Парагвайский вариант. Часть 1

Глава четырнадцатая Карлос Лопес просит прощения у Бонплана, а Солано пишет книгу, призванную заменить веру в богов верой в разум

Эме Жак Александр Бонплан сидел на любимой скамейке, подвешенной меж стволов двух деревьев, которые своими раскидистыми кронами обеспечивали приятную тень в течение всего дня. Он покачивался, глядя на протекающий мимо Уругвай, и курил. Не так давно в Парагвай ездила высокопоставленная делегация из Корриентеса, и один из его хороших знакомых привёз ему сувенир.

Бонплан с удовольствием покосился на афишу с траурной рамкой, в которой крупным шрифтом сообщалось о смерти Супремо и чернелось что-то отдалённо похожее на портрет. Похож он был на Франсию или нет, Бонплан сказать не мог. Ибо за десять лет своего пребывания в Парагвае ни разу диктатора лично не видел.

Эта афиша неизменно поднимала французскому учёному настроение. С привкусом горечи. Десять лет вычеркнуты из полноценной научной жизни по прихоти этого диктатора. Десять лет в отрыве от магистрального потока научной мысли. О нём помнили как о пленнике в экзотической стране, но ему уже не нашлось места в научном мире, когда он стал свободен.

Впрочем, не сказать, что он сидел в яме и питался отбросами. В рамках назначенной ему парагвайской провинции он был свободен и мог заниматься чем угодно. Чем он и пользовался, составляя гербарии, исследуя животный мир и обучая местных гуарани. А параллельно организовал винокуренный завод, где гнал бренди из местного сырья. Основал и наладил лесопилку со столярным цехом. Разбивал плантации и занимался селекцией в меру своего понимания.

А потом его просто выпнули на свободу без извинений и багажа. Его биологическая коллекция так и осталась в Парагвае.

Его звали в Европу, но он не хотел туда ехать. Он чувствовал, что будет там предметом разговоров, далёких от восхищения и уважения. Он считал себя неудачником и не хотел видеть подтверждение этого в глазах тех, кого уважал. Поэтому у него всегда находились отговорки, чтобы никуда не ехать и жить жизнью затворника в крохотном посёлке Санта-Ана на юго-востоке провинции Корриентес.

С ним была его жена-гуарани и дети. Ему было хорошо.

Внезапно лавочка качнулась, и скрипнули верёвки. Бонплан отрешился от своих грёз и взглянул на того, кто помешал его отдыху. Это был кавалерийский офицер лет тридцати на вид. Он улыбнулся и протянул кожаный тубус, перевитый ленточкой с печатью.

— Добрый вечер, месье Бонплан. Консул Парагвая Карлос Антонио Лопес передаёт вам свой поклон и просит прочитать его письмо.

Удивлённый учёный отложил погасшую трубку, принял тубус из рук гостя и достал из него свиток. Текст гласил:

Его Превосходительству, досточтимому сеньору Эмилю Бонплану,

учёному-натуралисту, просветителю и исследователю,

пребывающему в поместье Санта-Ана, провинция Корриентес.

Милостивый государь и глубокоуважаемый друг!

С чувством неоплатного долга и величайшего смирения беру перо, чтобы обратиться к Вам от имени Правительства Парагвая. Да позволено мне будет начать с того, что тяготы прошлого, коими была омрачена Ваша жизнь в пределах нашей страны, остаются для нас источником глубокой скорби и раскаяния.

Запрет на выезд, коий был наложен на Вас вследствие мнительности покойного доктора Франсии, лишение свободы и возможности продолжать свои научные труды — всё это было вопиющей несправедливостью, за которую мы ныне публично приносим извинения. Мы признаём, что годы, проведённые Вами в наших краях под бдительным присмотром, стали пятном на совести нации. И сегодня, в эпоху возрождения и просвещения, мы стремимся исправить эту ошибку перед лицом всего цивилизованного мира.

Правительство Республики Парагвай готово принести публичное покаяние. Мы намерены опубликовать в европейских научных изданиях официальное заявление о признании своей вины, дабы восстановить справедливость и вернуть Ваше имя его законному месту среди тех, кто прославил науку своими трудами.

Но более всего мы желаем предложить Вам возможность стать частью будущего этой земли. Парагвай, некогда закрытый для мировых ветров просвещения, ныне стремится стать очагом науки и образования в Южной Америке. Для этого мы учреждаем в Асунсьоне университет, который должен стать маяком знаний для нашей молодой нации.

И нет человека более достойного, нежели Вы, сеньор Бонплан, чтобы возглавить это великое начинание. Мы просим Вас занять должность ректора университета, предоставляя полную свободу в формировании факультетов, выборе преподавателей и определении научных направлений. Особое внимание будет уделено созданию ботанического сада, оборудованного по последнему слову науки, а также библиотеки, способной удовлетворить запросы самого взыскательного учёного.

Вам будут предоставлены все необходимые средства для осуществления Ваших замыслов: финансирование, административная поддержка, право приглашения учёных из Европы и полная свобода преподавания. Административные тяготы возьмёт на себя Марко Антонио Маис — ныне директор Литературной академии.

Мы понимаем, сколь горьки воспоминания о годах, проведённых Вами в нашем крае. Но позвольте уверить Вас: новый Парагвай, открытый миру и стремящийся к просвещению, достоин того, чтобы Вы дали ему второй шанс. Как некогда иезуиты несли свет в эти земли, так и Вы могли бы стать светочем науки для молодой республики. Ваше имя как основателя нашего университета навсегда останется в истории не только Парагвая, но и всего научного мира.

С глубочайшим уважением и надеждой на Ваш благосклонный ответ,

остаюсь Ваш покорный слуга,

Карлос Антонио Лопес

Консул Республики Парагвай

Писано: 31 июля 1841 года, Асунсьон.

По мере чтения Бонплан всё хуже и хуже различал строки письма. Глаза наполнились предательской влагой, а лист бумаги задрожал в руках. Как он жаждал этого все эти годы. Как он мечтал о том, что ОНИ придут и будут умолять его о прощении. Кто именно «они», Эме Бонплан не знал. Ждать справедливости от Франсии было бесполезно. Но теперь эти ОНИ обрели имя и личность — Лопес.

Бонплан выдохнул, взял себя в руки и неестественно ровным тоном поинтересовался у посланника:

— Вы хотите меня использовать?

— Все мы друг друга используем, — улыбнулся посланник. — Правительству Парагвая нужно ваше имя и фигура для научного прогресса в стране, а вы будете свободны использовать бюджет и организационные возможности государства. Сдаётся мне, что ваша позиция более выигрышная.

— Это не игры! — нервно воскликнул Бонплан. — Мне не нужны выигрыши. Я просто не хочу иметь ничего общего с вашей неблагодарной страной.

— Вы не правы, Эме, — терпеливо и ласково, как ребёнку, объяснял посланник. — Вас помнят и любят. Вам стоит туда съездить, чтобы убедиться в этом. Франсия не был всем Парагваем, и его личная неблагодарность к вам не равна мнению образованной части общества. Разве это предложение — не благодарность?

— Я человек преклонных лет. Моя жизнь теперь течёт спокойно среди полей и растений Корриентеса, где я нашёл покой и возможность продолжать свои скромные исследования. Я практикую медицину среди простых тружеников округи. Мне этого достаточно.

— Ой ли? — усомнился посланник. — Скольким вы можете помочь лично? Сотне? Двум? А медицинский факультет вашего университета будет выпускать сотни врачей ежегодно. И их посредством вы окажете помощь сотням тысяч и миллионам людей. А по поводу растений… Вам и тысячи жизней не хватит, чтобы охватить всё многообразие растительного царства Южной Америки. А вот армия натуралистов под вашими знамёнами сделает это.

Бонплан хрипло рассмеялся, закашлялся и сплюнул горькую от курения слюну.

— Сразу вояку видно. Армия натуралистов, — хихикал он, вытирая слезу. — Натуралист-полковник отдаёт приказ лейтенанту-гербологу и капитану-таксидермисту окружить и описать болото. По-вашему, это так?

Посланник поддержал смех учёного и решил, что момент самый благоприятный для последнего аргумента.

— Вы правы. Я военный. Позвольте представиться. Капитан армии Парагвая Хосе Доминго Лопес. Карлос Лопес — мой старший брат. И я имею поручение довести до вашего сведения ещё одно обещание моего брата, которое он не счёл уместным доверять бумаге.

Бонплан удивлённо воззрился на неожиданно высокопоставленного посланника. Весомость предложения это уже повысило. Но было интересно, что ещё может предложить новый правитель Парагвая.

— Мы все надеемся на долгую и плодотворную вашу жизнь и деятельность. Но все мы смертны. И мой брат клянётся, что после вашей кончины университет будет носить ваше имя, а его территорию украсит ваш памятник. Это будет первый университет в мире, который будет носить имя учёного, а не монарха или святого. И это будет той точкой, которую заслуживает история ваших непростых отношений с нашей страной. Сколько будет стоять и работать университет — он будет носить ваше имя в веках.

Бонплан порывисто встал со скамейки и зашагал куда-то по тропинке вдоль берега. Удивлённый капитан остался сидеть, не зная, как на это реагировать. Некоторое время спустя рядом с ним на качели опустилась женщина и произнесла на гуарани:

— Он примет предложение. Он просто сейчас переполнен эмоциями. Но он согласится.

— Я очень на это надеюсь, госпожа Мария. Я уполномочен помочь вам с переездом. Для этого я оставлю пару подчинённых и некоторую сумму. Можете располагать ими.

— Непременно.

Если бы археологи и историки будущего узнали, что он натворил, они бы забили его лопатками и кисточками для раскопок. Мачу-Пикчу, очнувшись от своей вековой спячки, не стал археологическим памятником, а снова принял под свой кров жителей.

Не до конца расчищенный, он тем не менее производил впечатление вполне жилого. Десяток домов уже получили временную кровлю из пальмовых листьев и были готовы принять жильцов. Но большая часть города всё ещё была укрыта джунглями. А весь он по подсчётам учёных, мог вместить более тысячи человек.

Для полутора сотен беглецов из Куско места было вполне достаточно. А главное — свобода, солнце и синее небо над головой.

Неделя сидения в подземельях угнетающе подействовала на непривычных к такому людей. Пещера с окошком была только одна, и около него всё время кто-то стоял, глядя на покинутый город.

Солано и Патиньо и сами понимали, что надо менять дислокацию. За время вынужденного сидения под землёй их порученцы подготовили маршрут от общины к общине с укрытиями и запасами еды и топлива в них. Но пока путь был очень опасен. По дорогам разъезжали конные патрули, а в городе наготове стояла масса войск. Приходилось ждать и загружать всех какой-нибудь работой или обучением.

В первых числах октября перуанская армия пришла в движение и тронулась в сторону Боливии. Президент Гомарра не стал откладывать свой «победоносный» поход из-за кучки беглых язычников. Патрулей на дорогах сразу стало меньше, и народ повеселел. Дождавшись, чтобы конница ушла на юг, революционеры и невольно примкнувшие к ним, тронулись в противоположную сторону. Сначала в Писак, потом вдоль Урубамбы.

К сожалению, без стычки не обошлось. Недалеко от знаменитого Ольянтайтамбо на колонну наткнулся разъезд тех самых «монтонерос» на службе Гомарры. Итог — пять трупов бандитов, не успевших даже вытащить оружие. Головное охранение, не задумываясь, выполнило приказ Солано — бить на поражение без лишних разговоров. Так что внезапный огонь из десятка стволов для разъезда был смертельной неожиданностью.

Обобрав трупы и засыпав их камнями, караван продолжил путь и через неделю добрался до скрытого города в горах.

Местные жители называли город «ИнтиУатана». Если переводить дословно, то это «Место, где привязано Солнце» или покороче: «коновязь Солнца». Так что прибытие Солано-Инти расценивалось всеми кечуа как возвращение хозяина домой.

Обустраивались с весельем и танцами у костра по вечерам и обилием работы в течение дня. За неделю расчистили источник и его водоводы. Полностью раскорчевали деревья, проросшие на центральной площади, и очистили от растительности храм. Солано заселился туда, смирившись со своей ролью. Для Фейхоа расчистили помещения под аудитории, и он начал преподавание на новом месте.

Обучал свою группу учеников и университетский плотник. Но не теорию, а сугубую практику. Кечуа, используя купленный в Лиме инструмент, учились делать мебель, инвентарь, инструменты и даже игрушки.

А спустя неделю в Интиуатану прибыл сам Куракку Акулек с кучкой родичей и учеников. Это переселение было обговорено заранее и сюрпризом не стало.

Скрытые в горах руины оживали и превращались в религиозно-идеологическую столицу.

Впрочем, для строгого шамана даже две сотни посторонних людей рядом были чрезмерной толпой, и он отправил своих родичей на расчистку Уайна-Пикчу — ещё более уединённой и недоступной для проникновения резиденции на соседнем пике. Но пока там было не готово, он всё своё время проводил в общении с Солано.

— Я записал всё, что мне пришло в голову, когда я размышлял о боге и людях— рассказал Солано старому шаману, сидя на скамеечке около храма и глядя на вечернее веселье на площади. — Там на испанском. Тебе кто-то нужен, чтобы прочитал. Я рекомендую профессора Фейхоа.

— Я подумаю, — ответил шаман, разглядывая книгу в твёрдом переплёте, исписанную вручную. — Но ты же можешь сейчас мне почитать сам. Пока не уехал.

Он вернул книгу Солано.

— Хорошо. Слушай.

'Как-то раз Инти коснулся своим разумом разума Творца и попросил поделиться тайной:

— Почему люди на Земле такие разные? Я спускался туда и говорил со многими. Есть среди них те, чей ум доставлял мне удовольствие, а есть те, кто ничем от животного не отличается, хотя мнит себя цивилизованным. И последних — намного больше. Почему так? Они считают себя созданными по подобию Бога, но я не вижу никакого подобия.

Мысль Творца окутала Инти:

— Видишь ли, разум — не дар, а лестница, по которой все существа карабкаются уже миллионы лет. Одни крепко спят на её ступенях, другие лезут вверх, а кто-то падает вниз. Люди на Земле забрались чуть выше прочих животных, но не настолько, чтобы стать иными. На них действуют все те же законы, что и на зверей.

Первый закон, мной заданный — изменчивость. Жизнь пробует все пути, ибо мир непредсказуем. Люди также разные: где-то нужны воины, где-то — звездочёты. Не все наделены интеллектом в равной мере.

Второй закон — среда. Брось семя в каменистую почву — получишь чахлый росток. То же и с людьми. Одних культура тащит вверх, других давит в грязь. Ты видел их царей и рабов? Это не разные люди. Это одни и те же люди, но попавшие в разные клетки.

А ещё в них правит иллюзия. Их мозг рос в стае, где выживал не умнейший, а удобнейший. Они научились врать себе, чтобы не сойти с ума от страха. «Я — подобен богу», — говорит дикарь с лавровым венком на челе, но не отличает при этом правду от лести. «Я цивилизован», — кричит другой в бобровом цилиндре, но дрожит от гнева, как обезьяна в драке.

А что до подобия… Они похожи не на бога, а на его тень. Во всех есть искра — но чтобы разжечь её, нужен труд. Нет истинного знания без труда, борьбы и боли. Большинство же предпочитает спать у костра, который зажгли другие.

Не печалься. Река ещё течёт. Посмотрим, куда она вынесет их через тысячу лет'.

Куракку Акулек уставился на Солано немигающим взглядом. Тот ждал реакции, но её не было. Казалось, шаман превратился в восковую скульптуру. Солано перелистнул пару страниц и выбрал другую притчу.

'Как-то раз коснулся Инти разумом Виракочи и поделился своим недоумением:

— Почему люди, разумные и даже моральные, подчиняются совершенно неразумным и отвратительным традициям?

Виракоча усмехнулся и окутал его своим безграничным пониманием:

— Я не буду тебе объяснять. Я покажу тебе причину. Смотри.

Перед внутренним взором Инти возникла большая клетка где резвились пять обезьян.

— Видишь две кормушки? Одна у пола, другая под потолком. Смотри, что будет.

Нижняя кормушка открылась, и обезьяны схватили оттуда еду. Но когда открылась верхняя и одна из обезьян схватила банан, по всем остальным ударили струи ледяной воды. Прошёл день — всё повторилось. На третий день — снова. А на пятый — ни одна обезьяна, как бы ни была голодна, уже не пыталась взять еду сверху.

— А теперь Инти, заменим одну обезьяну на новую. Смотри.

Новичок рванулся к верхней кормушке, но старые обезьяны тут же набросились на него с побоями и укусами. В недоумении новичок подчинился и тоже перестал реагировать на верхнюю кормушку.

— Теперь заменю ещё одну и смотри — даже предыдущий «подменыш» яростно наказывает новичка за попытку взять еду сверху. Улавливаешь механизм жизни существа в стае?

Инти заворожённо кивнул, наблюдая, как одна за другой заменяются обезьяны. В конце концов, все обезьяны оказались новыми, но правило «не трогать верхнюю кормушку» соблюдалось неукоснительно. Потому что «Так всегда было».

— Ты спрашиваешь, почему «моральные» люди сжигают ведьм, уродуют ноги дочерям или молчат, когда бьют невинных? Потому что их «разум» — лишь слуга инстинкта: «Делай как все, не выделяйся, не спрашивай — и стая примет тебя». Для них это куда важнее слёз и горя окружающих. Вырваться из этого круга может лишь тот, кто осмелится спросить: «А почему?»

Солано снова скосился на шамана. Тот уже не был так неподвижен. Он тихонечко гудел и покачивался.

«Не перегрузил ли я деда? — испугался Солано. — А ну как он сейчас кони двинет. А мне он ещё очень нужен живым и здоровым».

Солано дотронулся до плеча шамана и спросил:

— Уважаемый, с тобой всё в порядке?

Куракку Акулек очнулся от своего транса и взглянул на Солано затуманенным взглядом.

— Это совсем не то, что я ожидал от тебя, — негромко произнёс шаман. — Я думал, ты скажешь нам, как именно нам надо почитать бога. Как услужить ему правильнее. А ты намекаешь, что наша служба ему совершенно безразлична. Мы слишком ничтожны для Виракочи.

Солано подивился такому выводу, но вынужден был признать, что именно с такой мыслью он и писал. И старик выцепил эту скрытую ноту в его тексте.

— Ты не прав, старик, — возразил Солано. — Я писал эти тексты не для кечуа, а для христиан. Я хочу разрушить их догмы и ритуалы. Я хочу лишить их ветхозаветного бога паствы.

— Но как же Виракоча? — нахмурился Акулек. — Он ждёт, что число его почитателей вырастет. Разве твоя книга приведёт хоть одного в его храмы?

— А нужны ли храмы, старик? — горячо возразил Солано. — Ты не хуже меня знаешь, что внутри любого храма сразу заведётся самодовольный человечишко, что будет торговать богом оптом и в розницу. И неважно, как будут звать бога — Иисус, Кришна, Виракоча или Аллах. Людишки одинаковы. Ты этого для Виракочи хочешь?

— Но он же сам тебе сказал, что ему нужны новые почитатели. А где будут почитать бога новые верующие, как не в храме или у священной уаки.

— Вот именно! — радостно подхватил Солано. — Священное место. В вашей культуре уакой может стать любой камень. Я же в этой книге объявляю храмом Виракочи любую библиотеку. Ты понимаешь красоту замысла? Нам не надо тратиться на культовые здания. Последователям не надо явно обозначать свою приверженность к культу. Что может быть естественнее, чем образованный человек, пришедший в библиотеку? А там он, читая, уже совершает ритуал приобщения к знанию, а следовательно, к Виракоче. Если мы сможем в масштабах планеты увязать нашу обновлённую религию к самому акту получения знания, то мы без особого труда получим миллионы новых адептов. Главное, чтобы эта религия отвечала их чаяниям. Чтобы она позволяла человеку почувствовать, что он возносится над толпой.

Акулек закряхтел своим старческим смехом.

— Ты хочешь использовать ту самую гордыню, которую бичуют носители креста?

— А почему нет? — развёл руками Солано улыбаясь. — Христианство паразитирует на понятии греха, записав туда почти все естественные физиологические реакции организма и психики. Я же использую одну только гордыню для тех, кто не хочет испытывать чувства вины. Знания и в действительности дают людям превосходство, а Виракоча станет богом знаний. А чтобы любой обыватель узнал об этом постулате — нужна провокационная книга, рассчитанная не на твоих сородичей, а на европейцев и азиатов. Впрочем, и сородичей твоих нужно направить по этому пути. Новое государство, которое мы построим с Патиньо, позволит всем кечуа получать образование, и это будет актом служения богу. Таким же, как у других — пост, или покаяние. Мы уделаем христианство не за счёт количества паствы, а за счёт её подавляющего качества.

Куракку Акулек тяжело вздохнул, помолчал и произнёс:

— Стар я уже для таких перемен. Преемник мне нужен. Искать буду.

После чего шаман ушёл в свой домик.

А Солано остался сидеть у костра и перечитывать свою книгу. У него появилось ещё несколько идей для притчи, и он поспешил их записать на свободных листах ещё далеко не оконченного труда.

Солано и Патиньо сидели на камнях, уединившись от толпы соратников. Им надо было поговорить перед длительным расставанием. Панорама величественных гор напоминала людям о сиюминутности их жизни. За которую надо успеть сделать как можно больше.

— Революцией нельзя заниматься в свободное от работы время, — рассуждал Солано. — Революционер должен иметь её своим смыслом жизни. И своим главным заработком. Только так возникает профессиональный революционер. А один профессионал эффективнее сотен любителей. В наших условиях кадрового голода это особенно важно. Но не из любого человека такой профессионал получится. Их надо искать. Выращивать. А обретя — ценить и защищать. Каждый профи всегда должен сопровождаться группой поддержки. Это то как раз могут быть простые ребята. Они должны быть всегда неподалеку и в случае опасности прикрывать фигуру. Даже разменивая свою свободу и жизнь на его свободу и жизнь. Такова арифметика подполья.

— И им тоже надо платить, — вздохнул Патиньо констатируя очевидное.

— Ну что поделать, — развел руками Солано. — Впрочем, деньги — это не единственная мотивация для бойца. И даже не главная. В моем мире представления о потребностях любого человека свели в некую умозрительную пирамиду. Физиологические потребности как базовый уровень. Большинство людей вокруг нас сейчас именно этот уровень потребностей пытаются закрыть. Но если с базой порядок, то возникает потребность в безопасности. Если человек в безопасности, то ему нужно чувство принадлежности к группе.Чаще всего это про семью, но не обязательно. Это могут быть коллеги, единомышленники, сослуживцы. Человек не может быть один. Ему нужна поддержка от стаи. От команды единомышленников. И из этой базы выдвигается следующая ступень — потребность в уважении и признании внутри этой стаи. Вот здесь царит истинное буйство в проявлениях. Сюда относится и жажда власти, и исступленное созидание шедевров искусства, и насилие авторов над собой ради красоты каждой строчки их текстов. Но как правило, для примитивных существ, это просто выливается в гонку за элитным потреблением.

Патиньо даже дышать стал реже, вслушиваясь в откровения Солано. Так точно и четко ему еще никто не объяснял внутренние пружинки, которыми управляется человек.

— Многим, особенно снизу пирамиды, кажется, что это и есть вершина. Да, большинству из тех, кто этой ступени достиг, тоже так кажется. Но это не так. Есть пятая ступень. Её в моем времени называли потребность в самоактуализации. У истинных творцов есть еще один мотив: раскрыть свой потенциал максимально. Именно здесь, на этой ступени, появляются духовные подвижники, гениальные инженеры и даже полководцы и политики. Понимая всё это, мы и должны, помимо базы в виде денег, закрывать и другие потребности членов организации. Работа в структуре, которая сильнее государства. Работа в команде профессионалов. Принадлежность к элитному клубу творцов дивного нового мира. Донеси всё это до сознания бойцов, и они будут выкладываться полностью, воспринимая твои цели как свои. Именно ради этих ощущений они будут готовы пожертвовать собой. Деньгами ты от людей такого не добьешься.

Патиньо молчал переваривая. Солано посмотрел на него и пояснил.

— Это я только по верхам прошелся. Тонкостей намного больше. Например, мысль, что творение переживет в веках самого автора, тоже стимул. А наша революция для такого рода людей — это именно что творение. Наставничество мастера — возможность учиться у выдающегося лидера — тоже мотив. Не в нашем случае, конечно. Но в моих бумагах для тебя обо всем этом есть записи. Впрочем, это всё эмпиреи. Базовый уровень хотя бы закрыть. Нужны альтернативные источники доходов. Я тут переговорил с тем цирюльником из монастыря, что за нами увязался. Толковый малый, оказывается. Я ему сегодня рассказал секрет как превратить каучук в гибкую и прочную резину. Его можно собрать много и почти бесплатно, а изделия из него — это дорогой товар. Например перчатки, шланги, кондомы или кирза(1).

— Что? — удивился Патиньо.

Солано слегка усмехнулся.

— Лингвисты голову сломают, откуда такое название, но это просто тип ткани с пропиткой. Что-то вроде искусственной кожи. Я нашему цирюльнику примерный рецепт записал, пусть экспериментирует. Помогай ему по мере необходимости.

— Помогу, конечно, — кивнул полукровка и немного неуверенно задал вопрос. — Господин, а как ты относишься к незаконным методам? Ограбления, шантаж и прочее?

— Да никак, — пожал плечами Солано. — Это всё допустимо, но только в отношении классовых врагов. Нынешних «хозяев жизни». И ни в коем случае не от лица организации. Не порти образ народных героев. Создай прокладку между собой и исполнителями. Пусть они думают, что их направляет какая-то криминальная структура. Но про нашу организацию они ничего знать не должны.

— Я так и планировал, — удовлетворенно кивнул Патиньо. — Я тут подумываю караван серебра из Потоси ограбить. Он слабо охраняется. Проблема — куда потом эти слитки сбыть. В монету перечеканить? Штампы надо будет добыть.

— Если не получится перечеканить, то можно перелить. Причём слепок брать со старинных монет. Они всё равно в ходу. А качество у них аховое.

«Нумизматы будущего меня проклянут», — мелькнула мысль в голове Солано.

— Я подумывал, что награбленное можно сплавить по Амазонке до бразильского города Белен. Но, конечно, сначала там надо своих людей завести. Наобум такие дела не делаются, — озвучил дельную мысль Патиньо. — Я кого-нибудь пошлю туда вживаться в обстановку.

— В правильном направлении мыслишь, товарищ, — кивнул Солано. — В общем, чем платить людям, ты найдёшь. Но вот что они будут говорить — это отдельный вопрос. Как таковой теории у нас нет. Но она нужна для того, чтобы профессиональный революционер в любой момент времени мог дать ответ на любой абсолютно вопрос. Не воспроизвёл заученный тезис или лозунг, а понимал их смысл и логику. Времени глубоко прорабатывать теорию у меня не было, но для первичной работы материалов которые я тебе передал будет достаточно. Учти сам и обучи агитаторов. Для работы среди индейцев приводи в пример «идеальную страну Великого Инки», а для креолов и метисов — «идеальный Парагвай». В сущности, это одно и то же. Но целевая аудитория разная, поэтому и доносить идею лучше по-разному.

Патиньо усмехнулся.

— Твой идеальный Парагвай никогда не существовал. Это не будет проблемой?

— Нас в этом могут обвинить историки лет через сто. А сейчас правдой будет именно то, что мы скажем.

— А если дурные головы потянутся через Гран-Чако в эту землю обетованную?

— Во-первых, я предупрежу отца о такой вероятности. А во-вторых, идеальным Парагвай был когда-то, при Франсии, а тот умер. Так что мы-то тут при чём? Да и вообще не о том думаешь. Дурачки пусть идут куда хотят. Главное — это получить сеть скованных дисциплиной ячеек по всей Латинской Америке. И как минимум нужно создать серьёзное боевое подполье в столицах: Лиме, Сукре, Сантьяго, Боготе, Каракасе.

— А как же Буэнос-Айрес и Рио-де-Жанейро?

— Это очень сильно позже. Ты сейчас только время и людей потратишь зря. Бразильская империя — это слишком специфический регион. Для него нужно отдельную организацию создавать с учётом рабства плантаторов и так далее. А в Аргентине процветает доносительство и весьма активно орудует «Масорка» Росаса (1). Риск потерять людей чрезмерно велик. Но и их время придёт. Росас не вечен.

— Ты ещё про Парагвай не сказал, — вопросительно посмотрел Патиньо.

Солано потёр подбородок, на котором активно начала пробиваться жиденькая поросль.

— Парагвай — это моя тема. Туда не суйся. В том виде, в котором он будет развиваться в ближайшие годы, он нам гораздо полезнее. Если неймётся заняться экспортом революции, то лучше в Мексику людей забрось, когда будет возможность. Вот эту пороховую бочку поджечь действительно стоит.

— Хорошо, господин, — кивнул Патиньо. — Что будем делать с газетой? Ты говорил, что это важный элемент системы.

— Несомненно, — кивнул Солано. — Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор (2). Она даст возможность нашим людям и сочувствующим видеть, что процесс охватывает весь латиноамериканский мир. Это даёт чувство причастности к великому делу. А как я уже говорил, это очень сильное чувство. Газета даст тебе возможность задавать текущий градус борьбы. Управлять бунтом. От простого информирования масс до призыва к оружию.

— Но грамотных очень мало. В деревнях эту газету некому читать.

— Само собой, я это понимаю. Поэтому тексты должны быть рассчитаны на образованную публику. А наши агитаторы на местах, должны уметь эти тексты адаптировать в устной пропаганде. Это будет для них оперативным источником тезисов.

— Ох, — тяжело вздохнул Патиньо. — Когда же на всё это время найти? Да и не силён я в эпистолярном жанре.

— Профессора на это ставь, — кивнул Солано, соглашаясь, что Поликарпо не слишком ладно пишет. — Я всю неделю Фейхоа обрабатывал. Он теперь с нами в одной лодке и уже не соскочит. А мозгов у мужика палата. Идею социализма он воспринял с энтузиазмом, так что тебе надо только следить, чтобы он не увлекался. Кроме того, он уже пишет письма ко всем ему известным либералам. Особенно в Арекипу, в Университет Сан-Маркос. Тебе стоит начать именно оттуда. Там ты и найдёшь умельцев пером воевать. Да и буйной идейной молодёжи там намного больше, чем в Лиме.

Солано развёл руками.

— В общем, скучать тебе не придётся. С кечуа, если что, тебе Куракку Акулек поможет. А я уже не особо и нужен.

— Как это не нужен! — воскликнул метис. — Да без тебя вообще ничего бы не началось. Может, останешься?

— Без меня не началось бы. Но начало уже положено. Теперь мне надо поправить ход истории в другом месте.

— В Парагвае?

— Не совсем.

(1) Кирза — это плотная ткань (или несколько слоев ткани), пропитанная раствором синтетического каучука в бензине. Но можно попытаться создать аналог используя натуральный каучук растворенный в скипидаре. Жаль что никто так не делал и у меня нет достоверных данных.

(2) «Масорка» (или La Mazorca) — тайная полиция Хуана Мануэля де Росаса, действовавшая в Аргентинской Конфедерации. Палачи, шпионы и пропагандисты, терроризировавшие оппозицию.

(3) Цитата Ленина. Известна по его работе «ЧТО ДЕЛАТЬ? Наболевшие вопросы нашего движения»