Колония лжи

1 КАЙ

Лучше двигаться. Дождь — тоже хорошо; когда замерз и промок, остальное ощущается не так остро. Грудь все еще сжимает, но когда идешь быстро, как я сейчас, приходится дышать, и сердце должно биться.

Я не сдамся. Нельзя.

Шэй, я найду тебя.

А потом? Что потом?

«Потом» может подождать. Сначала надо найти ее.

А вот и та лужайка над скалами, где Шэй уснула, прислонившись к моему плечу, когда мы поднялись от берега. Ноги как ватные.

Я все еще чувствую ее тепло, запах ее влажных после водопада волос.

Двигайся. Шевелись.

Начинаю спускаться прямо со скалы, не там, где мы поднимались. Дождь прекратился, но нога поскальзывается на мокром камне.

Мчусь вниз, раскинув руки, и пальцы цепляются за трещину. Острая боль пронзает ладонь, но я держусь. Пытаюсь отыскать какую-то опору для ног, нахожу выступ, и давление на руку немного ослабевает.

В голове словно эхо крика, какое-то подобие звука, вроде такого, как вчера, когда я стоял у обрыва за домом.

— Келли? Не беспокойся, я в порядке.

Уже осторожнее продолжаю спуск. Внизу осматриваю руку — ничего страшного, обычный порез и немного крови. Пустяк. Хотя, будь здесь мама, она бы уже дезинфицировала рану и накладывала повязку. Вспоминаю, как порезался в ее комнате о разбившегося стеклянного медвежонка Келли и как мама перевязывала царапину. Она еще сказала тогда, что хотела бы, чтобы все мои раны было так же легко лечить. Но они только хуже и хуже с каждым разом.

Сейчас отлив, и море отступило от берега дальше, чем в то утро, когда мы высадились здесь из лодки, но волны выше. Подождать, пока успокоится? Я в нерешительности смотрю на воду.

Двигайся, шевелись.

Снимаю футболку и джинсы, засовываю их в пластиковый пакет и кладу в рюкзак к продуктам и бутылке с водой, всему тому, что прихватил из дома.

Ступаю одной ногой в воду и невольно вздрагиваю — как же холодно! Чем быстрее, тем лучше, верно? Я иду дальше, туда, где глубже, и, набрав полные легкие воздуха, ныряю. От холода захватывает дух. Раскидываю руки и плыву, а тело требует закутаться во что-нибудь теплое и согреться. Движения получаются скованные и неловкие. Бухточка остается позади, дно далеко внизу, и море все неспокойнее. Пещера где-то дальше, слева, но выдержать курс трудно — течение относит меня вправо, дальше от берега, в открытое море.

Каждый гребок стоит сил. Перед глазами прыгают круги. Я на мгновение уступаю морю, покоряюсь его воле — пусть несет, куда пожелает. Мысли скачут и разбегаются. Мама… Келли… Шэй… их лица мелькают и уносятся, пропадают…

НЕТ!

Я вздрагиваю и открываю глаза. Это уже не эхо, а крик.

— Так, Келли, так. Двигаем дальше.

Я снова плыву, забирая все круче влево. Течение постепенно слабеет, и море начинает успокаиваться. В тени скал замечаю темное пятно и плыву к нему.

2 КЕЛЛИ

Кай забирается на камень у входа в пещеру, вытягивается и лежит, отдуваясь и не двигаясь. И я чувствую себя так же, словно тоже задыхаюсь, и сердце у меня колотится так же быстро. В какой-то момент он просто остановился, закрыл глаза и отдался течению, которое уносило его в море, все дальше от острова.

В этот раз он точно меня услышал и даже вздрогнул, когда я крикнула, чтобы плыл к берегу. Вот тогда мне и стало по-настоящему страшно, ведь люди слышат меня лишь перед самой смертью. Неужели и он тоже…

Я так сосредоточилась на брате, на его дыхании, что поначалу даже не замечала кое-чего еще. Позади нас, в глубине пещеры… Лодка? Она совсем не похожа на ту, что доставила нас на остров: та была тяжелая, грубая, а эта белая, легкая, обтекаемая. Паруса спущены, но сомнений нет — там, в пещере, парусная лодка.

Вокруг тихо. Есть ли здесь кто-то?

Рядом шевелится Кай. Он еще не отдышался, но уже сел. Его глаза, должно быть, привыкли к темноте, потому что брат осматривается и, увидев лодку, подается вперед.

Вода в пещере почти неподвижная. Кай соскальзывает с камня и в несколько гребков подплывает к лодке, забирается на камень рядом с ней.

— Эй?

Ни звука в ответ.

Брат дрожит сейчас еще сильнее, руки и ноги покрылись гусиной кожей. Он снимает рюкзак, достает пакет с одеждой, с трудом натягивает ее на себя.

— Эй? — снова окликает Кай и вдруг накрывает ладонью нос и рот, как будто почувствовав какую-то вонь.

Я проскальзываю в лодку.

Долго искать не приходится. Трое детей, все с рыжими волосами. Рядом с ними женщина, тоже рыжеволосая. Глаза открыты, но уже ничего не видят; под телами темная, запекшаяся кровь. Все они умерли какое-то время назад.

И тут же… Кто это сидит? Мужчина. Живой. Наверное, высокий, но сейчас скрючился, обхватил колени и тихонько мычит что-то, закрыв глаза и раскачиваясь взад-вперед.

Вы меня слышите? — спрашиваю я. Никакой реакции, даже не моргнул. Значит, либо не обращает на меня внимания, либо не умирает.

Кай поднимается по короткой лесенке, заглядывает в лодку и еще сильнее бледнеет.

3 КАЙ

Я откашливаюсь.

— Привет. Можно подняться?

Ответа нет. Только плещется тихо вода да кричат, кружась над берегом, птицы. Мужчина в лодке как будто не слышит меня и, мыча без слов, раскачивается рядом с останками своей семьи. Я стараюсь не смотреть в ту сторону, но взгляд снова и снова возвращается к ним.

Я видел мертвых разного возраста и пола и сам носил безжизненные тела к костру — сначала в Ньюкасле, потом в Киллине. Я закрывался, старался не обращать внимания, не думать, кем они были, и только делать, что нужно, но они всегда возвращались в самые неподходящие моменты, мелькали в уголках сознания, являлись в ночных снах.

Но здесь другое. Мужчина положил их у своих ног, на палубе, и они уже пролежали так какое-то время. Тела начали разлагаться, в воздухе отвратительная вонь, и я знаю, что все это останется со мной, впечатается в мои чувства и сохранится в уголках памяти, посещать которые я не хочу, но куда, однако, снова и снова заглядываю.

Лодка стала мавзолеем, и мне хочется уйти. Но я не могу оставить незнакомца. Находясь здесь какое-то время рядом с мертвецами, он не заболел, а значит, как и у меня, у него иммунитет. Брошу его, и он наверняка умрет от голода и жажды, один, в компании своих призраков.

Я забираюсь в лодку и, обойдя мертвецов, подхожу к нему. Худые плечи, темные волосы. Голова опущена.

— Как вас зовут?

Он не смотрит на меня, не отвечает, но как будто замирает на мгновение.

— Я Кай.

Поворачивает чуть-чуть голову. Бросает взгляд и тут же отворачивается.

Пробираюсь ближе, сажусь так, чтобы он оказался между мной и поручнями.

— Ваша семья? Сочувствую.

Не отвечает. Продолжает мычать, но чуть громче, как будто хочет заглушить меня.

— Пить хотите? — Я достаю из рюкзака бутылку с водой, протягиваю, трогаю его за плечо. Он вздрагивает и смотрит на меня. — Держите. — Подношу бутылку ему ко рту, наклоняю, и вода проливается на губы. Он облизывает губы, отклоняет голову назад, но я не сдаюсь и бутылку не убираю. Он невольно делает глоток, кашляет, отворачивается и шепчет:

— Нет, не надо. Я жду, когда умру. Это не поможет.

— Вы ведь не больны, да? — Он едва заметно кивает. — У вас, наверное, иммунитет. Как у меня.

Не отвечает. Снова обхватывает колени, раскачивается…

Я прислоняюсь к поручням. Помочь ему нельзя, как нельзя даже представить, насколько ему тяжело. А потом во мне словно вскипает кровь, мышцы напрягаются, вырываясь из тела, красная пелена ярости застилает глаза. Что они сделали с этой семьей, с Келли, с тысячами людей, тела которых я носил к кострам? А что там сейчас, в Шотландии, в Англии? Наверное, еще хуже.

И кто-то же устроил это все. Виновата не природа, не очередная мутация гриппа, не новый вирус, принесенный москитом или обезьяной из леса. Кто-то сделал так, чтобы это случилось.

С моих губ срывается проклятие.

Незнакомец поворачивается и смотрит на меня. Он больше не мычит.

А я не могу остановиться, я ругаюсь и бью, бью, бью рукой по палубе.

— Так не должно было случиться. С вашей семьей. С вами. Со мной. Со всем миром! Это несправедливо!

— Это я виноват, — говорит он. — Салли уже давно хотела уехать. — Голос хриплый, и я снова протягиваю ему бутылку. На этот раз он не отказывается, пьет, потом возвращает мне. — Я не соглашался, думал, все как-нибудь уладится, найдут лекарство, и все будет в порядке. А потом, когда она все же уговорила меня, было поздно. Дети заболели, когда мы не прошли еще и полпути.

— И что вы собираетесь с этим делать?

— Что собираюсь с этим делать? Вы о чем?

— Послушайте меня.

Он качает головой, снова обхватывает колени, начинает раскачиваться и мычать.

Но я все равно рассказываю: о Шэй, кто она такая и как выжила, и почему мы приплыли на Шетленды. О болезни, которая началась здесь, в подземной лаборатории. Как Шэй, узнав, что она носитель, ушла на базу ВВС и там сдалась. Что нам нужно теперь убраться с острова, вернуться в Шотландию и постараться привлечь виновных к ответу.

Пока я говорю, он на меня не смотрит и вообще как будто притворяется, что ни меня здесь нет, ни его здесь нет, и вообще ничего нет.

Заканчиваю. Мы оба молчим. Долго.

Потом он перестает раскачиваться и, не поднимая головы, говорит что-то себе в колени, глухо и неразборчиво.

— Что?

Он поворачивается ко мне — бледный, как и раньше, но в тусклых глазах заметна искра — может быть, злости.

— Бобби. Меня зовут Бобби. — Он протягивает руку, и я крепко ее пожимаю.

Бобби наклоняется ко мне и плачет.

4 КЕЛЛИ

Вместе они переносят мертвых в маленькую спасательную шлюпку. Кай старается помочь, Бобби упирается, твердит, что сделает все сам, суетится: младшего, мальчика, кладет на мать, девочек по обе стороны от нее, приносит их любимые игрушки. Потом заботливо, дрожащими руками накрывает их одеялом, которое смачивает бензином. Глаза у Бобби сухие, как будто пролитые недавно слезы были последними, но у Кая они катятся по щекам, и держится он из последних сил.

Ближе к сумеркам Бобби заводит мотор, и лодка выходит из пещеры и идет в море со спасательной шлюпкой на буксире. Поднялся ветер, волны разыгрались. Отойдя достаточно далеко от берега, Бобби подтягивает спасательную шлюпку. Теперь ему требуется помощь, потому что сделать все своими руками ему не хватает духу.

Кай чиркает спичкой, поджигает самодельный факел, поднимает его над головой и бросает в шлюпку. Убедившись, что пламя занялось, они снимают шлюпку с буксира и отталкивают се веслом.

Огонь взмывает в небо.

Потом они ставят парус: Бобби знает, что нужно делать, и отдает команды, а у Кая есть силы, и он в состоянии эти команды выполнить. Ветер крепкий и ровный, в ясном небе сияют звезды, и мы плывем сквозь ночь и следующий день — в Шотландию.

5 КАЙ

Гавань Сент-Эндрюса выглядит пустынной. Лодка Бобби мягко упирается носом в пирс. Я пробираюсь вдоль борта, разматываю веревки и набрасываю их на сваи.

Мы заранее продумали, что скажем береговой охране или кому-то еще, но власти, похоже, обращают внимание только на тех, кто пытается выйти в море. Кроме местных здесь никого.

Теперь, когда мы пришвартовались, Бобби не спешит сходить на берег. Он спускается в каюту, и через некоторое время я следую за ним. Он ходит туда-сюда, берет какие-то вещи, потом кладет их на место. Услышав шаги, поворачивается, видит меня и говорит:

— Надо было и ее сжечь.

— Тогда бы и нас здесь не было.

Бобби судорожно вздыхает.

— Не было бы. А теперь мне надо что-то делать. — Он выдвигает ящик, достает ключи и кивает в сторону лестницы: — Идем.

Бобби сходит с лодки, и мы шагаем по пирсу. Он не оборачивается. Если не считать криков чаек, здесь полная тишина. Людей не видно. За причальной эстакадой расположена автостоянка.

— Сюда. — Бобби указывает на полноприводный внедорожник и нажимает на брелок. Машина отзывается, мигает и гудит. Мы садимся, Бобби заводит мотор и качает головой.

— Как-то даже странно, что она так здесь и осталась. Что можно вот так запросто сесть и завести брошенную машину.

— Сколько она простояла?

— Я уже потерял счет дням, но не очень долго. Хотя прошла целая жизнь… четыре жизни. За минуту.

Я ничего не говорю — сказать-то, в общем, нечего.

Едем по пустынной дороге. Других машин нет, но брошенные встречаются, и нам приходится их объезжать. Светофоры не работают — может, нет электричества? Повсюду, куда ни глянь, темно и тихо.

На перекрестке Бобби начинает поворачивать влево, но останавливается в нерешительности и после недолгой паузы сдает чуточку назад и поворачивает вправо.

— Планы меняются. Поедем в паб.

— В паб?

— Сегодня поминки. Да уже и завтра скоро.

Останавливаемся перед большим старым кантри-пабом. Холодным и темным. Солнце почти село. Мы выходим из машины, подходим к двери — замок. Я заглядываю в окно, но в сумрачных тенях ничего не видно.

Бобби подбирает с земли кирпич — обычно такими подпирают дверь в солнечный день, — пожимает плечами и стучит в дверь.

— Без стука ведь не принято, — говорит он и разбивает кирпичом окно.

Мы вынимаем из рамы осколки стекла и забираемся внутрь. Снаружи уже почти темно, внутри еще темнее, и мы стоим, ждем, пока глаза привыкают к сумраку.

— У них здесь свечи, их ставили к обеду. — Вытянув руки, Бобби проходит от двери к столам, и мы собираем несколько штук. В ящике за столом он находит спички, чиркает, и тоненькое пламя трепещет над дрожащими руками. Я подношу свечу, и огонек перескакивает на фитилек.

— Садись. — Я толкаю Бобби к барному стулу, а сам иду за стойку. — Что будешь?

Свою историю Бобби рассказывает за пинтой горького. Голос твердый, и руки уже не дрожат, когда он зажигает четыре свечи. Одну — за Салли, которая, когда он встретил ее в этом самом баре дюжину лет назад, изменила всю его жизнь. Одну — за их первую дочь, Эрин, мечтательницу и фантазерку, так похожую на мать. Одну — за Мэдди, неисправимую непоседу и шалунью. И одну — за Джексона, еще маленького, которого они только-только начали узнавать.

Я слушаю и не понимаю, как он может. Как может сидеть и говорить, а не кричать, не бушевать от ярости. Мне так хочется встряхнуть его, заставить найти тот гнев, который поможет ему идти дальше.

Как мой гнев помогает мне.

6 КЕЛЛИ

Кай забылся тревожным сном. И сном, должно быть, нехорошим. Вздрагивает, вертится… Жаль, не могу его разбудить.

А если б я могла спать, какие сны снились бы мне? Впрочем, никакие кошмары не могут быть страшнее того, что я вижу здесь и сейчас. Оставляю Кая, вылетаю из дома Бобби. Солнце еще не появилось, но небо уже начало светлеть.

Судя по дорожным указателям, это место называется Сент-Эндрюс. Дом у Бобби большой, внушительный; есть еще одна машина — красная, спортивная — и та самая парусная лодка. Много красивых вещей, красивая семья, праздники и отпуски — у него было все. Улыбающиеся лица жены и детей в рамочках на стенах — они в купальниках на песчаных пляжах, на лыжах в снегу.

Но ей ведь нет дела до того, кто ты? Богатый или бедный, молодой или старый, любимый или ненавидимый. Ей все равно, откуда ты и какой у тебя цвет кожи.

Весь город пустой и темный. Нет электричества. Тишина. Тишина, когда не слышно людей. Но птицы кричат, и прибой шумит, и собаки лают.

Те люди, которые все-таки попадаются, молчат — они мертвы. Большинство лежат дома, на кроватях и диванах, вместе или поодиночке. Одни умерли раньше, другие позже. Никто за ними не приходит, никто не уносит их к костру и не сжигает. Их просто оставили гнить там, где они скончались.

Но все-таки умерших не так много, как можно было бы ожидать, исходя из количества домов в городке. Кто-то успел уехать?

И где те, как Кай и Бобби, у кого иммунитет? Интересно. Я присматриваюсь повнимательнее, но нет, никто не шевелится. В таком месте выжившие должны быть обязательно, что-то около пяти процентов, как говорили на той видеоконференции в Ньюкасле.

Куда же они подевались?

7 КАЙ

Я бегу. Бегу так далеко и быстро, как только могу, но все равно недостаточно быстро. Я слышу Шэй, она зовет меня, умоляет о помощи.

Она во мне и вне меня, здесь и там — везде. Боль и страх в ее голосе разрывают меня изнутри, так что моих сил хватает только на то, чтобы не кричать.

Но не это самое худшее.

Я не бегу к Шэй — я убегаю от нее.

Сбрасываю одеяло. Я весь в поту. Шторы раздвинуты, и в окна ярко светит солнце. Должно быть, свет и разбудил меня, чему я только рад. Сердце колотится и сил не осталось, как будто я действительно всю ночь бежал. Поднимаюсь, подхожу к окну, смотрю пустым взглядом вдаль.

Сон не уходит. Я слышу голос Шэй, как будто она здесь и просит о помощи. Ее голос у меня в голове, и меня тошнит от него. Она ушла, обманула и ушла. Я не прогонял ее. Но разве я не должен был заботиться о ней и беречь ее? И разве теперь ей не грозит опасность? Я чувствую себя так, словно подвел ее, словно сделал наяву то же, что и во сне, — убежал от нее.

Где она? Во мне поднимается паника. Я уже опоздал с Келли и теперь должен найти Шэй и помочь ей, пока еще не поздно.

Снизу доносится какой-то шум — должно быть, Бобби проснулся. Прошлой ночью я привез его сюда, к нему домой, помог войти. Он не захотел подниматься наверх и устроился на диване, а меня отправил в комнату для гостей.

Спускаюсь. Бобби в гараже, снимает с полки какой-то ящик. Открывает, оглядывается через плечо.

— Хорошо спалось?

— Вообще-то, не очень.

— Сны?

Я киваю.

Бобби вынимает из ящика что-то вроде походной плиты, и она громко лязгает, ударившись о металлическую полку. Он морщится, опускает плиту на пол, трет виски.

— Перебрал вчера пива. Но зато спал мертвым сном. — Он говорит это так, словно хочет вернуться туда — по-настоящему и навсегда.

— Нам нужен план, — говорю я. — По крайней мере, мне нужен.

— Да. Но сначала надо выпить чаю.

Я беру плиту, возвращаюсь следом за ним в дом и прохожу в кухню. Воняет здесь сильно — холодильник и морозильник заполнены испорченными продуктами. Интересно, давно ли отключили электричество? Роемся в шкафах, в буфете, находим консервированные бобы, крекеры, чай, молоко длительного хранения.

Выходим из дома. Бобби зажигает плиту, уходит на кухню и приносит чайник, чашки и приемник на батарейках, который передает мне.

— Попробуй найти что-нибудь, пока я буду готовить.

Включаю. В приемнике только треск. Батарейки сели. Прохожусь по станциям — ничего, только помехи. Смотрю на Бобби.

— Жуть, — говорит он. — У меня там настройка на местные — музыка и все такое. Попробуй что-нибудь другое.

Медленно кручу ручку. Бобби разогревает бобы и протягивает мне чашку чая. Внезапно шум в приемнике сменяется голосом, чистым, ясным и спокойным. Бинго! Голос женский, знакомый, это диктор Би-би-си, хотя имени вспомнить не могу. Вот только на обычный новостной выпуск это не похоже. Смысл доходит не сразу.

…контакта с другими. Если вы заболели, оставайтесь на месте, там, где находитесь. Не ищите медицинской помощи. Причина эпидемии не установлена, и лекарства от заболевания нет. Если вы попытаетесь покинуть карантинную зону, вас могут остановить с применением силы.

Если у вас иммунитет, обратитесь к властям карантинной зоны — после проверки вас определят на обязательные работы.

Все выжившие должны незамедлительно доложить о себе военным. Эти люди представляют собой опасность для общественного здоровья.

Повторяю.

Это сообщение автоматизированной системы оповещения для жителей Шотландии и северной Англии. Вся территория Шотландии к северу от Глазго объявлена карантинной зоной. К югу от Глазго карантинная зона распространяется на восток от М-74 и А-74 до Пенрита. Далее ее граница идет по А-66 до Дарлингтона и Мидлсбро.

Избегайте контакта с другими. Если вы заболели, оставайтесь на месте, там, где находитесь. Не ищите медицинской помощи. Причина эпидемии не установлена, и лекарства от заболевания нет. Если вы попытаетесь покинуть карантинную зону, вас могут остановить с применением силы…

Бобби протягивает дрожащую руку и выключает приемник. Смотрит на меня.

— Что за черт, — бормочет он.

— Так что, получается, в этих местах все… — Закончить предложение вслух я не могу. Они все мертвы?

— Похоже, что так. И что нам теперь делать?

— Рассказать правду. Чтобы все…

— Все, кто остался.

— Да. Нужно, чтобы все они знали причину болезни. В том сообщении говорится, что причина не установлена. Шэй рискнула жизнью, чтобы рассказать все властям. Что, если эта ее информация не прошла?

— Возможно, обращение записали до того, как они обо всем узнали?

— Не думаю. Они определенно знают, что выжившие — носители заболевания. Там прямо говорится, что они представляют угрозу обществу. Об этом им рассказала Шэй.

— Что теперь? — спрашивает Бобби.

— Мне нужен доступ в интернет. То есть электричество.

— Можно поехать к границе карантинной зоны, например, в Глазго?

— Можно. Мне сказали, что Шэй увезли из карантинной зоны, и теперь мне нужно отсюда и начать ее поиски.

— Значит, туда и поедем.

— Туда поеду я. Есть кое-что, о чем я еще не рассказал. И прежде, чем ты решишь, как быть дальше, тебе нужно узнать все.

— Рассказывай.

И я рассказываю Бобби о Полке особого назначения; о том, как они пытались убить Шэй; как взяли меня в заложники; как нас двоих объявили в розыск за убийство и как мы сбежали из карантинной зоны.

Бобби смотрит на меня, кивает.

— Мне кажется, прежде чем мы отправимся в Глазго, тебе потребуется новое удостоверение личности. А еще и мне самому нужно кое-что сделать.

Бобби собирает вещи: кое-какую одежду, любимые фотографии, планшет и телефон — на случай, если найдем где-то интернет. Из машин берем спортивную — у нее больше бензина — и заезжаем в дом его сестры.

Она, ее муж и их сын — все дома. Остались здесь навсегда. Покой. Тишина. Костер для них мы сложили в саду.

Что же будет во всех таких вот городках в пределах карантинной зоны? Неужели их так и оставят, мертвецов и их призраков? А как же тела? Ведь разложение непременно приведет к распространению болезней, остановить которое будет просто некому.

Закончив с этой жуткой работой, я беру документы племянника Бобби, Джона Макивера. Его одежда пришлась мне почти впору. Он на год младше, ни паспорта, ни водительских прав еще не получал, так что ни в каких официальных документах его фотографий быть не должно. Может быть, в нынешней суете никто и не заметит полное отсутствие у меня шотландского акцента.

8 КЕЛЛИ

Чудесный летний день. Вокруг нас пейзажи сельской Шотландии. Движения на дорогах никакого, так что едем быстро, не обращая внимания на ограничения скорости. Иногда Бобби резко притормаживает, чтобы объехать брошенные на дороге легковушки и грузовики, как пустые, так и те, водители и пассажиры которых давно уже замолчали. Однажды Каю даже пришлось выйти и, сдвинув в сторону молчаливого шофера, сесть за руль брошенной машины, чтобы отвести ее на обочину и освободить путь.

Несмотря на все это, я чувствую себя лучше, чем в предыдущие дни. Во-первых, потому что здесь больше солнца, а во-вторых, из-за того, что мы все дальше от Шетлендов и всего, что там случилось. Дорожные указатели ведут отсчет оставшихся до Глазго километров, и чем ближе мы к границе карантинной зоны, тем ближе, может быть, и к Шэй.

Бобби снова тормозит.

Ого.

Впереди на дороге пропускной пункт, значит, и город неподалеку. Но мое ого объясняется не этим, а тем, что дорога перекрыта полностью, и объехать блокпост нельзя ни слева, ни справа.

И здесь наконец-то появляются люди. С одной стороны от дороги — здания, с другой — огороженный палаточный городок. Сквозь высокий проволочный забор видны лица без масок. Поверх забора натянута колючая проволока.

На некоторых из стоящих вдоль блокпоста людей костюмы биозащиты, но под ними военная форма. Все вооружены.

Один из них жестом приказывает нам остановиться, и Бобби сворачивает на обочину.

— Разговаривать буду я, — говорит он Каю и опускает стекло. — У нас иммунитет.

— Это нам судить. Выходите из машины. Медленно. Поднимите руки так, чтобы я их видел.

Кай и Бобби выходят. Солдаты держат их на прицеле, пальцы на спусковых крючках. Двое приближаются к нам, остальные наблюдают издалека.

— Налево. — Палаточный городок справа, слева — здания, и там же что-то вроде… станции техобслуживания? Там тоже солдаты с автоматами.

— Что происходит? У нас иммунитет, и в сообщении по радио говорили…

— Спокойно. Вас проверят. Если у вас иммунитет, волноваться не о чем.

Кай и Бобби переглядываются, идут к постройкам и входят в одну из них. Это действительно станция техобслуживания, но внутри ни столов, ни стульев, только открытое пространство; окошки выдачи заказов закрыты, за переносными перегородками какое-то медицинское оборудование и несколько человек, по виду, из технического персонала, без костюмов биозащиты, но с непонятными метками на левой руке.

И снова солдаты в защитных костюмах. Только эти уже не в спокойных, расслабленных, а в напряженных позах и с оружием на изготовку.

— Садитесь. — Один из них жестом указывает на стулья у стены, где уже сидят двое, мужчина и девочка лет десяти. Кай и Бобби опускаются рядом с ними.

Из-за перегородки доносятся странные, глухие звуки. Потом тишина… негромкие голоса… дверь открывается.

— Следующий! — говорит женщина. То ли техник, то ли лаборант.

Девочка поднимается, бледная и испуганная, отец торопит ее. Лицо у женщины смягчается.

— Больно не будет, обещаю, — говорит она. — Обычное сканирование.

Девочка идет за ней, и дверь закрывается. Примерно через минуту включается какое-то оборудование. Несколько минут слышны только постукивания и жужжание. Снова негромкие голоса, какая-то другая дверь открывается и закрывается.

Уже знакомая нам женщина появляется снова.

— Следующий!

Мужчина поднимается со стула, и я, движимая любопытством, следую за ним.

— Что вы ищете? — спрашивает мужчина.

Женщина не отвечает.

— Делайте, что вам говорят. Эти ребята шутить не любят. — Здесь тоже несколько вооруженных людей, и один из них наводит автомат на мужчину.

— Ложитесь сюда, на платформу. Машина довольно шумная. Не двигайтесь, и все закончится быстро.

Он ложится. Машина оживает, жужжит, и платформа, придя в движение, уходит в некую штуковину наподобие большой трубы. В подземной лаборатории было что-то похожее; они там тоже проводили сканирование, и я, оказываясь внутри трубы, всегда чувствовала себя как в ловушке и жутко боялась. Иногда меня пристегивали ремнями, а когда и это не помогало, вкалывали что-то, что мгновенно меня вырубало.

Труба вращается, и к громкому жужжанию добавляется глухое постукивание. Мужчина, как ему и было сказано, лежит неподвижно. Я заглядываю через плечо стоящей за другой перегородкой женщины. Она смотрит на экран с цифрами и линиями.

Я возвращаюсь к машине, хочу рассмотреть ее и платформу повнимательнее. Есть в ней что-то, напоминающее о черве, той металлической громадине в подземелье на Шетлендском острове. Гудение внутри червя вызывало желание пробежаться по его поверхности, и меня тянет сделать то же самое сейчас. Но этот намного меньше и…

Бип-бип, бип-бип, бип-бип…

Сигнал тревоги?

Машина останавливается, и платформа выезжает. Солдат уже двое; они хватают мужчину, заламывают ему руки и ведут к выходу.

— Подождите, тут что-то непонятное, — говорит женщина. — Показатели слишком высокие. Может быть, какой-то сбой? Давайте просканируем его еще раз.

Солдаты не слушают ее, а мужчина пытается сопротивляться, кричит и получает прикладом по голове. Кровь струится по его лицу и падает каплями на пол. Мужчина уже не сопротивляется.

Солдаты вытаскивают его за дверь и волокут через зону ожидания.

— Что тут происходит? — громко спрашивает Бобби и начинает подниматься, но еще один охранник подходит к нему и тычет стволом в лицо.

— Сиди, где сидишь!

Мужчину выводят из здания.

— Вы что с ним делаете? — спрашивает Кай.

— Замолкни!

— Следующий, — говорит женщина-техник, выглядывая из-за спины охранника. Лицо у нее бледное.

— Ты! — Солдат кивает Каю, и тот медленно поднимается.

Мне страшно. Что, если в машине действительно случился сбой, как сказала техник? Что будет, если сбой повторится?

Стоп. Минутку. Сигнал прозвучал, когда я была там и заглядывала в машину. Может быть, сбой случился из-за меня?

Мне нехорошо. Того мужчину, которого охранники ударили по голове, куда его увели? Что они с ним сделают?

Я отступаю от брата как можно дальше, но все слышу. Как Кай ложится на платформу. Как жужжит и издает свои странные звуки машина.

Пауза. Я замираю, со страхом ожидая тревожного сигнала, но машина молчит. Тишина.

Кай выходит, и я бросаюсь ему на шею и крепко-крепко обнимаю, хотя он, конечно, ничего не чувствует.

— Идите туда. — Женщина-техник указывает на дверь на другой стороне комнаты.

Брат выходит — я вместе с ним. За столом в офисе женщина, перед ней компьютер и какие-то бумаги.

— Садитесь. — Она указывает на стул напротив стола. — Ваше имя?

Кай едва не называет свое настоящее имя, но вовремя останавливается и маскирует ошибку кашлем.

— Джон Макивер.

— Вы здесь один?

Он качает головой.

— Со мной дядя, он следующий.

— О’кей, давайте подождем минутку.

Минуты через две входит Бобби.

Женщина задает вопросы, записывает имена, адреса, даты рождения и род занятий и вносит информацию в компьютер. Кай проходит как учащийся, Бобби — профессиональный гольфист. А я и не знала.

— Что здесь происходит? — спрашивает он. — Мы выедем из карантинной зоны?

— Последняя процедура. — Она нажимает кнопку вызова. Открывается еще одна дверь. На пороге два солдата в форме.

— Следуйте за нами, — говорит один из них.

Кая и Бобби ведут в следующую комнату — похоже, здесь находился газетный киоск — и объявляют, что им предстоит провести здесь еще двадцать четыре часа, после чего, если они еще будут живы, их наконец отпустят.

Дверь едва открывается, как к ней бросаются мальчик и девочка. Охранники ловят их и заталкивают обратно. Девочка — та самая, что прошла перед Каем, Бобби и тем мужчиной, которого вывели солдаты. Дверь закрывается, щелкает замок.

Всего в комнате человек сорок — мужчины, женщины, дети. Одни стоят, другие сидят, обнявшись, третьи лежат на полу.

— Где наш папа? — спрашивает девочка, обращаясь к Каю и Бобби. — Вы были за ним. Почему его здесь нет?

В ее голосе проскальзывают истеричные нотки, каждое последующее слово звучит громче предыдущего, и в конце она уже почти кричит.

Все теперь смотрят на детей. Смотрят со страхом и отвращением.

— Должно быть, ваш отец не прошел сканирование, — обвиняющим тоном говорит какая-то женщина. — Притворился, будто у него иммунитет, но они его поймали!

— Нет, нет, нет! Неправда! — Девочка мотает головой. — У нас у всех иммунитет! Только у мамочки… — Она всхлипывает. — Только она заболела. Папа не заболел.

Злые, испуганные, люди бросают на них сердитые взгляды.

— Как вам не стыдно! — возмущается Бобби. — Они же дети!

Он поворачивается к мальчику и девочке и опускается перед ними на колени.

— Очень жаль, но мы не знаем, где ваш папа. Они увели его.

Еще одна женщина смотрит на них равнодушно со своего места на полу.

— Сегодня утром, когда я попала сюда, кто-то тоже не прошел сканирование, — говорит она. — Я даже войти не успела, как его вытащили, отвели к костру для мертвецов, связали и бросили в огонь.

Смотрю на нее, скованная ужасом. Неужели необходимо было сообщать это при детях? Они уже ревут вовсю, и мне хочется составить им компанию. Несчастные дети: мать уже умерла, а теперь они потеряли еще и отца. Неужели в этом действительно виновата я?

— Они не стали бы так поступать с тем, кто просто не прошел сканирование, — возражает Кай. — Нет, такого просто не может быть.

— Он притворялся, будто у него иммунитет, вот почему, — говорит женщина.

— Должно быть, выживший, — шепчет кто-то, кряхтя от боли. — Я думал, у меня иммунитет, но ошибался. Он сидел рядом со мной, пока мы ждали, и заразил меня.

Бобби устраивается рядом с двумя плачущими детьми, пытается их успокоить, а Кай стоит возле них с беспомощным выражением на лице. Он не знает, что делать, и я тоже не знаю.

Несколько заболевших лежат на матрасах и плачут, понимая, что их ждет. Неподалеку от меня умирает девочка лет тринадцати или четырнадцати.

Привет, говорю я ей.

Глаза у нее чуть не лезут на лоб, но она даже не вскрикивает. Вот и хорошо.

— Привет, — отвечает девочка шепотом и смотрит на меня, нервно облизывая губы. — Ты кто?

Я призрак. Можешь передать моему брату сообщение от меня? Только сделай так, чтобы никто больше не слышал.

Она пожимает плечами и тихонько шепчет:

— Давай, все равно тут делать больше нечего. Кто твой брат?

Его зовут Кай. Он один из тех двоих, что только что вошли. Тот, что помладше.

Она машет рукой и, поймав взгляд Кая, подзывает его к себе.

— Кай?

Он вздрагивает.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Твоя сестра сказала. Хочет передать тебе что-то.

Кай опускается перед ней на колени.

— А тебя как зовут?

— Джоди.

— Привет, Джоди. — Он берет ее за руку. — Ладно. Что она хочет мне сказать?

Скажи ему, что я найду Шэй. Где бы она ни была — я найду ее.

Джоди передает ему мои слова.

— Спасибо, — говорит Кай. — Спасибо вам обеим.

Джоди не отпускает его руку.

— Не уходи. Мне страшно. Я стану такой, как она? — Она смотрит на меня так, словно стать такой, как я, хуже, чем умереть. Может быть, и так. Но неужели я такая страшная?

— Не думаю, — отвечает Кай. — Она одна такая.

Он прав. Я одна, сама с собой.

— Если я умру, я буду с мамой?

— Да, конечно, — уверяет ее он.

Девочка кивает и моргает. В ее глазах кровь. И ничего больше. Ее уже нет. Она ушла.

Вечер проходит медленно. Дверь несколько раз открывается. Приходят новенькие; кого-то, кто уже провел здесь двадцать четыре часа, вызывают, и они уходят. Умерших, как Джоди, уносят. Приносят коробки с едой и воду.

На стене телевизор с бесконечными мультиками. Когда кто-то переключает на новости, поднимаются недовольные голоса. Диктор в студии сообщает, что принятые меры безопасности и установление новых карантинных зон, похоже, дают положительные результаты.

Новые меры: заборы, солдаты, сканеры и прикладом по голове, если сработает тревога. А что потом? Костер?

Хуже всего то, что, как следует из сказанного, до сих пор не удалось выяснить причину эпидемии. Значит ли это, что никто так и не потрудился заняться поисками Первого?

Говорят, что границы карантинной зоны на замке. Думают, что могут запереть всех и просто переждать. Но я ведь здесь. Так что они ошибаются.

Может быть, если болезнь выйдет за пределы зоны, они возьмутся наконец за дело по-настоящему и займутся поисками Первого?

9 КАЙ

Дверь открывается, и очередь наконец-то доходит до нас — двадцать четыре часа истекли. Охранник зачитывает из списка наши имена и имена двух детей, Эдрианы и Джейкоба.

Мы поднимаемся и идем к двери. Что нас ждет там? Свобода?

Нет. По крайней мере, пока еще нет.

Бобби спорит из-за того, что они готовятся сделать.

— Вы серьезно? Собираетесь татуировать детей?

— Как оказалось, украсть или подделать пропуск — пара пустяков. Пришлось придумать что-то такое, что подделать невозможно.

— Разве татуировку нельзя скопировать?

— Нет. Мы применяем особые чернила, которых ни у кого больше нет и которые особым образом проявляются при сканировании руки. Послушайте, вы можете, конечно, отказаться, но тогда вас просто не выпустят за пределы карантинной зоны.

— Нам сделают татуировки, правда? — обрадовался Джейкоб. — А можно динозавра?

Его сестра в ужасе.

— У них не наклейки. Они делают настоящие татушки. Иголками.

Джейкоб бледнеет.

— Пойду первым, — говорю я. — Посмотрю, может, не все так плохо.

Нас четверых ведут в комнату, и сидящий там парень, увидев детей, вздыхает.

На типичного госслужащего он не похож — длинные волосы, на руках пестрые цветные татуировки.

— Я первый. — Сажусь на указанный им стул.

— Держитесь спокойно, и все закончится быстро.

На столе маленькие иголки и пузырек с чернилами. Иголки прокалывают кожу. Проколы неглубокие. Работает он быстро и уверенно.

Чернила в пузырьке кажутся бесцветными, но под кожей становятся серебристо-серыми и приобретают форму заглавной буквы «I».

Сидеть без движения не так-то просто. Не потому, что больно — да, больно, но терпимо, — а потому, что я, к своим восемнадцати годам, еще не решил, хочу ли я татуировку или нет. Может быть, я обошелся бы без нее, а если даже посчитал иначе, не стал бы накалывать себе какое-то непонятное «I», пользуясь некими странными химическими чернилами правительственного образца. И при этом я не могу возражать и поднимать шум на виду у Эдрианы и Джейкоба, которые наблюдают за происходящим широко открытыми глазами.

— Больно? — спрашивает Эдриана.

— Не очень, разве что чуточку. Все будет хорошо.

И тут иголка задевает чувствительное место, и я едва удерживаюсь, чтобы не вздрогнуть.

Бросаю взгляд на Бобби — он побледнел и изо всех сил старается не смотреть.

Следующей идет Эдриана. Девочка пытается не показывать страха, но в глазах у нее слезы, и я беру ее за руку. С Джейкобом хуже. Он хнычет и ноет, и нам приходится его держать.

Бобби падает в обморок.

10 КЕЛЛИ

Иголки зачаровывают меня, и я наблюдаю за их работой, как загипнотизированная.

Быстрее всего парень с длинными волосами разделывается с Бобби. Говорит, что с теми, кто лишился чувств, заканчивать надо, пока они не пришли в себя. Кто бы подумал, что повидавший всякого Бобби отключится из-за каких-то крохотных иголочек.

Татуировка готова, Бобби вроде бы открывает глаза, и Кай помогает ему подняться. Мужчина растерянно оглядывается, потом вспоминает, где находится, и его зрачки расширяются от паники.

— Нет-нет, мне нельзя делать тату, правда, — бормочет он. — У меня фобия… я боюсь иголок.

— Поздно, — говорит Кай. — Татуировка у тебя уже есть.

Глаза у Бобби начинают закатываться, но Кай помогает ему выйти из комнаты на улицу, и бедняга понемногу успокаивается.

Нас направляют через дорогу к регистрационному пункту, где дежурный записывает наши фамилии и возраст.

— Теперь нам можно ехать в Глазго? — нетерпеливо спрашивает Кай.

— Вы можете покинуть карантинную зону и поехать в Глазго при условии, что вам есть где остановиться — у друзей или родственников, — и мы можем это проверить. В противном случае нам придется искать для вас спонсора или работу.

— Сколько времени это занимает? — спрашивает Бобби.

— Для физически здоровых взрослых есть работы на один-два дня.

— А как насчет Эдрианы и Джейкоба?

Он заглядывает в бумаги.

— Поскольку они значатся как несовершеннолетние без сопровождающего, мы найдем для них подходящие приемные семьи. Сейчас с этим напряженка. Мы стараемся расширить наши возможности, но дело в том, что семьи неохотно открывают двери перед детьми с иммунитетом, даже зная, что никакой опасности они не представляют. На всякий случай.

— Напряженка? И сколько же времени могут занять поиски приемного дома?

— Несколько недель или даже месяцев. — Дежурный пожимает плечами. — Трудно сказать.

— А с нами они не могут поехать?

— Нет, если вы не кровный родственник или законно назначенный опекун.

— А до тех пор?

Он указывает на палаточный городок, который мы видели с дороги.

— Пока их разместят там.

Нас ведут к городку. За проволочным забором лица, в основном детские. Несколько пожилых людей — для них работы, наверное, не нашлось, — женщина на костылях. Мужчина в инвалидной коляске. Дальше, на глинистом поле, ряды палаток.

— Сколько у вас несовершеннолетних без сопровождения? — спрашивает Бобби.

— По последним данным, около трех сотен.

Ворота открываются и с металлическим лязгом закрываются за Каем, Бобби, Эдрианой и Джейкобом. В поселке нами занимается усталого вида женщина.

— Джон и Бобби, вас определят на временную работу. Разместитесь — сейчас гляну — в палатке номер пятьдесят два. — Она указывает на одну из палаток, растянувшихся вдоль проволочного забора у нее за спиной. — Эдриана может остаться в палатке номер тридцать восемь — там несколько девочек, — а Джейкоб пойдет в шестьдесят первую, к мальчикам.

— А нам нельзя остаться вместе? — спрашивает Бобби.

— Нет. Семейных палаток не осталось, да и вы ведь не родственники, так? — Она вручает каждому из нас по спальному мешку, бутылке воды и завернутому в бумагу сэндвичу. — Обед вы пропустили. Завтрак будет в восемь.

Сначала мы находим тридцать восьмую палатку — для Эдрианы. На сыром полу лежат, от стены до стены, грязные спальники. Девочки смотрят на нас молча, угрюмо. В палатке сильная вонь — от отхожих мест, выкопанных в овраге за палаткой и накрытых тучами мух.

— Нет, так не пойдет, — бормочет Бобби. — Наплевать, что они скажут, вы останетесь с нами. Давайте найдем палатку номер пятьдесят два.

Под навесом получаем все необходимое.

Уходим подальше от уборных, но не мы одни такие умные. Чем дальше, тем больше грязи под ногами, тем теснее стоят палатки. Наконец находим свободный клочок, на котором можно разместиться.

Кай и Бобби пытаются поставить палатку, но она слишком маленькая. Бобби заглядывает внутрь.

— Мне приходилось иметь дело с таким, когда электричества не было, а дети хотели спать с нами. Потеснимся.

Они начинают раскладывать спальные мешки, но я уже сыта этим местом по горло.

Перелетаю через забор, огораживающий грязь и палатки, и лечу к ограждениям, той линии, которая отделяет карантинную зону от всего остального мира.

На первый взгляд впечатление такое, что забор тянется в обе стороны до бесконечности. Интересно, насколько все-таки далеко.

Лечу над той частью, которая уходит влево. Лечу быстро, еще быстрее, так, что внизу все сливается в серое пятно.

Забор действительно тянется далеко — до самого моря. Одинаковый он не везде: в некоторых местах это простая сетка, но там стоят солдаты. Над оградой расположены через равные промежутки предупреждающие знаки. Буквы большие и четкие.

Если только вы не обладаете иммунитетом.

Или если вы не я.

11 КАЙ

Ярко светят звезды, но там, где мы сейчас, в первую очередь замечаешь окружающий тебя высокий забор из проволочной сетки и только потом такое далекое и глубокое небо.

— Уснули наконец-то, — говорит Бобби, выскальзывая из палатки и опускаясь на землю рядом со мной.

События последних дней отпечатались на его лице, как, наверное, и на моем. До сих пор не могу поверить, что все это происходит здесь, в Шотландии, в Соединенном Королевстве. Эти палатки с детьми в грязных спальниках на голой земле. Эти дети, за которыми никто не присмотрит, о которых никто не заботится должным образом и которые уйдут отсюда, только если убедят кого-то с той стороны забора вмешаться и принять их к себе.

— Поговорим? — вполголоса спрашиваю я, и Бобби кивает.

— Они все время спрашивают, где их папа. Что с ним случилось? Почему?

— Как думаешь, то, что рассказала та женщина — о мужчине, которого связали и бросили в костер, — может быть правдой?

Ответа на этот вопрос нет ни у кого из нас, а у меня из головы не выходит еще один, тот, который я даже не могу произнести вслух: если власти сжигают выживших, не создают ли они тем самым таких, как Келли? Она ведь тоже была выжившей, пока ее не вылечили огнем. Возможно, сестра знает, появились ли другие такие же, но спросить ее я не могу.

— И то сканирование, которое он не прошел. Что они искали?

— Я тоже об этом думаю. Сначала предположил, Что цель сканирования — проверить и подтвердить наличие у нас иммунитета. Но если так, то зачем тогда запирать нас на целые сутки, чтобы убедиться, что мы не инфицированы? Должно быть, сканирование проводится для обнаружения выживших. Это единственный подходящий ответ.

— Похоже, и другие так же думали. Но Эдриана и Джейкоб говорили, что их отец не болел, а значит, и выжившим быть не мог. Тогда вопрос, почему он не прошел сканирование? Уверен, они говорят правду.

— Может быть, они не знали, а он смог скрыть это от них?

— Как можно сканированием идентифицировать выживших?

— Может быть, — шепчу я, — власти уже определили причину эпидемии, но скрывают это от всех. На Шетлендах нам удалось узнать, что причиной заболевания была антиматерия. Помнишь, я тебе рассказывал? Может быть, в выживших есть что-то от этой антиматерии, и потому они заразны. Если так, то, возможно, сканирование позволяет находить след антиматерии или чего-то другого, столь же необычного.

— Может быть, — соглашается Бобби. — Но в новостном выпуске, который мы смотрели в изоляторе, сказали, что причина эпидемии до сих пор не установлена.

— А если они лгут? Только почему?

В палатке хнычет во сне Эдриана. Бобби заглядывает внутрь, гладит ее по волосам, и девочка успокаивается. В его взгляде боль; дети — напоминание о том, чего он лишился.

А ее отец? Что с ним сделали?

Неужели действительно бросили в костер и сожгли заживо?

Как Келли.

Есть кое-что, о чем я стараюсь не думать, от чего пытаюсь отвлечься, но к чему постоянно возвращаюсь. При мысли об этом внутри все содрогается, и только напряжением сил мне удается скрыть тревогу и озабоченность. Если Шэй вывезли за пределы карантинной зоны — где с выжившими поступают так, как здесь рассказывают, — то что они сделали с ней?

Пусть это и выглядит безнадежным делом, я должен попытаться найти ее. Келли обещала помочь, но какая от нее польза? Даже если сестра отыщет Шэй, сказать об этом мне она не сможет, если только рядом не окажется умирающий, который выступит посредником.

Есть еще Бобби, но хотя он и сидит сейчас рядом со мной, те дети в палатке ближе и дороже ему, чем кто-либо еще.

— Мне нужно как можно скорее выбраться из зоны, — говорю я. — Рассказать людям о причине эпидемии и найти Шэй. Но ты ведь со мной не пойдешь, да?

Похоже, ему даже стало легче оттого, что я первым заговорил об этом.

— Нет, приятель. Мне нужно остаться. Ты иди, спасай мир, а с меня хватит и двух этих детей.

— Ладно. Я понимаю. — Я и в самом деле понимаю его, хотя предпочел бы пойти вместе с ним.

— У тебя получится, — говорит Бобби, словно в ответ на мои невысказанные мысли. — То, что вы сделали с той девушкой… Вас теперь ничто не остановит, верно?

— Да.

— Но прежде… — Он показывает на планшет. — Завтра я похожу здесь, поснимаю. А потом ты возьмешь планшет с собой и покажешь людям, что тут творится. Может быть, это как-то поможет.

12 КЕЛЛИ

После завтрака, когда Кай и Бобби получили по порции самой омерзительной в мировой истории водянистой овсянки, их имена зачитывают в списке тех, кому надлежит явиться с вещами к воротам.

Они идут туда вместе, но в последний момент Бобби останавливается, сгибается в три погибели и хватается за грудь.

— Ох, что-то прижало, — жалуется он сопровождающей их женщине.

— Очень жаль. Тогда вам идти нельзя. Я запишу вас на прием к врачу, но придется подождать. Список длинный.

Она вручает Каю какие-то бумаги и карточку.

— Покажете это охранникам у ворот и садитесь в автобус, который идет в город. На карточке адрес хостела, где вам предоставят комнату. Автобус сделает там остановку. Завтра день на обустройство, а потом, на следующее утро, обратитесь в рабочую команду номер тринадцать.

Пора прощаться.

Кай кивает Бобби, протягивает руку, но мужчина вдруг делает шаг навстречу и неловко обнимает его.

— Надеюсь, ты ее найдешь. Будь осторожен.

— Спасибо. И ты тоже.

— На всякий случай. — Бобби вкладывает в ладонь Каю свернутые в трубочку деньги, а когда мой брат пытается возразить, добавляет: — Не спорь. Просто возьми. У меня есть еще. И банковские карточки, если они действительны. А у тебя, Джон, ничего.

Кай кладет деньги в рюкзак, вешает его на плечо и с бумагами в руке идет к блокпосту.

Охранник проверяет документы, кивает и по рации предупреждает солдат у ворот. Кай направляется к ним, минует ворота и выходит из карантинной зоны.

Все часовые на периметре зоны в костюмах биозащиты. У тех, кто, как мой брат, идет через ворота, никакой защиты нет. У них иммунитет. Они не опасны.

Но как только мы удалимся от границы зоны, ситуация изменится. Там, с той стороны, иммунитетом обладают далеко не все, и никто не носит защитный костюм, потому что оно туда пока еще не проникло. Пока… Но скоро все будет по-другому. Никакие заборы, никакие солдаты не смогут остановить меня.

13 КАЙ

Автобус стоит там, где и было сказано. Вообще-то это микроавтобус, и он уже наполовину полон. Нахожу свободное место, сажусь, и мы ждем, ждем, ждем под солнцем, пока через ворота не проходит еще несколько человек. Наконец салон заполняется, автобус выезжает на дорогу и катит в город.

В Глазго я уже бывал, так что как только мы отъезжаем от лагеря, пейзаж за окном приобретает привычный, заурядный вид.

Попетляв по незнакомым улицам, мы направляемся на окраину города. Несколько раз автобус останавливается, и наконец, на очередной остановке, водитель объявляет название моего отеля.

Дверь открывается.

Я выхожу и оказываюсь перед трехэтажной бетонной коробкой с забитыми мусором урнами у входа.

В вестибюле что-то вроде офиса открытой планировки. За столом сидит женщина. Дальше, у нее за спиной, гостиная зона с длинными диванами, явно знававшими лучшие дни.

— Привет. — Она, как и положено, дружелюбно улыбается. — Нужна комната?

Улыбаюсь в ответ; приятно, когда хоть кто-то рад тебя видеть.

— Похоже, что да. — Я подаю ей свои бумаги.

Она просматривает документы.

— Все в порядке, Джон. Твоя комната на втором этаже, номер пять. Четвертая кровать. Вот тебе полотенце и одеяло. Здесь же и постельное белье. Вся необходимая информация на листовке. — Женщина поворачивается, открывает шкаф и достает пакет. Потом снова заглядывает в бумаги. — Куда тебя направляют? О… — Она сочувственно кивает. — Команда тринадцать. Это на ограждения.

— То есть?

— Тяжелая работа. Бригада занимается установкой ограждений на границе карантинной зоны. Но явиться туда ты должен только послезавтра.

Итак, один свободный день, а потом на работу. Вообще-то у меня другие планы на будущее, и этот хостел — только начальная точка.

Я поднимаюсь наверх. Во всех комнатах по шесть кроватей. Нахожу свою и пробегаю глазами информационный листок. Время приема пищи, код к вайфаю, номер телефона, которым нам разрешено пользоваться.

Что дальше?

В хостеле пустынно и тихо, должно быть, все на работе. Надо бы воспользоваться планшетом Бобби и выйти в интернет, но после нескольких дней в заключении мне не хочется оставаться в четырех стенах.

Спускаюсь по лестнице, машинально потирая руку. Благодаря свежей татуировке пропуск мне теперь не нужен. Знак иммунитета останется со мной навсегда, если только я не потеряю руку.

Иду по улице, заворачиваю в ближайшее кафе и, расплачиваясь деньгами Бобби, беру кофе и сэндвичи.

В первую очередь просматриваю новостные сайты. Границы карантинных зон те же, и эксперты выказывают осторожный оптимизм: возможно, эпидемию удастся сдержать благодаря принятию новых мер. Интересно, представляют ли они, что происходит по ту сторону разделительной линии?

Скоро узнают.

Насчет причины эпидемии не сообщается ничего. Вообще ничего. Работа идет, исследования продолжаются, есть надежда… Всевозможные бессодержательные обещания, давать которые всегда готовы политики.

Где-то внутри меня медленно растекается страх: а что, если они действительно ничего не знают? Что, если Шэй так и не добралась до людей по-настоящему важных и никому ничего не рассказала? Что, если она так и осталась на Шетлендах, на той самой базе ВВС? Что, если ее схватили, застрелили и сожгли на костре? Все возможные картины вертятся в голове, ее крики звенят у меня в ушах, поднимающийся дым вызывает тошноту.

И что потом? Стала ли она такой, как Келли, неслышимой и невидимой, может быть, навсегда?

Собрав всю силу воли, я отталкиваю эту мысль. Так это или не так, неизвестно, и до тех пор, пока я не узнаю… НЕТ.

В любом случае правительство должно что-то знать, если не все, то, по крайней мере, что-то. Доказательство тому — сканирование. Зачем сканировать выживших, если не представляешь, с чем имеешь дело? Значит, что-то о причине эпидемии им известно, но они держат это в тайне.

Если секретность — способ укрытия информации, то как они обходятся с теми, кто докопался до правды?

Знание, которым обладаем мы с Шэй, может быть опасным. Правда должна выйти наружу, но, выпуская ее, следует соблюдать осторожность. Когда информация станет достоянием многих, что смогут предпринять власти? Распространение правды и есть наилучший способ обеспечить безопасность Шэй.

Следующая на очереди — Иона. Захожу на ее вебсайт, «Встряску», используя пароли из записки Шэй. Уже вечер, и я надеюсь, что она на месте.

Начинаю новый пост в черновике, чтобы его не было видно онлайн-пользователям.

Она тут же отвечает.

Иона: Ты в порядке?

Кай: Да. Долго рассказывать, это для другого раза. Сейчас я в Глазго. Что у тебя?

Иона: Пока что тихо. Чувствую себя оторванной от цивилизации, чертовски скучно. Электричества здесь нет, но у нас генераторы. Слава богу, приемник работает, а то я бы точно рехнулась.

Кай: У меня есть для тебя кое-что.

Я рассказываю ей об условиях в центре временного содержания у границы карантинной зоны.

Иона: Серьезно? И сотни детей действительно остаются там на неопределенный срок?

Кай: Да. Подожди, прикреплю фото.

Я загружаю и отправляю фотографии.

Иона: Разошлю их всем, кому только смогу.

Кай: Спасибо. Дальше. Искал сейчас в интернете, но так и не нашел ничего насчет причины эпидемии. Какие-то новости есть? Тебе что-то известно?

Иона: Выжившие считаются носителями. Больше ничего. Я пыталась разузнать больше и рассказать людям, но сеть очень сильно пострадала — у кого-то отключено электричество, кто-то… Нет, не хочу даже думать об этом.

Кай: Есть предположения насчет Шэй? Куда ее могли увезти?

Иона: Проверяю базы ВВС и места, где они могут быть, но пока ничего определенного. Ходят слухи о некоем секретном центре, где изучают выживших, но отследить его местонахождение не получается — постоянно упираюсь в стену. Еще говорят, что есть какой-то тест, с помощью которого обнаруживают выживших.

Кай: Частью проверки выходящих из карантинной зоны было сканирование. Похоже, так они определяли выживших. Твои слова — еще одно подтверждение, что мы не ошиблись. Один мужчина не прошел сканирование, и его увели.

Иона: Интересно.

Кай: Особенно для него и двух его детей.

Иона: Извини. Вот еще новости…

Кай: Да?

Иона: Как ты и просил, я связывалась с твоей матерью. Открыла почтовый ящик, который невозможно отследить. Представляться не стала, но то, о чем ты просил, передала: насчет причины и что нам требуется помощь.

Кай: И?..

Иона: Она, должно быть, приняла меня за сумасшедшую. Не поверила. По крайней мере, мне кажется, что не поверила.

Кай: Возможно, она под наблюдением, и ей приходится осторожничать.

Иона: Не исключено, но я так не думаю. В конце концов, она же не знает, кто я такая. С какой стати ей верить случайному человеку?

Кай: Я ей позвоню.

Иона: Если она действительно под наблюдением, звонить опасно. Будь осторожен.

Внизу в хостеле стоит телефон. Наверху параллельный. Еще внизу есть комната с телевизором, бильярдный стол, офис и столовая. Сейчас там полно народу; люди вернулись с обязательных работ.

Наверху тише, спокойнее и есть вероятность, что тебя не подслушают. В небольшой, с диванами, общей зоне снуют постояльцы. Иона просила быть осторожным, и она права. Если власти разыскивают меня в связи с выдвинутым против Шэй обвинением в убийстве, логично предположить, что они наблюдают и за мамой и, возможно, прослушивают ее телефон. Трудно поверить, что они пойдут на такие крайности, но на случай, если звонок все же отследят, лучше, чтобы меня не видели возле телефона, Я терпеливо жду и, когда комната пустеет, снимаю трубку и набираю номер.

Гудки, гудки, гудки… потом, перед самым включением автоответчика, щелчок и запыхавшийся голос:

— Алло?

Голос, который я узнаю везде.

— Привет, мам, это я.

— Ты в порядке, слава богу! Где ты?

— Лучше не говорить. Послушай, ты ведь знаешь, что Шэй выжившая. Она сдалась властям на базе ВВС на Шетлендах. Куда ее могли забрать?

— Сдалась? — повторяет она удивленно. — Нет, не слышала.

— Но ты же изучаешь выживших? Знаешь, что они носители?

— Нет. То есть да, считается, что они носители, но этому нет научного подтверждения, это мнение основывается на отдельных наблюдениях.

— То есть фактических доказательств нет?

— Строго говоря, нет. Вызывающий заболевание агент до сих пор не идентифицирован.

— Слушай, я не могу говорить долго. На Шетлендах есть подземная лаборатория. Исследования проводятся с помощью какого-то ускорителя частиц, и то, что они там производили, вышло из-под контроля. Возможно, они занимались разработкой секретного оружия под прикрытием создания лекарства от рака или даже пытались лечить рак. Так или иначе, использовавшийся агент вышел за пределы лаборатории, он убивает людей и…

— Кай, я уже слышала эту теорию. Такие предположения — полнейшая чепуха, и даже если бы что-то подобное имело место быть, скрыть это было бы невозможно. Я не верю. Над проблемой работают лучшие умы, так что оставь это им.

— Они ошибаются. И ты ошибаешься. Подумай сама, черт возьми!

— Даже если Шэй забрали куда-то, какой смысл выяснять, куда именно? Вы не можете быть вместе, потому что она носитель. Возвращайся домой.

Короткая пауза. Есть то, о чем мы оба не говорим.

— Постараюсь связаться с тобой, как только смогу, — обещаю я.

— Пожалуйста, возвращайся домой. Я найду хорошего адвоката, мы все уладим. Они хотят, чтобы я продолжала эту работу, а значит, и о тебе позаботятся.

Чешется рука.

— Тебе сделали татуировку?

— Да, — отвечает она после едва заметной заминки.

Мамины умелые руки; вот и ее заклеймили.

С лестницы доносятся шаги. Я быстро кладу трубку и прыгаю с планшетом в кресло. Парень с девушкой. Они кивают мне, проходят мимо и скрываются в соседней комнате.

Не думаю, что они засекли меня около телефона, а если и засекли, то никак не отреагировали. Пронесло.

Итак. Мама не верит тому, что рассказали ей мы с Ионой. Значит, информация о причине эпидемии по правительственным каналам не прошла. Это плохо. Обманывать мама бы не стала; она могла бы уклониться от ответа, но не пошла бы на явную ложь. Следовательно, в неведении держат не только население вообще, но и тех, кто пытается бороться с эпидемией, ученых и врачей. Но разве могут они добиться успеха, если им не предоставляют всю информацию? Или они все, как мама, не желают видеть очевидное и игнорируют неудобные факты? А ведь она не поверила даже мне.

Звонок внизу оповещает об обеде, но я поел в кафе и еще не успел проголодаться. Поднимаюсь еще на один лестничный пролет и на площадке вижу дверь, которая ведет на балкон. Сажусь под звездами на металлический стул, нахожу записанный ранее код и проверяю, работает ли здесь вай-фай. Работает.

Если даже Иона не смогла выяснить, куда забирают выживших, то у меня шансов просто нет, ведь так? Но попробовать стоит.

Я открываю поисковик, пишу базы ВВС и перехожу на официальный правительственный веб-сайт. Передо мной длиннющий список. Базы буквально повсюду. Но, конечно, секретных здесь не будет, верно? Разве что они спрятаны внутри чего-то другого.

Следующий поиск — секретные базы ВВС. Прокручиваю страницу за страницей параноидального бреда каких-то чудаков. Это здесь любит охотиться Иона. Если у нее не получилось, то у меня и подавно ничего не выйдет.

И, наконец, еще одна попытка — то, что я приберег напоследок. То, чего и сам боюсь: выжившие после абердинского гриппа.

Ничего такого, что я хотел бы увидеть.

Снова правительственный веб-сайт, где можно доложить о любом человеке, в котором вы подозреваете выжившего. Вам скажут не приближаться к ним, потому что они опасны.

Шэй опасна? Ее глаза, то, как они… не знаю… зажигаются, когда ей что-то интересно. То, как она смеется… этот глубокий грудной смех, такой сексуальный, хотя она и не догадывается. Такая милая, изящная и одновременно такая сильная; такая мягкая и такая неистовая; Разве может она быть опасной?

И все же я знаю, что она сделала. С тем солдатом, который собирался застрелить ее. Она сделала С ним что-то — мысленно, — и он упал, как будто у него остановилось сердце. Значит, она все же опасна, опасна, по крайней мере, для того, кто попытается ее убить.

Но они имеют в виду другое. Они считают, что выжившие разносят болезнь, ведь так? Или, может быть, это еще не все. Может быть, она способна и на что-то еще, чего они боятся.

Я вздыхаю. В одном мама права: даже если я найду Шэй, что дальше? Ее нельзя выпускать. Люди будут умирать.

Но все равно я должен ее найти.

Я должен знать, что она жива и здорова, — ни о чем другом я не могу и думать, ничего другого я просто не перенесу. Путь даже она перехитрила меня, и пусть во мне открылся неисчерпаемый колодец боли и злости из-за того, как она сделала это — усыпила меня. И теперь я думаю и думаю о ее поцелуях, ее губах на моей коже, ее пальцах в моих волосах, и кровь во мне вскипает…

Стоп. Сосредоточься.

Я пробираюсь по ссылкам, выскакивающим на каждом шаге поиска. Вот веб-сайт с указанием мест, где видели выживших; вот другой — с перечислением тех, кто в бегах. Вот еще один, организованный группой, называющей себя «Стражами» и ждущей наводок. Такое впечатление, что каждый может назвать любого выжившим, и тот, на кого указали, становится ненавидимым, и на него открывается охота. Вот сообщение — внутри у меня все сжимается — на новостном веб-сайте: подозреваемого загнали в сарай, сарай заперли и подожгли.

Какая истерия. И этот обвинительный тон… Тон, от которого становится не по себе. Как будто те, кто пережил ужасную болезнь, нарочно заражают других.

Как будто они — зло. Демоны. Или ведьмы.

Я заставляю себя продолжать, идти дальше, открывать новые и новые ссылки, несмотря на поднимающуюся внутри тошноту, — а вдруг подвернется что-то, что-нибудь, что может быть ключом, ответом на вопрос: куда забрали Шэй.

На середине страницы ссылка на стрим-видео. Канал называется «Это все ложь».

Стоит ли? Я кликаю по ссылке.

Картинка плохая, дрожащая и мутная. Ко мне тянется рука.

— Выслушайте меня. — В голосе сталь и отчаяние, никак не вяжущиеся с говорящим — блондинкой с почти белыми волосами и бледной кожей. С виду — скандинавка, может быть, датчанка, они все такие роскошные, пышущие здоровьем, но акцент у нее лондонский. — Выжившие не переносчики. Я заболела в северной Англии, но не умерла. Я провела в Лондоне несколько недель, и рядом со мной было множество людей. Такого просто не может быть, чтобы у всех был иммунитет. Но никто из них не заболел. Ни один человек. Это все ложь. Не верьте.

14 КЕЛЛИ

Смотреть, как Кай читает что-то в интернете, мне скоро надоело, и я, покружив по хостелу, отправляюсь на улицу. Ранний вечер. Тихо. Большинство заведений закрыто, кроме старенького, знававшего лучшие дни паба и магазинчика на углу улицы. Выпивохи расслабляются в пабе, в магазине посетители покупают всякую всячину, и нигде, куда бы я ни посмотрела, не видно костюмов биозащиты.

Напоминаю себе не подходить ни к кому близко.

Чуть дальше по улице, к дверям дома, где остановился Кай, подъезжают два фургона. Люди в них одеты в темную неприметную одежду, но по тому, как они носят ее, как выглядят в ней, как держатся, Видно, что она заменяет им форму. Они выходят из машин и двигаются в сторону хостела.

Кто эти люди?

Зачем они здесь?

Встревоженная, я следую за ними и прислушиваюсь.

Вся группа входит через переднюю дверь, и один из них предъявляет женщине за столом документ.

— Где телефон, которым пользуются проживающие? — спрашивает он.

— Здесь. — Она указывает на телефон на стене. — И еще один, параллельный, наверху.

— Отсюда звонили… — он бросает взгляд на часы, — двадцать три минуты назад. Мне нужно знать, кто звонил.

Не тогда ли Кай звонил маме?

Она пожимает плечами.

— Я за ними не слежу.

Неужели пришли за Каем? И я ничего не могу сделать, не могу предупредить. Эта невозможность что-то сказать сводит меня с ума.

Они расходятся и начинают проверять всех живущих на этаже — большинство внимательно изучают. Значит, уже знают, кого ищут и как он выглядит.

Несколько человек остаются внизу, возле двери, остальные поднимаются по лестнице на следующий этаж. Заходят в каждую комнату поочередно и поначалу, как и внизу, только смотрят на лица. Потом начинают спрашивать, видел ли кто-нибудь человека, полчаса назад воспользовавшегося телефоном. Все отвечают одинаково: звонившего никто не видел. Проверяющие раздражены и нервничают, думают, что кто-то лжет.

Поднимаются выше. Здесь, на этом этаже, дверь, что ведет на балкон, где сидит Кай. Я должна что-то сделать, должна остановить их любым способом, должна предупредить брата.

Но сделать я могу только одно.

Кто у них старший? Определить нетрудно — он держится сзади, раздает указания, распоряжается всеми.

Сегодня не его день. Я наливаюсь яростью и гневом — стараться не приходится, этого у меня с избытком, — и уже через несколько секунд я готова взорваться.

Бросаюсь на него.

Охваченный пламенем, он кричит. Несколько его подчиненных, включая тех, которые уже подходили к двери на балкон, бегут к нему, но останавливаются и отступают.

Никто не видит, как из-за приоткрывшейся двери выглядывает на секунду и тут же исчезает Кай.

15 КАЙ

Прислоняюсь к двери с другой стороны.

В ушах жуткие вопли, в горле запах дыма, как от барбекю, но слаще и противнее. Словно кто-то устроил в здании погребальный костер. Снизу раздаются голоса, крики. Просыпается и взвывает пронзительно противопожарная сигнализация.

В животе будто разыгралась буря, и я стараюсь держать ее под контролем. Что видел, надо забыть и сосредоточиться на остальном. Люди внизу — что бы ни случилось с одним из них — представляют опасность. Армия? Полиция? Они не в форме, но стрижка военная, темная одежда напоминает форму.

Зачем они здесь? Тошноту в глубине желудка вытесняет неприятный холодок. Полчаса назад я звонил маме, и вот они уже здесь. Неужели отследили звонок и ищут меня? Даже при том, что я с самого начала допускал такую возможность, мне трудно в это поверить. Да еще так быстро.

Осторожно выглядываю с балкона. Темно, но я все же различаю двух стоящих справа и наблюдающих за задней дверью мужчин. В руке у одного из них какой-то прямоугольный предмет. Рация? Телефон? В хостеле что-то происходит, но эти двое остаются на позиции.

Когда те, внизу, вспомнят, зачем пришли сюда, они наверняка вернутся и проверят эту дверь. Я осторожно беру стул и, стараясь не шуметь, просовываю ножку под дверную ручку. Надолго это их не задержит, но все же.

Что дальше?

Под моим балконом есть еще один. Если перебраться туда с левой стороны, балкон закроет меня от тех двоих, а услышать меня они не смогут из-за воя сигнализации.

Если я не упаду. Если внизу нет других, наблюдающих за хостелом из темноты с противоположной стороны.

За спиной у меня дребезжит дверь — кто-то пытается ее открыть. Я опускаю планшет в задний карман джинсов, перебрасываю ногу через перила и начинаю спускаться. Что-то — камешек? — выскакивает из-под ноги и падает вниз. Они точно услышат.

Повисаю на руках, пытаюсь достать ногами до балкона снизу и слышу, как вверху, у меня над головой, с треском ломается ножка стула. И почти в тот же миг распахивается дверь внизу, наружу выплескиваются голоса и звуки.

Я раскачиваюсь и падаю, на балкон этажом ниже под разрезающий ночной воздух громкий вой пожарной сирены. Пригибаюсь, прижимаюсь к стене здания. К сирене в хостеле присоединяются еще две, полицейская и «Скорой помощи».

Те двое, что наблюдают за задней дверью внизу, по-прежнему на посту, но отошли в сторону и теперь присматриваются ко всем, кто из-за пожарной тревоги выходит на улицу.

Вверху, надо мной, шаги по балкону. Если кто-то подойдет к перилам и посмотрит вниз, спрятаться мне будет некуда. Если спрыгну вниз, меня заметят те двое. Пытаюсь открыть балконную дверь внутрь — не получается, закрыта.

Сирены все ближе; мигая огнями, машины — патрульные полицейские и «Скорой помощи» — подъезжают к хостелу.

Шаги надо мной стучат уже у двери; она открывается и закрывается. Пара внизу исчезает в переулке. Полицейские своих избегать не стали бы. Но тогда кто они?

Балкон, на котором я нахожусь, всего в одном пролете до земли. Перелезаю через перила, повисаю и разжимаю пальцы.

Приземление жесткое, шок от удара сковывает ноги, и я на секунду приседаю.

— Вы в порядке? — Чья-то рука помогает мне подняться. Поворачиваюсь и вижу женщину-полицейского.

— Да, спасибо. Просто хотел выбраться оттуда. — Снова слышу крики, чувствую запах горящей плоти, и меня передергивает. Тошнота поднимается к горлу, и на этот раз я не пытаюсь ее сдержать. Отворачиваюсь, и меня рвет.

— Ух ты, это серьезно, — говорит стоящий за утлом парень из хостела.

— Так это правда? — спрашивает другой. — Кто-то действительно загорелся без всякой на то причины? Ты сам видел?

Никакой другой причины для тошноты у меня нет, и я просто киваю.

— Там, у переднего входа, опрашивают свидетелей, — говорит, обращаясь ко мне, полицейская.

— Да, только дайте минутку. Похоже, меня сейчас снова вырвет.

Она торопливо отходит.

— Ты как? — Какая-то девушка достает салфетки из сумочки.

Я вытираю рот, лицо.

— Спасибо. Уже лучше.

— Он и вправду вспыхнул сам по себе, — говорит она. — Так странно.

— Ты тоже видела? А кто вообще эти люди?

Девушка пожимает плечами.

— Искали кого-то. Спрашивали, кто пользовался недавно телефоном. А ты кого-нибудь видел? Ты же был там, когда мы проходили.

Я смотрю на нее — это та девушка, что прошла мимо с парнем сразу после моего звонка маме? Мне тогда показалось, что они не заметили, как я вернулся в кресло.

— Нет, при мне никто телефоном не пользовался.

— А может, это ты звонил, а, Джон? Может, они тебя ищут? — Она улыбается. Хочет показать, что говорит не всерьез? Откуда ей известно мое имя? Скорее всего, спросила про новичка внизу, у дежурной. Вот только мне от ее любопытства немного не по себе. — В любом случае беспокоиться не о чем — они смылись сразу же, как только услышали сирены. Странно, да? Я думала, они сами из полиции.

— Понятия не имею, в чем там дело, — говорю я, но выходит неубедительно — врать у меня всегда получалось плохо.

Полицейская, которая помогла мне встать, машет рукой.

— Надо идти.

Идем туда, где ее коллеги записывают показания очевидцев. Девушка смотрит вслед, и я чувствую на себе ее взгляд. Стоит ли надеяться на то, что она никому ничего не скажет, не повторит то, что сказала мне? Скорее всего, нет. Даже если не доложит властям, слова могут разлететься далеко.

Отсюда надо уходить.

Жду, а когда полицейская отворачивается, чтобы поговорить с кем-то, протискиваюсь к другому краю волнующейся толпы и торопливо иду по улице. Скрывшись из виду, прибавляю шагу, сворачиваю за угол — раз и еще раз, и еще, рассчитываю оторваться от возможного преследователя.

И что теперь?

Перед тем как все это началось — неужели там действительно произошло спонтанное самовозгорание? — я смотрел и пересматривал то видео с девушкой-скандинавкой. Оно и теперь не дает покоя: мне до смерти хочется выйти в онлайн. В карусели мыслей лишь одна твердо засела в мозгу: Это все ложь.

Сдерживаю себя изо всех сил, пока не оказываюсь на приличном расстоянии от хостела, и пытаюсь найти вай-фай. На боковой улочке натыкаюсь на скромный паб и, стараясь не привлекать к себе внимания, прошмыгиваю внутрь.

— У вас вай-фай есть? — спрашиваю парня за стойкой.

— Для клиентов.

Принять выпивку желудок еще не готов, так что я заказываю условно съедобный гамбургер и ввожу пароль.

Вот только нужный канал исчез. В растерянности открываю историю, просматриваю, кликаю по ссылке — никакого результата.

Неужели закрыли?

Начинаю другой поиск: выжившие, абердинский грипп, ложь.

Одна ссылка выскакивает: Это по-прежнему все ложь. Может быть, то самое?

Кликаю, и на экране возникает та девушка.

— Привет, это опять я. Все еще выжившая. Если то, что я говорю, неправда, то почему же мои посты удаляют сразу же, стоит только их разместить? С чего бы им так беспокоиться? Может, они просто не хотят, чтобы люди узнали правду? Смотрите, я докажу. Я покажу. — Она улыбается и повязывает на голову шарф. Камера — по всей вероятности, камера телефона — следует за ней по улице.

Люди вокруг снуют во все стороны, и я наконец-то узнаю то место, где она находится, — Пикадилли-Серкус. Площадь не такая оживленная, какой бывает обычно летом, когда ее заполняют туристы, и у многих прохожих на лице маски, отчего кажется, будто смотришь репортаж откуда-то из Японии, где всегда надевают маски, стоит только кому-то простудиться. Эпидемию такие маски, разумеется, не остановят, но ведь Лондон все еще чист?

Девушка-скандинавка останавливается у дверного проема, и камера снова показывает ее лицо крупным планом.

— Видите, где я? Видите, сколько здесь людей, мимо которых я прохожу? — говорит она, понизив голос. — Я — выжившая. Если бы выжившие распространяли инфекцию, все эти люди уже были бы инфицированы и через день бы умерли.

Но они не умрут, потому что это все — ложь.

Почему правительство лжет нам? Не знаю. Может быть, им есть что скрывать?

Я смотрю и смотрю, но новых сюжетов нет. А вскоре исчезает и тот, который я только что посмотрел.

Боюсь даже думать, что она говорит правду. Интересно, знает ли о ней Иона? Надо рассказать ей и о том, что случилось сегодня в хостеле.

Опять захожу на «Встряску» и открываю черновик: «Ты здесь?»

Я снова и снова обновляю страницу. Парень за стойкой смотрит на тарелку, которую я отодвинул сто лет назад. Может, чтобы пользоваться без помех их вай-фаем, надо заказать что-то еще? Беру стакан сока.

Страница наконец обновляется.

Иона: Я здесь. Что случилось?

Кай: Позвонил маме, и минут через двадцать пришлось уходить — в хостел нагрянули какие-то люди, не полицейские.

Иона: ОМГ! Ты цел?

Кай: Да. Но только потому, что мне повезло, а кому-то нет.

Иона: Есть кое-какие новости. Появилась очередная порция слухов об одном учреждении, где держат выживших. Правда это или нет — не знаю. Настрой такой — давайте найдем и все спалим.

Кай: Где оно может находиться? Какие-то догадки имеются?

Иона: Похоже, что где-то в Англии. Я сейчас над этим работаю, пытаюсь выяснить точнее.

Кай: Хочу еще кое о чем тебя спросить. Ты видела канал, который изначально назывался «Это все ложь»?

Иона: Ты имеешь в виду ту девушку из Лондона? Шум из-за нее был большой, но теперь общее мнение такое, что никакая она не выжившая, а просто привлекает к себе внимание или немного не в себе, и видео — фальшивка. И еще, как ей удалось выйти из карантинной зоны, не пройдя сканирования?

Кай: Такое уже бывало. Ведь мы с Шэй тоже выбрались из зоны, когда уехали из Киллина. Но это еще не все. Научных доказательств того, что выжившие являются переносчиками заболевания, до сих пор нет. Так сказала мама, когда я разговаривал с ней по телефону. Имеющиеся свидетельства документально не подтверждены.

Иона: Извини, но, по-моему, ты хватаешься за соломинку. То, что рассказала Шэй насчет эпидемии, следовавшей за вами по пятам, звучало убедительно.

Кай: Знаю.

Пишу, но все равно думаю о той девушке. Я услышал в ее голосе искренность, я не почувствовал фальши. Возможно ли, что она все это придумала? С другой стороны, если она свихнулась, то вполне может быть искренней и верить тому, что говорит. Я качаю головой.

Иона: Что будешь делать?

Кай: Хороший вопрос.

Иона: Если тебе надо где-то отсидеться, все обдумать и спланировать, то есть один друг. Живет неподалеку от Глазго — в Пейсли. Подожди, сейчас посмотрю, можно ли его попросить.

Я жду, потягиваю сок.

Иона: Да, можешь остановиться у него. — Она называет адрес, дает инструкции. — Я полностью ему доверяю.

Мы прощаемся, и я, зевая, выключаю планшет.

Какие планы на вечер? Отправляться к другу Ионы уже поздно — пешком далеко, а поезда ночью не ходят.

Те люди — полиция или кто-то еще — оповестили ли они обо мне других? Объявили ли меня в розыск? Ищут ли меня в Глазго? Вернулись ли они в хостел и поговорили ли с той девушкой, видевшей меня возле телефона? Понять, что к чему, не так трудно. В любом случае возвращаться туда уже нельзя.

Подхожу к барной стойке.

— Здесь поблизости есть отель или что-нибудь, где можно переночевать?

Бармен окидывает меня оценивающим взглядом.

— Кэш имеется?

— Да.

— Над баром комната. Посмотришь?

Я киваю и поднимаюсь за ним по ступенькам. Комнатушка небольшая, но чистая. Звукоизоляция слабая, снизу доносится шум.

— Деньги вперед, — говорит бармен, не спрашивая, как меня зовут.

Я запираю за ним дверь, ложусь и, несмотря на доносящиеся снизу голоса и звуки, засыпаю уже через несколько секунд.

На следующее утро, еще до того как отправиться на поиски кофе, я снова выхожу в интернет. Нахожу ее на другом канале. Улыбка заполняет экран, но потом девушка отступает от экрана.

— Привет, это снова я. Люди задают мне вопросы даже в сети. Некоторые говорят, что я либо лгу, либо сошла с ума и никогда не болела абердинским гриппом. Так вот, это я. — Девушка поднимает удостоверение, на котором написано Фрейя Эриксен.

На карточке она чуть моложе и в школьной форме. Лицо усталое, и глаза не улыбаются. На том канале в Лондоне вид у нее был поживее.

— Я училась в школе в Дареме. Абердинским гриппом заболели все, за исключением нескольких человек, у которых был иммунитет. Я тоже заболела, но выжила. Найдите тех из нашей школы, у кого иммунитет, и спросите у них. Они знают, что я болела. Пока. Чао.

Ищу информацию о ее школе, но о гриппе ничего не нахожу; новых сообщений на школьном веб-сайте не появлялось несколько недель. Сама школа определенно находится внутри карантинной зоны.

Снова иду по улице. Что делать? Наверное, стоило бы пойти к приятелю Ионы, но она же сама сказала, что слухи указывают на Англию, а не на запад, на Глазго.

Иду и ничего не могу с собой поделать, заглядываю едва ли не в каждое кафе с вай-фаем. Сижу как приклеенный, выискиваю посты Фрейи, спешу прочитать их, пока не удалили.

Новые появляются примерно каждый час. Фрейя словно издевается над властями — они не могут угнаться за ней. Но ведь рано или поздно ее в любом случае схватят, так?

Сейчас она возле собора Святого Павла, но уже в другом обличии. Внезапно она, не выключая телефон, кладет его в карман. На экране пробивающийся сквозь ткань слабый свет, слышны полицейские сирены.

С замиранием сердца жду очередного включения, нетерпеливо проверяю снова и снова, но нахожу только через несколько часов и облегченно вздыхаю. Фрейя оторвалась от преследователей и стоит возле моста Миллениум.

Но облегчение тут же сменяется тревогой: что, если они нагрянут с обеих сторон, пока она говорит в камеру на середине моста? Ей не уйти! Она окажется в ловушке!

На экране возникает ее лицо.

— Они едва не сцапали меня у собора, — шепчет Фрейя, — но мне удалось уйти.

Ну вот и дышится уже легче.

В какой-то момент ее даже показывают в новостном выпуске. Лондон охвачен паникой, но никто пока не заболел. Полиция заявляет, что разыскивает ее и хочет допросить, ее изображение появляется на экране, но сообщений о вспышке абердинского гриппа в тех местах, где ее заметили, пока еще не поступало.

Но эта девушка не может быть выжившей. Не может, потому что… Если она выжившая, то где новые случаи заболевания?

Или, может быть, Шэй поняла что-то не так?

Но как же тогда объяснить болезнь и смерть всех тех людей на базе ВВС на Шетлендах после появления там Шэй? Может ли быть какая-то другая причина?

Нет, правдой это быть не может, как бы мне того ни хотелось.

Но все же сомнение грызет изнутри, и просто отбросить его я не могу. Если есть хотя бы малейший шанс в пользу Шэй, его нужно проверить.

Я должен узнать правду.

Как? Что мне делать?

Я больше не могу оставаться Джоном, это слишком рискованно, потому что они могут связать имя со звонком моей матери. Каем я тоже быть не могу. Я хочу найти Шэй, но даже не представляю, с чего начать поиски.

Одна и та же мысль ходит по кругу, и я никак не могу от нее отделаться.

Что, если мы неверно все истолковали? Что, если Шэй вообще не была носителем?

Не могу поверить. Ее рассуждения и выводы представлялись совершенно логичными.

Но и просто отмахнуться от сомнений я тоже не могу.

Мама сказала, что неоспоримых, научно обоснованных доказательств нет. А если причины заболевания неизвестны, то невозможно определить путь передачи возбудителя.

Что, если права Фрейя, а остальные ошибаются?

Выяснить, говорит она правду или нет, можно только одним способом: найти ее. Я знаю от Шэй, каково быть выжившим, а значит, смогу разобраться сам, болела Фрейя или нет. Иона сказала, что выживших, вероятно, увозят в какое-то место в Англии, следовательно, направляясь в Лондон, где находится Фрейя, я двигаюсь в правильном направлении.

И тут меня вдруг осеняет: один верный способ проверить Фрейю все же есть. Она выжившая, если сможет увидеть и услышать Келли.

Надо найти ее.

Я сижу на скамейке в тихом уголке парка. Надеюсь, никто меня не слышит, потому что если кто-то услышит, то подумает, что я тронулся и разговариваю сам с собой.

— Келли, ты здесь? Мы отправляемся в Лондон искать Фрейю. Там я смогу найти ее по последним видео. И там мне потребуется твоя помощь. Ты отправишься к ней и скажешь, где я, чтобы она могла прийти ко мне.

16 КЕЛЛИ

Смотрю на Кая.

Что делать?

Если Фрейя выжившая, сможет ли она увидеть и услышать меня, как могла видеть и слышать Шэй? Кай, похоже, считает, что да, сможет, а вот я в этом не уверена. Впрочем, других выживших, кроме Шэй, я еще не встречала. Вот было бы здорово, если бы меня снова услышали! Мне не было бы так одиноко.

Но я должна быть осторожна, очень осторожна. Она не должна догадаться, что я носитель, а значит, нужно спрятать эту тайну как можно глубже.

17 КАЙ

Как попасть в Лондон?

Ехать под именем Кая или Джона я не могу. По правде говоря, я не знаю даже, ищут ли меня власти или те неизвестные, которые обыскивали хостел и сбежали, как только появилась полиция. Так или иначе, ни одним, ни другим именем пользоваться нельзя, риск слишком велик. Деньги у меня есть — спасибо опять же Бобби, — но хватит их только на ближайшее время.

Вместо того чтобы ехать к знакомому Ионы, я сажусь на автобус, который идет к шоссе М-74. Оттуда до Лондона можно добраться на попутке.

18 КЕЛЛИ

Кай уже долго стоит на обочине и голосует. Что бы сказала мама, увидев его сейчас? Конечно, она не знает, что я тоже здесь. Если кто-то попытается напасть на моего брата, быстро пожалеет, когда вспыхнет изнутри.

Фургоны и легковушки проносятся мимо. Наконец какой-то грузовик притормаживает и останавливается. Кай подбегает к нему.

Водитель тянется к дальней дверце, открывает.

— Куда направляешься?

— В Лондон или хотя бы в том направлении.

— А назови-ка лучшую футбольную команду?

— Э, «Ньюкасл»?

— Ладно, хорошо уже, что «Селтик» не назвал. Залезай.

Кай забирается в кабину, и грузовик трогается. Едем по магистрали. Шофер представляется Морком. Объясняет, что это кличка и так его все зовут. Морк любитель потрепаться. Поэтому и Кая подобрал — ради компании, чтобы кто-то слушал. За сотню километров он успевает рассказать попутчику о своей дочери и трех внуках, перечисляет все ошибки правительства за последние двадцать лет и излагает свою теорию происхождения абердинского гриппа, занесенного вторгшимися на Землю пришельцами.

Хрипит и трещит радио. Морк подкручивает ручку настройки и делает громче.

— Внимание всем. В Глазго наблюдаются случаи заболевания, похожего на абердинский грипп. Все дороги в город и из него блокированы.

Водитель качает головой.

— Повезло нам. Вовремя убрались, да?

— По-моему, говорили, что карантинные зоны доказали свою надежность.

— Какое-то время так оно и было. В любом случае у меня есть такая вот штука. — Морк протягивает руку, демонстрируя вытатуированную на обратной стороне ладони «I». — В конце концов они меня все же выпустили, но времени это заняло немало.

Кай показывает свою руку с идентичным тату.

— Сейчас такая штука дорого стоит.

— Как это?

— Водителей становится все меньше; никто не хочет рисковать, потому что границы зон непостоянны, подвижны, и на территории зоны можно оказаться совершенно случайно и попасть в ловушку. Если же у тебя иммунитет, ты можешь свободно въезжать в зону и выезжать из нее, а поскольку таких шоферов мало, то и платят им бешеные деньги.

Итак, оно, похоже, вырвалось за границы зоны и нагрянуло в Глазго. Конечно, ведь я там побывала.

Когда мы только попали в зону, я старалась держаться подальше от людей. Правда, старалась. Я не хочу, чтобы люди заболевали, если только они не заслуживают этого. Но потом в хостел нагрянули те, в непонятной форме. Они пришли за Каем и не оставили мне выбора: я послушала их, узнала, чего они хотят, и должна была спасти брата. А для этого пришлось приблизиться к ним. Потом я уже не отходила от Кая, боялась выпустить его из поля зрения и оставить без защиты, если за ним придут.

И вот теперь мы едем в Лондон.

Лондон — большой город, и людей в нем много. Очень много. Я сижу на полу в кабине, прячусь, хотя меня все равно никто не видит. Я катастрофа. Смерть. Если бы люди узнали, они возненавидели бы меня.

Я и сама себя ненавижу.

Кай надеется, что мы найдем Фрейю и она докажет, что выжившие не переносят инфекцию. А потом кого-нибудь наконец осенит, и он поймет, что переносчик — это я.

И вот тогда меня возненавидит Кай. А если мы найдем Шэй, то меня возненавидит и она.

Это несправедливо!

Я не просила этого. Я не хотела становиться такой. Во всем виноват Первый. Мне нужно оставаться сильной и внимательной, чтобы найти доктора и рассчитаться с ним за все. Если Кай отыщет Фрейю и я смогу поговорить с ней, то буду точно знать, что он не забудет о нашей главной цели. Потом я позабочусь о том, чтобы мы как можно быстрее уехали из Лондона, пока никто из них не заметил следующей за нами — мной — эпидемии.

Я поднимаюсь с пола, устраиваюсь на сиденье рядом с Каем и смотрю в окно на проносящиеся мимо сельские пейзажи, слушая рассуждения Морка о похищениях людей инопланетянами.

Кладу руку на плечо Каю. Сестренка и старший брат — в этом деле мы вместе.

19 КАЙ

Мы едем и едем, не останавливаясь ни на минуту — на случай расширения границ карантинных зон, — и когда Морк сворачивает наконец к кафе на шоссе М-6, мой желудок уже жалобно стонет от голода.

— Возьму что-нибудь перекусить, — предлагаю я, потому что такова негласная традиция, и все же я понимаю, что деньги Бобби скоро закончатся.

Нагружаем подносы стаканами и тарелками, я расплачиваюсь, и мы садимся. Готовят здесь так вкусно, что даже Морк на какое-то время умолкает.

А еще здесь есть вай-фай. Иона и ее друг, должно быть, беспокоятся обо мне и опасаются худшего. Ввожу пароль, но ничего не могу с собой поделать, пускаюсь на поиски последних видео «Это все ложь».

На экране высвечивается лицо Фрейи.

— Да, я все еще на свободе, и в Лондоне до сих пор чисто. — За спиной у нее Вестминстерское аббатство. Она улыбается в камеру.

Морк заглядывает мне через плечо.

— Какая штучка. Ты из-за нее торопишься в Лондон?

— Да. — Вообще-то так оно и есть, хотя и не в том смысле, который угадывается в тоне Морка.

— Пирог с меня. — Морг поднимается из-за стола, а я, пользуясь моментом, ввожу пароль и подключаюсь к «Встряске».

Картинка на экране повергает меня в отчаяние, и в животе завязывается узел.

Новый пост есть — заголовок без содержания: сайт скомпрометирован.

И больше ничего, все остальное удалено. Последний пост появился несколько часов назад. Что же случилось? Что с Ионой? С ее другом? А если ее накрыли из-за меня? Морк возвращается с двумя тарелками и тут же уминает свой кусок пирога. Я тупо смотрю на экран.

— Не будешь ты, съем я, — предупреждает он. Я молча двигаю тарелку в его сторону. — Что-то не так?

— Беспокоюсь за оставшихся в Шотландии друзей, — честно отвечаю я.

— Положение ухудшается. — Он кивает на экран телевизора. Поступающие сообщения подтверждают, что абердинский грипп проник в Глазго, в связи с чем карантинные зоны предполагается расширить. — Нам лучше поторопиться, пока дороги не совсем еще забиты. Сейчас все устремятся на юг, чтобы случайно не остаться за запретной линией.

Морк оказался прав. Поначалу мы шли на хорошей скорости, но постепенно машин становилось все больше, и автомобильный поток двигался не быстрее черепахи.

Морк включает радио и сыплет проклятиями.

— Дорога перекрыта перед Бирмингемом. Всех разворачивают, пропускают только тех, у кого веские причины ехать дальше на юг.

— И кто же это решает?

— Кто? Армия, конечно.

— Если так пойдет дальше, я до Лондона пешком быстрее доберусь. — Мне тревожно. Может, выйти из машины? Вдруг там действительно армейский пост и они разыскивают меня?

— Говорят, сейчас организуют скоростную полосу — в зависимости от типа транспортного средства. Попробуем проскользнуть.

Мы медленно ползем к Бирмингему. Морк не умолкает, переключается на тему Евросоюза, взвешивает аргументы «за» и «против», но я пропускаю его болтовню мимо ушей. Что делать? Остаться в грузовике и рискнуть или выйти? Но если выйду, то как доберусь до Лондона? Никак не могу решиться и в результате остаюсь на месте, а напряжение нарастает по мере приближения к контрольному пункту. Вытягиваю шею, пытаюсь увидеть, что там происходит и кто проводит проверку.

Мы подъезжаем ближе, и я немного успокаиваюсь. Никаких военных на блокпосте нет, обычные полицейские. Конечно, разыскивать меня могут и они, но предсказание Морка сбывается: полицейские коротко просматривают транспортные документы, бросают взгляд на наши татуировки и машут — проезжайте. Контрольно-пропускной пост остается за спиной, и я позволяю себе расслабиться.

— Дальше будет порядок, — говорит Морк и вновь оказывается прав: машины постепенно вытягиваются в линию и набирают ход. Мы мчимся в Лондон.

20 КЕЛЛИ

Кай идет по дороге, и Морк сигналит ему вслед — ту-ту. Кай не оборачивается, но поднимает руку. «Не делай ничего, чего не сделал бы я» — такими словами и смехом проводил его Морк, вероятно, имея в виду блондинку с экрана планшета. Возможно, проблемы у Кая и возникнут, но только не в той сфере, на которую намекал Морк. Беда следует за ним по пятам ровно так же, как и я. Может быть, мы одно и то же?

Бывала ли я в Лондоне раньше? С памятью у меня плохо; я ничего не помню и не узнаю. Мы идем по улице, заставленной припаркованными автомобилями, мимо магазинов, кафе, баров. Это не тот Лондон, который я видела по телевизору.

Солнце садится, а брат все тащится по улице. Лицо изможденное, и мне так хочется сказать, что я здесь, что присматриваю за ним. Наконец Кай останавливается в нерешительности у какого-то паба, толкает дверь и входит.

21 КАЙ

Отчаянно хочется выпить, но прежде чем заказать пиво — только одно, впереди еще много дел, — проверяю, работает ли вай-фай.

Еще сильнее, чем выпить, хочется зайти на «Встряску» — а вдруг я ошибся, или мне это привиделось, и на самом деле там все в порядке?

Но, конечно, я знаю, что не привиделось.

Когда-то, еще в Киллине, Иона помогала искать Шэй, и с тех пор в памяти у меня остался номер ее мобильного. Позвонить? Но если ее веб-сайт скомпрометирован, то и телефон могут прослушивать, разве нет? Если у нее все хорошо, мой звонок может принести ей серьезные неприятности.

Но, возможно, есть другой способ.

Я оглядываю паб. Несколько человек сидят небольшими группами, а одна женщина, лет сорока, в одиночестве скучает у стойки, то и дело прикладываясь к большому бокалу с вином. Около нее почти уже пустая бутылка.

Я подхожу к ней и улыбаюсь.

— Послушайте, можете оказать мне любезность? — Женщина смотрит на меня подозрительно. — Нужно позвонить и позвать одного человека, а когда ответят, дать отбой?

— Зачем мне это?

— Я куплю вам выпить. — Дополняю обещание обаятельной — по крайней мере, так мне хочется думать — улыбкой.

— Проверяешь подружку и не хочешь, чтобы она знала, так ведь?

— Вы меня раскусили. Так поможете?

— Конечно, почему бы и нет? Закажи большой. Имя и номер?

— Иона. — Я называю цифры, она тычет пальцем в кнопки своего телефона.

Женщина ждет. Неужели никто не отвечает? Сколько уже гудков?

Но тут она кивает мне.

— Алло? Я могу поговорить с Ионой? — Короткая пауза… отбой.

— Вам ответили?

— Да.

— Какой у нее был голос?

Женщина пожимает плечами.

— Да мы и не поболтали толком. — Она вскидывает бровь. — Знаешь, доверие в отношениях очень многое значит.

— Знаю. Вы правы. И?..

— Она только сказала, это Иона. Голос нормальный, только с шотландским акцентом. Вот и все. Если только ты не хочешь, чтобы я позвонила еще раз и попробовала узнать больше.

— Нет, нет, спасибо. Этого вполне достаточно.

Итак, «Встряска» скомпрометирована, но на телефонные звонки Иона отвечает. Может быть, за ней следят. Может быть, нет. Так или иначе, она цела и невредима, и пусть так оно и остается. Сообщить ей, что я в порядке, это уже большой риск, если она под наблюдением, но, может быть, она все же поймет, что это от меня.

Извини, Иона.

Покупаю женщине в баре большой бокал вина с надеждой, что случайный и короткий звонок из бара не успели засечь и отследить. А если все же засекли, вино поможет ей забыть, как я выгляжу.

На всякий случай решаю, что задерживаться здесь не стоит, и выхожу из бара.

22 КЕЛЛИ

Поблуждав по улицам, Кай находит еще один паб с вай-фаем и комнатой наверху. Заведение еще более сомнительное, чем то, в Глазго, и я с ужасом думаю, что бы подумала мама, увидев сына в таком месте.

Заперев за собой комнату, он сразу включает планшет Бобби и приступает к поискам Фрейи. После нескольких попыток находит ее по словам «Ложь, ложь, ложь».

На этот раз она выглядит не лучшим образом: растрепанная и заспанная.

— Даже не знаю, сколько еще смогу продержаться. Думаю, придется уехать из города. Но сейчас для вас — последний взгляд на Лондон. — Фрейя отступает немного в сторону, и за ней открывается вид на мост и большое колесо обозрения, Лондонский Глаз. Близятся сумерки, и это значит, что прошло уже несколько часов.

Экран темнеет.

Кай закрывает планшет, откидывается на спинку стула и ерошит волосы.

— Келли? Ты здесь? Слушай. Сам я Фрейю найти не смогу. Мне нужна твоя помощь. Я останусь здесь до утра. Попробуй отыскать ее, начиная с того места, где она была в последний раз. Если найдешь, попробуй убедить встретиться со мной. Если не согласится встретиться, пусть хотя бы напишет.

Кай несколько раз повторяет адрес электронной почты, чтобы я запомнила его, и говорит, что создал ящик специально для этой цели.

— Я ставлю будильник и буду проверять каждый час.

Конечно, Кай. Я покружу по Лондону, в котором никогда раньше не бывала, отыщу Лондонский Глаз, а потом найду девушку, которая стояла где-то там несколько часов назад. Ерунда. Никаких проблем.

Но, с другой стороны, если не я, то кто?

Мог бы, по крайней мере, показать мне карту.

Я вылетаю из комнаты и какое-то время ношусь по темным улицам, пока не нахожу довольно оживленный район. Здесь много пешеходов, и я стараюсь держаться от них подальше. Некоторые носят медицинские маски.

На автобусной остановке, под навесом, замечаю карту города. Смотрю на нее, но где именно нахожусь, понять не могу. Знакомых названий улиц не вижу. Так можно бродить всю ночь и ничего не найти.

Вместо этого устремляюсь в ночное небо, выше и выше, и вот уже весь город лежит подо мной как на ладони. Так-то лучше.

Фрейя была на мосту — вот река. Должно быть, Темза, так? Тянется внизу темной змеей. Следую вдоль нее до ярко освещенного, напоминающего огромное огненное колесо Лондонского Глаза. Страна под карантином, туристов должно быть немного, но колесо обозрения все равно крутится. В кабинках-капсулах сидят люди, фотографируют, любуются видами. Долго еще оно будет вертеться?

Внизу вокруг колеса толпятся полицейские. Ищут Фрейю?

Где она может быть? Должно быть, ей кто-то помогает, прячет у себя. Хотя если в последний раз она сказала, что собирается покинуть город, то, возможно, уже и никто.

Шэй, когда она бывала где-то поблизости, я могла почувствовать всегда, но ее я знала. Удастся ли таким же образом ощутить другого, незнакомого выжившего?

Как и тогда, когда я искала Шэй на острове, начинаю от Лондонского Глаза и нарезаю постепенно расширяющиеся круги — слушаю, зову ее по имени. Я смогу ее почувствовать, если она ответит? Не знаю. Не знаю даже, слышит ли она меня.

В какой-то момент чувствую кого-то и тут же снижаюсь, но нахожу только кошку. Сажусь рядом с ней на каменную стену. Кошка шипит, распушает хвост и крадучись уходит.

Не получается. Что еще придумать?

Возвращаюсь к исходному пункту, туда, откуда начинала. Колесо обозрения больше не двигается. Уже поздно, но гуляющих еще много.

Подлетаю поближе в надежде подслушать что-то полезное, ловлю обрывки разговоров, но люди говорят только о том, чтобы выпить, обсуждают, куда бы пойти. Некоторые целуются. Все какие-то взбудораженные, шумные, как будто малость обалдевшие. Словно знают, что мир движется к пропасти, и отрываются напоследок кто как может.

Может быть, так оно и есть. Может быть, они правы.

Вот только ничто не помогает мне искать Фрейю. А полиция? Если послушать их, может быть, удастся наткнуться на что-то ценное?

В районе колеса полицейских все еще много. Некоторое время я наблюдаю за ними и прихожу к выводу, что в их передвижениях есть определенный порядок. Они проверяют каждого человека, заглядывают в каждый уголок, заходят во все заведения. Ищут Фрейю? Но ведь ее здесь нет? Тогда почему они ведут себя так, словно думают иначе?

Сама я особенно тщательными поисками вблизи колеса не занималась, посчитав, что даже пешком Фрейя успела уйти на несколько километров отсюда. Полицейские же как будто исходят из какого-то другого предположения. Может быть, они знают что-то такое, чего не знаю я?

Сажусь на самый верх Лондонского Глаза и оглядываюсь, пытаюсь нащупать что-нибудь. Неподалеку, у реки, есть местечко, где вибрирует некая концентрация чувств. Скорее всего, еще одна кошка.

Тянусь к ней, стараюсь локализовать ее лучше, но она вдруг исчезает. Странно. Концентрируюсь на том месте, откуда исходила пульсация. Направляюсь к пирсу, возле которого стоит несколько лодок. Приближаюсь, замираю, снова осматриваюсь. Никто не шипит, но что-то здесь есть, что-то вроде мерцания энергии.

Привет, Фрейя. Ты здесь? Я хочу тебе помочь. Пожалуйста, ответь.

Ничего.

Я не чувствую никакого присутствия и… Что это? Едва слышный шум у меня за спиной?

Наверное, крыса.

Не знаю, почему, но мне становится не по себе. Никто, даже самая здоровенная зомби-крыса на свете, ничего не сможет мне сделать, ведь так? Но мне все равно страшно. Будь у меня кожа, по ней бы точно побежали мурашки. На этой лодке определенно есть что-то ужасное, и я уже готова взмыть в небо, как вдруг… Легкий толчок. Кто-то — или что-то — подталкивает меня, пугает, прогоняет.

Я толкаю в ответ. Хватит прятаться, Фрейя.

Замешательство, смущение.

Ну ладно, говорит она, но не вслух, а у меня в голове. Брошенный на палубу брезент шевелится, из-под него выглядывает Фрейя.

23 КАЙ

Дзззз… дззз…

Пытаюсь прогнать сон и выключаю будильник. Снова включаю планшет, проверяю — почтовый ящик пуст.

Келли ушла четыре часа назад.

По крайней мере, четыре часа назад я, думая, что она здесь и слушает меня, отправил ее на поиски Фрейи. Не исключено, что моя сестра к тому времени заняла себя чем-то более интересным и я разговаривал сам с собой.

Волнение, беспокойство, тревога… Сон уходит. На всякий случай еще проверяю канал Фрейи и ничего не нахожу. Я обещал сестре, что пробуду здесь до утра, но больше не могу сидеть без дела и ждать.

Достаю из ящика листок и ручку и пишу записку: Вернусь.

Я выхожу в ночь.

Сначала иду по улице пешком, потом замечаю идущий в нужном направлении автобус и сажусь.

24 КЕЛЛИ

— Эй! А ты что такое? — позабыв об осторожности, спрашивает вслух Фрейя.

Я была выжившей, как ты.

— И что случилось?

От нее идут волны любопытства и ужаса.

Долгая история. Давай для начала постараемся увести тебя отсюда и от полиции.

— В самом деле, давай. Как только я сама об этом не подумала? — говорит она, и в ее мыслях я чувствую боль.

Что-то не так?

— Лодыжка. У меня сильное растяжение. — Фрейя вытягивает ногу, и, надо сказать, выглядит она не лучшим образом, вся распухла.

Ну так вылечи ее.

Она смеется.

— Как?

Ты выжившая, а значит, умеешь это делать. Вот так.

Пытаюсь показать ей, как это делала Шэй, когда лечила себя — направить сознание внутрь, а не вовне и найти целительные волны.

— Вау. И это сработает?

Должно.

— Ладно, попробую. — В ее светло-серых глазах клубятся темные вихри, и я, как и в случае с Шэй, чувствую, что старается сделать Фрейя. Она полностью ушла в себя, и мне приходится сдерживаться, чтобы не вмешаться.

Наконец ее глаза и мысли возвращаются в нормальное состояние, и она осторожно встает. Потом подпрыгивает на травмированной ноге.

— Ну и здоровский же трюк! Спасибо! И… пока!

Куда пойдешь?

Она с безразличным видом пожимает плечами, но на самом деле с трудом скрывает страх.

— Что-нибудь придумаю.

Там повсюду полиция. Я рассказываю, что творится у Лондонского Глаза.

— Вот черт.

Позволь мне помочь тебе.

— Зачем тебе это?

Еще одна долгая история.

— Я никуда с тобой не пойду, пока не узнаю, что происходит и почему ты здесь. Кем бы ты ни была.

Ладно. Подруга моего брата — выжившая. Она сдалась властям на базе ВВС и сказала, что является носителем.

— Идиотка, — фыркает Фрейя.

Она была уверена в своей правоте. Теперь моему брату — его зовут Кай — нужно найти ее. Но недавно он увидел тебя в интернете и хочет узнать, действительно ли выжившие не являются носителями.

— Не являются. И что?

Он хочет, чтобы ты помогла ему в поисках.

— А что я буду иметь с этого?

Я вздыхаю.

Тебе говорили, что ты невыносима?

Фрейя смеется, но это только бравада (по-моему, подходящее слово?). Ей страшно, но еще страшнее принимать помощь от чужака.

Только для начала я посмотрю, где там полиция, чтобы ты не наткнулась на кого-нибудь случайно.

— Предосторожность не помешает.

Кай и отмутузить может, когда кто-то этого заслуживает.

— Качество потенциально полезное.

А еще мы хотим рассказать всем, как это делаешь ты, правду о выживших.

Секунду она молчит, потом кивает.

— О’кей, скажу так, сейчас ты меня убедила. Давай выбираться отсюда.

Мы можем либо пойти к Каю, либо отправить ему письмо на электронный адрес, чтобы он встретил нас где-нибудь.

— У меня нет телефона. Последний, которым пользовалась, утопила в реке. К тому времени они наверняка его засекли.

Ладно. Похоже, разбираться со всем этим придется нам двоим, тебе и мне. Жди здесь. Я проверю, что там творится.

Вылетаю в ночь. Не думала, что такое возможно, но кажется, полицейских стало больше. Район поисков взят в кольцо, которое постепенно сужается, и в самом его центре мы с Фрейей. Наверное, вначале полицейские, как и я, решили, что она ушла, но потом, когда не нашли ее, вернулись к исходному пункту.

Прямо сейчас несколько человек приближаются к краю пирса, где привязана лодка, в которой прячется Фрейя.

Я возвращаюсь к ней.

У нас проблемы.

Я рассказываю ей, что видела.

— Думаю, придется поиграть в «доджемс».

Что ты имеешь в виду?

— «Автодром». Игра с электрическими автомобильчиками. Если натыкаешься на одного из них, толкаешь посильнее, чтобы он врезался в другого, и бежишь.

Конечно. Легко. Хотя лучше все-таки обойтись без этого, а то может быть слишком шумно, и тогда прибудут другие.

— Ты лишаешь меня удовольствия.

Я посмотрю, где они.

Вылетаю, осматриваюсь и тут же возвращаюсь.

На пирсе, между нами и берегом, двое полицейских. Один идет и проверяет лодки. Другой стоит у входа на пирс, на страже, и смотрит то в одну сторону, то в другую. Как только скажу давай, быстро вылезай из лодки и пригибайся.

— Ладно, уже какой-никакой план.

Я наблюдаю за приближающимся полицейским. Он проверяет лодки на нашей стороне, потом поворачивается к другой.

Давай!

Фрейя быстро вылезает из лодки и, пригнувшись, ныряет в темноту.

Тебе будет легче, если научишься видеть, — говорю я и показываю, что вижу в ее сознании.

Клево, говорит она на этот раз мысленно, а не вслух.

Полицейский смотрит в нашу сторону, потом снова отворачивается, и Фрейя перебегает к следующей лодке.

Но ведь в какой-то момент нам все равно придется пройти мимо них, говорит она. И как мы это сделаем?

Я мысленно пожимаю плечами.

Мы перебираемся к еще одной лодке, потом к еще одной.

Ближе и ближе.

Фрейя не определилась, что делать, и склоняется к тому, чтобы пробежать мимо в надежде, что ее не поймают.

Нет! Просто пригнись пониже, когда будут проходить мимо.

Но я же не невидимая.

Представь, что невидимая, говорю я и показываю ей то, что подсмотрела у Шэй.

Ты меня не видишь, здесь никого нет, ты не видишь меня, здесь ничего…

Фрейя представляет пустой пирс и повторяет снова и снова заклинание. Другой полицейский сходит с лодки, которую проверял, и кивает напарнику. Оба осторожно, по шагу зараз, продвигаются вперед.

Ты меня не видишь, здесь никого нет, ты не видишь меня, здесь ничего…

Они проходят мимо. Проверяют лодку, в которой только что пряталась Фрейя. Я говорю ей, чтобы подождала, пока они отойдут на достаточное расстояние, и снова проектирую образы. Полицейский поворачивается в другую сторону, и Фрейя делает еще несколько шагов и замирает, повторяя заклинание.

Работает! Все работает! — мысленно говорит она.

Да.

Мы уже приближаемся к концу пирса, когда в глаза бьет яркий, слепящий свет.

25 КАЙ

Полицейские повсюду, и они идут к реке. Неужели Фрейю уже схватили?

Кажется, нет. Они сосредоточены и внимательны, как будто преследуют кого-то, а не расслаблены и болтливы, как бывает, когда задача решена и кто-то уже пойман.

Внизу, у самой воды, вспыхивает свет.

— Стой и руки вверх! — кричит кто-то.

Есть и другие, темные, молчаливые фигуры — похоже, они не с полицией? — бесшумно скользящие вниз по склону.

Ночь разрывает громкий выстрел.

Секундой позже с пирса срывается и устремляется прямиком ко мне девушка. В неярком свете мерцают светлые волосы. Она хватает меня за руку.

— Кай?

— Фрейя?

— Бежим!

Мы мчимся по дороге.

— Сюда! — выдыхает она. — Сюда!

Мы протискиваемся между машинами, огибаем грузовики, прячемся и снова вырываемся на дорогу, чудом ускользая от полицейских, которыми, кажется, кишит район.

В кого стреляли? Кто стрелял?

На разговоры не хватает ни воздуха, ни сил. Бежать. Только бежать.

26 КЕЛЛИ

За спиной остались километры, когда они перешли наконец на шаг. Глухие закоулки вдалеке от реки, где все началось. Тишина.

Кай и Фрейя сворачивают на кладбище, находят скамейку и садятся. Я говорю Фрейе, что постою на страже, и закрываю свои мысли.

Прошлой ночью мне поневоле пришлось приблизиться к людям, чтобы помочь сначала Фрейе, а потом ей и Каю. День-другой, и оно появится в Лондоне, а значит, нам нужно уходить.

Они сидят рядом, молчат, смотрят туда, где из-за горизонта встает солнце. Так устали, что даже не могут говорить?

Первой молчание нарушает Фрейя.

— И что теперь?

— Хороший вопрос. Может, вернемся к началу? Меня зовут Кай.

— Привет, Кай. Я Фрейя. Рада с тобой познакомиться. — Она протягивают руку, и они здороваются, как будто на приеме в саду. — С твоей сестрой, Келли, я познакомилась раньше.

— Можешь рассказать, что случилось перед тем, как мы побежали? Кто-то в кого-то выстрелил, но кто?

— Не я. У меня нет оружия. Келли нашла меня на пирсе, и мы успешно уходили от полиции, не применяя ни огнестрельное оружие, ни какие-либо другие смертоносные средства.

— А потом?

— А потом в конце пирса появился еще один полицейский, которого мы не заметили.

Очень жаль.

— Келли извиняется, но она сама была занята, потому что следила за другими. — Фрейя переводит дух, сглатывает. — Меня схватили, и я ничего не могла сделать. Но потом прямо перед нами кто-то выстрелил в полицейского.

В ее словах и на лице ужас, но если бы не тот выстрел, мне пришлось бы сжечь полицейского, что напугало бы Фрейю еще сильнее. Эту мысль и образ — объятого пламенем, кричащего от боли человека — я стараюсь спрятать как можно глубже, чтобы Фрейя ничего не заметила, но она все равно не следит за моим состоянием, все ее внимание занято Каем.

— Но кто же все-таки выстрелил? — спрашивает он.

— Мы не знаем, кто они и зачем это сделали, но Келли сказала, что за пирсом прятались двое неизвестных в темных одеждах и что именно женщина поднялась и выстрелила в полицейского.

— Как они выглядели? Это были военные?

Нет, у него были длинные волосы, и она тоже была не из таких.

Фрейя передает мои слова Каю.

— Я, конечно, рада, что не попалась, но это… — Она морщится и качает головой. — Кто же это мог быть?

— Я видел, как несколько человек спускались по откосу; должно быть, кто-то из них и выстрелил. — В своего они бы стрелять не стали, а значит, к полиции отношения не имеют. На военных, если верить Келли, тоже не похожи. И полицейского убили только для того, чтобы ты смогла сбежать.

Ну, нет.

— Что ты говоришь? — хмурится Фрейя.

Они тоже пытались преследовать тебя, когда ты убегала, но отдельно от полиции. А еще они, кажется, следили за полицейскими и избегали встречи с ними.

Фрейя повторяет мои слова и качает головой.

— Если бы не они, я не смогла бы убежать. Но почему та женщина помогла мне? Что им нужно? Даже если она просто хотела спасти меня, я не хочу быть заодно с теми, кто вот так вот убивает людей.

Нам надо поскорее выбираться из Лондона. Тебя ищут, и все, наверное, думают, что это ты застрелила полицейского.

Фрейя передает Каю мои слова и хмурится.

— Нам надо поскорее выбираться из Лондона?

— Что значит нам? — Она поворачивается к моему брату: — Келли рассказала мне кое-что, объяснила, почему ты искал меня, но теперь я хочу услышать это от тебя.

— Для начала я хочу поблагодарить тебя.

— За что?

— Ты доказала то, на что я не смел и надеяться. Выжившие — не носители.

— Так ты мне веришь?

— Конечно. Не каждый способен видеть и слышать Келли. Значит, ты выжившая. Ты ходишь по Лондону, но эпидемия не началась. Здесь никто не заболел.

Фрейя смахивает слезы.

— Теперь нам нужно убедить в этом остальной мир.

— Это задача номер один.

— Даже важнее, чем найти твою подругу?

Кай медлит с ответом.

— Спасем сначала мир, а девушку потом, — отвечает он видоизмененной цитатой[1], и я не сомневаюсь, что так оно и будет. Может быть, Кай говорит так, потому что понимает: иначе Шэй никогда не будет в безопасности. Но я готова держать пари, что будь Шэй здесь, рядом, он спас бы ее, даже пожертвовав миром. — Ты говорила, что собираешься уехать из города. У тебя были какие-то планы?

Фрейя вздыхает.

— Со мной вышла на связь группа выживших, и они хотели, чтобы я присоединилась к ним. Но я, сказать по правде, не уверена, что сама хочу этого.

— Почему?

— По-моему, они сами толком не знают, что намерены делать. Просто прятаться? Или попытаются что-то предпринять, докопаться до правды о выживших? Говорят они путано, а на деле только скрываются от властей.

Она пожимает плечами, и я чувствую за ее словами беспокойство и неприязнь. Ей не нравится сама мысль быть частью группы, которая решает, что все они должны делать. Она привыкла сама принимать решения.

Верно, кивает Фрейя, перехватывая мою мысль.

— Может, нам стоит посмотреть на них, — говорит Кай. — Может, кому-то нужно подсказать им, что делать.

— Предлагаешь себя?

— Я? Ха! Ну, нет. Я думал о тебе. Что-то мне подсказывает, что командовать ты умеешь.

Она фыркает.

— Только когда люди не делают то, что дóлжно.

— А по-моему, смысл есть. Найдем их, посмотрим, что они за люди, какие у них цели, и, может быть, сумеем помочь друг другу. Или у тебя другие планы?

Фрейя качает головой.

— Пожалуй, нет. Меня ты не убедил, но, наверное, прав: нам надо взглянуть на них.

— Нам?

— Да, нам. Но только на этот раз. Есть, правда, одна проблема. Я обещала, что никому не скажу, где их искать. И что нам с этим делать?

— А не показывать обещала?

— Вроде бы нет. — Тем не менее ей не по себе. Она же никому не должна была рассказывать о группе.

Молчи, мысленно бросает мне Фрейя.

— Значит, ты можешь отвести меня к ним. Договорились? — Кай протягивает руку, но есть кое-кто еще, о ком эти двое позабыли, и мне уже надоело, что меня никто не желает слушать.

Минуточку. Я тоже кое-чего хочу.

Фрейя озвучивает мое заявление.

— И чего же ты хочешь, Келли? — спрашивает Кай.

Первый, тот, кто все это начал. Мы должны найти его.

Фрейя повторяет за мной и хмурится.

— Не понимаю. Кто такой Первый?

— Врач, на котором лежит ответственность за эпидемию, — объясняет Кай. — Возбудитель создали в лаборатории, и он распространился оттуда.

Фрейя в шоке.

— Что? Ты серьезно?

— Боюсь, что да. — Кай рассказывает ей о Шетлендах, о случившемся в подземной лаборатории, о том, что произошло со мной.

— Так Келли хочет найти этого Первого? И что потом? Что вы с ним сделаете, если найдете?

Ей никто не отвечает. Я прячу свои мысли глубоко-глубоко, так, чтобы она не увидела их. Я заражу его и буду смотреть, как он умирает. Или же сначала отдам его Каю — может, мы узнаем что-то полезное.

Думаю, Фрейя и сама в состоянии догадаться, что ничего хорошего его не ждет. Она, конечно, против насилия, ведь ей же не понравилось, что кто-то стрелял в полицейского, а раз так, то может уйти? Уйти, даже если кто-то виноват в стольких смертях?

Но прежде чем Фрейя успевает что-то сказать, Кай качает головой.

— Пусть это будет частью нашего трехстороннего договора. Как и Келли, я тоже хочу найти его. Он может знать, как остановить эпидемию. — Последнее предложение Кай добавляет после короткой паузы, будто это только что пришло ему в голову. Он протягивает руку: — Договорились?

Фрейя все еще сомневается. Потом протягивает свою, а я скрепляю рукопожатие.

— Договорились. Будем как Три Мушкетера.

— Они не знают, с кем связались. — Кай становится в позу — подбоченясь и выбросив руку с воображаемой шпагой. Фрейя прижимает к груди ладонь и, притворившись раненой, со стоном падает на землю.

Один за всех, и все за одного.