый воздухом пузырь, от которого шла ко рту ныряльщика трубка.

Даже в средние века человек не оставил своего желания покорить морскую пучину. А уж с началом Возрождения чего только не напридумывали. Тот же водолазный колокол, как известно, впервые был упомянут в иной истории в 1531 году, и с того времени он стал постоянно использоваться для проведения водолазных работ. Здесь же сие нехитрое устройство появилось уже давно (попаданец не остался в стороне), так что даже уже появились первые ветераны водолазной службы. Как и первые погибшие…

Ну и, разумеется, не забыл попаданец и про декомпрессию. Всё же водолазная подготовка у него в училище была, да и потом долгое время ещё имел водолазное свидетельство, держа в уме хорошо оплачиваемую работу водолазом в порту. И пару раз за время службы пришлось и нырнуть по служебным делам. Один раз в холодном море у берегов Камчатки, а второй — в Индийском океане. Тогда у корабля потёк сальник дейдвуда гребного вала, а штатный водолаз, как назло, не продлил разрешение (за что был с особым цинизмом отлюблен бычком пять, а того, за разгильдяйство, отлюбил уже командир). Правда, всё равно ныряли вдвоём — он и штатный водолаз, но в вахтенном журнале тогда запись сделали только про него.

Так что Андрей по памяти как мог накидал таблицу декомпрессии и пояснение, что это такое и почему. Мишук, кстати, от этих знаний выпал в осадок и долго потом ещё пытал князя на что-то подобное.

Правда, с теми глубинами и временем, что работали его люди под водой эта таблица была лишней, но ведь он-то закладывал основы на будущее. А зачем потом в русском флоте те проблемы, что были выявлены в его истории? Если кто не помнит, то первое описание декомпрессионной болезни дал в 1820 году врач Гомель, работавший тогда как раз в России. После выхода водолазов из воды он обнаруживал у них невралгии. А спустя сорок лет Леруа де Мерикур наблюдал у водолазов — ловцов губок, спускающихся в скафандрах на глубины сорок пять — пятьдесят пять метров, заболевание, при котором наступали параплегии, паралич мочевого пузыря и глухота, а половина из них и вовсе умирала после таких спусков. Нет, нам такой хоккей не нужен!

Зато попытку достать пушки нужно сделать. Тем более, что и целый начальник вспомогательного флота — Ерофей Попович (а потому как младший сынок деревенского попика, поменявший службу в церкви на службу в море) — на совете присутствует. Ему и работать, благо когг "Добрая Надежда" с водолазной командой тоже под рукой.

— Господа Совет, — Андрей наконец прервал затянувшееся молчание. — Какие будут предложения?

— Идти домой, — первым высказался мичман, назначенный командиром взятого на абордаж краера и потому приглашённый на большой совет. — Караван спасён, а время осеннее. Балтика скоро штормить будет.

— А что разведчик говорит? — это вне очереди спросил младший флагман Барбашин-второй.

Да, при эскадре теперь имелись и полноценные авизо. Малые, проворные кораблики, способные обгонять даже шхуны. Всё в них было подчинено единственному показателю — скорости. Даже пушки были только малые, вертлюжные. И имена имели соответствующие: "Вестник" и "Гонец".

Оба они сразу с утра убыли в сторону отхода вражеского флота и к вечеру "Вестник" вернулся с известием, что ганзейский флот встал на якоре у Рюгена. О чём его командир, поднявшись со скамьи, и поведал Совету.

Теперь со стороны командиров посыпались самые различные предложения. Они-то, в отличие от мичмана с прежним планом были ознакомлены, так что справедливо считали, что надобно исполнять то, что запланировали и уходить в родной порт до штормов и ледостава. Конец всем дебатам положил Андрей:

— Мы с Ганзой не воюем. Это они с нами воюют. Мы свой караван спасли, пора и честь знать. Однако и домой идти пока что рано. Адмирал Попович, что у нас с припасами?

— Полный порядок. Провиантские суда ещё даже на треть не выгружены.

— Добро. Усолец?

— Второй Невскоустьевский полк на кораблях, больных трое, остальные в строю. Норовской полк по вашему приказу оставлен в Балтийске.

— Помню. Что же, домой нам надо, но нужен и предмет для торга. Ибо негоже нам такая ситуация на море. А потому что там нам барометр обещает?

Взгляды командиров уставились на хитрую конструкцию, что лежала на шкафчике. Да уж, сколько Андрею пришлось с этим прибором помучиться, сколько материала перепортили, лучше и не вспоминать. Вот вроде и прост прибор, а пока рабочий экземпляр получили, сто потов с умельцев сошло. Одно время Андрей даже реально за штормгласс приняться думал. Благо стекло, нашатырь, камфора и селитра со спиртом ему были доступны. Но всё же не стал, и умельцы не подвели — заставили-таки прибор работать. И отградуировали по ртутному барометру, который Андрей ещё со школы помнил. Зато теперь быть внезапно застигнутым в море штормом русским капитанам не грозило. Едва барометр начинал своё падение, как они начинали штормовые приготовления или искали укромную бухту, если берег был рядом.

Ну и заодно и науку вперёд продвинули, и свой университет на всю Европу прорекламировали. Извини, конечно, старина Торричелли, но твой опыт теперь стал достоянием Московского университета и имел за собой вполне русскую фамилию. И уже даже книги на латинском были отпечатаны, доказывающие, что воздух весом и оказывает давление на все предметы, какие оказываются под его воздействием, и на человека в том числе. И чем выше от уровня моря, тем это давление меньше. Ну а что, бить так бить наотмашь!

Конечно, вряд ли европейцы вот так сразу поверят в атмосферное давление и вообще, что эти дикие рутены что-то там открыли (хотя спор по гелиоцентрической системе мира постепенно разгорался в научной среде), но описание опыта в книге прилагалось, а за опытом следовало и объяснение: сила тяжести, действующая на жидкость в трубке, уравновешивается давлением воздуха на ртуть в открытой чаше. А следом ещё и практическое использование шло. Ртутный барометр мог ведь и погоду предсказывать. Как известно, к дождю давление падает, а к сухой погоде поднимается. И когда европейцы проведут свои исследования, то отмахнуться от "русского" открытия им уже будет невозможно.

А вот барометр-анероид придётся пока в тайне похранить. Ртутный-то на кораблях сильно не повозишь, а преимущество, хоть и малое, над другими флотами иметь хотелось. Потому как про зрительные трубы чёртовы иноземцы уже прознали и в скором времени их придётся выбрасывать в свободную продажу, так как среди европейских головастиков обязательно найдётся тот, кто сможет это открытие повторить. А жаль. Он-то надеялся подольше похранить секрет столь нужного для флота прибора.

— Высокое, — бросил мичман, сидевший ближе всего к шкафу.

— Отлично. Тогда в месте сражения остаётся отряд конт-адмирала Барбашина-второго и контр-адмирала Поповича. Задача — попробовать достать пушки. Но сильно людьми не рискуй, Ерофей. Сам же флот пойдёт к Борнхольму. Пора показать ганзейцам, что зря они всё это затеяли.

На этом большой совет был окончен, и его участники были приглашены к столу, дабы отметить удачный прорыв конвоя.

Ганзейский город Любек буквально бурлил и кипел. Давно уже у Ганзы не было подобных щелчков по носу. И это сразу после того, как они столь успешно для себя вмешались в судьбы сразу двух королевских домов!

Так что чему удивляться, что на осенний Совет прибыли представители даже тех городов, что позволяли себе часто "прогуливать" подобные собрания. И все они с праведным гневом в очах взирали на представителя далёкой Московии, что прибыл на совет Ганзы с предложением мира и торговли. Именно так: мира и торговли. Будто бы это не они сожгли ганзейскую эскадру в бухте Ревеля, потопили два корабля из другого ганзейского флота, а потом ещё и нагло захватили Рённе — столичный город на острове Борнхольм, отданный датским королём вместе с островом Любеку на пятьдесят лет в качестве оплаты за долги. И словно мало того, быстрым набегом они захватили ещё и принадлежавшую Любеку часть острова Поэль, чем взяли под контроль вход в порт Висмара. И теперь кулуарно пообещали ратманам, что готовы рассмотреть вопрос о возвращении этих земель либо датскому королю, либо тому, кто больше заплатит, если, конечно, Любек от лица всей Ганзы не пойдёт на уступки. Разумеется, любекцы подобной оплеухи сносить не собирались, вот только московиты оставили на островах сильные гарнизоны, да ещё и договорились с герцогом Мекленбургским о том, что он возьмёт поэльский гарнизон на содержание, за что ему отсыпали хорошую сумму в звонкой монете. И вот это последнее известие заставило уже мэрию Висмара сильно напрячься, ведь ни для кого не было секретом, кто помог Померанским герцогам разобраться со Штеттином, и как к своим ганзейским городам относится герцог Альбрехт.

Так что представители Висмара, видя чужие войска практически возле своих стен, немедленно вступили в переговоры со своим сюзереном и по их результатам уже в следующем году строительство так вожделенного герцогом канала начнётся в полную силу. Причём половину финансирования проекта, как и хотел герцог, возьмёт на себя город.

А ещё до ушей ганзейских толстосумов всё чаще стали доходить слухи, что на востоке Балтики с упоением вспоминают времена лихих братьев витальеров, для усмирения которых понадобились объединённые силы Ганзы и Тевтонского ордена. И всем было понятно, что слухи эти родились не на пустом месте и имели весьма многозначительный подтекст.

В общем, страсти в Совете бурлили не шуточные. Сторонники войны били, пусть и словесно, сторонников мира и торговли, а те, в свою очередь, били сторонников войны. Впрочем, тех, кто стоял за войну было всё же больше. Ибо многие осознали, что дикие восточные варвары не просто сожгли ганзейский флот, они ещё и позволили себе то, чего не могли позволить себе многие короли и герцоги: разом по собственному хотению исключили из союза несколько городов, причём среди них были такие важные для его посреднической торговли центры, как Рига и Дерпт. Да, Ревель всё же остался свободен и верен купеческому союзу, но без ливонского леса и зерна он был более чем бесполезен. А если учесть, что и часть Финляндии нынче принадлежит восточным схизматикам, то как-то слишком много русских стало вдруг на Балтике. И уступить им сейчас, это показать слабость союза городов. А со слабыми никто не считается.

Вот только славные времена Аттердага давно прошли и потому на совете присутствовали и те, кто пытался остудить горячие головы. И главным их вопросом было: а как Ганза собирается помешать русским? Вновь введёт блокаду? Так русские лишь пожмут плечами и спокойно поплывут в Нидерланды сами. Господа ганзейцы как-то забыли, что на восточном побережье Балтийского моря нынче властвуют московиты, а не новгородцы, которые были куда более податливы на уговоры, а порой и на прямое давление. А раз блокада не выход, то что, атаковать теперь все русские конвои? Так ведь у русских есть свой флот, мощь которого уже испытали на себе не только гданьские каперы. И тут как бы не узреть их корабли у ганзейских портов, как это уже случилось с Рённе и Висмаром. Или кто-то хочет почувствовать на себе все прелести штеттинской осады? И не забывайте, что нынешний ливонский наместник сам любит и умеет играть в морских разбойников. Причём он в этой ипостаси может стать куда страшнее витальеров. Но даже не это главное. А то, что совету давно уже известно: часть своих товаров русские везут из такого города, как Холмогоры. А кто-нибудь ведает, где он находится? Так вот, нашлись люди, кто всё же побывал в тех северных землях и смог кое-что выяснить. Увы, но так получается, что на пути из Персии много проще и дешевле попасть в Северную Двину, на которой и лежит городок Холмогоры, чем в Норовское. А это значит, что, начав блокаду балтийского побережья, ганзейцы сами заставят русских изменить пути следования как индийских товаров, так и своих из центральных земель, и те просто наладят их доставку в Холмогоры, а оттуда спокойно повезут уже в Европу. Да, это будет дольше, чем из Норовского, но зато безопасней. Ведь русские не ходят каботажем, они давно вышли в океан, а значит и ловить их на том пути будет куда труднее, если вообще будет возможно. То есть, пока здесь на Балтике весь русский флот будет громить торговое судоходство союза, сами русские будут спокойно набивать свою мошну, торгуя через северный проход. И уважаемые купцы, видимо, забыли, что стало с теми, кто уже пожелал поохотиться на русских в тех водах? Вот-вот: их всех перевешали, не разбираясь, кто там простой матрос, а кто почтенный горожанин. Всех!

Ну и как вишенка на торте прозвучало грустное изречение, что русский император, это не обычный циркумбалтийский правитель, и он даже не почешется от ганзейских уколов, ибо ливонский наместник его о том и не побеспокоит. А посадить на русский трон своего ставленника, как Ганза не раз делала с датчанами, шведами и другими прибрежными правителями, или надавить силой, как на английского короля — это просто неисполнимое желание. Всей мощи союза не хватит, чтобы отбить даже ливонские города, не то что идти на Москву. Ганзе нужны союзники, способные выставить сильную армию. И такой союзник есть — это Польша и её король. Вот только у польского короля нет денег, чтобы оплатить войну с русскими. Зато они есть у Ганзы, которой прямое противостояние с русскими не принесёт ничего, кроме лишних растрат. И потому нужно сейчас соглашаться на предлагаемый мир, тем более, что русские ничего не требуют взамен, а позже начать воевать с ними чужими руками.

Разумеется, подобные дебаты шли вне присутствия русского посланника, но тому и не было нужды на них присутствовать, чтобы всё знать. И тут даже не столько Мюллих снабжал русское посольство информацией, сколько сами купцы. Точнее их слуги, которые много слышат и любят деньги. За десять лет русская разведка сумела пустить в столице Ганзы крепкие корни и теперь просто пожинала плоды своих утомительных трудов. Ведь право же, кто заподозрит в простой булочной разведывательный центр, а в румяном и добродушном толстячке-пекаре русского резидента. А то, что он некоторым слугам продаёт свою выпечку со скидкой, так мало ли чудаков на земле. Крамольных речей не ведёт, против города и патрициата не выступает, печёт вкусно и налоги платит исправно. Да, приезжий, так и что, он один такой что ли? Любек любит тех, кто приезжает к нему со своими деньгами, и это касалось не только купцов. Тем более, что право стать горожанином ещё никто не отменял. А раз сумел договориться с городским цехом, то живи и радуйся новый гражданин вольного города Любек.

Так что русская разведка чувствовала себя в городе вполне вольготно, действуя осторожно и зачастую за гранью морали, а в случае ошибки просто и без затей физически устраняя излишне преданных патрициям слуг. Что ж поделать, если городские улицы не такие уж и спокойные бывают? Зато теперь информация текла к ней сама собой и из разных источников, позволяя создавать более-менее целостную и правдоподобную картину, которую и передавали посольским слугам вместе с закупаемым ими хлебом. Ведь тяжёлый для немецкого желудка русский ржаной каравай новый пекарь научился печь одним из первых в Любеке и начал это делать именно для обслуживания приходящих русских судов. Это была та самая ниша, куда он первым залез и где обустроился. Многие тогда считали, что булочник разорится и долгое время были правы — накопленных денег едва-едва хватило в первые годы. Пришлось и в кредит к ростовщикам залезть, прежде чем булочная начала приносить стабильный доход. Зато потом пекарь среди уличан и вес набрал и связями оброс, хотя до сих пор говорил с едва уловимым, и даже немного смешным акцентом.

Так что русский дьяк не сильно удивился, когда Совет решил принять русское предложение о восстановлении статуса кво между Русью и Ганзой. И не верил, хоть и делал вид, в многочисленные слова о дружбе, мире и торговле. Зато бойко обсуждал всевозможные инициативы и особенно старался сблизиться с представителем польского Гданьска, говоря, что времена непонимания между городом и Русью давно прошли и стоило бы расширить торговые связи между ними. Ведь два-три корабля в год для такого бойкого порта это ни о чём. И Руссо-Балт, чьи интересы он тут представляет, хотел бы более существенных торговых оборотов с польским городом, потому как зерно нужно ведь не только западным европейцам. В общем, договорился, что зимой в Гданьск прибудут представители компании для более предметного разговора.

Зачем? Это долгий вопрос. Гданьск ведь во многом являлся конкурентом русским товарам. Так традиционным и серьезным предметом экспорта через него были меха. Также постоянно рос спрос на древесину, ведь это было незаменимое сырье для постройки кораблей, и на смолу, при помощи которой можно было законопатить суда, на древесную золу, которая была незаменимой в ткачестве ну и естественно на крупный рогатый скот. На этом город и богател, да так, что его доходы не уступали доходам королевской казны.

И всё же главным предметом вывоза с каждым годом всё больше и больше становилось зерно. Только в этом году его отгрузили двенадцать тысяч двести ластов (при этом гданьский ласт пшеницы составлял две тысячи четыреста килограмм, а ржи — две тысячи сто девяносто). И это именно из-за него вдоль реки на целую версту протянулся "остров зернохранилищ" с сотней зданий, вместимостью от двухсот до двух тысяч метрических тонн. И этот "остров" продолжал расти и расширяться.

А Гданьск не унимался. Благодаря многочисленным торговым агентам в польских областях, массе контор и удобству путей сообщения ему удалось постепенно подгрести почти всю хлебную торговлю под себя и мало-помалу начать вытеснять из неё штеттинских купцов, через которых вела свой экспорт Великая Польша и Галиция. Так что разгром соперника герцогами Померанскими стали для Гданьска весьма приятной новостью.

Правда, ложкой дёгтя стала для гданьчан польская шляхта. Выбив себе привилегии на беспошлинный провоз, они стали сами свозить своё зерно в город (используя, разумеется для этого своих крепостных), отчего движение по Висле значительно возросло. Но город немедленно купировал и эту угрозу, приняв закон, что никто не может торговать в Гданьске с иностранцами, кроме самих гданьчан, чем заставил шляхту продавать зерно всё равно своим купцам, пусть и значительно дороже, чем это вышло бы у той же Варшавы или где в ином месте.

Так что город продолжал расцветать, имея торговый оборот более чем четыре миллиона талеров.

Ну и вернёмся к вопросу: зачем русским иметь дела с таким конкурентом?

А затем, что этот поток было пока что не в силах Руси остановить. Но, как известно: не можешь предотвратить — возглавь. В конце концов, торговля с врагом это не двадцатого века изобретение. Да и воевал с Русью только польский король, как великий князь Литовский, ну и многочисленные польские наёмники, а сама Польша придерживалась вполне мирных отношений.

Так вот, раз этот торговый поток было не остановить, то уж возглавить-то было просто необходимо. Ибо это были огромные деньги, которые уходили в карман Бургундских Нидерландов, чей рост торгового флота обычно связывают с сельдью, которая ушла из Балтики в Северное море. Но как-то забывают тот факт, что плодились будущие голландцы в те времена очень даже хорошо. Так ещё в 1430-м всё население Фландрии составляло примерно 130–140 тысяч человек. А к 1500 году оно практически удвоилось, достигнув 226 тысяч и продолжило расти, превратившись к 1580-м годам в миллион. А поскольку страна была через чур урбанизирована, то росло и её городское население. Тот же Антверпен в 1473 году насчитывал каких-то пятнадцать тысяч человек, в 1500 году — сорок три тысячи, и к 1570-м — достигнет ста тысяч. И всю эту прорву людей надо было кормить.

Справедливости ради заметим, что в части интенсификации земледелия Бургундские Нидерланды тоже не стояли на месте и благодаря сложной и трудоёмкой технологии обработки почвы иной раз достигались урожаи до 17 центнеров с гектара (нет, средние, конечно, были меньше, но тоже вполне себе приличные), что для Европы того времени не просто много, а ох… как много. И всё же населению банально не хватало земли. И как следствие — рост цен на продукты питания и угроза голода. А жить-то хотелось всем!

И вот тут на горизонте появилась Ганза, сделав Балтику настоящим спасением для бургундских земель. С тех пор много воды утекло. Давно уже погиб Карл Смелый, его владения перешли в руки Габсбургов, а балтийские земли всё так же снабжали Нидерланды зерном и сырьём. Причём со временем голландцы сообразили, что посредники в этой торговле им как бы и не нужны, и стали искать прямой выход на поставщиков. Так началось проникновение нижнеземельских кораблей в Балтийское море, особенно усилившееся в конце пятнадцатого столетия, когда Дания и нидерландские города заключили союз. И если Любек и западные города Ганзы активно сопротивлялись этому проникновению, то Гданьск, Рига и Ревель приветствовали новых контрагентов, став на долгие годы для них основными портами вывоза. Экспорт зерна в постоянно растущие Нидерланды с каждым годом только увеличивался — с десяти тысяч ласт в 1500-м году до семнадцати тысяч в 1530-м, и до восьмидесяти тысяч в 1560-м.

А в качестве оплаты голландцы везли в Польшу и Ливонию французские товары, английские товары, ткани собственного изготовления, как очень хорошего качества, так и дешевые, прежде всего хорошо отбеленное полотно. Везли изделия из металлов и оружие, которого всегда не хватает. Везли товары из района Средиземного моря (куда моряки из Гданьска ещё не проложили дорогу) и из Нового Света. И всё это налаженное действо требовало одного: постоянного увеличения тоннажа нидерландского флота.

Вот только и строить корабли в Нижних землях тоже было не из чего. С деревом плохо, с пенькой и льном тоже. А значит, нужно закупать и эти товары! Причём и здесь главные поставщики, это опять прибалтийские страны — Швеция, Норвегия, Польша и Ливония (через которую торговали и русские купцы). Таким образом, в иной истории увеличение вывоза зерна в Голландию спровоцировало не только резкий рост Балтийской торговли, но и резкий рост голландского флота. Оцените цифры: с девятнадцати тысяч метрических тонн в 1500-м году до шестидесяти трёх тысяч в 1560-м.

И что самое плохое, голландцы, быстро освоясь в циркумбалтийском политическом пространстве, уже в скором времени начали плести свои интриги. Сначала они нашли союзников в лице Дании, которая от транзита через Зунд получала свой барыш, и изначально поддерживали её в пику Ганзе. Однако боясь, что союзник чрезмерно усилится, они поддержали сепаратизм в Швеции, тем самым подыграв Ганзе, и создав постоянного конкурента для Дании. Недаром в последующие века Голландия будет участвовать во всех датско-шведских войнах, поддерживая то одну, то другую сторону. И им будет совсем не нужен ещё один сильный игрок в этой Балтийской луже. Конкуренты по поставкам были никому не нужны!

И именно из последней парадигмы вырастут ноги и "шведского великодержавия"! Шведы уже при сыне Густава Вазы смекнут, что если сесть в устьях всех балтийских рек, то весь профит от балтийской торговли получат именно они. И потому они так ополчатся на Ивана Грозного, что увидят в нём конкурента своим замыслам (и плевать им на то, что сам русский царь и не мыслил торговыми преференциями, ведь каждый мерит-то по себе).

И в результате на зерне из прибалтийских земель вырастут в промышленные центры голландские города, на сырье из прибалтийских земель вырастет голландская промышленность и флот, и это именно прибалтийские земли станут одним из основных рынком сбыта для голландских мануфактур, а на перевозке всего этого обучатся сотни капитанов и тысячи моряков, чтобы через каких-то полвека смело выйти в океан и создать одну из величайших колониальных республик, которой позавидует не только Венеция!

Ну а теперь представьте, если в эту реальность влезет Русь со своей альтернативой. Тут ведь, главное, не боятся, ведь это не Антверпен посылал свои корабли на Балтику. Антверпенским купцам было хорошо и у себя дома. Слали корабли другие, такие как Амстердам, Роттердам или Лейден, на чьи рынки русские ещё не вышли. Зато и поступать с ними можно было так, как они сами поступили с теми же ганзейцами: выиграть у них в конкурентной борьбе, которая по-голландски звучало как "флейт". Крепкий корабль с экипажем в торговом исполнении человек десять-двенадцать. В то время как на ганзейце в среднем было под сорок. Да, такой безоружный торговец лакомая добыча, но ведь в основном голландцы ходили конвоями, под прикрытием нескольких боевых кораблей. Зато это помогло значительно снизить цену за фрахт и наклепать куда больше единиц (при том же количестве моряков на один ганзейский когг приходилось минимум три флейта). А чем двухсоттонная гафельная шхуна не замена голландскому чуду? Или лодья новоманерная? Уступает в водоизмещении? Так это проблема легко решается. Главное — влезть в перевозки. Затем уронить цены, чтобы всё больше фрахтовали только наши корабли. И не сильно наглеть в Нидерландах. Голландцы, конечно, повозмущаются, но ведь в морскую практику они ударились не от хорошей жизни. То ганзейцы цены драли, да ещё и торговать стремились лишь в одном городе, то испанцы товары из Индии и Нового Света привозить прекратят. А ведь лес в Нидерландах удовольствие дорогое. Да, могут его и из Германии сплавлять, но если правильно построить политику, то желание голландцев иметь большой флот можно и отбить. Или направить в нужное русло. В конце концов, рыбакам тоже корабли нужны. А голландская селёдка — это бренд!

А потом сотни русских кораблей завалят Нидерланды зерном по самое не балуй. И даже часть их промышленных товаров смогут в Польшу возить, сделав последнюю истинной "житницей Европы". И не только Европы. Русским мануфактурам ведь тоже рынки сбыта потребны. Не всё же в Азию везти.

Но игра с Гданьском, это игра в долгую. Игра, в которой много раз придётся пройтись по краешку. Зато овчинка своей выделки точно стоила. Как и в иной реальности Гданьск превратит Польшу в сырьевой придаток европейского капитализма, сделав из опасного для всех соседа, с которым необходимо считаться, беззащитную игрушку. Но почему этот кусок должен достаться лишь Западной Европе? Русь тоже обязана откусить от него свой кусок. Пусть польский крестьянин кормит не только западноевропейского буржуа, но и русского капиталиста. Мир слишком огромен, чтобы в ближайшие пару столетий последний не смог найти для своих мануфактур рынка сбыта. Зато индустриальная Россия быстрее покончит с засильем Степи и вырвется на простор Евразии. А если ещё и рождение голландской республики можно будет отбросить хотя бы на полвека дальше, то это будет и вовсе прекрасным бонусом для всей планируемой геостратегической игры. Хотя Габсбургов и жаль. Иметь под властью самую БОГАТУЮ в Европе провинцию и не получать с неё ни гроша в карман это просто нонсенс! А ведь на содержание армии, что защищала Нидерланды, Карл тратил больше, чем получал с неё налогов. И всё потому, что голландцы на полном серьёзе верили, что, отдав кому-то свою корону, они уже сделали великое дело и платить теперь должны почему-то именно им.

Ну, это дела самих Габсбургов, а пока что, подытоживая события, можно было сказать, что съезд ганзейских городов согласился урегулировать вспыхнувший конфликт к обоюдному согласию. А то, что за пазухой у обоих договаривающихся сторон было по огромнейшему булыжнику, так что же, политика именно так и делается. Главное, что в ближайшие пару лет русской морской торговле никто угрожать не будет (ну, кроме пиратов, которые, впрочем, на русские конвои нападать не рисковали), и думцы со спокойной душой могли полностью переключиться на иные дела, которых и без бодания с Ганзой было просто невпроворот. Тут бы мира лет пяток, чтобы от войн отойти да жирок подкопить, но не тут-то было. Опять бурлила западная граница, слали тревожные вести крымские доброхоты, гремели бои за Камнем, и поднимал голову ослабевший было в последние годы восточный вопрос…

В начале шестнадцатого столетия при биях Мусе и Ямгурчи народ ногаев достиг вершин своего могущества. Оставаясь верными заветам предков, они в большинстве своём по-прежнему занимались кочевым скотоводством, которое давало им всё: и пищу, и товары, которые вместе с многотысячными табунами можно было хорошо продать осёдлым соседям. Ну а кроме того они контролировали и все пути транзитной торговли, идущие через их кочевья, ведь их конная армия справедливо считалась грозной силой в степи. Настолько грозной, что ногаи позволяли себе вести собственную независимую политику, вмешиваясь даже в борьбу за ордынское наследство. Потому что пастбища, знаете ли, не резиновые.

Так, присоединившись к восстанию буквально всех против Мухамед Шейбани-хана, ногаи в результате поделили бывший улус Абулхаира между собой и двумя ханствами: Сибирским и Казахским, после чего Ногайская Орда стала обширнейшим государством из тех, что возникли на обломках улуса Джучи. И лишь одно портило жизнь потомкам Едигея — они не могли называться ханами, потому что в традиционной степной иерархии стояли ниже Чингизидов. Но Степь давно знала, как можно было справиться с подобной ситуацией. Знали и ногайские бии, выбравшие своим главой сначала сибирского хана Ивака, а потом, после его гибели, уже казахского Жанибека.

Вот только казахские ханы отнюдь не собирались быть ногайскими марионетками и вполне всерьёз восприняли ногайский юрт как одно из своих подвластных крыльев. И по этой причине подчинение ногаев казахам не могло быть долгим и закономерно закончилось страшной войной, едва в ногайском стане вспыхнула замятня. Хан Касым, воспользовавшись ситуацией, решительно вторгся в ногайские кочевья, грубо давя любое сопротивление, захватил их столицу Сарайчик и заставил тех из них, кто не смирился с поражением, в спешном порядке уходить за Волгу. Вот тогда-то ногаев и попытались, как уже говорилось ранее, ограбить хаджи-тарханцы, в результате чего взбешённые багатуры изрядно проредили потомков Ахмата, правивших тогда в Хаджи-Тархане (и тем самым, сами того не желая, сыграли на руку одному удачливому попаданцу).

На ногайское счастье хан Касым в преследование за ними через Волгу не пошёл, что позволило ногаям найти время прийти в себя. Чем они весьма плодотворно и воспользовались. Собрав воедино разрозненные силы, они пополнили изрядно поредевшие тумены и немедленно ворвались в Крым, заставив самого крымского хана искать спасения бегством. Поверив в себя и получив известие о смерти их главного врага — хана Касыма, они тут же начали свою степную реконкисту, погнав казахов обратно до самой Сырдарьи. Но мечом раздвигая пределы своих кочевий, бий и мирзы не забывали и о внутренней политике, из-за которой и случился инцидент с Хаджи-Тарханом. Тот самый, когда в руки мирзы Саид-Ахмеда нечаянно попал престарелый хан Шейх-Ахмет и его сын Шейх-Хайдар.

И никто не мог даже представить, как простое решение мирзы оставить жизнь двум Ахматовичам изменит историю Степи.

А между тем долгие беседы с сыном последнего хана Большой Орды, которого Саид-Ахмед держал в буквальном смысле под боком, не прошли для него даром. Из простого, грезящего лишь о воинской славе, полководца он постепенно превращался в настоящего политика, и, окидывая новым взглядом ситуацию в родных кочевьях, стал лучше понимать погибшего Агиш-бия. Потому как видел, что Орда, поделённая между родичами славного Эдигу, вновь постепенно скатывается к очередной замятне. И чтобы предотвратить распад и смуту, ей как никогда нужен был единый правитель. Потому что в противном случае ногаи могли просто исчезнуть, как до того исчезли сотни народов, что кочевали по этим степям в прошлом. Ведь врагов у них было больше, чем достаточно.

Вот, казалось бы, не раз битый ими казахский хан Тахир, получив нежданную передышку, потихоньку набрался сил и уже вновь начал посматривать на ногаев, как на своих восставших вассалов. А где-то за Волгой кочевал со своими людьми не менее честолюбивый мирза Мамай, готовый ради власти атаковать своих же сородичей, для чего, по словам доброхотов, уже договаривался с советниками хаджитарханского хана о беспрепятственной переправе на другую сторону великой реки. Холодно смотрели на ногаев и те самые советники малолетнего хаджитарханского хана, словно больше не видя в них защитников своей торговли. И ждали своего часа не забывшие былого разгрома крымские татары (что, впрочем, было больше головной болью как раз для Мамая).

Но хуже всего было то, что начали скатываться к откровенной вражде отношения между Ногайской Ордой и Великим княжеством Московским, хоть и по вполне объективным причинам. Ведь ногаям очень нужна была Казань, как главный торговый и логистический центр их владений, связывавший воедино Сибирь, Урал и Поволжье. Именно поэтому они всеми возможными силами и укрепляли своё влияние в ханстве, смело идя вразрез в этом вопросе и с Рюриковичами, и с Гиреями. И оттого неожиданный захват казанских земель русскими воспринимался ими как подлый удар в спину. Удар, нанесённый в тот момент, когда все силы ногаев были связаны борьбой с казахами за возвращение утраченных кочевий. А ведь казанский юрт в былые времена давал ногаям ежегодно пару тысяч рублей и сто батманов мёду выхода. Так что, если будущий ногайский бий смирится с тем, что Казань отошла к Москве, им придётся не только забыть о подобном подспорье, но и создавать ей свою альтернативу, что потребует чрезмерных затрат. Однако, словно и этого было мало, русские, если верить доброхотам и представителям малых родов, что пасли свои стада вблизи Волги, не просто взяли Казань и хитростью осели в Хаджи-Тархане (который тоже когда-то давал Орде сорок тысяч алтын выхода), но они ещё и принялись строить свои укрепления в тех местах, где испокон веков ногаи переходили через эту великую реку. И тем самым по живому разрезая единую Орду на две неравные части. Причём строили они свои крепостицы с учётом важности бродов. Так на главных перелазах были поставлены и наиболее крупные остроги — Самара, Царицынград, Саратов — строительство которых ещё не было окончено до конца, но ведь и ногаям было сейчас не с руки прерывать свой восточный поход. К тому же, среди воинов, беков и мирз, оставшихся под рукой Саид-Ахмеда и Урака, в последнее время поползли весьма нехорошие шепотки, приносимые чаще всего именно с другого берега Волги, и работающие именно на раскол былого единства кочевого народа. Так что, слушая ответы старого хана, мирза внезапно осознал простую истину: можно сколь угодно долго не интересоваться политикой, но это вовсе не значит, что политика не будет интересоваться тобой. И потому, для спокойствия в ногайских кочевьях, им нужна единая власть. Власть бия, который будет не выбран мирзами, а назначен признанным всеми родами ханом. И такой хан у него теперь был. А стало быть, пора и многое переосмыслившему за прошедший год мирзе Саид-Ахмеду стать тем самым бием! Тем более что и хан был не против…

А примерно в то же самое время поминаемый Саид-Ахмедом недобрым словом мирза Мамай также думал о власти среди ногаев. И не только думал, но и вёл многочисленные переговоры, потому как откочевавшая к Кавказу пусть и небольшая, но оттого не менее воинственная часть Орды, не смотря на последнее поражение, была ещё достаточно сильна и, отойдя на зимние пастбища, постепенно восстанавливала свои силы. Так что не учитывать её в своих раскладах для любого соседнего владетеля было бы верхом глупости, чем никто из них, разумеется, не страдал. В результате в ставку Мамая практически одновременно прибыли послы из Черкесии, крымского хана и регентского совета при малолетнем правителе Хаджи-Тархана. Последними и чуть погодя приехали послы и от русского царя. Так что Мамай, последнее время чаще хандривший от краха лелеемых планов, вновь почувствовал себя кем-то больше, чем простым мирзой. Всё-таки это сейчас здесь, у него в ставке, начинался очередной раунд политической игры, способный многое изменить не только в Дешт-и-Кипчак. Это пьянило сильнее, чем кумыс или виноградное вино. Но Мамай был всё же слишком опытен, чтобы потерять голову, хотя подобное внимание ему и льстило. Но, тем не менее, к присланным предложениям он отнёсся со всем вниманием, хотя большая их часть и не была для него чем-то новым и неожиданным.

Так черкесские князья предлагали ему союз, направленный против Гиреев. И это было ожидаемо, потому что в последнее время давление на их земли со стороны Османской империи и её вассала — Крыского ханства — стало угрожающе нарастать. Имея же союз с ногайцами, черкессы могли попытаться выбить Гиреев из игры раньше, чем их войска объединятся с османскими, что, несомненно, облегчило бы им борьбу за собственную независимость. И мирза, для которого Крым тоже не был другом, был не против подобного, но, как опытный политик, взял время на раздумье.

Тем более что Гиреи, наоборот, предлагали ему забыть былые обиды и организовать совместный поход либо против чересчур набравшейся сил и наглости Москвы, пока та не занялась Степью вплотную, либо против тех же черкесс. Причём в последнем случае хан обещал мирзе поддержку от самого султана, что было довольно заманчиво. Но Мамай и тут не стал сходу ни принимать, ни отвергать предложение, решив сначала узнать, что хотят предложить ему русские, так как хаджитарханские послы прибыли договариваться только о беспрепятственном проходе караванов через перешеек ну и возможности переправы войск самого мирзы за Волгу.

И русские его надежд не обманули…

Что интересно, изначально вести переговоры с мирзой в Москве не планировали. Но в первые месяцы 1527 года, на Хаджи-Тархан неожиданно напал тюменский хан. Только не сибирский, а кавказский. Который тоже имел свой вид на этот волжский город-порт, чему были свои объективные причины.

Ведь ещё в 1501 году в этом небольшом владении осели опальные царевичи из рода известного своим стоянием на реке Угра хана Большой Орды Ахмата: его сын Муртаза с братьями Музафаром и Хаджи-Мухаммедом. Правда, сам Муртаза вовсе не собирался оставаться тут надолго, так как мечтал вернуться в Степь, чтобы возродить державу отца в прежних границах и отомстить всем, кто был повинен в её падении. В чём, как известно, не преуспел и так и умер в Тюмени, свершив при жизни лишь два видных деяния — сговорившись с ногайским мирзой Шейх-Мухаммедом, провозгласил ханом несуществующей Большой Орды своего брата Хаджи-Мухаммеда, и самим фактом своего правления заложив независимое Тюменское государство. Правда, уже через год после его смерти, в 1515 году, в Тюмень нагрянул хаджитарханский хан Джанибек, наголову разгромивший сторонников Хаджи-Мухаммеда и положивший тем самым начало вражды между этими двумя осколками некогда Великой Орды. Ведь в ответ на тот набег правители Тюмени, будучи Чингизидами по крови, посчитали себя в полном праве отныне вмешиваться в любые хаджи-тарханские междоусобицы. А поскольку были они ещё и последовательными противниками влияния Гиреев, то пусть и не удавшаяся попытка воцарения крымского ставленника в Хаджи-Тархане вызвала у них закономерное беспокойство. Так что Кутлуг-Мухаммед, оставив в столице с небольшой частью войск младшего брата Ак-Кубека, с основными силами рванул в сторону устья Волги, надеясь преуспеть там, где оступились татары и ногаи. И, разумеется, также не преуспел. Зато очень сильно напугал хаджи-тарханских аристократов, и разозлил русскую администрацию, которая уже считала волжский путь и Хаджи-Тархан своими. И чересчур деятельный тюменский хан с его агрессивной политикой их никак не мог устраивать, даже если он и был противником Гиреев. Особенно когда у Москвы, в противовес тюменским Чингизидам, имелся свой опальный Чингизид.

Да, Шах-Али ибн Шейх-Аулеар нынче пребывал в опале. Обиженный в лучших своих чувствах тем, что пролетел мимо казанского трона, он не нашёл ничего умнее, чем начать фрондировать перед русским государем. Правда Василий Иванович, занятый войной на границах, довольно долго терпел неумные выходки царевича, пока добрые люди не донесли до его слуха, что "похвалялся Шигалей среди своих людишек тем, что царский титул московскому князю носить не надлежит. Ибо титул сей лишь истинным Чингизидам достоин". И вот подобного умаления собственной чести Василий Иванович уже не стерпел, так что царевич, повязанный оковами, вскоре поменял Касимовский стол на сырую келью в Белоозере. Однако больше самого хана пострадали его люди, которых отдали на дознание самым умелым палачам Москвы. Правда, ни огонь, ни дыба, ни иные методы, применённые к ближникам касимовского сидельца, так и не вырвали из их уст признаний об "измене" Шах-Али. Во многом каялись его люди, но только не в этом. Либо были они так верны своему сюзерену, что терпели любые пытки (во что слабо верится, ибо героями могут быть отнюдь не все поголовно), либо "измены" и впрямь не было, а был оговор недругов касимовского царевича. Впрочем, и того, что они наговорили, вполне хватало, чтобы надолго оставить того в далёком Белоозере под суровым приглядом тамошних монахов. Ну а его людей, кто выжил при "дознании", просто и без затей покидали в глубокие ямы, заменявшие москвичам тюрьмы, и оставили умирать от болезней и с голода. И нет, их не морили специально. Зачем брать грех на душу? Просто в те простые времена о том, что у преступников есть какие-то права не ведали и содержали сидельцев за счёт милосердия посадских: дадут сердобольные люди еды — покормят, не дадут — будут голодать. Ну, или из семьи кто принесёт сидню тюремному поснедать. А откуда в Москве касимовские семьи, если их тоже по монастырям отправили? Вот и умирали вчерашние славные батыры и вельможи в полутёмных ямах на соломенных подстилках, голодные и опаршивившие.

Однако набег тюменского хана многое поменял как в судьбе касимовского царевича, так и в судьбах его вассалов. Причём сама мысль посадить Шах-Али на тюменский стол пришла даже не Андрею, а Шигоне-Поджогину, который просто экстраполировал казанский метод на каспийскую проблему, лишь слегка расширив масштаб. Потому как этаким Свияжском, нависающим над местной Казанью, для Тюмени предстояло стать самому Хаджи-Тархану.

А ведь, казалось бы, причём тут Тюмень и ближник государев? Так просто всё. Добиваясь того, чтобы хаджи-тарханский хан признал себя "братом молодшим", русский царь обещался оберегать его от набегов врагов. Однако постоянно держать в тех краях большой гарнизон было достаточно накладно, а всё, что требовало лишних и подчас довольно больших расходов, вызывало у государя раздражение. Бережливый до скупости, он готов был разрешить любую авантюру, лишь бы на неё не требовали от его казны денег. А лучше, если наоборот, туда что-нибудь перепало. Но и Русско-Персидская компания ещё не набрала тех оборотов, чтобы иметь свою собственную армию (или содержать государеву). Хорошо хоть то, что купцам, как известно, для хорошей торговли просто необходимо было знать всё о политических раскладах в тех землях, где они торгуют, и оттого начальник царских лазутчиков ведал ситуацию, можно сказать, из первых уст. И не просто ведал, но и анализировал, быстро поняв, что для того чтобы защитить взятого под опёку самим царём хаджитарханского хана, проще всего было бы посадить "своего" хана где-нибудь неподалёку. И Тюмень, зажатая между шамхальством и ногаями, по его мнению, представляла из себя просто идеальный вариант.

Но предлагать организовать в тамошние дали поход по типу казанского Шигона, знавший государя, наверное, лучше всех, даже не заикался. Понимал, что тот его не одобрит, ведь денег это будет стоить вельми и вельми больших. Вот и придумал, как ему показалось, весьма достойный вариант. Ведь Шах-Али был по роду Чингизид, а в степях близ Тюмени кочевали ногайские роды, оставшиеся верными мирзе Мамаю. Которому, ввиду последних событий, уже не грозило стать хоть номинально старшим в Орде. Хан, провозглашённый ещё Агишем, был жив и теперь отирался в ставке Саид-Ахмеда, который большой доверчивостью к родичам не страдал. И вполне возможно, будет рад принять Шах-Али, как знамя борьбы за собственную власть.

В общем, найдя достойное, как ему показалось, решение, Шигона принялся нашёптывать государю, что надобно бы опального Шах-Али вернуть, да направить его энергию на решение истинно государевых задач. Заодно и делом докажет, что вправе носить титул хана. А то на казанском престоле он себя правителем как-то не показал. Вот пусть и заступится за обиду малолетнего хаджи-тарханского хана, а коль господь сподобит, то и Тюменский стол под себя заберёт. Раз он так хочет быть полновластным ханом — пусть будет! На Тюмень многие рот разевают, так что отложиться от тебя, государь, Шах-Али не посмеет — съедят его местные шамхалы да шахи, и косточек не оставят. Ну и я его без своего внимания в тех далях тоже не оставлю.

Андрей о подобной инициативе узнал уже когда Шах-Али из своего заточения вернулся и за ближника царского порадовался: Иван Юрьевич явно вырос как игрок в геополитических шахматах. Хотя сам план ему показался сплошной авантюрой, к тому же лишённый запаса прочности. Однако, если он выгорит, то это открывало перед Персидской компанией огромные перспективы.

Тюмень Кавказская была хороша не только с точки зрения войны, но и с точки зрения большого хозяйства выглядела весьма привлекательно. Плодородная долина Терека позволяла выращивать на своей земле не только хлеб, но и различные восточные лакомства. А главное — там можно было высадить тутовник, на котором и живёт шелкопряд. Что позволит завязать будущие шелкопрядческие мануфактуры не только на гилянский шёлк, чересчур подверженный колебаниям в русско-персидских отношениях, но и на тюменский.

А ещё Тюмень можно было сделать этаким форпостом православия на Кавказе. Ведь горские племена ещё со времён Ромейской были частично крещены и до сих пор числились христианами. А ислам ещё только начинал свой поход на Кавказ. Только тут действовать нужно будет осторожно, поступательно двигаясь от моря вглубь. И главным врагом на этом пути станет, как ни странно, Тарковское шамхальство, беспокойный сосед Тюмени, чьи шамхалы взяли на себя роль руководителей процесса исламизации Дагестана и окрестных земель.

Все эти доводы Андрей изложил Шигоне не таясь и в гости к возвращённому из опалы царевичу они отправились уже вдвоём.

Изрядно похудевший на монастырских харчах Шах-Али встретил приход двух могущественных вельмож настороженно. И поданые ему листы с исписанными условиями соглашения читал внимательно. Чтобы про него не говорили современники, но глупцом царевич не был и прекрасно понимал, что никто его на вольные хлеба не отпустит. Даже в такой дали, как Тюмень Кавказская, царские люди найдут, как его приструнить. Недаром же большую часть его ближников уморили в заключении. А ни один правитель не может усидеть на троне без команды преданных ему лично людей. Играя на противовесах между ними и иными центрами сил, умный правитель ведёт свою политику, глупый — служит марионеткой. Но сам-один не может править никто. А значит, ему придётся набирать себе новых людей, куда русский царь обязательно пристроит своих доглядчиков. Да и вот это требование разрешить строить православные церкви в местах компактного проживания христиан явно намекало, что такое проживание стоящие перед ним вельможи уж точно обеспечат. А русская церковь ведь тоже работает на царя (уж он-то почувствовал это на собственной шкуре!).

С другой стороны, ему в последнее время действительно стало неуютно на Москве. Ведь сладкая морковка в виде казанского стола ушла навсегда, а Касимовское ханство всё больше становилось бельмом на глазу у некоторых царедворцев, один из которых, кстати, и был сейчас у него в гостях. Тюмень же Кавказская позволяла стать в глазах людей истинно полноправным властителем, тем более, что ему буквально прямо в глаза сказали, что он будет полностью волен в своих поступках, если только они не будут вредить интересам Руси. А значит, с помощью тех же ногайцев он может попытаться значительно расширить свои новые владения. И если это получится, то, найдя новых соратников и укрепив свою власть, он сможет потом уже по-иному поговорить и с русским царём, припомнив тому все обиды. Ну а пока можно и послужить чужим интересам, благо ничего нового от него и не требовалось.

И вот теперь, прибыв с русским посольством в ставку ногайского мурзы, шахалиевские люди охаживали того, предлагая Мамаю отложиться от заволжской части ногаев и образовать собственную Орду. Да, мирза не мог стать ханом, но ханом мог стать Шах-Али, Чингизид по роду. И как хан, он немедленно признает не мирзу, но бия Мамая своим беклярбеком. И при этом совсем не будет навязывать тому свою волю, так как собирается стать с его помощью ещё и ханом Тюменским, после чего Мамаевская Орда будет вольна по своему желанию кочевать от Волги и до гор Кавказа, а Шах-Али начнёт строить своё ханство.

Исходя из сказанного, присутствие нынче в ставке мирзы черкесских послов словно указующий перст Аллаха. Крымские ханы ведь считают всю волжско-донскую излучину своим улусом, каждый раз грозя набегом тем ногайским родам, что смели прийти сюда на летование. Союз Тюмени, Орды и Черкессии позволит навсегда закрепить эти пастбища за мамаевыми кочевьями, силой объяснив неразумным ханам из Кыркора, чья это земля.

Или мирза желает быть кем-то на побегушках у нового беклярбека ногаев?

Надо сказать, что предложение застало мирзу Мамая врасплох. Да, он не ведал, что через каких-то два десятка лет его потомки сами придут к подобному решению, но как опытный политик, чувствовал, что Орда не была единой силой, а состояла из многочисленных уделов потомков великого Эдигу. Сильнейшим среди мирз в последнее время стал Саид Ахмед, а он, Мамай, благодаря собственным неудачам, находился в самом низу неписанного списка владетелей. И это сильно задевало его, как потомка Эдигу и сына бия Мусы. А ведь это он после смерти казахского хана Касима одним из первых возглавил борьбу за возвращение родных пастбищ. Но вся слава победителя досталась Саид-Ахмеду, который с помощью хитрости ловко перехватил бразды правления и отстранил его, мирзу Мамая, от верховодства в Орде. И это случилось как раз в то время, когда тот думал, что у него появилась реальная возможность собрать всё воедино. Причём, сам того не ведая, Мамай был в чём-то прав: центробежные силы истории, что в иной реальности и раскололи Ногайскую Орду на Большую и Малую, ещё не стали неодолимы и решительный вождь мог ещё многое исправить.

Но на их беду в игру вступили не только слепые силы истории, но и русские дипломаты, которым взялся помогать один неистовый попаданец, помнивший, что Ногайская Орда в этот момент стояла перед новым пиком собственного могущества, остановить или существенно ослабить который может только принудительный разрыв между её правителями. Русские строили свою игру на поле честолюбия и жажды власти — том поле, где начавший первым часто имеет неоспоримое, а порой и неодолимое преимущество. Тут, правда, главным секретом успеха было выбрать правильную фигуру для воздействия. А вот Андрей, хоть убей его, не помнил, кто там кем был. Но помнил, что Малая Орда, отколовшись от остальной Ногайской Орды, кочевала в предгорьях Кавказа. А поскольку в тех местах сейчас кочевал авторитетный и неуживчивый Мамай, то иной креатуры у русских просто не было.

Нет, всё же есть преимущество у знаний из будущего, даже таких вот отрывочных. Всё же распад любого государственного образования не происходит вдруг, как по мановению волшебной палочки. Его тенденции возникают и копятся годами, определяя вектор деяний исторических персон, хотя даже в самый последний момент решительный лидер способен изменить многое, если не всё. Вот окажись Ельцин на месте Горбачёва, ещё не известно, как повернулась бы история СССР. По крайней мере, свою решимость бороться за власть любыми методами он доказал уже в 1993, просто расстреляв Дом Советов, где засели его оппоненты, из танковых пушек.

И всё же всегда легче сломать то, что уже само готово сломаться. А Руси раздробление ногайцев на данном этапе было выгодно. Просто там, в иной реальности, это произошло само собой вследствие действий законов истории, и Русь порой даже не успевала реагировать на изменения в Степи. Теперь же ей было предложено не просто воспользоваться ситуацией, но и возглавить её. Конечно, чрезмерно консервативный и очень осторожный Василий Иванович не был готов к подобной революции во внешней политике, но тут, как ни странно сработал именно стереотип "деды так делали". Ведь отец Василия Ивановича именно что так и делал: садил "своего" ставленника на столь нужный ему стол. Про ромейских базилевсов, чьим потомком был царь и говорить нечего. Так что, опираясь на мощную фигуру Ивана Васильевича, Шигона и Андрей и смогли получить у государя его согласие, после чего и отправились в гости к тому, кто должен был стать исполнителем всех планов.

И вот теперь мирза Мамай слушал сладкие речи послов, что капали ядом на старые раны и тут же лили елей на владетельные мысли. За витийством слов стоял анализ разногласий между мирзами по поводу экономической и политической ориентации Орды, но упор всё же делался на личное. В конце концов, чем Чингизид Шах-Али хуже для мамаевских планов, того же Ислям Гирея? А вот Ахматович точно будет играть не под мамаевскую дуду. И это просто счастье, что Саид ещё не начал активно действовать. Осторожничал, выясняя, как к его беклярбекству отнесутся Шейх-Мамай и он, мирза Мамай. И если за Шейха сказать было невозможно (всё же тот имел под рукой собственного хана и мог сам претендовать на высшую власть в Орде, но тоже отчего-то выжидал), то за себя Мамай мог ответить одно: он мирился с властью Агиша и даже поддержал его возвышение при условии, что самого Мамая это коснётся лишь краем. Да, он готов был дать своих воинов в единый поход против врагов ногаев. Но в своих улусах он хотел властвовать сам. Да и в Орде, после смерти Агиша, хотел играть куда более значимую роль, но титул бия и беклярбека неожиданно захватил в свои ручонки Саид, автоматически отодвинув его, Мамая на задворки.

Более того, среди его людей всё чаще стали распускаться слухи, что народ ногаев уже избрал своего хана согласно старинному обычаю. И хан этот жив и готов нынче признать мирзу Саид-Ахмеда своим беклярбеком, вместо начавшего новую смуту Агиш-бия. Так отчего славные батыры мирзы Мамая кочуют нынче столь далёко, словно не хотят быть единым народом? Хан справедлив, Саид-Ахмед удачлив в битвах, а у Орды есть один общий враг — казахи. Неужто же им более по сердцу смута, что прошлась по ногайским улусам десяток лет назад?

И слушая выловленных подсылов, Мамай свирепел от того елея, что лился с их языков. Уж кто-кто, а он не верил в миролюбие Саида, точно зная, что тот при первой же возможности со спокойной совестью объявит его врагом и мятежником. По крайней мере, он бы сделал тоже самое.

И потому сейчас мирза внимательно выслушивал чужие доводы, думал над ними, решал, прикидывал и не знал, что делать. Он попал в ситуацию, про которую в народе говорят: и хочется и колется. Его, сына бия Мусы, довольно ловко отодвинули на задворки власти. И в тоже время всеми силами призывали сохранить единство потомков Эдигу. При этом и сам Мамай не хотел дробить ногайский улус, желая править всем народом, а не только лишь его частью. Так что зря кто-то в Сарайчике поспешил списать его из политических раскладов. Он ещё поборется за своё. Вот только если его кочевья отколются, то обо всех этих планах придётся точно забыть. С другой стороны, объявить свою самостоятельность он сможет и чуть позднее, когда поймёт, что его окончательно оттёрли от власти.

Так что, выслушав всех, Мамай не сказал послам ни да, ни нет. Но и не отказал Шах-Али в помощи, хоть и не признал его своим ханом. В конце концов, если царевич удержится в Тюмени, а в степи его дела пойдут не так, как он планирует, то к этому разговору можно будет вернуться и позднее. Если же Шах-Али вновь облажается, то зачем ему такой хан-неудачник?

В общем, мирза Мамай решил попытаться усидеть на двух стульях, прекрасно понимая, что задача эта довольно трудная. Но ведь и на кону стояло немало…

Никита Петров вернулся в родную Тарусу почитай через год после своего отбытия в персидскую землю. Дела заставили столь долго в чужедальних краях задержаться. Зато встречали его всеми семействами. Мать просто ткнулась в грудь, тихо радуясь, что единственный сын живой вернулся. Раньше вот так мужа встречала, теперь вот сына. И ведь по-иному не будет, такова она купеческая доля. Следом в объятья кинулась жена. Ту сжал с силой, аж до хруста, огладил по голове и плечам загрубевшей рукой.

— А ведь радость у нас, Никитушка, — заглядывая ему в глаза произнесла Дуняша. — Доченьку нам господь послал. Аграфеной окрестили.

— Что ж, родили няньку, — весело проговорил молодой купец, муж и отец, — родим и ляльку. Соскучился по тебе, ладо моё. Теперь бы в баньку да за стол.

— Так истопилась уже, сам же служку прислал с письмецом, — рассмеялась Дуня.

Банька и вправду к тому времени настоялась, так что парился Никита с наслаждением, поддавая парку да исходя потом. Чертил сноровисто обхаживал зятя веничком, после кидались в кадку с натасканной ключевой и оттого холодющей водой, да снова лезли на полок. А потом распаренные пили квас сидя на скамьях в беседке перед банькой, подсмотренной в своё время Чертилом у князя. А что удобная вещь получилась — от солнца крыша укрывала, а от людей кусты малины. Князь говорил, что в эллинских землях беседку лоза виноградная обвивает, но виноград в Тарусе не рос. Потому обошлись тем, что под рукой было.

— Как с Настенькой сложилось? — поинтересовался Никита судьбой старшей сестры Дуняши.

— Выдали замуж, — спокойно ответил Чертил. — Парень, как только её в церкви увидал, так и прислал сватов.

— А что же раньше не замечал, что ли? — удивился Никита

— А он не местный. Да и не купец вовсе.

— Как так, батько, вы же дочь хорошо пристроить хотели.

— Вот и пристроили, — усмехнулся Чертил. — Парень тот городской харчевней заведует. Новой. "Крошка-картошка" прозывается. И не спрашивай, что за название такое, ибо не ведаю. Зато знаю доподлино, что его сам князь придумал. Теперь эти харчевни по всей Руси поставлены под патронажем сам догадываешься кого. Сначала думали не пойдёт дело, трактиров-то в Тарусе и без того хватает. Ан нет, князь и тут всех удивил. Харчевня та не только для еды. Есть там и комнаты светлые для постояльцев, есть и развлечения разные. Певцы в ней целые состязания устраивают, а победителя средь них сами гости выбирают.

— И что, нравится певцам?

— А то, победителю целый алтын дают. И кормят-поят следующий день бесплатно.

— Надо же, — удивлённо почесал вихры Никита. — А что за развлечения?

— Так разные! К примеру, вывешивают листок с различными новостями. Но это для грамотных. А для тех, кто читать не умеет, после рабочего дня его ещё и зачитывают. А там и что в ближайшей округе случилось, и что в городе, и что в мире деется. Правда про мир с опозданием пишут, ну так пока та новость до Руси дойдёт. И для купца там много чего интересного. Особенно когда про цены пишут. Ныне каждую пятницу почитай в той харчевне купеческий день. Сидят, напитки пьют, про цены судачат, да сделки совершают. Ну и игры разные. Для тех, кто хочет голову поломать — шахматы, для кого просто время скоротать — шашки или домино. Это игра такая, говорят из самого Китая завезённая.

— Действительно хитро придумано, — усмехнулся Никита. — Давно примечено, что ради нового да интересного, люд и раскошелиться может.

— Да что игры, вот кухня там просто невообразимая. Нет, кто по-простому желает, тому нашу исконную пищу сварганят. А кто желает вкусить явств заморских, тем тоже многое что предложить могут. Вот ты плов едал?

— А как же, за морем Хвалынским это, почитай, все едят.

— Вот. А теперь и в Тарусе можно плов по рецепту самого шаха заказать. Аль кашу митрополичью.

— Это как?

— А то зерно сарацинское, что рисом в харчевне именуется, с овощем заморским — тыквою. Говорят, сам митрополит и старец Вассиан ею вельми восхищены. Причём и варят её по-разному: и на воде, и на молоке, и с мёдом, для сладости, и с пряностями. А суп царя ацтекского (тьфу, язык сломаешь, пока выговоришь)? Говорят, живёт такой царь в землице, что Америкой зовут, вот ему такой и варят. Из зерна кукуруз. Причём в двух видах: один просто уха из того зерна с мясом птицы да приправами, а другой суп-пюре кличут. Для него даже специальный прибор мастера соорудили, чтобы всё сваренное в единое крошево растирал.

— И что, едят православные?

— Ну, поначалу редко кто на заморские явства покуситься решался, а нынче ничего, приелись. У кого и свои предпочтенья появились. Старик Зосима, купец старый, заслуженный, да ты его знаешь, это тот, кому татары почитай все зубы выбили, так он к тому суп-пюре просто прикипел. Ест и нахваливает. А Берендей и вовсе теперь ни одно блюдо без ындейского соуса не воспринимает. Заодно и мошной своей хвастает. Соус-то тот не каждому по карману.

— Интересные дела на Руси творятся, — вновь усмехнулся Никита.

— А то, — наставительно поднял палец Чертил.

Потом они перешли в горницу, где уже стоял накрытый явствами стол. Причём, как с усмешкой заметил Никита, сноровисто работая ложкой, большая часть блюд лишь отчасти была посконной, вот только сготовлена была совсем по иным рецептам.

— Ну да, — подтвердил Чертил, — упросил князя подучить нашего повара. Месяца два всего, как из столицы вернулся. Теперь вот воеводского кухарёнка учит, — с гордостью добавил он в конце и пояснил: — Воевода-то теперь знаться с нами не чурается, бывает и сам в гости заходит. Вот распробовал явства заморские да упросил его людишек обучить. Ну а я что, не отказывать же в такой мелочи воеводе.

На эту сентенцию Никита только усмехнулся.

— Землю то прикупил, батько? — спросил он, после того как насытившись откинулся на спинку стула. Вот как-то так пошло, что в последнее время лавки в доме не в чести стали. Стулья да кресла куда удобнее оказались. Хотя на званые пиры, когда много народу собиралось, всё же пока лавками обходились.

— Ну да, — покивал головой тесть. — На рязанском берегу выморочную вотчину взял. Сынок в чёрную годину голову сложил, а больше у старого боярича и не было никого. Только пришлось серебром отдавать, так как старик поминок в монастырь нести собирался. Нынче-то землёй мнихам брать невместно, так они златом-серебром берут.

— Ничего, серебро мы ещё заработаем, а вот земля — это земля. На ней наш род долго держаться будет. Эх, ахронома бы нам, — мечтательно закатил глаза молодой купец.

— Вот не учи стариков, сынку, не будешь краснеть от собственной дурости, — рассмеялся Чертил. — Чай не глупее тебя живём. Ужо прислал нам князюшко умелого человека, который, почитай, озимой посевной всех хрестьян замучил. Ну да с этим сам ещё всё посмотришь. Тут другой вопрос: за сестру твою, Марфушеньку-душеньку, добрый молодец сватается. Дюже добрый, всем по нраву пришёлся, тебя только и ждали, чтобы сговор произвести.

— И кто такой? — мгновенно встрепенулся Никита, невольно расплывшись в улыбке от сестринского прозванья. А ведь появилось оно совсем недавно, аккурат после того, как Никита в Москву к князю ездил и в разговоре с ним про семью свою рассказал. Сестрицу старшую он любил особо, почитай погодки были и дрались, и играли вместе. Вот и звал он её ласково Марфушенька. А князь, услыхав, улыбнулся по-доброму, словно вспомнив что-то хорошее, и произнёс негромко: "надо же, Марфушенька-душенька". Что он имел ввиду, осталось для купеческого сына тайной, но ему понравилось. И по возвращению он так и стал сестру звать. Особенно часто на первых порах, когда та смешно дулась, думая, что он так дразниться. А следом и все остальные в семье подхватили.

— Так купец сурожской сотни. Васька Горяк, — просветил его Чертил.

И Никита от такого известия так и крякнул.

Да уж, ещё лет десять назад не поверил бы, скажи ему кто, что сурожский купец будет к ним свататься. Нет, в купеческой среде разное бывало, да вот только сурожцы в этом сильно выделялись. Долгое время это были самые богатые торговые люди на Руси и женились они чаще на мошне, а не на красной девице. А какая мошна у отца Никиты? Вот то-то!

Но ничто не вечно под луною. Торгово-экономические изменения, вызванные бурной деятельностью князя-попаданца и его последователей, привели к резкому росту доходов у тех, кто ещё совсем недавно радовался доходу в пять-десять рублей. Да и товаров на рынке стало появляться всё больше и больше, что позволило купеческому люду в разы увеличить объём собственного экспорта. А если учесть, что прослойка посредников в виде ганзейцев или ливонцев нынче исчезла, то купцы стали чрезмерно богатеть, вызывая зависть у поместных дворян, стоявших по сословию как бы выше, но подчас перебивавшихся с хлеба на квас, как какой-нибудь мужик-оратай. Знатные же аристократы к этому относились по-разному. Кто-то, следуя новой моде, уже сам вкладывался в торговые экспедиции, промыслы или мануфактуры, а кто-то бурчал себе тихо под нос про поруху старине, и выжимал доходы по старинке, с податного населения.

Не остались внакладе и монастыри, особенно те, чьи пастыри быстро поняли, в какую сторону дует ветер. Подумаешь нельзя землёй володеть. Так пусть теперь вместо сёл и угодий несут люди подношения в звонком металле. Да и займы ведь так и остались в руках у церковников. Как и промыслы, которые Собор не запрещал. Знай, нанимай себе артель да получай с неё свой кус. Тут даже повседневное течение жизни инокам менять не надобно, лишь бы брат-эконом не ленивым был.

Но, как это всегда бывает, кто-то всё равно будет обделён. Вот и на этом празднике жизни были те, кто считал себя безвинно пострадавшими. Да-да, те самые именитые гости сурожане. Ведь раньше-то они были не просто самыми богатыми в стране, после государя, конечно, но и имели огромный политический вес, несмотря на то, что были отнюдь не знатными по породе. А всё потому, что за счет своих богатств были чересчур близки к великокняжескому двору. И дочек своих выдавали чаще за бояр да княжат, чем за своего брата-купца, имея от знатных зятьёв поддержку в делах своих торговых. И тут, ни жданно, ни гаданно, появились вдруг, как грибы после дождя, непонятные торговые кумпанства: Руссобалт, Русско-Американская, Северная Торговая и Персидская. И по доходам своим купцов-сурожан разом переплюнувшие. А давно ведомо: у кого деньги — у того и власть. И гости-сурожане это быстро почувствовали на собственной шее.

И нет, они не стали от новшеств нос воротить. Да только вот хоть никто и не запрещал москвичам вкладываться в те Компании и получать с того свою прибыль, но к руководству им был путь заказан, так как в управление входили лишь держатели золотых векселей, количество которых было сильно ограниченно и были они давно уже кем-то оприходованы. Причём ни продавать, ни обменивать их никто не спешил. Что для сурожан было явной порухой их купеческой чести, не привыкшей быть на вторых ролях. Ведь и они сами, и их отцы, и деды были всегда первыми среди торгового люда.

Но недаром русские купцы слыли людьми деловыми и находчивыми, за что европейские купцы на них часто обижались, обзывая нечестными и вороватыми (в отличие от более податливых новгородцев). Достаточно вспомнить, как они Балтийскую торговлю в семнадцатом столетии организовали, не имея прямого выхода к морю (и ведь подобного размаха тот же "просвещённый" Пётр добиться уже не смог, пусть и захватив кусок побережья, но лишь порушив старое и не создав нового). В общем, быстро сообразили купцы, что коль хотят они на вершине остаться, то надобно и им что-то своё организовывать. И они организовали!

Ещё не высохли чернила под перемирием с Литвой, а решением гостей сурожан было создано Московское сто — объедение столичных купцов и их наиболее ценных контрагентов в иных городах. Казалось, духом вольного Новгорода повеяло на Москве, ведь никогда до этого московское купечество не соединялось в сословные корпорации, хотя товарищества и были известны. И хоть Московское сто управлялось коллегиально, но были у него и свои признанные лидеры, именитые гости Сузины, Подушкины, Хозниковы, Котковы и Афанасьевы. На чьём фоне, впрочем, отнюдь не терялись те же Урвихвост, Погореловы, Трубицыны и Козаковы, издавна занимающиеся торговлей с Крымом и Турцией. А чтобы ещё больше уменьшить самим себе конкуренцию, приняли в него и пару десятков семейств, что побогаче, из Москвы и окрестных к ней городов, чьи интересы также были ориентированы на Крым или Литву. А чуть позже, из-за того, что литовская дорога из Москвы лежала через Смоленск, то и смоленских купцов решили привлечь к сообществу, тем более что были они в большинстве своём переселенцами из той же столицы.

План же у купеческого сообщества был грандиозным! Они собирались завоевать под себя рынок Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского, частью задавив, а частью подчинив местных конкурентов. И ведь расчёт они сделали верный: литвины за годы войны убытков понесли в разы больше, чем их Московские коллеги, так что выдержать ценовую интервенцию были вряд ли готовы. А сурожане, через приказчиков или подручных купцов, как раз и собирались сбывать в Литве восточные товары по более низким ценам, чем другие купцы, а взамен везти литовские товары на экспорт: на юг в Порту или на запад в Полоцк. Лучше бы, конечно, было вывозить из великого княжества монету, вот только вся литовская монета была после войны порчена-перепорчена, а слитки серебра вывозу из него не подлежали. Однако именно порченая монета и сыграла на план гостей-сурожан. Ведь получалось, что они торговые потоки в османскую столицу и обратно будут тянуть на себя: купил восточный товар, обменял его в Литве на литовский и повёз в Царьград, где на него купил восточный товар и далее по кругу. То есть со временем сурожане просто становились бы посредниками между Литвой и Портой. А также Персией, ведь в Москве персидские товары уже не были экзотикой. Словом, этакая Ганза по-русски. И что самое смешное, литвинам ничего не оставалось, как принять это положение вещей ввиду собственного бедного положения. Хотя они и боролись. Вот только не всё у них получалось. Так, принятые Сигизмундом евреи, гонимые из других католических стран, принесли в страну значительную массу денег, вот только влить их в торговлю просто не успели. За что "спасибо" надо было сказать именно королю: сначала он ввязался в войну с Портой, а после стал недобрым взглядом коситься на молдавское Покутье. И это при том, что для Польши и Великого княжества Литовского главным торговым путем в страны Востока был именно "молдавский путь", начинавшийся из Львова и шедший через Молдавию к Чёрному морю. А там, либо по сухопутью, либо сев на корабли, польские и литовские купцы направлялись в Царьград или к Муданье (порту Бурсы, где закупали шёлк, привозившийся туда из Персии).

В обмен на восточные товары купцы Сигизмунда закупали европейские сукна, а также изделия ремесла, а из самой Польши вывозили свинец, олово (для нужд османской артиллерии), оружие, мечи, плуги, ножи, меха, шубы и скорняжные изделия. Так что, глядя на этот список, не стоило удивляться, что, наряду с греками, армянами и евреями, имевшими османское подданство, на этом торговом поприще все активнее выступали и сами турецкие купцы, ставшие частыми гостями во Львове.

Вот только война вовсе не способствует торговле. И лишённые прямой связи с Крымом и Портой литвины принялись искать посредников; но никого, кроме русичей, найти так и не смогли. Европейские суда в Чёрное море давно уже не заходили, а везти через Австрию или вокруг Европы было куда дороже. Русские же предлагали вполне умеренные цены, да и, помятуя историю с датской компанией, долго раскачиваться не стали, понимая, что зайти на рынок — это всего лишь полдела. На нём надо ещё и укрепиться. А литвины, едва война с Портой окончилась, немедленно попытались с помощью своих польских и османских коллег откатить ситуацию назад. Так что пришлось сурожанам изрядно побороться за свои доходы. И, хоть потесниться, конечно же, всё же пришлось, но удержать свой, довольно-таки объёмный кусок в литовской торговле они смогли. Заодно перехватив почти полностью торговлю с казаками. Довольно-таки выгодную торговлю.

Ведь сколько бы король и великий князь не указывал им не тревожить османское побережье, но гонорливая шляхта была уже давно достаточно недисциплинированна и своевольна, так что стоит ли удивляться, что они плюнули на господарское предупреждение и продолжили свои грабительские походы. Вот только добычу мало захватить, её ещё нужно превратить в звонкую монету, да и литовское Поднепровье было землёй слабозаселённой и рабочих рук, особенно ремесленных, там катастрофически не хватало. Поэтому золото в казачьих городках ценилось куда дешевле, чем на той же Руси или в Литве, а вот нужные в хозяйстве вещи — дороже. Ну и какой купец мимо такого рынка пройдёт? Тем более, если русским купцам поход в низовья Днепра куда дешевле, чем литвинам, обходился, что позволяло играть с ценами, убивая торговлю конкурентов. Вот и повезли гости-сурожане казакам хлеб, соль, свинец и изделия российских мануфактур. А со временем оценив доходность сего промысла, задумалось Московское сто и о своём собственном производстве. Только пошли они при этом по другому пути: не стали строить большие мануфактуры, собирая в них десятки работников, а просто поручили своим приказчикам раздавать заказы на нужные поделки среди городских ремесленников и крестьян, что дополнительному заработку меж посевными и уборкой урожая завсегда рады. И получилось, что во многих деревнях да посёлках не мужик на отхожий промысел пошёл, а сам промысел к мужику на двор пришёл. И не только к мужику.

Мода ведь тоже не стояла на месте и строгие, иногда до аскетичности, костюмы вельмож и их жён и дочерей всё больше покрывались хитрой вязью кружев. Манжеты, воротники, жабо и чепчики — всё отделывалось льняным узором, радующим глаз. И уже скоро кружева стали настоящим предметом роскоши, носить которое могли далеко не все. Только тот, кто имел на это право или тот, кто мог себе это позволить. Потому как стоили они довольно дорого, и всё потому, что желание соответствовать моде толкало придворных (и не только их) на приобретение кружевов любой ценой. Бывало, на этом и разорялись…

Зато кружевоплетение, вырвавшись из Италии, довольно уверенно начало своё победное шествие по Европе. Однако до появления розовато-бледных брабантских кружев или кружева из городка Мехельн, захвативших европейские рынки, было ещё далеко. Зато купцы-сурожане, углядевшие новые веяния у польской и подражавшей ей в нарядах литовской шляхты, не остались в стороне. Да, дело для Руси это было новое, и мастериц по кружевам тут днём с огнём не сыскать было. Зато они были в Италии, раздираемой войной между Франицией и Испанией, а также подвергавшейся стремительным набегам османских и берберийских пиратов. Так что прикупить умельцев было где. И не придётся теперь Петру (если он и будет в этом мире) привозить мастериц для обучения монахинь. Купцы сами всё сделали. А поскольку лучший лён изготавливался на северах и псковщине, то вологодское кружево в этот раз появилось на Руси на пару веков раньше. Но не крестьянину же за вышивкой сидеть, так что промысел этот стал заботой их жён и дочерей, со временем (но не скоро, ой как не скоро) превратив целые сёла из пахотных в кружевоплетельные.

Вот так, сами о том не догадываясь, московские купцы-сурожане в погоне за наживой положили первый камень в фундамент того, что в ином мире гордо именовалось народным промыслом. И на одном лишь честолюбии смогли создать собственную корпорацию и остаться при этом значимой силой в торговом сословии и на политическом олимпе.

Разумеется, из всего этого Никита знал лишь то, что видели и слышали люди, но то, что гость-сурожанин весьма достойная партия для сестры, не засомневался ни на миг. Просто из любви к сестре проявил несвойственную главам семейств мягкость: поинтересовался у неё люб ли ей жених. И оказалось, что хоть и не люб, но и отвращения не вызывал. Да и среди парней она его всё же выделяла. И потому никаких иных препятствий к свадьбе Никита не усмотрел, а за любимую сестру от чистого сердца порадовался.

Как много в жизни решает его величество случай! Порой от самой незначительной мелочи зависит жизнь не только одного человека, но и целых царств. И густой туман, поднявшийся над океаном, стал тем случаем, что столкнул инкскую империю с того пути, что был ей предначертан в ином мире.

А всё потому, что корабли русской экспедиции из-за этого тумана просто проскочили приморский городок Уанкавелике, где красивый скалистый пейзаж довольно быстро переходил в песчаный пляж со спокойной водой, а между ними привольно расположились дома, склады и террасы для выращивания овощей. Отсюда шла прямая дорога в Куско и именно тут любили отдыхать столичные вельможи и даже сам Великий Инка. Так что зайди корабли сюда, всё сложилось бы по-иному, но туман скрыл берег и корабли прошли дальше, ровно до того места, где их взору открылся другой инкский город с величественными храмами, воздвигнутый всего-то в паре вёрст от берега.

И всё то ничего, но городок этот звался Пачакамак. И прибыли сюда русские как раз в тот момент, когда ставший внезапно правителем Уаскар пришёл поклониться в храмовом комплексе, посвященном инкскому богу солнца Инти, который располагался на южной вершине холма. Ну а Гридя, любуясь в оптику на стены с фресками, изображавшими птиц, рыб, людей и растения, решил прежде чем высаживаться, разузнать всё об этом месте у пленников. А те и рассказали, на свою беду. Беду, потому как стоявший рядом отец Филарет (отправлять в столь долгое путешествие людей без священника князь не решился), хоть и был достаточно либеральным священником (по меркам шестнадцатого века, конечно) но слова про жертвоприношения майнакуна ('Дев Солнца') не смог оставить без последствий. Сам возбудился в религиозном экстазе и людей взбаламутил на спасение невинных, пусть и заблудших душ от колдовства чернокнижного. Ну а дальше пошло по накатанной. Разбираться что там сейчас несут к алтарю: кровь людскую или самих жертв, никто не стал. Жахнув из пушек по красочной процессии, русские высадили хорошо вооружённый десант и уже к вечеру навели в этом вертепе язычества нужный порядок. Да ещё и, сами того не ожидая, получили в пленники самого императора с частью вельмож, которые просто не смогли скрыться в той давке, что началась на улицах города. Захватили раненного, но живого, чем повергли инков в священный ужас, ведь фигура императора была для них сакральной и подобного кощунства они просто не могли себе представить.

В результате следующее утро обе стороны встретили с одним и тем же вопросом: что делать? Причём у Гриди этот вопрос ещё и наложился на вопрос удержания подчинённых в узде. Ведь мужчины есть мужчины. Да, в селении мапуче многим удалось стравить пар сексуального вожделения, но с той поры уже прошло немало времени, а тут за оградой был расположен храм Солнца, где служили богам те самые "священные девы". А ведь стать одной из избранных было привилегией. В юном возрасте девочек отбирали либо по их знатному происхождению, либо благодаря необычайной красоте. Затем их отправляли в закрытые школы где в течение четырех лет они ткали тонкое полотно или занимались приготовлением чичи (кукурузного пива) для Великого Инки, его жрецов и приближенных. Ну а после некоторые из них становились жрицами, сохраняли целомудрие, и их жизнь протекала в служении богу солнца и другим святыням. Других же отдавали в жены благородным инкам или вождям племен, а самые красивые становились наложницами самого Инки. И легко себе представить, какое действие произвело на русичей зрелище такого, с позволения сказать "монастыря", полного прекрасных дев. Благо их было несколько сотен и Григорий, как в ином мире капитан де Сото, махнув рукой, отдал их мореходам. Тут даже отец Филарет сделал вид, что ничего не видит и не слышит. Всё же в плавании мужеложество грех более страшный, чем прелюбодеяние.

Зато ночь Гридя с парой десятков командиров и самых стойких мореходов провёл как на иголках. Ударь сейчас инки по городу и на экспедиции можно было ставить крест. Но инки пришли в себя только к утру, когда порядок в рядах был более-менее восстановлен. А дальше история покатилась по накатанной.

Уаскар встретил вошедшего к нему в комнату Гридю с истинно императорским величием. На его голове сверкала золотом и драгоценными камнями корона, а на шее ожерелье из крупных изумрудов. И восседал он на роскошной подушке, положенной на небольшую скамеечку, словно на троне. Его парадное одеяние за ночь было выстирано и приведено в полный порядок, ведь трогать жён Инки Гридя запретил настрого, а их самих отдал мужу, вместо слуг.

Про своего пленника Гридя кое-что знал. От князя, разумеется (и уже давно не удивлялся его знаниям). Ну а Андрей знал по той простой причине, что как любитель морской истории просто не мог не знать про первый корабль, по которому в бою попытались попасть торпедой. Да и без этого монитор "Уаскар" корабль вполне себе известный и из-за своей славной истории закономерно стал кораблём музеем. Ну а изучая корабль, Андрей заглянул и в интернет, чтобы узнать в честь кого был назван сей легендарный пароход. И подивился. Император-то был неудачником. Правил бесславно и недолго. Корабль, названный в его честь, прославился куда больше.

В общем, Григорий Фёдоров внезапно оказался в роли Кортеса или Писарро, но в отличие от сих достославных мужей имел вполне себе чёткие инструкции, полученные ещё в Норовском. Причём инструкции делили ситуацию на две: мирные переговоры или враждебные действия. А поскольку ситуация больше подходила под "враждебные действия", то он и не приминул воспользоваться ситуацией, решив потребовать за императора выкуп. О чём и пришёл сообщить его величеству. Ну а Уаскар был вовсе не в том положении, чтобы противиться подобному. Так что, когда в комнату к нему вошли его подданные, прибывшие в качестве послов, он коротко сообщил им волю захватчиков и остался в обществе собственных жён в ожидании конца заточения.

Ну а Гридя принялся выкладывать свои требования.

Прежде всего, конечно, шло золото и серебро, которые у инков, как он уже знал, считались священными металлами. Причём то, что многочисленные пленники уже начали таскать за три версты до лодок, было не в счёт. Это трофеи, собранные в закромах храмов и дворцов! А за императора платите отдельно. И не только златом-серебром.

Во-первых, это дополнительные клубни картофеля, причём из каждой партии будут варить несколько клубней и кормить ими пленного Инку. Это, чтобы, неправильные сорта не подсунули.

Во-вторых, это были плоды помидоров. Да-да, благодаря интернету, Андрей знал, что дикий томат достаточно ядовит, отчего древние индейцы применяли его в медицинских целях. Ведь яд солонин — отлично убивает бактерии. Но и человека, к сожалению, тоже. Однако местные жители за тысячелетия смогли окультурить это растение настолько, что ими можно было безопасно питаться. Вот Григорий и потребовал их плоды, дабы позже добыть из них семена по рецепту, подсказанному ему князем. Ну а, чтобы местные хитрованы не подсунули им дикий помидор, ими опять же будут кормить императора.

Конечно, сторонники Атауальпы может и хотели бы избавиться от Уаскара чужими руками, вот только риск быть опознанным, как отравитель Великого Инки, по выставленным условиям становился излишне велик, а инкское общество ещё не дошло до той точки, после которой брат идёт на брата, а сын на отца. И смерть правителя воспринимается как благо.

Ну а в-третьих, за императора потребовали семена и саженцы хинного дерева.

Ведь в отличие от европейских аборигенов, что на авось бросились покорять влажные джунгли Африки и Азии, положив при этом тысячи жизней своих соотечественников, Андрей, много раз ходивший в тропики, хорошо знал, что такое тропические болезни. К сожалению, сам не будучи химиком или фармацевтом, он не мог "придумать" те прививки, которыми потчевали его самого, но зато знал про муху-цеце, малярийного комара и хинин, что получали индейцы Анд из коры хинного дерева. Знал даже то, что труднорастворимый в воде алкалоид хинин прекрасно растворялся в спирте, точнее в его интерпретации это звучало примерно, как "лечебный элемент полученного порошка без алкоголя не лечит".

Да и сами русичи, расспросив пленников, уже знали, что местные лекари именно из коры хинного дерева готовили ту "красную воду", которой и лечили жар, понос и прочие хвори. Правда, вне Америки росло оно далеко не везде, но то, что на высокогорье Явы были целые леса этого дерева Андрей знал точно. И зависеть в поставках столь ценного сырья от испанцев или инков не собирался.

Инкские вельможи молча выслушали наглого захватчика и убыли восвояси. А Гридя, облегчённо выдохнув, занялся организацией обороны и перегрузкой захваченного на корабли. А также посылкой егерей, дабы контролировать окрестности. И на десятый день это дало неожиданный результат. Егеря столкнулись с инкским отрядом, который пытался наблюдать за русичами. Мушкетоны, заряженные картечью, стальные сабли и крепкий доспех помог им одержать верх в короткой схватке, захватив при этом нескольких пленных. И один из них оказался вовсе не индейцем…

На дыбе этот "друг Уаскара" прекрасно заговорил на испанском, а через сутки выложил многое, но вряд ли всё, что знал, так как не перенёс допроса и умер на полуслове. Увы, профессионального ката в экспедиции не было. Зато Гридя в очередной раз поразился работе княжеской разведки. Ведь отправляя его в путешествие, князь прямо сказал, что испанцы мутят воду в империи, готовясь её сожрать. Так что, если что, прикинуться всем ляхами и заставить всех в округе поверить, что вы подданные короля Сигизмунда. И потому уже с утра по всему лагерю зазвучали польские ругательства и божницы, а на кораблях гордо взреяли флаги с Погоней. Ну и в разговоре с Уаскаром как бы случайно Гридя уронил, что его господин король Сигизмунд вовсе не хотел бы вечной вражды между двумя державами, просто обстоятельства сложились так.

И когда полтора месяца спустя корабли отплыли дальше, Уаскар "точно знал", что врагом его державы выступил какой-то польский король. Впрочем, на прощанье, словно желая загладить инцидент, шляхтич, что командовал пришельцами, подарил императору десяток сабель, полсотни арбалетов и сотню луков, а ещё сказал, что испанцы ему не друзья, а наоборот, желают вовлечь его страну в братоубийственную смуту, чтобы завоевать её. Ведь за Уаскаром стояли его подданные, а за его братом армия. И такие "советники", как тот испанец, что они захватили, точно также есть и близ его брата.

Не сказав больше ничего, шляхтич оставил императора одного, а спустя некоторое время за ним пришли и освобдили его подданные, сказав, что наглые пришельцы уплыли на север. Выйдя из темницы, Уаскар с горечью осмотрел ограбленный город и обесчещенных "дев солнца", пообещал людям восстановить былое великолепие и убыл в Куско, где неожиданно для всех занялся сбором ополчения, собираясь в скором времени превратить его в армию. Всё же наиболее боеспособные полки и впрямь стояли сейчас на севере, под рукой у братца Атауальпы…

А стоявший на юте своей шхуны Гридя даже не ведал, что, подарив инкам по совету князя арбалеты и луки, повернул их историю с ног на голову. В ином мире инки познакомились с огнестрельным оружием и железом задолго до нашествия Писарро. Но не приняли их, ведь показ был совершён в виде шоу самими испанцами. Сейчас же картечь, стрелы и арбалетные болты собрали с них кровавую дань, показав всю свою разрушительную силу. И если те же мушкетоны инкские умельцы повторить просто не могли, то вот арбалет или лук очень даже да. А наличие метательного оружия многое поменяло на поле боя, до изумления удивив в своё время полководцев Атауальпы.

Но главную роль сыграли всё же изменения во внутридворцовой политике. Уже пообещавший принять нового бога Уаскар внезапно охладел к своим испанским "друзьям" и довольно сильно перетасовал колоду царедворцев, приблизив тех, кто стоял за старые порядки. Но об этом Гридя, да и все русичи узнали гораздо позже…

Панаме не было ещё и десяти лет, как первый камень лёг в землю под основание первого дома. Да и статус города она получила всего-то в 1521 году. И после многолюдных городов Европы она со своей сотней жителей могла показаться любому приезжему лишь селом-переростком, а никак не городом. Однако это не мешало местным сеньорам власть предержащим вести грандиозную внешнюю политику.

Педро де лос Риос и Гутьеррес де Агуайо, недавно сменивший Педро Ариаса Давилу на посту губернатора Кастильи-дель-Оро, в последние дни был в сильном раздражении от действий чересчур самовольного Писарро и тех событий, что произошли на юге. И в этом его поддерживали генуэзские купцы, что поселились в Панаме с разрешения самого короля. Франсиско требовал нового похода, а между тем вся хитроумная комбинация, выстраиваемая колониальной администрацией, летела под откос.

Двенадцать лет испанцы анализировали информацию, поступавшую им из империи инков, и на основе этой информации Писарро уже сделал две попытки вторжения. Но каждый раз этот авантюрист видел, что империю с имеющимися у него силами ему не одолеть и поэтому отступал, ограничиваясь сбором разведданных. Но если Писарро был всего лишь умелый вождь и хороший тактик, то у дона Педро под рукой были те, кто веками играл на стратегическом уровне. И пусть они уступили своим конкурентам из Венеции, но мастерства играть на чужих противоречиях отнюдь не растеряли. Так что внимательно изучив все полученные сведения, они поняли, что дикарская империя пока что слишком сильна, и для начала её нужно хорошенько раскачать, одновременно прикинувшись другом.

Именно для этого они предложили установить связь с императором, который тоже внимательно следил за пришельцами. Глупо думать, что появление на границах империи белокожих и бородатых людей с лошадьми и непонятным оружием осталось незамеченным. За несколько десятилетий такая информация ОБЯЗАТЕЛЬНО должна была дойти до повелителя инков. Впрочем, как и оспа, занесённая испанцами.

Так что император Уайна Капак принял в Куско грека на испанской службе Педро де Кандиа, вот только из-за незнания языков аудиенция проводилось с помощью знаков, по которым инки неверно истолковали, что Кандия ест золото, и при убытии предложил ему золотой порошок, чтобы тот не оголодал. И потому, дабы избежать подобных казусов впоследствии, Педро де Кандия и взял с собой индейца из племени уанкавилька, который должен был научить испанцев языку инков.

Ну а последствия той аудиенции сказались достаточно скоро, и умный император вместе с наследником отдали богу души от неизвестной болезни. Но перед смертью он по какой-то причине совершил столь нужную европейцам ошибку: разделил империю между оставшимися сынами и тем самым собственноручно подкинул дров в костёр гибели державы.

А обрадованные испанцы немедленно установили негласный контакт с законным правителем инков Уаскаром. Однако и Атауальпу, который вначале выявил полную лояльность по отношению к брату, не оставили без своего внимания. Они начали искусно натравливать братьев друг на друга, обещая обоим поддержку и с нетерпением ожидая, когда уже те наконец-то сцепятся в борьбе за власть. Ведь из опыта Кортеса панамские стратеги знали, что победить индейцев можно было только в союзе с другими индейцами, и переворот означал бы, что очень многие инки, не говоря уже о других народах, увидят в испанцах помощников в борьбе с кровавым супостатом. И даже самый маленький испанский отряд вскоре обрастёт крупными силами, после чего, они могли заявить любому из победителей, что пришли, как его союзники.

Причём Уаскар в таком раскладе выглядел более привлекательно, ведь он уже имел законную власть и даже пообещал испанцам обратиться в христианство. А чтобы облегчить проход союзников через имперские земли, начал распространять в народе уже основательно подзабытую легенду о возвращении древнего белого бога. Но при этом был сам себе на уме и планировал забрать у новых друзей лошадей, для того, чтобы разводить этих животных для себя и своих телохранителей. Разумеется, его пожелание было принято к сведению, однако никто не спешил его исполнять, отделываясь пустыми отговорками.

И вот из Куско прилетело письмо, в котором один из посланников писал, что на инкский город напали чёрт возьми откуда взявшиеся поляки, разграбили его и даже захватили императора в плен. Но получив выкуп, освободили и уплыли дальше на север по своим делам, оставив императору кучу европейского оружия. На последних словах де Агуайо сразу вспомнил о непонятных кораблях, что были замечены вблизи Панамы, но не стали заходить в порт, а просто прошли мимо. Теперь ему стало понятно, кто это были такие и он, наверное, впервые пожалел, что на этом берегу Нового Света у испанцев ещё не было хорошего флота.

Чертыхнувшись, губернатор продолжил чтение, ведь это были ещё не все плохие новости. Соглядатай писал, что второй посланник, отправившийся узнать кто это так нагло действует в испанской половине мира, был этими потомками сарматов схвачен и после пыток казнён. Тело его нашли довольно нескоро, так что опознали с большим трудом. Но не это вызвало у дона Педро и его генуэзских советников зубовный скрежет, а стоимость увезённого поляками добра с осознанием того, какие сокровища прошли мимо их рук. А также того, что им может достаться, если подобное было вывезено лишь из одного храма!

Вот только в самом конце соглядатай добавил, что после общения с поляками, Уаскар явно перестал доверять посланникам панамского губернатора и сразу стал собирать большую армию. Казалось бы, вот оно, свершилось! Империя застыла на пороге Гражданской войны, но то, что Уаскар явно выходил из-под испанского влияния заставляло дона Педро испытывать смутную тревогу. А тут ещё этот Писарро со своими требованиями. К чёрту всё, пора поставить этого проходимца на место!

Посовещавшись со своими генуэзскими помощниками, дон Педро вызвал своего секретаря и начал надиктовывать тому своё послание королю Карлу. Он собирался одним действием убить сразу двух зайцев: пусть король сам разбирается с польской проблемой, а заодно и с Писарро, которого губернатор собирался отправить гонцом. Ну а пока тот отсутствует, ему предстоит вплотную заняться Атауальпой. Похоже, Уаскар перестал был предпочтительной фигурой…

Корабли, подгоняемые ветром и течением, довольно быстро пожирали милю за милей. Повинуясь указаниям, они миновали экватор и произвели картографирование американской земли, просто проскочив мимо испанской Панамы и какой-то бригантины, что попыталась нагнать их. А потом разразившаяся буря раскидала всех в разные стороны и пришлось возвращаться к точке, которую предварительно назначили в виде сбора на подобный случай. И "Громобой" не вернулся. А ведь его прождали почти месяц, пока не стало ясно, что с кораблём и экипажем явно что-то случилось. Но организовывать поиски было некогда и, помолившись за товарищей, экспедиция продолжила свой путь, войдя в Северо-Пассатное течение, которое и перенесло их через океан гораздо быстрее, чем Магеллана.

Здесь экспедиции несказанно повезло. Пролив между островами Лусон и Тайвань был довольно широк, но русским кораблям посчастливилось "воткнуться" прямо в острова Бабуян, на которых жил народ иватан, с глухой древности связанный торговлей с Китаем. Несмотря на то, что нефрит хорошо ценился на материке, жили иватанцы довольно бедно. Из-за частых тайфунов и засухи сельское хозяйство не могло прокормить всех людей, так что основой рациона была рыба, которую итаванские рыбаки добывали в море.

Жили иватанцы небольшими кланами, недалеко от моря. Свои небольшие дома они строились из местной травы когон, довольно умело вписывая их в местность, отчего даже сильнейшие ураганы не всегда могли поломать их. Ну а для защиты от врага у иватанцев имелись иджанги — укрепленные холмы, защищенные отвесными насыпями. Во время клановых войн те, на кого нападали, забирались на вершины иджангов, где и защищались, бросая камни во врага внизу.

И хоть Нефритовый путь давно захирел, а Морской шёлковый дотягивался сюда лишь небольшим рукавом, но иватанцы продолжали поддерживать торговые связи как с Китаем, так и с южными государствами, и были хорошо осведомлены о ситуации окрест. Вот только мусульманские купцы ещё не достигли этих островов, так что всё общение с ними вновь свелось к немому разговору. И всё же кое-что понять из этого диалога русичам удалось. И у экспедиции возник выбор: можно было повернуть направо и достичь Японии или свернуть налево, к островам Индонезии. Право выбора князь ещё перед отплытием оставил за Григорием. И тот долгое время горел желанием исследовать как можно больше земель, однако плавание настолько затянулось, что люди потихоньку начинали роптать. Да, меры, предпринимаемые на русском флоте, позволили избежать многих крайностей дальних плаваний, что косили европейские экспедиции словно косой, однако и совсем без потерь обойтись не удалось. Кого-то смыло волной во время многочисленных штормов, кого-то скрутила непонятная лихоманка, а кого-то просто убили аборигены во время стычек. Так что хорошенько поразмыслив, Григорий принял решение идти к Яве, где предстояло найти подходящее место и высадить семена и саженцы (из тех, что не погибли за это время) хинного дерева. Да и на Русь, если быть уж совсем честным, хотелось вернуться не только мореходам. Кто бы знал, что плавание может надоесть. По крайней мере до этого Григорий таких мыслей у себя не представлял.

Путь вдоль острова Лусон занял несколько дней, ведь задачу картографирования новоткрытых земель с экспедиции никто не снимал. И за это время русичи открыли для себя много нового. Так в местности звучащей как Самтой они впервые увидали джонку, стоявшую у причала в глубине бухты. Просто так пройти мимо русичи естественно не смогли и тоже вошли в неё, где и простояли два дня, пополняя запасы воды и пищи, а также общаясь с местными жителями.

Здесь общение шло уже куда легче, чем с иватанами, ведь сюда часто наведывались корабли из мусульманских стран Индонезии, а знатоки арабского языка на кораблях были введены изначально. Так что вскоре русичи уже знали, что удививший их кораблик прибыл из Чины, той самой Чины, про которую Афанасий Никитин (ныне хорошо известный на Руси стараниями князя-попаданца) писал, что это южная часть страны Хатай. Удалось поговорить и с самими чинцами, которые оказались тут по воле шторма, так как шли в порт Тондо, что служил этаким хабом для китайских товаров. Когда-то, при старых императорах, и здесь и там стояли чинские войска, однако после они ушли, но чинские торговые общины остались, ибо торговать здесь было достаточно выгодно. Чинцы вывозили с островов воск, жемчуг, перламутровые раковины, древесную смолу, ткани и изделия из волокон абаки, бетель, кокосовые орехи и тропические фрукты, а ввозили изделия из фарфора, стекла, керамику, бумагу, золотые украшения и, конечно же, оружие.

Больше всего Гридю заинтересовали волокна абаки. Судя по тому, что про них говорили, это был весьма интересный товар, ведь жесткие и прочные волокна абаки, устойчивые к влаге, использовались для производства канатов, веревок и рыболовных сетей, которым не страшна морская вода, мебели и различных предметов декора. Более тонкие и лучше выработанные волокна шли на производство тканей.

Недолго думая, Григорий послал своего помощника по снабжению и боцмана разобраться что за канаты получаются у местных из тех волокон и те, разобравшись, прикупили несколько бухт вместо своих пеньковых, которые за эти годы изрядно пообтрепались и были уже не по одному разу сплеснены.

Но кроме товаров интересовали русичей и политические расклады. И тут тоже было о чём задуматься. Оказывается, не всё так просто было в окрестных водах. Брунейский султанат, расположенный не так уж и далеко, имел свои планы на местные земли. Отчего совсем недавно отгремела Брунейско — Тундунская война, которую Бруней начал чтобы положить конец монополии Тондо в торговле с Чиной.

После своей победы султан Болкиах основал недалеко от Тондо новый город Селуронг в качестве государства-сателлита Брунея. И хотя раджи Тондо сохранили свои титулы и владения, но реальная политическая власть оказалась в руках раджи Селуронга. Причём раджу охраняли флот и крепость, вооружённые огнестрельным оружием. Ведь Болкиах за годы своего правления и с помощью иноземных мастеров научил брунейцев делать пушки.

Приняв к сведению полученную информацию, русские корабли покинули благодатную бухту и совершили небольшой переход в Агу, считавшегося хорошей гаванью для иностранных судов, заходящих в залив Лингайен. Город процветал, являясь одной из точек, где продавали золото, добытое в горном массиве Кордильеры, а его жители предпочитали одеваться в китайскую и японскую одежду: шёлковую для богатых, хлопчатобумажную для бедняков. Кроме того, по японскому обычаю они также почерняли зубы, испытывая отвращение к их естественному цвету, словно у каких-то диких животных.

Здесь русичи увидали и первых японцев, которые переселились на архипелаг со своих островов, но продолжали торговать с давно покинутой родиной. Здесь же впервые услыхали и о вокоу — грозных пиратах, грабивших суда и побережье. Оценив местный рынок и поторговав для приличия, русские не стали долго задерживаться в Агу и тронулись дальше на юг, пока на горизонте не показались очертания Селуронга. Где русичам пришлось слегка повоевать.

Дело в том, что раджа Аче был довольно строгим блюстителем исламского правления и всеми силами способствовал начавшейся исламизации Тондо и Селуронга. А побывав в плену у Эль Кано, особой любви к европейцам не питал. Но драка началась вовсе не из-за религиозных разногласий. Увы, но ражда слегка не разобрался в ситуации.

Просто, когда корабли из Китая заходили в Манильский залив, с них по повелению раджи снимали паруса и рули и не отдавали до тех пор, пока они не заплатят ему пошлины и сборы за якорную стоянку. Затем самые доверенные люди раджи скупали все привезённые товары платя за них лишь половину их стоимости, а оставшуюся половину суммы выплачивали уже в следующем году, если купец приходил повторно. А сам товар в это время развозили по всей остальной части архипелага, выставляя за него свою цену. Почему китайцы соглашались с этим, сказать трудно, зато раджа получал с такой торговли довольно кругленькую сумму прибыли.

Ну и разумеется, раджа, под рукой которого было аж десять пенджаджапов, решил, что новички ничем не лучше купцов из Срединной империи и попытался сходу навязать им свои условия торговли. Вот только у Григория были на то совсем иные взгляды, а две, пусть и больших пушки на каждом из корабликов пусть и были опасными, но в бою часто играют роль совсем иные качества. В результате, русские просто переманеврировали селуронгцев, старательно подставляя под их огонь нос или корму, уменьшая тем самым размеры для попаданий и лёгкие пенджаджапы больших разрушений нанести шхунам не успели, отправившись на дно Манильской бухты. Возможно, будь тут брунейский флот с его ланонгами и гараями, сражение сложилось бы по-другому. Но и Гридя тогда бы не стал вступать в бой. А вот у Аче таких кораблей не было, так что пришлось ему срочно запираться в собственной крепости, представлявшей из себя хорошо утрамбованные валы с деревянным частоколом и пушками поверху, да надеяться на силу своих воинов. А ещё молить аллаха, чтобы тондцы не поддержали неверных.

Но к его счастью, Григорию было не до осад. Так что слегка пограбив окрестности и пополнив запасы еды, он отправил ражде лаконичное письмо, в котором по-арабски была написана лишь одна фраза: "мы ещё вернёмся", и тронулся дальше. А то до Явы, как он уже знал, ещё предстояло одолеть три тысячи вёрст, а это не пара дней в пути.

Корабли мчались на юг, по пути уничтожая всех, кто попадался им на глаза. Во-первых, Гриде нужны были самые свежие данные по обстановке в регионе, а во-вторых, экспедиция должна была принести прибыль. А пиратство в этих водах было самым прибыльным делом после торговли, разумеется. Вот только регион этот оказался чересчур богат и неуклюжие поделки европейских мастеров здесь оказались никому не нужны, отчего торговать тут европейцам было нечем, а за нужные им товары надо было платить серебром. А оно им надо?

Именно потому уже у пришедших первыми португальцев имелся на руках неоспоримый оружейно-базисный фактор с помощью которого они и начали свою торговую экспансию. Причём действовали они не абы как господь положит, а планомерно, ведь у них была за плечами идея, пришедшая в голову ещё послу-дворянину Перу де Ковильяна, дошедшему сушей от Леванта до Индии, Персии, Софалы и Эфиопии. И заключалась она в том, что португальцам следует взять на себя всю морскую торговлю по Индийскому океану, перехватив её у арабов. А то после того, как халифат простерся от Атлантического океана до Персии, мусульманские купцы стали доминировать не только на сухопутных, но и на морских торговых путях, соединяющих Китай и Европу. Регион, окружающий Индийский океан, превратился в огромный морской базар, на котором продавалось впечатляющее разнообразие товаров. Морские и сухопутные караванные маршруты соединяли прибрежные города с внутренними городами мусульманского мира, которые были основными центрами как производства, так и потребления.

При этом религия и торговля шли рука об руку: последовавшие за первоначальными территориальными завоеваниями, дальнейшее расширение границ ислама (на Малайский архипелаг, Западную Африку и другие места) чаще осуществлялось уже купцами, чем воинами. Так что португальцы шли проторенным путём.

И поскольку ни арабам, ни индусам не удавалось разбить вторгшиеся в их воды большие, вооруженные пушками, каракки, то первые десятилетия португальского присутствия в Индийском океане превратились в настоящий погром арабской монополии, когда на несколько десятилетий ни один корабль не снабженный португальским пропуском не мог пройти океан.

Потом, конечно, португальцы споткнулись (да хотя бы на том же Ачехе), и пальма первенства постепенно перешла к голландцам, которые, учтя чужие ошибки, и смогли претворить в жизнь мысли португальского дворянина. Однако в этой версии истории конкуренцию арабам и португальцам собирались составить ещё и русские. И им тоже по большому счёту не было чем торговать. А раз так, то сначала нужно разрушить чужое, а потом на этом месте создать своё. Вот и мчались три шхуны через моря, топя и грабя всех, до кого могли дотянуться, при этом большую часть захваченных товаров выбрасывая в воду, так как их трюмы были вовсе не бездонными.

В результате к Яве корабли экспедиции подошли изрядно перегруженными и довольно ветхими. Так что Григорий повёл себя в этих водах очень осторожно: о снующих туда-сюда армадах враждующих флотов он уже ведал и понимал, что справиться с десятком больших кораблей может и сможет, а может и нет. Но зато ведал твёрдо, что без потерь это столкновение точно не обойдётся. К тому же и порох на его кораблях подходил к концу. Так что корабли экспедиции тащились через Яванское море практически крадучись. В Зондском проливе им на глаза попался одинокий ланкаран с которым Григорий, посчитав количество пушек и изрядно упавший от перегруза ход шхун, решил разойтись краями. Шедший по своим делам большой корабль тоже не стал проявлять ненужный интерес и вскоре скрылся за кормой, заставив Гридю изрядно поволноваться.

Зато миновав пролив, корабли оказались в месте, где редко плавают чужаки и можно было слегка расслабиться, да подыскать хорошее местечко для длительной стоянки. Ведь кораблям требовался хороший ремонт перед последним рывком. Однако гористое яванское побережье такими местами отнюдь не изобиловало.

В конце концов ветер занёс их в достаточно просторную подковообразную бухту, где их взору открылось небольшое поселение, построенное на берегу реки, но в достаточном отдалении от моря. Место для стоянки было очень удобное, да и деревянная пристань говорила о том, что кто-то достаточно большой сюда всё же заходит. Возможно этот кто-то был простым торговцем, а может как раз сейчас занимался разбоем на морской дороге или наоборот, охранял суда и побережье от разбойников. Всё же пиратские набеги в этих водах были отнюдь не редким явлением, особенно сейчас, когда на Яве вовсю полыхала война за наследие Маджапихта.

Население деревеньки, углядев чужие паруса, привычно убежало в горы и русичам понадобилось достаточно времени, чтобы наладить с ними хоть какой-то контакт. Ведь они собирались задержаться тут надолго: кроме того, чтобы высадить хинное дерево, нужно было обновить запасы картофеля и томатов, а главное — корабли нуждались в хорошем ремонте.