Невестам положено плакать

Глава 2. Слышат ли боги молитвы?

Замок Тибальда не был велик. Он строился, видно, не для услады глаз его обладателя и простоял здесь не так долго, как тот, где правил король Эгг. Камни замка были старыми, но сама кладка не была таковой: мох ещё не успел покрыть щели меж тщательно прилаженных друг к другу валунов и плитняка, а дожди не успели сгладить их грани.

Впрочем, не было, казалось, в нём уязвимости. Внутри нельзя было заблудиться, но покои госпожи в высоком донжоне и впрямь походили на королевские. Отдельная комната, хоть и небольшая — роскошь, которую могли позволить совсем немногие, по сути лишь хозяева подобного места и их ценные гости. Огромная кровать была украшена шитым золотом пологом с тяжёлыми кистями, стены скрывали шпалеры, лишь немного приглушавшие холод камня и силу гулявших по замку сквозняков. Камин был растоплен, живое пламя танцевало в нём приветливо, будто бы щенок радовавшийся приезду хозяйки. Ковёр на полу был чуть потёртым, но старина и искусная работа покрывала в нём этот недостаток.

Онора была довольна. Это место было ничуть не хуже того, что принадлежало ей в доме отца. Сундуки с нарядами поднимали по узкому проходу двое мужчин с огромны трудом: те едва проходили меж стен, окружавших винтовую лестницу. На столе, укрытом настоящим кружевом, стояло вино, ещё не успевшее остыть после того, как чьи-то заботливые руки подогрели его для будущей королевы.

Тревога так и не покинула сердце Гленны. В тот миг, когда посланник короля Ирландии вложил руку своей дочери в ладонь будущего мужа, ей показалось: в его лице промелькнула холодность, даже жестокость, сменившая восхищение юностью и красотой присланной невесты. Теперь же, когда девушка озиралась по сторона, она убеждалась: принцессу Ирландии принимают здесь со всем почтением. Это открытие, несомненно приятное, не изгнало страх неизвестного происхождения из сердца служанки, но помогло сделать его шёпот тихим, почти не слышным. Сердце Гленны всё ещё было тяжёлым, но уже не так гулко билось в груди.

Гленна поспешно склонилась перед слугами, помогавшими принести сюда многочисленные вещи госпожи прежде, чем те, с ответным поклоном, вышли прочь.

— Прекрати кланяться кому попало, Гленна, — сказала Онора, — здесь ты придворная дама, любимица самой королевы, привезённая с далёкой Родины. Твоя излишняя покорность запросто сможет стать причиной для дурной молвы.

Гленна смутилась, но голос её не дрожал, когда она тихо ответила:

— Да, госпожа.

Ей она поклонилась низко. Онора кивнула, глядя на неё и присела на край кровати. Гленна поспешила снять с неё перепачканные грязью туфли, совсем не подходившие к изящному наряду королевской невесты, а потом принялась за поиски ночного горшка.

В голове её были сотни мыслей, сменявших друг друга стремительно, но привычные действия, хоть и на новом месте, вернули ей ненадолго ощущение почвы под ногами.

— Ты опять молчишь, Гленна? — спросила Онора.

— Мне казалось, вам это нравится, госпожа, — ответила девушка, отвлёкшись от проветривания одежды принцессы, которая успела набрать влаги, не смотря на кованные сундуки.

— Да, пожалуй, — ответила Онора.

В её голосе было что-то печальное, ей совершенно несвойственное. Гленна впервые заметила намёк на слабость в облике госпожи. Может не так ей был безразличен отъезд из родных мест, как казалось до этого служанке?

— Тоска по дому пройдёт со временем, — сказала она то, что повторяла себе ежеминутно, — король Тибальд достойный человек.

— Достойный, — ответила Онора, — даже не смотря на то, что он почти ровесник моему отцу.

— Это беспокоит вас?

Онора пожала плечами.

— Не знаю, что бывает с вдовами в этом краю. Я ничего не знаю об обычаях Англии. Столькому придётся научиться. Столько мест пройти, где легко упасть не зная дороги.

Служанка замерла, с удивлением узнавая в словах принцессы отголоски собственных тревог. Эта сильная, ничем не похожая на неё девушка, казалась совершенно невозмутимой всё это время. На деле же она, как и Гленна, боялась неизвестности, что ждала их впереди. Впервые девушка поняла, что на этом зыбком пути она на самом деле не одиноко. Лишь в эту минуту Гленна поверила, что они впрямь могли бы стать опорой друг другу. Просто потому, что пути их теперь слились в единую дорогу, не смотря на пропасть, что никогда не сделает их равными. Может быть, они и не смогут пройти по этой тропе взявшись за руки, но, всё-таки, их ноги будут ступать подле друг друга, прогоняя одиночество.

— Я понимаю вас, — сказала девушка, хотя это было на грани дозволенного.

Онора смерила её долгим, слишком глубоким взглядом, из-за которого кожа Гленны покрылась мурашками. Затем кивнула, не сказав больше ни слова.

Они провели в комнате несколько часов. Онора быстро уснула, хотя постель её была холодна. Даже Гленна сумела преклонить голову у ног госпожи, припомнив её едкие слова о том, что девушка похожа на собаку.

«И впрямь похожа, — призналась она себе, — как и любая служанка, стерегущая покой своей госпожи»

От этой мысли, справедливой и честной, на сердце стало тоскливо. Она вновь подумала о доме, о реке, журчание которой было слышно у ворот замка. Здесь ведь даже моря было не видно. Лишь лес, да поля можно было разглядеть в тонкой щели, которую даже ей было трудно назвать окном.

Зато вот пир здесь был совершенно таким же, как дома. Разве что Гленна, роль которой теперь была немного другой, не носила кувшин с тёплым вином по залу, как бывало прежде. Теперь ей нужно было лишь быть рядом, когда её позовут, но принцесса не спешила отдавать приказания. Разве что одно слетело с её уст:

— Перестань так себя вести. Веселись, даже если это невыносимо. На тебя все смотрят, а оценивают меня.

Гленна расправила плечи и старательно растянула губы в подобии улыбки. Онора повела бровью и отпустила её на своё место. Она сидела на скамьях среди гостей неблагородного происхождения, но уважаемых при дворе: старый подслеповатый лекарь, ведающий травами и лунными циклами; женщина, шея которой была украшена ожерельем из перьев и костей; юноша, по словам одного из слуг, слагавший баллады так дивно, точно боги целовали его в медовые уста.

Никто не заговаривал с Гленной, но взгляды, о которых предупреждала принцесса, она чувствовала всем телом. Они проникали под платье, от них кожа зудела, точно по ней бегала стая муравьёв. Не спасало ни тёмно-коричневое, неприметное (хоть и новое) платье, ни взгляд, блуждающий по комнате поверх голов гостей. Она привыкла быть незаметной и сейчас, когда девушка стала предметом внимания, Гленна поняла, что ей нравилось быть незаметной.

Она чувствовала себя лишней за пиршественным столом, без кувшина в руках, с кубком, полным тёплого вина, к которому она не притронулась. Ей хотелось кутаться в шаль, хотя холодно вовсе не было. Девушке представлялось, что худоба, бледность тонких губ, тени под глазами, никогда не уменьшавшиеся, стали ещё ярче в свете пиршественных огней. Гленне мнилось, что недостатков её не уравновешивают ни прямая осанка, ни нитка перламутра, вплетённая в косу, дарованная ей королём в день восемнадцатилетняя, ни высокий рост, который, на деле, оборачивал худобу в изящество.

Радовало одно: изучали девушку на расстоянии. Если к ней и обращались, то не ждали беседы, лишь выражали почтения её госпоже. Онора была истинной причиной их бесконечного любопытства, а не сама Гленна, которая была пусть и любимой, но всего лишь служанкой будущей королевы.

Она заставила себя есть, благо вепрь запечённый с прошлогодними яблоками был приготовлен отменно. Ей даже не пришлось пересиливать себя слишком долго: стоило лишь пище попасть на язык, тело вмиг вспомнило о голоде. Гленна даже сделала несколько глотков вина, неразбавленного и тёплого. От этого ноги её приобрели обманчивую лёгкость, зато улыбаться стало проще.

— Я пью за процветание принцессы Ирландии! — восклицали пирующие то и дело.

Зал отзывался одобрительным гулом, люди вскакивали с мест.

— Пусть союз объединённой Англии и Ирландии процветает! — кричал кто-то в ответ.

Тибальд лучился гордостью, когда вёл юную невесту под руку. Даже седина её в свете жаровен перестала быть заметной. Будто бы года, разделявшие их, сошли с короля, потянувшись за молодостью и красотой его королевы.

«Будущей королевы», — мысленно поправила себя Гленна. Она подивилась: как же так вышло, что ей так легко удалось принять эту мысль. Почему-то Онора для неё из младшей принцессы, третьей дочери родителей, которые души не чаяли в позднем ребёнке, ещё на корабле превратилась в королеву.

У Оноры, как и у Гленны, не было матери. Та росла при ней немногим больше, чем её служанка. Увидь сейчас покойная королева свою малышку, должно быть, гордилась бы статью дочери. Онора была красавицей и держалась по-королевски. Это восхищало Гленну. Она, привыкшая быть тихой и незаметной, не могла постичь каково это, когда все взоры прикованы к тебе ежечасно. Впрочем, после второго бокала тёплого вина даже они перестали ощущаться столь жгучими.

Разве что один, особенно пристальный взгляд никак не хотел покидать королевскую служанку. Он принадлежал юноше, который почти всё время смотрел на Гленну. Она заметила это не сразу, но была уверена: началось это задолго до того, как она смогла осознать.

Ей было неловко. В то же время, к собственному удивлению, девушки было и лестно. Ведь кем бы ни был этот наблюдатель, так и не решившийся подойти к ней в эту ночь, он был молод и красив.

Онора не осталась до конца праздника, сославшись на женскую слабость. Гленна ожидала этого: на Родине, принцесса тоже редко оставалась на пирах до самого конца. Исключением были лишь те случаи, когда сам король требовал от дочери иного. Служанка последовала за госпожой, потому, что так было должно, хотя происходящее больше не тяготило её.

На пути из залы взгляд Гленны, наконец, встретился со взглядом незнакомца. Девушка не могла сказать наверняка: то была случайность, или она сама искала его?

Незнакомец улыбнулся ей. Гленна позволила себе ответную улыбку.

«Бывает же так, что люди годами живут в мире и достатке, разве нет? Почему же так не может быть у меня? Почему на сердце так неспокойно?».

С такими мыслями Гленна просыпалась и засыпала, к ним же она возвращалась во время трапезы. Ей хотелось поверить, что всё и впрямь будет хорошо, что её ждут годы благоденствия и, возможно, только возможно, она сможет почувствовать себя счастливой. Волей-неволей, воспоминания о взгляде юноши, о ямочке на щеке, которая появилась в тот миг, когда он ей улыбнулся, волновали её. Девушка, приучившая себя не думать о любви и лучшей доле, оказалась бессильна перед одним лишь мигом симпатии, что выказал ей тот, чьего имени она не знала. Гленна видела его дважды после пира. Мельком, спешно. Третий раз — чуть дольше: он шёл по замковому двору, должно быть с поручением, и заметив Онору, поклонился ей в пояс. Улыбка блеснула на его лице, точно рыбка у поверхности пруда, заставляя сердце сладко сжиматься.

«И впрямь пора мне мужа искать, должно быть», — говорила себе Гленна, не найдя другого объяснения.

Разные чувства одолевали её. Она страшилась будущего и ждала его. Девушке хотелось верить, что всё будет хорошо. Она отчаянно уговаривала себя, убеждала собственную метущуюся душу, что будет именно так, но предчувствие неизбежной беды то и дело накатывало, точно приливная волна.

Бывало идёшь по мелководью в сторону берега, а штормовой ветер заставляет море бить тебя в спину, сбивает с ног, хотя мгновением раньше ты держался на них крепко. Таким было и сердце Гленны: то тревоги забывались в череде забот и новых открытий, то накрывали её с головой, лишая возможности вздохнуть.

На деле жизнь Гленны мало изменилась. Она всё так же проводила многие часы, расчёсывая косы Оноры, всё так же читала ей вслух, пока домовые слуги помогали ей облачиться в шитые цветной нитью дорогие одежды. Разве что кланялась Гленна чуть реже, по научению госпожи. Только вот если кланялась — куда ниже и почтительнее. Её положение было устойчивым, но невысоким. Девушка прекрасно понимала это. Она всегда знала своё место прежде, знала она его и здесь, при дворе короля Тибальда.

Онора не любила подолгу сидеть на месте, хотя её учили и женским искусствам, и пению. Куда больше ей по сердцу были долгие прогулки. В ходьбе, как казалось Гленне, будущая королева находила силы и утешение. Она мало говорила, а здесь, где равных ей почти не было, молчала ещё чаще.

Интересно, было ли Оноре одиноко? Гленна не знала. Сама она редко тяготилась молчанием, а пение птиц, радующихся приходу весны, прогоняло тишину. Конечно, Гленна следовала за своей королевой всюду. Именно в одну из таких прогулок, она и узнала: Онора и впрямь обладала секретами, которые стоило истово беречь.

В то утро она шла по замковому двору с накидкой Оноры в руках. Весна уже набирала силу, но холодный ветер нет-нет, да налетал откуда-то с запада. Принцесса не относилась к вещами бережно. Если ей взбредало в голову пролезть через ствол упавшего на дорогу дерева, а то и вовсе свернуть с протоптанной тропы в густой лес — она делала это. Голубой бархат накидки хоть и был прочен, сделанный искусной рукой, далеко не всегда терпел такое обращение. Нет-нет, а с краю полотна отходила серебристая тесьма, зацепившаяся за сук или острый камешек.

Гленна не была слишком искусна в шитье, потому носила порванные одежды будущей королевы местной мастерице. Её стежки, в отличии от пляшущих в беспорядке стежков Гленны, были крохотными и почти незаметными.

— Смотри-ка, ирландская кобылка идёт, — послышался грубый мужской голос, — я бы поскакал.

Грянул неприятный липкий хохот, заставивший Гленну ускорить шаг. Далеко не все местные знали, что личная служанка королевы обучена языку англичан. Пусть местное наречие было рваным и чуть отличалось от того, на котором говорил учитель принцессы, Гленна прекрасно всё понимала.

Правда необязательно было знать о чём именно говорят работяги, таскавшие камни для строительство крепостных укреплений. Их взгляды, маслянистые и похотливые, не раз провожали Гленну. Она знала: не красотой они прельстились, а недоступностью и необычностью иноземки.

Ей приходило в голову, что, возможно, она могла бы пожаловаться Оноре. Та, пусть и состроила бы неприязненное выражение, потребовала бы наказания для всякого, кто проявил хоть тень неуважения к её служанке. Только стоило Гленне лишь представить, что повлечёт за собой её жалоба — мысль тут же теряла всякую прелесть.

Ей никогда не нравились ни излишнее внимание, ни уж тем более раздоры, ссоры и наказания. Особенно, если Гленна сама являлась их причиной. Видели боги, девочка старалась избегать подобного всеми силами. Потому ей проще было продолжать притвориться, что она вовсе не понимает, о чём судачат работники, над чем смеются и какие гнусности, должно быть, обсуждают промеж собой.

— Ты вернулась быстро, — сказала Онора, когда она переступила порог её комнаты.

Не смотря на то, что большая часть ирландцев уже отправились домой, ко двору Эгга, Онора прибывала в хорошем настроении. Будущий муж не докучал ей излишним вниманием, за вечерней трапезой он говорил с ней с почтением и обходительностью. Слуги, придворные и другие жители крепости не позволяли себе лишнего взгляда в сторону ирландской невесты короля. Приподнятому расположению духа способствовали и дорогие подарки, которые преподносил король и лорды соседних земель в честь помолвки. Та должна была состояться в христианской церкви, после чего начнётся основная подготовка к свадьбе, назначенная на середину первого летнего месяца.

Онора не принимала участия ни в чём, что не касалось её напрямую. Всё, что касалось предстоящих обрядов, проводов невесты, отбытия воинов Эгга, присутствие которых весьма волновало местных — всё это обсуждалось с лордом Хойтом. Тот представлял короля Ирландии при дворе Тибальда, он же вкладывал руку его дочери в крепкую ладонь жениха. Наделённый в равной степени и даром красноречия, и поэзии, Хойт славился тем, что мог договориться с кем угодно и о чём угодно. Он останется при дворе Тибальда вплоть до свадьбы, а после так же отбудет на Родину с малой свитой, чтобы засведетельствовать: все договорённости соблюдены в точности, а обряды, как и старые, так и новые, завершены должным образом.

Онора недолюбливала Хойта. Она никогда не говорила Гленне об этом прямо, но девушка знавшая принцессу с детства, была в этом уверена. Благодаря свои талантам, лорд возвысился при дворе её отца и часто говорили, будто бы он взял то, что имел колдовством. На деле же, за Хойтом стоял небольшой, но стремительно богатеющий род. Залежи серебра на его землях делали его ценным союзником, но и несли угрозу: не сулят ли они лорду слишком много власти?

В неприязни принцессы к Хойту, как и в том, что именно его отправили распоряжаться приготовлениями к свадьбе, не было ничего неожиданного. Ко всему прочему, когда-то именно Хойта прочили в женихи подрастающей Оноре и тот, возгордившись, позволял себе в отношении принцессы много такого, за что иного били бы палками в назидание остальным.

Девушка заканчивала завтракать. От тёплого вина, разбавленного колодезной водой, её губы алели ещё ярче. Гленне полагалось прислуживать за столом госпожи, но отправила её с поручением, предпочтя есть в одиночестве. Служанке принцессы так же полагались остатки её трапезы в качестве пищи: угощений для госпожи всегда приносили больше, чем нужно и Онора никогда не оставаясь голодной. Да и хлеб, что ела будущая королева был не в пример лучше того, которым трапезничали слуги.

— Ешь быстрее, — велела Онора, уступая место служанке.

Гленна ничего не ела с утра, только и успела умыться наскоро. Ела она и впрямь быстро. Так было всегда, независимо от того, что приказывала принцесса.

Та же даже не смотрела в её сторону. Она что-то искала в шкатулке, где обычно хранила украшения. От Гленны не укрылось то, что вытащила она оттуда вовсе не заколку, а маленький, свёрнутый в трубочку кусочек пергамента.

«Неужели письмо?», — подумала она.

Кому, интересно, оно предназначалось? Девушка уже приготовилась к тому, что её отправят с новым поручением прежде, чем она допьёт остатки остывающего вина, но вместо этого Онора спрятала письмо за отворот рукава.

Гленна насторожилась. Кому её госпожа пишет, да так, что прячет письмо от чужих глаз? Может, правда, не письмо это вовсе, а оберег от сглаза: написаны на пергаменте отводящие дурные наветы знаки, закрыты с благословением ведающей женщины. Вот и носит Онора теперь его с собой. Видели старые боги и новый единый Бог: чужих взглядов принцессе опасаться стоило! Только как так вышло, что прежде Гленна не заметила вещицу госпожи?

— Поторопись, — сказала принцесса, накидывая на плечи бархатный плащ.

Тот закрывал изящную фигуру почти до самой земли, когда Гленне, вздумай она примерить господский наряд, едва прикрывал бы колени.

Служанка уже закончила. Наскоро промокнув губы тряпицей, она поспешила встать.

Онора выпорхнула их замка стремительно. Её шаг был уверенным и лёгким, всякий, кто встречался им на пути останавливался и низко кланялся госпоже.

Гленна легко поспевала за ней. Она давно приноровилась к шагу принцессы, хотя далеко не всякая девушка легко с этим справлялась. Они отправились по знакомой дороге: по мосту, минуя крепостной ров, по старому мосту, камни которого густо поросли мхом. Спустились ниже, в укромное место в его тени, где русло реки, питавшее крепость, искрилось чистой водой.

Тропа, петлявшая меж деревьев была укромной, и, в то же время, до замка было рукой подать. Вздумай кто-то из девушек закричать, чтобы позвать на помощь — их тут же услышали. Многие бы поспешили прийти на помощь Оноре и её служанке, чтобы получить награду.

Гленне не нравилось, что они совершают эти прогулки только вдвоём. Однако, принцесса была непреклонна. Она отвергла каждую девушку, которую присылал Хойт или сам Тибальд. Чаще прочего, она пеняла на незнание её родного языка. Мол, в свите ирландской принцессы не место тем, кто не досужился хотябы немного говорить на языке земель, что взрастили её.

Гленна понимала: совсем скоро найдётся знающая язык девушка. Тогда у Оноры не будет причин отказаться от её общества, а у Тибальда появится та, что расскажет о каждом шаге королевы.

Правда, ничего предосудительного девушка не вершила, по крайней мере, до сегодняшнего дня.

Она заметила его слишком поздно. Юноша явно поджидал их у высохшего тисового дерева, которое запомнилось Гленне сразу же, как она впервые увидела его. Её сердце забилось чаще. Не только потому, что прежде на этой тропе они не встречали никого, кроме птиц и лягушек. В незнакомце, она узнала того, кому лыбнулась в ответ во время пира несколько дней назад.

Его глаза лучились озорством, красота правильных черт лица была дурманящей. Он вновь улыбался, отчего на его щеке появилась ямочка.

Он взглянул на неё мельком и сердце девушки забилось чаще, когда в глазах красавца-англичанина промелькнула узнавание. Только её он не удостоил даже едва заметным кивком.

Перегородив им дорогу, он склонился в изящном поклоне, достойным многомудрого филида. Только не это заставило Онору замереть в неверии, а то, что он заговорил на их родном языке.

— Приветствую прекрасную ирландскую госпожу, дозволит ли она, фея лунного света, говорить с ней покорному рабу?

Высокопарная речь журчала словами родного говора, хоть и спотыкалась время от времени, выдавая то, что она была чужой говорившему.

Онору это позабавило. Она улыбнулась, а в позе её проявилась привычная высокомерность и заинтересованность.

— Коль и впредь будешь говорить стихами и звать меня феей — дозволю, — ответила она.

Игривые нотки в её голосе не укрылось ни от собеседника, ни от служанки. Внезапно Гленну обожгли чувства ей не свойственные, очень женские и очень нехорошие.

— Госпожа, разве должно нам быть наедине с молодым мужчиной? — спросила она вполголоса.

Это не было дерзостью, подобное замечание было одной из её обязанностей. Ведь при Оноре не было взрослой женщины, что сопровождала бы благородную девицу всюду, оберегая её от опрометчивых поступков.

— Ты как всегда невыносимо праведная, Гленна, — ответила ей Онора и рассмеялась.

Звонкий смех госпожи вовсе не задел Гленну. Наигранный и будто бы неживой, он был ей привычен, как шелест ветра в ветвях деревьев или уханье ночных птиц в самый тёмный час. Только смех юноши, охотно поддержавшего шутку будущей королевы, отозвался в ней неожиданно больно.

— Поступайте, как вам будет угодно, — сказала Гленна, хотя в ином случае бы предпочла промолчать.

— И поступлю, — ответила Онора.

Они шли под руку с юношей вдоль реки. Его звали Дирком, был он сыном почившего королевского писаря. Вроде бы и безродный, но образованный, да с нажитым отцом немалым наследством. Его рука поддерживающая локоть принцессы не выглядела чем-то преступным, но отчего-то служанке она покоя не давала. Гленна совершила неприятное открытие: она поняла, что иди подле принцессы кто-то другой, служанке даже удалось бы самой насладиться прогулкой, пока внимание Оноры сосредоточено не на ней.

Они беседовали на причудливой смеси двух языков, обсуждали безделицы, вроде имён местной птицы и рыб, что жили в реке, журчащей за стенами замка, от которого уходили всё дальше.

На третий день встреча повторилась, на шестой — тоже, а накануне помолвки, Онора и вовсе велела Гленне остаться у моста и следить, чтобы никто не свернул случайно на укромную тропу. А если свернёт — тут же подать ей знак громким окликом, таким, будто бы девушка поскользнулась на прибрежных камнях.

Наказав так, Онора скрылась с юношей в зарослях ежевики, не обращая внимание, что бархатный плащ вновь грозит порваться в цепких кустах.

Гленна ждала беду, и вот она пришла. Ей самой не верилось, что Онора, холодная и предусмотрительная, неспособная, казалось, на крепкую дружбу, так легко увлеклась чужим мужчиной. Накануне собственной свадьбы, когда будущий муж был в сотне шагов.

Гленна не могла ничего изменить. Онора бы её не послушала, а узнай кто о легкомыслии принцессы — сгинут они обе. Принцесса — за предательство сразу двух королей, Гленна — за то, что допустила.

Потому девушка стояла у каменного свода моста, положив похолодевшую ладонь на зелёных мох над своей головой и молилась. Старым богам и новому единому Богу.