Пограничник. Том 8: Операция "Ловец Теней"

Глава 7

— Ну вот, теперь еще и танкисты с заставы сматываются, — пробубнил Вася Уткин тихо, — сидели тут полгода, и вдруг внезапно все.

Я не ответил ему сразу.

Мы шли по темному коридору заставы. Завернув, стали спускаться по лестнице вниз, в подвал, где располагалась сушилка.

Тем же вечером, после боевого расчета, мы с Уткиным направились на «сходку», куда приглашал нас Матузный.

Признаюсь, мне было интересно. Интересно, кто же именно из пограничников решил устроить это тайное собрание.

Я подозревал, что Лазарев намеренно разрешил пограничникам собраться в укромном месте и строить определенные планы. Не нужно семи пядей во лбу, чтобы разыскать и разогнать бойцов, устроивших в сушилке свою «партизанскую» штаб-квартиру.

Если бы подобное случилось при Таране, уже через пять минут он, в компании Черепанова, пендалями выгонял бы погранцов вон из подвала. А потом устроил бы нам какой-нибудь марш-бросок в «условиях химической опасности».

Да только Лазарев ничего подобного не делал. Даже не предпринимал. И чуйка подсказывала мне — это было нарочно.

С утра, за день службы, я много думал обо всей этой ситуации. Сопоставлял все, что узнал.

И что же мы имели?

Два непонятных офицера без документов. Как потом говорил Таран, они «поторопились» осмотреть участок и поперлись на границу без разрешений начальника. Да еще они, эти офицеры, под определенным покровительством начальства отряда, раз уж их приказано было отпустить.

Далее — постановка обоих на важные должности на заставе. Затем — провокация нового начальника, повлекшая за собой, по сути, раскол между личным составом и офицерами. А теперь еще и ослабление заставы посредством отзыва усиления.

В эту же «кашу» приплетаем еще и «странных сержантов», держащихся особняком. Да и, если вспомнить, у них с офицерами нормальные отношения.

Собрав все это в кучу, приправив намеками самого Тарана, я решил — Шамабад стал центром какой-то странной деятельности. Деятельности намеренной и, на первый взгляд, совершенно вредной.

«Все, что не делается, все во благо» — этот смысл слов Тарана не покидал моей головы. Всегда держал я в уме те его слова.

А еще тот странный набор терминов, что он мне выдал: ловушка, Шамабад, компас, камень, призрак, пересмешник.

Тут мне все было очевидно — то что происходит, как-то связано с Призраками Пянджа и пересмешником. Вот только методы… Методы вызывали вопросы.

— А ты что по этому поводу думаешь, а, Саша? — спросил меня Уткин, когда мы подошли к дверям сушилки.

Его низковатый басок вырвал меня из размышлений. Я обернулся.

— А что тут думать? Сейчас и посмотрим.

С этими словами я постучал в дверь сушилки.

Некоторое время ответа никакого не следовало. Потом суровый низкий голос, принадлежавший, по всей видимости, одному из наших радистов Максу Мухину, спросил:

— Кто?

— Ясень три, — ответил я нехитрым отзывом.

Потом за дверью снова повисла тишина. Щелкнула щеколда. Дверь приоткрылась, и в проеме и правда появилось суровое лицо Мухина.

— А, Сашка? А мы вас ждали. Кто там с тобой? Уткин. Так. Понятно. Ну проходите.

Мухин распахнул дверь. Уставился на лестницу, чтобы посмотреть, нет ли за нами «хвоста».

Ну точно, шпионский триллер какой-то, не иначе…

Когда мы вошли, в сушилку уже набилось не меньше пятнадцати человек. Все они были молчаливыми и сосредоточенными. Почти все курили, и от этого под потолком сушилки висело дымное марево. Тяга вытяжки уже не справлялась.

Впрочем, когда парни увидели, что мы «свои», то стали потихоньку возобновлять свой спор. В сушилке поднялся галдеж.

— Никого больше не будет? — спросил тем временем Мухин.

— Да не. Я больше никому и не говорил, — отозвался Матузный, сидевший в уголке.

Парни расселись по низким лавкам у стен и будто бы разделились на три лагеря. В первом оказались Матузный, младший сержант Гамгадзе, тоже радист, ефрейтор Умурзаков, ну и сержант Мухин тоже к ним подсел. Эта пятерка расселась справа.

Слева сидели четверо: Нарыв, Солодов, Алим Канджиев и Костя Филимонов. Последний был сержантом и встал на мою прошлую должность — должность старшего вожатого служебных собак.

И эти две группки снова возобновили свой спор.

А вот третья, наиболее многочисленная, — просто слушала их. Слушала молча и не перебивала.

Я быстро смекнул, что тут происходит. Среди пограничников выделились две группы с разными убеждениями относительно происходящего и того, как стоит действовать.

— Я говорю, нужно подляны! Подляны нужно! — говорил Матузный мерзковатым тоном. — Так и сживем с заставы эту падлу!

— Какие подляны, акстись⁈ — возражал ему Нарыв. — Если уж противодействовать, то по закону! Нужно по линии политотдела идти. Написать жалобу, чтоб все как надо!

— Да слить бензин с Шишиги, пускай побегает, поищет, — рассмеялся Умурзаков.

— Ну, почти половина всего личного состава, — улыбнулся я, пока остальные спорили, — неплохо.

— К нам потихоньку новые люди приходят, — похвастался Мухин. — Вот сегодня вы вдвоем пришли. Завтра, видать, еще кого притащим. Настроения у парней однозначные. Ну и мы не торопимся всех сразу вовлекать. Ну, чтоб Лазарев быстро нас не раскусил.

«Кажется мне, он уже о вас догадывается, — подумал я, — да только с нами играет».

— Ну, падайте, где место найдете, — сказал Мухин, а потом пошел к правой лавке, пихнул в плечо Умурзакова.

Тот подвинулся. Дал Мухину место сесть.

Мы с Уткиным потеснили парней. Уселись, куда пришлось. Я принялся и дальше слушать спор.

Он, тем временем, становился все ожесточеннее, а голоса погранцов — громче.

— Жалобы ваши ничего не дадут, Слава Генацвале, — покачал головой Гамгадзе, — ты что, не знаешь, как это бывает?

— Ну и как же? — на выручку Нарыву пришел Костя Филимонов.

— Долго, Костя, долго! — ответил ему Гамгадзе.

— Вот, они так уже битый час, — шепнул мне Малюга, который явно не стремился вовлекаться в весь этот спор.

— О чем спорят-то? — потянулся к нему Уткин.

— Да о чем… — Малюга вздохнул. — Одни хотят саботировать приказы Лазарева. Другие — пойти по официальной линии, жалобы на него писать.

— А ты что думаешь? — ухмыльнулся я Малюге.

Тот вздохнул.

— Да я не знаю… Мне что-то не то, не другое не по душе. Одно — мутное какое-то дело. Другое — бессмысленное. Так я считаю.

— Ребята, — говорил тем временем Алим, стараясь пересилить всеобщий рокот, — вы же понимаете, как это непорядочно будет? Это ж вся служба, вся работа на заставе — псу под хвост.

— Работа на заставе и так псу под хвост идет! — яростно ответил ему Матузный. — И так и будет, пока этот жлоб тут командует!

Я слушал их спор недолго, а он, к слову, все не унимался и ходил по кругу. И в общем-то, показался мне бестолковым. Но кое-что интересное для себя я подметил — напор Матузного.

Пусть остальные его «соратники» тоже отличались рвением, но он превосходил всех. Спорил яростнее остальных, кидался на любые аргументы, которые приводили Нарыв и его группка.

— А тут таких много, — продолжал Малюга.

— Каких? — спросил я с интересом.

— Растерянных. Парни недовольны, но что делать — не знают. Я, вот, тоже не знаю.

— Понятно, — сказал я, а потом хлопнул себя по бедрам и встал. Обратился к остальным: — Так, братцы, тихо.

Спор, казалось, и не думал прекращаться. Пограничники так увлеклись, что совершенно меня не слышали. Тогда я закатил глаза и рявкнул:

— Тихо, я говорю!

Некоторые из спорщиков аж вздрогнули. Беспорядочный галдеж тут же затих. Я почувствовал на себе взгляды окружающих — заинтересованные, удивленные, а еще — недовольные.

— Так, значит, с решением вы, как с Лазаревым быть, я смотрю, подкачали.

— Как это, подкачали? — удивился Мухин.

— Так. Не можете к общему знаменателю прийти.

Тут со всех сторон, и от «саботажников», и от «официальщиков», как я окрестил для себя эти две группы, стали лететь недовольные выкрики.

— А чем это тебе не нравится, чего мы предлагаем?

— У тебя, Сашка, другие идеи есть? У меня вот нету!

— Надо, все ж, жалобу. Так правильнее всего будет.

— Послушайте, — поднял я две руки, но рокот остановился не сразу, — послушайте, я говорю. Тихо!

Не сразу, но я все же смог утихомирить погранцов.

— Значит, слушайте, — продолжил я, когда крики и рокот наконец стихли, — как известно: «критикуешь — предлагай». И я могу и покритиковать, и предложить. Ну как, готовы выслушать?

Сначала несмело, но потом все активнее со всех сторон понеслись одобрительные выкрики: давай, мол, говори.

— Значит, слушайте, что я думаю, — начал я. — С одной стороны, тут есть те, кто хочет дискредитировать Лазарева неподчинением. А также чинить мелкие неурядицы, чтоб подчеркнуть, что с обязанностями своими он справляется плохо. Так?

— Так точно! — крикнул Матузный.

— Ну.

— Так и думаем!

— Да только, — продолжил я, — только забываете вы, что в таком случае, можете подорвать боеспособность всей заставы. Способность ее выполнять свое прямое предназначение — охрану границы.

— Так она и сейчас уже подорвана! — возмутился Матузный. — Уже все идет через хрен собачий!

— Подорвана, говоришь? — улыбнулся я. — А ты что, в наряды не ходишь? Границу не меряешь шагами? Лазарев вторые сутки как начальник заставы, и по-твоему все прахом уже?

«Саботажники» притихли. Принялись переглядываться. Вдруг Матузный снова подал голос:

— Ну, может быть, еще не прахом, но скоро точно будет!

— Обязательно будет, — согласился я, — если с Шишиги бензин слить, как тут кто-то предлагал, а тревожке надо будет на выезд.

Умурзаков, предложивший слить бензин, стыдливо опустил глаза.

— Ну вот! Саша дело говорит! — встал Нарыв. — Я ж говорю — надо жалобу написать! Надо по официальному каналу идти, чтоб все было как надо! Да, Саша?

— По официальному, через полит отдел — долго, — покачал я головой. — А еще, неэффективно. Или все забыли, как Лазарева с Вакулиным сам начальник отряда покрывал?

Нарыв удивленно округлил глаза. А потом медленно, аккуратно сел на место.

В сушилке повисла тишина. Густая, душная, она душила, сдавливала горло.

Все, кто тут был, уставились на меня.

— И чего ж ты предлагаешь? — решился спросить Мухин. — А? Сашка?

Я вздохнул, прочистил горло и офицерским тоном начал:

— Подлянки — детский сад. Лазарев ждет этого. Это повод кого-то сгноить на губе или отправить на самый гиблый участок. Он выставит нас смутьянами перед отрядом. Мы потеряем моральное превосходство и единство.

Пограничники слушали, не перебивая. Казалось, внимали каждому слову. Наученные армией, они подсознательно почувствовали лидера. А мне это и было нужно.

— Да и второй вариант не лучше, — продолжал я. — Как я уже сказал, Давыдов уже покрыл Лазарева раз, когда мы их задержали. Да и политотдел — гиблое дело. Вакулин там теперь свой. Документ утонет, а Лазарев узнает и будет мстить нам точечно. В общем, это долго и ненадежно.

Я сделал намеренную паузу. Обвел всех присутствующих взглядом. А потом заговорил:

— Есть третий путь. Наблюдать. Фиксировать. Анализировать. Лазарев и Вакулин что-то затевают. Я думаю — это не просто вредный начальник. Нам нужно понять, чего именно они хотят добиться. Тогда мы ударим наверняка, зная их слабое место. А пока — внешне безупречная служба. Никаких глупостей. Помните: Шамабад — это мы. Не дадим им нас расколоть. Возьмем все в свои руки. Ведь мы не мелкие хулиганы. Мы не жалобщики и сутяжники. Мы — пограничники. Так давайте и действовать, как пограничники.

Погранцы молчали. Смотрели на меня широко раскрыв глаза. Все сработало, как я и ожидал. Оставалось сделать последний шаг:

— И сейчас я расскажу вам, братцы, — продолжил я, — как мы с вами будем действовать.

«Совещание» в сушилке закончилось через пятнадцать минут после моего прихода. Пограничники, по одному, по двое, принялись расходиться. Ну, чтобы внимания не привлекать.

Когда мы с Уткиным, Нарывом и Канджиевым поднимались по лестнице, нас вдруг догнал Матузный.

— Слушай, Саша, — начал он с улыбкой, — ну ты, конечно, дал. Я знал, что ты балакать умеешь как надо. Но речь ты толкнул такую, что любой депутат на партсобрании позавидует.

Алим с Нарывом переглянулись. Вася вопросительно приподнял бровь. Я молчал.

— Слушай, а что делать-то будем, когда… — Матузный заговорщически втянул голову в плечи и зыркнул на выход в коридор. Продолжил: — Когда соберем информацию?

— А вот когда соберем, — сказал я, — тогда и решим.

Матузный задумался. Покивал.

— Разумно. Ну лады. Давайте, пойду я, пока Черепанов не просек, что мы тут кучкуемся. Да и наряд у меня скоро. Так что — бывайте!

Когда Матузный обогнал нас и исчез в коридоре, я притормозил остальных:

— Братцы. Есть дело.

Все трое: Алим, Уткин и Нарыв переглянулись. Потом с интересом и некоторым замешательством уставились на меня.

— Слушайте сюда, — я приблизился, положил Уткину и Нарыву руки на плечи. Тогда все вчетвером мы образовали кружок. — Надо бы нам кое за кем тоже проследить.

— За кем это? — удивился Уткин.

— А вот слушай, — я обернулся, глянул, не идет ли кто следом. Никто не шел. — Сейчас все расскажу…

— Значит, что мы имеем? — сказал я и глянул сначала на Матузного, а потом на Нарыва. — Давайте сложим все, что мы узнали.

С момента того самого нашего «совещания» в сушилке прошло семь дней. На протяжении этого времени пограничники больше не собирались. Только несли службу.

И стоит отдать должное — несли справно. Хотя и условия этой службы существенно изменились.

Сегодня, после боевого расчета, я все же позвал парней в сушилку. Но позвал далеко не всех. Нас было шесть человек. Кроме меня пришли еще Нарыв, Матузный, Уткин, Канджиев и Малюга.

— Саша, а ты ж говорил, что что-то придумал, а? — спросил Матузный нетерпеливо. — Сказал…

— Придумал. Но не гони коней, — покачал я головой, а потом подался вперед, оперся о свои колени.

Остальные уселись на лавку рядом или передо мной. Слушали. Ждали.

— Значит, перво-наперво — наряды, — начал я. — Последние четыре дня почти по всему участку мы больше чем в двоем не ходим. Укрупненных нарядов на границу почти не отпускают.

— Но они ж все-таки бывают, не? — удивленно округлил глаза Матузный.

— Бывают, — кивнул Канджиев. — Я, как ты, Саша, и просил, старался запомнить, кто укрупненными нарядами в последнее время ходил. И куда ходил. У меня вот…

Оберегая заживающую руку в гипсе, Алим привстал, достал свернутый тетрадный лист. Стал с трудом его разворачивать, показывая остальным свой корявенький почерк.

— Так, — начал он. — Вчера укрупненный был на правом фланге. Ушли вчетвером. Старшим был Барсуков. Позавчера — Левый фланг у красных камней. Пять человек, рабочая группа, их комнех наш новый вел.

— Под предлогом проверки системы, — вспомнил я. — Да только они с собой групповое оружие брали. Пулемет. Точно не рабочая группа — а настоящая засада.

— Да и проблем с системой в тех местах не было, — сказал Нарыв, — все девять сработок отработали нормально. Я был на пяти.

— И до этого, в среду, — продолжал Алим, вчитываясь в свои записи, — у Белой скалы снова укрупненный. Снова Барсуков старшим ходил. Брали пулемет.

— А! В субботу еще засада была! — вспомнил Нарыв. — Укрупненная. Черепанов вел, но Барсукова все равно в наряд засунули. И застава — вхолостую.

Я задумался. Забавно, но меня в последнее время ставили на участки подальше: то у моста часовым, то у Угры дозором ходить. На два дня уходили мы на Бидо конными. Вчетвером. Все было ясно — Лазарев старается держать меня подальше. Чтоб не отсвечивал.

— Видите закономерность? — спросил я.

— Да, — кивнул Нарыв сурово. — Почти по всему участку ослабили наряды. Но вокруг определенных мест — у Белой скалы и Красных камней — наряды укрупненные. Еще у Волчьего камня усиленным ходят.

— Я был в трех таких, — сказал Малюга, — во всех нам предписали передвигаться строго с соблюдением маскировки.

— Угу… — покивал я. — Почти везде надзор за границей оставили, но именно в этих местах шуруют как надо. Так…

У меня уже были определенные мысли относительно того, что же происходит на заставе. И я почти уверен — мысли эти верные. Лазарев с Вакулиным пришли на заставу не просто так. Они ждут здесь Призраков Пянджа. Ждут, потому что, как мне рассказывал Марджара на Бидо, призраки считают, что капсула, которую спрятал когда-то в Бане Абади, все еще тут, на Шамабаде.

Вот только… Вот только остается вопрос — зачем ослаблять всю охрану границы? Зачем идти на такой рискованный шаг и ставить под удар и без того рискующих пограничников? Ведь «Призраки» и сами прекрасно лезут на нашу территорию. Мы уже пресекли два их проникновения. И я думаю — будут еще.

В общем и целом — методы офицеров казались мне неправильными. Рискованными. Но к этому моменту я ясно понимал — раз они считают именно такие методы оправданными, значит, тому есть причина.

И теперь я должен ее узнать. Ведь рисковать парнями, рисковать Шамабадом только потому, что кто-то решил пойти по легкому пути такой ценой, я не могу. И не стану.

Ну ничего. У меня был план, как можно привлечь внимание Лазарева и Вакулина. Как получить рычаг давления против них.

— Ну, хорошо, узнали мы, как они работают, — сказал Матузный, — ничего хорошего. Ослабление по всему участку. А теперь что? Как работать будем? Какая у тебя идея, Саша, и зачем мы время тянули?

— Идея простая, — пожал я плечами. — Дискредитация.

Малюга с Нарывом и Алимом изобразили удивление. Переглянулись. Вася сидел напротив меня с каменным лицом.

— Дискредитация? — спросил Нарыв. — Это как?

— Смотрите, — начал я, — завтра в четыре утра мне в дозор, на правый фланг. Идем вдвоем с Петренко. В тех местах брод. Пярдж можно перейти совсем легко. План такой — мы с Петренко организуем ложную сработку. Стрельбой и ракетой имитируем нападение на наряд.

Все слушали внимательно. Только Малюга с Матузным переглянулись.

— Дальше — бой и ранение. Все будет выглядеть так, будто на наряд напали душманы. Наряд принял бой, но один из бойцов потерял боеспособность.

— Значит… — Нарыв нахмурился, — ты хочешь таким образом сделать вид что…

— Что методы, которыми работает Лазарев, опасны и неэффективны. Что он непонятно по какой причине ослабил наряды на границе, тем самым усилив риск нападения со стороны духов.

— Если все получится, — Матузный разулыбался, — будет скандал! Начальник заставы ослабил охрану, и тут на тебе! Сразу весь отряд на ушах будет!

— Да, — я кивнул. — Мы привлечем к себе внимание. А потом…

Глянув на Нарыва, я продолжил:

— А потом уже можно и коллективную жалобу на него подать. Подать всем личным составом. Тут уж в отряде никто не отвертится. Придется принимать меры.

— Гениально… — Матузный аж расцвел.

Я строго глянул на Уткина. Тот вспохватился.

— А… А что ты говорил про ранение? — спросил он.

— Ранение должно быть настоящим, — улыбнулся я, — и убедительным. Возможно, даже тяжелым.

— Самострел? — нахмурился Матузный.

— Если Артем не согласится стрелять, то да, — кивнул я. — Придется мне себя подстреливать.

Все, кроме Уткина и Матузного, нахмурились. Последний просто сиял от какого-то странного возбуждения.

— У меня после операции с каскадовцами осталось три трофейных патрона. От китайских Тип 56, что с наших АК слизаны. Кустарного производства. И пулю, и гильзу на экспертизе от советской легко отличат.

— Вроде как душманы, — покивал Матузный.

— Верно, — я притворно вздохнул, — братцы. Я почему вас собрал? Когда все проверну — из строя меня выбьет на некоторое время. А вы — самые надежные парни для меня. Только вам я могу доверить дальше всю эту ситуацию развивать. Именно на ваши плечи упадет ответственность за то, снимут наше новое начальство или нет.

Все пограничники молчали. Все, кроме Матузного. Тот поторопился ответить:

— Справимся, Саша. Можешь на нас рассчитывать.

— Я знаю, — улыбнулся я, заглянув Матузному в глаза. — И последнее, пока что о нашей задумке никому. Ясно? Мы — могила.

— Ясно! — кивнул Матузный решительно.

— Ну, ясно, — промычал Уткин.

— Ясно. А куда ж деваться? — вздохнул Нарыв.

Малюга промолчал. Только кивнул.

— Ну и хорошо, — сказал я с улыбкой. — Ну лады. Пойдемте. Тебе ж, Слава, скоро в наряд?

— Через двадцать минут, — сказал Нарыв.

Пограничники по одному, по двое принялись выходить из сушилки. Мы с Уткиным остались вдвоем, последними.

— Ну, пойдем теперь мы, — сказал я с улыбкой, — Черепанов теперь за нас. Гонять не будет за сборище. Но если Вакулин или Ковалев увидят — будут вопросы.

— Пойдем, — вздохнул Вася.

Когда мы отправились на выход, Вася, шедший за моей спиной, вдруг окликнул меня:

— Саш?

— М-м-м? — я обернулся.

— Думаешь… Получится?

— Получится, Вася. Обязательно получится.

Ночью я проснулся от того, что в коридоре, тянувшемся между нашими комнатками, зажегся свет. Затем в нем раздались звуки тяжелых офицерских шагов.

Когда суровые тени появились в проеме комнатки, то свет зажегся и у нас.

Остальные пограничники, кто жил здесь вместе со мной, сонно завертелись, закряхтели. Кто-то принялся разлеплять глаза.

— Старший сержант Селихов, — сказал Лазарев на удивление холодным голосом, которого раньше за ним не замечалось. — Встать.

Я уставился в проем. Их было пятеро. Лазарев стоял первым. По правое и левое плечо у него застыли Вакулин и совершенно растерянный Ковалев. А за ними, уже в коридоре, я смог разглядеть лица Соколова и Барсукова.

— Я сказал, встать, — повторил Лазарев почти безэмоционально.

От его голоса аж повскакивали остальные пограничники. Матузный зашевелился, поднялся на своей кровати. Подорвался и Гамгадзе. Солодов принялся сонно тереть глаза.

Я медленно стянул с себя одеяло. Нарочито неторопливо встал и даже не стал принимать стойку «смирно». Только заглянул в глаза Лазареву.

Тот приблизился.

— Значит, решили устроить провокацию на границе, да, Селихов? — сказал он сурово, глядя мне в глаза.

Взгляд Лазарева изменился. Казалось, будто на меня смотрел другой человек. В глазах его не было больше злобы. Только усталая раздраженность.

Это меня не удивило.

— Чего молчите? — спросил он.

— А чего мне говорить?

Лазарев нахмурился. Подался ко мне и проговорил тихо:

— Меня о тебе предупреждали, но я даже и не думал, что ты станешь такой занозой в заднице.

Я не ответил. Тогда Лазарев вздохнул.

— Ты даже не знаешь, куда лезешь, Селихов. Молчишь? Ну ладно. Тебе же хуже, — Лазарев отстранился, а потом громко сказал: — Старший сержант Селихов. Вы арестованы.

«Попался, — подумал я с ухмылкой, — ты попался, сукин сын».