Орден во всю спину 3

Глава 8

Людвиг Булавкин и Любовь Синявина переглянулись, не в силах скрыть изумления. Когда их притащили сюда пару часов назад, боевые части Потанина ещё возились с каким-то Подопытным. Так неужели весь этот шум связан именно с его поимкой? Любопытство щекотало обоим нервы – что за жуткие эксперименты могли ставить здесь, если даже военные выглядели настороженными?

Но уже через миг их потрясло по-настоящему. По коридору протащили клетку – многослойную, из толстой стали, с армирующими пластинами. Клетка скрежетала по полу, оставляя царапины на камне, и звенела звеньями, словно сама сопротивлялась содержимому. Внутри сидел серый… человек.

Серое тело было испещрено отверстиями от пуль, но крови не было – кожа словно смыкалась сама по себе, зарастая, как глина, вдавленная пальцами. Казалось, мышцы подчинялись чужой, нечеловеческой воле и сами затягивали пробоины в тот миг, как только металл входил в плоть.

Для обычного человека такое было немыслимо – тело не подчиняется разуму до такой степени.

Руки и ноги серой фигуры стягивали массивные цепи. Их звенья поблёскивали матовым блеском, а на некоторых местах металл был деформирован, как будто их пытались разорвать голыми руками.

Людвиг почувствовал, как спина покрылась холодным потом. Звук, который он слышал прошлой ночью, металлический вой и грохот, будто что-то ломало железо… выходит, это был именно он?

И тут же в памяти всплыл изувеченный труп пропавшего – или, точнее, останки, которые нашли утром. Мясо словно вырвано зубами, на костях – следы человеческих укусов. Ему стало дурно. Вчера он не поверил, когда люди уверяли, что это сделал человек. Человек, который жрал плоть как зверь. Но теперь сомнений не осталось.

Отвращение и ужас сжали желудок, будто сдавили его холодной ладонью. Воздух перед глазами заколыхался, и Людвиг согнулся, с трудом удерживая рвотные спазмы.

В животе у него не было ни крошки, и наружу вырвалось лишь кислое месиво желудочного сока, бледно-зелёная желчь. Глаза заслезились, в носу запершило от едкого запаха.

А Владимир Ланский, стоявший чуть поодаль, лишь наблюдал за ним с интересом. Его взгляд не выражал ни сострадания, ни брезгливости – только холодное, цепкое любопытство, как у анатома, разглядывающего редкий экспонат.

Учитель бы сказал, что тут запахло формалином и старыми больницами. Воздух был сухой, как будто его прогоняли сквозь фильтры, и всё равно в нём чувствовался какой-то металлический привкус крови, будто ржавчина на языке. Скрежет цепей и звон тяжёлых замков напоминал о том, что за решёткой сидит вовсе не человек, а что-то иное – серая, жуткая фигура, больше похожая на оживший кошмар.

– Похоже, у тебя есть некоторое понимание этого существа. Ты тоже видел, как он обедает трупом? – с нарочитым спокойствием спросил Владимир Ланский, прищурившись, словно проверял собеседников на прочность.

Любовь Синявина сжала губы в тонкую линию, и по её лицу пробежала дрожь, едва заметная, но выдающая всю внутреннюю борьбу. Голос прозвучал хрипло, будто слова приходилось вытаскивать через сопротивление собственного горла:

– Что это за существо?

– Раз уж мы называем его "Подопытный", то, само собой, это объект для "Опытов", – лениво пояснил Владимир Ланский, словно говорил о стеклянной банке с мышами. – Но не путайте, это создание не имеет ничего общего с нашим Консорциумом Потанина. Оно и ему подобные – плод эпохи, что была до Катаклизма. Мы сами недавно узнали об их существовании.

От этих слов мороз пробежал по коже.

– Его создали до Катаклизма? – Синявина едва не рассмеялась от абсурдности этой мысли, но в её смехе прозвучало больше ужаса, чем недоверия. – Сколько лет прошло? Могут ли они жить так долго? Стой… ты сказал "ему подобные"….

В этот миг она резко оглянулась – и только тогда заметила: вокруг нет ни одного из других серых. Пустота площадки внезапно стала гнетущей, словно небо само прижимались ближе.

Владимир Ланский тем временем рассматривал заключённого так, будто тот был не чудовищем, а интересным экспонатом в музее. Взгляд его блестел холодным любопытством:

– Судя по всему, они недавно сбежали из какой-то исследовательской лаборатории. И даже мне интересно, как им удалось протянуть столько лет. Все они – в сущности, живые образцы.

У Людвига Булавкина внутри всё сжалось. Его желудок выворачивало, и он снова ощутил тот едкий запах собственной рвоты – кислый, горький, почти обжигающий ноздри. "Живые образцы"… так мог сказать только тот, кто привык рассматривать людей, как вещи. Даже если этот серый и не был человеком, сама мысль о таком отношении поднимала тошноту к горлу.

И тут Синявину осенило. Зачем Консорциум Потанина притащился в уральские горы с целыми эшелонами техники, с генераторами, буровыми установками, сотнями рабочих? Они искали не руду, не нефть и даже не старые бункеры. Они вырывали из каменной гробницы лабораторию, где этих чудовищ держали взаперти, словно ядовитых змей в стеклянных банках.

И если на поверхности оказался хотя бы один – значит, за стенами подземелий их было больше. Гораздо больше. Вот почему солдаты Потанина не стали геройствовать при первом контакте – они сразу запросили помощь. Страх был прост и понятен: серые могли расползтись по округе, как крысы.

– Сколько подопытных вы встретили? И сколько своих потеряли, пока этого взяли? – голос Владимира Ланского был ровным, но в нём слышалась настойчивость хирурга, которому нужна точная цифра крови и костей.

– Только этот, – отозвался офицер, хрипловатый от усталости. – Мы подняли пять взводов... трое погибли, ещё тринадцать ранены.

Владимир Ланский слегка качнул головой, будто эти цифры показались ему чем-то будничным, как если бы речь шла о списании оборудования со склада.

– Достаточно захватить одного из этих подопытных. В будущем, если столкнетесь с ними, неважно – живыми или мертвыми. Уничтожайте всех без раздумий. Не нужно множить число жертв с нашей стороны.

– Так точно, – коротко отчеканил офицер боевых войск консорциума, его голос прозвучал глухо, будто через железо каски.

Любовь Синявина и Людвиг Булавкин видели воочию: существо в клетке вовсе не было мертвым. Его грудная клетка тяжело и неравномерно поднималась и опускалась, воздух с хрипом рвался сквозь пересохшее горло. Даже сквозь решетку тянуло странным запахом – смесью сырости, застарелой крови и чего-то химического, едкого, словно от старых реактивов.

Но Любовь всё равно сомневалась.

– Прошло ведь уже больше столетия со времени Катаклизма, – проговорила она негромко, нахмурившись. – Как же они до сих пор живы?

В этом и заключалась самая пугающая загадка. Человеческая жизнь редко дотягивала до девяноста, а уж больше ста лет – почти чудо. Если эти подопытные действительно появились ещё до Катаклизма, то как могли дожить до сегодняшнего дня в какой-то подземной лаборатории? Это не укладывалось ни в одно рациональное объяснение.

Даже если представить, что их век искусственно продлили… чем они питались? Кто приносил им еду в заброшенных коридорах, засыпанных временем?

Владимир Ланский стоял перед клеткой, и уголки его губ кривились в странной усмешке.

– Разве я их поймал не для того, чтобы узнать этот самый секрет? – сказал он тоном лектора, словно беседовал не с людьми, а с пустотой. – Смотрите: многоклеточные организмы, такие как мы, люди, живут за счёт деления клеток. Казалось бы, процесс должен быть бесконечным: раз делится однажды, значит может делиться и второй, и третий раз. Но в организме человека клетки способны делиться лишь около пятидесяти раз. Потом наступает предел. После этого начинается старение, увядание, и, в конце концов, смерть.

В клетке зазвучал глухой рык, будто существо реагировало на каждое слово. Ланский не обратил внимания, лишь наклонился ближе, в его глазах блеснул азарт исследователя.

– Я подозреваю, что в той лаборатории нашли способ заставить клетки делиться бесконечно. Отсюда – безумный метаболизм и увеличенная продолжительность жизни. Но, как водится, они не учли цену за это.

Он бросил короткий взгляд на исковерканное тело в клетке. Существо походило на человека лишь отдалённо: длинные конечности, неестественно напряжённые мышцы, глаза – пустые и мутные, лишённые сознательного света.

– Умом они уже давно перестали быть людьми, – продолжил Ланский. – Интеллект деградировал, как у дикого зверя. Но силы и ловкости в них больше, чем в любом животном. Сравниться с ними не способен ни тигр, ни медведь.

Воздух в помещении словно сгущался, вибрировал от присутствия этой твари. В углу капала вода, гулко ударяясь о ржавую решётку слива.

– Дикие звери хоть подчиняются порядку природы, – как говаривал когда-то Косой, – а эти? У них нет никакого порядка. Они все разные.

В этот миг существо, облитое потом и кровью, дернулось. Четыре или пять пуль торчали из его тела, но оно не сдавалось. Оно сжалось в клубок, а потом всей массой бросилось на прутья клетки. Металл скрежетнул, воздух наполнился оглушительным звоном. Казалось, вот-вот сталь лопнет, но решётка лишь слегка выгнулась и устояла.

Консорциум явно не жалел ресурсов на изготовление этой клетки.

Существо отпрянуло и замерло, словно поняло бесполезность попыток. Его взгляд метнулся к кинжалу в руке Ланского.

Любовь Синявина заметила, что Владимир не шелохнулся – ни один мускул на его лице не дрогнул, когда чудовище швырялось о решётку. Он оставался абсолютно спокоен.

Неожиданно он вынул магазин из пистолета, сам пистолет лениво перекинул внутрь клетки, словно подбросил игрушку собаке.

Тварь бросилась на оружие и с такой силой сомкнула челюсти, что металл жалобно хрустнул и рассыпался, как сухарь. Запах горелой смазки и железа ударил в нос.

В тишине послышалось тяжёлое дыхание – человеческое и звериное вперемешку.

Ланский и Подопытный уставились друг на друга сквозь прутья клетки. В воздухе повисло напряжение – глухое, вязкое, почти ощутимое на вкус. Потом Владимир вдруг тихо, но отчётливо произнёс:

– Запишите его реакцию. Зубы субъекта явно упрочнены, структура эмали и кости изменилась – они стали твёрже обычного. Зрачки заметно сузились, в поведении прослеживается устойчивая привычка передвигаться ползком. Это существо уже нельзя причислять к категории людей. С высокой долей вероятности – перед нами результат генетической модификации. Лаборатория, в которой он был найден, подозревается в том, что до Катаклизма служила секретным полигоном компании "Дерипаски".

Один из бойцов рядом, не теряя времени, вытащил блокнот и шариковую ручку. Металл пружины щёлкнул, раздавшись резко в давящей тишине. Он склонился над страницей и быстрыми, нервными штрихами начал заносить каждое слово Ланского. Чернила скрипели о бумагу, будто подчёркивали значимость момента.

Любовь Синявина и Людвиг Булавкин переглянулись – глаза у обоих округлились от изумления. Они явно не знали, как реагировать на услышанное. А вот остальные, напротив, не проявили и капли удивления: лица спокойные, равнодушные, будто подобные открытия для них давно стали частью обыденности. Было такое чувство, что они привыкли к хладнокровному, почти бесстрастному тону Владимира Ланского, когда он говорил о живых существах, словно о бездушных экспонатах.

Любовь Синявина неожиданно уловила странное ощущение: стоящий за пределами клетки Владимир Ланский, спокойный, собранный, казался ей куда более жутким и опасным, чем сам Подопытный, корчившийся внутри решётки. В его холодном взгляде и ровном голосе было что-то такое, от чего по коже пробегал озноб – как будто перед ней стоял не человек, а бездушный механизм.

И вдруг она поймала себя на мысли: "Причём тут вообще компания Дерипаска?.. Какая связь?"

– Ослепите его, – негромко, но властно приказал Ланский.

Тонкая рука фонарщика дрогнула, лампа с треском включилась. Луч белого, резкого света ударил прямо в лицо Подопытного. Существо зашипело, как загнанный зверь, и резко прижало руки к глазам, корчась и пытаясь отвернуться от жгучего сияния. Запах пота и сырой, звериной вони, исходивший от него, мгновенно усилился, смешавшись с резким запахом озона от лампы.

Ланский склонил голову набок, будто изучая поведение насекомого под микроскопом, и задумчиво произнёс:

– Они явно боятся света…. Тогда почему этот вышел днём?

Он на миг замолчал, словно в уме перебирал варианты, и полушёпотом добавил, глядя на свои ладони:

– Возможно, они начали эволюционировать…. Или… их привлекло что-то особенное, настолько важное, что оно заставило выйти даже при солнечном свете.

Рядом, не выдавая ни эмоции, словно это был будничный разговор о погоде, раздался спокойный голос:

– Есть две версии, почему они шарахаются от света. Первая – прежняя человеческая личность не в силах смириться с новым "я". Вторая – в их генетику могли внедрить поведенческие программы от ночных животных.

Лампа жужжала, пылинки в луче плавали в воздухе, будто крошечные насекомые. Подопытный дёргался всё слабее, тяжело дыша и прижимая скрюченные пальцы к лицу.

– Ладно, сейчас это не имеет большого значения, – Ланский кивнул и отступил на шаг, даже не взглянув больше на существо. – Свяжись по рации с Семёном. Спроси, нашёл ли он уже тех троих. Думаю, пока мы возились с поимкой Подопытного, они успели проникнуть в нашу зону действий.

Его голос был холоден, как лёд, и от этого холодка в груди Синявиной вновь сжалось тревожное предчувствие.

Владимиру Ланскому удалось вычислить момент, когда Ярослав Косой и его спутники проскочили мимо перекрытого ими периметра. Он был одержим мыслью выследить эту троицу – слишком уж хотелось понять, не они ли стали причиной того, что Подопытные вдруг начали вылезать среди бела дня. Всё сходилось: либо их появление совпало случайно, либо именно эти люди привлекли к себе внимание тварей чем-то необычным.

***

Косой же в это момент бродил по опустевшему торговому центру, некогда шумному и яркому. Стеклянные галереи, сверкающие витрины, детский смех и запах кофе – всё это было теперь лишь призраком прошлого. Здание, построенное на совесть, каким-то чудом выдержало удары землетрясений и не сложилось, как карточный домик. Но внутри всё было иначе – разруха царила безраздельно.

Навесные потолки обвалились целыми пластами, серые обломки висели клочьями, словно рваная ткань. Пол был завален досками и обломками гипсокартона, на грязных столах и стойках лежал плотный слой пыли толщиной с палец. Стоило провести по нему рукой – и в воздух взвивались облака, щекоча нос и заставляя кашлять. Пахло сыростью, плесенью и временем – тем самым густым запахом, от которого внутри становится пусто и тоскливо.

В этом царстве запустения Ярослав естественно быстро приметил витрину ювелирного магазина. Когда-то она, наверное, сияла огнями, притягивая жадные взгляды покупателей, а теперь выглядела как гробница забытых сокровищ. Украшения потускнели: серебро покрылось чёрным налётом, словно угольная корка. Стоило разломить изделие пополам – и в трещине на миг проглядывала настоящая, холодная серебристая искра, напоминавшая о прошлом блеске.

Золото сохранилось лучше, но и оно изменилось. Его поверхность покрыли красноватые пятна – следы долгого соседства с железными балками из рухнувшего потолка. Лишь присмотревшись, Ярослав понял: это ржавчина, въевшаяся в металл, но сама ценность золота от этого ничуть не уменьшилась.

Серебро его мало интересовало – в новые времена оно ничего не стоило. Нужно было думать о вещах, которые смогут обеспечить выживание и свободу. А золото оставалось золотом всегда.

Он понимал, что унести может не так уж много. Его личное пространство для хранения не безгранично – и потому каждый грамм имел значение. Но сейчас он впервые почувствовал настоящее облегчение: в этих кучах золота было столько богатства, что им с Лёшкой и Лариской хватит на десятилетия безбедной жизни.

Украшений здесь было море: браслеты, ожерелья, кольца. Чтобы сэкономить место, сначала Ярослав хотел взять по горсти украшений и сжимать их в кулаке, превращая в бесформенные золотые комки. Но потом смякинил, что как украшения их продать проще и дороже. Да и если уж приспичит, переплавить потом в слитки, а сейчас лучше не задерживаться и просто собирать. Золото здесь было обычное белое розовое и даже зелёное и синее. Последние два у него вызывали сомнения, что их будет легко так продать, как золото.

Это он помнил, что такое было, а вот чтобы сейчас, кто-то в этом мире… сильно сомнительно. Да что там, белое и розовое-то будет сложно реализовать. Да ещё и учитывая, что много ювелики было с драгоценными камнями, а вот серебро наверняка с фианитами, что только добавляло нежелание заниматься и им. Не выковыривать же эти фальшивки сейчас, ей богу. Собрав новую горсть, он переносил добычу в своё хранилище – туда, где золото лежало, словно в чреве дворца.

Потом попалось платина и встал вопрос, а брать ли его, вообще. Вряд ли сейчас кто его воспринимал как драгоценный металл и не получилось бы как в средние века с фальшивым серебром у испанцев. А потом подував, решил, а нехай будет. Привычного золота было не так и много, чтобы забить полностью даже собачью будку внутреннего пространства. Так чего пропадать добру. По тому же принципу он собрал не только золотые монеты, но и серебряные, сохранившиеся гораздо лучше ювелирных изделий из этого же материала. Да, сбыть их скорее всего не удастся, но ему они грели душу, так что в итоге весь доступный объём он забил полностью.

Пальцы у него неприятно ломило от усилия, кожа пахла металлом, а в ушах звенел сухой хруст украшений. Но это было приятное ощущение – оно значило, что он уже сделал шаг к новой, богатой и безопасной жизни.

И тут обнаружилось несколько небольших золотых слитка. Ну вот скажите на милость, как такое бросить? Правильно, никак! Но и лезть в хранилище было откровенно не охота, чтобы освобождать там место, для новых богатств. Не потому что считал, что всё, хватит, просто забил его так, что больше не влезет, а начни ковыряться всё рассыплется и опять надо будет всё укладывать. Прямо дилемма. И оставить нельзя, и забрать непросто. Так что Косой, скрипя зубами, считал это настоящей трагедией. Пришлось снять куртку и завязать в ней тугой узел с увесистыми золотыми слитками, словно в старой походной котомке.

По пути он заметил витрину с алмазами. Камни холодно поблёскивали в разбитом стекле, но для него они выглядели бесполезным мусором. Когда-то, как объяснял учитель, алмазы ценились безумно дорого, хотя их в мире было предостаточно. Просто цены держались искусственно, будто кто-то тянул за невидимые ниточки. Теперь же эти камни никого не прельщали – люди стали ценить еду и воду выше блестящих безделушек. Но он то помнил, да и вообще, просто красиво, так что и здесь остановился, и добавил веса в котомку.

В воздухе торгового центра висел тяжёлый запах пыли и ржавчины. На полу под ногами хрустели осколки стекла и обугленные панели. Вдруг Ярослав уловил чёткие шаги, эхом отдающиеся под высоким куполом здания. Звук был чужим, ритмичным – приближалась военная колонна. Он нахмурился: в город вошли люди Консорциума Потанина.

Ярослав отлично понимал, что теперь они наверняка знают о нём, Проныре и о Лариске. Людвига Булавкина, конечно, уже схватили – и он не удержался, выдал их всех и все их связи, о которых знал. Тварь! Хотя, так-то, это было лишь вопросом времени.

В данный момент Ярослав шёл по опустошённому торговому центру, тяжело прижимая к груди куртку, набитую золотом и алмазами. Его хранилище в дворце уже трещало от переполненности, и выбора не оставалось. Хотя многое с последними находками требовало пересмотра, но это всё потом, когда он окажется в спокойном месте. Вот тогда и пересортирует.

Что там задумали Станислав Хромов и Ярослава Журавлёва, его совершенно не занимало. Они наверняка гонялись за какими-то тайнами сверхов и загадочной эволюции, но Ярославу было плевать. Хоть бы в этом городе снова открыли кабинет рефлексотерапии – вот тогда бы он задумался. Сейчас же в голове у него была одна-единственная мысль: как смыться отсюда с добычей и не потерять при этом ни крохи.

Он уже собрался уходить, но снова услышал марш. Теперь шаги были чётче, дисциплинированней – отзвук сапог множился под перекрытиями, словно стены сами подыгрывали этому строевому ритму. Отряд был совсем рядом. Косой тихо выругался и юркнул обратно в ювелирный магазин.

Очевидно, Людвиг не только проговорился о них, но и успел снабдить врагов деталями. Впрочем, Ярослав ещё не поддался панике. Здание было огромным, запутанным, с бесконечными коридорами и заваленными переходами. Даже если солдаты войдут, найти его с наскоку не получится.

Да и сам город тянулся руинами до самого горизонта. Чтобы прочесать каждый дом, каждой подвал, у Консорциума Потанина ушло бы не меньше десяти дней, а то и все две недели, даже если согнать сюда тысячи бойцов.

На пыльной улице, подгоняя колонну, шёл Семён – командир подразделений Потанина. Шёл уверенно, тяжело ступая по асфальту, так что от гулкого звука шагов у Ярослава зазвенело в ушах. Его бойцы держались настороже: по словам Булавкина, Станислав Хромов и Ярослава Журавлёва были слишком опасными. Особенно Хромов, которого в их документах обозначили как человека с уровнем угрозы С.

Самого Косого они считали куда меньшей проблемой. В их глазах он выглядел обычным беглецом, которому просто повезло родиться с грубой силой и умением быстро сводить людей в могилу. Ну, или минимум, доводить до нервного срыва. Но не более. Они не знали его главного секрета – туза, который он приберёг в рукаве.

Семён, опытный солдат, знал цену любой силе. У него за плечами были бои, где силачей в пылу схватки скашивала очередь автомата за считанные секунды. Он был уверен: если Косой опирается только на мускулы, против стволов у него нет ни малейшего шанса.

Ярослав пригнулся, вжимаясь в тень полуразрушенной стальной стойки. Его плечо слегка задело холодный металл, и он почувствовал, как ржавчина осыпалась на ладонь сухим скрипом. Он затаился, стараясь дышать тише. Здесь, в полумраке, запах пыли и железа был особенно густым, словно сама тьма пыталась спрятать его. Он надеялся, что отряд пройдёт мимо, не заметив спрятавшегося человека с золотом в руках.

Когда Косой заметил взвод солдат под командованием Семёна, медленно шагающих мимо развороченного входа, он впервые за последние минуты позволил себе выдохнуть – хоть и негромко, осторожно, чтобы звук не отразился от голых бетонных стен. На миг показалось, что пронесло.

Но не тут-то было.

Семён, уже скрывшийся за углом соседнего здания вместе с людьми, вдруг резко остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. Его шаги стихли, а затем раздался твёрдый, холодный голос:

– Я не помню, чтобы вещи в этом здании стояли именно так. Здесь кто-то был. И, возможно, всё ещё внутри.

У Ярослава неприятно сжалось в животе, будто туда залили свинца. Он понял, что недооценил врага. Этот командир оказался вовсе не тупым воякой, привыкшим полагаться на силу и оружие. У Семёна была почти чудовищная память – взгляд, что цеплял даже мельчайшие изменения в обстановке.

А ведь Ярослав действовал осторожно. Он почти не трогал чужих вещей: в лучшем случае едва коснулся одного-двух предметов на прилавке, да и то только затем, чтобы отодвинуть мешавшую ему мелочь. Но даже этих незначительных касаний хватило, чтобы внимательный Семён уловил разницу.

И теперь вся охота превращалась в игру в кошки-мышки, где мышь была заперта в клетке из разбитого бетона и железных балок.