Бедовый 10. Ларь

Глава 10

В детстве я всегда бежал встречать бабушку, когда та приходила домой. Не только чтобы посмотреть, чего она там купила. Несмотря на кучу друзей, бабушка была лучшим слушателем. Мне всегда хотелось поделиться с ней всеми секретами. Не знаю, как она это делала. Может, тоже была рубежницей? Хотя, разве тогда бы бабушка умерла?

Мне казалось, что я этот дар точно не унаследовал. Однако стоило открыть дверь, как навстречу кинулся Гриша. Судя по обиженному лицу беса, он намеревался жаловаться.

— Хозяин, это полный беспредел. От него надо избавляться.

Я улыбнулся, довольный своей догадкой. Можно было бы сказать, что я научился наконец хорошо разбираться в людях. Вот только Гриша человеком никогда не был. Я прислушался: в нашем новом (старом) доме оказалось тихо, разве что негромко звучала блок-флейта. Причем, судя по периодическим фальшивым ноткам, черт подбирал какую-то мелодию самостоятельно. Пахло средствами для наведения чистоты, дымом от чуть чадящей печки и чем-то мясным. Можно сказать, что пахло домом.

Я хотел было спросить, где грифониха, но заспанная Куся выбралась к двери, ткнулась клювом в руку и ушла досыпать.

— Чего вы с Митей опять не поделили?

— Причем тут он? — от возмущения Гриша чуть не задохнулся. — Меня твой секретик чуть не убил. Гляди.

Он продемонстрировал мохнатую ладонь (видимо, он ею много чего делал), на которой красовались красные точки. Бес явно решил погладить ежовика, причем против шерсти. А тот почему-то это не особо оценил. Классика.

— Я вроде говорил тебе не заглядывать в подпол.

— Ты не приказывал, а рекомендовал, — даже не смутился Григорий.

— И как ты это определил?

— По интонации. Мы с тобой уже сколько друг друга знаем. Это остальные потом прибились. Так что делать будем, хозяин? Такое просто спускать нельзя. Я же тут главный… В смысле, если тебя в расчет не брать. Ну, и Юнию. А вот среди другой нечисти — главный. Короче, надо этому сморчку воткнуть осиновый кол в сердце, пока он спит.

— Он же не вампир.

— Еще бы он упырем был, — чуть не подскочил на месте Гриша. — Я бы вообще тогда не раздумывал. А так мы его, слово еще есть такое, презервентивно…

— Нет, Гриша, «презервентивно» ты бесовок своих будешь стращать. А ежовику мы даже превентивно не будем в грудь кол вбивать. Этот товарищ нам еще пригодится.

— Да как он там пригодится⁈ — обиженно надул губы бес. — От него пользы — как с козла молока.

— Это не твоего ума дело, как он пригодится. А что до твоего начальства и испорченной репутации, так и быть, Мите мы скажем, что сильно отругали ежовика. Круто я придумал?

— Не круто. И не по-товарищески, — поник Гриша.

— А в следующий раз, если я говорю не совать руки в горящую печь — это не потому что я такой злой и нехороший. Или мне печку жалко, просто я беспокоюсь за твои культяпки. Что там ежовик, спит?

— Спит теперь. Уколол меня, главное, и на другой бок перевернулся, будто я вошь. И матом приложил, — бес затих, после чего с завистью добавил. — Еще красиво так, я половину оборотов и не слышал никогда.

— Вместо того, чтобы обижаться, брал бы и записывал. Учиться можно даже у дураков. А тут на ровном месте такой интересный экспонат попался. Ладно, давай мы с тобой пообедаем или уже, скорее, поужинаем, а все ссоры оставим на потом. Чего там день грядущий нам сготовил?

Как выяснилось, даже пораненая рука не может оставить меня без еды, если за дело берется Гриша. Бес, правда, жаловался на печку и отсутствие духовки, поэтому оправдывался, что мясо по-французски могло не получиться. Точнее, Гриша упорно называл его «мясом по-Орловски». Я легко соглашался. Мне несложно, главное, чтобы было вкусно.

Все сводилось к тому, что наши походные условия никак не отразятся на питании. Потому что ужин Гриша не испортил. Он, такая умница, даже чай заварил вкусный. Мне казалось, что на этой теме их с ежовиком можно и подружить. Правда, я тут же задумался — оно мне надо? Чего доброго Григорий этого колючего смутьяна еще пить научит. Может, не так уж и плохо, если они будут существовать каждый в своей экосистеме. Один среди бутылок и чашек, другой там, где хранят картошку.

После сытного обеда (хотя по времени скорее ужина), я отправился полежать. По-хорошему, следовало, конечно, пару часов поспать. Ночь обещала быть вполне себе активной, не хотелось бы ползать как сонная муха. Да куда там! Это было похоже на день тридцать первого декабря. Когда ты понимаешь, что обязательно надо покемарить, чтобы тебя не срубило ночью. А сам ворочаешься с боку на бок, и сна ни в одном глазу.

К тому же, проходная комната вполне четко оправдывало свое название. Митя с Гришей устроили сначала дефиле для пациентов с диагнозом Альцгеймера (то одно забудут на кухне, то второе), затем догонялки — точнее, бес бегал за хихикающим чертом, который чего-то стащил, а после Григорий раз семь подошел и осведомился — не сплю ли я. Уже даже лихо выбралась из Трубки и шуганула гадскую нечисть.

Каково же было мое удивление, когда в очередной раз (как мне показалось) меня кто-то толкнул. Я с трудом продрал глаза и осмотрелся. За окном чернела осенняя промозглая ночь, на кухне, перемалывая дрова, потрескивала печка, передо мной стоял ежовик. Было невероятно лениво и хорошо. Мозг включался медленно и неохотно. Все-таки заснул.

— Не передумал? — спросила нечисть.

— Нет, — с уверенностью чиновника, который уверял по телефону руководителя, что он в пробке, а не проспал, ответил я.

— Пойдем тогда. И это, лихо оставь.

— Она в артефакте, ее нельзя заметить.

— Живень в корень человека смотрит. Тут артефакты не помогут и прочие уловки. Поймет, что ты нечисть за собой приволок, только хуже будет.

— Не нравитсс… ся мне это, — подала голос Юния, которая, само собой, не спала.

Мне тоже это пришлось, как бы сказать помягче, не по душе. Лихо не только верный друг и соратница, которая помогала и словом, и делом. Она стала чем-то вроде моего талисмана — придавала уверенности в собственных силах, что ли. Порой ей даже говорить ничего не надо было, но я с ней и без нее — два разных человека.

— Ты, Матвей, смотри, я не настаиваю. Одно дело лешаку местному насолить, да тебе помочь. Другое — Живня на ровном месте разозлить. Я своей шкурой рисковать не буду. Когда узнает Живень, кто к нему нечисть чужемирную привел, а он узнает, мне в лес ход будет заказан. В любой лес.

— Я понял, лихо остается.

— Матвей, сс…

— Никаких сс… Я сказал.

— И рюкзачок оставь, — продолжал учить меня грамоте ежовик. — Что надо, на Слово убери.

— Может, мне раздеться еще⁈ — начинал я раздражаться.

— Это ты молодец, — неожиданно похвалила меня нечисть. — Почитал, значит, подготовился. Но это потом, когда на место прибудем. Сейчас-то рано, еще озябнешь. Листопад — месяц коварный, особенно по ночам. Вроде тепло, тепло, а потом раз и дубак. Ну пойдем, а то твой бес спрятался в дальней комнате и смотрит. Того и гляди, дыру во мне прожжет.

— Ничего я не прячусь, — ответил Гриша, но как-то уж очень негромко. Да к тому же таки и не выбрался из своего укрытия.

Спустя несколько минут, мы с ежовиком вышли наружу. Собственно, его слова относительно «озябнешь» оказались в кассу. Дул легкий балтийский ветерок, который пронизывал до костей. Перед закатом прошел дождь, поэтому воздух пах мокрой землей, прелой листвой и хвоей из-за ближайших сосен. А стоило сделать несколько шагов, как на мои модные кроссовки сразу налипли огромные комья грязи.

Ежовик, к слову, не испытывал никаких неудобств. Он бежал впереди, напоминая в свете луны внушительный колючий колобок. Который ушел и от бабушки, и от дедушки, а от Матвея убежать не торопился. Так и было. Ежовик явно мог двигаться быстрее, однако периодически оглядывался и поджидал, пока я со скоростью старенького трактора дочапаю до него.

Мы миновали частный сектор, углубившись в лесопосадку, и наконец ежовик замер.

— Тут начинается тропа лешего. Окружная, он по ней редко ходит, но в случае чего может выбраться. Поэтому веди себя тихо, как мышка, что говорю, то и делай. Понял?

— Предельно четко.

На удивление, впервые за долгое время у меня в напряженный момент не появилось желания иронизировать. А то, что мне было немного не по себе — факт. Мало того, что я перепрыгивал через голову своего старого друга, так надо пройти сквозь владения других леших, чтобы поговорить с самим Живнем. Наверное, нужно было действительно хоть что-то о нем разузнать.

— Ежовик, а что Живню надо? Может, угощение какое? Не с пустыми же руками идти.

— Вспомнил боров, что поросенком бегал, — усмехнулась нечисть. — Самое главное — сердце ему открой и не юли. Спроси, что хочешь, а там уже как пойдет. Что до даров, нет у тебя ничего, что Живню необходимо. Потому что и нужды у него от людей никакой. А как представляться перед ним, я тебя еще научу, за это не переживай. Готов, что ли?

— Готов.

— Ну пойдем.

И мы ступили на тропу лешего. По виду, конечно, никакой тропы вообще не было. В смысле, какой-то проторенной дорожки, по которой шастали взад-вперед. Разве что трава не такая высокая, как в других местах, да словно прибита дождем. Хотя как бы он продрался через могучие иголки и желтеющую листву? Я для себя отметил, что сам бы в жизни не нашел эту «тропу». Она даже промыслом не фонила.

Ради интереса я достал телефон, попытавшись определить свое местоположение. И произошло то, чего я и ожидал, меня стало бросать из стороны в сторону: сначала появился близ Выборга, затем в сорока километрах к востоку, потом вообще выкинуло к Каннельярви. Закончилось все тем, что телефон решил меня не мучить и просто показал, что нет сети. Что меня огорчило. Хотелось бы примерно знать, куда мы идем и как соотносится реальная местность с лешачьими тропами.

Пару раз ежовик останавливался. И явно не для того, чтобы подождать меня. В такие моменты он вскидывал свою коротенькую игольчатую руку и замирал, как выбравшийся из норы суслик. В первом случае я услышал глухое уханье филина, во втором вообще ничего не различил. Мы постояли с пару минут, а затем продолжили путь.

Вскоре движения нечисти стали будто бы еще осторожнее, хотя и до этого мы крались как два грабителя, решившие обнести дорогой особняк. Да я и сам почувствовал, что окружающий лес словно бы стал враждебнее. Наверное, подобное ощущаешь, когда заблудишься, и за каждым кустом тебе мерещится пристальный взгляд. Мне казалось, что здесь и ветки кололись злее, и грязь липла активнее, да еще периодически где-то недалеко выли волки. Нет, я понимаю, что они санитары леса и все такое, но сегодня был как-то не расположен к местным медицинским процедурам.

Двигались по опасному участку мы минут пятнадцать — хоть для чего-то мой телефон оказался полезен — после чего без слов выдохнули. Ежовик перестал красться, а я выпрямился, точно нес все это время кого-то тяжелого на своих плечах.

— Приозерский лешак самый старый в этих местах, — неожиданно объяснил ежовик. — Глухой, конечно, как пень, но сильный. И злой, как и все старые. Ему душу загубить — что воды испить. Вот уж кому лучше под руку не попадаться. Да ты и сам почувствовал, наверное.

Кивнул как-то на автомате. Нет, я понимал, что рубежники на то и рубежники, что могут ощущать присутствие нечисти. Однако подобного прежде не испытывал. Чужой промысел превратился не в просто выплеснувшуюся силу, фон, а трансформировался в нечто вроде застывшего на пожухлой листве ужаса.

А еще запоздало я понял, о чем говорил ежовик — приозерский лешак. В смысле, леший. Получается, я рядом с Приозерском. Учитывая, что шагали мы меньше часа, скорость нашего движения весьма впечатляла. От Выборга до Приозерска сто двадцать километров по трассе. Нет, если лесом, конечно, поменьше. Но кто же знал, что волшебными лешачьими тропами — всего ничего. Теперь стало ясно, как батюшко так быстро перемещается по своим владениям.

Чуть позже холодный ветер принес минеральную прохладу воды, запах мокрого камня, подгнивших водорослей и ила. Значит, недалеко Ладожское озеро. Да, забрались мы, забрались.

Правда, возле воды мы шагали недолго. Мой нос снова стал улавливать сладость опавших ягод, землистые грибные ароматы и пахучую смолистую хвою. А что делать, визуально ничего не менялось. Разве что грязи будто бы стало меньше, но лес оставался лесом. Поэтому мне приходилось ориентироваться лишь по обонянию. Единственное, на что я обратил пристальное внимание — ощутимо похолодало. И ветер теперь довольно бесцеремонно хозяйничал под одеждой, щупая ребра.

Ежовик больше не хоронился, а шел вполне спокойно, словно все вокруг принадлежало именно ему. Ага, спроси я, кого эти земли, так услышу: «Маркизу, маркизу, маркизу Ежовазу». Кто знает, наверное, здесь не было лешего или он еще не набрал полной силы. Оставалось только догадываться.

Я к тому времени настолько устал от того, что надо переставлять огромные грязные кроссовки, и продрог от холодного ветра, что не имел никакого желания вести светские беседы.

— Все! — наконец остановился ежовик.

— Чего все? — я с трудом успел притормозить, чтобы не налететь на эту подушечку для иголок.

— Дальше ты один.

— Может, вместе?

— Нет, это твои дела, Матвей. Я тут подожду. Слушай, что сделать надо.

Нечисть выглядела серьезной, даже встревоженной, что ли. Нужно ли говорить, как ощущал себя я?

В принципе, ничего такого делать-то и не надо было. Немного посыпать себя землей, произнести присказку. Один нюанс — все это делать нужно голым.

— А вот прям раздеваться обязательно?

— Нет, конечно, это я такой любитель мужской красоты, — сморщил морду ежовик. — Так надо, чтобы Живень тебя сразу с охотником или другим нехорошим человеком не перепутал. Чтобы хист твой сразу различил. Мол, не случайный ты здесь прохожий.

Угу, я бы посмотрел на «случайного типа», который сюда забрел. Однако спорить не стал. Торопливо разделся, даже не из-за ощущения стыда, а скорее холода. Почему-то думалось, что если сделать все быстро, то организм быстрее привыкнет к ветру. Оказалось, это фигня, стало только холоднее.

— Куда идти? — едва не стуча зубами, спросил я.

— Туда, — махнул вперед рукой ежовик. — А там разберешься.

Первые шагов двадцать я сделал, постоянно оглядываясь на нечисть. Вообще все это тянуло на какой-то пранк. Мысль о том, что ежовик сейчас подберет одежду и убежит по лесным тропам вдаль, инфернально хохоча, как-то не покидала. Я даже вспомнил, что в лесу очень часто находят замерзших голых людей. Нет, там, конечно, все расстолковывалось с научной точки зрения. Вроде как организму кажется, что он перегревается, но в мире вообще много пытались объяснить мудрено, когда порой ответ хранился на поверхности — рубежники, нечисть, хист.

А потом все же вернулся и убрал одежду на Слово. Ежовик к моему недоверию отнесся спокойно, словно ничего и не произошло. Он так и остался стоять на том же самом месте, возвышаясь колючей твердыней. Даже не шевелился, поэтому его легко можно было спутать с каким-нибудь терновым кустом. Вскоре я и вовсе перестал различать нечисть.

И все продолжал неторопливо идти, подгибая пальцы и чувствуя, как всякая мерзость впивается в подошвы стоп. Блин, надо мыслить позитивно. К примеру, это очень хорошая профилактика от плоскостопия.

Правда, в какой-то момент все сторонние неурядицы отошли на второй план. Да что там, даже на третий. Потому что меня внезапно накрыло. Нет, не как в том лесу, где ты просто дергался от каждого шороха. Создалось ощущение, что я вроде как на суше, но в то же время под водой, и испытываю колоссальное давление.

И еще во владениях злобного лешего страх был неизведанный, непонятный. Здесь же ты четко осознавал, в чьих землях оказался. Потому что у хиста, самого невероятного из всех, с которым я встречался, был эпицентр. И я двигался прямо к нему.

Высокие деревья расступились, обнажив березовую рощу с крохотной цветочной полянкой. Несмотря на увядающее время года, она до сих пор была усеяна разнотравьем, частично только что вымахавшим, частично уже отцветшим.

Я остановился, набрав в руку немного земли. Та была влажная, жирная, маслянистая, поэтому не свалилась с головы, а налипла в районе лба.

— Пришел как гость просящий, ни равный, ни сильный. Внемли мне, хранитель лесов, скрытый во мгле корень, покой земли, страж тенистых ветвей.

Ветер, который все это время был моим верным спутником, неожиданно стих. Однако меня заколотило еще сильнее, чем прежде. Потому что трава проворно потянулась ко мне, ветви ближайших берез оплели тело, а цветы развернули свои бутоны ко мне.

Я почему-то думал, что Живень будет огромным полудеревом-получеловеком. Даже не принимая во внимание, что этот старый бог, эта верховная нечисть может быть далеко не антропоморфной. Только теперь, когда отступать назад было уже некуда, я вдруг понял, что все вокруг, включая землю, на которой я стою, — это и есть Живень.