Пограничник. Том 8: Операция "Ловец Теней"

Глава 2

— Это, который, с черными волосами? Как там его? — спросил я.

Таран не ответил сразу. Он на несколько мгновений уставился на ручку, которой сначала поигрывал, а потом прекратил.

Теперь ручка снова заплясала в пальцах начальника заставы.

— Старший лейтенант Лазарев Иван Петрович, — кивнул Таран, — его приказом начальника отряда переводят на Шамабад.

— А что это они там терлись с его дружком? Что делали на границе, без документов? И почему ты приказал их отпустить?

Этому вопросу Таран не удивился. Да только я видел по взгляду старшего лейтенанта, что он не хочет отвечать. Вернее даже не так. Он не не хочет. Он не может.

— Я знал, что ты спросишь об этом, — Таран вздохнул. — Знаю, что в сущности, только за этим ты и пришел. Чтобы узнать, что это, мать вашу, такое было.

Таран замолчал. Отложил ручку и сплел пальцы на животе. В глаза мне начальник заставы смотреть не спешил. То ли он и правда задумался о чем-то и оттого глядел вправо, то ли он просто не хотел на меня смотреть. Не хотел, потому что понимал — я жду от него правду. Да только он не может мне дать ее. По крайней мере в полном объеме.

— Да, Толя, — нарушил я тишину, когда она слишком уж подзатянулась.

Таран покивал.

— Я не могу сказать, Саша. Я подписал кое-какие секретные документы о том, что не могу разглашать подробностей.

Я удивился, но не выдал своей реакции Тарану. Раз он сам сказал мне о подписке о неразглашении, значит, он не может сказать. Но может намекнуть. Намекнуть, что в сущности все далеко не так просто, как может показаться.

— А кроме того, — продолжал он, — я пообещал Давыдову, что буду молчать. Даже не так. Поклялся честью мундира. И пусть за разглашение сведений мне грозит статья, все же важнее для меня клятва.

— Честь или собственные бойцы, — сказал я, — вижу, ты сделал свой выбор, Толя.

Тарана, казалось, такой мой ответ обидел. Он на миг вскинул брови, но тут же взял себя в руки.

— Если бы ты знал всю полноту картины, ты бы меня понял. И что-то мне подсказывает — что поступил бы так же.

— И почему же ты так решил? — спросил я.

Таран тяжело вздохнул.

— Я хорошо знаю личный состав заставы. Не сказать, что хорошо, но все же неплохо знаю тебя. Ты человек, знающий простую истину, которая для нас, военных людей, очевидна — важнее человеческой жизни может быть только одно — две человеческие жизни.

Таран глубоко вздохнул.

— Знай ты то, что знаю я, ты бы понял, почему я поступил так, как поступил. Почему мне пришлось отпустить этих лейтенантов.

— По-твоему, личный состав Шамабада должен рискнуть жизнями, чтобы сотни тысяч остались в безопасности.

— Остались живы, — кивнул Таран. — Ведь для этого пограничные войска и предназначены, ведь так? Мы стоим у рубежей Родины, чтобы за нашими плечами обычные советские люди могли жить спокойно. В этом отношении ничего не меняется.

— Ты говоришь очевидные вещи, Толя, — сказал я, — а я спросил тебя совершенно о другом.

— Понимаю, — Таран покивал. — Но больше сказать не могу. Хотя…

Он задумался. Думал долго. Глаза его остекленели. Взгляд будто бы провалился внутрь себя. Внутрь разума начальника заставы.

Я не мешал ему. Только терпеливо ждал, когда же Таран, наконец, скажет свое слово.

— Я не могу тебе сказать все прямо, — покачал головой Таран, — но ты парень умный. Умнее многих. И если приложишь достаточно усилий — сможешь догадаться сам, в чем тут дело…

Он осекся. Поджал губы, пристально глядя мне прямо в глаза.

— Но кое-какую подсказку я могу тебе дать. Могу сказать две вещи: первая — все, что будет на Шамабаде после прихода Лазарева — все это во благо. Даже несмотря на то, как это выглядит со стороны. Несмотря на то, как к этому будешь относиться ты и остальные парни с Шамабада.

Я нахмурился. Но вновь ничего не ответил.

— И второе… — сказал Таран и замолчал, как бы подбирая слова. Подумав так несколько мгновений, он, наконец, продолжил.

И то, что он сказал мне, показалось бы человеку, совершенно непричастному, каким-то бредом. А может быть, шифром.

— Засада, — начал он, — ловушка, Шамабад…

Взгляд его стал жестче и холоднее. Напряженнее. Он стал таким, будто начальник заставы не перечислял мне странные, на первый взгляд никак не связанные друг с другом по смыслу слова, а шел босыми ногами по стеклу. Будто каждую секунду он рисковал упасть и погибнуть.

— … компас, камень… — Толя насупил брови, — … призраки, пересмешник.

Я не нарушил молчания. Не отвел от глаз Тарана своего взгляда. Я просто сидел и быстро соображал. Переваривал информацию, что только что смог дать мне Таран.

— Это все, Саша, — наконец сказал он, — но даже о том, что я тебе сейчас сказал, ты должен молчать. От этого зависит моя жизнь.

— Я буду молчать, — повременив, ответил я. — А еще докопаюсь сам. И никто не узнает, что ты дал наводку. Спасибо.

Таран ничего не ответил, но кивнул. Потом снова, в неведомо какой раз вздохнул.

— Я понимаю… — продолжил Таран, — что подобное слышать от меня странно, но скажу вот что, мои последние слова тебе сегодня: я всегда радел за то, чтобы наши парни стояли друг за друга. Чтобы офицеры стояли за солдат, а солдаты за офицеров. И пусть не всегда так получалось, но… я так обучен. Так воспитан в училище. И для меня это — суть всей службы.

— Но? — тихо, но решительно спросил я.

Таран сглотнул. А потом продолжил:

— Но сейчас дело другое. Сейчас ты всегда должен держать в голове, что, чтобы ни решил Лазарев — он прав. Так надо. Надо, потому что две жизни важнее одной. Надо, даже если это может показаться несправедливым к тебе или к парням. Надо, даже если это кого-то заденет. Выбьет из колеи. И…

Он замолчал, собираясь с силами.

— И?

— Я понимаю, что многого прошу, но хочу, чтобы ты пообещал, что так и будет, Саша.

Я вздохнул. А потом встал.

Казалось, скрежет, с которым отъехал мой стул, когда я поднялся, чуть было не заставил Тарана вздрогнуть. И тем не менее он не вздрогнул. Выдержал.

— Я всегда считал и считаю, — начал я, — что мои принципы загонят меня в могилу. Рано или поздно…

«Однажды так уже случилось, — подумалось мне, — в тот самый день, когда я попал сюда, в восьмидесятые».

— Но иначе я не могу. Не могу изменять себе. И если мне придется защищать моих бойцов от кого бы то ни было, я стану защищать. Две жизни действительно важнее одной, Толя. Но это не значит, что та жизнь, которой придется пожертвовать, чтобы спасти других, — не имеет значения. И уж точно значение имеет ее честь.

Таран стиснул зубы. Я понял это, потому что заметил, как заиграли желваки на его лице.

— Мне кажется, ты меня не понял, Саша…

— Я тебя прекрасно понял, — возразил я. — И благодарен за то, что ты дал мне наводки. Но теперь только я сам буду решать, что делать с этой информацией.

Пока я говорил Тарану эти слова, начальник заставы не отрывал от меня своего взгляда. Он смотрел пристально, сочувственно, словно брат. В глазах его читалось бессилие, понимание того, что меня не остановить, что бы он ни сказал. Но в них не было никаких сомнений. И для меня именно это стало главным.

— Ну что ж, — сказал Таран немного погодя. — Я знал, что ты можешь так сказать.

— Хорошо. Значит, ты и правда меня немного знаешь.

Начальник заставы кивнул.

— Если ты правда поймешь, что тут происходит, то изменишь свое мнение, Саша.

— Посмотрим, — сказал я беззлобно. — Ладно, бывай, товарищ старший лейтенант.

— Бывай, Саша.

Я надел фуражку, которую все это время держал на коленях, а потом пошел к выходу из канцелярии.

— Саша, — остановил меня Таран.

Я обернулся.

— Совсем забыл сказать тебе еще кое-что. Кое-что важное.

— Слушаю.

Таран подался вперед. Лицо его, которое казалось мне уставшим, стало снова сосредоточенным и строгим, как на службе.

— Начальник отряда просил меня кое-что передать тебе. Тебе и твоим парням.

Таран замолчал, ожидая от меня какого-то слова. Какого-то ответа. Его не было. Тогда он продолжил:

— Давыдов объявил вам благодарность. Я к ней присоединяюсь.

— Благодарность?

— Так точно, — кивнул начальник заставы. Потом едва заметно улыбнулся. — За бдительность и отлично проведенное задержание. Не каждый наряд решится взять офицеров. Если даже они без документов.

Я тоже улыбнулся.

— Горжусь вами, — сказал Таран. — Лазарев, правда, настаивал на том, чтобы вас наказали, но Давыдов не стал этого делать. Отверг все его обвинения.

— Справедливо, — кивнул я.

— Я тоже так думаю. Ну теперь все. Теперь можешь идти.

Я ничего не ответил начальнику заставы. Кивнув, вышел вон из кабинета.

В сушилке, как ни странно, было сухо. А еще прохладно. Летом ее редко протапливали. Затхлый, плохо двигающийся воздух неприятно щекотал нос. Застарелые запахи сохшей здесь когда-то кожи, ХБ, мокрой шерсти и сукна смешались в один общий тяжелый дух.

Уличного освещения, то есть окон, тут не было. Только тускловатые лампочки освещали это небольшое помещение. Бельевые веревки и полки для сушки сапог отбрасывали под этим светом причудливые тени на бетонный пол.

— Черт знает что на Тарана нашло после вот этой новости, что он уходит, — сказал Матузный как-то обиженно, — мы, значит, это офицерье борзое ловили, вязали, а он их — того! Отпускать!

— А как ему было иначе? — низким баском спросил Уткин, — как ему еще поступать, раз уж Лазарева этого поставят теперь вместо Тарана?

Первое стрелковое отделение, как я и просил, в полном составе собралось сегодня в сушилке. Редкой удачей было, что никто не был в нарядах. Некоторым в скором времени, кому-то в очень скором, предстояло идти на границу. Другие буквально недавно вернулись.

В стрелковом отделении было одиннадцать человек, включая Мартынова. После ухода демобилизованных и моего перевода в это отделение нас осталось шестеро.

Кто-то уехал домой, кого-то перебросили во второе.

Вышло так, что отделение оказалось «молодое». Настоящим «стариком», даже сверхсрочником был здесь только Алим Канджиев.

Еще в нем состояли Уткин, Матузный, Солодов, Малюга и, конечно, я. Вот и все отделение. Тем не менее мы ждали пополнения. Ждали того, что завтра на заставу прибудут новые люди. Новые бойцы окажутся приписаны к нашему первому стрелковому.

Когда я зашел в сушилку, все были уже в сборе и даже не закончили своих обсуждений касательно произошедшего.

— Да ладно с ними, с этими офицерами, — сказал Солодов хмуро, — вас че, не волнует совсем, что Таран уходит, а этого Лазаренко… Или как там его?..

— Лазарева, — напомнил Алим, поправлявший перевязь загипсованной руки на шее.

— Да все равно, как там его! — возмутился Солодов, — вам все равно, что эдакая змеюка теперь будет у нас тут командовать?

— Угу… У него рожа кирпича просит… — промычал Уткин.

— А что сделаешь? — вздохнул Алим. — Начальство так сказало, значит так надо.

— Душманы изжить нас не смогли, так этот старлейчик точно изживет, — прогундосил Матузный, сидя на деревянной лавке у стены.

— Что-то вы тут совсем нюни распустили, — улыбнулся я.

— Да какие нюни? — Матузный сухо сплюнул. — Возмущает меня, что Таран нас так запросто кидает на этого Лазарева!

— Ты к Тарану не лезь, — нахмурился Малюга. — Таран тут причем? Ему сказали — перевод. Значит перевод. Приказ такой! Он же не сам перевестись решил! Если б мог, он бы с нами до последнего!

— Если б был до последнего, — немного обиженно сказал Матузный, — тогда бы отказался!

— Откажешься тут, когда начальник отряда сам к тебе приезжает… — пробурчал Солодов.

— А ты давай, Тарана не оправдывай! — сказал Матузный, — и ты, Малюга, не оправдывай! У нас принято один за всех!

— А ты на Тарана не наговаривай! — насупился Малюга.

— А я и не наговариваю! Я по делу!

— Ага… По делу. Просто так ты языком мелешь!

— Братцы, давайте харэ, — сказал им Уткин, но пограничники уже завелись.

— Вот если б я на месте Тарана был… — сказал было Матузный, но не закончил.

Никто так и не узнал, что бы сделал Матузный, окажись он на месте начальника заставы. Не узнал, потому что я остановил этот балаган.

— Мужики, я вас не затем тут собрал, чтоб вы как бабы базарные голосили.

Пограничники притихли, сидя на лавках, все как один уставились на меня.

— Так Таран… — с каким-то оправданием в тоне начал было Матузный.

— Таран или не Таран, — снова прервал его я. — Это уже вопрос пройденый. Переводят его и точка. Нечего тут обсуждать. От того, что вы языками мелите, это не изменится. Нам остается только служить в новых условиях. Понятно?

— Вот именно об этом, — начал Канджиев, поудобнее устраиваясь в уголке, — я все время вам и говорил, братцы. А вы — одно спорить да спорить.

Никто не ответил Алиму. Матузный только глянул на него с укором, но тоже промолчал.

— А условия, меж тем, изменятся. Таран тут по-своему рулил, и Лазарев рулить по-своему будет, — продолжал я. — И, как вы понимаете, после того, что было вчера, у нас служба с новым старлеем будет не сахар. Да только и это уже вопрос решенный. Сделанного не воротишь.

— Вот я тоже думаю, — начал Матузный, оборачиваясь к своему другу Солодову, — я тоже думаю, что не надо было их задерживать. Верно, ведь говорю?

Солодов было кивнул, но осекся, когда я сказал:

— А я так не считаю. Если все отмотать назад, я бы, и зная наперед, как все выйдет, снова задержал бы эту сладкую парочку.

Солодов, кажется, даже устыдился, когда услышал мои слова. Матузный недовольно вздохнул, но промолчал.

— Но я собрал вас всех тут по другому поводу, — проговорил я. — Собрал, потому что Витя Мартынов меня попросил.

В глазах пограничников заблестело любопытство. Кто-то, например Алим, уставился на меня, словно ребенок на мультик. Матузный с Солодовым даже нахмурились. Видимо, не зная, что ожидать.

— А все потому, что Витя хотел вам кое-что сказать, братцы, — я, все это время стоявший у входа, уселся на лавку рядом с Малюгой. — Сам он не успел. Знаете же, дембеля хоть и ждешь, а телеграмма все равно приходит, когда не ожидаешь. Вот и не успел он сказать вам, что хотел. Потому попросил меня.

Никто не перебивал меня. Никто ни о чем не спрашивал. Все терпеливо ждали, что же я скажу дальше.

— А между тем Мартынов хотел сказать вам вот что, — продолжал я. — Он сказал, что Шамабад — это не просто точка на карте, а наш Дом, который мы построили потом, кровью и взаимовыручкой. Он просил нас хранить этот дух. Не давать этому месту стать просто службой. Просил держаться друг за друга, как братья. Помнить тех, кто был до нас. Смотреть за молодыми. Чтобы мы дали им понять, за что тут дерутся и умирают — не только за приказ, не только за Родину, но и за этот клочок земли, который стал роднее, чем родной порог.

Погранцы слушали внимательно. Никто не решался вставить хоть слово. Казалось, они старались уловить каждое слово, ведь за ними стоял не кто-нибудь, а человек и командир, которого эти люди уважали. Который в равной степени смело ходил с ними и в наряды, и в бой.

— Но знаете, что мне Витя сказал передать вам главного? — спросил я, не ожидая, в общем-то, ответа от парней. — Он сказал — стоять друг за друга горой. Ведь Шамабад стоит, пока стоят люди, кто его защищает. И сейчас идут времена, когда всем должно быть за одно.

Когда я закончил, в сушилке повисла тишина. Погранцы сидели на лавках и смотрели на меня так, будто бы я должен был продолжить свою речь. Да только я передал им все слова, что хотел.

— Шамабад стоит, — внезапно и очень тихо проговорил Алим Канджиев, сидя от меня дальше всех.

Слова его звучали так, будто бы он дал нам обещание. Обещание в том, что Шамабад выстоит, что бы ни случилось.

— Стоит, — согласился вдруг Вася Уткин.

— Шамабад стоит, — кивнул ему Матузный.

— Шамабад стоит, — сказал Солодов тихо.

— Стоит наша застава, и будет стоять, — Матузный даже встал с места, — вопреки всему. Даже вопреки тому, что какой-то до жути вредный офицеришка будет тут свои законы устраивать! А мы все равно будем по-старому! По-тарановски!

— Ну!

— Верно говорит!

— Так и будет!

Я слушал, как бойцы первого отделения обещают держаться друг друга. Защищать друг друга, чтобы ни случилось, и перед лицом любого, кто попытается им навредить.

Слушал и понимал, что Таран вчера вечером просил у меня совершенно противоположного — не сопротивляться. Просил принять эти новые изменения, которые придут вместе с новым начальником. Ведь он считал. Нет, он «знал», что, что бы ни случилось, все будет делаться «на благо».

А еще я понимал, что Мартынов, старший сержант, что вчера покинул заставу, завещал своим бойцам совсем другое. Он завещал им защищать друг друга, несмотря ни на что. Понимал, что бойцы, доказавшие это единство делом уже давно, сегодня подкрепили свои намерения еще и словом. Понимал, как капитально противоречат друг другу последние заветы старшего лейтенанта Тарана и старшего сержанта Мартынова.

«Шамабад вновь ждут сложные времена», — подумалось мне.

Ведь раньше, что бы ни случилось, Шамабад оставался единым перед лицом трудностей и опасности. А сейчас, казалось мне, что станет он разделяться. Разделяться внутри себя.

А это всегда самое страшное, когда дом внутри себя разделяется.

«Ничего, сдюжу, — промелькнула у меня в голове мысль. — Сдюжу, потому что знаю, какую сторону мне надлежит принять. Знаю, что делать, чтобы дом наш устоял».