Колония лжи

1

Время потерялось. Обычные реперные точки[2] исчезли. Иногда я бодрствую, иногда сплю. Иногда пребываю в одурманенном состоянии, в котором нет снов, но после которого — когда я прихожу наконец в себя, одна, — остаются только смутные воспоминания о боли.

Ни солнца, ни луны, ни дня, ни ночи.

Ни малейшего признака жизни; ничего, что можно было бы почувствовать, к чему можно было бы притронуться, что можно было бы попробовать на вкус.

Всегда одна.

2

Потом, в какой-то из дней, я слышу голос.

Сначала я просто слышу звук голоса, не сосредоточиваясь на словах, и понимаю их значение только после того, как они повторяются:

— Доброе утро, Шэй.

Голос мужской. В нем есть что-то… не знаю, как это назвать, какая-то особенность: он теплый, знакомый и одновременно чужой.

Я сажусь. Это место моего пребывания — маленькая комната без окон и дверей, — и мой обычный наряд — больничный халат. Но что-то изменилось. В голове яснее, чем всегда, и на краю кровати стопка аккуратно сложенной одежды.

— Доброе утро. — Слышать свой собственный голос — для меня сюрприз не меньший. — А сейчас утро?

— Да, причем солнечное.

На этот раз я тянусь к его голосу, но не ощущаю его присутствия, только слышу слова.

— Одевайся. Нам надо поговорить.

Я замираю в нерешительности.

— Никто не смотрит.

Как он понял, что меня смутило?

Кое-как, путаясь, влезаю под простыней в одежду. Белье, джинсы, футболка. Все почти по размеру, и ощущение просто сказочное.

Что дальше?

Словно в ответ на мой невысказанный вопрос одна стена отъезжает в сторону. Дверь? В редкие минуты просветления я искала выход из комнаты, но стены всегда казались совершенно гладкими.

Сейчас же я толкаю ее и иду дальше.

За дверью открывается короткий коридор, который я прохожу до конца и вступаю в еще одну комнату. Вот и он.

Смотрю и не верю глазам.

— Вы? — Звучит полувопросительно, полувосклицательно, потому что передо мной доктор Алекс Кросс. Тот самый. Отчим Кая — по крайней мере, был им до того, как мать Кая развелась с ним — и отец Келли. И, кстати, мой отец. Правда, ему самому о том, что я его дочь, пока еще неизвестно.

Он доброжелательно улыбается и протягивает руку.

— Привет, Шэй. Рад снова тебя видеть.

Еще не понимая, как он вписывается во все это, не зная, должна ли я верить ему, и не представляя вообще, почему он здесь, я машинально отвечаю тем же, и мы обмениваемся рукопожатием, — это мой первый физический контакт с другим человеком за… за какое время? Его глаза ищут мои, и я отворачиваюсь и отнимаю руку, обрываю контакт.

— Доктор Кросс…

— Называй меня Алексом.

— Хорошо, пусть Алекс. Итак…

— Что за чертовщина здесь творится и почему я здесь?

— В общем, да. Я посчитала, что вы умерли в Эдинбурге.

— Увы, нет. Оказалось, у меня иммунитет. — Доктор поднимает левую руку, поворачивает ладонь и показывает едва заметную серебристую татуировку в виде буквы «I».

— Вам повезло.

— Да уж. Проходи, садись, и я расскажу, что могу.

Лишь теперь я замечаю небольшой столик и два стула в углу комнаты. Мы идем туда и садимся.

— Тебе известно, что я был профессором физики?

Мысли у меня путаются и движутся медленно, но я помню, что видела у него в кабинете модель атома. Судя по составлявшим атом частицам, модель далеко не стандартную.

— Да. Не знаю, что со мной здесь делали, но голова вроде бы еще работает.

— Рад слышать. Меня попросили подключиться к… э… исследованиям. Я был потрясен, когда увидел, как с тобой обращаются, и узнал, что вас изолировали друг от друга.

— Нас?

— Тебя и других выживших. В настоящий момент в этом учреждении двадцать три человека.

— То есть я не единственная?

— Нет. И в скором времени тебе предстоит познакомиться с остальными. Ситуация будет меняться в лучшую сторону, это я тебе обещаю.

Кай его обещаниям не верил, и я тоже в них сомневаюсь. Но, с другой стороны, я здесь, а не в своей крохотной комнатушке, я в нормальной одежде, а не в больничном халате, и я разговариваю — не сама с собой, а с другим человеком, и несмотря на ограниченность в выборе собеседника, это уже огромный шаг вперед.

Я во внутреннем дворике. Моргаю и щурюсь от яркого солнечного света. Дворик окружен зданием со всех сторон, никакого выхода не видно, но, по крайней мере, здесь свежий воздух. Насекомые. По углам какие-то растения в горшках. Став выжившей, я начала принимать как само собой разумеющееся постоянное присутствие вокруг меня другой жизни. Я ощущаю ауру живого, я могу дотянуться до них, слиться с ними. Полное отсутствие в этом стерильном заведении других форм жизни переносилось едва ли не так же тяжело, как и отсутствие человеческого общения.

Над головой порхает птица, и я, не думая, машинально тянусь к ней. Мое сознание касается ее сознания, и я чувствую ее так, как будто вместе с ней устремляюсь все выше и выше в небо. Она парит лениво в восходящем теплом потоке. Я смотрю ее глазами вниз и с удивлением обнаруживаю, что почти не вижу того места, в котором нахожусь. Строения замаскированы так, что сливаются с пейзажем, и если бы не ее острое зрение, я, наверное, вообще ничего бы не заметила.

Угрюмая открытая местность, скалистые холмы, вересковая пустошь. Ни дорог, ни зданий до самого горизонта.

Контакт с птицей обрывается — хлопает дверь. Один за другим во двор выходят другие — словно медведи, вылезающие после спячки из берлоги. Это мужчины и женщины всех возрастов, от шестнадцати до семидесяти. Есть и несколько детей. Все совершенно разные по росту, фигуре, цвету кожи, как будто их выбрали как некую популяционную группу и собрали здесь. Ничего общего между нами нет, кроме одного наиважнейшего, всеобъемлющего факта: мы выжившие. Каждый моргает и щурится, как и я. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, когда солнце последний раз касалось нашей кожи.

Мы здороваемся, знакомимся, называем себя, но имена почти сразу же забываются. Разговоры начинаются, спотыкаются, замирают — мы отвыкли от человеческого контакта и такого обилия людей, нам все представляется странным и неестественным, но это не главная причина. По крайней мере, для меня.

Каждый излучает огромную энергию. В ауре каждого — голос, Vox, как назвал это Первый — волны звука и цвета, принять которые в полном объеме невозможно. Ничего подобного я раньше не видела — ауры выживших пульсируют и звенят, они прекраснее любых других.

Но и это еще не все. В них столько чувств. Поначалу наши эмоции как будто спят, но потом они просыпаются, оживают, растут и наливаются живой силой.

Смятение.

Страх.

Гнев.

Но прежде всего — боль. Эта боль не физическая, но идущая от осознания того, что и кого мы потеряли.

Я ощущаю боль так сильно и остро, как если бы прямо сейчас, рядом со мной умирала моя мама. Как если бы я снова прощалась со спящим Каем и в последний раз смотрела на его лицо. Его глаза закрыты и не откроются уже никогда, никогда меня не увидят. Мне было жутко больно, когда я болела, но даже та боль не сравнится с этой, хуже которой нет и не может быть ничего.

Мы тонем в нарастающей волне боли, которая отрывает нас друг от друга и лишает голоса.

3

Спустя какое-то время во дворе появляется женщина. Не из выживших — аура у нее слабая, приглушенная по сравнению с нашими. К груди она прижимает планшет с зажимом. На тыльной стороне ладони левой руки видна серебристая, как и у Алекса, татуировка. Значит, у нее тоже иммунитет.

— Всем привет. Пожалуйста, идите за мной — я покажу вам ваши комнаты.

— Вы не загоните нас туда, — говорит какой-то мужчина, и я вижу в его ауре ужас и угрозу. Он готов предпринять что-то, но что именно — драться или бежать, — определить невозможно, да и он не знает сам.

Женщина качает головой, и бунтарь немного успокаивается.

— В больницу, где вы находились раньше, вас не вернут.

Самая младшая в нашей группе, девочка лет восьми-девяти, подходит к ней.

— А там, куда мы идем, будет хорошо? — спрашивает она. У нее большие круглые глаза.

Женщина смягчается.

— Да, конечно. Это я тебе обещаю. Идем, и увидишь сама.

Мы следуем за ней через двор к другой двери и дальше в ту часть здания, которую она назвала спальным крылом. В каждой комнате по три-четыре кровати и ванная. И, действительно, все мило. Простенько, но очень даже неплохо, если принять во внимание то, где нас держали раньше. В конце коридора большая комната с телевизором и там же столовая. Обед через час, говорит женщина. Мы уже распределены по комнатам. На двери одной из них вижу три таблички с именами: Беатрис, Амаранта и Шарона. От неожиданности я даже моргаю, а войдя, обнаруживаю, что одна из девушек — высокая и на несколько лет старше меня — уже здесь.

— Ни слова, дай угадаю… — говорит она. — Беатрис?

Я качаю головой.

— Шарона. Но, пожалуйста, не называй меня так. Я Шэй.

— А я Эми, ладно? Кто же Беатрис?

— Я, — произносит тонкий голосок. В коридоре, у открытой двери, стоит та самая девочка, которая спрашивала, куда нас отправят.

Перед обедом нас просят собраться в комнате с телевизором. Телевизор, к сожалению, выключен. Я надеюсь увидеть доктора Кросса — Алекса, как он просил его называть. Жалею, что не спросила его о главном: есть ли новости о Кае. Смог ли он выбраться с Шетлендов? Все ли у него хорошо?

Однако в комнате нас ждет еще одна женщина, в белом халате. Она улыбается, но нервничает, хотя и скрывает это лучше, чем ее предшественница.

— Добрый вечер. Я доктор Смит, психиатр. Хочу рассказать вам о том, что происходит как здесь, так и в мире, а потом отвечу на вопросы, если они у вас появятся.

Психиатр? Доктор Смит? Ее аура говорит о другом.

— Но прежде я предложила бы каждому представиться и рассказать немного о себе. Это было бы кстати.

Переглядываюсь с Эми. Что это, сеанс групповой терапии?

— Начну с себя, — продолжает доктор Смит. — Я из Лондона — так и есть, это подтверждает и ее акцент, — училась в Кембридже. — Меньшего я и не ожидала. — Сюда я приехала помочь вам с реабилитацией и…

— Минутку. Сюда, это куда? Где мы сейчас? — спрашивает высокий парень в очках примерно одного возраста с Эми.

— Мы находимся на одной из баз ВВС. А теперь, пожалуйста, кто…

— Где эта база? — не отступает парень в очках.

Доктор Смит улыбается.

— Извините, как вас зовут?

— Спайк.

— Мне очень жаль, Спайк, но этого я вам сказать не могу. Информация засекречена. — Она что-то скрывает, и это видно по ее ауре. Но что?

Спайк не отводит взгляда, как будто они играют в гляделки, и ему явно требуется поддержка.

— Как можно скрыть от нас такую информацию, если мы здесь и находимся? — говорю я.

— У меня не тот уровень допуска, чтобы ответить на этот вопрос, но я узнаю, что можно сделать, хорошо?

— Будем ждать. — Спайк смотрит на меня и едва заметно поднимает бровь, словно спрашивает о чем-то без слов. Вот только я не понимаю.

Что? — произношу я молча и направляю вопрос ему, хотя и без особой надежды на то, что он меня услышит.

Спайк улыбается, будто только и ждал, когда же я заговорю с ним таким вот образом. Она сама не знает, где мы находимся, отвечает он на мой вопрос.

Серьезно? Я смотрю на доктора Смит, прощупываю ее ауру. Пожалуй, так и есть. Она скрывает не информацию, а факт своего незнания.

Может, ее тоже привезли сюда в бессознательном состоянии?

Или с завязанными глазами.

Он усмехается. Следующий вопрос?

— Доктор Смит, что вы понимаете под реабилитацией?

— Я остановлюсь на этом подробнее, но не сегодня.

— Вы же сказали, что ответите на наши вопросы, — вставляю я.

— Не на все сразу.

Браво! — посылает мне Спайк и обращается к доктору с очередным вопросом:

— Что с нами делали в этом госпитале или как называть это учреждение? У меня провалы в памяти, как если бы меня постоянно накачивали лекарствами. Но даже то, что я помню, выглядит не слишком приятно.

— Нас держали под наркотиками, над нами проводили эксперименты, и все без нашего согласия, — говорю я. — Разве это законно?

Улыбка все еще на месте, но доктору Смит приходится прилагать усилия, чтобы удержать ее.

— Мы дойдем до ответов на ваши вопросы, но не на все сразу. Прямо сейчас я обязана сообщить вам нечто очень важное. Ради вашей собственной безопасности выслушайте меня внимательно.

Она обводит взглядом всех собравшихся, останавливаясь на мгновение на каждом.

— Вам следует знать, что как выжившие вы являетесь переносчиками этого ужасного заболевания. Для всех на планете, за исключением тех немногих, кто, как и я, обладает иммунитетом, вы представляете серьезную потенциальную угрозу. Несмотря на это, один из наших коллег убедил нас собрать вас всех здесь, чтобы выяснить, можем ли мы помочь вам. Если что-то пойдет не так, последствия могут быть самыми тяжелыми. Мы ставим вам условие. Каждый, кто нарушит это условие, будет возвращен в одиночную палату, где о нем позаботятся соответствующим образом.

Все молча слушают.

— Некоторые из вас обладают, как установлено, определенными… способностями. Эти способности — часть того, о чем мы хотим узнать больше. Мы, вместе. Но если кто-то попытается применить свои способности, чтобы повлиять на других, или попытается покинуть данное учреждение — мне очень жаль, но ради безопасности всех находящихся как здесь, так и за пределами базы, — его также вернут в госпитальное крыло. Есть вопросы?

Я оглядываюсь. Некоторые из собравшихся определенно понимают, о чем идет речь, — например, Спайк и Беатрис, — другие, как Эми, явно не в курсе. Но все молчат.

Доктор Смит улыбается.

— Вот и хорошо. А теперь пусть каждый представится и расскажет о себе, а мы лучше узнаем друг друга. Кто хочет начать?

Желающих нет, и доктор выбирает сама. Поначалу дело идет со скрипом, но постепенно люди раскрепощаются и рассказывают о себе такое, о чем в другой ситуации даже не заикнулись бы. Случившееся еще слишком свежо, оно не переработано сознанием, и мы не в состоянии блокировать что-либо.

У Елены были дети и внуки — все мертвы.

Дэвид лишился родителей и братьев. Его самого преследовала толпа, и ему, чтобы спастись, пришлось прыгнуть с моста в реку.

Али единственный выживший из всей семьи.

Наши истории — вариации одной и той же темы: мы заболели. Наши родные и друзья умерли. Однажды мы проснулись и обнаружили, что находимся здесь.

Потом подошла очередь Беатрис. Девочка спокойна и сдержанна. Ровным голосом, словно ничего не случилось, она рассказывает, что ее родители, брат и две сестры умерли от гриппа. Что она провела с ними несколько дней, пока ее не нашли и не привезли сюда.

После всего услышанного наши вопросы уже не кажутся важными.

Потом мы обедаем в столовой рядом с гостиной. День был трудным, столько всего случилось, и больше всего на свете я хочу побыть одна, насколько это возможно с двумя соседями. Поев, мы втроем плетемся в комнату.

Я устала, но в голове столько всего, и обо всем нужно подумать, все нужно переработать, и только потом можно будет расслабиться и отдохнуть. Последняя осознанная мысль: я никогда не усну…

4

Где-то, не переставая, звенит и звенит звонок. Я открываю глаза ровно в тот момент, когда в комнате включается свет. Звонок наконец умолкает, но свет не гаснет.

Эми отпускает изощренное проклятие. Я бросаю в нее подушку и взглядом показываю на Беатрис: восьмилетней девочке не полагается слышать такое.

— А это что? — Беатрис смотрит на дверь, перед которой лежит на полу белый листок бумаги.

Встаю, зевая, и поднимаю листок.

— Так, посмотрим. Это наше расписание на сегодня. День начинается в шесть утра — звонит будильник, включается свет. Это уже произошло.

— Шесть часов — еще не утро! — ворчит Эми и прячет голову под подушку.

— Что дальше? — спрашивает Беатрис.

— Душ. Потом, в семь часов, завтрак. Так… в восемь — игры!

— Какие игры?

— Не знаю. Похоже, пока большинство будет играть, с некоторыми проведут индивидуальные сеансы, тесты или что-то еще.

— Похоже на школу, — говорит Беатрис.

Очень.

— Я последняя в душ, — подает голос из-под подушки Эми.

В столовую приходим с небольшим опозданием — приходится тянуть с собой протестующую Эми. Спайк машет рукой, и мы все садимся за его стол.

— Как спалось? — спрашивает он вслух.

— Как ни странно, выспалась. — Я хмурюсь. Накануне, дотащившись едва живая до кровати, я не сомневалась, что, узнав так много нового, проведу всю ночь в раздумьях. Но закрыла глаза и будто провалилась.

Как и вчера, Спайк поднимает бровь, давая понять, что хочет поговорить молча.

Да?

Думаю, нам что-то подсыпали. Должно быть, за обедом. Я надеялся, что мы сможем обсудить кое-что потом, но после обеда… просто отрубился. Уснул и все.

Вот так новость. Я так утомилась, что об остальных даже не вспомнила. Зачем им это?

А почему они вообще этим занимаются? Надо разобраться.

Я задумчиво киваю. Нас забирают утром на индивидуальные сеансы. Может быть…

Что?

Игра в хорошего и плохого копа. Один забрасывает их вопросами, другой держится тихо и послушно. Потом сравним впечатления.

Спайк кивает. Хороший план. Но давай осторожничать будешь ты, у меня с этим проблемы.

Эми щелкает пальцами у меня перед глазами.

— Эй, что с тобой, девушка-зомби? Думала, это я тут полусонная.

После завтрака в комнате с телевизором появляется новое расписание. Списков два — один от доктора Смит, другой — от доктора Джонса. В списке доктора Смит первым идет Спайк, я вторая.

Это не случайность, думает Спайк. Те, кто вчера задавали вопросы, первые в ее очереди.

Мысли обрываются, когда он вслед за доктором Смит исчезает за дверью ее кабинета.

Настольные игры, в которых на одной стороне собранная восьмилетняя девчонка, а с другой скучающая девятнадцатилетняя особа, не самое лучшее времяпрепровождение. Время ползет как черепаха. Эми выбирает стратегию «покупай все», Беатрис держится стойко и не поддается соблазну.

Наконец возвращается Спайк — в кабинете он пробыл довольно долго, и график уже сбился, потому что я должна была войти еще двадцать минут назад.

Утро бедняжке выпало трудное, думает он, когда я прохожу мимо.

— Шарона? Доброе утро, — приветствует меня доктор Смит. На щеках у нее еще пылают алые пятна.

Я улыбаюсь, мило и приветливо. Я бедная, растерянная девчушка, мне так нужна помощь…

— Извините, если была невежлива вчера. Просто мне так страшно из-за того, что вокруг происходит.

— Не надо бояться, дорогая. Я здесь для того, чтобы помогать вам.

Делаю круглые глаза.

Я такая бедная и несчастная, помогите мне…

— Не смогла уснуть вчера вечером.

— Не смогла?

Ее удивление переходит все разумные границы. Вообще-то после такого эмоционально и информационно насыщенного, как вчера, дня многие не смогли бы уснуть. Спайк прав — из одиночных госпитальных палат нас выпустили, но контролировать все равно пытаются с помощью каких-то наркотиков. Я приглушаю всколыхнувшуюся злость, отодвигаю ее на потом.

— Сразу не смогла уснуть, Но потом спала без задних ног, что даже странно. Обычно мне плохо спится на новом месте.

Доктор Смит улыбается.

— Будем надеяться, что это позитивный знак.

— Так необычно не знать, где находишься… — Я вздыхаю и опускаю глаза, досадуя, что не получилось застолбить роль плохого полицейского; изображать милую, беспомощную овечку противно до тошноты.

Снова поднимаю голову и смотрю на доктора Смит.

— Мы ведь давно здесь, правда? Что там происходит, в мире? Сама я из Лондона; хотелось бы знать, как мои друзья, в безопасности ли.

— Да, все в порядке. Границы карантинной зоны вполне надежны, так что с твоими друзьями ничего не случится.

Говорит она искренне и уверенно, как о чем-то, что сама хорошо знает.

— Но вы же знаете, где мы сейчас находимся, правда? Знаете, что мы здесь в безопасности?

— Уверяю тебя, мы в полной безопасности.

— А я смогу когда-нибудь снова увидеть своих друзей в Лондоне?

— Не знаю, Шарона.

— Зовите меня Шэй.

Она улыбается, как будто я оказала ей особую любезность.

— Хорошо… Шэй. Мы надеемся, что придумаем, как., э… деконтаминировать[3] вас, чтобы вы смогли как можно скорее вернуться к обычной жизни.

Деконтаминировать? Так они считают нас контаминированными? Я так шокирована, что даже забываю о необходимости излучать позитив.

Заметив, вероятно, что-то в выражении моего лица, она торопится меня успокоить:

— Не беспокойся, Шэй. Что бы ни случилось, здесь ты в безопасности. А теперь давай пройдем несколько несложных психологических тестов. Ты не против?

Она показывает мне чернильные пятна на бумаге и спрашивает, на что они похожи. Потом предлагает ерунду с ассоциациями: я-называю-слово-а-ты-говоришь-первое-пришедшее-в-голову. И еще один — закончить предложение.

— Давай попробуем вот это. Больше всего на свете я хочу…

— Чтобы вернулись мама и Кай.

Доктор Смит смотрит на меня сочувственно.

— У меня хорошо получается…

— Складывать пазлы. Пазлы. Находить недостающее..

— У меня плохо с…

— С работой по дому. Запоминанием, что и где лежит.

Она кивает и записывает мои ответы.

— На сегодня мы почти закончили. Осталось только задать тебе еще один вопрос. С тех пор как ты заболела, а потом выздоровела, что изменилось? — Тон нарочито небрежный, и доктор всем своим видом показывает, что спрашивает просто ради проформы, но возросшая напряженность ауры указывает на то, что вопрос этот самый важный из всех.

— Что изменилось? Давайте посмотрим: оба мира, мой и большой. Мама умерла. Умерли почти все, кого я знала там, где жила. Поняв, что являюсь носителем, я сдалась властям, но вместо того, чтобы поблагодарить за гражданскую сознательность и ответственность, меня накачали наркотиками и привезли в бессознательном состоянии сюда, чтобы проводить на мне эксперименты.

К черту любезности.

— Я понимаю, как тебе трудно…

— Неужели? Понимаете, правда? А вы знаете, что чувствуешь, когда люди умирают оттого только, что приближаются к тебе?

— Нет, не знаю. Но я не об этом спрашиваю. Как изменилась ты сама, Шэй?

Вот что ей нужно узнать в первую очередь.

Я молчу.

— Что ж, тогда я кое-что тебе скажу. — Она заглядывает в планшет. — Ты можешь отличить правду от лжи, как будто читаешь мысли. Так сказал один свидетель. Можешь остановить кровотечение, вылечить себя. — Этому она не верит. — И ты можешь заставить человека сесть и слушать, не прерывать тебя или вообще что-либо делать.

А еще я убивала людей. Знают ли они об этом? Обдумываю этот вопрос со всех сторон и прихожу к выводу, что нет, не знают. По крайней мере, доктор Смит не в курсе. Солдаты, которых я убила, служили в Полку, особого назначения и пытались убить меня, так что там была самозащита, но доктор Смит ничего об этом не знает.

— Продолжай, Шэй. Скажи мне, о чем ты тогда думала?

Я вскидываю голову.

— А вы тоже умеете читать мысли?

Она улыбается, довольная, что поймала на оплошности, заставила проговориться.

— Нет, я такой способностью не обладаю. Хотя это было бы полезно при моей работе. Но, думаю, и нести такое бремя нелегко. Просто я хорошо улавливаю посылаемые людьми сигналы. Ты это делаешь?

Если ее ауру считать еще одним сигналом, то да. Она такая любознательная, хочет все понимать, во всем разбираться.

Как и я. Эта мысль ударяет меня изо всех сил: я хочу знать, как и почему я могу делать то, что могу. А что, если она поможет мне разобраться?

Присматриваюсь к ней внимательнее, изучаю ее ауру. Ничего угрожающего в ней нет. Доктор Смит не опасна, но кто еще нас слушает? Насколько мне известно, ПОН может дергать ее за ниточки, о чем она и догадываться не будет.

— Шэй, быть не похожим на других не так-то легко. Если бы ты объяснила, что с тобой, возможно, я сумела бы тебе помочь. Что изменилось в тебе со времени болезни? Может быть, начнешь с того, что объяснишь, как тебе удается понять, говорит человек правду или лжет? Ты ведь уже делала это на базе ВВС на Шетлендах, не так ли? — Она видит цель и упрямо идет к ней, ободряя и подталкивая меня, но я еще не решила, что стоит сказать, а чего говорить не стоит, поэтому выбираю уклончивый ответ.

Пожимаю плечами.

— Я просто угадывала. Может быть, как и вам, мне удается считывать посылаемые людьми сигналы.

В ее ауре — разочарование.

— Ладно, Шэй. Понимаю, ты напугана. Тебе трудно вот так сразу довериться мне. Надеюсь, со временем ситуация изменится к лучшему. Мы еще поговорим в ближайшее время.

Потом меня посылают в еще одну комнату — пройти письменный тест на определение уровня интеллекта. Прохожу его, особенно даже не задумываясь. Вопросы легкие, слишком легкие. Может, это из-за произошедших во мне изменений, которыми так интересовалась доктор Смит? Должно быть, причина именно в этом. Помнится, мы проходили тест на IQ в школе, и он был намного труднее.

В глубине души я понимаю, что спешить, может быть, ни к чему и что несколько ошибочных ответов не помешают, но остановиться не могу. Я знаю ответы и знаю, что эти ответы правильные, и восторг несет меня вперед, вовлекает в гонку со временем.

5

Настольные игры забыты и заброшены, и в телевизионной комнате в самом разгаре битва за пульт дистанционного управления.

Я отключаюсь, закрываю глаза и притворяюсь, что сплю.

Спайк?

Да?

Нас определенно держали на наркотиках. Они хотят изучить нас и определить, как провести деконтаминацию.

Он в шоке. Потом тоскливо вздыхает. Ну вот. Верно говорят, что на мед мух слетается больше, чем на уксус. Ты молодец. Пауза. Не хочу, чтобы меня деконтаминировали.

Я тоже. По крайней мере, мне так кажется. В самом этом слове что-то нехорошее, неправильное. С другой стороны, если они сделают все как надо, то я смогу уйти отсюда и быть вместе с Каем.

Кто такой Кай?

Странно. Я и не думала, что передаю.

Ты не привыкла к тому, что рядом другие выжившие. Мыслями можно делиться, но можно и держать их при себе. Вот так. Он показывает, как отделить проектируемые мысли от приватных, как посылать одни и скрывать другие за выстроенными в голове стенами. Но свое любопытство Спайк объяснениями не удовлетворил.

Кай мой бойфренд. Был. У него иммунитет.

Был?

Я ушла от него, чтобы сдаться. На этот раз я отгораживаю воспоминания о том дне стеной.

Ты сдалась? С ума сошла!

Ну спасибо. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно, что лучше сдаться, чем заражать каждого, с кем вступаешь в контакт.

Какое-то время Спайк молчит, отгородив свои мысли.

В другой раз надо поговорить толком и обстоятельно. Но вернемся к доктору Смит. Наша добрая медичка фактически призналась, что сама не знает, где мы находимся. Вот только ничего больше из нее вытащить не удалось.

Я, пожалуй, знаю чуточку больше, хотя и не от доктора Смит.

Мысленно демонстрирую ему вид с высоты птичьего полета.

Такого Спайк не ожидал.

Как, черт возьми, тебе удается такое?

Ага, выходит, и я умею кое-что, чего не умеет он.

Я как бы протягиваю свое сознание к живым существам, которые рядом; это трудно объяснить.

Покажи, говорит он, и я пытаюсь — вспоминаю, как это было с птицей, начиная с того момента, когда я впервые почувствовала ее над собой.

Пейзаж выглядит знакомым — может быть, Йоркшир?

А не все ли равно, где мы? Нам ведь в любом случае отсюда не выйти.

Надо опробовать твой трюк с птицей. Он срабатывает с людьми? Можно ли смотреть на мир их глазами? Видеть то же, что видят они?

Не знаю, не пробовала.

С выжившими в любом случае вряд ли получится.

Что ты имеешь в виду?

Мы можем делать это только по взаимному согласию — и тогда принимаем те мысли, которые проецируются на нас. Ты не можешь забраться в мою голову, если я не позволю.

Так вот что означал тот его жест, вскинутая в молчаливом вопросе бровь, — он ждал приглашения к разговору.

Кто-то толкает меня в плечо, и я открываю глаза.

— Ну вот, теперь ты — соня, — говорит Эми. — Пора на ланч.

Мы идем в буфет, вполне сносный и напоминающий школьный кафетерий, может быть, даже лучше. Тарелки подает мужчина с татуировкой «I» на тыльной стороне ладони.

Спайк уже там, ждет нас и поглядывает на раздатчика.

Интересно… Я читаю непроизнесенные слова — он хочет провести опыт, подобный моему с птицей, но только с человеком.

Лучше не надо. Если получится и они заметят, дело может закончиться тем, что тебя отправят в одиночку.

Если заметят.

Передо мной к буфету проталкивается Эми.

— Кто смел, тот и съел, — говорит она, а я ловлю себя на том, что снова смотрю в пространство.

Тебе нужно научиться разделять внимание, а то люди начнут обращать внимание. Будь осторожна.

Спайк заводит разговор с Эми, одновременно посылая мне мысленные комментарии и при этом не сбиваясь и не путаясь.

Эми улыбается ему, смотрит, склонив набок голову, теребит прядку волос, и я вижу то, чего не замечала до сих пор. Он ведь симпатичный парень, хотя и немного чудаковатый и эксцентричный.

Ну, спасибо.

Нахал! Прекрати подслушивать у меня в голове.

А ты не забывай ставить экран, тогда я и подслушивать не смогу.

Эми уже положила руку ему на локоть и рассказывает, как пробралась на какой-то концерт.

Осторожнее, ты ей нравишься.

Что? — Спайк вздрагивает и сбивается на середине предложения.

Я смеюсь.

Эми поворачивается и удивленно вскидывает бровь.

— Что смешного?

Я уже не могу сдерживаться и хохочу.

— Ничего, — выдавливаю из себя в паузе. — Извини, тут свое.

Спайк безуспешно пытается сохранить серьезное лицо и, отвернувшись, прыскает, но прикрывается кашлем.

Во второй половине дня тех из нас, кто прошел собеседование и тестирование, направляют в спортзал и библиотеку и предлагают развлечься самим.

Пора размяться. Я иду на кросс-тренажер, Спайк — на гребной. Эми выбирает беговую дорожку и, стараясь показать, что она в хорошей форме, тренируется, не прикладывая много сил. Беатрис интереса к фитнесу не проявляет и садится в уголке с книгой.

Оглядываюсь. Люди уже самостоятельно разделились на небольшие группы — в основном, как наша, по возрастным параметрам — и теперь разговаривают, занимаются и читают, но что-то здесь не так, и это не так возникло недавно. Мне нравится заниматься на тренажере, чувствовать, как напрягаются слишком долго остававшиеся без движения мышцы. Ощущение такое приятное, но…

В этом и есть что-то не то. Мы все такие довольные, расслабленные. Страхи, злость, боль ушли, и мы такие… умиротворенные. Делаем все, что нам скажут. Даже Спайк как будто забыл о своем бесконечном списке оставшихся без ответа вопросов.

Спайк? Думаю, нас снова чем-то опоили.

Почему ты так думаешь?

Все так довольны.

Молчание. Я знаю, что должен злиться, и я вроде бы злюсь, но не так, как должен.

Дай мне минутку. Думаю, мы можем кое-что с этим сделать.

Руки и ноги машинально продолжают выполнять движения на тренажере, а я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на себе. Раньше я делала так, чтобы вылечиться; смогу ли теперь обнаружить то, что попало в организм, и нейтрализовать? Нужно сосредоточиться, не забывая о тренажере, чтобы никто не заметил, что я снова отключилась.

Внутри меня по венам и артериям бежит кровь. Делает свою обычную работу, но только быстрее, потому что из-за физической нагрузки чаще сокращается сердце. Теплый румянец растекается по коже.

Ближе. Вот гемоглобин… белые клетки, лейкоциты… тромбоциты.

Еще ближе. Молекулы… атомы… частицы… крутятся, вертятся, влекут меня в свою круговерть.

Фокус.

Здесь что-то постороннее. В моей крови присутствует что-то, чего здесь быть не должно. Я следую за чужаком по всему телу, к мозгу и гоню в печень — разобраться, что оно из себя представляет.

В голове постепенно проясняется, и я ускоряю процесс, избавляясь от последних следов препарата.

Открываю глаза. Меня почти трясет от злости, но я все же сохраняю бесстрастное лицо и обвожу взглядом тех, кто рядом: улыбающуюся Беатрис с книгой на коленях; смеющуюся и теребящую прядку волос Эми; Спайка, рассказывающего ей очередной анекдот. Они управляют нами, контролируют нас. Превращают нас в послушную, безвольную толпу. Накормят нас той дрянью, которую я обнаружила в себе, и мы покорно делаем все, о чем они попросят, как сегодня с тестом на уровень интеллекта.

Спайк?

Ммм?

Ты можешь уничтожить то, чем нас напичкали, ускорив метаболизм этого вещества. Смотри. Я подключаюсь к нему, показываю, что и как сделала, и отступаю, чтобы он попробовал справиться с заданием сам.

Соскакиваю с кросс-тренажера. Только вчера мы были чужаками, однако у нас так много общего — мы все выжившие. Мы группа людей, объединенных уникальными способностями и пережитой трагедией. С ними, теми, кто собран в этой комнате, у меня намного больше общего, чем с кем-либо на планете, включая Кая и Иону.

Только вчера нас раздирали эмоции, справиться с которыми мы не могли, а сегодня все счастливы и довольны.

Беатрис хихикает над чем-то и переворачивает страницу. Она еще ребенок, а с детьми я общалась нечасто, разве что навещала иногда двоюродных братьев и сестер.

Боль потери не утихла.

Но Беатрис совсем не такая, какой, в моем представлении, полагается быть восьмилетней девочке. Она такая тихая и молчаливая. У нее такая спокойная аура с чистыми основными цветами. Когда ее спрашиваешь о чем-то, она отвечает, но большую часть времени сидит тихонько как мышка, такая сосредоточенная, что даже страшно.

В отличие от Эми, которая болтает без умолку.

Погрузившись в чтение, Беатрис снова улыбается, а я думаю, так ли плохо, что ей помогают чувствовать себя лучше.

Чуть позже Спайк мысленно зовет меня, и его злость обжигает меня, как пощечина.

6

Перед обедом возвращаемся в комнату принять душ. Потом Беатрис снова берется за чтение, Эми прихорашивается перед зеркалом, а я лежу на кровати и смотрю в потолок.

— Как думаешь, что они собираются с нами делать? — спрашивает Эми.

— Не знаю.

— Но ведь держать нас вечно под замком они не смогут; разве это не нарушение прав человека и чего-то там еще?

— Наверное. Но правила ООН вряд ли распространяются на нашу ситуацию, если нас выпустить, погибнет девяносто пять процентов населения планеты:

— И то верно. — Секунды три Эми молчит. — Так, Спайк мой.

— Что?

— Спайк. Ну, ты его знаешь — чудной парень в очках.

— Я знаю Спайка, но что ты имеешь в виду?

— Если мы не выйдем, выбор мужчин у нас ограничен — я делаю ставку на Спайка.

— Ты серьезно? Послушай, давай поговорим о чем-то еще, а? Пожалуйста!

— Ой, какие мы чувствительные. Ты ревнуешь?

Из своего угла, где она сидит с книгой в кресле, внезапно подает голос Беатрис:

— Ты не должна быть такой, Эми. У Шэй разбитое сердце.

Я смотрю на нее, раскрыв от удивления рот.

— Да, я вижу. — Беатрис встает, протягивает руки и обнимает меня.

И тут случается странное. От нее ко мне идет тепло. Но идет оно не от маленькой, потерявшей все девочки. Она делает что-то или пытается что-то сделать.

Остановись, говорю я.

Разве тебе не лучше?

Лучше. Но дело не в этом. Оно не мое, это чувство.

Она разочарована, но отступает, и боль тут же возвращается.

— У тебя снова лицо зомби. Вы что, разговариваете мысленно, чтобы я вас не слышала? — спрашивает Эми, до которой наконец дошло, что происходит.

— Если бы ты поменьше говорила, то, может быть, у нас было бы больше возможностей высказаться вслух, — отвечает Беатрис, преподнося очередной сюрприз.

Эми хмурится.

— Дай пять! — говорю я и протягиваю руку. Беатрис хлопает ладошкой по моей ладони и даже едва заметно улыбается.

Вечером, когда мы все расходимся по комнатам, на меня накатывает сонливость. Гоню ее, сопротивляюсь из последних сил, помня, что должна бодрствовать, что нужно проанализировать все случившееся за день, кое в чем разобраться и… кажется, я собиралась сделать что-то еще? Уже засыпаю, когда какой-то фрагмент сознания напоминает, что надо встряхнуться, сосредоточиться, найти в системе организма наркотик и нейтрализовать его.

Я открываю глаза.

7

Осторожно ступая, пробираюсь к двери спальни. Спайк предложил встретиться в телевизионной в два часа ночи, а сейчас только начало первого. Меня все еще одолевают сомнения: не могу поверить, что можно вот так запросто выйти из комнаты, встретиться с кем-то, поговорить, и тебя никто не заметит.

Но разве станут наблюдать, если считают, что мы все спим?

Стали бы, если бы знали, что мы можем, как я сегодня, нейтрализовать попавшие в организм наркотики.

Или они просто параноики.

Я расширяю сознание.

На стене в коридоре сидит паук, и я, притаившись в тени, наблюдаю за коридором из паутины.

Проходит какое-то время, и я уже собираюсь открыть дверь, но тут паутина едва заметно вздрагивает — то ли от движения воздуха, то ли от вибрации стены?

Или от шагов.

Теперь я чувствую его. Мужчину. Усталый, он ходит взад-вперед по нашему коридору и другому, за утлом. Вот он доходит до конца, и я считаю секунды до того момента, когда шаги прозвучат за дверью.

Комната Спайка в другой стороне, и я думаю, что вряд ли успею добежать туда за то время, пока сторож находится за углом. Сторожа нужно отвлечь от обязанностей и послать куда-нибудь.

Пить, как хочется пить. В горле пересохло. Чай… чайник… пить…

Снова и снова проецирую ощущение жажды и мысли о чае, пока наконец сторож не выходит через дверь в конце коридора и не направляется в столовую. Дверь за ним закрывается.

Я открываю свою. Свет есть, но приглушенный, и я торопливо иду по коридору, бесшумно ступая босыми ногами.

На каждой двери листок со списком жильцов. Изучаю списки на ходу и наконец нахожу нужную комнату.

Спайк, не спишь?

Шэй?

Позади меня шаги. Открываю дверь, проскальзываю в комнату и осторожно закрываю ее за собой. Шаги слишком громкие для сторожа, и, похоже, по коридору идет не один человек. Неужели заметили, как я вышла из своей спальни?

Там кто-то есть. Кто-то идет по коридору.

Прячься быстрее. Сюда. Спайк показывает, где можно спрятаться — между его кроватью и стеной.

Я проношусь через комнату, ныряю в тесное пространство и прижимаюсь к стене. В следующий момент дверь открывается.

Мне видны только две пары ног и колесики. Инвалидная коляска? Шаги… что-то передвигается… я вижу ноги на подножке коляски.

Дверь снова открывается, коляска выезжает. Двое выходят. Дверь закрывается.

Какого черта? Они забрали Фреда.

Я поднимаюсь и смотрю туда, куда указывает Спайк, на пустую кровать.

Решаем, что поговорить безопаснее здесь, на месте, чтобы никуда не ходить. Второй сосед Спайка храпит так громко, что заглушает наш шепот. Мы устраиваемся на полу между кроватью и стеной, чтобы, если кто-то вдруг придет, успеть спрятаться.

— Давай проанализируем ситуацию, — шепчет Спайк, предпочитая обычный разговор мысленному, как будто опасается, что мыслить связно сейчас не получится. — Наркотик дают за обедом, чтобы мы спали. Одного из нас только что забрали, и мы не знаем, почему или куда. Другой наркотик дают, чтобы мы были спокойными и послушными.

— И что нам с этим делать?

— Не знаю. Можно было бы рассказать всем и каждому о наркотиках и показать, как их можно нейтрализовать. — Но тут я вспоминаю Беатрис, с улыбкой читавшую книжку в спортзале. А захочет ли она почувствовать все заново? — В любом случае, что бы нам ни давали, сейчас всем стало легче, чем было. Я не горю желанием возвращаться в одиночку, куда они вполне могут отправить нас, если догадаются, что наркотики не работают.

— Так что, будем принимать эту гадость, улыбаться и спать как дети по ночам? Не так, конечно, и плохо. — Слова Спайка противоречат чувствам — внутри у него все кипит от гнева. — Нужно выступить против них — пусть знают, что мы в курсе их делишек. И что у них ничего не выйдет.

— Я понимаю, почему ты предлагаешь такой путь. Но не лучше ли попытаться собрать побольше информации, выяснить все, что можно, пока они не подозревают нас. Давай узнаем, что тут творится, а потом решим, как нам быть.

— Может, стоит позвать кого-то еще, из тех, кто не привлек к себе внимания и пользуется большей свободой?

— Эми?

Он улыбается.

— По-моему, ей… э, недостает психологической выдержки, чтобы держать язык за зубами.

— Хмм… — Предложение у меня есть, но я не решаюсь его озвучить. — Только не думай, что я рехнулась, но как насчет Беатрис? Она не так проста, как может показаться на первый взгляд. — Я рассказываю Спайку о недавнем случае в спальне.

— Ух ты. И она сделала это без твоего разрешения? И как-то же все о тебе узнала? Девчонка наверняка покопалась у тебя в голове без твоего ведома.

— Или же она просто умеет наблюдать за людьми и делать правильные выводы. Но если такое получается у нее с нами, представь, что она может выведать у доктора Смит. Влиять на людей простыми внушениями — как в случае со сторожем, которому я внушила жажду, — это одно. Мне еще ни разу не удавалось залезть в чью-то голову и копаться в мыслях так, чтобы человек этого не заметил. — Такой фокус не проходил даже с Каем. — Когда на карту поставлено так много, когда важно, чтобы тебя не поймали, я бы даже рисковать не стала.

— Только не надо забывать, что ей всего восемь. А вдруг она найдет в голове доктора Смит нечто, что расстроит ее? Вправе ли мы ставить ее в такое положение и рисковать ее психологическим комфортом?

— Справедливо. Тут, пожалуй, еще стоит подумать.

Спайк предлагает несколько других кандидатур, тех, кого знает и кто, по его мнению, справится с заданием, — например Али, которого я вспоминаю только после словесного описания, и Елену, тихую, незаметную женщину лет шестидесяти.

В разговорах пролетело полночи. Мы пытались наметить что-то вроде плана, при этом постоянно прислушиваясь — не ведут ли Фреда.

Его так и не вернули.

Наконец, уже незадолго до звонка, я выскальзываю из комнаты Спайка, пробираюсь мимо ночного сторожа и возвращаюсь в свою спальню.

8

После раннего шестичасового подъема и завтрака, который по вкусу из-за тревог и беспокойства напоминает пыль, меня приглашают к доктору Смит.

— Доброе утро, Шэй, — говорит она, когда я, приоткрыв дверь, заглядываю в кабинет. — Как ты вчера уснула? Легче, чем накануне?

— Да, спасибо, — отвечаю я и, следуя ее приглашающему жесту, сажусь на стул.

— Сегодня, если ты не против, мы пройдем еще несколько тестов. Но сначала я коротко расскажу о том, что мы делали вчера. — Она заметно взволнована и просто сияет.

— Конечно. — Я напоминаю себе, что должна изображать довольство и послушание, а не страдание из-за головной боли вследствие недосыпа, и улыбаюсь в ответ.

— Твой результат по тесту на определение коэффициента интеллекта… Насколько мне известно, такого результата еще ни у кого не было. Кроме того, ты прошла тест за рекордное время, быстрее любого члена «Менсы»[4].

— Правда? — Я сама такого не ожидала, хотя тест и показался мне слишком легким. — А как остальные?

— Ну, вообще-то мне не положено обсуждать с тобой других пациентов. Скажу только, что все справились на удивление хорошо.

Выходит, я была права: у выживших умственные способности переходят на новый, более высокий уровень, и вот тому доказательство. Я ощущаю странный трепет в груди. Рекордный результат за всё время? Причем отличилась не только я, но и все остальные.

— Давай перейдем к сегодняшним заданиям?

Начинаем с видеотеста. Люди, глядя прямо в камеру, сообщают о себе какие-то факты, а я должна определить, лгут они или говорят правду, и нажать соответствующую кнопку.

У меня ничего не получается, потому что аура на записи не видна, а без нее я не чувствую их мыслей.

Потом на столе у доктора Смит появляется листок, и она зачитывает утверждения и предлагает мне определить, какие из них истинны, а какие ложны. С ответами проблем нет — они все видны в ее ауре, но что делать мне? В конце концов решаю отвечать как есть, ведь она уже знает, что я умею. К тому же мне нужно демонстрировать конструктивный подход к делу и стремление к сотрудничеству.

— Все ответы правильные. Как тебе это удается?

— Даже не знаю. — Поскольку врушка я никакая, проецирую на нее чувство искренности и правдивости. — Так получается, а как так получается, не знаю.

— Это еще не весь тест. Следуй, пожалуйста, за мной.

Мы идем по коридору в медицинский кабинет с каким-то оборудованием и двумя типами в белых халатах, и меня вдруг охватывает страх. Бывала ли я уже здесь? Не помню.

— Не бойся. Тебя просто просканируют. Это не больно.

Я с усилием сглатываю, стараюсь замедлить сердечный ритм, сохранить спокойствие.

— Доктор Смит, а почему мы проводим эти тесты? — Вопрос вырывается сам собой.

— Мы пытаемся определить, что в тебе отличается от других, — отвечает она, и это правда, хотя и не вся. Есть что-то еще, о чем доктор умалчивает.

— Вы же знаете, мне нельзя врать.

— Конечно! Я бы и не стала. — И она опять говорит правду.

— Так вы знаете, зачем проводятся тесты? — Вопрос звучит теперь иначе, с другим ударением. Насколько глубоко она вовлечена во все, что здесь происходит?

Доктор хмурится.

— Чтобы узнать все, что можно узнать, зачем же еще? Выяснить, как работает твой мозг и что пошло не так.

— Чтобы потом поправить.

— Вот именно.

— Если вы это сделаете, если у вас получится, вы покажете мне результаты? Объясните, что и как?

Доктор Смит отвечает не сразу.

— Надо уточнить, но я не вижу препятствий, почему бы и нет. А теперь ложись вот сюда и слушай меня — постарайся не шевелиться. — Она дает мне по кнопке в каждую руку. — Если я говорю правду, нажимаешь кнопку в левой руке. Говорю неправду — кнопку в правой.

Машина гудит и издает странные звуки. Голос доктора Смит раздается внутри машины. Ее аура мне не видна, но я немного подтягиваюсь и… правда и ложь передо мной как на ладони. Выполняю тест, но паника кружит во мне вихрем.

Они хотят поправить то, что сломалось у меня в голове, но все дело в том, что там ничего не сломалось, а, наоборот, все поправилось, встало на свое место. У меня открылись чувства, о существовании которых я и не догадывалась. И вот теперь, когда я попробовала новый вкус мира, отнять его у меня было бы то же самое, что вырвать глаза.

Они уже не могут сделать это без ущерба для меня.

9

После полудня мы идем в спортзал. Спайк организовал что-то наподобие группового мышления, и для меня это нечто новое. Он объясняет, как это работает. Теперь наша веселая шайка заговорщиков и интриганов включает в себя Елену, Али и неожиданного гостя — Беатрис. Выясняется, что хотя мы еще не решили, привлекать ее или нет, она сама заметила, что что-то происходит. И теперь девочка здесь, а правильно это или нет, уже неважно.

Ощущения странные, как будто слушаешь одновременно четыре радиостанции.

Спайк: Фред все еще не вернулся.

Елена: Одна из женщин тоже исчезла — Кармен.

Али: Что с ними случилось!

Беатрис: Я не могу дотянуться до них. Должно быть, они без сознания или далеко. Или мертвы. Ее мысли — сухая констатация фактов.

Спайк: Я спросил доктора Смит насчет Фреда, и она удивилась и даже забеспокоилась. Думаю, ей, действительно ничего об этом не известно.

Я: Они знают, что мы можем докопаться до правды, а потому, что вполне разумно, не допускают к важной информации людей, которые контактируют с нами напрямую.

Елена: Справедливо.

Я: Что делать с тестами? Давать честный результат или мошенничать? Нам нужно решить, что мы позволяем им знать о нас, а что держим при себе. Похоже, я нечаянно подтвердила, что узнать, о чем думают люди, мы можем только при условии прямого контакта.

Спайк: Полагаю, нам следует пойти дальше и объявить забастовку. Никаких тестов, никакой демонстрации способностей. Пусть для начала изложат свои планы в отношении нас и скажут, что случилось с Фредом и Кармен.

Али: Чтобы это сработало, нужно общее согласие. А еще мы должны показать остальным, как избавляться от наркотиков, которые нам дают.

Я: Меня такая прямота немного пугает. Помнишь, что говорят насчет мух и меда?

Спайк: Знаю, знаю — мух больше привлекает мед, чем уксус. Но не думаю, что с этой компанией стоит разговаривать мягко. Если мы не займем твердую позицию, как далеко они зайдут? Кого еще мы недосчитаемся?

Большинство на его стороне.

Спайк: Хорошо. Тогда в следующий раз соберем всех.

Елена: И тогда можно торговаться с этими врачами. Мысли у нее хмурые, настрой пессимистический. Считает, что мы ничего не добьемся.

Спайк: Может быть, придумаем что-то еще.

Вечером, за обедом, когда все собираются в столовой, мы с Беатрис разговариваем с каждым в отдельности и поочередно. Разговариваем мысленно. Все сходятся на том, что отныне мы отказываемся демонстрировать наши трюки и особенности. Посмотрим, скоро ли им надоест следить за нами. Беатрис — у нее это получается лучше всех — показывает каждому, как избавиться от наркотиков, которыми нас пичкают.

После лазаньи и очень даже неплохого тирамису все перемещаются в телевизионную комнату. Новостные каналы не работают, и нас развлекают идущими по кругу старыми сериалами и фильмами. Извне никакой информации не поступает. Наверное, чтобы не волновать лишний раз. Впрочем, бесконечный марафон с «Друзьями»[5] — прекрасный способ отбить привычку думать.

Рано или поздно они начнут задаваться вопросом, почему мы не спим. Где-то на середине третьей серии слышу у себя в голове голос Спайка.

Шэй, я не уверен, что мы действуем достаточно решительно.

Что ты имеешь в виду?

Я по-прежнему считаю, что нам стоит попытаться взять под свой контроль одного из охранников или врачей и посмотреть, что из них можно вытянуть.

Нет! Это слишком рискованно. Попробуй, и увидишь, чем это закончится. Если кто-то заметит, знаешь, что сказала доктор Смит?

Знаю. Назад в одиночку. Но только если поймают.

Спайк ухмыляется, а я холодею от страха за него. Пообещай, что ничего такого не сделаешь.

Он умолкает в нерешительности. Потом: Нет, обещать не стану. Но подожду, посмотрю, как и что.

Я предпринимаю еще одну попытку, но он стоит на своем.

А меня одолевает тревога.

10

На следующий день по расписанию я снова первая к доктору Смит.

Никаких игр не будет.

Но мне любопытно.

— Шэй, что случилось прошлой ночью?

— Вы о чем?

— Все задержались допоздна и смотрели телевизор. Нас это немного удивило.

— Из-за снотворного?

Любопытство грызет ее еще сильнее, чем меня, но, словно зная, что толку не будет, вопросов она не задает. Пока. Зато открывает лэптоп и поворачивает так, чтобы было видно нам обеим.

— Я говорила, что покажу твои результаты вчерашних тестов. Вот они — смотри.

Она показывает скан мозга в поперечном разрезе и какие-то графики под ним.

— Здесь показана активность мозга. Вчера были активны целые области, которые обычно ничего подобного не показывают. И посмотри сюда: когда я лгала, случалось вот что: на горизонтальной оси X — пик здесь. Когда я говорила правду: на вертикальной оси У — пик здесь.

— И что это значит?

— Понятия не имею, но надеюсь, мы сумеем выяснить. А сегодня сделаем…

— Нет.

— Нет? — Она удивлена.

— Я не хочу больше никаких тестов. — Но, конечно, это неправда. Мне до смерти хочется знать, что все это значит.

И в то же время умирать по-настоящему я не хочу. Не хочу дойти до той точки, когда ни тесты, ни сканирование уже не будут давать ничего нового, и кто-то примет решение порезать мой мозг на части.

Я поднимаюсь и иду к двери, ожидая, что меня вот-вот остановят. Но нет, никто даже не пытается.

Я оборачиваюсь и смотрю на доктора Смит.

— Скажите тем, кто дергает вас за ниточки, что нам нужно поговорить.

11

Через день меня вызывает Алекс.

— Да ты революционерка, — говорит он тоном, предполагающим одобрительное отношение к революционерам.

— Кто? Я?

— Ты, Беатрис и кое-кто еще из твоих друзей. Я пока не вычислил их всех.

Удивительно, что он заметил Беатрис, что они вообще заподозрили ее в чем-то, ведь она совсем еще ребенок.

— Почему ты отказалась проходить тесты?

— Сначала ответьте на мой вопрос.

— Спрашивай.

— Кай… с ним все хорошо? Вам что-нибудь известно?

— Я не знаю, где он. — Что-то скрывает — это в его ауре. Не лжет, но как будто недоговаривает.

Странно. Я могу читать его ауру, но не мысли. Они словно скрыты чем-то непроницаемым. Почему? Ответа у меня нет. Неужели он научился блокировать нас?

Алекс улыбается, как будто знает, о чем я думаю, и мне становится тревожно.

— Теперь ты ответишь на мой вопрос? — Для игры требуются двое.

— Конечно. Так же честно, как вы ответили на мой. Мы не лабораторные крысы. Мы хотим знать, что с нами будет и почему.

Он медленно и задумчиво кивает.

— Что ж, справедливо. Я приду сегодня после обеда и поговорю с каждым.

Я возвращаюсь в телевизионную комнату. Спайка нет, и в животе у меня вяжет узлы беспокойство. Его вызвали некоторое время назад. Неужели он еще у кого-то из врачей? Но Спайк, конечно же, отказался проходить тесты и просто вышел, как вышла я. Ведь так?

Или он остался у доктора Смит? Не удержался, вступил в спор? Но сейчас он все скажет и выйдет. Я убеждаю себя, говорю, что все будет хорошо, и сама себе не верю.

Спайк, где ты? Что ты наделал?

Ответа нет.

12

Спайка нет и на обеде. Я заглядываю в его комнату, расспрашиваю всех — никто не знает, где он. Ищу его повсюду, зову, но ответа нет, и паника нарастает. Беатрис тоже пытается искать его и тоже безрезультатно.

После обеда, как и обещал, приходит Алекс. Живот так скрутило от беспокойства, что я и поесть не смогла толком, но все же заметила: снотворного сегодня не давали. Наверное, решили, что раз мы умеем от него избавляться, то и тратиться понапрасну не стоит.

Я впиваюсь в Алекса глазами. Он скажет мне, где Спайк; он вернет его нам.

Доктор ждет, пока все утихнут.

— Привет. Я Алекс и некоторых из вас встречал здесь еще в тот день, когда вы впервые собрались вместе. Я профессор физики, и меня прислали сюда изучать выживших после абердинского гриппа.

— Почему прислали вас, профессора физики? — спрашивает кто-то.

— Абердинский грипп на самом деле гриппом не является. Его вызывает антиматерия. — Некоторые из слушающих недоуменно переглядываются, другие недоверчиво качают головой.

Оказывается, знали немногие.

— Антиматерия? А что это вообще такое? — спрашивает Эми, одна из недоумевающих.

— Антиматерия состоит из частиц, имеющих такую же массу, что и материя, но противоположные электромагнитные свойства. Проще говоря, материя и антиматерия сосуществовать не могут. Вступая в контакт, они аннигилируют друг друга.

— И это антиматерия убивает всех? — подает голос Елена. — Она нас изменила?

— Да, она убивает, и да, она вас изменила, — отвечает доктор Алекс. — Изучая вас здесь, мы выработали методику тестирования выживших с использованием сканирования для обнаружения антиматерии. Итак, хотя вы больше не больны, внутри вас присутствует в той или иной форме некоторое количество антиматерии. Сейчас мы пытаемся определить эффект и способ ее извлечения.

— Что случилось с Фредом и Кармен? — спрашивает Али.

— У него и у нее есть семьи, которые не были в карантинной зоне. Фред и Кармен хотели избавиться от антиматерии и вернуться домой, поэтому добровольно предложили себя для участия в эксперименте. К сожалению, оба умерли во время операции.

— Вы убили их! — В глазах и ауре Елены бушует гнев.

— Нет. Мы проводили экспериментальную хирургическую операцию, имея полное согласие пациентов. Нам удалось получить ценный опыт, и, возможно, в следующий раз операция пройдет успешно. Но пока мы еще только анализируем результаты.

Я больше не могу ни сохранять спокойствие, ни молчать.

— Где Спайк? Он никогда бы не согласился на такое!

Алекс поворачивается ко мне, и вся его аура насыщена сожалением.

— Мне жаль. И ты права, он не согласился. Увы, Спайк нарушил одно из главных правил. Его вернули в изолятор.

— Что он сделал?

— Сегодня, во второй половине дня, он… э… подчинил себе сознание врача. Она уже собиралась предоставить ему полный доступ ко всем нашим файлам и дверным кодам. При этом включился удаленный сигнал тревоги, о котором доктор не знала. Эта система оповещения действует на глобальном уровне и установлена как мера предосторожности против попыток несанкционированного проникновения.

Нет, нет, Спайк. Зачем же так рисковать? Чувствую, как к глазам подступают слезы.

— Есть еще вопросы?

Вопросов больше нет. Все шокированы и молчат.

— Вы можете сотрудничать с нами и помогать или не сотрудничать и не помогать. Выбирайте сами. Здесь никого не принуждают делать то, чего он не хочет, но вам также не позволят уйти отсюда с часовой бомбой антиматерии внутри. Понятно? Так что решать придется вам.

И последнее. Препараты, которые вам давали, применялись для того, чтобы помочь в необычной ситуации. Да, вы правы, нам следовало посоветоваться с вами. Если у кого-то возникли проблемы со сном или психологической адаптацией, дайте знать, и кто-то из наших врачей выпишет какие-нибудь таблетки привычным для вас образом.

А теперь, думаю, вам нужно обсудить это все между собой.

Доктор Алекс уходит.

Говорить начинают все сразу, но я молчу.

— Да, семья Кармен жила в Портсмуте…

— Что пытался узнать Спайк? Они чего-то нам недоговаривают?

— Фред из Лондона…

— Нас предупредили. И зачем только Спайк это сделал?

— Кармен пошла бы на все, только бы вернуться к ним, так что это может быть правдой…

— Бедный Спайк..

Я блокирую посторонние разговоры, отгораживаюсь от всего и, сосредоточившись, снова зову Спайка. Но, как и раньше, ответа нет.

Ко мне подходит и садится рядом Елена.

Ну вот. Мы думали, что хотим честности.

Да. По-моему, Алекс говорил правду, но есть ощущение, что он чего-то недоговаривал.

Вот и я того же мнения.

Беатрис? Я привлекаю ее к нашему разговору. Как ты считаешь, Алекс был честен с нами?

Я не до конца его понимаю. Девочка в замешательстве. Я пыталась проникнуть в его мысли, но не смогла. Раньше такого не случалось. Внезапно ее охватывает страх. Они ведь не заберут меня? Я не хочу, чтобы меня забрали!

Беатрис подходит ко мне, и я обнимаю ее, сажаю на колени и привлекаю к себе.

Нет, этого не будет. Ведь правда, Елена?

Она кладет руку мне на плечи и гладит девочку по волосам.

Мы не позволим им забрать тебя, обещаю.

Но Беатрис понимает, что мы и сами не вполне уверены, сможем или нет сдержать обещание, и ей страшно.

13

Кай здесь, как часто бывает в моих снах и… кошмарах.

А это сон или кошмар?

Он гладит меня по волосам. Ложится рядом. Прижимается ко мне, целует.

Потом отстраняется.

— Ты меня обманула.

— Мне очень жаль.

— Неужели? Но не так жаль, как следовало бы…

Но не так жаль, как следовало бы…

Но не так жаль, как следовало бы…

Я заставляю себя проснуться и открываю глаза, а в ушах еще звенят его обвинительные слова. Какой-то шум… грохот… крики.

Торопливо сажусь, прогоняю остатки сна. Что происходит?

Открывается дверь — Алекс.

Он будит Беатрис, вытаскивает ее из-под одеяла. Сонная, она хнычет и сопротивляется, как ребенок. Он поднимает ее на руки.

Шэй? Наш центр подвергся нападению. Алекс у меня в голове. Я в шоке, и сна уже ни одном глазу. Так разговаривать, мысленно, могут только выжившие. Неужели он тоже… Но как такое может быть?

Вы выживший? — мысленно спрашиваю я.

Объясню потом, сейчас нам нужно выбираться отсюда. Нет, не показалось — он действительно в моей голове.

Алекс уже у двери. Выглядывает в коридор, открывает шире. Следуй за мной, если хочешь жить.

Я встаю. На нас напали? Кто? Издалека доносятся крики. Дым. Кашляя, иду за Алексом и Беатрис к двери. Зачем? Потому что он сказал или потому что у него Беатрис? Не знаю.

Эми! — мысленно кричу я. Ответа нет, и я поворачиваю назад.

Оставь ее, некогда! — говорит Алекс.

Я злюсь.

А потом накатывает страх.

14

Иду за Алексом и Беатрис, спотыкаюсь в дыму.

Что происходит?

Сердитые голоса, крики — ближе и ближе. Тянусь, нащупываю их мысли — их, тех, кто напал на центр. Вокруг волны ненависти, страха и смерти. Они нашли нас и торжествуют. Петля затягивается; толпа и огонь приближаются. Все выжившие должны умереть.

Почему они ненавидят нас?

Мы опасны для них, только если они подойдут ближе. Как они отыскали нас, если местонахождение центра такой секрет, что даже нам не говорят, где мы находимся?

Они не просто хотят убить нас — они хотят сжечь нас. Тела умерших от эпидемии предают огню, чтобы остановить распространение болезни. Они считают, что достигнут той же цели, если сожгут нас заживо. Но не станем ли мы все такими, как Келли, — темными, немыми сущностями, не способными по-настоящему умереть?

Мы мишень для их страха и отвращения. Идти все труднее.

Поспеши! — Алекс бежит с плачущей Беатрис на руках и тащит за собой меня и Елену. Неужели она единственная, откликнувшаяся на его мысленный призыв? Нас так мало. Что же случилось с остальными?

Алекс показывает нам скрытую дверь к секретному выходу, открывает ее, и они проходят, но я остаюсь.

Что со Спайком?

Сейчас не время, отвечает Алекс.

Нет! Без него я не пойду. Если он под замком в госпитальной одиночке, то сам спастись не сможет. Где он?

Алекс с проклятием передает Беатрис Елене, коротко общается с ней и закрывает за ними дверь.

Возможно, нам придется защищаться, говорит он. Ты готова?

Да. Я демонстрирую, как расправилась с солдатами ПОНа, но умалчиваю о данном себе обещании никогда больше так не делать.

Молодец. А теперь — БЕГИ. И делай вот так. Он показывает, как фильтровать угарный газ и прочую дрянь из задымленного воздуха, которым мы дышим. В голове проясняется.

При всем том, что творится вокруг, мне не дает покоя мысль о том, что Алекс тоже выживший. Иначе как он мог разговаривать со мной без слов? Общение с выжившим совсем не то, что общение с невыжившим, например, с Каем. Кай никогда не транслировал свои мысли, это мне приходилось выискивать их.

Итак, Алекс один из нас, вот только мы об этом не знали. Как же такое возможно?

Мы подходим к запасной двери с кнопочной панелью, но электричество отключено, и панель не работает.

Преследователи приближаются, и с каждым их шагом волны ненависти накатывают со все большей силой.

Мы в ловушке.

Я могу открыть дверь, но потребуется какое-то время, и мне нужно сосредоточиться, говорит Алекс. Действуй, воительница.

Он срывает со стены панель, выдирает провода. Дым сгущается, но я вижу, как из-за угла в конце коридора появляются пятеро преследователей.

На них костюмы биологической защиты и кислородные баллоны; в руках огнеметы и другое оружие. Увидев нас, они издают восторженные вопли и бегут. Все происходит как будто при замедленном воспроизведении, при каждом шаге нога словно зависает в воздухе перед тем, как ступить на землю.

Дым и защитные костюмы мешают рассмотреть ауры, но ненависть и страх реют над всем, как развернутые боевые знамена.

Стоять! — мысленно приказываю я, четко и ясно проецируя команду в головы преследователей.

Ошеломленные, они замирают, но только на мгновение. И тогда я бью по их аурам. Первые двое падают на землю, остальные отбегают назад.

Я смотрю на лежащие неподвижно тела. Мертвы. Сердца остановились.

Я не хотела этого. Хотела только… не знаю… сбить их с ног, но что-то во мне среагировало на их ненависть, и получилось то, что получилось. Я замираю, шокированная.

Идем! Дверь открыта. Алекс тянет меня за собой, закрывает дверь и запирает. Не надо было отпускать остальных — теперь они вернутся с подкреплением.

Придется уйти другим путем.

Алекс бежит по коридору, я бегу за ним, и мы оказываемся в комнате, похожей на ту, в которую меня выпустили из госпитальной одиночки.

И снова неработающая кнопочная панель возле двери. Алекс возится с проводами и наконец заставляет дверь открыться.

Спайк лежит на больничной койке.

Спайк!

Ммм? Сонные глаза приоткрываются и тут же закрываются.

Алекс поднимает его на плечо, как мешок с картошкой. Здание содрогается от взрыва.

Сюда! — кричит голос у меня в голове.

Мы бежим.

Я выскакиваю за ним в дверь, бегу по коридору к еще одной двери… Куда она ведет? Во двор?

Еще один шаг…

Еще…

Алекс открывает дверь. Проходит. Я уже у порога, когда за спиной слышится рев, порыв воздуха бьет в затылок..

Оглядываюсь.

Все умещается, должно быть, в долю секунды, но время замедляется настолько, что я успеваю разделить ощущения.

Слепота: красный с золотом огненный шар.

Глухота: гул и шорох.

Удушье: воздух слишком горячий и ядовитый…

Но самое сильное и перекрывающее все остальное —

Боль.

Тело охвачено пламенем.