Крепостная

Глава 44

Сборы наших молодых, слава Богу, затянулись ненадолго. Сразу после оформления всех документов на землю, в конце апреля, довольные и светящиеся, как диско-шар, они отправились на вокзал.

Клара расцвела за последние дни: щебетала, забывая иногда, что русский она знает плохо. Петр даже пить бросил, как только договор свершился и стукнули по рукам. Ходил гоголем, заложив руки за спину. Раздражал пуще, чем когда пил.

Странное дело: в нем пьяном, просыпался какой-то совершенно незнакомый, но добрый, отзывчивый человек, очень похожий на Осипа. Трезвый, он был точной копией Домны.

Осип распереживался и чуть снова не слег. Хорошо, что вспоминал слова доктора и прислушивался ко мне. А я говорила, что Петр всегда сможет вернуться, и это обязательно нужно сказать сыну, несмотря ни на что.

И они обнялись, впервые за все время их пребывания в усадьбе. Осип сиял, как начищенный самовар, а Петр, чувствуя поддержку, еще больше выпрямился.

Во мне не то чтобы закончилась злость, она перешла в какую-то совсем другую фазу. Наверное, если бы мне было сейчас восемнадцать-девятнадцать лет, я воротила бы нос и желала этой семье только плохого. Но сама, не понаслышке зная о тонкостях материнства, быстро прощала.

Вечером после проводов Осип рассказал, что сыну пришло письмо от человека, подыскивающего им жилье. За вырученные деньги Петр мог купить большую светлую квартиру. Работать он планировал в какой-то конторе. Отец надеялся, что сын, пройдя хоть небольшой путь самостоятельно и за свой счет, поймет стоимость жизни, переосмыслит свое прошлое и станет, наконец, настоящим мужчиной, несущим ответственность за жену и ребенка.

Я, понимая, что Клара совсем не семейная натура, а безмозглая ветреная птичка, была уверена, что легкой жизни Петру не видать.

Работа в мастерской кипела полным ходом. Я набила руку так, что эти мои пионы выходили из-под кисти, как по шаблону. И эта похожесть меня устраивала.

Имея на руках двенадцать готовых изделий, можно было идти на рынок и продать их. Но в этом случае через месяц-другой кто-то раскусит мою технику, и они заполонят к лету все ряды. А мне придется заново оттачивать мастерство на новой картинке.

Всё же посмотреть на реакцию продавцов подобной продукции мне хотелось так, что чесались ладони. Был это творческий чёс или же предпринимательская жилка требовала подтверждения правильности направления в моем первом бизнесе, я не знала. Но душа требовала оценки не только от Николашки и Осипа.

Утренний воскресный рынок начинал гудеть сразу, как заканчивали звонить колокола церкви. На службу мы пошли с Нюрой. Народа в доме поубавилось, и с завтраком для Осипа справится теперь даже Глаша.

Чудодейственная музыка голосов, вторящих словам священника, всегда вводила меня в транс. В детстве я ходила на службы с бабушкой в небольшую, ничем не примечательную церквушку, которая каким-то чудом осталась действующей в нашей деревне.

Детей я не крестила, потому что крещение новорожденной у соседей стало причиной выговора для отца семейства на работе. Семью долго трепали в хвост и в гриву. Если бы бабушка моя на момент рождения близнецов была жива, то настояла бы, а гонения признала почти святыми и необходимыми, чтобы претерпеть их ради веры.

Сейчас я слушала слова песнопения и не находила в них чего-то нарушающего нравственность, силу и величие советского человека. Будто лекарство проникало в мою душу, израненную и за прошлую, и за совсем короткую нынешнюю жизнь.

Люди выходили из храма с улыбками, поклонами, и чувствовалось во всем этом единение и даже благость. Нюра была счастлива, что я составила ей компанию. Мой поднос лежал в мешочке. Я выбрала для показа не самый первый. Сейчас я понимала, что в том есть огрехи, и последние мои изделия куда аккуратнее. Но самый первый я решила оставить в мастерской, как знак моего начала.

На рынке стучали молотки: здесь чинили небольшие детали саней и телег. Скрежетал точильный камень. Топоры рубили замороженное мясо. Собаки успевали выхватывать отлетевшие из-под топора розовые, похожие на стружку ошметки.

Молодые пареньки, таскающие самовары, привязанные на закорках, голосили, предлагая чай с выпечкой. На груди торговцев висели связки баранок и калачей. Кружек было несколько, и никто их, естественно, не мыл. Я видела, как некоторые торговцы отвязывают от пояса свою личную кружку, просят носильщика повернуться спиной и сами наливают кипяток, сдабривая его потом заваркой из пузатого железного чайника.

В эти моменты я жалела, что не художница, потому что столь колоритных картин, которые представали перед моими глазами, я не видела ни в одной галерее.

— Почем кружево, матушка, - резко повернув в сторону, Нюра обратилась к старенькой продавщице. Я присмотрелась к ее лотку, и у меня загорелись глаза: на столе перед ней лежали изделия такого качества, какого я не видела вообще никогда.

— Энти вот - дорогие, а есть и попроще, но там нить потолше. Будешь глядеть? – не собираясь утруждать себя снятием рукавиц, хитро прищурившись, заявила мастерица. Я почему-то была уверена, что это ее работы.

— Не-ет, сама, поди, понимаешь, - хохотнула Нюра и улыбнулась. Бабушка хмыкнула в ответ.

— Почему она не сказала цену? – с удивлением спросила я. – Может, ты купила бы?

— Не-ет. Она ж знает цену своей работе. И видит, что у меня валенки вот-вот разъедутся. Пора бы ужо на сапоги перейти, да на них подошва тонка больно.

— А чего ты тогда туда подошла?

— За смотр денех не берут, Надя. А такое увидишь – и глаз поет!

— Прям так и поет? – мне стало смешно, и она поддержала мой смех.

— Конечно! Глаз поет, когда красивое видит. Ухо поет, когда красивое слышит!

— А рот когда поет? – не унималась я.

— А рот поет, когда на сердце радость. Рот не обманешь. Он лопочет всегда. А вот поет только кады сердце поет! – заключила Нюра, присмотревшись куда-то влево. – Айда левее, тама твоя пестрота лежит!

Ряды с расписанной деревянной посудой тянулись, наверное, метров на двести. Продавцами были исключительно китайцы и киргизы.

«Вот жеж хитрованы! Никому не отдают свою нишу.», - подумала я и решила, что надо быть хитрее, чем даже я задумала.

— Почем эти подносы? – Нюра выделила из товара тот, что был похож на мой. И я с радостью заметила, что краска и лак на них заметно хуже, а техника до слез проста.

— Йети десить рубей, а ети по три могу адать, - нам предложили глянуть на совершенный лубок, коему место как раз по нам, в крестьянской избе. Но даже крестьяне нет-нет да покупали эти красоты. В особенности ими любили разбавлять тряпочное содержание сундука с приданым.

Считалось почему-то, что такие вот безделушки говорят о невесте, как о ценительнице красоты и благолепия в доме. На деле люди ставили их на самое видное место, где в гордом одиночестве они и проводили свою жизнь. На стол эту «красоту» ставили в Пасху и Рождество.

— А таких у вас нетути? Покаж им, Надя, - приказала Нюра, поняв, что я в базарных делах совсем тю-тю.

Как округлились узкие глаза торговца, заметила не только я. Нюра даже выпрямилась так, словно сама написала эти пионы.

Мужик протянул руку, чтобы посмотреть, а двое таких же, как он, с разных сторон торгующие примерно тем же скарбом, подошли поближе.

Я заметила, как глаза его сузились обратно в привычную щелочку и как он принялся наклонять мой поднос в разные стороны. Понял, что роспись непростая, и пытался понять, как это исполнено.

— Продайось? – сухо поинтересовался торговец.

— Нетути, мил человек! Хочу узнать, иде такое купить можна, - уточнила Нюра, выхватывая поднос, уже перекочевавший из его рук в руки соседнего торговца.

— Такие точно будут. Ты дай мне его на день-другой. В залог дам тридцать рублей! – быстро среагировал мужик слева. Говорил он с легким восточным акцентом, но чисто.

— Нет, его мы не продаем. Токма интересуемси, - Нюра сунула поднос в мешок и подтолкнула меня не дальше по длине ряда, а назад, туда, откуда мы пришли.

— А мы больше не покажем никому? – спросила я удивленно.

— Все! Смотрины кончены, девка. Видела? Они, как коршуны налетели? Тридцать рублёв за деревяшку дать были готовы! Значит, в весенний базар рублей за сорок можно продать, коли сразу барышням каким! А ежели сама толочься не хочешь, то за двадцать отдать сразу таким же, как этот, – мотнув головой в сторону места, где мы с ней стояли, заявила Нюра.