Князь Барбашин 3

Глава 20

Москва строилась. Не восстанавливалась после погрома, а именно строилась. Деньги от торговли текли в казну полноводной рекой, и московский государь внял просьбам столичного люда. Китайгородские стены теперь надёжно защищали старый посад от внешнего врага, составив первый ряд обороны столицы и людям отныне не нужно было бежать в Кремль за защитой. А раз так, то поднабравшие жирок москвичи принялись обустраивать свои жилища. Не остался в стороне и князь Барбашин, чьи хоромы практически венчали начало Никольской улицы. Причём, как всегда, в свои идеи он вкладывал несколько смыслов сразу.

В этот раз он повесил красную тряпку для иосифлянского быка тем, что облагородил мост, ведущий из Никольских ворот Кремля, статуями святых. А то надоела ему безскульптурная культура на Руси. Чёртовы греки, принеся своё христианство, как-то однобоко подошли к просвещению славян. И вот уже век, как сдохла Ромейская империя, а её тлетворное влияние всё ещё держало Русь в ежовых рукавицах. Там, в иной вселенной, с этим справился лишь Пётр, но, как уже не раз было говорено, Пётр не был для Андрея героем для повторения. Зато он хорошо изучил Василия Ивановича и церковных иерархов, на чём и сыграл, преследуя свои цели. Да и молодая царица, разродившаяся первым ребёнком, встала на сторону боярина-западника, каковым она считала Андрея. Так что по ночам в уши государя лились слова о том, что мол, ты, муж мой, наследник римских императоров, а Рим, что первый, что второй, скульптурами был изукрашен вельми обильно. А Москва — Третий Рим! Так отчего же улицы его столь скудны на украшения?

Митрополит Варлаам, слегка сдавший в последний год, пытался отстоять древние традиции, но куда там. Ему на пятки наступали не только враги-иосифляне, всё ещё мечтавшие о реванше, но и молодая поросль сподвижников. Тот же архиепископ смоленский Иуавелий решительно встал на сторону нового веяния, как и архиепископ новгородский Иоанн, не увидевший в том ничего еретического. Пробовали покачать права те из нестяжателей, кто считал, что Варлаам с Вассианом ради почестей испохабили учение Нила Сорского, но быстро притихли, едва осознав, что тем самым льют воду на мельницу иосифлян. Роптали, конечно, и сторонники старины "до батыги злого", но как-то беззубо, словно ради самого ропота. А вот сторонники покойного Иосифа взвыли громче всех. Вера ведь рушится! И так уже некоторые мастера вместо икон святых парсуны мерзкие рисуют, так теперь ещё и идолища поганые ставить хотят! Возмутились иосифляне, к самому государю пошли и… подставились.

Варлаам, конечно, сдал, но за власть держался крепко. И на главных врагов своих ополчился яростно. А поскольку самых умных и опасных он давно зачистил, то бил теперь лучших из худших. И бил почти что законно. Ведь Собор постановил, что церковники должны грамотными быть? Постановил. А средь возмутившихся почитай половина безграмотна была. Просто руки не доходили до них, а тут сами на свет божий вылезли. Ну так на том и спасибо. Похватали их, да по крепким вере нестяжательской монастырям и распихали. Для вразумления! А остальных словесными баталиями заняли, благо сладкоречивых ораторов нынче в церкви было предостаточно.

Вот так на Никольском мосту через Алевизов ров и поднялись статуи святого Николая Можайского и святого Дмитрия Солунского, помощника русских воинов. Причём Николай был высечен по подобию образа, что расписан был снаружи на Никольских воротах: в правой руке обнаженный меч, в левой оберегаемый им город.

Москвичи первое время валом валили посмотреть на невиданное ранее зрелище, но потом привыкли, да и не долго эти две скульптуры были на Москве единственными. Вскоре поднялась на выезде с Торга конная фигура Георгия Победоносца, поставленная по заказу московского сто. И пошло, поехало. Раз церковь-матушка не против, то мошной похвалиться любой купчина был рад. Так что отныне не только церкви стали украшением русской столицы, но и статуи святых её покровителей. А самое смешное было то, что канон Дмитрия Солунского вновь поднял вопрос о бородах. Потому как по канону Дмитрия изображали молодым да безбородым, а на Москве в последнее время всё чаще стали появляться молодые люди, что чисто брили своё лицо. Причём следовали при этом не какой-то европейской моде (ведь европейцы в это время сами в большинстве своём носили бороды, причём некоторые по их пышности легко соперничали с русичами), а подражая своему государю. Да-да, Василий Иванович и в этой ветви истории побрился, но не перед свадьбой, а после рождения дочери, чем вызвал изрядный словесный понос среди консервативного боярства и духовенства. Но если в ином мире это не поколебало устоев, став лишь единичным эпизодом, никоим образом не повлиявшим на общее положение дел, то в этом всё пошло по иному.

Мужчины ведь отращивали себе бороды следуя старым ромейским заветам: длинные бороды, как и длинные одежды, были незыблемой традицией. Отсутствие растительности на лице издревле воспринимали как признак слабого здоровья и недостаток мужественности. И потому считалось, что безбородый мужчина никогда не будет ни храбрым воином, ни хорошим работником. Но кто посмеет сказать такое государю? А тут ещё и глава Морского приказа, и видный боярин Барбашин тоже бороде аутодафе устроил. Поначалу-то отрастил он себе небольшую шкиперскую бородёнку, но потом, достигнув думских высот, сбрил её нафиг, приведя в изумление всю Боярскую Думу своим "голым" лицом. Как и многие из его сподвижников, которых тоже нельзя было назвать ни трусливыми, ни тунеядцами.

Понятное дело, что снести подобное сторонники "старины глубокой" не смогли. Иосифляне, увидя в том свой шанс, в очередной раз подняли визг, привычно ссылаясь при этом на 11-е правило Трулльского собора. И опять сели в лужу, так как им в этот раз не поверили на слово, а пошли встреч и, подняв документы, доказали, что в 11-м правиле, запрещавшем сношения с иудеями, нет ни слова о бородах. И этот факт опять сыграл на руку нестяжателям, наглядно показав, за каких невежд ратовали их противники. О чём высшие иерархи и не преминули высказаться перед собственной паствой. Впрочем, нестяжатели тоже были не едины и среди них было много сторонников остерегаться неблагочестивого поведения, а именно "бороды брити или обсекати или усы подстригати". Всё же на Руси борода издревле пользовалась особым почетом. Особенно гордились ею знатные люди. За туалетом мужчины из родовитых семей проводили времени не меньше своих жен: бороду расчесывали, заплетали в косички, украшали лентами и всевозможными "подвесками". И потерять бороду было большой обидой и позором. Но тем не менее до маразма иосифлян с их "над бритой бородой не отпевать, ни сорокоустия по нем не пети… с неверным да причтется, от еретик бо сего навыкоша" нестяжатели пока не дошли. И требовать, что всех бреющих бороду следует проклинать и отлучать от церкви тоже не стали. А затем и вообще вопрос этот решать стали более кулуарно, чем в иной истории. Тишком да рядком.

Власть — это особый наркотик, а поднимать руку на церковных иерархов московские князья стали уже давно. Ещё Симеон Гордый наплевав на мнение митрополита женился по-своему хотению, заодно возвысив того попа, что обвенчал его вопреки запрету. А Дмитрий Донской Митяя в Константинополь, супротив Киприана, тоже по своей воле отправлял митрополитом ставить, да потравили того великокняжеские враги и Киприан удержался во власти, после чего много бед натворил на едином тогда с Литвой православном пространстве. Но уже Исидора Василий Васильевич за своеволие под стражу взял не задумываясь. И пусть судил его потом церковный собор, но все всё прекрасно понимали. Ведь великий князь грека изначально невзлюбил, как поставленного против его воли. Ну а чем Варлаам лучше? Да тем, что был гибче и умнее, и на рожон не лез. Как и бояре, что помнили ещё окровавленную плаху под телом Берсень-Беклемишева. Так что посовещавшись в палате царской, порешили заинтересованные стороны, что образ божий портить, конечно, нехорошо, но всё же большого греха в том нет. И коль пожелает муж браду брить да усы посекать, то еретиком от того ему не быть и к службе, и к причастию допускать без ущемлений. И только духовные чины бороду должны были отращивать обязательно. Того митрополит восхотел и ему в том навстречу пошли с лёгкостью.

И это кулуарное решение Андрей поставил себе в плюс. Хорошо ведь, когда у человека есть выбор. Правда, вряд ли многие им воспользуются, ведь кроме закона есть ещё и обычаи. А девы на Руси гладкобритых не привечали, крича таким обидное: "бритое рыло поди вон!". Так что до поголовной бритости вряд ли дойдёт. Но пусть об этом у других голова болит. Главное, что государь, сменяв иосифлян на нестяжателей, не пошёл в этот раз на поводу у церковников и остался ходить безбородым, но с отвисшими, как у ляха, усами.

Да и Варлаам, в принципе, ситуацией остался доволен. Вроде как уступив, он, тем не менее, в очередной раз очистил церковь от врагов собственной власти, подтянув на хлебные места тех, кто поддержал его в принятых решениях. Ведь главным для себя он считал то, что церковь под его руководством, не смотря на громкие крики кликуш не зачахла, а продолжила расти и богатеть, хотя и отдала кучу земель государю. Но менее влиятельной от того не стала. Да и про парсуны враги кричали зря, потому как для потомков, которые будут вспоминать их нелёгкую борьбу с последователями Иосифа Волоцкого, оставил он свой лик, искусно написанный мастером, привезённым из самого Рима. А изучать ту борьбу будут, ибо в ней был выкован один из столпов, на которых стоять будет вечно Русская земля! Как там князь говорил: "за землю за Рускую, за веру християнскую да за честь государскую". Не прогниёт более столп веры, потому как по прошествии стольких лет и стольких сбывшихся предсказаниях, он по-настоящему поверил в видения юного княжича. И истинно почитал себя спасителем Церкви от волоцкой ереси. Тем более сейчас, когда перед глазами забрезжил шанс примерить патриарший клобук.

Так сложилось, что с момента принятия христианства Русское государство считалось митрополией (составной частью) Константинопольской патриаршей церкви. И её митрополиты в обязательном порядке утверждались Константинопольским патриархом, а приходы отдавали ему положенный доход.

Однако после изгнания Исидора русская митрополия стала как бы автокефальной. Но это было не совсем законное по церковным меркам автокефальство, так как не имело благословения Константинопольского патриархата, частью которого де-юре и оставалась до сих пор. Оттого стремление Москвы к закреплению своей церковной независимости и возвышению статуса московской кафедры встречало со стороны ромейских греков постоянное противодействие.

Но времена изменились, и нынче Константинопольская церковь лишь теряла своё величие, а Русская, наоборот, приобретала. Ведь, в конце концов, только она одна и осталась свободной от бремени мусульманского правления. Два Рима падоша по грехам их! Так почему бы Русской церкви не стать центром православия в мире! Тем более, что в Царьграде в последние годы вершилось чёрт пойми, что. Духовенство низложило патриарха Иеремию с престола, однако тот не только не отказался от чина, но ещё и принялся мутить столичную чернь. И хоть большинство членов Священного синода было на стороне провозглашённого ими Иоанникия, однако султан Сулейман, под стены дворца которого добралась эта самая скандирующая чернь, просто взял и приказал Иеремии повторно занять Константинопольский престол, что тот и сделал. Не по воле Синода, а по хотению столичной черни и по приказу агарянина! Да ещё и уплатил за это четыре тысячи флоринов. Правда не из церковного кармана, а сама чернь ему их собрала, когда тот лицемерно заявил, что он предпочтет совсем отказаться от престола, чем платить повышенный харадж. В общем, Сулейман был доволен: и денег поимел со всех кандидатов, и черни столичной потакнул и христиан меж собой рассорил.

И при этом сами же греки, часто приезжавшие на Русь за материальной поддержкой, проводили в своих домогательствах свою "греческую идею", суть которой заключалась в том, что с гибелью императорской власти единственным защитником православия и греков остался московский великий князь, к которому и должны были перейти все права и обязанности императора второго Рима. И по этой причине всячески стремились расстроить мирные отношения русских с османами. Особенно известен был этой своей политикой турецкий посол, грек по происхождению, Скиндер. И поскольку греческая партия была сильна при султане, то все требования замены Скиндера со стороны русичей оставались им без внимания. Правда, в отличие от иной истории, где Скиндер пробыл послом до 1529 года, в этот раз ему не так повезло: какие-то непонятные дебоширы его просто и без затей зарезали на улице, окончив таким образом его жизнь и дипломатическую карьеру.

Но, главное, на Москве к подобным ситуациям отнеслись двояко. Тем более, тут ещё и вскрылось, что султанский берат, данный Магометом II греческому патриарху Геннадию Схоларию в обеспечение прав и преимуществ христианской церкви, сгорел во время константинопольского пожара 1515 года. И турецкие мудрецы, воспользовавшись "формальным" бесправием христиан, решились объявить, что все христианские храмы в столице должны быть разрушены, так как, по принципам ислама, "в городе, который не сдался мусульманам добровольно, но взят силою, не может существовать ни один храм". В общем, в Царьграде началось настоящее столпотворение и не половить рыбку в столь мутной воде кое-кто просто не мог. Зря всё-таки Иеремия отказал русскому митрополиту в его просьбе.

Так что, когда из османских земель опять прибыли многочисленные христианские просители "за милостыней", как сами они называли безвозмездную помощь, денег им не дали. Мол, непонятно, какому богу вы служите и как за ценностями следите. И, вообще, как это агаряне прознали про гибель султанского берата? На Руси сие было бы тайной под семью печатями. Так что бог подаст, а вы ступайте-ка восвояси да молитесь получше. Да подумайте — достойный ли Иеремия патриарх.

Ну а пока среди церковников гремели истинно шекспировские страсти, Андрей отдыхал душой в мастерской печатников, где заканчивался набор книги за авторством Абу Зейд Абдуррахман ибн Мухаммад ибн Хальдун аль-Хадрами аль-Ашбили — человека, который ещё двести лет назад уже понимал, как устроена экономика, и объяснял это понятно и логично. Увы, современники его не оценили, так что спустя почти четыре сотни лет после его смерти Адаму Смиту пришлось заново открывать и формулировать основные механизмы того, как устроена и работает экономика. А ведь именно ибн Халдун первым выдвинул идею о том, что ценность товаров субъективна (то есть определяется исключительно тем, сколько люди готовы за них платить). И он также указал, что чрезмерные государственные налоговые ставки могут непреднамеренно снизить налоговые поступления, в то время как более низкие налоговые ставки могут повысить прибыль, тем самым изложив кривую Лаффера примерно на шесть столетий раньше. Так же он писал, что рынок сам по себе является отличным регулятором, а возможность заработать — отличным стимулом для развития экономики, при этом главной задачей государства он почитал истребление монополии во всех сферах жизни.

Про этого араба Андрей впервые услышал на курсах переподготовки из уст преподавателя-гумилёвца. А всё потому, что ибн Халдун не только описал экономику рынка, но и первым вывел термин "асиаййа", чем-то смутно близкий к гумилевской "пассионарности". Асиаййа, по ибн Халдуну, не являлась качеством, постоянно присущим нациям — он различал ее стадии и описывал причины ее источения.

Увы, но этот одарённый человек родился слишком поздно, практически на излёте эры Востока. Вскоре после его смерти арабский мир погрузился во тьму, уступив пальму первенства в науке европейцам, и имя его было надолго забыто. Однако труды его продолжали пылиться в библиотеках, постепенно погибая в пожарах и зубах грызунов. Пока избирательная человеческая память, пройдясь по своим ассоциативным цепочкам, внезапно не напомнила одному попаданцу о нём. И понеслись гонцы в Египет, где когда-то служил судьёй этот арабский учёный и другие страны востока, привезя назад сотни рукописных книг. Десятки людей работали над их переводом, и потом ещё год сам князь вычитывал полученный результат, выписывая всё, что касалось экономики в отдельную работу, давая свои пояснения там, где был сам достаточно компетентен. Зато теперь его сумбурные взгляды на экономические вопросы получили под собой научную основу. И не нужно, оказывается, ждать, когда европейцы опишут в трудах то, что они построили. Арабский восток задолго до Европы стоял одной ногой в капитализме, но так и не сделал последний шаг. Но их знания не пропали втуне, их подхватили другие.

Ведь те же венецианцы разработали свою систему commenda (коммерческий инструмент, использованный в качестве формы венчурного капитала для финансирования морских караванов), благодаря заимствованной ими практики исламского рынка, где кирады издревле представляли собой соглашения о разделе прибыли между управленцами и инвесторами, по которым только последние несли ответственность за убытки. Ведь кирады использовались для финансирования дальних верблюжьих караванов. А такие предприятия требовали значительного материально-технического обеспечения: подготовка товаров, подбор персонала, экипировка верблюдов и кораблей. А также требовали сложных финансовых договоренностей: торговые экспедиции должны были получить финансирование, а водители караванов и инвесторы хотели знать заранее, как делить прибыль.

В общем, долгие плавания и регулярные караваны предполагали активный и действенный капитализм. Однако уже в 17 столетии европейцы обогнали мусульман по всем показателям. И логичный вопрос — что же случилось с исламским миром и его деловой хваткой, что эпицентр мировой экономики переместился в другие места? — всё ещё остаётся без ответа.

Зато князь-попаданец был доволен. Одна из его головных болей — экономическая теория — стала менее зудящей. Да, он уже использовал в обучении многочисленные трактаты европейских экономистов. Но даже они многое рассматривали через призму привычной им феодальной экономики, лишь нащупывая верный путь. А многое из того, что описал ибн Халдун не устарело и в двадцать первом веке. Конечно, оно было много раз переосмыслено и доработано, но базис-то остался! А на дворе всё же не век глобализма. Тут рыночные законы только-только пробивают себе путь, отчего многие взгляды араба были, что называется, революционными. Так что пусть первые русские экономисты обучатся на его трудах, получат свою практику и потом кто-нибудь из них сам напишет свою книгу, опровергая или дополняя учителя. И если этот поток мыслей не заглохнет, то там, лет через сто, какой-нибудь Ванька Кузнецов напишет объёмнейший труд, который и станет тем букварём, на котором, как на трудах Адама Смита и выросла теория капитализма.

Так что, часто посещая друкарню, Андрей одним своим интересом подгонял друкарей поскорее выдать в свет этот тираж. Правда покоя им это вряд ли принесёт, ведь на подходе была уже другая книга: "Трактат о счетах и записях" Луки Пачоли, в которой автор описал строго упорядоченную последовательность учетных операций и принципы ведения учета, двойную запись и прочие бухгалтерские хитрости, необходимые для того, чтобы сведения о хозяйственной деятельности были полными, понятными и объективными.

А что делать? Андрею нужны были десятки экономистов, способных мыслить не так, как это принято сейчас. Вот он и выкручивался, как мог!

Рождение первого дитя, названного в честь матери Василия Ивановича Софьей, лишь подогрело пыл пятидесятилетнего государя, так что едва Анна оправилась от родов, он тут же задумался над вторым ребёнком. А поскольку жить подолгу в Кремле, где от него требовалось блюсти освящённый предками и Церковью церемониал, царь не любил, то двор, что царский, что царицы часто переезжал из одного села в другое. Там, на природе, царь совмещал постельные утехи с охотой, а главное, мог не столь ревностно выполнять ежедневные обязанности. Он даже бояр и иной чиновный люд принимал лишь до обеда, а всё послеобеденное время уделял семье.

Лето 1528 года двор проводил в Воробьёво. Царь отдыхал, решал дела, игрался с дочкой или охотился на зайцев. Ну а почему бы государю и не развеяться? Война окончена, череда неурожаев, что губила Русь несколько последних лет, прошла. Лето, конечно, выдалось влажным, но гибели посевов не ожидалось.

Зато Андрею эти "загородные поездки" государя были настоящей головной болью. Ведь жена, как ближайшая подруга царицы и её первая боярыня, вынуждена была ездить с ней, благо хоть детей им дозволялось брать с собой. А то Андрей бы с этими няньками и сенными девками, что были у Вари, как княжны, с ума бы сошёл. А ведь Варвара, пока он воевал, тоже разродилась горластым малышом, получившем при крещении имя Дмитрий, отчего Андрей был буквально на седьмом небе от счастья. Ведь сын же родился, наследник! Но из-за частых разъездов государя вдоволь наиграться с малышом у ливонского наместника, и без того редко бывавшего дома, увы, не получалось.

Вот и сейчас, вырвавшись из Ливонии, где дворянские отряды продолжали примучивать отдельные ватаги внезапно осмелевших чухонцев, планомерно вычищая от них район за районом (а заодно пополняя холопские рынки жителями, что "поддерживали сепаратистов"), князь приехал в родной дом, где было непривычно тихо и царило сонное ничегонеделанье. Конечно, с приездом хозяина, слуги мигом возбудились и навели должный порядок, но отсутствие хозяйки явно не шло дому впрок.

Впрочем, пробыл Андрей в нём лишь сутки. Попарившись с дороги да выспавшись, помчался в Воробьёво, куда его вызвал сам государь.

Царь принял своего боярина в светлой горнице своего дома. И был он при этом в хорошем настроении, так как вернулся с охоты, где заполевал с десяток зайцев. Вместе с ним в горнице были Шигона и Василий Васильевич Шуйский-Немой.

— В общем, Андрюша, надобно будет тебе вновь посольство справить. К императору и брату его, — царь говорил негромко, часто прерываясь на то, чтобы испить из золочёной чаши. — Вот Шигоня да Василей мне подсказывают, что лучше тебя никто с этим не справится.

— Сделаю всё, что ты, государь пожелаешь, — произнёс в ответ князь, испробуя то, что пил государь из поднесённой ему служкой чаши. Оказалось, что царь баловался лёгкой медовушкой, поднятой, судя по прохладе, с холодного погреба.

— Да, думаю, ты и сам догадываешься, о чём речь пойдёт, — усмехнулся Василий Иванович. Следом в кулак кхмыкнул и Поджогин.

— Ливония, — отдарился улыбкой и князь.

— Верно. Недруги наши в оба уха что императору, что архигерцогу льют про невместность нашего владения сими землями. Рассорить хотят.

— Так дать императору денег, тот тебе, государь, Ливонию на блюдечке принесёт.

— Мы за ту землю кровью заплатили, — внезапно окрысился Шуйский. — А теперь ещё и деньги отдавать? Да и где это видано, чтобы государи землями торговали, словно купчины какие!

— Так в Европе и видано, — пожал плечами Андрей. — Ты, Василь Васильевич, не кипятись, а сам подумай. У императора две войны в разгаре. А на войне главное три вещи: деньги, деньги и ещё раз деньги. Без денег нет армии, без армии нет побед. В той Европе герцогствами, как у нас хлебом на рынке торгуют. Дать императору тыщ восемьдесят дукатов, и он Ливонию государю, как выморочное имущество отпишет.

— Легко государевой казной размениваешься, боярин, — сузил глаза Василий Иванович.

— Так отчего же государевой? — искренне удивился Андрей. — Да купчишки тебе, государь, эти деньги отсыпят с лёгкостью, коли ты им разрешение на азиатскую торговлюшку подпишешь.

— А с чего это им особое разрешение понадобилось? — вмиг посерьёзнел Шигона.

— Так там тыщи стран всяких, — легко пояснил Андрей. — Порой сидит султан весь из себя важный, а под рукой город портовый да десяток деревень. Но чтобы торговать с ним, надобно посольство чинить. А подобное умаление чести разве государю надобно? Ведь у нас бояре больше имеют, чем тот султан.

— И как же с ними торгуют? — всерьёз заинтересовался Шигона, а Андрей только порадовался этому. Вот честно, если б не знал, что с дворецким никакого сговора не было, сам бы в подобный сговор поверил. Уж больно в масть тот вопросы задавал.

— А купчишки у своих государей фирман берут, что, мол, дозволяется им в торговых делах посланниками быть, и приходят к такому султану, как послы.

— Это как новгородский наместник и ганзейцы, — понимающе покачал головой Шуйский.

— Вот-вот, — обрадованно согласился Андрей. — Вот купчишки из компании Южных морей и желают подобную грамоту от государя получить. Так почему бы им за такое и не оплатить государевы траты? Порухи царской чести от того разрешения не будет, и государева казна не пострадает. Зато тишком да рядком проблему ливонскую разрешим и с императором не размиримся. А с архигерцогом после императора и того проще вопрос решить будет.

— Я же говорил, государь, что князь обязательно что-нибудь придумает, — внезапно рассмеялся Шигона. — Осталось только посольство подготовить.

— Вот ты этим и займись, — царь бодро поднялся с лавки. — А по поводы грамоты для купчишек я подумаю. Уж больно много для них в последнее время делается. Иные слуги мне только про этих безродных и жалятся. Да про земли заморские, что им отданы. Ой, молчи, князь, знаю, что сказать желаешь. Подумаю на досуге. А ты иди, лучше, с женой да сыном повидайся. Чай давно не видел.

— Благодарю, государь, — поклонился Андрей в спину уходящему царю.

— Что, по-иному никак нельзя было, — проворчал Шуйский, когда дверь за Василием Ивановичем закрылась.

— Можно, — пожал плечами Андрей, — но нужно ли? По-иному, это либо с турком воевать, либо просить слёзно. Ну, если мы союз с императором сохранить желаем.

— Нет, — покачал головой Шуйский. — С турком пущай закатники сами воюют. Негоже нам ради них стараться. Тем более сейчас, когда султан нового посла шлёт.

— Вот и я про тоже, — согласно кивнул головой Андрей. — Негоже нам с турком воевать. Пусть персы с имперцами воюют, а мы им обоим помогать будем. Только бы государь про грамоту не передумал.

— Ничего, я про то покумекаю, — встрял в разговор Шигона. — А за новая компания?

— Для торговли с Индией и Чиной. Только на первых порах расходы явно над доходами превалировать будут.

— Ничего. Сколько основной пай стоит?

— Там пай дорогой, триста рублей тянет. Я пять тысяч вложил.

— Хм, пожалуй, я пару тысяч найду.

— Совсем старика забыли, — словно бы обиделся Шуйский. — Знаю я ваши паи. С Балтийскими тогда не сориентировался вовремя, а ныне тысячу вложу. Государь-то в деле?

— Государь во всех компаниях в деле.

— Ну, тогда точно тысячу вложу. И грамотку у государя выпрошу. Ты же, Андрюша, с императором не оплошай.

— Постараюсь, дядя.

— Тут не стараться, тут исполнить надобно. Ну да ты хитрый, выкрутишься.

Андрей на подобную сентенцию родича только хмыкнул.

Время с семьёй пролетело быстро. Пока сюсюкался с малышом, успел переговорить с женой по самым насущным вопросам. Включая и политические. Варя всё поняла правильно и с царицей поговорить пообещала, как можно раньше.

На следующий день князь принял участие в охоте государя. Гоняли лис и зайцев. А под конец взяли кабана, который сам вылез на охотников. Царь в азарте схватил рогатину и ловко насадил секача на рожон. А потом долго бахвалился своей победой. А вот Андрею этот момент живо напомнил, как окончил свои дни государь. Эх, поберечься бы ему, по крайней мере до того, как наследник родится. А то как бы царство Русское раньше времени в Смуту не упало. Юрий на престоле был нежелателен от слова абсолютно, а Андрей Старицкий был молодшим и прав раньше Юрия не имел. И пусть Василий Иванович из двух оставшихся в живых братовьёв именно Андрея наследником числил, но грамоты о том не издавал, а право рушить даже ради благих целей не стоило. Ведь благими намерениями вымощена дорога в ад.

А ещё через день он удостоился аудиенции у царицы. Да, по русским обычаям такового просто не могло быть, но Анна была полячкой и не собиралась во всём мириться с русской стариной. Просто делала она всё по-умному, всегда находя правильные слова и аргументы. А уж после рождения дочери и вовсе могла верёвки вить из мужа. Но как умная женщина, не злоупотребляла этим, потихоньку выстраивая свой быт.

Так что теперь у царицы был свой день приёмов, чем быстро научились пользоваться все придворные. Оно, конечно, побурчать про упадок нравов при дворе дело благое, а вот лично испросить царицу и какой-нибудь милости — это же другое! Жена то ведь по своей женской глупости и изоврать может то, что ей сказано, а тут уж сам всё обскажешь, как надобно.

Андрей же просить царицу хоть о чём-либо никогда не заикался (он то жену за дуру не держал и спокойно все просьбы через неё испрашивал). Так что оставалось ему супругу царя и её придворных дам лишь развлекать, отчего его акции в глазах Анны только возрастали. На фоне большинства посетителей он смотрелся настоящим европейским рыцарем. Таким, к камим она привыкла у себя в Мазовии. Да и знал очень много и, главное, умел вести умную беседу нескучно. Вот, кстати, на скуку ему царица и пожаловалась. Это царь носился по полям, а она же сидела в тереме, вышивала да играла с детьми. Из всех развлечений — только книги да песни, что пели сенные боярыни. На что Андрей немедленно преподнёс ей подарок — свою новую книгу, посвящённую малоизученному даже в его время сражению у Шишевского леса. Но история ведь это всего лишь гвоздь, на который автор навешивает свои произведения. Вот и здесь вновь было всё намешано вокруг главного события, но при этом за историчность персонажей и их действий не поручился бы и сам князь. Главное, что люди, читая его книги, теперь обсуждали не только эллинских героев или святых, но и своих, исконно русских, живших в героические времена, но несправедливо забытых. Ведь кто помнил на Руси Тита Карачевского? Только летописцы, да и то лишь когда переписывали старые, излохмаченные временем пергаменты. А на страницах его книги он представал вполне себе живым человеком: воевал, любил, интриговал. И, как и все положительные герои книги, горевал о том, что Русь была разбита на уделы, вместо того, чтобы соединиться для отпора степным завоевателям. Эта мысль — мечта о воссоединение всех русских земель обратно в единую страну — шла основным посылом через всё повествование. Единое государство, единый народ, единый язык, единая культура — вот о чём мечтали "правильные" князья и бояре в его произведениях. Враги же хотели растащить Русь на уделы, а потом и уделы поделить на части. А читателю предлагалось сделать выбор: кому он больше будет сочуствовать и чьи идеи ему окажутся более близки. Ну а что, мягкую силу пропаганды ведь ещё никто не отменял.

Ну а, чтобы уж совсем понравиться царице, принёс он с собой ещё и список с восторженных и подробных описаний мистерий, изображавших Благовещение и Вознесение, которые Авраамий, епископ Суздальский, видел во времена своего пребывания во Флоренции. А чем эти мистерии не прообраз театра? Поставить такие же при московском дворе, пусть и под приглядом митрополита, и вот вам новое развлечение.

При этом суть княжеских намёков Анна уловила сразу и, судя по её загоревшимся глазам, русскому театру предстояло быть! Не завтра, конечно, но и не через пару веков, как в иной реальности. В конце концов, чем семья Василия Ивановича хуже семьи Алексея Михайловича? А уж он-то парочку сюжетов для такого дела у мировой классики позаимствует обязательно. Она, мировая классика, от этого не обеднеет.

— Скажите, князь, что за странный напиток вы привезли с собой, — кокетливо склонив голову в богато расшитом жемчугом убрусе спросила Анна.

— О, это воистину напиток богов и императоров, — улыбнулся царице Андрей, заработав суровый взгляд от жены.

— Никогда не слышала о таком.

— Просто в Европе, государыня, он появился совсем недавно. Его привезли испанцы из Нового Света. Ацтеки, которых покорил Кортес, считают какао-бобы божественными и физическим проявлением бога мудрости Кетцалькоатля. Они так высоко ценили какао, что оно стало частью их денежной системы. Представляете, они платили на рынке не золотом, а бобами!

— Воистину дикари, — пробормотала, перекрестившись, одна из сенных девушек.

— А вот это вы зря, — рассмеялся Андрей, — ещё наши прадеды платили за товар шкурками, но разве от этого их можно назвать дикарями? Но вернёмся к какао. Поначалу испанцы держались подальше от напитка, ведь ацтеки часто подмешивали в него чили, аромат которого был им чужд. Но Кортес представил ацтекский напиток из какао-бобов императору Карлу и тому напиток понравился. Даже в его истинном вкусе. Вам же, государыня, я предлагаю истинный напиток императоров — сладкий шоколад. Напиток ацтекских императриц. Ну а если будет на то твоя воля, сготовлю и мужской вариант.

— А будет, князь, — улыбнулась царица, пригубив чашку, в которой плескался горячий напиток тёмно-коричневого цвета. Сделав глоток, она блаженно закатила глаза и произнесла: — Воистину, это вкусно. Надеюсь, моей свите достанется?

— Я специально сварил много, — поклонился князь. Варил, правда не он, а дворцовый повар, который одновременно и учился, но кому нужны такие подробности? По его знаку, самая младшая из девушек вышла за дверь и вскоре вернулась со слугами, которые несли чашки с дымящимся напитком для всех присутствующих в комнате.

— Государыня, ты точно хочешь испробовать истинный напиток? — для верности спросил Андрей.

— Да.

— Тогда вот, — он указал рукой на поднос, который внесла служанка с заплаканными глазами. Ей пришлось отпить из чаши государыни и напиток этот девушке явно не понравился. Понимая тонкость момента, князь ещё раз предупредил Анну: — Только не пей много, государыня. И запей водицей, коли не понравится.

Как и ожидалось, "настоящий" шоколад царице по вкусу не пришёлся. Ещё бы, ведь это был не сладкий вариант, а смесь из измельченных в порошок какао-бобов, зёрен сахарной кукурузы, жгучего перца чили, специй и воды. Причём перца положили не так уж и много.

— Ффух, — выдохнула Анна, отпив изрядный глоток из кувшина с водой. — Как можно было пить подобную гадость? Ты пробовал его? Неужели он тебе понравился?

— Всё дело в привычке, государыня, — пожал плечами Андрей. — Это, конечно, не амброзия, но пить можно. Хотя сладкий вариант, думаю, будет куда предпочтительней.

— Это верно. Хочу по утрам пить нечто подобное.

— Нет ничего проще, государыня, — поклонился Андрей. — Повар уже обучен, а бобы и сахар отправлены в твою кладовую.

— Это приятное известие, — улыбнулась царица. — Однако мы ждём от тебя князь не только сладких напитков, но и яркого рассказа про дальние земли. Сделай милость, услади наш слух хорошим сказанием.

— С удовольствием, государыня. Итак, далеко далеко, за морями, за долами, в жаркой знойной Африке есть такая страна — Эфиопия…

Иногда хорошая добыча вместо радости может приносить одни хлопоты, превращаясь в этакий чемодан без ручки, который и нести трудно, и бросить жалко. Именно таким чемоданом и оказался для Лонгина груз с португальской каракки. Поход только начался, а трюмы уже оказались основательно заполнены. И при этом базы, чтобы сплавить всё это, под рукой не имеется. Ирландия, конечно, страна хорошая, но злато-серебро лучше всё же на родную сторонку везти. Да и медные изделия тоже. Так что вместо южных морей, пришлось ему незапланированно на Русь идти. А перед этим красить корабли в чёрный цвет. Те, что через Зунд идти собирались. Потому как жирно будет платить наглым ютам за "честно" отобранное золото. В конце концов, не одному же Нельсону на чужие правила плевать можно было! Пушек, способных надёжно перекрыть пролив, пока что не существовало, а в ходкости пиратские каравеллы могли потягаться с любой датской посудиной. Лишь бы не настал штиль.

Об этом молились всю дорогу до Зунда, и господь словно внял горячим молитвам: штиля не случилось, так что наглое дефиле двух неопознанных каравелл надолго стало поводом для разговоров в прибрежных тавернах. Потому как давно никто подобного не совершал! Оттого и датчане тоже лопухнулись. Поначалу, видимо, не поверили, что найдутся такие безбашенные смельчаки, а после стало поздно. Пушки до идущих по фарватеру каравелл, как и предсказывалось, не дотянулись, а датские корабли, выскочив из гавани, догнать наглецов так и не смогли. Вернее, лёгкая пинка очень даже догнала, но получив пару чугунных подарочков под скулу, предпочла сделать вид, что не такая уж она и ходкая. А вот большие и хорошо вооружённые каракки так и плелись в кильватерной струе убегавших до самого вечера. А там неизвестные каравеллы, погасив огни, спокойно растаяли в сумерках, словно их и не бывало, вызвав после себя кучу досужих слухов. Времена, когда подобных кораблей на Балтике было раз-два и обчёлся, давно прошли. Теперь их через Зунд ходило сотни, и кому принадлежали наглецы, определить было практически невозможно. Ганзейцы, поляки, литвины, русичи и даже шведы — гадать можно было до бесконечности. Точным было только одно — груз на этих каравеллах был или явно чересчур ценным или не совсем законным. И когда балтийских вод достигла история "Санто Антонио", рассказанная её капитаном, Антонио Пачеко, то, сложив по времени оба происшествия, многие стали недвусмысленно кивать в сторону поляков. А слухи теперь разносили сведения не только про удачный прорыв, но и про баснословное богатство, которое получили польские каперы. Ведь на тощей балтийской торговле таких сумм за раз не поднимешь!

Ну а пока в Европе судачили про случившееся, каравеллы, затаившись у негостеприимного и малолюдного побережья, быстро перекрасились в иной цвет, став куда более яркими, после чего спокойно прибыли к Моонзундским островам, откуда к князю отправился скорый гонец.

Андрей, получив весточку, выходкой своих капитанов остался не совсем доволен, но и ругать их не стал. Зато задумался о том, что для таких случаев действительно нужна надёжная база хранения, где ни то поближе к Атлантике, да и вообще, возить подобную добычу стоит, наверное, в дальнейшем в Колу. Чтоб никаких лишних глаз. Да и датчанам платить и вправду тоже уже не хотелось. Они за подобные сокровища палец о палец не ударили, а свою долю иметь хотят. Так что шишь им! Пусть Данило ищет на северах надёжное место и строит там пирс и крепкий острог. Лучше дольше везти, чем чужой карман лишний раз спонсировать.

Зато с другой стороны, приход Лонгина оказался для князя куда как вовремя. Ибо пора бы уже и русским пиратам всколыхнуть воды Индийского океана. А то пока что там только португальцы, французы да немцы (с разрешения португальской короны) и озоровали. А русичам к приходу Гриди надо бы уже и Австралию открыть и на индонезийских островах показаться. Планов то, считай, громадьё, а исполнителей не хватает. Как и финансов. Особенно финансов! А всё потому, что дошли тут до Андрея слухи, будто эрцгерцог Фердинанд торгуется за одно герцогство, чей правитель — Ян II Добрый — никогда не был женат и не имел никаких наследников, даже бастардов. И вот в связи с этим его двор ещё за много лет до смерти правителя стал свидетелем соперничества различных вельмож, претендовавших на княжеские владения. Уточнив, ради интереса, что за земли стали предметом спора, Андрей крепко задумался: а почему бы одному благородному дону, то есть, конечно же, малолетнему графу, и не поучаствовать в подобных торгах? Герцогство то вельми аппетитное выходило. К тому же на него кроме других претендовал ещё и Георг Гогенцоллерн, маркграф Бранденбург-Ансбахский, который сумел войти в особое доверие и к королю Венгрии, и к стареющему князю Яну Доброму. Но гибель Лайоша II Ягеллона и вступление в борьбу за венгерско-чешский престол австрийского эрцгерцога Фердинанда I Габсбурга поставили его шансы под угрозу. Поставили, но не обнулили. А зачем русским Гогенцоллерн? Это семейство показало себя собирателями не хуже Рюриковичей, а объединённая Германия в Европе была никому и никогда не нужна, почему ей столь долго и не позволяли объединяться. Это везунчик Бисмарк сумел угадать момент, когда всем заинтересованным державам стало вдруг не до неё. Буквально на десятилетие ослабили они своё внимание и вот он, Второй рейх, добро пожаловать, как говорится. Так что нефиг-нафиг славянские земли германцам отдавать. И без того добрая половина там уже себя славянами не считает, отчего придётся славянизацию наново проводить. Но прежде чем герцогская корона достанется нужному претенденту, придётся изрядно потратиться. А где деньги, Зин? Так известно где — в море!

Вот тут-то Лонгин как раз в пору и пришёлся. А что? Парень себя и как капер, и как географ уже проявил. Да и в южных водах, хоть и атлантических, бывал не впервой. Плюс ирландцам золото куда больше по нраву придётся, чем шерсть да ткани, что они у своего острова промышляли. А глядя на вернувшихся счастливцев, поток добровольцев только усилится. Что тоже хорошо — пусть славные ирландские парни гибнут в боях за возвышение русской торговли. Их ведь не из-под палки туда гонят. А уж Андрею от этой экспедиции куда больше в карман упадёт. Потому как эта пиратская эскадра уже чисто за ним числится будет. Он и вывел-то подобный актив из-под Компании по одной простой причине: чтобы больше получать в свой собственный карман. Как Жан Анго. Или в будущем Модифорд, крышевавший Моргана. Потому что компании — это торговцы с безупречной репутацией, а каперы — это каперы. Их задача разрушить чужую торговлю, поработав, таким образом, на родное государство. Ну а когда торговля будет перехвачена, каперы исчезнут, и останутся вместо них только исконные разбойники, что пришли грабить ради самого грабежа и собственной наживы. Или чужие каперы. От конкурентов, так сказать. А таких можно и нужно ловить, ловить и вешать. Показательно вешать!

Но сейчас Андрей собирался разрушать. И потому каперы ему были куда важнее торговцев. Причём этих каперов никто не должен был связать с той же компанией Южных морей, которая в скором времени займётся в тех местах честной торговлей, а силовое прикрытие ей составит царский военно-морской флот. Да, прибыль будет не такой, как у европейцев (найм флота ведь денег стоит), однако купцы не обеднеют, если вместо трёхсот получат двести процентов прибыли. Зато флоту будет от такого очень даже хорошо. Но флоту нельзя без войны терзать чужое судоходство. А каперам можно! Вот потому на бразильский маршрут пора посылать обычных торговцев с охраной, а пиратскую эскадру начинать использовать по назначению в другом регионе. И для личного обогащения.

Приняв решение, князь вызвал к себе Лонгина и провёл с ним целый день, обсуждая предстоящий поход. После чего последний, вместо того, чтобы хоть немного отдохнуть на Родине, отправился на острова, где гуляли его люди, и занялся подготовкой к большой экспедиции…

Севка не был любимым ребёнком в семье. Потому как был "нагулянным" от татарина, что ворвались в их деревеньку при очередном походе за ясырём. Но государевы воины в тот раз полон, в котором шла Севкина матка, сумели отбить, да "татарским помётом" визгливые копчёные за несколько дней наградить успели многих. Судьба таких вот нежеланных "подарков" на Руси складывалась по-разному. И повезло Севке или нет, сказать было трудно: его оставили в семье, но видимо только для того, чтобы шпынять за любые огрехи домашних. Обижали его все, кто был старше, особенно по пьяному делу батька (избежавший полона, так как был в тот день на лесных урочищах) "приёмыша" "воспитывать" любил. Потому как рос мальчуган большим непоседой, вечно попадающим в какие-то истории. Да только поротая спина не останавливала малого. Его душа хотела простора, и словно соблазна ради, заявилась однажды в их глухую деревеньку ватага игрецов-скоморохов. Увидал одиннадцатилетний отрок их игры с медведями, бубнами, домрами да гуслями, наслушался живых шуток-прибауток, да тягучих, печальных песен и смутилась душа его. Разом забылись все поповские наставления, типа "смеха лихого избегай, скомороха и гудца не вводи в дом глума ради, не впускай беса в душу". Впустил. И ни с кем не попрощавшись, просто сбежал из дома, вольной жизни ради. И если кого и вспоминал в последующие года, так только мать, которая единственная в семье и дарила тепло "нагулянному" сыночку.

Ох и походил он по Руси за следующие пять лет. Посмотрел на грады каменные и острожки пограничные. Едал-пивал от души, когда зрителям их выступления по душе приходились, и голодал не меньше, когда людям не до зрелищ было. Бывало, воровал, ведь скоморохи не только бродячими артистами были, бывало, и кровь чужую пускал. Жизнь бродяжья разной ведь бывает. Вот так вот и занесло его однажды в Норовское, где крик чаек и шум прибоя взбудоражил что-то в его давно огрубевшей душе.

Покинув скоморошью ватагу, он пошёл обходить норовские харчевни, в которых вербовали мореходов на торговые лодии. Вот только слишком молодой, а значит, малоопытный, он был купцам и кормщикам не сильно нужен. Они хотели набирать уже готовых мастеров, а не мальца от сохи. Для таких, как он существовал царский флот, где любого без рекомендаций, знакомств и опыта заберут на пятилетний покрут. Вот только слухи о жёсткой дисциплине, что царила на царских кораблях, Севе были совсем не по нутру. А ведь он уже мечтал о дальних плаваниях и богатых дарах чужих земель. Прогуливая свои жалкие пуло, он с жадностью слушал о весёлых временах каперских войн, когда удачливый мореход после дележа добычи мог наскрести денежки на собственный двор. Жаль только, что времена эти давно прошли, оставив после себя сказы да легенды.

И чем дольше ошивался Севастьян в порту, тем яснее для него становилось, что ветреная удача решила показать ему свою филейную часть, так что, похоже, всё же придётся идти на покрут в царский флот. Деньги-то заканчивались.

В харчевню "Морской конёк" он забрёл уже скорей по привычке, чем на что-то надеясь и почти сразу понял, что сегодня ему повезет, и он сможет схватить ярко-пеструю и капризную птицу удачи за хвост. Причём сам не понимая причину своей же уверенности.

Просто сегодня там, где обычно сидели купеческие покрутчики, в гордом одиночестве восседал кругломордый брюнет, с ляшскими обвислыми усами и тщательно подстриженной бородкой. Восседал в одной рубахе, а кафтан из дорогого иноземного сукна с кружевными манжетами и воротником висел тут же на спинке его стула. Перед ним на столе лежал лист бумаги, а его взгляд буквально буравил каждого нового посетителя. Не обошёл он своим вниманием и Севу. Глянул так, как их атаман скомороший, когда прикидывал, как лучше вора, что у своих крал, зарезать.

Поёжившись от подобного взгляда, парень направился к знакомцам, которых уже завёл в порту. У них-то и поинтересовался, что за тип в углу воссел.

— То дядька Втор, — охотно пояснили ему знакомцы, разливая заказанное Севой пиво. — Редкий гость в наших краях. Пришёл мужиков на покрут искать.

— Так, а что не идёт никто?

— А оно большинству надо? — удивился народ. — Вот послушать про его подвиги это со всем желанием. А крутиться нет. Он, почитай, по нескольку лет дома не бывает. Это тебе не торговые лодии: по весне вышел, по осени вернулся. Денег, у них, конечно, куры не клюют, но и смертность высокая. А оно надо: за длинным рублём погнаться, да вместо этого в пучине сгинуть! Красен посул, да тощ, и вилами по воде писан! Хотя желающие обязательно будут. Сейчас слух пройдет, и увидишь, как народишко собираться станет.

Что-что, а соображал Севастьян быстро. Слухи о том, что часть вчерашних каперов служит теперь закатному императору, он уже слышал. И теперь, глядя на богато разодетого покрутчика, парень понял, что это именно его случай. Не слушая возражений собутыльников, он решительно поднялся с лавки и направился к мужчине, который с ленцой, но явно заинтересованно следил за ним.

— Хочу ряд заключить, — буквально выдохнул Севастьян, остановившись у края стола покрутчика.

— В море то хаживал? — лёгкая усмешка прорезалась на лице мужчины.

— Не доводилось пока. Всё посуху гулял.

— И много нагулял?

— Достаточно.

— Смотри, коли вор — приставу выдадим без раздумий. Сам то грамотный?

— В ворах не числился, а грамоте разумею.

— Ну, тогда бери, читай, — вновь усмехнулся покрутчик и протянул Севастьяну исписанный полууставом лист.

Севастьян быстро пробежал глазами сухой текст и слегка обалдел. Ряд был составлен очень скрупулёзно, чётко разделяя права и обязанности подписавшего его. Походу у каперов с дисциплиной всё было не хуже, чем на флоте, но хоть платили больше да долю в добыче обещали.

— А, где наша не пропадала, — махнул рукой Севастьян и размашисто подписался под листом.

— Ну, смотри, молодец, — посмеиваясь, проговорил покрутчик. — Новая жизнь у тебя нонче начинается. Учиться будешь всему наново: и ходить, и по дереву лазать, и говорить. И учиться будешь зело прилежно, ибо море неумех не любит и первыми к себе забирает. Отбываем завтра после заутрени, так что время собраться у тебя есть. Советую одежонки прикупить побольше, да тёплых вещей взять тоже. Вот на то тебе денюжка малая в счёт жалования будущего и завтра тут чтоб ужо собранный стоял.

Севастьян кивнул, привычно запихивая свой экземпляр ряда за пазуху, и неспеша вернулся к друзьям-собутыльникам. Предстояло отметить свой первый покрут, да поутру пойти по местным лавкам, собираться в путь-дороженьку.

А через день небольшой караван из двух десятков человек тронулся через Ливонию в сторону строящегося Балтийского порта, где море уже, в отличие от Норовского, было свободным ото льда.

Каравелла Севастьяну понравилась с первого взгляда. Красивый кораблик и достаточно грозный: шесть крупных чугунных пушек по борту могли продырявить кого угодно, а всякая вертлюжная мелочь изрядно проредить чужую команду. Да и кубрик, в котором жили мореходы, тоже был достаточно просторен. Только коек, как таковых, не было: как подсказали старожилы, для сна предназначались гамаки — подвесные сети, подсмотренные у дикарей из Нового Света. К вечеру, умаявшись с непривычки, Севастьян с трудом развесил свою подвесную койку и провалился в тяжелый сон.

А с утра началась обещанная учёба.

Мореход ведь знать и уметь должен многое: вязать хитрые морские узлы, травить якорь в крепкий ветер, поднимать стеньги и реи, ловко работать на высоте, накладывать и обтягивать такелаж, лихо взбираться в шторм по вантам и поддерживать на борту чистоту и порядок. Причём на стоянке у берега тренировались недолго: уже через седмицу утром боцманский свисток погнал их к кабестану и Севастьян, напрягая мышцы, наваливался на рычаг, помогая товарищам вытягивать из морской пучины якорь. А потом обмывал его от прилипших кусков илистой земли и крепил к борту. В результате, когда прозвучал свисток отбоя, Сева успел изрядно выдохнуться. Но отдыхать ему и другим новичкам не дали. Садюга боцман с присказкой, что в этой луже самое то морскому делу учиться, погнал их на реи…

К концу первого месяца Севастьян уже почитал себя вполне готовым мореходом. Корабль он знал хорошо, в мачтах не путался и с парусами работал уже достаточно умело. Да и как по-другому? Покрутчик правильно сказал: море берёт первыми самых неумелых. Вот и у них один деревенский увалень свалился в волнение с рея и насмерть разбился о палубу. Тело, привязав к нему каменюку, зашили в парусину и сбросили в море под молитвы капитана. И это стало куда более действенным уроком для остальных, чем все слова до того.

В общем, к концу первого месяца плавания Сева втянулся в однообразие корабельной жизни, и уже не вёлся на подначки бывалых мореходов и не удивлялся их многочисленным рассказам, в которых правды было хорошо если половина.

А ещё парень неожиданно даже для себя самого полюбил чтение. Да-да, в долгие часы меж вахты, если корабль не лавировал, а шёл одним галсом, людям на его борту делать было практически нечего, азартные игры были строго запрещены, и чтение оставалось единственной отдушиной. Для чего на кораблях имелась целая библиотечка (что несказанно удивило Севастьяна, когда он услыхал об этом в первый раз), доступ в которую был разрешён не только командирам, но и простым мореходам. Впрочем, читали всё же отнюдь не все, так как большая часть мореходов была безграмотна, и находила себе иные развлечения, а кое-кто, особенно ирландцы из абордажников, и вовсе предпочитал бренчать на каком-нибудь музыкальном инструменте и петь песни. На этом, кстати, Севастьян с ирландцами и сошёлся. Всё же за долгие годы бродяжничья он много песен выучил. Да и играл тоже неплохо. Ну а языковой барьер преодолелся быстро: ирландцы уже умели кое-как изъясняться по-русски, а Сева быстро выучил некоторое количество ирландских слов и смешил ирландских парней своим "варварским" акцентом. Но петь и плясать весь день он был не готов, и потому с жадностью поглощал одну книгу за другой, скрадывая этим долгие часы плавания.

Между тем каравеллы спокойно и никого не трогая прошли мимо всей Европы и только потом круто повернули в безбрежные дали океана, стремясь пересечь его как можно быстрее. В этих широтах солнце, быстро выкатываясь из-за горизонта, начинало жечь кожу чуть ли не с самого рассвета, так что людям, спасаясь от ожогов, приходилось и в жару носить рубахи, а голову повязывать платками. В такие часы, вспоминая слова покрутчика о тёплой одежде, Севастьян думал, что тот просто посмеялся над неопытным парнем. Какое тут тёплое бельё, когда даже ночью духота не покидала корабль, отчего люди предпочитали спать прямо на палубе, где ветер хоть как-то освежал тело.

Единственной отрадой в эти дни была рыба с крыльями, что, выпрыгивая из воды, сама падала на палубу. Её собирали и жарили в масле, устраивая себе пир живота. Рыба была вкуснющей и, главное, не приедалась. А вот взятые с собой припасы постепенно портились, как и вода, отчего сготовленные коком блюда есть становилось всё невозможней и невозможней. Благо хоть цинга — бич всех моряков — им не грозила. Противоцинговый отвар пили все в обязательном порядке, особенно молодые мореходы, наслушавшиеся историй о вымерших кораблях. Правда, пообтесавшись в последние месяцы, верили им уже не так, как раньше, но оказалось, что как раз в этом старые мореходы не врали и не приукрашивали. В чём молодёжь убедилась сама, когда корабли достигли, наконец, берегов Нового Света и им на глаза попалась небольшая португальская каррака, которая даже не пыталась удрать от них. И понятно, куда ей было убегать, если находившиеся на её борту моряки и без того с парусами уже работать не могли. Так и шли по ветру, в надежде воткнуться в землю раньше, чем все умрут. Вот тут-то молодые мореходы и увидали, что такое цингованная команда. И зрелище это им явно не понравилось.

Путём опроса немногих полуживых моряков выяснили, что португальцам просто фатально не повезло: нежданный шторм сбил их с маршрута, раскидав небольшой торговый караван, после чего они попали в полосу штиля, продлившегося довольно долго. И в результате на борту стали кончаться продукты и вода, а в довершение всех бед вспыхнула цинга. Когда ветер снова задул, уже половина команды валялась бес сил, а остальные поставили паруса и положились на милость божью.

Осмотр показал, что каракка была уже довольно ветхой, так что брать её с собой смысла никакого не было. Так что с неё просто перегрузили все товары (предназначенные как раз для торговли с бразильскими туземцами), пушки, порох, паруса и прочие столь нужные в плавании вещи. А сам кораблик оставили болтаться на волнах, отдав судьбу португальцев на божью милость: до материка было уже недалеко, так что, если не случиться шторма или штиля, то мимо земли они уже не промахнуться и достигнут её вполне ещё живыми. Тащить же их с собой в русский аванпост начальные люди посчитали неоправданно опасным. Наиболее решительные даже требовали потопить португальца, но Лонгин тут проявил своеобразную жалость: бог сам решит, как поступить с положившимися на него.

Оставив каракку своей судьбе, каравеллы вновь вздели паруса и уже спустя несколько дней вошли в устье полноводной реки, на которой и располагался русский торговый аванпост.

Здесь Севастьян, как и все мореходы, хорошо размялся на берегу, попарился в баньке, смывая многомесячные пот и грязь, постирал бельё в крутящемся барабане, весьма удивившем его, но явно привычном для большинства стариков. Ну и порадовал свой желудок свежей пищей.

Здесь же корабли покинуло почти десяток молодых парней, которые, как оказалось, плыли именно сюда на поселение. Местные аборигенки, довольно хорошенькие на вид, должны были стать им жёнами, а они будут выстраивать тут жизнь по русскому образцу и организовывать местных индейцев на нужные для русичей работы, одновременно оцивилизовывая их. Причём были они тут уже не первыми и Сева, пообщавшись с теми, кто давно осел в этих землях, только качал головой от того, как хитро всё было кем-то придумано.

Покинув гостеприимный торговый пост, корабли без происшествий пересекли Атлантику, после чего двинулись вдоль тридцать седьмой параллели, на которой, как своими ушами слышал Севастьян, настоял сам князь Барбашин. Почему — удивлялись даже кормщики и навигаторы. Но, зная, что князь никогда просто так ничего не говорил, следовали его указаниям и старались придерживаться нужной широты насколько позволял ветер.

Кстати, несмотря на то, что днём было всё ещё довольно жарко, Севастьян всё же вспомнил про тёплую одежду и добрым словом помянул своего покрутчика. После тропической жары местные температуры казались холодными, так что, ложась спать, люди потихоньку стали укутываться в тёплые одеяла.

Дни летели за днями и незаметно прошло уже почти пара месяцев с того момента, как корабли покинули гостеприимный берег, так что провизия с водой вновь стали портиться. Правда, этот процесс с приходом в более холодные воды был не так быстр, как в тропиках, но всё равно от свежей воды никто на кораблях уже бы не отказался. Как и о том, чтобы просто побродить по берегу. Об этом мечтали, об этом молились по вечерам. И потому утренний крик вперёдсмотрящего морехода: — Земля! — показался всем божественным откровением. Не успел этот волнующий крик затихнуть, как палуба стала наполняться людьми.

Севастьян уже считал себя опытным морским бродягой, так что не ожидал увидеть берег сразу своими глазами. Он просто вглядывался туда, куда указывал рукой парень в вороньем гнезде, но видел только сгустившиеся у самого уреза воды облака. Что же, без оптической трубы, которой был вооружён вперёдсмотрящий, разглядеть землю было пока ещё невозможно. И здесь Сева сильно позавидовал начальным людям и даже тому же вперёдсмотрящему, которые сейчас внимательно рассматривали горизонт как раз в эти самые подзорные трубы и видели куда больше, чем все остальные.

Зато его слуху стал доступен спор, который завели двое молодых парней, учащихся какой-то навигацкой школы и проходящих на корабле практику.

— Думаешь, это та самая "Терра Аустралис Инкогнита"?

— Нет, согласно Аристотелю, это должна быть громадная земля, уравновешивающая материки севернее экватора. А эта землица на подобное не тянет.

— Да что можно разглядеть с такой дали? Вот приблизимся ближе и увидим.

— Возможно, но готов поспорить, что это не она. Если верить лекциям, то Южный материк лежит во льдах много южнее, а Австралия расположена ближе к Островам Пряностей, до которых, если верить нашим же расчётам, ещё плыть и плыть.

— Ну, так-то да, но если ещё никто не вступал на эти берега, то откуда автор про это знает?

— А вот этого никто не ведает, — пожал плечами юный гардемарин. — Но о знаниях князя слухи сам знаешь, какие ходят. Или думаешь, широту он просто так дал? Вот уверен, что это самая "Терра Аустралис Инкогнита" лежит как раз на ней.

— Так может это всё же и есть её оконечность.

— Вот ты упрямый, Третьяк. Нет, это вряд ли. Князь, давая широту, всяко думал, что мы просто упрёмся в неё. А тут могли и мимо проскочить, не переменись пару дней назад ветер.

— Хорошо, спор так спор. Что ставишь?

— Ты про азартные игры да споры забыл?

— Так мы никому не скажем. Что, забоялся?

— Чёрт с тобой, алтын.

— Отвечаю, — азартно проговорил Третьяк, и они скрепили спор крепким рукопожатием.

Пожав плечами, Севастьян отошёл от борта, понимая, что выяснить, кто же выиграл в этом споре, можно будет очень нескоро. И верно, прошло несколько часов, прежде чем на горизонте вполне отчетливо вырисовалась конусообразная вершина далёкой земли. И чем ближе подходили корабли к ней, тем явственней становилось, что это не легендарный материк, а небольшой остров, покрытый лугами и лесом, но не гостеприимный, так как хороших бухт у него не оказалось и пришлось становиться на якорь в самом удобном из найденных мест. Здесь корабли простояли несколько дней, запасаясь водой и охотясь на местную живность. А также занимаясь рубкой леса для пополнения дров и мелких дельных вещей, так как ни на что большее она пойти не могла, ведь лес этот состоял из невысоких, не больше пары-трёх саженей в высоту местных деревьев, но был настолько густым, что пробираться через него было практически невозможно.

Следующие три недели перед взором моряков опять всё так же плескался лишь безбрежный океан и люди потихоньку начинали ворчать: сколько времени в плавании, а добычи никакой. Такого долгого ожидания у них ещё не было. До открытого бунта дело пока не доходило, но градус напряжённости потихоньку повышался. И сбить его помогло только появление на горизонте этой самой "Терра Аустралис Инкогнита". Хотя и не совсем так, как о том думалось одному князю в Пернове.

Всё же 37 параллель, о которой он помнил благодаря одному французскому писателю, упирается в Австралию не там, где в иной истории возник Пёрт, а ближе к тому месту, где появился город Мельбрун, и если бы эскадра продолжила двигаться по ней, то прошла бы лишние тысячи миль, да ещё бы и пришлось потом возвращаться назад, теряя время. Но лозунг "не держись устава, аки стены" недаром насаждался во флоте с самого верха, так что когда на кораблях углядели, в какую сторону улетают встреченные ими птицы, то решительно переложили руль вслед за ними. И не прогадали, уже на следующий день, после рассвета, вперёдсмотрящие рассмотрели вдали по левому борту высокую гору, обвитую облаками, после чего рулевые стали держать курс уже прямо на неё, наблюдая, как из марева постепенно выплывают чужие берега. Береговая линия простиралась по горизонту далеко на восток и запад, теряясь вдали и не давая никаких сомнений: либо перед ними был очень большой остров, либо они достигли искомого материка.

Гору, послужившую им своеобразным ориентиром, обозвали Туманная, так как её вершина все дни наблюдения была скрыта в тумане или облаках и лишь один раз её увидели всю целиком. На берег высадились с большой осторожностью и то лишь для того, чтобы взять точные координаты. Ведь всё последнее время они шли по счислению, и в расчётах накопилась изрядная ошибка, которую нужно было исправить.

После того, как на всех картах и в журналах появилось обсервованное место, на флагмане состоялся совет капитанов и навигаторов, на котором решали, куда плыть дальше. 37 параллель лежала явно южнее нужного места, а князь сам говорил, что будущая колония должна возникнуть именно на западном побережье, став надёжным торговым узлом на пути из Руси на Острова прянностей. Так что совет капитанов решил вернуться назад до той точки, где береговая линия повернёт на север, после чего и приступить к поиску нужного места.

В результате принятого решение они ещё почти неделю лавировали против ветра, осторожно двигаясь вдоль побережья, пока не достигли устья большой реки. Местность тут была довольно живописная, да ещё и мясом удалось разжиться. Причём на халяву, так как пара больших китов была буквально выброшена на песчаное побережье. Разумеется, о том, чтобы сталкивать их обратно в море мыслей у мореходов даже не возникло. Наоборот, киты были оприходованы самым тщательным образом, и вечером на ужин каждому достался здоровенный кус хорошо прожаренного китового мяса.

Описав и закартографировав побережье, вполне годное для сельского хозяйства, корабли двинулись дальше, обогнув цепочку коварных островов и мыс, после которого австралийский берег наконец-то стал стремительно уходить на север. Встреченное спустя пару дней устье очередной реки, вход в которую затрудняла известняковая отмель, капитаны посчитали всё же куда более удобным местом для будущей колонии. Так что его также тщательно закартографировали и поставили на берегу деревянный крест с надписью, что земли эти принадлежат государю всея Руси. Ну а самой реке дали имя Лебединая. Из-за большой стаи этих гордых птиц, которая резво поднялась в небо при виде лодок с людьми. Причём все увидевшие их был крайне удивлены тем, что лебеди эти были абсолютно чёрного цвета. Такого ведь не только на Руси не встречалось, а и по всему известному миру, чьи границы в последнее время значительно расширились. И скажи кому про такое — не поверят, да ещё и брехуном обзовут, потому как быть такого не может. Но ведь вот оно — летает! Воистину велик господь, создавший такое разнообразие тварей земных, водных и воздушных!

Хорошо отдохнув в месте будущей колонии, набрав свежей воды и поохотившись на странных животных с большими ногами, корабли покинули гостеприимное место и вновь вышли в океан. Уйдя подальше от берега (исследования которого явно не входили в их дальнейшие планы), они легли на курс северо-северо-восток и спустя два десятка дней достигли большого гористого острова, который, если верить расчётам, должен был оказаться искомым островом Ява.

Новость мгновенно разлетелась по кораблям, и настроение команд взлетело до небес. Радовался и Севастьян. Всё же он не просто так на пиратский корабль нанимался. Просто по морям побродить он мог и на обычном торговце. А теперь их затянувшееся плавание было окончено, и впереди предстояло настоящее дело…

Отто фон Пак, временно занявший должность канцлера герцогства Саксония, пребывал в задумчивости и, казалось, ни на что не обращал внимания. А ведь погода, после того как они покинули место ночлега, вновь испортилась, дороги развезло, и лошади глубоко вязли копытами в грязи. Ехать становилось всё тяжелее, но фон Паку было не до этого. Его мысли занимал разговор, состоявшийся в оставленной им поутру придорожной харчевне.

Он как раз спустился позавтракать, когда к его столу подошёл неброско, но опрятно одетый молодой человек, представившийся как Максимилиан фон Штирлиц. Отто тогда очень удивился, ведь про род фон Штирлицев он ничего не слыхал, но молодой человек с усмешкой добавил, что он первый фрайхер в нём, поэтому род и не на слуху. По крайней мере, пока. На что фон Пак только хмыкнул и поинтересовался, чем он может служить столь достойному господину.

Фон Штирлиц загадочно улыбнулся и присел за его стол, не спрашивая соизволения. Отто на это только поморщился, ну что ещё можно было ожидать от вчерашней деревенщины? Впрочем, как оказалось, очень многого. И главное — больших неприятностей. Непринуждённо болтая, этот новоиспечённый фрайхер выдал такое, о чём знать просто не мог. Об этом вообще никто посторонний знать не мог, так как число посвящённых было строго ограничено.

— Ну что вы так смотрите, дорогой Отто, — улыбаясь, произнёс гость, смотря прямо в глаза фон Паку. — Вам разве не известна старая поговорка: что знают двое — знает и свинья? Или думаете, как меня лучше прирезать? Напрасно. Там, за дверью, прячется десяток крепких молодцов, которые быстро скрутят вас, если мы не договоримся. И не думаю, что герцог Саксонии будет рад услышанному от вас. Вы же знаете, какие мастера заплечных дел собраны в подвалах герцога. У них заговорит даже мертвец! А герцогу вряд ли понравится, что его бесцеремонно водили за нос.

— Что вы хотите? — настроение у Отто рухнуло ниже земли, да и есть уже не хотелось, хотя принесённые разбитной девахой блюда пахли просто изумительно.

— Всего лишь лёгких корректур вашего плана. Скажем так, у нас есть свои интересы, которые, как оказалось, пересеклись с вашими. И раз вы уже начали действовать, то мы бы не хотели тратить силы и ресурсы на подобное, однако ваш провал в подобном случае больно ударит и по нам. Так что мы в некотором роде товарищи по несчастью.

— Вы всегда говорите "мы", а не "я", — усмехнулся немного пришедший в себя фон Пак. — Но кто эти "мы"?

— Зачем вам это знать? Как говорят в народе: "меньше знаешь, крепче сон". Ну ладно, ладно, — примирительно поднял обе ладони вверх фон Штирлиц. — Скажем "мы" — это группа высокопоставленных вельмож, не совсем согласных с имперской политикой. Ваше противостояние против Фердинанда нас более чем устраивает, и мы готовы оказать вам любую посильную помощь. В разумных приделах, разумеется.

— А взамен?

— Взамен нам понадобиться всего лишь ваша лояльность при решении некоторых вопросов. И не думайте, делу лютеранства, которому вы столь преданы, мы угрожать не собираемся.

— И что вы хотите сейчас?

— О, пока немного…

Отто фон Пак с интересом смотрел на своего собеседника, мучительно соображая, в чём же всё-таки истинный интерес его нанимателей. Лично он с самого начала понял неизбежность столкновения партии реформ с Карлом V и готовился к этой борьбе. Видя, что сильные мира сего не спешат заключать союзы, он и придумал эту байку про то, что Фердинанд Австрийский, курфюрсты Майнца, Бранденбурга и Саксонии, герцог Баварии и другие католические правители заключили 15 мая 1527 года в Бреслау союз для уничтожения приверженцев нового учения. В Дрездене за четыре тысячи гульденов он изготовил поддельную грамоту об этом союзе, будто бы выкраденную у католиков, и убедил курфюрста Иоанна Саксонского в её подлинности. 9 марта 1528 года был, наконец-то, создан настоящий союз, направленный против католиков, и лютеране стали собирать войска, ожидая неминуемого, как им казалось, вторжения. А поскольку нападение на реформаторов согласно придуманного им "плана", планировалось после завоевания Фердинандом Венгрии, то сам Пак был отправлен к Янушу Запольяи, уже коронованному к тому моменту венгерским королём Иоанном I, для согласования совместных действий против Габсбургов. Ситуация стремительно катилась к вооружённому столкновению и, казалось, ещё чуть-чуть и вопросы, отложенные на Шпейерском сейме 1526 года можно будет разрешить в пользу сторонников реформ куда более кардинально.

И тут выяснилось, что его тайные планы не такие уж и тайные. Да, сейчас эти неизвестные вельможи стоят на его стороне, но что будет завтра? На кого можно положиться, если даже в столь малой среде заговорщиков всё равно нашёлся тот, кто предал? И что делать теперь? Хватать этого фрайхера нет никакого смысла. Конечно, фон Пак тоже ехал не один, но в стычке отряд на отряд слишком многое решает случай. А при проигрыше, как ему прямо сказали, его просто сдадут либо Георгу Саксонскому, либо Филиппу, ландграфу Гессенскому, на которого и сделал ставку фон Пак. А вот возможное сотрудничество давало интересные варианты. Так что смысла в кровопролитии он не увидел и достаточно тепло распрощался с фон Штирлицем. После чего и продолжил свой путь.

Но мысли продолжали терзать разум. Он не понимал выгоды неизвестной стороны, и это больше всего нервировало его. Холодная капля, упавшая ему на лицо, оторвала его от мрачных мыслей, заставив оглядеться. Погода совсем испортилась, и по всем приметам вот-вот должен был грянуть ливень. Так что нужно было срочно искать место для остановки.

— Эх, сейчас бы такой костёр разжечь, чтоб заполыхало на весь свет, — мечтательно проговорил секретарь фон Пака, кутаясь в тёплый плащ, и Отто словно молнией ударило. Ему показалось, что он понял желание неведомых вельмож! Им плевать на веру! Им нужно, чтобы заполыхала Империя, как несколько лет назад. Чтобы вновь по имперской земле туда-сюда бродили воинские отряды, и лилась кровь. И не говорите, что он планировал нечто подобное. Он исходил из святого дела реформации, а неизвестные ради личной наживы.

Но отступать уже было поздно, так что фон Пак продолжил своё путешествие, даже не догадываясь, что только что выиграл у судьбы настоящий джек-пот…

Плохо, когда твоим врагом становится человек обласканный государем и облачённый немалой властью. Но и терпеть всё возрастающее мздоимство Мисюрь-Мунехина дьяк Феоктист, сын подьячего Болта, больше не мог. Особенно если из-за этого доходное место, присмотренное для себя любимого, ушло другому. Вот только выбирая, кому жаловаться, поставил он не на ту фигуру и с той поры жизни ему во Пскове не стало. Государев дьяк имел в городе больше власти, чем даже князья-наместники, которые менялись каждые два года, а он оставался. И оттого пришлось Феоктисту в скором времени покинуть псковские пределы, да положиться на помощь немногочисленных доброжелателей, что ещё не отвернулись от него и его семьи. Но, как оказалось, даже в Москве слово Мунехина значило много, и мало кто хотел бы пойти ему встречь. И слава господу, что среди этого малого количества был такой человек, кк государев дьяк Лука Семёнов, чей зять — князь Барбашин — у самого царя в любимцах ходил. А ещё за то, что именно ему-то изрядно поизносившийся за последнее время Феоктист оказался ко двору. Точнее не ему самому, а его зятю, которому нужны были люди, смыслящие в корабельном деле. И, что самое главное, гнева всесильного дьяка, который и на иных Рюриковичей государю нашёптывал, князь не боялся. Хотя Феоктист честно ему про конфликт рассказал. Князь тогда внимательно его выслушал и отправил восвояси, отчего пскович даже решил, что дают ему от ворот поворот. Но спустя месяц примчался к нему на двор, что снимал он в московском предместье, гонец, требующий явиться пред князевы очи.

Как потом Феоктист узнал, князевы люди о нём во Пскове справки наводили: что да как, да чем дышит человече. И вот, дождавшись этих сведений, князь и предложил бывшему псковскому дьяку должность. Да какую! Большой дьяк Корабельного приказа. Выше него в котором были только сам князь, да царь-батюшка.

Но когда Феоктист соглашался на должность, он даже не представлял себе на что подписывается. Точнее, думал, что на новом месте всё будет так же, как и в других подобных заведениях. А то, что князь всякие сказки рассказывает, так это для проформы, скорей всего. И только вступив в должность, понял, как сильно он ошибался.

Это ведь только звучит просто — Корабельный приказ. Вот только сами корабли оказались совсем не главной его головной болью. Первые годы существования приказа шли постоянные реформы, его структура оттачивалась рядом нововведений, а также иноземных заимствований, в первую очередь у англицких немец, уже имевших, как оказалось, довольно неплохую структуру военно-морского управления. Однако большая часть придумок шла только от князя, и никто не мог сказать, откуда он их брал. И ныне в приказ входили следующие отделы:

Финансовый — занимался морским бюджетом и выплатой жалования;

Адмиралтейский — управлял адмиралтействами и флотскими складами;

Разведывательный — занимался сбором сведений везде, куда мог дотянуться;

Материально-технический — делившийся на два подотдела: провианта, что покупал и выдавал продовольствие, и хозяйственный, на котором висели остальные запасы, необходимые кораблю в походе, включая и обмундирование;

Подрядный — заключал контракты на поставки сырья, материалов и предметов снабжения на нужды флота и судостроения;

Кадровый — вёл контроль и учёт флотских и судостроительных кадров на государевых плотбищах;

Оружейный — вёл контроль производства, приёмку и поставку артиллерии, ручного оружия и боеприпасов;

Кораблестроительный — управлял делами судостроения;

Лесопроизводственный — управлял лесным хозяйством и контролировал качество поставляемой древесины;

Гидрографический — составлял и издавал морские карты, и осуществлял промер морских глубин в местах действия флота;

Лекарский — занимался флотским здравоохранением;

Ревизорский — занимался внутренней ревизией в приказе;

И на каждом отделе нынче сидел свой дьяк и пара-тройка подьячих, под которыми была ещё куча людей, которые занимались делами флота на местах. Ведь в той же Ливонии сейчас создавались Заповедные леса, засеиваемые деревьями лучших сортов, на долгосрочную перспективу, и откуда предстояло брать древесину для строительства кораблей, да закладывались новые государевы плотбища в строящемся Балтийске.

Свои проблемы создавали сушильни, что в огромных количествах создавались у побережья. Сухое дерево требовалось для кораблей, которых строили всё больше, и оттого его стало хронически не хватать. При этом один из главных указов главы приказа как раз и требовал, чтобы корабельное дерево было сухим и для того складировалось бы под крышами, где лежало бы минимум два года, причём раз в полгода оно перебиралось бы и переворачивалось.

Да и транспортировка стволов к морю была тоже делом не простым. За самосплав князь в первые года перепорол немало чиновного люда, требуя возить брёвна исключительно на насадах. Но и теперь нет-нет, да и находились "умные" головы, что гнали лес дедовским способом. Вот только на таких умников находились свои разумники. Припрётся в приказ человечек незнаемый, да предъявит бронзовую звезду с номером и доложит о творимом безобразии, подписавшись "агент номер такой-то". А ведает сей тайной кроме князя только он — Феоктист — да княжеский человек Лукьян, никакого отношения к приказу не имеющий. Зато очень интересующийся теми, кто за "тайных агентов" интерес проявлять начинал.

Так что шутить с доставкой древесины в последнее время мало кто уже пробовал. Как и вообще с поставками для флота. Тут ведь не только прибыль, тут всё нажитое потерять можно было разом, ибо составляя ряд, приказ прописывал в нём огромные штрафные санкции за несоблюдение его условий. Поначалу Феоктисту казалось, что связываться с приказом в таких условиях никто не будет, но оказалось, что он был неправ. Просто потому, что многие направления взяли на себя сам князь и его родичи да други ближние, в вотчинах которых и создавалось многое из того, что для нужд флота было надобно. А видя, как серебро от казённых поставок обогащает не их, многие знатные люди да богатые купчины пожелали присоединиться к данному потоку, тяжести наказания не убоявшись. Ведь для судостроения и поддержания флота в боеготовом состоянии кроме качественной древесины требовалось множество самых разнообразных материалов — железо, порох, артиллерия и боеприпасы к ней, пенька, лен, смола, продовольствие и многое, многое другое. Одни те же пушки строящийся флот потреблял в совершенно неприличных количествах. Настолько, что построенные в последний год ударными темпами большие корабли стояли без артиллерии. А про ядра да дробосечное железо и вовсе говорить не приходилось.

И на всё это приказу от казны выделялись деньги. Огромные деньги, контролировать которые требовалось в первую очередь, ибо загребущие ручки не только подрядчиков, но и служек так и тянулись к этому серебряному потоку, в надежде ответвить небольшой ручеёк в свой карман.

Но главной головной болью Феоктиста в последнее время стал всё же не финансовый, а кадровый вопрос. Флоту просто катастрофически не хватало всех: капитанов, навигаторов (которых в последнее время всё чаще переиначивали в штурманов), боцманов и простых мореходов. Флот рос. И требовал всё больше рук. Причём если на шхуну хватало пятнадцати мореходов, то для той же каракки их требовалось уже двести пятьдесят, и это не считая пушкарей и абордажной команды. Новые галеоны были менее прожорливы, но и на них нужно было сыскать по полсотни мореходов на каждый. А где их взять, если торговый флот тоже рос как на дрожжах? Только из крестьян да посадских набирать.

Вот и побрели по всей Руси вербовщики, завлекать людей на царский флот. Ряд предлагали стандартный, на пять лет, с достаточно чётко прописанными правилами и обязанностями. И нельзя сказать, что желающих было много, но Русь страна обширная! Тут один желающий, там двое — а на выходе полная команда в полсотни человек. Которую сразу же везли во флотские центры первичной подготовки, во время которой будущих морских волков учили работать с такелажем, лазать по вантам и канатам, а ещё и грамоте. Ибо флот, как говаривал князь, это совокупность самых современных технологий, допускать к которым необразованного человека можно, но глупо.

А по окончании "курса молодого морехода", как сам же князь и обозвал происходящее в центрах, завербованные целовали крест и приносили присягу на верность царю-батюшке, после чего в чине морехода 2 статьи направлялись во флотский экипаж, созданный в каждой военно-морской базе для проживания корабельных экипажей в зимние месяцы. И уже там распределялись на боевые корабли.

Но мореходы это одно, а вот канониры — совсем другое. Этих учить нужно было куда большему и куда дольше. Ведь артиллеристы должны были знать очень многое: от устройства пушки, до устройства и назначения снарядов, трубок и взрывателей. А уметь ещё больше: обращаться с пушками и наблюдать за их исправным состоянием, правильно и быстро исполнять обязанности всех номеров при орудии, наводить орудие при всех условиях и всеми способами, давать направление по вспышкам от выстрелов, по поднимающейся от выстрела пыли и по дыму рвущихся снарядов. И ещё многое, многое и многое.

И это многое привело к тому, что построенные за прошедшую зиму три новых галеона никак не могли войти в кампанию, так как до сих пор не имели ни пушек, ни достаточного количества канониров. Да и с командным составом была напряжёнка. Единственное светлое пятно было в том, что в этом году ожидалось возвращение из похода экспедиции Гриди Фёдорова, с которым должна была вернуться большая группа молодых командиров, прошедших огромнейшую практику. Вот только флот на этих четырёх галеонах не закончится и головной боли у Феоктиста в ближайшие годы не убавится.

Но оглядываясь назад, дьяк понимал, что ни за что не променял бы свершившиеся в его жизни перемены на прошлую спокойную жизнь. И дело даже не в жаловании, которое было весьма достойным, а в том, что сама работа ему стала по душе. Да и размах! Что он ведал во Пскове? Дела порубежные. А тут, через разведывательный отдел, он видел практически ясную картину всего мира, "держал руку на пульсе", как говаривал князь, событий, происходящих в тысячах вёрст от Москвы и организовывал мероприятия, которые позволяли царю-батюшке вести свою дипломатическую игру по всему миру. И не беда, что за длинный язык ему обещана смерть его самого и его близких. Новая жизнь вполне соответствовала его амбициям. И это дорогого стоило.