Муля, не нервируй…

Глава 10

У Зины Синичкиной были локоны.

Да, да, именно так: белые до желтизны, скрученные в тугие крупнобараньи завитушки, локоны. Теперь Зина напоминала пуделя Артемона после особо жёсткой взбучки от Мальвины.

А я совершил преступление. Чудовищное. Если бы я на глазах у всех взорвал к чертям Эйфелеву башню или, к примеру, поджёг Нотр-Дам-де-Пари, я бы и то не накосячил сильнее, чем сейчас — ведь я не обратил внимания на Зиночкины новые локоны (!).

Просто вчера, когда я позвал Варвару знакомить с дедом, ситуация несколько вышла из-под контроля (да ладно, чего уж там скрывать — капитально она вышла из-под контроля, о чём красноречиво свидетельствовал фингал на лице товарища Печкина). И я до сих пор всё ещё переживал это в душе. Поэтому был крайне рассеян и задумчив. И прошел мимо засады, где поджидала меня Синичкина, и не восхитился локонами. И влип.

Кажется, Троянская война началась по такому же поводу?

Зина гневно посмотрела на меня, фыркнула и отвернулась. А я пошел в свой кабинет делать отчёт о результатах проверки театра.

Писал до обеда, не поднимая головы. Лариса и Мария Степановна сначала прицепились с расспросами, но потом, видя, что я не в духе — оставили в покое. Хорошо, что третьего нашего коллеги не было, вроде как отбыл в один из цирков с проверкой.

А вот Барышников о моём настроении не знал. И пришел как раз за пять минут перед обедом:

— Бубнов, — процедил он, врываясь в кабинет, — где отчёт? Сколько тебя ждать можно?

— Пишу, — ответил я, не поднимая головы от бумаг и продолжая писать.

— А когда он будет готов? — спросил Барышников, чуть успокоившись.

— Черновик я написал, после обеда перепишу набело, — вежливо пояснил я.

— Мог бы и сейчас всё сразу закончить, — недовольно нахмурился Барышников, — мне ещё Бякову сдавать.

Я не ответил, просто пожал плечами и продолжил писать дальше.

Барышников потоптался, но, видя, что я не обращаю на него никакого внимания, фыркнул:

— Бубнов, ты слышал⁈

— Что? — я оторвался от предложения и посмотрел на коллегу расфокусированным задумчивым взглядом.

— Дописывай, говорю, сейчас, мне к трём нужно Бякову сдать.

— А я причём? — не понял я. — Иди и сдавай, раз надо.

— Как причём⁈ Как причём⁈ — аж задохнулся от возмущения Барышников. — Ты отчёт задерживаешь!

— Ничего подобного, — категорически не согласился я, и даже головой замотал от возмущения. — Товарищ Козляткин сказал, что до конца дня можно. Я как раз хорошо всё успеваю!

— Какой ещё товарищ Козляткин? — побледнел Барышников.

— Сидор Петрович. Начальник нашего отдела, — великодушно подсказал я и, на всякий случай, уточнил. — Начальник отдела кинематографии и профильного управления театров, имеется в виду.

— Мне отчёт нужно сдать Бякову! — вспылил Барышников.

— А мне — Козляткину, — ответил я доброжелательным голосом и, взглянув на часы, отложил листы в сторону.

Мария Степановна и Лариса сидели и, не отрываясь, смотрели на эту сцену. Кажется, они даже дышать забыли.

— Ты что, не тот отчёт делаешь⁈ — взревел Барышников, заподозрив неладное.

Я посмотрел на него, его лицо пошло пятнами, а взгляд был страшен (примерно как вчера у Ложкиной).

— Какой «не тот отчёт»? — спросил я. — Что Сидор Петрович поручил, то и делаю. А как же!

— Я тебе позавчера сказал делать отчёт! — на Барышникова было страшно смотреть.

Поэтому я старался не смотреть, а вместо этого, не глядя на Барышникова, направился к выходу.

— Ты куда⁈ — зарычал он.

— На обед, — зевнул я, продемонстрировал ему циферблат часов и отправился на обед.

Точнее в Красный уголок, определять таланы и успешность.

За спиной доносились крики и проклятия Барышникова по моему адресу. И, по-моему, проклинал он меня сразу до седьмого колена, чтоб уж наверняка. Я ещё подумал, что такая вот канцелярская работа губит людей в самом расцвете сил.

Когда всё закончилось и я вышел из Красного уголка, оставалось всего двадцать минут для того, чтобы пообедать. Я прикинул, что в столовой очереди уже не будет, но полноценно поесть уже не успеваю. Поэтому, решил взять два пирожка (или булочки, что будет), а в кабинете попрошу коллег чаю и прямо там перекушу.

И вот я выхожу в коридор, чтобы устремиться навстречу обеду, как дорогу мне преградил… Барышников.

— Бубнов! — зашипел он мне в лицо, — ты что с отчётом натворил⁈ Ты, гнида…

Дальше он не договорил. Во-первых, я катастрофически не успевал в столовую за булочками, во-вторых, я не люблю, когда меня называют гнидой, пусть даже такой важный человек, как Барышников, а в-третьих, и так после вчерашнего настроение было не ахти. В общем, всё совпало.

И я взял его на болевую.

Барышников зашипел и попытался вырваться. Ну да, ну да. У меня, между прочим, в моём мире был лучший тренер по самбо.

— Бубнов, отпусти! — зашипел он, — ты ещё пожалеешь!

Вот не люблю, когда мне угрожают, поэтому я взял чуть посильнее. Барышников застонал.

— Слушай сюда, мальчик, — наклонился я к нему и тихо сказал, — даю тебе добрый жизненный совет. Причём бесплатно. Займись своими делами. Отчёт там попиши, ну, или я не знаю, чем ты там любишь заниматься. А меня оставь в покое. Ты меня понял? Кивни, если да.

Барышников только шипел нечто невразумительное.

Я решил его слегка взбодрить и поднажал чуть сильнее.

Барышников от боли упал на колени и завопил:

— Да понял я, понял!

— Вот и хорошо, — похвалил я его, — а раз всё понял, то беги писать отчёт, герой!

Я отпустил незадачливого коллегу на свободу, а сам пошел в столовку. Если там хоть один человек в очереди, то до вечера быть мне голодному.

Но повезло. Там уже давно никого не было и я, с замиранием сердца следил, как неповоротливая кассирша потихоньку считает мне две ватрушки. Затем, наконец, быстро расплатился и рванул на рабочее место.

Опоздал всего на пять минут.

А там уже, в кабинете, был целый консилиум: товарищ Козлятников, товарищ Староконь, Барышников и ещё двое неизвестных мне серьёзных товарищей. В углу кабинета мышками забились Мария Степановна и Лариса, и изображали предметы интерьера.

— Опаздываешь, Бубнов! — возмутился Козлятников, — на пять минут!

Остальные товарищи посмотрели с осуждением и дружно нахмурились.

— Извините, Сидор Петрович, — сказал я, — в Красном уголке задержался. Политинформацию для комсомольцев вёл, поэтому чуть не успел. Здравствуйте, товарищи!

На приветствие товарищи мне не ответили.

— А это тоже из Красного уголка? — с брезгливой миной ткнул прокуренным пальцем на мои ватрушки один из незнакомых товарищей, низенький, квадратный и плешивый, в костюме, словно на вырост.

— По дороге в столовую забежал и купил, — объяснил я, — не успел из-за политинформации пообедать.

— Ты почему товарища Барышникова подвёл? — строго спросил вдруг второй человек, высокий, тощий, да ещё и сутулый, словно знак вопроса.

— Куда я его подвёл? — удивился я.

— Я ему сказал писать отчёт! — загорячился, заверещал Барышников, — Ещё позавчера! Зашел и сказал писать! А он не написал!

Я посмотрел на него и поморщился.

— Что вы скажете, Бубнов? — спросил меня сутулый недоброжелательным голосом.

— А что мне говорить? — удивился я. — Тот отчёт, что поручил мне делать Сидор Петрович, я уже практически доделал. Осталось два листа на чистовик переписать и всё будет готово.

И для убедительности я сначала развёл руками, а затем указал на стопочку бумаг у меня на столе.

— Но Барышников вам сказал… — начал сутулый, но мне уже этот цирк надоел (вчера в том театре даже у Серёжи визжать мадригалы получалось и то гораздо убедительнее).

Поэтому я его перебил, довольно жёстко:

— Товарищи, а на каком основании Барышников мне указания даёт? В соответствии с приказом, эта работа была поручена лично ему.

— Но он попросил о помощи… — начал квадратный, но я и его перебил:

— Товарищи, это совсем не так делается. Если Барышников не справляется, и ему нужна помощь от сотрудников других отделов, то вопрос легко решается на уровне товарища Козляткина и товарища Бякова. Мне Сидор Петрович никаких дополнительных заданий не поручал. В приказе стоит только Барышников. Какие ко мне претензии? Делайте приказ на меня, я подготовлю вам любой отчёт! А вешать на меня чужую работу, да ещё и переступая через голову моего непосредственного руководства — это, уж простите, запредельная наглость!

Я посмотрел на Козлятникова, на лице того мелькнула удовлетворённая ухмылка. Он явно наслаждался ситуацией (хотя меня спасать не торопился).

— Да вы… — побагровел квадратный.

Но меня уже понесло:

— А то что получается интересная история. Отчёт поручили Барышникову, тот скинул его на меня. А я что, должен всю ночь сидеть писать вместо него отчёт, потому что в рабочее время у меня своя работа? А потом по результатам квартальную премию повысят Барышникову, да?

Судя по вытянутым лицам этих товарищей и самого Барышникова, именно так они и считали.

— Вы конформист и приспособленец, Бубнов! — с оскорблённым видом взревел квадратный, сутулый что-то поддакнул, но мне было пофиг.

Я сказал:

— Пусть так, но зато я не эксплуатирую труд других людей!

Барышникова перекосило, квадратный побагровел ещё больше, почти до фиолетового, так что сутулый потянул его за рукав прочь из кабинета. На прощанье он мне бросил с еле сдерживаемой угрозой:

— Вы ещё пожалеете, Бубнов!

И вышел, громко хлопнув дверью.

Козляткин, тщетно пряча злорадную усмешку, не глядя ни на кого из нас, выскочил из кабинета вслед за ними.

— Всё, Муля, тебе крышка! — упавшим голосом сказала Лариса.

А Мария Степановна посмотрела на меня широко раскрытыми глазами и торопливо отсела подальше.

И я понял, что да, мне теперь точно будет крышка.

Точнее была бы, если бы я был Мулей.

Но так как я был совсем не тем Мулей, который был Мулей (ну, вы меня поняли), то совершенно не обратил на это никакого внимания.

Вместо этого я съел обе ватрушки (они были с творогом и очень вкусными) и сел обстоятельно дописывать отчёт. Правда, когда пришло время его сдавать, в кабинет заглянула Лариса и сказала, что Козляткин сказал передать мой отчёт через неё.

А дома была злая Варвара, которая при виде меня что-то гневно прошипела и скоропостижно ретировалась к себе в комнату и ехидно ухмыляющееся лицо Фаины Георгиевны, при виде которой в свою комнату ретировался уже я.

Ну, не должны мои методы давать такой сбой! Один раз — я ещё могу понять, но это уже дважды подряд!

Я схватился за голову и забегал по комнате, еле сдерживая отчаянное рычание.

Или я чего-то не понимаю, или я чего-то не понимаю!

В дверь постучали.

— Открыто! — усилием воли подавил раздражение я.

В комнату несмело заглянула Лиля Пантелеймонова.

— Муля! — сказала она тоненьким, но решительным голосом, в котором, однако, чувствовалось изрядное волнение. — Забери обратно свой телевизор!

Упс! Выходит, тот телевизор был Мулин? Ничего так богатенький буратино, этот мой реципиент. Откуда у него всё это? И почему он такую дорогую по нынешним меркам вещь отдал Пантелеймоновым?

А вслух сказал:

— Почему?

— Нет, это не навсегда, — торопливо бросилась пояснять Лиля, — пока мама опять в деревню не уедет!

— Ничего не понял, — не понял я.

— Мама воюет с Орфеем, — пробормотала Лиля и принялась объяснять подробности, — она нарочно включает каждый вечер передачу, которая ему очень не нравится. Включает громко, чтобы он всё слышал. А Орфей в ответ включает ей музыку. Шаляпина и Утёсова. Тоже громко. Я уже не могу так больше, Муля! Я скоро с ума сойду!

— Сколько ещё мама планирует быть у вас в гостях? — спросил я.

— Ещё целых четыре дня, — прошептала Лиля и её прекрасные глаза испуганного оленёнка стали печальными-печальными.

— А почему ты им обоим не скажешь, что тебе не нравится шум? — спросил я, — ты же хозяйка в своём доме.

По выражению лица Лили я понял, что ей легче терпеть, чем сделать им замечание. Поэтому сказал ей:

— Где они?

— Кто? — пискнула Лиля, нервно накручивая на палец прядку волос.

— Твоя мать и Жасминов?

— Мама в комнате перешивает Коленьке рубашечку. А Орфей у себя, в чуланчике. Но я не знаю, что он делает…

— Пошли, — велел я и первым вышел из комнаты.

Лиля испуганным зайчиком засеменила за мной.

По дороге я встретил Беллу, она как раз возвращалась из кухни к себе.

— Белла, — сказал я, — у нас тут случилась небольшая война у Пантелеймоновых. Не хотите принять участие миротворческой миссии?

— С Полиной Харитоновной, что ли? — уточнила Белла. Дождавшись моего кивка, сказала, — ой, у меня сейчас много работы. В другой раз, Муля.

И отвела взгляд.

Ну и ладно, раз так. И сам справлюсь.

Я посмотрел на Лилю. Она всё поняла и без стука открыла дверь.

Я вошел и сказал:

— Здравствуйте, Полина Харитоновна!

На первый взгляд — обычная мирная обстановка в обычной советской семье послевоенного периода. Чистенько, бедненько, но уютно. Уют стараются создать из всевозможных подручных средств: на стене прикреплена иллюстрация, вырезанная из приложения к журналу «Огонёк», с видами белоствольных берёзок и раскудрявых клёнов. На телевизоре (Мулином, как оказалось) — любовно накрахмаленная салфетка с рюшками, на ней — вазочка синего стекла с засушенными колосками. Ковра с узбекскими ромбами у Пантелеймоновых не было, вместо него на стене они растянули узенькую плюшевую скатертюшечку с Иваном-царевичем верхом на Сером Волке. Получилось довольно миленько. На старенькой деревянной этажерке сидел Колькин медведь с оторванным ухом и пуговичными глазками.

Полина Харитоновна сидела за покрытым скатертью столом и шила. При виде меня она сперва подняла голову, но, очевидно, не усмотрев в лице Мули достойного собеседника, вновь вернулась к шитью.

— Поговорить надо, — сказал я, не дождавшись ответного приветствия.

— Говори, — проворчала Лилина мамашка с таким видом, словно я сейчас пришёл просить у неё в долг большую сумму денег.

— Наедине, — сказал я и многозначительно взглянул на Лилю.

Она поняла всё без слов и преувеличенно жизнерадостным голосом сказала:

— Пойду посмотрю, высохло ли бельё, а то вдруг дождь пойдёт, — и, не дожидаясь реакции маменьки, торопливо выскочила из комнаты.

Я остался с Полиной Харитоновной наедине. Но молчал, глядя на неё в упор и выдерживая паузу. Пауза затягивалась и, наконец, женщина не выдержала первая:

— Чего тебе? — огрызнулась она скрипучим неприятным голосом.

— Нужно обсудить один вопрос. Важный, — сказал я и уселся за стол напротив неё.

Она зыркнула на меня исподлобья, но не сказала ничего, продолжая шить.

А вот я сказал:

— Вы зачем с Жасминовым воюете, Полина Харитоновна?

Желваки на её скулах заходили ходуном, но она сдержалась, не ответила. Лишь иголка с ниткой быстрее замелькали в её пальцах.

— Полина Харитоновна, Жасминов — хороший сосед. Да, обидно, что уплотнили, но сосед вам попался хороший, положительный. Весь день на работе, не пьет, не курит, ведёт себя тихо…

— Он патефон включает, — не выдержала она.

— Полина Харитоновна, — покачал головой я, — давайте не будем кривить душой. Патефон он начал вам включать в ответ на то, что вы ему передачи про всяких агрономов включали…

— Не нравится — пусть не слушает! — буркнула Полина Харитоновна, с еле сдерживаемым злорадством.

— То же самое он может сказать про свою музыку, — ответил я, — но вам же неприятно это? Да?

Полина Харитоновна упрямо сжала губы, так, что они превратились в побелевшую ниточку и ничего не ответила.

— Вот также и ему…

— Крестьянские новости ему неприятны? — оскалилась Полина Харитоновна, — так его в стране Советов никто не держит!

Она выпятила подбородок и вызывающе посмотрела на меня. Разговор зашел в тупик. Пришлось развернуть его в нужную сторону.

— Полина Харитоновна, — сказал я, — вот скажите, ваша Лиля талантливая?

— Чего-о-о-о? — удивилась она, чего-чего, но такого она явно не ожидала.

Ну, уже хорошо, удалось хоть немного сбить её с толку.

— Она талантливая, хорошая певица?

— Ой, лучше бы она у нас в колхозе осталась! — видимо я попал на больную тему, так как Полина Харитоновна в сердцах отшвырнула шитьё и уставилась на меня злыми колючими глазами, — было ведь место в огородной бригаде! Было! Я же с Клавдией договорилась, она бригадиром у них там! Две утки ей отдала! И банку мёда! А эта вертихвостка что! Вместо того, чтобы быть благодарной матери, она в город сбежала! Песни она поёт! Тьху, срамота господня!

Она сердито сплюнула и продолжила торопливой скороговоркой, перебивая сама себя. Видимо давно ей не было возможности выговориться.

— И за этого охламона Гришку замуж выскочила! А он кто такой? Ни роду, ни племени! У нас вон соседские парни какие, ого! Витька вон, самого председателя сын, и то на неё как заглядывался! А она! Тьху! Глаза бы мои на это не смотрели!

Всё ясно. Дочь не оправдала надежд и чаяний родителей и решила жить так, как нравится ей. Это тяжелый случай. Но любой случай «лечится», даже такой вот. Поэтому я сказал, вроде как задумчиво.

— А Лилины одноклассницы все в колхозе остались?

— Да их там пятеро девок-то всего было, — задумалась Полина Харитоновна, — Нинка, Ксюха, Валька и ещё одна Нинка. Ну, и моя Лилька.

— А они хорошо устроились? — спросил я.

— Ну, Нинка хорошо, — кивнула своим мыслям Полина Харитоновна, — но она же дочка главного агронома. Он ей дом построил, две коровы у неё, кабанчик, гуси.

Она мечтательно вздохнула и продолжила:

— Замуж она за фельдшера вышла, он к нам по распределению приехал, из соседнего района.

— А работает она где и кем? — продолжил терапию я.

— А нигде она не работает, — махнула рукой Полина Харитоновна, — шестеро детей у неё, куда там работать! Да ещё и коровы, хозяйство такое. Тут хоть бы день до вечера продержаться.

— Ясно, — подвёл итог я и задал следующий вопрос, — а остальные?

— Валька и вторая Нинка доярками работают, — сказала Полина Харитоновна.

— А мужья, дети у них есть?

— Конечно есть, — усмехнулась Полина Харитоновна, — куда же без них-то? У Вальки трое детей, у Нинки пока двое, но скоро будет трое.

— А последняя девочка? — я поморщился, вспоминая имя.

— Ксюха-то? — спросила Полина Харитоновна и вздохнула, — так померла Ксюха. Ходила позапрошлой зимой на озеро бельё в проруби полоскать, там застудилась и померла. На сносях она была.

— То есть получается, что из пятерых одноклассниц, одна умерла от работы, две работают доярками, ещё одна, хоть и дочь агронома, имеет кучу детей и ещё большую кучу скотины и прочего хозяйства? И только одна Лиля устроилась в городе, работает в театре, на работу ходит в нарядном платье и с локонами? А чтобы получить собственное жильё — она вышла замуж за высококвалифицированного рабочего с завода, и они уже имеют собственную жилплощадь, да? Я же всё правильно понимаю? — я закончил и вопросительно посмотрел на Лилину мать.

— Ну… д-даааа… — растерянно протянула Полина Харитоновна. Очевидно, что с такой точки зрения она этот вопрос не рассматривала.

— И что сейчас они живут хоть и в коммуналке, но зато имеют собственную комнату. Большую комнату, — я обвёл помещение широким взмахом руки. — Здесь есть отопление, есть водопровод, унитаз. Не нужно ходить зимой на речку и полоскать бельё в проруби. Как Ксюша полоскала.

Полина Харитоновна захлопала глазами и не сказала ничего.

— А в перспективе Григорий, как хороший фрезеровщик, получит отдельную благоустроенную квартиру. Через пару лет примерно.

Полина Харитоновна икнула. Но сдаваться не собиралась. Натомись огрызнулась:

— Но сейчас-то они вон как живут! И этот с ними, считай! Стыдобище, не переодеться, не раздеться — через комнату туда-сюда чужой мужик ходит! А я ему сказала — будешь через окно ходить! А через свою комнату — не пущу! Нигде такого закона нету, чтобы через мою комнату посторонние ходили!

Она набычилась и зло взглянула на меня.

Но у меня и похлеще клиенты были. И я сказал:

— Возвращаемся к моему первоначальному вопросу.

Полина Харитоновна с подозрением взглянула на меня, но промолчала.

— Вопрос был в том: талантливая ли у вас Лиля? Как она училась?

— Да хорошо она училась, — медленно сказала Полина Харитоновна, — если бы корову пасти не надо было и школу не приходилось пропускать, то и медаль была бы.

— Во-о-о-от, — поднял указательный палец вверх я. — Значит, ваша Лиля — девочка умная. И талантливая, раз аж в театр её петь взяли.

Полина Харитоновна промолчала, но внимательно слушала, не перебивая. А я продолжил:

— Вот вы говорите, что для того, чтобы попасть в огородную бригаду, вы бригадирше двух гусей подарили, да?

— И банку мёда! Трёхлитровую! — с гордостью отчеканила Полина Харитоновна. — Хороший мёд. Липовый.

— Во-от! — опять акцентировал её внимание я. — То есть за неквалифицированную тяжелую работу в деревне вы и то просили за Лилю?

— Так дочка же, — вздохнула Полина Харитоновна, и её лицо впервые разгладилось.

— А в столичном театре за Лилю попросить некому, — сказал я, — поэтому она, такая талантливая, а поёт только куплеты. И будет петь куплеты и дальше. Как думаете, ей же обидно?

Полина Харитоновна молчала и слушала.

— А тут появляется сосед. Товарищ Жасминов. — неумолимо продолжал я, — Который тоже поёт в театре. Причём не какие-то там куплеты. Он там один из главных певцов. И он отметил, что у Лили красивый голос….

— Да, у её отца, царствие ему небесное, тоже красивый голос был, — мечтательно сказала Полина Харитоновна, — как запоёт вечером после работы. Так душа аж тает…

— Он сказал, что у Лили красивый голос, — не позволил свернуть разговор в другую сторону. — А это значит, что?

Я умолк и пристально посмотрел Полине Харитоновне в глаза.

— Что? — не поняла она, но взгляд не отвела.

— А это значит, он именно он, Жасминов — единственный человек, который может помочь Лиле продвинуться в театре выше, — озвучил я мысль и взгляд Полины Харитоновны стал хитрым и острым. — Но вместо того, чтобы такого полезного и хорошего соседа холить и лелеять, вы что делаете, а, Полина Харитоновна?

Она покраснела, а я продолжил, неумолимо рисуя всю неприглядность ситуации:

— Вы включаете ему громко телевизор. Человек приходит после такой сложной и тяжелой работы, а дома его, вместо отдыха, ждёт что? Громкий телевизор! Ваша ругань! Его даже в туалет выйти поссать и то не пускают! Как вы думаете, будет он помогать Лиле?

Полина Харитоновна покраснела ещё сильнее. Лицо у неё было такое, что она вот-вот заплачет.

— Во-о-от! — подытожил я.

Но Полина Харитоновна, хоть и поняла мои слова, так просто сдаваться не собиралась:

— Но ведь их уплотнили! — со слезой в голосе упрямо сказала она и губы её задрожали от обиды.

— К сожалению, сейчас такие нормы жилплощади на человека. После войны все так живут, — вздохнул я, — но вы же сами понимаете, Полина Харитоновна, что это не навсегда. Немного придётся ещё потерпеть. Ничего не поделаешь.

— Но чужой мужик ходит… — жалобно сказала она, но это уже была такая себе попытка.

— Так, а кто им не дает ещё одного ребёнка завести? — удивился я, — тогда и подселять никого не будут и квартиру потом побольше и побыстрее дадут. Тем более, что Григорий фрезеровщик на заводе.

Полина Харитоновна крепко задумалась, а я покинул комнату.

Ну вот, всё что смог — сделал. А дальше пусть уж сами делают выводы.

Поздно вечером я уже собирался идти спать, зашел перед сном почистить зубы и умыться. Выхожу из ванной, а меня в коридоре поджидает радостный Жасминов. Он с благодарностью посмотрел на меня и крепко, от души, пожал мне руку.

Молча, без единого слова.

На следующее утро первым делом, когда я лишь вошел в вестибюль нашего здания, увидел толпу народа. Все сгрудились у той стены, где были стенды с объявлениями и информацией, и что-то яростно обсуждали. При виде меня наступила тишина. Толпа вмиг схлынула и расступилась, словно Красное море перед Моисеем. Все взгляды устремились на меня.

Я неспешно прошел по притихшему проходу, подошел к стенду и посмотрел на стенгазету, которая появилась тут за ночь.

На двух огромных ватманах гигантскими буквами было написано:

«ПОЗОР БУБНОВУ!»

И чуть ниже более мелким шрифтом:

«БУБНОВ — КОНЬЮКТУРЩИК И ПРИСПОСОБЛЕНЕЦ, ПОДВОДИТ ТОВАРИЩЕЙ!».