Латинист

Часть II

«Пожалуйста, давай поговорим».

Сообщение от Криса выплыло на экране, как раз когда Тесса закончила проверять работы. Она его смахнула, чтобы не отвлекаться. Двусмысленность роли Криса была ей невыносима, поэтому она выбросила его из головы и из чистой вредности сосредоточилась на Марии — Марии малом, или малом поэте, пустышке, если верить Крису. За столами и столиками в Нижнем читальном зале до этого часа, кроме Тессы, досидели еще душ двадцать. Тишина в Бодлианской библиотеке едва ли не обрела собственную плотность, и Тесса была ей признательна за эту способность обволакивать и изолировать.

На столе перед ней лежали «I Frammenti Completi di Publius Marius Scaeva», тоненькая книжечка в твердом переплете, составитель и комментатор — Серджо Конти, опубликована на итальянском в 1940 году. В нее вошли все пять сохранившихся стихотворений Мария. Тесса перевернула похрустывающие страницы, дошла до «Marius III» и стала сверять перевод Эда Даффи с латинским текстом. Эд был одним из лучших ее студентов, хотя переводы его и грешили буквализмом.

Грамматически все верно, что неудивительно. Латинское слово, которое Эд перевел как «ныряльщик за сокровищами», urinator, было довольно необычным; Тесса знала, что в Оксфордском словаре латинского языка дан перевод «ныряльщик». Эд нырнул на самое дно вокабуляра. Она поставила ему зачет, потом вернулась к тексту Конти, посмотреть на две последние строки на латыни:

Известно о Марии было совсем мало, его сохранившиеся стихи написаны размером, для латинских поэтов необычным, — холиямбом или хромым ямбом: ритм неловкий, обычно использовавшийся для разного рода инвектив; в употребление его ввел несколькими веками раньше греческий поэт по имени Гиппонакт, а на латыни им время от времени пользовался Катулл и некоторые другие поэты.

Суть хромого ямба состояла в следующем: во всех строках чередовались безударные и ударные слоги, но в последней ритм менялся: ударный — безударный или ударный — ударный. Писать ямбом на латыни было непросто, и Тесса подумала, что, видимо, Марий так часто прибегал к элизиям, именно чтобы вписаться в размер. Собственно, «te essem amorem» приходится читать как одно слово, два «е» в te и essem сливаются, а еще в essem не прочитывается «м»: «тессаморем». То же самое с «ultimam efflarem»: если учесть долгие гласные, получится «ултимафларем». Тесса как будто доказывала кому-то, что, если читать это вслух, придется набрать полную грудь воздуха для двух последних строк, чтобы не лишиться дыхания вслед за лирической героиней. Плюс нужно помнить про ономатопею, ибо стихотворение, на деле, посвящено слуху, в нем обыгрывается смысл слышанья как такового, и речь идет скорее о любви, чем об оскорблении. «Turtur», «голубка» на латыни, — само по себе ономатопический прием: с этим представлением Тесса столкнулась еще в детстве, когда думала, что голубки — это какие-то экзотические птички ярко-голубого цвета. Разочаровалась ли она, узнав, что они вовсе не голубые? Вовсе нет. А на латыни птичек этих называли «turtur», передавая звук их воркования, и им это, если вдуматься, подходило куда больше. Она рассказала про свое детское заблуждение Крису, он тут же взял синий карандаш и нарисовал эту самую голубую голубку, обращенную крупным птичьим глазом к зрителю. Это была одна из тех историй, в отношении к которым она так и не определилась: это как, очаровательно? Тогда она посмеялась. Или здесь сквозит снисходительность? «Портрет голубой голубки, — написал он ниже. — Тессе для ее птичника». Картинка так и лежит где-то в ящике ее стола.

Она открыла перевод Флоренс:

Тесса читала и смеялась. В конце Флоренс аж замахнулась на то, чтобы передать элизию. К сожалению, на выпускных экзаменах за поэтические вольности баллов не заработаешь. Занятно, однако, что Флоренс укоротила четвертую строчку на одну стопу, чтобы читатель, который ждет продолжения, почувствовал, как автор молчит после слова «молчим». Выделялись внутренние рифмы, размер же оставался ямбическим, но с некоторыми сбоями, как оно и положено в хромом ямбе. Занятно, шаловливо. Тесса поставила зачет, но снизу приписала: «Нужно обсудить».

Два года назад, впервые почитав Мария, Тесса долго мучилась над двумя последними строками этого стихотворения. Она тогда проверяла перекрестные ссылки в рукописи «Эллинистических дериватов в классической и позднеклассической римской поэзии», — редактором был Крис, и книга, кстати, недавно вышла в издательстве «Оксфорд юниверсити пресс»; механическая, но хорошо оплачиваемая работа: Тесса должна была прочитать рукопись до корректуры и убедиться, что все авторы статей правильно указали номера страниц и строк. Почему ныряльщик — urinator — глух к призывам птиц? — гадала она в заметках у себя на телефоне. Может, автор просто хочет сказать, что под водой птичьих криков не слышно? Тогда, видимо, речь идет о чайках, однако в тексте упомянуты голубки, уж всяко не приморские птицы. Тесса спросила у Бена, что он об этом думает — их профессиональные поприща пересекались крайне редко, — но он тоже ничего не понял. Может, пришло в голову Тессе, Марий действительно был со странностями.

В Бодлианской библиотеке она открыла комментарий Конти и отыскала случайную подробность, которая и вывела ее на Лукрецию: «si pensava che fosse morto a Isola Sacra». «Считается, что он скончался на Изола-Сакра». Что и по сей день звучало забавно, потому что она до конца просмотрела страницу на итальянском и не нашла ничего, что подкрепляло бы версию о месте кончины Мария, — были лишь новые предположения касательно смысла отдельных строк текста, рассуждения о грамматике и ряд отступлений, которыми Конти был знаменит. Какой же козел этот Конти — и какое чудо эта написанная им бредовая невнятица, ибо когда через несколько месяцев Тесса узнала, что Лукреция Пагани будет руководить раскопками некрополя на Изола-Сакра, из памяти почему-то всплыл этот бриллиантик.

Тесса, пожалуй, слишком экспансивно вела себя на первой встрече с Лукрецией. Однако время почти полностью поглотило все тексты Мария, и даже ради самых крошечных крупиц информации Тесса была готова напрочь отказаться от светского лоска. Эти самые пять стихотворений от забвения спас Кодекс Салмасианус — антология малоизвестной поэзии на латыни, в которой творчество Мария датировалось II веком нашей эры. Единственным помимо этого древним источником, подтверждавшим, что Марий действительно существовал, была «Суда», византийская энциклопедия X века, и краткую статью оттуда Тесса давно заучила наизусть: «Публий Марий Сцева. Поэт, писавший холиямбом. Был женат на Сульпиции». В «Суде» содержатся цитаты из многих утраченных источников, равно как и отсылки к ним, так что в некоторых случаях она оказывается уникальным связующим звеном с письменной историей Древнего мира. По просьбе Тессы они с Лукрецией встретились наспех на заре в кофейне рядом с железнодорожной станцией Глостер-Грин — Лукреция спешила на автобус в Хитроу. Тесса рассказала ей про Публия Мария Сцеву и про ссылку у Конти. Может, это все пустое, но про Мария известно так мало, что даже самое незначительное подтверждение, причем любого толка, будет очень кстати. Бежевый чемодан с кожаной отделкой явно выказывал нетерпение, Лукреция же внимала в царственном молчании. Отсутствие дополнительных доказательств у Конти не произвело на нее никакого впечатления. Она не то чтобы вела себя недружелюбно, такого за ней не водилось, но от нее просто исходил дух дорогой неприступности. Кончилось дело тем, что Лукреция сообщила Тессе: ей пора, иначе она опоздает на самолет; пора быстренько сворачивать разговор. Тессе тут же пришли в голову два полезных вопроса: к какому веку относятся захоронения на Изола-Сакра? И каков был классовый состав погребенных?

— А можешь придумать вескую причину того, что ныряльщик не слышит крика птиц? — сказала вместо этого Тесса. Тут Лукреция вдруг улыбнулась, как будто Тесса выпустила ее из темницы очень скучного разговора.

— Просто изумительный вопрос, — похвалила она. — Ныряльщик — в смысле, urinator? Тот, что доставал вещи из воды?

— Да, — кивнула Тесса, подметив, как изменилось поведение ее собеседницы.

Тут Лукреция пустилась в рассуждения, которые поначалу показались не относящимися к делу: известно ли Тессе, что Назаре, древняя рыбачья деревушка в Португалии, — мекка серферов? У самого берега пролегает подводный каньон, он сжимает водные пласты в огромные вздымающиеся валы. Со старого маяка на берегу можно наблюдать, как мужские и женские фигуры точками мелькают на гребнях волн высотой в двадцать с лишним метров. Именно ради этой подводной аномалии в Назаре слетаются серферы со всего мира, да и там их живет немало. Обо всем этом Лукреция узнала из беседы с врачом-лором, который там живет.

Археологи, работавшие на Изола-Сакра, поначалу не обратили особого внимания на миллиметровые утолщения в ушных каналах некоторых черепов из некрополя. Вроде бы мелочь, скорее всего просто дефекты строения кости — так они подумали. Вот только наросты эти попадались снова и снова, причем исключительно в мужских черепах. Уже набралось шестьдесят семь, но это еще не конец.

— Генетические аномалии становятся более частотными в изолированных сообществах, в которых все… Ну, сама понимаешь. — Лукреция не сразу подобрала английский эвфемизм.

— Спят с сородичами? — выпалила Тесса, тоже не придумав лучшего способа обозначить инцест.

— Ага. — Лукреция рассмеялась. — Можно и так сказать. Однако на Изола-Сакра был крупный порт. Это тебе не Папуа — Новая Гвинея. И не британская аристократия.

Лукреция попыталась разобраться и выяснила, что «выпирающие ушные экзостозы» обнаруживали и другие археологи, а в современном мире они встречаются у серферов и спасателей на воде.

— И называется это «ухо серфера».

Ей дали контакты врача-лора из Назаре, специалиста по удалению этих самых экзостозов. Он постоянно обнаруживал их у профессиональных серферов. Длительное нахождение в холодной воде вызывало раздражение мягких тканей в слуховых каналах, а потом образовывались костные наросты. Со временем они, по сути, перекрывали слуховые каналы.

— Мой босс, похоже, считает, что причина их происхождения — термы, бани.

— А у тех, кто не живет на побережье, бывают ушные экзостозы? — спросила Тесса.

— Так я о том и говорю.

— Образ жизни ныряльщиков во многом был похож на образ жизни серферов, — заметила Тесса.

— Вот именно! Я имею в виду длительное пребывание в холодной воде — а кому еще чинить подводные фундаменты? Кому доставать тонны ценного груза, после того как в гавани затонет судно?

Тесса проводила Лукрецию до самого перрона — та все еще говорила.

— Более того, все черепа, в которых обнаружены эти наросты, принадлежат телам, которые легко идентифицируются как мужские. Скелеты до определенной степени обладают половым диморфизмом, если говорить о периоде после пубертата, но уши? Я тебя умоляю.

Лукреция отдала водителю автобуса свой щегольской чемодан, чтобы он положил его в багажник, потребовала в будущем продолжения разговора, поцеловала Тессу в обе щеки, пригласила приехать на Изола-Сакра и прошествовала в салон. Размытая фигура проплыла по проходу, добралась до своего места. Лукреция постучала по оконному стеклу. Тесса помахала рукой. Лукреция попыталась ей что-то сказать, шевелила губами. Тесса шагнула ближе, указала на свое ухо. Судя по движениям губ, Лукреция говорила: ты меня слышишь?

Тесса покачала головой и произнесла:

— Нет.

Лукреция рассмеялась и подняла большие пальцы.

За следующий год они сильно сдружились, обменивались электронными письмами про Мария и Изола-Сакра, встречались за кофе, если Лукрецию заносило в Оксфорд. Лукреция пообещала докладывать Тессе все новости касательно urinatores из некрополя, а также касательно самого Мария — хотя какие именно о нем могли быть новости, оставалось вопросом непроясненным.

За окнами Бодлианской библиотеки сгущались сумерки. Тесс засунула неопрятную стопку проверенных работ в сумку, открыла ноутбук, прочитала письмо от Лукреции с темой: «Приедешь?» Подобные записки приходили довольно регулярно. В этой Лукреция укоряла Тессу за то, что во время предыдущего разговора она бросила трубку, сообщала, что ее сотрудники обнаружили несколько любопытных надписей. Повторяла, что Тессе придется самой заплатить за билеты, а заканчивала своего рода угрозой:

Что, Лукреции нужна бесплатная консультация? Она постоянно ссылалась на безденежье, когда речь заходила о том, чтобы купить Тессе билет на раскопки, в этом и состояла сложность. Запускать руку в казну Вестфалинга Крис не собирался, а у самой Тессы денег на самолет не было — на карточке вечно минус. Да и вообще, во вторник у нее защита диссертации. Она закрыла компьютер, засунула в сумку. Раньше Лукреция никогда не грозила втянуть в дело кого-то еще; может, стоит попросить фотографии надписей? Тесса открыла телефон, уже составляя в уме сообщение: «Может, пришлешь мне снимки этих…»

На экране висело уведомление о двух пропущенных звонках с незнакомого номера — двадцать девять и двадцать восемь минут назад. Тесса закинула сумку на плечо, ввела пароль, вышла из своего аккаунта в Нижнем читальном зале. 323 — код Калифорнии, уведомил ее телефон. Фиби? Пульс у Тессы ускорился, она рванула к выходу, под тихие своды Просхолия, на ходу набирая номер. В квадратном мощеном дворе эхом отдавались от каменных стен приглушенные голоса. «Ваш звонок перенаправлен на голосовой ящик Фиби Хиггинс».

Тесса оставила Фиби короткое сообщение и двинулась домой, отчаянно себя ругая за пропущенный звонок. То, что Фиби перезвонила так быстро, вроде как подкрепляло ее подозрения. Тесса стремительно лавировала в густой толпе, блекнущий желтый свет еще мерцал над крышами, башнями и зубчатыми стенами, к ярости и невнятной печали примешивалось предвкушение. Оказавшись у скрипучей железной калитки трехэтажного дома, где она снимала квартиру, Тесса вдруг почувствовала себя несчастной и одинокой. Налетел студеный ветер, тень облака заволокла тихий дворик, где не было ни цветочка, только чахлый лавр карабкался по фасаду. Корни лавра, как выяснилось, проросли сквозь камень и расшатывали фундамент. Время от времени управляющая компания вывешивала объявления, что дерево приедут корчевать, однако пока этого так и не произошло.

Тесса поднялась в свою квартирку на верхнем этаже, посмотрела на экран телефона — не было ли обратного звонка, хотя телефон всю дорогу сжимала в руке. На Лекфорд-роуд стояла тишина, только окно в ее спальне дребезжало с каждым порывом ветра. Та же история случилось и в прошлом году, когда потеплело: рама рассохлась, перестала держать стекло. Тогда Бен все починил.

Телефон завибрировал в руке. Звонила Фиби.

«Пожалуйста, давай поговорим».

Он не нажал на «отправить». Вместо этого закрыл дверь кабинета, уселся на кожаный диван. Во рту пересохло. Нужно утолить жажду. В холодильнике стоял тоник, он налил его в стакан со льдом, добавил дольку лимона. Решил, что с огурцом будет вкуснее. Выплеснул содержимое стакана в окно, достал из холодильника огурец. Нарезал потоньше, взял три ломтика, положил в стакан, бросил туда льда, добавил шипучки. Немного покачал стакан, распределяя привкус.

Диана быстро догадалась, что он за ней следит. Он и сам знал, что ее не надуешь. «Доверяй, но проверяй» — у них давно была такая общая любимая шутка, хотя они и имели в виду посторонних людей: Диана, безусловно, доверяла своей парикмахерше, и все равно Крис предложил проверить, точно ли тариф — тридцать фунтов за стрижку. «Я верю Эшлин», — сказал он про их риелторшу, которая все весенние банковские каникулы тянула резину по поводу договора на продажу их дивного домика в Джерихо. «Я ей доверяю». «Она никогда не давала тебе повода не доверять». «Она вроде как заслуживает доверия». «Ладно, на том и порешим — мы ей доверяем». «Разумеется». «И как мы это проверим?» — тут Диана всегда улыбалась. Дошло до того, что лишь один из них общался с доставщиком или, скажем, флористом, а второй исполнял роль безымянного анонима: проверял цену, пытался забронировать то же место на ту же дату, но по более высокой цене — все средства хороши, чтобы проверить лояльность, убедиться в неколебимости. Неколебимость стала у них своего рода пунктиком: кто ею наделен, а кто нет, когда, как и под каким давлением человек готов сломаться. Как вот Эшлин. Диана прикинулась покупательницей за наличку, без посредников. Эшлин не отреагировала. Диана подняла ставки, сказалась Мередит Пенковой, дочерью Владимира Пенкова, русского газового магната болгарского происхождения, — кстати, такой действительно существовал, — но Эшлин все равно не отреагировала. После банковских каникул выяснилось, что у Эшлин скоропостижно скончалась мать — в Котсволде, от остановки сердца. Дети ее страшно горевали. Крис неделю спустя встретил их вместе с матерью на Крытом рынке, и она все ему рассказала, глотая слезы, а потом заверила, что как раз сегодня с утра подготовила все документы. Близнецы, мальчик и девочка — имен их он не запомнил, девочка была в белых гольфах, свитер сполз с одного плеча, а брат ее так и не поднял головы все время, пока Эшлин сбивчиво оправдывалась и роняла продукты из пакета, — возвращались к жизни. Доверяй, но проверяй. Крис не чувствовал за собой вины — вспомнить хотя бы, как сестра Дианы встречалась с лондонским банкиром, который жил между Англией и Гонконгом. Да ладно, Алистер, кого ты хотел надуть. Вот только как сказать Даниэль, что он женат и у него ребенок с умственными отклонениями.

Они никогда этого не обсуждали, но, разумеется, через какое-то время начали проверять и друг друга. Крис потом пришел к выводу, что Диана это делала с самого начала, вернее, почти пришел к выводу, что с самого начала. Когда у него возникли подозрения, что Диана ему изменяет, ему приснился сон: он поднимался, выслеживая ее, по винтовой лестнице на башню и обнаружил ее там — ну надо же! — с Чарльзом Парнеллом. Именно Диана и оказалась той самой замужней женщиной, с которой Парнелл завел роман, и вот Крис все выяснил, и ему почему-то даже польстило, что Парнелл рискнул не только собственной жизнью и браком — он рискнул всей Ирландией ради того, чтобы быть с Дианой. Крис мечтал, чтобы и наяву все оказалось именно так, он с таким упорством предавался фантазиям касательно разных мужчин, которых она могла выбрать, что тогда, обнаружив ее на той лодке, готов был из чистого разочарования закатить ей пощечину. Крис, ни разу Диану пальцем не тронувший и даже думать не думавший, что такое возможно, никогда не был так близок к рукоприкладству. Хотелось убедить себя: дело просто в том, что он поймал жену на измене, что он отреагировал бы точно так же, если бы, вопреки всем законам мироздания, застукал ее с Чарльзом Парнеллом или Парисом, сыном Приама, но глаза застило исступление, с которым он поднимался во сне на башню, и он знал, в чем дело: он обнаружил ее под волосатым прилавком мясникова живота — значит, ничего лучше ей не обломилось.

Да, Диана была в курсе, что он лазает к ней в мобильник, даже упомянула об этом во время их последнего разговора. Однако никогда еще, насколько ему было известно, закон о злоупотреблении компьютерной техникой не использовался применительно к супружеским парам. С Тессой, разумеется, все было совсем иначе. Когда немного унялась радость оттого, что он впервые скачал себе на жесткий диск содержимое ее телефона, Крис как-то поздним вечером уселся читать законы и судебные прецеденты, связанные с несанкционированным доступом. Наказывали за это обычно принудительными работами. Он увидел самого себя на обочине дороги к северу от Бэндери, в светоотражающем жилете и оранжевых перчатках, с мешком для мусора в руках. Но куда сильнее пугало то, что о его самоуправстве проведает Тесса — страх навеки попасть к ней в немилость был куда более насущным и нутряным. С другой стороны, ужасно хотелось узнать, как она отреагирует. Простит? Вдруг окажется, что любовь ее очень сильна, и она все-таки простит? Это тоже доводило до исступления. Так для него выглядел единственный путь к внутренней цельности: она должна рано или поздно узнать про него все. Вот только не сейчас, пока все так хрупко.

С другой стороны, ну, соврал он ей — и что она удивляется? Он сколько раз повторял, что цивилизация — лишь тонкий слой льда, сковывающий океан тьмы и хаоса, — слова эти якобы принадлежат Вернеру Херцогу. Экстраполируйте, милая студенточка. Иногда в качестве мысленного эксперимента он пытался представить, как бы относился к ней, не будь она столь бесподобна. Воображал себе ее лицо, менял нос на вздернутый, добавлял прыщик, кривой зуб, неопрятную прядь седых волос, лопоухость. Но это ничего не меняло. Чтобы прошла его к ней тяга, она должна измениться до неузнаваемости. Да и тогда пусть лицо ее исказится полностью, ему хватит часа в присутствии этого неведомого существа — он узнает знакомые жесты и интонацию и влюбится в нее снова.

Его очень удивило, что Тесса вот так вот сразу вышла на прямой разговор, даже не проверив вводные. Он покрутил огурец в стакане, раздробил зубами кубик льда. Нужно будет все-таки сознаться в авторстве рекомендательного письма. Эту историю он считал лишь легкой зыбью на гладкой дуге их общего будущего. Дуги — они повсюду. Считается, что прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками. Чушь. Верьте геодезистам. Пространство искривлено. Как и земная поверхность. Не может между двумя точками быть прямой линии — ее вообще не может быть между никем и ничем. Все изогнуто или, если хотите, искривлено. Нет иного пути к единению. Нет иного способа описать его к ней любовь.

Сможет ли она выяснить, что письмо подлинное? Возможно. Такова жизнь. Непредсказуема. У Криса лежало двенадцать студенческих работ, в которые он еще и не заглядывал, две заявки на финансирование, из которых нужно было выбрать одну, лекция о Персее, которую он не дописал, и несколько собственных статей, к каждой из которых требовался лабиринт ссылок, примечаний и умственных усилий, а тут еще собрание комитета по обслуживанию зданий — он его прогуливал прямо сейчас, и встреча с попечителем вечером, вообще неведомо зачем. Всякий официальный хлам громоздился на столе, однако Крис прекрасно знал, что где лежит: он был наделен пространственным воображением и отменным умением ориентироваться, а также мог с почти фотографической точностью вспомнить если не каждый отдельный текст, то место, где этот текст находится в книге, как расположен на странице, — свойство, которое, по его собственному мнению, делало его отличным, но не выдающимся ученым. Выдающийся ученый вспомнил бы сам текст, Крису жилось бы куда проще, если бы он умел цитировать стих и номера строк по памяти. В этом смысле ему часто пригождалась Тесса. Он мог, к примеру, сказать: эта цитата про Персея из пролога о Парнасе? Даже если ей и не удавалось с ходу вспомнить латинскую цитату, она успевала ее найти, пока он сидел и продолжал расспросы, — то есть самому ему не приходилось отвлекаться. Очень, черт побери, полезно. Тесса всегда знала, какую строку он имеет в виду. Никто из студентов никогда не читал его мысли так, как Тесса. Просто телепатка. Тессапатка — так он начал ее называть. Он уже задействовал ее в написании целых трех статей.

Так, в половине третьего придет Лиам, еще один его докторант. У Криса двенадцать минут на то, чтобы придумать отмазку и смыться.

«Лиам, приношу свои извинения, возникли непредвиденные обстоятельства. Можем перенести встречу? Ответьте по мейлу». Это он нацарапал на листе бумаги. Подумав, добавил: «МОИ ПОЗДРАВЛЕНИЯ». Оторвал кусок скотча, приклеил записку к наружной стороне двери, собрал вещи и вышел в коридор. Запирая дверь, услышал шаги на лестнице.

— Я перепутал время? — спросил Лиам, мотая крупной головой. — Или пойдем на улицу? — Длинной белесой ручищей он придерживал замшевую сумку с никелированными пряжками — происхождение ее Крис без труда отследил: «Уолтерс» на Турл-стрит — какая оригинальная вещь, Лиам. Как занимательно.

Крис указал на записку на двери, потом себе на горло — мол, я заболел. Прошелестел:

— Голоса нет. — А потом сложил под щекой ладони, изображая сон.

— Очень сочувствую, Крис, — откликнулся Лиам; он успел подняться на лестничную площадку и теперь возвышался над Крисом на целую голову.

Крис похлопал его по плечу и зашагал вниз. Решил, что отыщет первое рекомендательное письмо, которое написал для Тессы, настоящее, его ей и предъявит. Надавит на Мартези, заведующего редакцией монографий «Оксфорд юниверсити пресс». Главное, доказать, что в Вестфалинге ей будет лучше всего, — тогда рекомендательное письмо утратит всяческое значение. И не станет она устраивать никаких разборок. Жизнь заскрипит в прежней колее, как всегда бывает, и прошлое останется в прошлом.

Во дворике ощущались полуденное тепло и покой. Крис чувствовал, как от вымощенной камнем дорожки поднимается теплый воздух. Бетани и Пол, в поварских халатах, болтали у входа в столовую, они помахали ему, изобразив на лицах бодрое довольство. Крис повернулся, вытащил сигарету и шагнул к Бетани, поварихе — она, как и он, была родом из Хэмпшира, — спросил, ездила ли она этой весной на родину.

— Пока нет, — ответила она. На лбу при этом появилась морщина, которой он раньше не замечал. — На Пасху собираюсь. В семействе большой обед наметили. И кто будет готовить, как вы думаете? — Она кивнула в сторону столовой, протянула Крису зажигалку. — Не любит мать, чтобы я без дела болталась.

Крис попытался вспомнить подходящую к случаю поговорку, но ничего не вышло. Вечный слуга? Что-нибудь про матерей? Дети таких-то? Скромное предложение?

— Ясно. А у меня, когда домой приезжаю, все наоборот.

— Оно и понятно.

— Мама болеет.

— Ох, бедняжка.

— Зато на побережье в этом году наверняка будет красиво, — добавил он.

Тут из дверей вышел Лиам и, улыбаясь, посмотрел, как Крис ведет беседу. Блин горелый. Бетани начала что-то отвечать, но Крис отвернулся и заспешил к выходу.

Вышел с территории колледжа, потом по Брод-стрит, оставил в стороне Крытый рынок, где царили на своих малых тронах мясник и флорист, и двинулся к дому под удлиняющимися послеполуденными тенями. Продуктивный день! Слишком он часто линяет от своих обязанностей, это уже становится небезопасно. Ведь Лиам далеко не первый. Тем не менее Крис чувствовал особую легкость, свободу от бремени повседневных преподавательских и административных забот. Бодро вышагивал по Ботли-роуд, будто проглотил тонизирующую таблетку. Купил в «Баттери» сэндвич, съел его, добравшись до дома, — вощеная обертка в жирных пятнах от майонеза шуршала в пальцах. Открыл окно, как всегда порадовавшись, что в раму вставлен свинцовый противовес, — тем же самым для него поначалу была и Диана — противовесом, который тянул вверх его работы, помыслы, стремления, а потом — это-то он понимал — ему полагалось стать противовесом, вот только Диану он потащил не вверх, а вниз, точно карман, набитый камнями, или жилет с шарикоподшипниками.

Похоже, теперь он проделывает то же самое с Тессой — прикладывает к ней силу, направленную вниз. Нет, Крис не согласен с подобным суждением. Марий и в антологиях малых поэтов-то почти не представлен; стишки средненькие, да еще и написаны почему-то хромым ямбом, а в корпусе сплошные пропуски и лакуны. От Вергилия и Овидия сохранились десятки тысяч строк, от Мария хорошо если сто пятьдесят. Тесса полагала, что один из его фрагментов — это первый литературный отклик на тему Дафны и Аполлона у Овидия, монолог, написанный, по всей видимости, от лица Дафны. Крис же видел тому единственное доказательство: ее собственную предвзятость. Кстати, в телефоне у Тессы был отдельный документ, где она записывала собственные впечатления от Дафны и Аполлона, очень личные гипотезы касательно того, почему ее так поразила эта сюжетная линия, что для нее значил этот отрывок, как он ее изменил, когда она впервые прочла его в подростковом возрасте. Год за годом она добавляла новые толкования, но не в жанре научных дебатов, а в форме летописи своего личного восприятия этого фрагмента в каждый отдельный период своей жизни. Перелистывая эти заметки, можно было отследить собственный ее психологический рост, развернутый во времени. Разумеется, если первое прочтение некоего отрывка так разбередило человеку душу, он заинтересуется первым литературным откликом на этот отрывок, буде такой существует. Отсюда ее интерес к Марию. А теперь она пришла к убеждению, что все его стихи просто блеск (включая совсем нечитабельную бредятину), и, более того, она мысленно связывала его с древним римским портовым городом Остией.

Крис ничего этого не видел. Доказательства неубедительные. А человеку вроде Тессы, с хрупкой психикой — никогда он не забудет, как она тряслась в щитовой в Эдинбурге за несколько секунд до того, как произвести настоящий фурор, — сквозь всю эту мешанину из ачтоесли и вдругможет недолго скатиться в бездну серьезных психологических проблем. Когда у тебя на руках этакие низкопробные малопонятные фрагменты стихотворений, чем больше ты над ними сидишь, тем старательнее вычитываешь в них несуществующий смысл. Крис уже видел такое, когда учился в аспирантуре в Кембридже. Джордж Бейл, который тогда был его близким другом и тоже обладал хрупкой психикой, зациклился на стихотворении «Culex», какой-то невнятице из «Appendix Virgiliana», подлинное авторство неизвестно. Давший стихотворению название culex, «муравей» на латыни, представлял собой насекомое, случайно убитое крестьянином и являющееся ему потом из загробного мира. Разумеется, не этот стишок довел Джорджа до нервного срыва, он скорее стал внешним проявлением внутреннего сбоя, потенциальным инструментом умственного распада, но Крис впоследствии корил себя за то, что так или иначе содействовал этому процессу. Джордж попытался покончить с собой. Теперь все с ним, понятное дело, в полном порядке. Выдающийся литератор. А что до «Culex», то на него, насколько Крису известно, Джордж больше ни разу и не взглянул. И все же воспоминание о разлапистом пятне крови на половице кембриджской квартиры Джорджа — Крис помогал его родителям вывезти вещи, пока тот отлеживался в больнице, — так и стояло перед глазами.

Подул ветерок, разметал несколько страниц по гостиной, хотя основные свои труды Крис, как правило, утяжелял кружками и блюдцами — все пресс-папье умыкнула Диана. Нет, несколько штук еще здесь. Аполлон и Дафна — подарок от Тессы, привезенный с летних каникул в Риме, когда он выбил для нее грант на поездки, к большому огорчению Лиама. Эта статуэтка удерживала на месте пачку переписки с библиотечным комитетом — Крис прекрасно знал, что директору Бодлианы решительно наплевать на его мнение. Накопившиеся протоколы заседаний, резолюции, неоднозначные предложения младших преподавателей Крису отсылали как председателю комитета, и они лежали под спудом, не требуя решительно никакого его внимания. Он был мастером по части нахождения синекур — еще одно качество, необходимое отличному, но не выдающемуся ученому. У выдающихся не было нужды гоняться за синекурами, они отказывались входить в комитеты и жили своей жизнью, и никто к ним с этим не приставал. Крис заметил, что на лбу, овеваемом ветерком, образовалась пленка пота, и вспомнил, что именно он ищет: настоящее рекомендательное письмо для Тессы.

Он поднялся к себе в кабинет, подошел к шкафу. Пальцы, все еще жирные от сэндвича, не сразу повернули ключ, никогда не покидавший замочной скважины, однако со второго раза замок открылся, и Крис начал просматривать досье Тессы. Нашел первое письмо, посмотрел на телефон. «Пожалуйста, давай поговорим». Он нажал на «отправить».

— Профессор Хиггинс? — произнесла в трубку Тесса.

— Да нет, Фиби.

Тесса узнала голос, одновременно высокий и хрипловатый — такой шершавый велюр.

— Фиби, — повторила Тесса. — Простите, что беспокою. — Нужно было продолжить расследование, не поставив при этом под удар свое будущее. — Спасибо, что перезвонили, — добавила она. — Мне так было хорошо с вами в Эдинбурге, я все собиралась выйти на связь, ну а потом, как вы, наверное, знаете, подала заявление в ваш университет и побоялась показаться навязчивой.

— Разумеется, — откликнулась Фиби. — Как жизнь?

Голос звучал приязненно. После всех сегодняшних событий приятно было услышать такой вопрос. В мансардное окно просачивались сквозь ветки лавра лучи света.

— Если честно, могло быть лучше.

— Понятно, — ответила Фиби. — Понимаю, такое со всеми бывает.

Тесса, воодушевленная этой загадочной фразой, решила внести ясность в беседу.

— Ну, как бы лучше сказать, — начала она. — Я тут выяснила одну вещь, которая может иметь самое непосредственное отношение к тому, получу ли я работу на следующий учебный год, когда защищу диссертацию.

— «Может иметь» — это как?

— Ну, может, потому что у меня нет способа получить точные доказательства, зато есть подозрения, — ответила Тесса.

— Вот как, — произнесла Хиггинс, без знака вопроса, скорее как подтверждение, дожидаясь подтверждения и со стороны Тессы.

Тесса, почувствовав себя увереннее, продолжила:

— Мои подозрения связаны с рекомендательным письмом от моего научного руководителя.

— Вот как, — повторила Хиггинс.

— Учитывая, что вы в комитете по найму, а мою кандидатуру уже отвергли, можете сказать: эти письма не подлежат разглашению?

— Да, боюсь, что не подлежат, — подтвердила Фиби.

У Тессы затряслась нога. Она, к собственному удивлению, сообразила, что нуждается в дополнительных доказательствах.

— Простите, вы, наверное, сочтете это за наглость, но могу я вас попросить процитировать хоть слово или предложение из этого письма, если вспомните?

— Мне запомнилось «склонность вступать в дискуссии». — Голос Фиби зазвучал отрывисто. — И еще что-то там «малообещающее» и «слабо справляется». Ничто из этого не бьется с высшим результатом на экзаменах, стипендией О’Нила и вашим докладом в Эдинбурге, да и с вами самой, если я хоть что-то в чем-то понимаю.

Тесса вернула голову в нужное положение. Груз невыносимой реальности обрушился на нее с нежданной силой, и несколько минут не существовало ничего, кроме голой лампочки на скошенном потолке мансарды. Тесса вся ушла в нее: изгиб стекла, холодная спираль внутри. Потолок выписывал пируэты.

— Простите, — продолжала Фиби. — Я со своей стороны ничего не могла поделать. Будь на то моя воля, я бы вас взяла, но меня почти никто не поддержал. Кстати, я позвонила вашему научному руководителю, поговорила с ним. Судя по всему, он упорно преследует какую-то собственную цель. Я за вас переживаю. Если могу что-то сделать, чем-то помочь… А как вы про это узнали?

— Так это не вы переслали мне письмо? — спросила Тесса. Она медленно приходила в себя, снова слышала голос Фиби. Сердце, сжимаясь, пыталось постичь то, что уже осознал разум.

Фиби тихо рассмеялась:

— Выходит, не я одна обалдела. Нет, я ничего не пересылала.

— Как вы думаете, меня куда-то возьмут? — спросила Тесса.

— Сложный вопрос; если хоть у кого-то из членов комитета будут предпочтения относительно другого кандидата, письмо сработает против вас, даже при всей его сомнительности. Как вы знаете, в нашей области большая конкуренция. И у многих есть любимчики.

— Фиби, я даже не знаю, как вас благодарить, — с трудом выдавила Тесса.

Фиби спросила, останется ли эта беседа между ними, Тесса это с готовностью подтвердила.

— Ну, у меня уже несколько минут как идет занятие, — призналась Фиби, и разговор закончился так же стремительно, как и начался.

Тесса несколько минут просидела без движения на кровати. В новоявленную реальность трудно было поверить. Тем не менее мотив сомнений не вызывал: Крис с самого начала принял решение удержать ее в Вестфалинге. Отсюда и его уклончивость касательно этого самого письма. То ли он ее недолюбливает, то ли любит, то ли думает, что любит, а может, и то, и другое, и третье. В конце концов, неважно: главное, ей теперь от него вырваться. Ситуация на деле-то совершенно прозрачная, и несколько секунд Тессу обуревала самая обыкновенная ненависть. Восковые листья лавра стучали в мансардное окно. Похоже, оба они обречены. В невеселой участи дерева она разглядела и собственную участь: метаться между выживанием и уничтожением. Теперь она знает про гнусный поступок Криса и все равно вынуждена будет согласиться на работу в Вестфалинге. Осознание этого ее обездвижило, и она тут же принялась придумывать, как бы от этого осознания уйти, смягчить вину Криса.

Тесса перебралась в кухню, взяла со стола яблоко, принялась чистить его острым ножичком, чтобы хоть чем-то занять руки. Привести в порядок чувства не удавалось. Да, Крис склонен всех контролировать. Когда Тесса впервые задумалась о том, чтобы заняться изучением Мария, Крис ее попросту высмеял. И даже совсем недавно, увидев, что она собирается сделать доклад о Марии на апрельской конференции в Оксфорде, он прилюдно посетовал, что с таким выпускают на трибуну.

Но кто бы мог подумать, что Крис докатится до такой низости. Это уже ни в какие ворота, и ее, с одной стороны, обуревало нездоровое любопытство — какова на самом деле подоплека всего этого, что это говорит о его истинных к ней чувствах, а с другой — мотивы его ее совершенно не интересовали. Это ни больше ни меньше чем попытка совершить над ней летальную метаморфозу, превратить ее в нечто куда более малозначительное, чем есть на самом деле…

Тесса вскрикнула — палец кольнула острая боль. Она задела его ножичком. Хлынула кровь, запетляла ручейком по ладони. Тесса дала ей стечь по складке на запястье, вспоминая по ходу дела, как в детстве Клэр бинтовала ей порезы и синяки. Не хотелось ее втягивать, но, похоже, придется. Тессе просто необходимо было с кем-то поговорить, хотя ее заранее мутило от многозначительного молчания, которое последует за рассказом про письмо. Клэр наверняка начнет громко возмущаться поведением Криса, тем более что уж сама-то она точно никогда не попала бы в подобную ситуацию. Весь прошлый год, стоило Тессе заговорить про их с Крисом совместную работу, Клэр тут же умолкала.

— Он женат, — однажды добавила Тесса.

— А я ничего и не говорю, — ответила Клэр. Она послала сестре эсэмэску: «Позвони».

В аптечке за зеркалом отыскала пластырь, потом вздрогнула, услышав стук во входную дверь. Два отрывистых удара. Пластырь она оставила на раковине.

— Кто там? — крикнула Тесса. Вышла в гостиную. Домофон в квартире сломался еще зимой. Но даже чтобы попасть на лестничную клетку, нужно было иметь ключ или знать код.

— Тесса! — кротко и приглушенно прозвучал за дверью голос Криса. — Пожалуйста, давай поговорим.

Тесса замерла. Сердечный ритм участился. Такое случалось — Крис материализовывался из воздуха. Много лет Тессу это умиляло.

— Крис, — произнесла она, подходя к двери. — Как ты попал в дом?

— Твоя соседка уходила, — пояснил он. — Прости за вторжение. Ты на звонки не отвечаешь.

Тесса ждала, что он скажет, чтобы вынудить ее впустить его. Он прокашлялся. Видимо, был уверен, что она и так откроет.

— Можно войти? — спросил он.

— У меня есть вопрос, — предупредила Тесса. — И если не собираешься отвечать, то, пожалуйста, уходи.

Молчание.

— Ты написал это письмо?

— Настоящее у меня с собой, — ответил он.

— Настоящее письмо?

— Прошу, впусти меня.

— Можешь просунуть его под дверь.

— Тесса, ну пожалуйста, это как-то унизительно.

— Тогда я пошла, — пригрозила она.

— Погоди.

Два листка бумаги шелестнули в щель и слегка свернулись у ног. Тесса взяла их в левую руку — с правой так и капала кровь. «Гарамон». Без логотипа Вестфалинга. Текст на обычной бумаге.

Она читала, стоя у двери.

Душераздирающе. Особенно если подумать, что именно это письмо могло быть приложено к ее заявлениям… и не было. Оставалось дочитать два абзаца; Тесса открыла Крису дверь и продолжила, он же подошел к обеденному столу.

— У тебя на руке… — начал он, но она отмахнулась.

Тесса осела на стул у обеденного стола, оставив распечатку на столешнице. Крис маячил неподалеку, руки у него подергивались.

— Пожалуйста, не кури здесь, — опередила она его.

— У тебя кровь идет, — не отставал он. — Дай мне… У тебя есть пластырь?

Крис довольно неуверенно продвинулся в глубь комнаты, а она вспомнила, как он нынче утром нянчил ее, похмельную, как позвякивал в баночке тайленол. Он думал, что тем самым ей помогает? Он и сам выглядел не лучшим образом — невыспавшийся, под глазами темные мешки.

— Крис, — сказала она. — Я знаю, что ты этого не писал.

— Это написал я.

— Правда? Сегодня днем? Вернулся к себе в кабинет и быстренько настрочил? В университеты, куда я подавала заявление, ты отправил совсем другое!

— Именно это я и хотел тебе сказать, — произнес он.

— Зачем ты так поступил?

— Потому что… — Он осекся, отвел глаза. — Слушай, я вообще-то хотел поговорить про ту сноску к статье, про то, что слово «любовь» все-таки употреблено в ироническом смысле…

— Слушай, сядь, пожалуйста, — попросила она срывающимся голосом. Увидела, как он дернулся. Не привык, чтобы ему отдавали приказы. Она постаралась говорить тише. — И перестань, ради бога, уходить от темы. — Эти слова она произнесла едва ли не нежно. — Вопрос-то простой.

Она проследила, как он делает шаг к столу, садится напротив.

— Потому что ты пока не готова, душенька Тесс, — выговорил он наконец, посмотрев ей в глаза. — Ты написала только десять из двенадцати глав своей диссертации, и даже эти десять требуют доработки. Ты слишком спешишь. Тебе нужно было четыре года для получения степени, а ты решила управиться за три. Я знаю, что в Принстонском, Калифорнийском и Лос-Анджелесском университетах ты не сможешь на основании диссертации написать книгу.

— И ты решил взять на себя…

— А заодно убедить Мартези, чтобы он принял ее для публикации в «Оксфорд юниверсити пресс», — перебил ее Крис, — но он говорит, что, пока не увидит текст нужного объема, откуда ему знать, насколько блистательно ты там все выстроишь. Я пытался ему объяснить, но он не стал слушать: хочет все услышать от тебя лично. Почитать с тобой вместе. Пойдем с нами в среду на коктейль в издательство. Или приходи ко мне за профессорский стол. Я его туда пригласил.

— Мне кажется, ты совсем уже краев не видишь, — ответила Тесса. Руку дергала боль, видимо, кровь так и не унялась. — И в результате совершил непростительный поступок.

— Непростительный? Почему?

Тесса на миг лишилась дара речи, потом осознала, что хватается за листки на столе как за последние приметы здравомыслия.

— Ты, — сказала она, вставая и сжимая письмо в кулаке, — единственный человек, в обязанности которого входит блюсти мои профессиональные интересы и способствовать моему научному росту, и ты свел на нет мои попытки найти работу, а ведь я рассчитывала на то, что ты объективно опишешь мои способности, я даже отказалась от своего права прочитать письмо, ты же воткнул мне нож в спину, а потом день за днем смотрел на меня так, будто ничего не случилось, а мне пришлось самой выяснять, до какого паскудства ты докатился.

Крис тоже встал.

— Я знаю, что для тебя лучше… — произнес он умиротворяюще.

— Ничего ты не знаешь! Ты псих!

— Вот уж чего нет, того нет. Тесса, пожалуйста, ну неужели ты не видишь, как прекрасно все для тебя складывается? Не надо этих «непростительных».

— А почему днем ты отпирался?

— Потому что… боялся, что ты неправильно поймешь.

— А кто-то понял бы такое правильно?

— Я испугался, что, все узнав, ты откажешься от нашего проекта.

— То есть ты собирался бросить меня одну бултыхаться в этом аду бесконечных отказов!

— Ну, в Вестфалинг тебя бы приняли, я вообще не понимаю, что тебе еще нужно кроме этого.

Тесса умолкла. Крис сделал шаг в ее сторону, но она только сильнее рассвирепела и отвернулась от него.

— Пожалуйста, не произноси этого слова — «непростительный», — сказал Крис, снова двинувшись к ней навстречу. — Ты сможешь простить меня?

Тесса разжала кулак, разгладила смятые листы.

— А у меня есть выбор? — спросила она, проходя мимо него в кухню. Засунула листы под чайник.

— Не надо, — сказал он.

Тесса все не могла поверить, что Крис действительно так поступил, зашел в своем понимании границ дозволенного в такие дебри, каких ей и не представить. Тессе все так же хотелось причинить ему боль, причем она не могла описать словами, как именно, — идея проклевывалась, но не принимала окончательной формы.

— Не думала, что ты до такого опустишься, — сказала Тесса, возвращаясь к обеденному столу.

— Пожалуйста, постарайся меня понять. Наверное, тебе стоит немного передохнуть. День выдался длинный. Что ты сделала с письмом?

Она перегородила ему путь на кухню.

— Я хочу его оставить себе.

— Я тебе принесу другой экземпляр… Пришлю. — Такое Крис говорил очень часто. И никогда ничего не присылал.

— Мне мучительно… Мучительно вспоминать про то, второе, письмо, — сказала Тесса.

— Ну так давай я тебе пришлю копию.

— Нет, — стояла на своем Тесса. — Мне нужна именно эта. Для меня это важно. Как подтверждение того, что ты думаешь на самом деле.

Крис ехал домой, дождевая морось оседала на лобовом стекле такси. Да, день обернулся пирровой победой. Столько напряжения. Утрачены важные позиции. Он облизал пересохшие губы, почувствовал соленый вкус пота. И все же победа. Проблема решена — как минимум на какое-то время. Он шагнул наружу, дождь закапал на залысины на висках, вода, смешавшаяся все с тем же засохшим потом, потекла по надгубью. Он вошел внутрь, почувствовал сильнейшее искушение залезть в почтовый ящик Тессы и посмотреть, не пришло ли за вторую половину дня каких писем, потом решил не нарушать ее личных границ. Может, получится начать жизнь с начала. Между ними возникло новое взаимопонимание, и он испытывал легкую эйфорию. Они сказали друг другу правду. Их связывает доверие. Когда она попросила разрешения оставить себе письмо, он едва не выпалил: «Это наводит на мысль, что ты собираешься использовать этот документ как свидетельство против меня, если решишь, что с тобой обошлись несправедливо, и вздумаешь дать делу официальный ход», однако не выпалил, потому что ему в некотором смысле было важно, чтобы у нее остался экземпляр подлинного письма, пусть это и повышало его уязвимость. Но ведь уязвимость — неотъемлемая часть доверия. А доверие — неотъемлемая часть любви.

Так что в этот вечер он не полез в телефон Тессы, вместо этого налил себе виски на один палец, выкурил сигарету на заднем дворе, среди ранних примул и нарциссов, — дождь шелестел по листьям, вдалеке сгущался туман, баловался с огнями, которые еще горели в окнах у соседей. Тонкая прохладная завеса тумана колыхалась на легком ветерке, Крис добавлял к ней клубы дыма. И тут, среди нежданной безмятежности сырого вечера, раздался телефонный звонок.

— Кристофер Эклс, — произнес женский голос.

— Да, — откликнулся он.

— Это Элизабет из хэмпширского хосписа. Ваша мама упала…