Летопись Серого Ордена – 3 Песня дубрав

Глава 1

Звание временной столицы Украинского Гетманата изрядно льстило винничанам, но уже месяц по обеим берегам Южного Буга молились и ставили свечи перед всеми святыми образами за скорую победу и возвращение столицы на прежнее место, определенное со времен Киевской Руси. Дорогие сердцу горожан заведения трещали и роились от иностранных репортеров, прибывших со всего мира, чтобы освещать ход военных событий в Восточной Европе; разного ранга чиновники различных государственных институтов, делегаты обоих Советов и их многочисленные помощники заняли все отели, дома, апартаменты и комнаты под ренту; вертящиеся посильные, напоминавшие карманников, сбивали людей с ног; чистильщики обуви, парикмахеры и уличные торговцы драли с гостей новоиспеченной столицы безбожные деньги; устрашающими темпами множились юродивые нищие, которые удивительным образом забывали о увечьях и давали драла при появлении синих униформ сердюков. Спокойными до недавно дорогами теперь непрестанно грохотали кареты и экипажи, на перекрестках городские кликуны горланили свежие новости с фронта, кучи мусора и цены росли прямо на глазах, однако все это шумное движение жизни замирало, умолкало и учтиво расступалось. Сечевой.

— Ой на горе и жнецы жнут, — пели воины так, что стекла звенели. — А под горой, оврагом-долиной казаки идут!

За солдатами бежали стайки ребятишек, подпевая звонкими голосами, а местные (преимущественно женщины, от молодиц до старух) крестили их вслед.

Прохладный мартовский воздух вонял дымом от трех городских заводов, круглосуточно грохотавших над заказами для фронта. Желто-синие флаги разных размеров, оттенков, фактур развевались над домами, украшали веранды и ограждения, висели в окнах и на столбах. Афишные тумбы и заборы, изобиловавшие некогда разнообразными объявлениями и непристойными рисунками, покрылись чешуей агитационных плакатов: гневный казак ударом сабли рассекает зеленую двуглавую курицу, сжимающую в кривых лапах окровавленного ятагана и пистолета. DO BOYU ЗА УКРАИНУ! - провозглашала подпись под картиной.

Вездесущие плакаты захватили весь город и достались даже печально известным Иезуитским Мурам. Построенные два столетия назад, Муры были главными оборонительными сооружениями Винницы, но давно пришли в упадок, и после многолетнего ожесточенного жонглирования записками и сметами сомнительная честь завладеть кучей развалин отошла к Тайной Страже. Развалившиеся контрфорсы и ветхие боевые башни продолжали упадок в новой собственности, пока в Страже не сообразили, кому их можно впихнуть — и в начале 1853 года Иезуитские Муры стали достоянием борзых Святого Юрия.

Божьи воины кое-как восстановили здешний костёл, обустроили собственную церковь, отремонтировали конвикты, где расквартировались. Подтопленные подвалы превратились в тюрьмы, о которых быстро разлетелась неприятная молва, и даже искренние верующие пытались обходить Иезуитские Муры по дальней дороге. Никто не хотел попасть на допрос к борзам Святого Юрия — даже теперь, когда их ряды помолели, почти исчезли.

В темноте, иссеченной огоньками длинных церковных свечей, Отто Шварц перечитывал Библию. С детских лет он таился в ее мудрости, и чтение других книг считал зря упущенным временем. За преданность Библия вознаграждала: при каждом прочтении появлялись новые, ранее незамеченные смыслы. Отто глубже нырял в исконные тайны Книги книг, поился вином сакральных истин, чувствовал Его ладонь на плече... Древние заветы даровали силу даже в самые трудные времена — а для борзых Святого Юрия нынешние дни, безусловно, были трудными. Киевский штаб, несравненно лучше винницких подвалов, пришлось покинуть после сообщений о непрерывном продвижении Орды. Отступление запомнилось Отто паническими криками, вечной толкотней и опасной давкой на дорогах к столичным воротам. Никто не хотел пропускать вперед божьих воинов!

Это невероятно раздражало Отто. Течение чужеземных битв мало интересовало австрийца — он считал войны светской суетой, которая не сравнима с миссией очищения. А те армейские забавы, за исключением священных крестовых походов, всегда были, есть и будут, пока живое ослепленное страстями многогрешное человечество.

Шварц зябко повел плечами. В кабинете царил сырой холод, из мебели здесь стояли только стол и стул — Отто считал аскетичность одной из главных добродетелей охотника нечистью и вообще любого христианина. Его вернуло от пышных украшений, которыми набивали свои покои здешние священники, и он никогда не скрывал отвращения к такой жадности.

Компанию Отто составляла пара породистых украинских овчарок по прозвищу Фобос и Деймос. Цуциков подарил председатель Тайной стражи Ефим Кривденко после выборов гетмана — это было в начале большой охоты. У Отто была слабость к породистым собакам, а Кривденко об этом узнал.

— Несмотря на милый вид, твари носят злостный характер и слушаются только хозяина, — предупредил Ефим. — Если вы не справитесь надлежащим образом воспитать — стреляйте их смело, не обижусь.

Но натасканные австрийцем щенки превратились в преданных лохматых телохранителей, сопровождавших кормчего божьих воинов, участвовавших в охоте на кресты, а также на счету нескольких разорванных ликантропов в волчьем теле. Впрочем, несмотря на замечательный подарок, отношения Отто с главой Тайной Стражи испортились осенью, когда началось вторжение Орды.

Овчарки повели мордами и вместе подскочили с теплых подстилок: кто-то приближался к кабинету. Наверное, Руслан. Отто запомнил страницу, с большой осторожностью вложил почти трехсотлетнюю реликвию семьи Шварцев в сандаловый ящик (бархатное ложе внутри, серебряные украшения снаружи), и после почтительного поцелуя креста на крышке спрятал ящик к ящику стола.

- Прошу, - сказал Шварц вместе со стуком в дверь.

На пороге стал Руслан, сообразительный командир, избранный Отто фаворитом. Всеми силами Шварц отбивал его от призыва в ряды войска Сечевого. Как и щенок украинской овчарки, этот юноша нуждался в правильном воспитании, чтобы превратиться в грозное неумолимое создание, которым и предстоит быть настоящему охотнику в нечисть.

Руслан перекрестился, поклонился и доложил:

— Все готово, великий мастер.

Новый шанс сдвинуть их охоту с мертвого места. Наконец-то!

Отто поднялся, застыл на мгновение: да, Его ладонь до сих пор лежала на плече. Отто с благодарностью перекрестился, натянул широкополую шляпу и направился в комнату для допросов. Фобос и Деймос бежали следом.

Пронизанный клейкой сыростью коридор, кое-как освещенный копотными лампами, служил иезуитам погребом, который борзые Святого Юрия превратили в казематы: амбары заперли дверями со стальными засовами, каждую стену украсили огромным, нарисованным белой краской, крестом. Впрочем, разглядеть святой знак никто не мог, поскольку ни окошек, ни других источников света в глухих камерах не было. Соломника или даже ведра для естественных нужд борзые не давали, поэтому пленникам приходилось спать на влажном холодном полу и дышать испарениями застывших многослойных стула, которые не убирали. Никто не задерживался здесь надолго.

Стены коридора глотали эхо их шагов.

— Открывайте, — крикнул Руслан в дверь, ударив ладони.

Комната для допросов сияла многочисленными факелами, и благодаря огню здесь было ощутимо теплее. Табурет для гостей (одна из трех ножек длиннее других), напротив стол и стул, собратья мебели из кабинета Шварца, — вот и вся меблировка. На дверях караулили Ильку с Лаврином, гевалы-близнецы, которых Отто недолюбливал за куций разум, но всегда приобщал, когда требовалась сила. После сокращения рядов божьих воинов выбирать не приходилось... Не знаю, почему этих быков не забрали в армию, однако Отто подозревал, что провинилась тому досадная неспособность близнецов в течение двадцати лет жизни запомнить хотя бы сотню слов. Австриец научился произносить их странные имена без ошибок — за последний год его знание украинского изрядно выросло. По крайней мере, так казалось Отто.

Братья поклонились Шварцу, хлопнули дверью, скрестили на груди могучие руки. На неудобном табурете сидел мужчина. Фобос с Деймосом приветствовали его рычанием. В тусклом свете их жесткая белая шерсть казалась желтоватой.

– Найн, – бросил Отто псам.

Волкодавцы замолчали и улеглись на свои подстилки. Они знали, как нужно вести себя на допросах.

Руслан молча протянул папку с несколькими бумажками, отошел к стенке. Шварц уселся за стол, принялся не спеша изучать документы. На самом деле он знал их наизусть, но это был один из трюков, который всегда работал. Туманный мужчина на табурете нетерпеливо ерзал, потел, и за десять минут молчания, которое нарушало только сопение овчарок, не выдержал.

— Какого черта я здесь делаю?

– Не смей сказать такие слова, – Отто поднялся на уровне и стукнул по столу кулаком.

Загривки Фобоса и Деймоса нахмурились, выросшие пасти закипели слюной. Мужчина на табурете резко почувствовал нехватку воздуха и закашлялся. По щелчку пальцев Отто псы успокоились.

– Назовись, – спокойным голосом продолжил Шварц, едва коснувшись золотого креста, носившего на груди.

- Тимош Клименко, - в глазах мужчины на мгновение сверкнула ярость. — Почтенный председатель Млечного цеха Украинского Гетманата. Сознательный гражданин, посвящающий все время спасению государства. Верный мужчина и отец шестерых детей. Исследователь, меценат, путешественник. Хватит, хотите ли услышать больше регалий?

– Хватит.

— Для чего нужен этот фарс, господин Шварц? Вам все прекрасно известно. По какому праву меня задерживают на улице, угрожают избиением, приводят сюда и заставляют ждать часами?

Руслан, занявший место за столом, добросовестно записывал все произнесенное.

- По праву борзых Святого Юрия, - ответил Отто серьезно. – У тебя нет повода бояться, когда ты честный человек. Несколько вопросов... И уйдешь отсюда, куда захочешь.

Он вгляделся в круглое румяное лицо. Такие всегда вызывали отвращение: откормленные, блестящие, словно вот-вот лопнут от жира. Шварц знал немало подобных Тимишу дельцов, готовых мать собственную продать, если цена подходящая.

— Общеизвестно о твоих товарищеских отношениях с ликантропами запретного Ордена, — заговорил Отто, кувырком шагая от стенки к стенке. — У нас есть подозрения, что ты до сих пор помогаешь слугам Сатаны.

- Ваши подозрения безосновательны, - отрезал Тимош. – Это все? Тогда я должен уходить, господин Шварц. Меня ждут важные дела, а вы упустили кучу моего драгоценного времени.

Он попытался подняться, но глухое рычание волкодавов приткнуло его к неудобному табурету.

— У меня нет ни времени, ни силы собирать доказательства, — соврал Отто (на самом деле для этого не хватало людей). – Я не собираюсь вести тебя на суд. Я и есть суд! Нам точно известно, что ты помогаешь оборотням. От тебя воняет нечистым духом! Я слышу этот дух и меня тошнит от него. Признайся, кого из преступников ты видел за последние месяцы. Скажи, где и когда это случилось – спаси свою заблудшую душу! Скажи — и будь свободен идти, куда вздумается!

Неожиданно для Шварца Тимош рассмеялся, но через секунду яростно скривился.

— Вы здесь в своих подвалах с ума сошли? — проревел чумак, не сдерживая гнева. — Отшибло ли вам последнюю память? Вы собственноручно всех сироманцев к Рождеству уничтожили! Ордена давно не существует! С кем я мог видеться, с привидениями? Немедленно выпустите меня!

Чумак размахивал кулаками и не собирался ни в чем признаваться. Тимош оказался смелее, чем Отто предполагал. .. Он задумался, как дальше вести разговор. Эта опрометчивая задержка стала роковой: тупоголовый Лаврин, привычно воспринявший молчание приказом, приблизился к чумаку и ухватился за его правую руку.

- Начинать с большого, брат? — пробасил Лаврин, вопросительно взглянув на Шварца.

- Что-о?! — Тимофей вскочил на ноги, не обратив внимания на рычание псов. — Вы угрожаете мне пыткой?

Лаврин толкнул его на табурет, а чумак заорал во все горло:

— Вы смеете пытать меня под надуманными предлогами? Меня, Тимиша Клименко? С начала наступления Орды мои валки спасают войско Сечево, ежедневно мои повозки трогаются на фронт, каждый час мои люди работают на победу в войне, ежеминутно мое состояние тает! Из-за вас, болванов, я только что пропустил сверхважное военное совещание! Просто сейчас несколько срочных документов ждут моей подписи! Каждый миг, что я здесь трачу, стоит нашим воинам жизней! Я – одно из ключевых звеньев в военной логистике! Вы это осознаете, псы безголовые? Вас в этой тюрьме замкнут как ордынских агентов!

Руслан перестал записывать и подвел на Отто вопросительный взгляд. Искрешенные Фобос и Деймос капали слюной, готовые броситься за командой. Лаврин до сих пор держал руку Клименкова в ожидании приказа.

Шварц кипел от ярости. На напыщенного лавочника, на его ложь о ликантропах, на его язвительные образы, на тупого Лаврина, на самого себя. Вот так бездарно упустить отличный шанс!

- Дай нам просто нужно, - сказал Отто дружески.

– Несколько минут, не больше. И мы навсегда разойдемся без насилия и шума.

— Вы не понимаете своей ошибки, господин Шварце. Осознаете ли, но продолжаете кривить хорошую рожу при плохой игре. На меня ваши опасности не действуют! Или немедленно отпустите меня отсюда, или бросайте в каземат, — Тимош махнул свободной рукой. — Предупреждаю: выберете второе, и до завтрашнего вечера от вашего карманного замка крестоносцев даже флага не останется.

Как он мог так ошибиться? Ответ пришел сразу: из-за собственного самомнения. Этот хряк в человеческом лице — наказание за грех гордыни.

Прости меня, Господи! Я усвоил этот урок. Жаль только, что хряк уйдет и заберет с собой все знания о ликантропах, сумевших выжить после большой охоты.

Шварц резким движением подбородка приказал Лаврину отпустить чумака.

— Я буду молиться, чтобы в твоей душе проснулась христианская совесть. Мы будем ждать ответов... И сделаем всю грязную работу. Как делали всегда, — Отто указал на Клименко ладонью. – Разве ты, отец шестерых, не хочешь очистить этот мир, чтобы твоим детям жилось безопасно?

Тимош остановился перед распахнутой Илькой дверью. Оправился. Измерил Отто длинным взглядом и ответил:

— Вы фанатик, господин Шварце. Далек от подлинного мира, ослеплен, опасен фанатик. И вы зря отдали приказ о моем задержании.

На том чумак пошел. Отто захотелось крикнуть близнецам, чтобы свернули и бросили его в камеру, но приглушил это желание — опять соблазняла гордыня.

– Господи! Прости ложь его и вдохновь на правду.

– Шварц перекрестился.

Руслан перекрестился следом.

— Брат, я не думал, что...

– Кто следующий? – перебил Отто.

Руслан мгновенно понял, что разговор о Клименко завершен, и подал другую папку.

– А, писатель, – настроение Шварца улучшилось.

– Ведите.

Поражение с чумаком неприятно, но даже на нее была воля Его.

Новый гость, бледный и помятый, за ночь в каземате явно не сводил глаз. Он промерз и непрерывно трясся, от чего плохо держался на наклонном табурете. Лаврин торчал рядом, чтобы подхватить несчастного или сломать ему что-нибудь — как прикажут.

– Назовись, – приказал Отто, коснувшись пальцами золотого креста на груди.

— Вы все знаете... Вы вчера меня допрашивали...

От него остро пахло мочой. Шварц скривился.

- Назовись.

– Владимир Буханевич.

— Зачем приехали в Винницу?

– Я все рассказал! Прибыл в личных делах... В ряды войска Сечева меня не взяли из-за возраста и состояния здоровья, поэтому я решил попробовать в главный штаб писарем или еще кем-то... Хочу быть полезным! Не желаю сидеть в стороне, когда Левобережье стонет под изумрудным флагом!

– Это мы слышали. Вспомнилось ли что-нибудь новое за ночь?

– Что вспомнилось? – отчаянно крикнул Владимир. – Я – доброволец, которого вы задержали ни о чем! Откуда вы взяли, что я виноват? Кто это сказал? Завистники? Меня не впервые лгают завистники!

– Завистники, – повторил Отто с кривой ухмылкой.

– Да! Сплошная клевета! Учтите сами: каким образом я мог помогать кому-то из Серого Ордена, когда они ненавидят меня за книгу, которую я о них написал! Корчму мою сожгли, нож в спину воткнули... И о чем я выражаюсь буквально, имею шрам у лопатки, можете...

Отто дал знак, и Лаврин лихим копняком выбил табурет из-под Буханевича. Тот неловко шлепнулся на пол, ударился лбом, рассек бровь и не успел вскрикнуть, как над ним повисли двое волкодавов.

Жаль, что с чумаком нельзя было поступить так же.

— Наш источник не лжет, — Отто приблизился к писателю, сел на корточки, погладил псов по лохматым головам. — Ты носишь маску ненавистника Ордена, но действительно помогаешь его недобиткам. Мне непонятно, зачем ты это делаешь. Непонятно, зачем пытаешься скрыть. Тебе здесь нравится? Нравится гнить в камере? Нравится быть избитым? Тебе это нравится?

– Нет! — крикнул писатель.

Отто кивнул. Нажать еще – и все расскажет.

— Зачем идти на кощунственное мученичество, защищая слуг нечистого?

Буханевич молчал несколько секунд, моргая правым глазом, заливающим кровь из рассеченной брови. Пробормотал:

— Не понимаю, о чем вы...

— В камеру, — раздраженно скомандовал Отто. - В этот раз на несколько суток. Воды не давать.

- Подождите, - вскричал Владимир, тут их прервали.

Дверь распахнулась, и не успел чатовой Илько схватиться за булаву, когда в комнату влетел Ефим Кривденко в сопровождении молодой женщины. Оба были в новеньких, с иголочки, офицерских образах разведки — на их фоне избитые временами мундиры божьих воинов с пожелтевшими и посеревшими крестами выглядели жалко.

– Всем замереть! — объявил председатель Тайной стражи.

Его спутница выхватила револьвер из кобуры на поясе. Борзые переглянулись. Испуганный Буханевич отполз к стене. Волкодавцы зарычали, припали к полу, и женщина сразу навела оружие на овчарок.

- Убери псов. Быстро, - скомандовал Ефим.

Отто свистнул, и овчарки отступили. Фобос встал у левой ноги, Деймос — у правой, готовые броситься на любого, кто приблизится к хозяину.

- Ты что, пыль, себе позволяешь? — прошипел Кривденко Шварцу.

Его лицо побелело от гнева. За последний год на висках кормчего Тайной Стражи прибавилось седины, вокруг глаз стало больше морщин.

– Приветствую, Ефим, – Отто приподнял шляпу. - Поздравляю, Майя.

Женщина не возводила револьвера (новенькое и очень дорогое оружие) из волкодавов, поэтому на приветствие не среагировала. Вдвое моложе Ефима форма сидит как влитая, блестящие черные волосы собраны в тугой узел. Легкий аромат духов. Прелюбодейка! Шварц едва сдержал брезгливую гримасу. Как этим двоим не стыдно не скрывать своего греха!

– Какого. Черт. Задержали. Клименко? — отчеканил Ефим.

— Не призывай нечистого в этих стенах. Есть подозрения, что...

- Есть подозрения, что ты полный болван, Отто, - перебил Кривденко яростно. — Разве ты не понимаешь украинского? Мы имели этот разговор дважды. Дважды, лярва мать! Ты божился, что все понял. Я поверил. И тут ко мне врывается ошалевший председатель млечного цеха, жалующийся на незаконный арест борзыми Святого Юрия. Вы показались? У нас идет война, черт возьми!

Снова кощунства. Отто сжал кулаки так, что пальцы хрустнули. Прости его, Боже, потому что не соображает, что несет.

– Моя война началась до вашей, – ответил Отто вслух.

Ефим наконец заметил Буханевича.

– А это кто такой? Еще один безосновательно задержан?

- Есть свидетельства, что он помогал...

Кривденко остановил Шварца взмахом руки и сказал Владимиру:

– Вы свободны идти.

Тот перевел ошеломленный взгляд с Ефима на Отто, не поняв, что ему разрешили убираться отсюда.

— Нельзя приходить и просто так... — начал было Шварц.

– Нет, Отто! Это вам нельзя просто так хватать людей! И я ясно говорил об этом!

— Мы должны...

– Заткнись и не перебивай, – приказала Майя звонким голосом.

Проклятая Лилит! Болдуры Илько и Лаврин, безразличные к разговору, мерили ее тело масляными взглядами.

— Когда-то из тебя была выгода, теперь ты сплошная мрака. С меня, Отто. Заигрался ты в инквизицию, – Ефим повысил голос. – Я распускаю борзых Святого Юрия. Слышите, вы все? Приказ будет завтра утром. Больше никаких возможностей и никакого финансирования. Все! Мне надоело ваше шапито. Половина страны захвачена Ордой, а я должен отвлекаться на выходки идиота, который не может подстрелить десяток уцелевших характерников и к этому еще умудряется подсраться нашей обороне!

Шварц не удивился. Он ждал этого. Слабодухий Ефим никогда не имел веры.

- Ликантропов не десяток, - несмотря на шквал образ он говорил спокойно. — их гораздо больше.

– Я непонятно высказался? Слово "все", Отто, означает конец. Финита. энде. Твоя партия кончилась. Пакуй вещи, забирай деньги и возвращайся домой. Флаг борзых можешь забрать себе на память.

Этот грешник был гораздо мерзче краснопикого лавочника. Отто хохотнул. Фобос и Деймос врали вслед.

– Как все просто! Вы позвали меня, чтобы я сотворил отряды истинных божьих воинов. Я посвятил месяцы жизни. Вложил душу. Начал охоту. Мы победили оборотней. Разбили главные силы, отбили контратаки, разыскали по тайникам. А потом, когда осталось дожать, вы забрали почти всех охотников. Забрали серебро, деньги, все средства к существованию. И я не жаловался! Я понимал, что обстоятельства изменились, и продолжал дело своими силами. Но теперь вы прогоняете меня, словно мы победили, хотя это не так. Уж забыли ли о бандах мстителей?

Словно Господь вкладывал ему в уста эти простые слова, полные пламенной справедливости! Руслан смотрел на него с восхищением.

— Банды мстителей, о которых пол года ничего не слышно? Черти бы тебя драли, Отто, мне безразлично недобиток Ордена! Страна пылает! Я забрал твоих людей на войну, и только из уважения оставил небольшие силы. Теперь вижу, что надо было забрать всех, – Ефим кивнул головой. — Времена изменились, Отто, а ты до сих пор представляешь, будто на улице осень пятьдесят вторая.

Отто взглянул на Руслана. После завершения большой охоты он хотел передать звание командора этому юноше, с чистой душой вернуться домой... А теперь у него отнимают шанс довести миссию до конца.

Руслан осторожно потянулся к булаве. Ефим заметил это движение краем глаза и молниеносно вытащил револьвера.

— Ты чью руку хочешь укусить, пс?

Отто покачал головой, и Руслан оставил булаву на поясе. Ефим обвел борзых острым, как лезвие, взглядом.

— Прочь от рук отбились, гадости! Приказываю вам немедленно освободить всех пленников и выметаться отсюда. Слышали? Чтобы послезавтра и духа вашего здесь не было. Проверю лично! А попытаетесь что-то сделать — объявлю предателями страны. На вас будет охотиться вся Тайная Стража и не только. Ферштейн?

– Все понятно, – Отто снял шляпу. — Не смеем больше отнимать драгоценное время, Ефим. Государство ждет.

Кривденко подал руку Буханевичу, так и сидевшему, ошеломленному, у стенки, а Майя держала револьвер наготове. Владимир вскочил на ноги, едва слышно поблагодарил, после чего троица покинула подвалы Иезуитских Муров.

Отто скрипнул зубами. Какой же дрянной день!

- Брат? — Лицо Руслане наполнилось беспокойством. – Что нам теперь делать?

- Объявляй общее собрание. Передай новость всем борзам Святого Юрия: охота не остановилась. Кто захочет уйти – свободен. А кто чувствует себя настоящим божьим охотником... Пусть с молитвой трогается за мной. Я доведу дело до конца.

Отто бросил беглый взгляд на близнецов. Эти точно не задержатся.

— Братья, которые отправились на охоту в степь... Мы не сможем передать им весть.

— Я не сомневаюсь в брате Георгии и его спутниках. Они останутся с нами. Отто достал носовой платок и вытер потные ладони. — Подай мне список.

Листы мягко фыркнули в руки. Шварц знал эти имена так же хорошо, как Offenbarung des Johannes, и его лихорадило после разговора с Кривденко, и он искал успокоения. Библия осталась в кабинете, поэтому он принялся листать перечень оборотней, которые до сих пор не попали в их руки. Глаза зацепились за фамилию Чернововка.

Северин Чернововк. Лживый дерзкий обманувший его в Глинской пустыне. Выдал себя за предателя, выведал их планы... Но Серому Ордену это не помогло. Жаль, что Северин пропал без вести год назад — Отто предпочел бы сжечь его собственноручно!

Строки имен действовали успокаивающе, гнев утих. Отто снова почувствовал Его ладонь на плече. Они должны продолжать! Уничтожить мерзость — и безразлично, будет ли помогать им хоть кто-то другой. Равнодушно к войне, к Кривденко, к Страже, безразлично ко всем слепым и дуракам.

С ними Бог и они победят.

***

Дыхание студеной земли рассыпалось разками прозрачного жемчуга. Светящиеся бусины разбивались о пальцы, растекались прохладой, но Северин не обращал внимания — он бежал навстречу еловым склонам под первыми лучами рассвета, бежал с улыбкой, срывая последние нитки сна, бежал без всякой причины, кроме желания мчаться как в детстве, когда гаснут для тушения. Босые ноги несли упругими прыжками, ноздри впитывали ароматы карпатского снадобья, сердце и легкие работали в слаженном ритме, и внутреннее согласие его тела, сплетаясь с горным видом, пением птиц, прикосновением росиных растений, наполняло Северина острым чувством.

- Как здорово, - шептал он едва слышно, чтобы не сбить дыхания. - Как здорово!

Горы звали. Может, это они разбудили его от плохого сна?

Он достиг первых пихт, и из дальних долин принесло звуки трембит — словно раздались праздничные фанфары. Северин облокотился на ствол, перевел дыхание, рукавом отер пот со лба и огляделся. Солнце медленно вздымалось над озией Черногоры, в чистом небе углублялась лазурь. Характерник содрал с коры застывшую каплю горькой смолы, бросил в рот и вместе с солнечными лучами вернулся к граду, доволен своей затеей.

Катя накрывала стол во дворе. Прищурилась, разглядела его чумазые ноги.

— С ветром соперничал?

– И победил!

— С такими ногами в хату не сунься.

Северин рассмеялся и поцеловал ее. Сели к завтраку.

- Где мало?

– А то ты не знаешь, – Катя налила ему молока. — Глаза продрала и по афине качнулась.

Северин сделал длинный глоток. Именно то, что нужно после утреннего бега и еловой смолы!

– Это ты ее научил, кстати, – Катя обвинительно ткнула в него пальцем. - Упрямо, как ишак!

– У кого это она такая удалась, – от молока Северин перешел к будзу. - Даже не представляю...

— Посмотрите, какой остроумник! Именно такого здесь и не хватало, чтобы наполнить дровокольню.

Северин мурлыкнул.

– Что говоришь? Даже ковбицу поменяешь, потому что старая совсем рассохлась? Действительно? – Катя приложила ладони к груди. — Ой, спасибо спасибо, господин господин! Чтобы я без тебя делала?

Не успел он придумать остроумный ответ, как стукнула калитка.

— Где-то здесь была-а-а подоленочка-а-а...

Девчий голосок смешно фальшивил.

- Бугай на ухо наступил. У кого же это она такая удалась, Катя задумчиво потерла подбородок. - Даже не представляю...

— Хорошо поет, — пожал плечами Северин.

Голосили совсем рядом.

— Где-то была молоденькая-а-а...

Во двор влетела черноволосая девочка лет пяти и запрыгнула на скамью, чуть не опрокинув кувшин, который прижимал к животу.

– Здесь она села, – объявила девочка.

– Спасибо, что не упала, – ответила Катя. – Руки чистые?

- Чистые! Приятного аппетита, — кувшин с ягодками занял место на столе.

Пока Оля запивала чернику молоком и под маминым присмотром неохотно грызла хлеб с сыром, Чернововк любовался дочерью. Ее упрямство, любознательность и талант цветут новенькие рубашки несмываемыми пятнами доводили до бешенства, а поток странных вопросов, которые могут придумать только дети, — вопросов, которые выбивают из будничных мыслей и заставляют пошевелить мозгами, — не останавливался ни на день.

После завтрака Оля помогала убирать со стола, а Северин опрокинул через плечо веревку и вооружился топором. Дочь объявила, что пойдет помогать, но ей тоже понадобится топор. Северин пообещал, что она все получит, и на этом двинулись в лес. Оля лягушонкам прыгала вокруг, останавливалась, чтобы разглядеть интересного жука, забегала вперед, чтобы поинтересоваться названием того или иного растения, даже нашла длинную дрючку, после чего принялась варить по всему, до чего только могла дотянуться.

— Ищи сухие пихты, — приказал Северин в лесу. — Из них будут лучшие дрова.

Оля кивнула, искусным ударом отправила очередную шишку в полет и принялась громко кричать сухие пихты. Чернововк шагал сквозь густой аромат хвои к холму, куда ударила молния — в отапливаемом лесном пожаре кругу ждали мертвые деревья. Осталось их немного, так что вскоре придется искать новую вырубку, но сегодня хватит.

— А дереву не больно, когда его рубят?

– Сухому – не больно.

— А если оно под дождем промокнет, тогда больно?

Северин объяснил, куда и каким образом избивать, чтобы без расточительности сил заставить дерево упасть в нужном направлении. Оля внимательно слушала, постоянно обезьяняя его движения.

– Ты обещал мне топор, – напомнила.

Вот черт!

– Будет тебе топор. А теперь отойди на десять шагов, чтобы я тебя не задел, — велел Северин.

Оля скривила носик и попрыгала в сторону, громко считая каждый скачок. Северин улыбнулся, вернулся к дереву, выбрал место для удара, набрал воздух, размахнулся и изо всех сил вложил.

Маленький череп сокрушил с мерзким треском. Словно треснула скорлупа огромного яйца. Острие смяло кость, скрежетнуло и остановилось, испещренное брызгами крови и кусочками мозга. Там, где мгновение назад стояло мертвое дерево, замерла Оля.

Все звуки исчезли.

— Да… Ту… — прошептала она чуть слышно.

Подняла к нему тоненькие, как палочки, ручонки. Вытаращила испуганно глаза, полные слез.

- Да...

Он закричал так, что слетели птицы.

Этого не могло случиться! Там стояло дерево. Оля была в десяти шагах вправо! Он видел, что бил в самый ствол, она не могла выскочить вот так перед ним, это невозможно, но... Господи!

— Что ты натворил?

Чернововк повернулся и увидел перед собой Катрю. Почему она здесь? Ушла за ними? Она не должна этого видеть!

– Зачем ты убил ее?

Северин попытался ответить, но язык приклеился к небу. Он пытался пошевелиться, но руки прилипли к топору, вросшему в размозженный череп его дочери. Рученята, умоляюще протянутые к нему, дрожали, глаза смотрели с испугом, мокрые от слез ресницы трепетали... В мгновение ока ее зрачки почернели и обернулись угольным дымом, текущим из пустых глазниц.

- Ту...

На последнем выдохе ее нижняя челюсть отвалилась, язык выпал вниз, и из искалеченного ротика хлынули густые струи черного дыма.

— Она получила обещанный топор! - визжит Катя.

Ее истерический смех бьет по перепонкам, скрежещет в голове тупым ножом.

Вместо глаз у Катри пустые колодцы. Из ее пасти, разинутой в хохоте, извергается черный дым.

Что здесь происходит? Что эти чудовища сделали с его семьей? Где настоящие Оля и Катя?

Непроглядный дым сочится из всех отверстий на их телах. Поднимается черным паром, плывет между стволами деревьев, густеет, клубится...

Хрусть!

Их лицами разбегаются извилистые трещины. Кусочки кожи орогевшей шелухой падают судьбы, вращаются дымом, через мгновение? минуту? час? вместо родных лиц бурлит густое черное ничто. Северин пытается закрыть глаза, но тело не повинуется приказам. Он сжимает топор в потных ладонях, смотрит, как кровь и мозг его дочери вращаются капельками черного дыма, чувствует, как ужас ядом катится по мышцам, растекается сединой по волосам, прорезается морщинами, вздувается старческими венами...

Могильная тишина.

Ни Оли, ни Катри, ни леса. Дышать тяжело, виски давит. Судороги по телу.

Мир обернулся сплошным черным дымом — и Черновов наконец вспоминает.

...Север. Город спит, дышит дымоходами, изредка моргает освещенными окошками. Безлюдные улицы, усыпанные кашей талой слеты, пронизывают морозом. За это и ненавидят февраль: утром, несмотря на все попытки не скрутить вязы на коварном катке, кто-то обязательно брякнет и забьется. Или даже что-нибудь сломает.

Игнат мог стать первой жертвой льда, но вовремя схватился за шагавшего рядом Филиппа и только благодаря этому сохранил вертикальное положение.

— Проклятый сракопад, — охарактеризовал погоду Игнат после вместительного эмоционального монолога.

- Тише, - Филипп оправил обрамленный мехом капюшон.

– Кто нас услышит? Все спят, с сердюками включительно.

Лоскуты тяжелых туч хоронили огрызок луны. Уличные фонари светили один через три.

— Хорти могут бодрствовать, — заметил Филипп.

Игнат почесал лоб под шапкой.

— Могут бодрствовать, могут не срать... Если нас услышат, разве что из-за него.

Перчатка указала в сторону Ярового, который вел за собой осла, смиренно тащившего большие пустые санки.

— Лошади создают больше шума, — возразил Филипп.

— У нас уже был этот разговор, и мое мнение с тех пор не изменилось.

Слова вырывались облачками белой пары.

— Упырь бы ноги сломал на гололеде.

— Разве если гнать галопом, а за...

– Замолчите, – приказал раздраженный Северин.

Группа из четырех закутанных мужчин в компании осла с санками зашла в переулок незамеченным.

– Вот это здание. За ней банк, — Чернововк достал нож. – Я начинаю.

— Оставь верхнюю одежду, — предложил Ярема. — Будет мешать.

Пока Северин сбрасывал зимние облачения, Яровой гладил осла по ушам.

- Первая сумка - золотые монеты, тяжелее всего, - напоминал Филипп. — Остальные банкноты. Если заметишь драгоценные камни, тоже хватай, но его вряд ли так просто кладут, обычно они спрятаны по отдельным каморкам. Векселя, облигации и другие ценные бумаги не трогай, их номера запишут похищенными, после чего ими только разжигать огонь.

- Я все помню, - отмахнулся Чернововк.

От холода и волнения его избивали дрожь. Быстро, чтобы остальные не заметили, он разрезал пучку уцелевшего большого пальца, провел кровью по серебряному лезвию.

– Пылай.

Клинок расцвет багровым пламенем. Хорошо, что не выпало свежего снега, все сковало морозной коркой, их следы к утру должны исчезнуть.

— Недаром волшебству научил! Прекрасно сияет, – Ярема протянул Северину пустого мешка. - Давай, братец. Пусть Мамай помогает.

— Вот что, а грабить банки Мамай до сих пор не помогал, — оскалился Игнат. – Я пошел на чаты.

— Сильно не выдвигайся, потому что с того края дежурят охранники.

— Не учи ученого, Варган.

– Я беру другой край переулка, – сообщил Филипп.

Северин сел на корточки, поднял руку с ножом так, чтобы его тень легла на снег. Облизнул пересохшие губы, перевел дыхание. Несколько секунд собирался с силами, закрыл глаза и коснулся тени разрезанной пучкой.

Самое слабое звено замысла: в Потустороннем районе на этом месте могло зять пропасть. Или стоять лес. Или возвышаться гора. Или другая преграда, которая бы помешала пройти сорок шагов по прямой, чтобы оказаться в банковском хранилище, защищенном толстолезными стенами и могучей дверью на шести новейших сейфовых замках, стоявших в конце извилистого, узкого, набитого чатовыми коридора, кожаными чатами. Такая мощная охрана объяснялась расположением хранилища на первом этаже (болотные почвы не позволяли вырыть традиционное подземелье), поэтому Филипп и выбрал его для ограбления.

В Потустороннем районе протянулась привычная глазу мертвая равнина. Северин мазнул по векам кровью, чтобы видеть очертания родного мира, и принялся считать шаги в хранилище.

После аркана теней, в котором он потерял половину большого пальца и чуть не потерял семью, Чернововк боялся нового прыжка в Потойбич. Характерник ненавидел себя за новую слабость, но избегал путешествий в другой мир, и даже в битве за Буду, когда пришлось бежать сквозь ряды вооруженных серебром борзых Святого Юрия, он не решился перейти по ту сторону. Но за несколько месяцев преследований сироманцев догнали большие затруднения, и помочь могла только настоящая куча денег: только один из всех возможных замыслов позволял совершить грандиозное ограбление банка без крови и шума.

Сорок шагов. Просто и легко. Теперь - скачок назад.

Чернововк тыльной стороной ладони вытер пот со лба. В Потустороннем мире не было мороза, но его до сих пор били дрожь. Собратья, рядом с которыми он старался не проявлять слабости, остались за спиной, и Северин позволил себе несколько минут. Это всего-навсего проклятый переход домой! Он прыгал множество раз, и только один-единственный раз случилась неприятность. Хватит бояться!

Покрытый очарованным пламенем нож взмыл вверх, разбрасывая вокруг ломкие тонкие тени, и под воинственный крик порез коснулся тени на потрескавшейся земле.

В багряном сиянии тусклым блеском переливались пирамиды золотых и серебряных слитков, кипами стояли ящики, полные аккуратных строчек монет, целую стену занимали отдельные сейфовые ячейки, а остальные были заставлены множеством полок с брикетами банкнот и кучами разнообразных. Содержащиеся здесь состояния стоили небольшого паланка.

Чернововк понюхал воздух: никого. Варган зря переживал за охрану внутри.

– Ух, – прошептал Северин. — Как в княжеском кургане!

Осчастливленный легким прыжком, обалдевший богатством вокруг, он бросился к ближайшей залежи дукачей.

Монеты тихо разговаривали. В хранилище было холодно, и от ледяного золота пальцы быстро окоченели. Когда мешок отяжелел так, что характерник едва смог его поднять, Северин перешел к Потустороннему миру и волоком потащил добычу к переулку. Теперь надо считать осторожно, чтобы не перепрыгнуть и не впилиться в стену.

Затылок ударил тревогой. Северин оглянулся, чуть не сбившись со счета. Остывший огрызок светила в небе; пустая равнина без признаков жизни; серый порох под ногами, на котором остался длинный след набитого монетами мешка... Мертвый Потусторонний мир, в котором собственное дыхание кажется ветром. Что за беду ему послышалось? Наверное, слишком перенервничал.

Чернововк выскочил прямо перед носом Яремы, и тот помог загрузить мешок в санки.

— Тяжелое! – Яровой поправил повязку на глазу. — Хватит взять взятки.

– Все спокойно?

— Полная тишина, не волнуйся.

– Представляю их рожи, когда утром туда зайдут, – Северин похукал на руки и схватил два пустых мешка. - 3 бумажками будет легче.

- Хорошо, братец. Ждем.

Прыжок – на этот раз без сомнений. Следом от первого мешка стал указателем, но Чернововк все равно считал шаги.

Как ледяная игла в шею. Снова это предчувствие! Темнота на горизонте сгустилась — это ли выходки подъеденного страхом воображения?

Чернововк спешно набивал мешки из разных брикетов, не обращая внимания на падали мимо банкноты. Еще пара таких мешков — и у них будут все необходимые покупки, аренды, услуги и, главное, конфиденциальность. Против серебряных шаров весят только золотые монеты... Их заменители.

Второй мешок легли на спину. Чувствуя себя святым Николаем с мешком подарков, Чернововк перенесся в пустоту. Вскоре он вернется в семью... Катя с Олей ждут в укрытии. Дочь на прощание держала его крошечным кулачком за большой палец и прижимала, брыкая ножками. Она так быстро росла! В том же тайнике оставили Савку и еще нескольких надежных сироманцев, чьи семьи необходимо переправить через границу.

Хруст.

Чернововк замер. Осторожно посмотрел под сапог, стоявший на раздавленном белом черепе. Откуда он здесь взялся? Край глаза зацепился за второй, третий, четвертый - четыре человеческих черепа. Еще один маленький, похожий на конский... Белые маски на черном пепле.

Черном? Постойте, как это он почернел? Он же был серым!

Земля вокруг превратились в слизь, вскипела пузырями, залила мерзкой тяжестью до сапог, и он мигом провалился по косточкам.

– Курва!

Нож в руке погас, а вместе с ним погасло небесное светило. Лишенный теней, в сплошной темноте, Чернововк отбросил мешки, напряг мышцы и попытался прыгнуть, но зыбкая слизь глотнула его по колени.

– Черт, черт, черт!

Он стремительно и неустанно утопал. В панике Северин забился, как муха в паутине, и каждое движение ускоряло погружение. Слизь держала мертвой хваткой. В неловком взмахе рука сероманца задела несколько банкнот из раскрытого мешка, коснулась липкой поверхности — и сразу исчезла под ней. Другой он пытался нащупать края ловушки, чтобы уцепиться, но краев не было: повсюду царила клейкая слизь, окутывающая и обездвиженная, слизь, расползавшаяся по коже холодными червями. Беспомощное тело утопало, склеивалось, застывало; не прошло и минуты, как Северин стоял по шею в дрожащем плену.

В темноте очертилась едва заметная высокая фигура. «Знай: Гадра узнала, что ты порабощал кровавой печатью ее подданных. Она взбешена. Будь осторожен по ту сторону». Ох, Лина!

Слизь загустела, и сероманец чувствовал себя вмурованным в камень.

— Защитник, ставший поработителем.

Гадра, темная владычица, наконец подстрелила его.

— За оскорбление моих подданных. За кровавые оковы сделок. За жестокость и неуважение. Я наказываю тебя.

Каминные лапы сжали, выжали из горла стоны боли, которые оборвались незримой печатью на устах.

— Никто не уйдет от гнева Владычицы. Слушай мой приговор, ничтожный.

Тень плыла, причудливая и дымная, но бесплотный голос говорил прямо на уши — холодный бесцветный звук, от которого скручивал живот и хотелось бежать куда глаза глядят.

— Мизерный заслуживает скудной судьбы. Мой приговор для тебя. Жить в плену. Созерцать марево. Уничтожай его. Слышен этот разговор. Забыть ее. Созерцать марево. Уничтожай его. Слышен этот разговор. Забыть ее. Созерцать марево... Десятки, сотни, тысячи циклов.

- Нет, нет, нет, - Чернововк смог разорвать печать молчания. – Послушай меня!

– Тишина.

Камни на шее ожили, поползли вверх — словно десятки слизняков застыли на устах твердой коркой.

— Тюрьма заставит тебя прозябать. В могильном кругу. В нескончаемом мареве. Пока в твоем мире пройдут десятилетия. Твои близкие умрут. Твой ребенок состарится и забудет скудного отца. Но ты не умрешь.

Он закричал, но камни не пропускали ни звука.

– Тогда я уволю тебя. Ты вернешься к миру, которого не узнаешь. В мир, где никто не будет ждать. Таков мой приговор за твои преступления. Мизерный.

– Прошу, – промычал Северин беззвучно.

Он даже представить не мог столь болезненного, жестокого приговора!

– Я ненавижу преступников. Я наказываю преступников. Безнаказанное преступление рождает большие преступления. Я неумолима.

Тень увеличилась в десятки раз.

— Пусть исполнится приговор.

Слизь залепила ноздри, уши, глаза. Вдали послышались трембиты.

Темнота начала отступать, светлеть, наполняться очертаниями — карпатскими склонами, рассветными елями, росистой травой под босыми ногами — и он вспомнил, что это было сотни раз: разговор, воспоминание, заблуждение... В диком, животном отчаянии Северин закричал.

Он был готов сделать во что бы то ни стало, чтобы остановить этот миг, разорвать заколдованный круг, но тьма неумолимо рассеивалась, и с ней рассеивалась его память: страшное осознание, что ограбление произошло в прошлом, что в родном мире утекло бог знает сколько времени, что Катя и Оля могли счастливой жизни, которая всегда завершалась адом и прозрением... Которая каждый раз исчезала по приговору Гадры. Он изо всех сил пытался зацепиться за эти воспоминания, но все поблекло, он бежал...

...он бежал, улыбка расцветала на его лице, потому что страшный сон, поднявший на рассвете, почти забылся, чудесное утро стер все ужасы. Северин бежал, как в детстве, когда носятся для удовольствия, а не ради преследований или бегства. Босые ноги несли упругими прыжками...

Удивительный звук. Казалось, будто за горами грохнул огромный орех. Северин остановился и оглянулся: неужели землетрясение? Через мгновение звук повторился, на этот раз громче, за краем неба разошлось темной трещиной.

— Какого черта...

Черная молния расколола небо, разбежалась лозой причудливого разлома, перекинувшегося на горы и леса. Огромная трещина через мгновение проглотила гору со еловым лесом, помчалась прямо на Северина, оставляя черное ничто, и он побежал домой на спасение семьи, крича на ходу, чтобы предупредить Катрю об опасности, но не успел — земля раскололась под ногами и Чорнов.

Тишина. Запах.

Свежий, как прикосновение летнего ветра, аромат мяты и ландыша, запах, который он запомнил на всю жизнь. Ее запах.

Характерник осторожно открыл глаза и чуть не ослеп от тусклого сияния неподвижного светила. Быстро захлопал, прогоняя слезы. Вдохнул волшебный запах снова и наконец разглядел перед собой ее: стройную, голубоглазую, в белой рубашке до земли. Мавка взмахнула руками, глаза сияли опалами — и остатки каменного гроба разлетелись по сторонам. Обломки касались земли, где плавились на слизь, замиравшую бесформенными комками.

Ослабевшие мышцы ног не удержали его вес. Северин пошатнулся и упал, если бы прохладные руки не подхватили его.

– Ты пришла, – прошептал сероманец.

Из горла донесся чуть слышный цветок.

Она улыбнулась и поцеловала его в лоб. От прикосновения мягких губ телом разлилась теплая волна, наполнила силой атрофированные конечности, прокатилась до кончиков пальцев с мерзко длинными ногтями, убрала пелену из забитых простоквашей глаз.

— Опять... Спасла, — услышал Северин свой шепот.

Борода щекотала шею. Никогда у него не было бороды! Сколько времени прошло?

— В семью... Прошу...

Мавка кивнула, осторожно взяла его за руку, и молча, как тогда, в детстве, повела за собой. Ее волшебный запах отгонял вонь устаревших нечистот, которым проникли его лохмотья, длинные волосы блестели золотистым водопадом, разгонявшим окружающий мрак. Северин шагал за ней, как потерянный в лесу мальчик, очарованный прикосновением мягкой прохладной ладони. Охлавшие ноги несли вперед. Они шли бесконечными рассохшимися равнинами, между извращенными стволами черных лесов, среди острых камней ущелий, тоненькими остовами причудливых руин, мимо родничка мертвой воды, похожей на стекло, и лишь кое-где среди этой пустоты темные небо подпирали в темные небо листья. добрые предвестники из другой жизни. Чернововк не замечал ни усталости, ни времени; боялся только, что Гадра вынырнет из ближайшей тени. Но никто не попался на их пути.

Нимфа остановилась. Знаком приказала не двигаться. Грационно взмахнула руками, начертила в воздухе хитрый контур — и на земле перед ногами Северина родился совершенный круг. Она не останавливала движений, похожих на совершенно сложный танец, каждый жест превращался в линии и знаки внутри круга. Характерник удивленно наблюдал за ее волшебным танком, пока мавка не остановилась, указала хрупкой рукой на него, а затем на исполненный таинственных символов круг.

— Врата... В мой мир?

Она кивнула. Указала на его тень, на темный горизонт, отрицательно кивнула головой.

– Прыжок может выдать меня Гадри. Разумеется.

Золотой водопад волосы качнулись, подтверждая его догадку. Голубые глаза сверкнули. Он мог любоваться ее лицом часами!

– Спасибо. Не знаю, смогу ли действительно отблагодарить... Но если смогу... Отблагодарю. Даю слово.

Она нежно провела по его щеке тонкими прохладными пальцами. От прикосновения все страхи исчезли, и Северин встал в круг.

- Что теперь?

Мавка протянула острый камень, проведя им над ладонью.

Северин неловким движением надрезал пальцы, зашипел от забытого чувства боли. Кровь капнула на линии под ногами.

- Дя...

Его дернуло вверх, подхватило, понесло, даже засвистело! Голова пошла кругом, темень ударила по глазам, в ушах зазвенело, и Чернововка чуть не тошнила, как все вдруг кончилось. Он шлепнулся на твердую землю, забив пошрамованную ногу.

– …кую.

Звездная ночь. Снежный лесок. Дорога к небольшой хижине.

Северин вдохнул – и ему закружилось от множества запахов в свежем воздухе. Он выждал минуту. Осторожно поднялся, не обращая внимания на ушибленную ногу, вдохнул глубоко, полной грудью, и среди всего шума запахов почувствовал два знакомых. Бросился к хижине так быстро, насколько позволяли ноги. Постучал.

Тишина. Северин нетерпеливо постучал еще, дернул дверь — может, не закрыты, но...

- Анируш! Буду стрелять, — послышался из дома хриплый женский голос. — Кто там прется на ночь?

Чернововк разрыдался.

***

Бессонница.

Бессонница чаилась в тенях под глазами, просыпалась с сумерками, вползала в глазницы, растекалась на веках. Глотало призрачные бабочки снов, как большая жаба.

Бессонница.

Ночь — долгое медленное путешествие в никуда.

Катя сидела над Оленькой. Пыталась вообразить ее сны по выражению личика. Любовалась смешным носиком, размеренно сопел. Проходила вокруг дома, слушала безлюдное пространство, разглядывала звезды. В свете светильника изучала и выдумывала маршруты на любые случаи. Чистило оружие. Беззвучно, чтобы не разбудить малышку, плакала.

Бессонница.

Бесконечные, одинокие, лишенные смысла ночи несли уныние и не разграничили дней. Катя терялась в датах, из-за чего едва не схватила лунное иго. От полного истощения спасал короткий дневной сон и неделю новолуния: на новолуние характерница засыпала, как убитая, видела удручающие кровавые сны, зато просыпалась утром полной сил.

Бессонница пришла с вторжением. С тех пор Катя разошлась с шайкой и выживала одиночеством: кочевала от тайника к тайнику, добывала припасы, оберегала дочь, искала утраченный покой. Давно забыла, как чувствует себя молодая привлекательная женщина — любой любознательный взгляд незнакомца вызывал тревогу. За малейшее подозрение, что ее выдадут борзай, она избивала первой, избивала безжалостно, избивала, стреляла, резала... За себя и за Олю. В мире, где с разрешения государства и согласия людей охотились на сироманцев, не оставалось веры в милосердие. Жизнь постоянно доказывала, что характерница рассуждала правильно. Например, как в корчме несколько месяцев назад.

Корчма сразу ей не понравилась. В дальнем углу пировала шумная группа, а мужчина, сидевший на главном месте, имел на себе форму борзых. От группы удалял шум зала, и никто не обратил внимания на его появление. Катя взвесила, стоит ли оставаться на ночлег: на улице хлынул ливень, усталость сказывалась, теплый сверток на груди возился и пыхтел — признак, что вскоре Оля потребует поесть. В другую корчму ехать немало, поэтому Катя решила рискнуть.

Седая корчмарка гостеприимно провела ее в небольшую комнату «с тихими соседями». Полюбовалась Олеей, которая начала капризничать, рассказала о внучке Лесю такого же возраста, поинтересовалась, что делает молодая мама в придорожной корчме наедине. Катя пробормотала привычную ложь об убитом ордынцами мужчине и путешествии к родным подальше от войны. Корчмарка бегом взглянула на ее скрытые под одеждой сабли, перекрестилась и принесла ужин в комнату, чтобы гостя не толкалась с малышом в шумный зал.

– Прочь забыла, – женщина тепло улыбнулась. — Панна, не против ли вы проверки порезом? Хорти Святого Юрия, которые сейчас здесь гостит, требуют ее у каждого гостя.

– Я очень устала с дороги, – характерница изо всех сил сжала ложку. Бесовые борзые! – Поэтому предпочла бы пройти все эти ритуалы завтра.

— Панна, только один небольшой порез. Минутное дело.

В Буде они залетали в каждый дом. Кто с серебряным ножом, кто с простым. Резали всех от мала до велика: ожог от серебряного пореза или неуязвимость к стального равнялись смертному приговору.

— Может, они и ребенка мне ножом штрихать?

— Нет, панна, нет! Куколку вашу не тронут, речь идет только о взрослых! Понимаете, ныне божьих воинов осталось не так много, а оборотней до сих пор не...

– Мы с дочкой после долгой дороги хотим отдохнуть. Не отчитываться перед незнакомыми мужчинами о том, что у меня кровь может льняться не только между ног, но и от порезов.

- Прошу, панна, всего минутка, после ужина, - корчмарка отошла к двери, обернулась и сказала строго: - Такие правила.

Стукнула дверью. Вот седая хвойда!

С Олей на груди против вооруженных серебром Катя не имела шансов.

Она бросила голодный взгляд на поднос, где дымился ужин, выругалась и тьмом зарядила пистолет. Проверила коридор: пусто. Незамеченной скралась к выходу. Оля перестала хныкать и сосредоточенно хмурилась, словно почувствовала важность момента. В дальнем углу старая мегера болтала с группой борзых — наверное, докладывала о подозрительной молодице, которую следует проверить как можно быстрее.

– Куда это вы, – удивился конюшенный. — Только приехали! Ливень и ночь во дворе...

- Сидлай!

Шаркань, всегда готовый мчаться, приветствовал ее возвращение бодрым ржанием.

- Скорее!

Влажные ремни дорожных сумок ускользали из рук, и характерница шипела от ярости. Стайничий пришел на помощь, заставил непослушные саквы занять места. Катя поправила платок-люльку, скрежетнула зубами от боли в усталой спине и запрыгнула в седло: ребенок в левой руке, пистолет в правой руке, вожжи — в зубах.

Из корчмы высыпало пятеро мужчин, один имел черную форму с белым крестом.

– Стойте, панна, – прокричал сквозь дождь.

Он единственный имел ружье. Другие двинулись голыми руками с намерением перекрыть дорогу. Никто не заметил ее оружия. Господин или пропал!

Сверкнула молния, и пиштоль ухнул в голову белокрестного. Борзые от неожиданности обалдели, а Катя дала Шарканью острогов и помчалась под аккомпанемент грома в иссеченную ливнем тьму, прижимая дочь к полной молоке груди. Оля плакала, испугана выстрелом, а Катя шептала к ней:

— Не плачь, доченька, не плачь... Пусть наши враги плачут...

Она должна была быть бесстрашной ради дочери. Сильной, какой не была ради себя. И она старалась, усилия пыталась быть такой! Пока вдруг ее силы не иссякли. Она дошла до предела.

Однажды зимней ночью, в очередную бессонную ночь, Катя поняла: все напрасно. Жить так бессмысленно. Сколько еще прятаться? Как долго скитаться? Луне? Годы?

Бегство? Бесполезная попытка отодвинуть неизбежно. Надежда? Мерзкий самообман. Рано или поздно она ошибется... Разве сожжение ненавистными борзыми будет легче смерти от собственных рук?

И тяжесть последних недель исчезла. На измученной душе стало легче. Пьянящими шагами, как лунатик, Катя приблизилась к спящей Оле. Что за судьба будет ждать ее в мире, которому она провинилась только своим рождением? Неужели она обречена на жалкое существование в колесе вечного бегства? Это извращенное изменение дней невозможно называть жизнью!

Да! Милосердно позволить ей пойти по первой... И с чистой совестью пойти следом. Они обе заслужили покой.

Пожалованный отцом нож застыл над маленьким хрупким горлышком. Лишь одно движение, быстрое и безболезненное — и все кончится. Она выросла эту жизнь в собственном лоне, месяцами чувствовала, как она начинает шевелиться, расти, бить ножками у ребра изнутри... Несколько болезненных часов она выпускала его в свет, кормила собственным молоком, так что только она имеет право... Оля потянулась, зевнула и сонно клепнула, рассматривая блестяще блестяще.

Катя откинула нож и дала себе пощечину. Второго, третьего, четвёртого. К крови, к синякам! На коленях просила у малыша извинения, пинала себя последними словами за слабость. Впервые в жизни отчаяние затмило смысл… и, мир ей свидетель, это было в последний раз! Безразлично к нищете, безразлично к вечным побегам, безразлично к проклятым борзам! Катя подхватила нож и разрезала ладонь, присягнув на крови стоять против всего мира ради дочери.

Ведь только благодаря ей она не сошла с ума. Благодаря ей всегда имела внимательную слушательницу и видела светлый лучик посреди бесконечных сумерек. Благодаря ей чувствовала родную кровь рядом и цель впереди... Казалось, что они были вместе много-много лет.

Воспоминание о том случае прижигало стыдом. Никогда и никому Катря не расскажет об этом, но каждую ночь, каждую длинную ночь, при взгляде на дочь она будет об этом вспоминать. Проклятая бессонница!

Бессонница...

Характерница, потирая синяки под глазами, размышляла, куда двинуться дальше. Нынешняя тайница, то есть усадьба Буханевича, была хорошим убежищем, но Катя чувствовала к этим стенам сразу. Далекая от деревень и битых дорог избушка для укрывательства сероманцев была приобретена за деньги, которые принес Владимиру трехклятую «Летопись Серого Ордена». Разве не гади? Рыцарь знала, что Буханевич не писал той лжи, но поделать с собой ничего не могла, и приезжала сюда только потому, что хорошо устроенных тайников было мало.

Другое убежище — в Чорткове, в имении Яровых. Катя не любила его еще больше: во-первых, это была колыбель Якова Проклятого, гетмана, уничтожившего Серый Орден; во-вторых, Ядвига Яровая считала себя непревзойденной детской воспитательницей, поэтому постоянно лезла с непрошеными советами и наставлениями, от которых Катя готова была стены грызть.

- Я вырастила трех замечательных детей: одного мальчика и двух девушек, - заявляла госпожа Яровая.

— А как насчет того мальчика, который приказал убить своего деда? — хотелось ответить Катри, но она сдерживалась — после кровавой инаугурации Ядвига отказалась от старшего сына и до сих пор тяжело переживала эти события.

Ее имение было великолепным тайником, надежным и удобным. Сытно кормят, можно постирать вещи и каждый день мыться в роскошной ванне на львиных лапах! Только здесь, единственная на всю страну, осталась дубрава характернических дубов, которую не позволили вырубить борзым Святого Юрия... Прекрасное место, если бы только не его хозяйка.

Еще одно убежище разместилось в лесу, вернее, в спрятанном в лесу древнем поселке. Вот там было действительно странно — Катя словно попадала в другой мир — но удивительно уютно и спокойно. Несмотря на языковой барьер, там ее уважали и опекали, как княжну. Этот странный тайник под большим секретом открыл Северин незадолго до исчезновения... Но он только что приехал оттуда, и через лунное иго возвращаться пока нельзя.

Подозрительный звук. Кто-то наружу! Катя подхватила заряженного пистоля и взглядом проверила сабли - на месте, готовые к бою. Неужели борзые?

Шаг. Еще один. Нет, это какой-то отшельник... Хорти никогда не охотятся наедине. Путешественник? Но кто притащится в эти безлюдные края без коня? Мужчина или скорее мальчик, если судить по ходу. Поднялся на крыльцо. Подошел к двери. Постучал, дернул. Наверное, решил, что здесь никого нет. Бездомный в поисках убежища? Дезертир? Сумасшедший?

- Анируш! Буду стрелять, — прошипела Катя угрожающе.

— Кто там прется на ночь?

За дверью послышался тихий плач.

– Искро.

Этот чуть слышный голос... Не может быть!

- Я вернулся...

Дрожащей рукой она отперла замки и распахнула дверь.

Словно мертвый восстал на пороге — осунувшийся, бледный, покачивался в крохотной одежде, которая не подходила к холодной ночи. Босые ноги объяло черной грязью. В лунном свете бескровное лицо казалось усохшим, как запеченное яблоко. Запавшие глаза блестели, как у больного лихорадкой, мокрые от слез щеки покрывало неряшливое гнездо скворчатой бороды. Над морщинистым лбом раскачивались длинные грязные волосы. От пришельца воняло старым дерьмом и каким-то болотом, однако даже сквозь вонь пробивался запах, давно знакомый запах, который она не спутала бы с любым другим.

Запах не мог лгать.

- Северин?

Не марево. Не злой дух. Я наконец-то заснула, подумала Катя, и вижу сон.

Он пошатнулся, схватился за дверь. Улыбнулся неловко желтыми зубами.

От этой улыбки запруды разлетелись. Катя шагнула к нему, в сердцах дала оплеуху, крепко обняла. Вцепилась в него пальцами, почувствовала тепло его тела. Неужели не сон?

– Извини, – прошептал он и сжал ее в слабых объятиях.

Северин. Ее Северин!

Она расплакалась. Без лишних слов отвела в баню, осторожно всадила на скамью, помогла раздеться, нагрела воду, тщательно оттерла от корки затвердевшей грязи. Где он был? Убрала длинные ногти, привела в порядок бороду и усы, состригла, вымыла и расчесала волосы. Ужаснулась, каким охлым стало его тело. Закусила губу, когда разглядела пряди новой седины. Не выразила печали ни словом, ни жестом.

К глухому бормотанию с извинениями за свой вид добавились слова благодарности, пока Катя не прижала указательный палец к его губам. Северин улыбнулся, и вдруг прижал ее, уложил на горячую скамью, поцеловал в губы, в шею, в ключицу, спустился ниже, освобождая от одежды, и она, бозна сколько ночей представляя себе этот миг, испугалась — а вдруг они забыли, как быть вместе? а может, он слишком слаб для этого? — но нет, у него была вся сила, и они помнили друг друга и любили жадно, как впервые.

Если это сон — пусть длится вечно!

– Вернулся, – прошептал Северин. – Я вернулся.

– Где ты был?

Характерник покачал головой. По дороге от бани к кровати его движения стали совсем хилыми.

— В маре... плывет...

- Молчи! Затем. Тебе нужно отдохнуть.

Несмотря на слабость, он все равно остановился возле печи. Склонился над Олей, замер, разглядел ее очарованно. Медленно, очень осторожно коснулся пучками пальцев ее лба. На страждущем лице характерника расцвела нежная улыбка, и в ней наконец-то просмотрел тот самый Северин, которого она помнила.

– Она такая маленькая, – прошептал сероманец и провел пальцами по ее мягким волосикам. – Такая прекрасная. Совершенно не взрослая...

На странность слов Катя не обратила внимания: мужчина был так истощен, что ждать от него осмысленных речей не приходилось. Когда Северинова голова коснулась подушки, он уже спал. Женщина проверила замки на дверях, легла рядом, осторожно коснулась искалеченного большого пальца.

Это он. Человек, которого она уже мысленно похоронила и многократно оплакала. Вот лежит рядом... Чувствовала его тепло и запах, но не верила, что все это происходит на самом деле. Сладкой волной вспомнились жаждущие любви — как только сил на это хватило? — и она заснула так быстро и крепко, как давно не спала.

Ее разбудил рассвет. Северин до сих пор спал глубоким сном, и Катя решила не тревожить его. Закусив губу, разглядела досадные изменения при солнечном свете. Слабые мышцы и костлявое лицо исцелятся питанием и отдыхом, но морщины и седина... Эти уже не исчезнут никогда. Что он пережил?

– Ма-ма! Гу-у-у! Ма-ма.

Оля очнулась, села и потянулась к ней.

— Смотри-ка, кто пришел, — она подхватила дочь на руки и поднесла вплотную к Северину. - Наш отец! Смотри, Оля! Папа вернулся.

Оля отнеслась к незнакомцу осторожно: насупилась, осмотрела с беглым любопытством, отвернулась.

- Скажи: та-то.

– Гу-у-у.

– Папа!

– Ту, – отозвалась девочка без энтузиазма.

– Ты к нему привыкнешь. А пока сменим тебе пеленки...

Оля в течение дня приближалась к незнакомцу и осторожно разглядывала его, но трогать не решалась. Она привыкла быть только вдвоем с мамой.

Северин спал до вечера. Катя не хотела беспокоить его отдых: накухарила столько, что сама удивилась — никогда так не готовила! Приближалась ночь, но женщина уже забыла, как тоскливо ей становилось по вечерам. Она больше не боялась бессонницы.

Человек резко сел на кровати. Оглянулся, остановил испуганный взгляд на Катри, вскочил, подбежал к ней, чуть не споткнувшись через скамью, сжал плечи до боли.

– Ты настоящая? Пожалуйста, скажи, что ты настоящая!

– Прочь клепки растерял, – она приложила ладонь к его лбу. — Лихорадки нет...

Северин перевел дыхание.

— Прости... Не хотел испугать. Извини. Я… — он взглянул на окно и удивленно хлопнул глазами. — Уже смеркается?

– Ты проспал весь день, – Катя указала на стол. — Поэтому должен съесть завтрак, обед и ужин, которые я черт знает почему приготовила.

- С большим удовольствием! Спасибо, любимая... Ты — настоящая хозяйка.

- Следи за словами, - хищно прищурилась Катя. — Такая вздоха, что от одного копняка скончишь.

— Но ведь я хотел похвалить...

– Попытка провалилась.

Ей хотелось петь от счастья.

— Оденься, человече! - скомандовала. — Я в здешних сундуках вещи нашла, ждут у постели. Твоя старая тряпка осталась в бане. Выстираешь сам, потому что мне они глаза выедает.

Днем она колебалась, не сжечь ли одежду, но не решилась. В новом наряде, вымытый и отдохнувший, Северин выглядел значительно лучше.

Оля играла на полу любимыми деревянными зверюшками. Северин присел рядом. Девочка подняла на него вопросительный взгляд. Катя с ухмылкой наблюдала за ними.

– Оля! Привет, Оля! – Северин расплылся в улыбке – Я твой папа, маленькая!

Оля взяла синюю кошку, покрытую многочисленными следами маленьких зубов, и гордо показала ее.

- Тя-тя.

– Она показывает тебе любимую игрушку! - прошептала Катя. — Высочайшая мерка доверия.

Ободренный удачным началом Северин погладил дочь по головке, поясь этим прикосновением, словно жаждущий из колодца, и продолжил разговор.

– Какая красивая игрушка! Как ее зовут?

– Такого она еще не знает, – сообщила Катя.

Северин почесал макитру, и Оля тотчас повторила за ним. Катя чуть не порхнула смехом.

— Скажи-ка... А это кто? – указал Северин на Катрю.

– Ма-ма, – Оля даже не задумалась.

– Правильно! А я твой отец!

Оля похлопала глазками и принялась размахивать киской в воздухе.

- Дочка! Слышишь меня? Э-э-э, Северин оглянулся к Катре.

– Можно взять ее на руки?

— Это твоя дочь, что за вопрос?

С осторожностью он посадил дочь на колени. Оля не отвернулась - выучила незнакомое лицо, с любопытством подергала за бороду, попыталась спрятать в ней игрушку. Северин стоически терпел, а Катя, созерцая их, вдруг осознала, что чуть не плачет от радости.

– Она улыбается, – сообщил Северин.

– Твое общество ее устраивает.

Вскоре Оля начала кряхтеть, возиться и потянулась к полу.

— Если не хочешь услышать вой нечистой силы, лучше верни ее на место.

Северин так же осторожно посадил дочь к разрисованным зверькам, погладил ее по головке и присоединился к Катре за столом.

— Я запомнил ее совсем другой. Малой куклой, которая научилась только улыбаться беззубым ротиком... Она так изменилась, так выросла! А я все пропустил, – он охватил ладонями лицо. — Ее первое слово... Первые зубки... Первые шаги...

– Настанешь, – Катя взяла его руки, настойчиво отняла от лица, положила на стол и накрыла своими. – Она теперь тарахтойка! Молчала-молчала, а месяц назад столько звуков сразу...

— Катр, сколько меня не было?

– Один год, три недели, пять дней, – ответила характерница без задержки.

Он побледнел. Вцепился руками в краешки стола, скрежетал зубами.

— То есть... На дворе... Пятьдесят четвертый?

– Да. Март.

Северин проглотил воздух, словно его ударили в живот. Катя сжала его руки.

- Где я... Где мы сейчас?

— Я расскажу все, пока будешь есть. Ты заболел и должен много есть, Северин, иначе тебя ветром дует.

– Нет. Это я сначала расскажу, куда исчез... Ты должен знать. Не представляю, как ты переживала...

Он рассказал об ограблениях, о черных песках и ловушке, о приговоре Гадры, мстившей за кровавые соглашения ее подданным, о бесконечном круге, где они жили вместе в Карпатах, о ужасе, которым мечта всегда заканчивалась, о внезапном спасении и дороге сюда...

Она поверила. Несмотря на все безумие этого рассказа, она сразу поверила каждому его слову. Это все объясняло и ужасный вид, и морщины, и седину.

– Я выследу эту Гадру и вырежу ее сердце, – Катя ударила ножом по столу, пробив дыру в скатерти. – За все, что она сделала с тобой!

— Вряд ли у нее сердце.

- Плевать, - она пылала яростью. – Эта дрянь забрала у тебя – у нас! — больше года жизни. А ты даже этого не понимал!

— Не совсем так... Каждый раз, когда я это понимал, начинался новый круг... И тогда я забывал.

- Бесчеловечная жестокость, - Катя налила рюмку калгановки из местных припасов - впервые после рождения дочери. - Теперь ешь. Приятного аппетита.

Она решительно пододвинула ему все миски с блюдами.

— Набирайся сил, потому что от твоего тела остался мешок с костями.

Северин с удовольствием понюхал воздух над мисками и упорно хрустнул косточками пальцев.

– Спасибо, любимая. Ты умеешь вдохновлять, - он принялся работать челюстями.

Катя с удовлетворенной улыбкой выпила рюмку.

— Ешь понемногу, не спеши! После долгого голода живот может скрутить, — она долила себе калгановки.

– Расскажи все, что я пропустил, – из-за набитого едой рта Катя скорее догадалась, чем услышала его слова.

— О, Северин, ты пропустил немало.

В ночь ограбления они ждали до рассвета. Замерзали, торчали в этом переулке, но ты не возвращался. Утром решили, будто в хранилище что-то случилось. Малыш и Варган пошли спрятать добычу, а мой брат остался. Крутился у банка весь день, выглядел, не выведут ли тебя арестованным за попытку ограбления. Его сменил Малыш, затем Варган, и так по очереди они дежурили почти неделю. Ничего. В новостях – тишина. За выпивкой разболтали нескольких банковских клерков, но никто ничего не слышал. Вернулись огорченные, с мешком дукачей, но без тебя. Ох, я тогда им наговорила... Не могла смириться, что ты просто исчез. Не хотела думать, что осталась с Олей сама.

– Извини.

– Не стоит. Я выплакалась, и мы продолжили задуманное.

Вывозили семьи характерников за границу, резали борзых, покупали сведения об их укрытиях и сжигали до основания, убивали вожаков... Все проходило так легко, словно твоей потерей мы подкупили благосклонность судьбы. Страна обезумела от новостей о противостоянии борзых Святого Юрия и рыцарей Серого Ордена. Большинство болело против сироманцев, но мы всегда имели поддержку по всему миру. Даже среди попов!

Я большей частью тратила время и деньги на попытки узнать тебя. Обивала пороги ведьм, гадалок, прорицателей, но все отказывались или сообщали скорбно, что можно забыть об этом человеке — мол, судьба твоя теперь навеки вплетена в Потустороннее. На вопрос, как тебя можно вытащить оттуда, все только пялились и отвечали, что это невозможно. Будто соперничать с ветром или сражаться с тенями, говорили они, все напрасно, забудь его, женщина, отпусти и найди другого.

– После поражения на озерах меня накрыло отчаянием, – Катя надпила калгановку. — Хотелось выть от безысходности. Убежать отсюда, подальше от беспросветного бедствия, на другой край света, куда Игнат семью отправил, бежать и начать новую жизнь... Но мое сердце отказывалось верить. Я не могла убежать без тебя! И вот ты здесь, со мной, потрепанный потусторонними уроками, но живой... Вернулся, откуда не было возврата. Те все шарлатаны и деньги ломаного не стоили!

– Ты всегда была сильной духом, Искро, – сказал Северин.

Просто ты не видел лезвия у горла своей дочери, ответила Катя мысленно.

– А о каком поражении на озерах ты вспомнила? Неужели Орден проиграл?

– Орден? – Катя кивнула головой. — Орден больше не существует.

Чернововк медленно отложил ломоть хлеба, который только собирался надкусить, уперся в жену колючим взглядом. Его худые щеки, порозовевшие от ужина, снова побледнели.

– Что ты сказала?

– Ты все услышал.

Весной после твоего исчезновения, то есть год назад, наши отряды атаковали Почаевскую лавру, одну из величайших цитаделей борзых. Святая вода им не помогла: мы одержали победу. Доказали, что пришли в себя после поражения под Будой, доказали, что можем копнуть в их мягкий подчеревок... Мы радовались недолго. Вскоре с помощью отрядов Стражи борзые штурмовали наш лагерь на Шацких озерах. Кто предал — до сих пор неизвестно. Кровавая была ночь... Настреляли столько, что местные там до сих пор серебряные шары находят. Тела жгли на огромных кострах, чтобы новых дубов не выросло.

Выжившие после поражения окончательно отчаялись и рассеялись. Как Свободная стая после Волчьей войны... После Буды нас осталось немного, а после озер и подавно. Каждый сам за себя – так больше шансов на спасение. Многие отправились за границу. Мои немногочисленные подруги исчезли. Летом Кривденко и Шварц торжественно провозгласили Орден разбитым. Однако наша шайка - Эней, Варган, Малыш, Павлин - продолжала дело. Теперь мы охотились, а не они. И хотя это были последние укусы волка, мы не останавливались! На груди каждого убитого вырезали послание: SO

— Это Малыш придумал?

– Как ты догадался?

— Чувствуется благородный почерк с примесью северных военных обычаев.

— Он вырезал лучше всего из нас.

В газетах маленький отряд окрестили бандами мстителей. Думали, будто действует несколько таких ватаг.

Мы стали их призраками, ночными ужасами. Жалкие божьи воины не могли нас выследить. Представляешь? Безглазый, безухий, безголовый, безумный и мама с младенцем на руках — неуловимая банда! Никакого провального покушения. До сих пор не могу смириться, что наш Орден уничтожили такие ничтожества... Черт знает, как оно продолжалось бы дальше, но наступила война.

За зиму пятьдесят третьего османы захватили Княжество. Все думали, что на этом и кончится, ведь верили, что на Двухморский Союз напасть никто не решится. Однако летом, как и обещал Малыш, турки ударили по Крыму и полякам. В то же время, с севера на литовцев подвинул Альянс. Наши бросились помогать всем сразу, рассеяли силы, и это была большая ошибка, потому что осенью с востока пришла Орда.

Изумрудная саранча принесла столько смерти, что все мгновенно забыли о борзых и сероманцах. Бесчисленное, неустанное, неумолимое нашествие... Харьков захватили за первые дни. Всех горожан вырезали до ноги. Не пожалели ни женщин, ни детей. Несколько свидетелей, которым удалось спастись, описывали улицы, превратившиеся в настоящие реки крови. Пока войско Сечево оправилось и приготовилось к обороне, враг брал паланок за паланком. К Рождеству все Левобережье захватили войска бессмертного Темуджина.

– Мы проиграли войну?

Катя налила мужу рюмку и сунула в костлявую ладонь.

– Не проиграли. Пока.

Линия фронта пролегла по Днепру. С тех пор Орда не спешила и воспользовалась морозным затишьем для закрепления достижений: развернули штабы, подтянули и перетасовали войска, наладили пути снабжения, подавили бунты в тылу, обеспечили порядок и приняли первые клятвы на верность — в общем, преобразование. Османская Империя тем временем погрязла на восточном юге Польского королевства, потому что тыловые рейды и неумолчные восстания в Ханстве и Княжестве забрали все необходимые для наступления силы. Альянс захватил вожделенные Гиюмаа и Сааремаа, с которых когда-то началась Островная война, оккупировал северные прибрежные земли, но дальше не продвинулся.

Сейчас вся Восточная Европа пылает войной, а остальной мир делает ставки на победителей. Фаворитом считается Изумрудная Орда, ведь ее молниеносное нападение захватило земель больше, чем Империя и Альянс вместе.

— Ныне Бессмертный Темуджин созерцает Киев с левого берега, — подвела черту Катя.

Северин ударил по столу, покачал головой и отдал ей пустую рюмку.

– На том наша ватага и разошлась. С началом войны Малыш сообщил, что защита государства для него больше всего. Варган сказал, что ему нельзя сталкиваться на войну, и вместе с Павлом направился в степи к Черному морю. Эней просто решил пьянствовать. Жалкое решение? Да. Удивлена ли я? Нет.

Младший брат не упускал ни одного случая, чтобы погубить себе жизнь.

— Я словно из одного кошмара переносился в другой, — Северин потер культю пальца. - Война... Орда...

Ей было несказанно жалко мужчину, но Катя знала – он не хочет сострадания. Северин должен был принять и пережить все самостоятельно, ибо таков был его нрав.

— Посреди этого ада, между борзыми и ордынцами, ты сама воспитывала нашу дочь...

Она почувствовала, как слезы подступают к горлу.

— Какую, кстати, надо вкладывать ко сну, — Катя стремительно, чтобы он не заметил ее глаз, поднялась.

– Тебе помочь?

Последнее, чего она сейчас хотела, чтобы Северин увидел ее слезы.

— Работай ложкой, а то забыл про еду. Или живот прихватило?

— Удивительно — нет...

Оля, удивительно послушная в присутствии гостя, заснула быстро. Через несколько минут скрипнула скамья, прошелестели шаги — Северин пришел поцеловать дочь в лоб. Он всегда поступал так до исчезновения. Оля, не просыпаясь, улыбнулась: он щекотал ее усами.

- Спокойной ночи, маленькая.

Супруги вернулись за стол.

– Разве ты не говорила, что они похожи на кошачьи? — Северин коснулся усов, будто только заметил. — Почему не сбрила?

— Группой с бородой выглядят ничего, — Катя чуть не рассмеялась. — А еще меняют внешность... Это полезно, потому что наши описания хранятся у борзых.

Северин постучал по карманам - она вспомнила этот жест, так он искал трубку - и поморщился, потому что трубка потерялась больше года назад где-то в Потойбичче.

— Хорти охотятся, несмотря на войну?

— Многих забрали в ряды войска Сечевого. Оставили кучку, которая должна добить остатки Ордена. Там осели самые ярые фанатики. Мне до сих пор приходится бегать, как лисы, от норы к норе.

– В голове не укладывается, – покачал головой Северин. — Я покинул мир, где борзые Святого Юрия были нашей главной угрозой, а вернулся к миру, где их почти нет... Но половина родины лежит под чужим флагом. Не могу поверить. Не могу смириться.

С этим невозможно смириться, подумала Катя.

- Мир - дерьмо, - подытожила она вслух. – Но не без добрых людей. Эта усадьба вдали от человеческих глаз досталась недобиткам Серого Ордена от Буханевича.

— Того Буханевича?

Она вспомнила расстроенное лицо бывшего трактирщика: тот до сих пор не мог простить себе «Летопись».

— Смешно, как все обернулось, да? Он приезжает сюда раз в несколько месяцев – обновить запасы продовольствия, одежды, денег, – Катя указала за окно. — Городик еще обещает небольшой... Усматривает в этом свое искупление.

— Жаль его.

– А мне жаль нас, – Катя взглянула на пустые миски у Северина. – Ты наелся?

– Сейчас лопну.

— Вот и хорошо, потому что я тоже проголодалась. Расскажи мне в подробностях о том марево.

Бесстрастно пыталась слушать, как мужчина говорил об уютной граде и завтраке во дворе, взрослой Оле и собранных афинах, благоухающих пихтах и дальних горных долинах... О том, как ужасно все кончалось и начиналось снова.

– Я до сих пор боюсь, что этот дом, ты, Оля – все это только новый Гадрин подвох, – признался Северин, потирая искалеченного пальца. — Только поверю, что все это на самом деле, когда придет тьма, и голос...

Она не дала договорить. Подсунулась, запечатала рот поцелуем, пока не почувствовала, как его напряжение исчезло.

— Все это на самом деле. Ты, я, Оля. Мы здесь. Итого, — сказала Катя и крепко сжала его руку. — Теперь нужно подумать, как поступать дальше.

Она должна была ехать через две недели. До появления Северина тот срок был медленной очередью одноцветных дней... А теперь время стекало непослушной водой. Впервые за многие месяцы Катя чувствовала себя спокойной. Северин спал по шестнадцать часов в сутки, ел за троих и любил ее, как только выпадал случай. Поспешил наладить потерянное время с дочкой: постоянно гулял и играл с Олей, пытался учить ее словам, рассказывал обо всем на свете, а она с любопытством слушала его. Каждый вечер путешествовал по окрестностям на Шаркане, который чуть не взбесился от счастья при появлении старого хозяина. Расспрашивал о прошлом году, особенно об Орде и Темуджине, читал накопленные в углу старые газеты, рассматривал плакат «DO BOYU ZA UKRAЇNU», который привез кто-то из временных жителей тайник, подолгу размышлял, вглядываясь в себя. Жаловался на отсутствие курива, а потом забыл о нем.

Его внешность изменялась. Силы возвращались, и вместе с ними возвращался тот самый мужчина, которого она полюбила. В его голове что-то вызревало, но Катя не расспрашивала: просто позволяла себе наслаждаться супружеской жизнью, которой никогда не было, и сама кое-что задумывала, но держала это при себе.

Через несколько вечеров до отъезда Северин поделился с ней замыслом.

– Что скажешь? — спросил он с тревогой во взгляде.

Катя искала честный ответ.

- Это дерзко. Это безумно. Это не сработает, – ответила, и не успел Северин расстроиться, как продолжила: – Да, я за!

Может рассказать ему о своем замысле? Все равно он не согласится.

– Тогда я собираю всех, – продолжил ободренный характерник. – Ты говорила, что наверняка можно найти только Энея, верно?

— Он сейчас должен пьянствовать в скрытом поселке, а своему расписанию Игнат не изменяет, — Катя всегда сердилась, когда вспоминала о брате. — Остальные шайки найти будет непросто.

– Но я найду! Мы встретимся в указанное время в указанном месте... Все вместе.

День отъезда прошел быстро. Слишком быстро. Как будто ей подали сладкого пирога, но позволили только надкусить.

Не успела насладиться новой жизнью. Не хотела расстаться с мужчиной, которого считала мертвым больше года. Два месяца они будут путешествовать порознь, потому что Катя только гостила в скрытом поселке, и там ждало лунное иго. Она боялась, что отпустит — и Северин исчезнет навсегда, ведь чудеса бывают только раз в жизни...

Вещи улеглись в дорожные суммы. Оля кружила по двору и разглядывала первые зеленые травинки, упорно срывая самые длинные. Шаркань стучал копытом, нетерпеливо поглядывая на говорящую у дверей пару.

- Держи, - Северин протянул несколько скомканных купюр.

— Нашел в карманах старых крючков... Остались еще от проклятого ограбления.

Ее как ударили.

– Хочешь откупиться? – вспыхнула Катя. — Деньгами совесть усыпить — и все, ищи ветра в поле?

— Что ты несешь?

– Не смей! Я тебя из-под земли достану!

Северин смотрел на жену озадаченно. За прошедшие дни ни разу не поцапались, и нужно было все испортить на прощании!

– Извини. Это мои демоны, которые, казалось, навсегда остались в прошлом. - Оставь деньги себе. У тебя ни оружия, ни коня.

В знак примирения она подарила запасного пистолета, мешочки с порохом и пулями, простыми и серебряными – трофеи от борзых.

- А Шаркань...

– Остается с нами, – отрубила Катя. — Мы очень подружились за последний год.

Оля подбежала к ним и протянула Северину сорванную травинку.

– Это мне? Спасибо спасибо, — он наклонился к девочке и крепко обнял ее.

От этого зрелища Катрю наполнило теплом, и она пыталась запомнить эту счастливую картину, чтобы потом обратиться к ней в бессонные ночи.

— Дочка, скажи-ка: «папа», — предложила Катя.

– Да-да, – отозвалась Оля.

Северин засмеялся, встал вместе с девочкой на руках и подбросил ее вверх.

– Папа! Я твой отец!

Оля засмеялась.

- Да-а!

Они обнялись втроем как настоящая семья. Катя впитывала эти мгновения с каждым звуком, движением и запахом: они вдвоем держат дочь, они целуют ее в щечки, она заливается смехом... Разве они не заслужили этого?

И Катя решилась сказать то, что вертелось ей на уме.

– Слушай, Щезник, – заговорила она. — А мы могли бы попробовать... Как в том маре. Жить далеко в горах, в одиночестве. Пойдем туда прямо сейчас, прочь от всего этого дерьма! Мы ведь никому ничем не обязаны...

Выжгла — та сама не поверила своим словам. Произнесенные вслух, они лопнули и растворились, как пузырьки в кипятке.

– Ты же знаешь, что сейчас это невозможно, – ответил Северин ласково. – Обещаю, что потом так и будет. А пока наша война не завершена, Искро.

Катя закусила губу.

— Знаю... Но даже проклятые души могут мечтать.

Он провел ладонью по ее щеке.

— Наши мечты изменят этот мир.

***

Зима в лесу умирала медленно.

Омытые теплым ветром, сонные веточки лелеяли первые почки. Бесцветным ковром прошлогодних опавших листьев, кое-где померев зелеными нитями, бежала едва заметная тропинка, змеялась между выпяченных корней, терялась за частоколом кустов, исчезала в твердой корке талого снега. Гнедый конек постоянно останавливался, крутил головой: в отличие от Шарканя у него был осторожный нрав и уходить в чащу не желал. Северина раздражала его осторожность, но лучшего огурца не найти — лошадей забирали в кавалерийские отряды войска Сечевого, и характернику повезло, что он смог приобрести такого жеребенка, а не хилого старика. Продавец загнул цену, Чернововку пришлось торговаться, и случайные свидетели разговора приняли на Северинову сторону: вызванная войной нехватка товаров вкупе с высокими ценами достали всех до печени.

– Пока одни защищают, другие зарабатывают!

- Шесть дукачей? Да он одного не стоит! Взгляни на его бока, ребра из-под кожи торчат, пальцами сосчитать можно! Как не стыдно за это безобразие такие грубые деньги просить?

– Да все как показались! Купить ниц невозможно!

Торговец умело притворялся безразличием к окружающему крику, но его расширенные зрачки и острый запах пота выдавали нервозность.

— Кому война, а кому родная мать!

- Эй, уважаемый! Ваш конь медяками сэр, что ли?

— Кто-то двинется добровольцем на фронт, а кто-то втридорога будет продавать патроны!

Под натиском возмущенной общины торговец сдался и согласился отдать гнедого с доспехами за три дукача. Сероманец в очередной раз порадовался случайно сохранившимся банкнотам — они не впервые пригодились ему, потому что воровать во время войны Северину не хотелось.

Благословенные дни с семьей превратились в целительное воспоминание. Оля прячется, хлопает в ладошки, пытается вырвать седые пряди из его виска... Катя смеется, расчесывает волосы, целует его мягкими губами... Он уже забыл, как каждую ночь когти первобытного ужаса вырывали его из сна, когда он, отдуваясь, подолгу держался за плечо. очарованной ловушки Гадры.

Мир так изменился! Сироманцы проиграли, Орда захватила Левобережье, Днепр превратился в военную границу... Мир даже не заметил его отсутствия. Но Северин не собирался с этим мириться.

Дорога, памятная еще с зимы (прошлогодней зимы, напомнил себе характерник), несмотря на робкое сопротивление гнедого, привела к паре буков-хранителей. Гигантские очарованные деревья не изменились ни на веточку.

– Я – Северин.

Он до сих пор смущался от этого ритуала. Почему-то каждый раз казалось, что его не пропустят.

– Клялся Аскольду хранить тайну. Дайте дорогу.

Воздух между стволами качнулся, видение непреодолимой чащи в одно мгновение истлело, и между деревьями рассветла дорога в черные поля. Гнедый встревоженно прял ушами.

- Это!

Прикосновение незримой паутинки к лицу, тихое ржание коня — и буковые ворота остались за спиной. Характерник направил коня на берег небольшого озера.

Этой зимой... Вернее, прошлогодней зимой, ему даже не пришлось объяснять, зачем волчьи рыцари разыскивают тайник.

– Люди с крестами, – кивнул с пониманием старый Аскольд. — Охотились на наших предков. Теперь на вас. Мы радостно приютим воинов-волков.

Чернововк поблагодарил за гостеприимство, созерцая место, где за словом волхва должны были построить приют для гостей. Голый озерный берег... Теперь здесь вырос сруб на две большие семьи: крепкий, просторный, из медово-золотистых бревен, сохранявших легкий аромат свежей древесины. Озаренный лучами утреннего солнца, ослепительно отражавшихся от прозрачного льда на озере, сруб напоминал сказочную избушку.

Дверь распахнулась, и оттуда выпорхнула молодая русая девушка. Быстро стрельнула в Северина интересными глазами, закуталась в шубу и побежала трусцой в поселок за озером. За ней выкатился мужчина - в одной только рубашке, которая умоляла о стирке, с щербатым кувшином в руке - и облокотился плечом на ковер.

– Сам пью, сам трахаюсь! Сам стелюсь, сам ложусь! Сам, — прорычал мужчина, глотнул из кувшина и откинул волосы из глаз. – Овва! Кого я вижу? Патлатый-бородатый... Щезник собственной персоной!

Когда-то аккуратно выбритая селедка растворилась в гуще длинных волос. Подкрученные усы обвисли и потерялись на фоне расчесанной неряшливой бороды. Глаза припухли, но зорко острые.

– И тебе привет, Эней.

– Поздравляю на хуторе Мечта! Прекрасно здесь у меня, не правда ли?

Игнат сделал новый глоток, из которого половину пролил на бороду.

– Ты здесь сам?

– Сам пью, сам трахаюсь! Сам стелюсь, сам ложусь, — пропел Игнат. – Вся медовуха моя! Медовуха здесь годящаяся.

От него тянуло крепким бражным духом.

- Видел девку? Ох горячая! Разве что сиськи мохнатые, но чего еще ждать от села, где столетиями все друг другу приходятся родственниками, - Игнат махнул кувшином. — У них здесь с этим строго! Аскольд бодрствует, чтобы все правильно родственились. Чтобы не уродиться! Поэтому мне каждую неделю новую бабу приводят, чтобы разбавить здешним семьям воина-волка. Ох и прекрасное место ты нашел, Щезник! Многих здесь обрушил?

- Никакой.

- Зря! Советую. Все такие страстные... Правда, имен тебе не подскажу, потому что не запоминаю, всех зову Христями... А им невдомек, в чем соль шутки, — Игнат расхохотался и ткнул себе в атраментный рисунок на груди. — За коловрат здесь уважают, как героя.

Катя предупреждала, что Эней выпивает, но увиденное неприятно поразило Северина. Обезображенный образ старого друга не нравился ему.

— Брат, мы не виделись больше года. Ты не спросишь, где я был?

— Более года? Овва! А ведь действительно!

Его веселое настроение исчезло.

– Мне глубоко до жопы, где ты был, – Игнат харкнул себе под ноги. – Я думал, что ты давно кони двинул. И не сильно убивался.

Он исподлобья осмотрел Чернововку и добавил:

- Вид у тебя, как дерьмо.

— Я больше года провел в плену Потусторонний мир, — ответил Северин. — И пришел не для того, чтобы...

— Да насрать, зачем ты сюда приперся, — перебил Игнат. - Какой Потусторонний мир? Какой плен? С чего я должен верить этим фигням? Может, ты вообще нас предал. Прихватил деньжат и все время скрывался где-то, но вдруг тебе что-то припекло, а?

Северин подошел, размахнулся и врезал по припухшей мормыге. Игнат пошатнулся, но устоял. Сплюнул кровавую слюну.

— У меня отняли год жизни, — процедил Чернововк. – Я вернулся в страну, наполовину захваченную врагом. Я не видел, как взрослеет моя дочь.

— А я своего сына вообще никогда не увижу, — проревел Игнат и изо всех сил швырнул кувшин в мерзлое озеро.

Северин ждал драки, но собрат только гневно раздувал ноздри.

- Орден...

— Нет никакого Ордена, черти тебя драли! Нет! Да, я подставил Малыша, но Орден был обречен и без меня! Они придумали бы что угодно, чтобы начать охоту на нас!

Внезапно его пыл иссяк, и Игнат продолжил другим тоном, тусклым и истощенным:

— У меня было две радости в жизни: семья и черес. И потерял обе. Зачем мне жить?

— Послушай-ка, брат...

Но Игнат не слушал - вдруг он обнял Северина и зарыдал у него на ремне.

– Зачем все? Зачем? Для кого? – спрашивал брат Эней. – Мы прокляты на проклятой земле!

Медовуха не могла скрыть боль в его голосе.

— Да, брат, мы проклятые, — согласился Чернововк. — Но я пришел за тобой, потому что мы, проклятые, должны кое-что сделать.

Игнат тихо всхлипнул, отошел и умылся озерной водой из небольшой лунки.

- Что сделать, Щезник? Разве что выпить, – он вытер лицо рукавом. - Все кончено. Для меня, для Ордена, для химородников... Кончено навсегда. Послушай совет от всего сердца: бери жену с дочерью, и бегите куда глаза глядят. Нечего тут делать.

- Я не буду убегать, - отрубил Северин. – Послушай внимательно, Эней. Мне нужен ты, Малыш, Варган и Павлин. Вся наела ватага.

Пока Северин рассказывал свой замысел, Игнат выбалушивался, усердствовал и качал бородой.

— Господи, Щезник, я словно мечты тринадцатилетнего джуры услышал. Тебе прочь макитру в Потойбичче отбило, — заключил Эней, дослушав Чернововка. — Неужели ты действительно веришь в это?

– Мы уже делали похоже на Северную войну.

– Сравнил прутня с пальцем! В порту цеппелинов все было иначе, - Игнат пристально посмотрел ему в глаза. — Зачем тебе, Щезник?

Северин немного растерялся с ответом.

- А кто, если не мы?

– Тьфу! Не можешь ответить по-человечески? – Игнат почесал бороду. - Бес с тобой. А дальше что?

— Дальше отомстим за Орден. Тем, кто стоял за истоками охоты. Мы их найдем и заставим умолять о смерти. Захлебываться собственной кровью.

Игнат отвернулся к озеру.

– Я смирился с потерей семьи. Смирился со смертью Ордена. Начал наслаждаться теми крохами жизни, что мне остались, — Игнат ткнул пальцем с обкусанным ногтем в Чернововку. – А тут привалился ты и пытаешься разрушить мой душевный покой!

— Пьянка — это не душевное спокойствие, брат.

– Зачем я тебя слушаю? И какого черта я тебе верю?

Игнат тоскливо посмотрел на обломки избитого сердца кувшина. Северин молчал.

— Наверное, потому что ты мой шурин, а от родственников любая дура считается приемлемой, — найдя уважительную причину, брат Эней немного повеселел. – И что теперь?

— Я отправлюсь за Варганом и Савкой. Ты знаешь, где искать Малыша?

— Он сейчас под Запорожьем мать защищает. Если не врезал дуб, конечно. Ничего приютил у себя нескольких наших, так общеизвестная тайна... Где-то там и носится светлейший. Ты уже слышал, что он теперь известен как Циклоп?

– Не слышал.

– О! Наш шляхтич — известный проказник, — хохотнул Игнат. — На него повесили все преступления нашей ватаги, поэтому брат гетмана — один из самых разыскиваемых оприхов Гетманата. Сотня дукачей за мертвого или живого! Один в один цена, которую давал помешанный магнат за пленных характерников. Помнишь этого урода?

— Ястребье гнездо.

Имение богача Борцеховского, сытный ужин, холодные цепи, отрубленная голова Вишняка, ночной побег, пронзенный колом нога, первый прыжок к Потустороннему месту, разодранные охотники, конная погоня, скрежет клинка по черепу...

— К удивлению, Малыш никто до сих пор не сдал, — перебил воспоминания Игнат. – Хотя я готов заложиться, что многие воины узнали в нем разыскиваемого Циклопа. Однако, может быть, уже и сдали, я давно новости не читаю.

– Найди его, Энею. Мы соберемся в Чертковском имении в конце мая.

— Если чертовские земли до того времени не станут очередным улусом Орды, — ответил Игнат. – Хорошо. Я передам известие, но не обещаю, что Малыш прибудет. Он помешан на этой войне.

— Мой замысел будет способствовать победе.

Оба смолкли. Гнедый настойчиво ткнулся носом в плечо Северина.

– Отдохнуть хочет, – Бойко указал на коня. — Шарканя себе Катя присвоила?

— А ты ее не знаешь.

– Как там моя племянница?

— Такая сообразительная, — Северин улыбнулся. — Понемногу привыкла к незнакомому дяде... Когда признала папой, от сердца отлегло.

— Повезло, — глаза Гната погасли. — Остапчик мой год или два привыкал к тому, что дядя, который приезжает раз в месяц — родной отец. И как ему сейчас там ведется?

Северин молчал, но Игнат и не нуждался в ответе.

— Отцовство меняет навсегда, — продолжал он. — Малыш, который без всякой кривой мысли лупит на тебя огромными глазками, и ты готов костьми полечь, чтобы в этих глазках не было слез... Растет, меняется, смеется, и от того смеха твоя раненая бессодержательная жизнь наполняется хоть каким-то смыслом...

Брат Эней мотнул головой, и быстро потер ладонями кожу под глазами.

– Надо выпить. Медовуха в хате, а мы здесь на холоде жопы морозим! Выпьешь со мной, пропащая твоя душа?

— С удовольствием, брат.

Игнат улыбнулся.

— Дай уж поздороваемся, как положено.

Характерники обнялись. От Гната отгонило потом, перегаром и отчаянием.

— Мы мысленно похоронили тебя... Отчаялись. Отчаяние звучало в воздухе, как во время поисков Савки. Помнишь? Но ради Катри вслух этого не говорили. И вот ты здесь, погрызенный Потусторонним, с виду, как дерьмо, со своим безумным замыслом, - Игнат разомкнул объятия.

— Ты тоже с виду, как дерьмо.

Бойко беззастенчиво почесал в паху.

– Так и задумывалось. Ведь у борзых есть описания нашего облика, — он посмотрел за плечо Северина. – Ты смотри! Христя рассказала Аскольду о твоем прибытии.

Размахивая здоровым костылем, к ним шагал молодой человек — длинный, худой, в шерстяной хламиде серого цвета.

— Его посланник выглядит серьезно.

– А, ты пропустил, – хлопнул по лбу Игнат. - Старик скончался! Его пепел давно развеяли. Вот этот хлоп – новый Аскольд. Чимкает лично поздороваться с почетным гостем.

Образ волхва не подходил к этому юноше. На Севериновой памяти остался старичок с седой бородой, встретивший его при первом посещении скрытого поселка — искренний, немного наивный, всегда жадный новостям из внешнего мира... Его место занял один из троицы прислужников, избранный старым Аскольдом на ложе смерти.

– Приятный хлоп. Дружественный, интересный, - рассказал Игнат. — Варган летом каким-то чертом целой телеги книг допер, так Аскольд чуть не напугал в плане от счастья. Даже пристройку у своей хаты велел поставить ради книг.

Молодой волхв остановился в нескольких шагах от характерников и поклонился.

- Привет. Аскольд рад видеть воинов-волков.

По-юношески высокий голос, прекрасно звучащий на сцене оперы. На тонкой шее, усеянной редкими побегами щетины, дергался большой борлак.

- Навзаем, - Чернововк протянул руку.

Аскольд переложил костыль в левую сторону, пожал ладонь коротко и твердо.

– Северин! Почет тебе. Аскольд поздравляет с возвращением. Мы виделись годы назад, когда ваше появление спасло нас от гнева Властелина...

Он говорил на украинском гораздо лучше предыдущего Аскольда.

– Я тогда мало кого запомнил, – ответил Северин.

- Это было давно, - юноша улыбнулся.

Он имел ту странную внешность, которая озадачивала любого, кто пытался определить его возраст. Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Черт знает. Спрашивать было некстати.

— Аскольд извиняется за вмешательство, но должен говорить с Северином наедине, — продолжил волхв учтиво. - Можем пойти в поселок вместе?

Северин взглянул на Игната.

– Иди-иди, я конем займусь, – махнул рукой тот. — Едла нам какого-нибудь умудряю.

- Брюки найди для начала.

— Давно никто не беспокоился о моей жопе, — чопорным взмахом мизинца Игнат взмахнул невидимой слезой. – Это так трогательно. Люблю тебя, брат!

Волхв улыбнулся, Северин хохотнул, и на том они двинулись по дороге в поселок.

Через несколько шагов Аскольд сообщил, не останавливаясь:

— Властитель леса хочет видеть Северина.

Костур постучал по холодной земле.

— Властелин приказал передать это послание первым снегам, — молодой волхв пристально вглядывался в общину деревьев за поселком. — Воины-волки приходили, но Северина среди них не было. Наконец пришел.

Чернововк бездумно потер культю большого пальца - глупая привычка, которая завелась после побега.

— Сейчас почти середина весны... По твоему мнению, он до сих пор ждет меня?

— Аскольд уверен, что Владыка будет ждать там, где вы встретились впервые.

Что скрывается за этим приглашением? Новый Гадрин подвох?

— Чего ему нужно? – спросил Северин.

– Аскольду неизвестно, – ответил волхв. - Властитель леса приказывает. Не объясняет.

В скрытом поселке ничего не изменилось: приземистые дома с мхом на гонтах, густой запах скота, мутные пленки на окошках. Из кривых дымоходов кудрявился дым, а странно одетые люди, похожие на ожившие гравюры исторических трактатов, при встрече низко кланялись Аскольду. Живой обломок пропавшей эпохи.

— В таком случае, скорее не заставлять его ждать, — заключил характерник.

- Мудрое решение. Аскольд проведет к тропинке, а дальше Северин двинется сам.

Обряды здесь оставались неизменными. Впрочем, для этого они и обряды.

– У Аскольда есть вопросы, – волхв осторожно посмотрел на характерника.

Неужели мне какую-нибудь девушку предложит, подумал Северин, и сразу мысленно начал подбирать слова для вежливого отказа.

Аскольд остановился и поднял костыль вверх.

- Меня тревожит небо, - костыль нарисовал несколько линий, перечеркнув небо наискось. — Плавучие рыбы. Когда Аскольд еще не принял этого имени, в облаках летали только птицы. Сейчас там плывут крупные рыбы.

Вот оно что! Характерник облегченно вздохнул.

– Ты имеешь в виду воздухоплаватели, – кивнул Северин. — Да, их ежегодно становится больше. Сейчас в разгаре великая война — наверное, над вами лежит какой-то маршрут.

— Аскольд не мог поверить, что люди построили огромные рыбины, плывущие в небе. Мы живем здесь, как жили наши предки восемь веков назад. Они прятались в этом лесу, лелеяли память, а мы чтим их традиции и живем за теми заветами... А большой мир изменился так сильно, что нашего воображения не хватает.

— Мир постоянно меняется, — Чернововк пожал плечами.

— Вы живете своей жизнью. Тебя смущают воздухоплаватели?

– Нас могут разоблачить, – взмахнул руками Аскольд. — Волшебство Властелина леса защищают от незваных гостей, но не спасают от небесных глаз. Когда рыбы заметят нас, сюда несются незапрошенные гости, и они найдут путь внутрь.

– Да, – согласился Северин. – Это может произойти.

Живой Аскольдов разум понравился характернику. Чем-то он напоминал предыдущего волхва, но в то же время был более решительным.

Они проходили мимо главной площади поселка, где на главных местах виднелись шесть темных идолов. Аскольд даже не взглянул на них, сосредоточенный на разговоре.

— Я слышал, что у вера Христа много ветвей, — сказал волхв.

Древние боги не одобрили бы этот разговор.

— Есть ветвь Рима, есть ветвь Константинополя, есть другие, отпочкованные от них, но многие спилили, — Северин заинтересованно посмотрел на Аскольда. – Зачем тебе?

Тот молча хмурил тонкие брови, пока не привел гостя в свой сад. Оттуда к сакральной поляне вела тропа волхвов.

– Большая тайна, – прошептал Аскольд, хотя поблизости не было ни души. — Пусть эти слова останутся между нами.

- Честное слово.

— Аскольд размышляет о том, как открыть поселок миру.

Едва он это произнес, как костыль упал, а волхв обеими руками схватился за голову, словно его виски пронизало нестерпимой болью. Борлак судорожно запрыгал вверх-вниз.

- С тобой все хорошо? - Характерник встревоженно склонился над скрученным волхвом.

Тот квилил и едва слышно стонал несколько секунд.

– Нет, – Аскольд открыл глаза, в которых лопнуло несколько сосудов, судорожно глотнул воздух. — Другие не одобряют это желание.

– Другие?

– Аскольди. их духи живут во мне после прикосновения старика, — волхв скривил побледневшее лицо, потянулся и не спеша поднял костыль. - Те, что были до меня. их мудрость помогает, когда Аскольд поступает правильно... Наказывает, когда Аскольд отклоняется... От того, как должно быть по замыслу.

Похоже на голос Зверя, подумал Северин.

– Но Аскольд не отступится, – волхв облокотился на костыль и гордо выпрямил спину. — Приближается время перемен.

Чернововк почувствовал глубокую симпатию к этому новолунию.

– Эпоха Владимира миновала. Вряд ли к вам придут крестить силой, — тут Северин вспомнил о борзых Святого Юрия и добавил: — Однако всякое может случиться.

- Наши предки имели, куда бежать, - Аскольд смотрел мимо Северина, словно обращаясь к незримым духам: - Мы - нет.

— В поселке знают о твоей задумке?

– Это тайна! - прошептал волхв. — Я знаю точно: все будут против, очень испугаются... Аскольд убедит, когда придет время. И сделает, как считает нужным.

Этот молодой человек бесспорно заслуживал уважения.

– Смелый поступок, – похвалил Северин.

- Необходимый поступок, - волхв повернулся к поселку за спиной. – Сотнями лет мы жили на острие. Не вымерли настоящим чудом... Или по воле богов. Волхвы постоянно вели записи родственников, чтобы не смешивать кровь... К слову, Северин не хотел бы разбавить ее собственной? Хоть несколько женщин?

Только он забыл об этом!

– Моя жена будет против, – ответил Северин твердо.

– Даже против одной?

– Даже против одной.

– Жаль, – Аскольд вздохнул. — Мы вынуждены прозябать... А мир изменился так сильно, что больше нельзя полагаться на чудо, богов или Властелина леса. Я уважаю свои корни, я помню своих предков. Но мы должны измениться или исчезнем навсегда.

На этом волхв поклонился и пошел к новенькой пристройке — пожалуй, того же хранилища для книг. Чернововк улыбнулся: смелый замысел молодого лидера понравился ему. Северин замысел был не менее дерзким.

Пора встретиться с Властелином леса.

Характерник проверил, что получил именно серебряный шар, зарядил подаренного женой пистоля. Леший — своевольное и жестокое создание, его нрав непредсказуем, как майский ливень. Вместе с другими «князьями», как называл их в дневнике бывший есаула потусторонних по прозвищу Блукач, лешие считались одними из самых могущественных созданий, живших в человеческом мире. Если Властелин леса работает на Гадру, то дела Чернововка плохи, и выстрел серебром может дать шанс на побег.

Шаги пятнают тишину. Стволы по обе стороны тропы — колонны в древнем храме. Под ногами пульсирует сердцебиение древнего, темного, родившегося задолго до рода человеческого леса. Воздух душный, потому что ветер не решается податься в эти молчаливые лабиринты. Клетка переплетенных веток глотает свет. От земли пахнет пряностями, неизвестными здешним людям. Стелются воспоминания: как он ходил здесь журью без золотой скобы, как в тени исконных деревьев чувствовал собственную ничтожность, как фигура учителя подавляла глубинный страх...

Захар убит. Есаул убит. Бозна-сколько убита в битве за Буду. А сколько еще полегло, пока он скончался в потустороннем плену?

Тропа волхвов привела к небольшой лужайке, чье пространство обнимала толстая каменная глыба. Обладатель леса ждал его перед алтарем: живая гора всевозможного зелья, огромные лаписи до земли, длинные острые когти, древний лосячий череп, украшенный пожелтевшими первоцветами. Кремозная фигура окутывала облако запахов: свежая глиця, влажная земля, опавшие листья, сладковатая гниль... Глазки черепа полыхали зеленым сиянием и злым предчувствием.

Северин поклонился, сжимая рукоятку пистоля.

- Пришел, - проскрипел леший. Он стоял в нескольких шагах, но его властный голос шептал прямо на уши: — Гадра ищет тебя.

– Знаю.

После потери половины большого пальца Северин держал оружие похуже. Но до сих пор был способен на точный выстрел в десяти шагах.

- Мне все равно, - зеленые глазницы вспыхнули. — Она не имеет власти в этом мире. Я здесь обладатель!

Одной заботой меньше. Характерник почувствовал, как невидимый взгляд прощупывает его от макушки до ног.

— Быстро состарился. Люди как бабочки. Рождаются, гаснут. Был щенком, вернулся волком, — чудовище указало на него длинным когтем. - Угасаешь. Тело отравлено Потусторонним... А я пашу жизнью! Лес моя плоть, моя сила.

– Ты звал меня, – сказал Северин.

– Ты услышал, – леший отошел от алтаря, закрытого его плетеным туловищем. – Хочу вернуть.

На камне распластался упитанный белый волк. Его сторона поднималась и спадала в ритме глубокого сна. Северин почувствовал, как к лицу хлынула кровь: за все прошедшие с тех пор годы он вспомнил об этом волке максимум трижды. Как будто память вычистила пятно недостойного поступка.

– Не стал настоящим волком. Слишком много человека, - Властелин махнул лапами. – Забирай. Чтобы запаха его больше здесь не было.

Не ожидая ответа Северина, леший склонил рогатого черепа к белому волку.

— Прочь, — показалось характернику, как чудовище дуло на хищника, — Никогда не возвращайся.

Леший развернулся, а чаща вдруг расступилась перед ним.

— Подожди-ка, — крикнул Чернововк. – И это все?

Властитель леса остановился. Не двигая туловищем, повернул к шампанскому череп, словно филин.

- Больше не приходи. В следующую нашу встречу кто-то умрет, — послышался звонкий скрежет, наверное, служивший лешему смехом. — Прощай, человек волк.

На том Властелин леса исчез, объятый объятиями весенних деревьев.

Воздух над алтарем закачался. Волчьи очертания поплыли, трепнули, мех шлепал кровью и расползся — меньше, чем через минуту, на камне лежал человек с бледной кожей и белыми волосами. Даже брови оборотня были белыми. Мужчина застонал, открыл глаза с красными радужками, прищурился и заморгал, пока не приспособилось зрение. Посмотрел удивленно на свои руки, коснулся ногтями щеки, осторожно лизнул кровь между пальцев, грыз собственного запястья и жалобно завизжал, пытаясь впитаться в разодранный превращением мех.

- Эй, - позвал характерник.

Бывший волк замер, готовый отразить нападение. Напряг мышцы, зарычал угрожающе, закопив высоко верхнюю губу. Северин убрал пистолет и продемонстрировал руки ладонями вверх.

– Я пришел с миром, – сказал успокаивающе. — Давно не виделись, Максим Вдовиченко.

Рычание стихло, и тень пробежала в красных глазах. Человеческое сознание не угасло - он до сих пор помнил свое имя!

- Максим Вдовиченко, сын Ярославы и Романа Вдовиченко, - напомнил Северин.

Альбинос удивленно уставился — совсем как Оля, когда он показывал «волшебство» со щезальным в кулаке большим пальцем.

– Я не оскорблю тебя.

Максим несколько раз открыл и сомкнул рот, словно рыба, выброшенная на берег. Пытался что-то произнести, но вместо этого пронзил.

- Понемногу, понемногу, - Северин шагнул навстречу. Максим не шелохнулся. — Не сились! Слова постепенно вернутся.

Чтобы не испугать Максима резким движением, характерник медленно сбросил опанч, взял в вытянутые руки и сделал еще несколько осторожных шагов.

— Начало апреля оказалось прохладным. Замерзнешь без одежды.

Альбинос дернулся, когда Северин руки приблизились вплотную к нему, но позволил завернуть себя в опанчу. Сокрушенные глаза смотрели с подозрением. Чернововк поднял руки и попятился.

– Видишь? Я не желаю тебе вреда. Спокойно, спокойно...

- Ты... ты...

Максим говорил неуверенно, как ребенок, пытающийся овладеть первыми слогами. Чело сосредоточенно нахмурилось.

— Я Северин Чернововк. Помнишь меня?

Альбинос протер глазами кулаками. Кликнул несколько раз.

— Зрение у тебя теперь другое... Человеческий. Ты привык к волчьему, так что сейчас все отличается, — объяснил Северин.

Максим глубоко вдохнул воздух носом.

— Много запахов исчезло, другие ослабли. Поздравляю в человеческом теле.

Альбинос шмыгнул носом, запрокинул голову и жалобно взвыл, однако умолк, только услышав собственный голос.

– Понимаю, – продолжал Северин. – Ты был волком. Забыл старую жизнь и не желал возвращения. Но Властелин леса выгнал тебя. Ты снова человек.

Максим внимательно разглядел Чернововку. Взгляд его был недобр.

– Кто. Ты?

Он хотел спросить больше, но не нашел нужных слов.

– Я все расскажу. Слушай внимательно и вспомнишь прошлое. Я буду говорить долго. Хочешь пить?

– Нет.

Максима слова напоминали рычание. Красные глаза из-под белых бровей смотрели недоверчиво. Чернововк вздохнул и принялся преподавать.

– Меня зовут Северин. Мы с тобой, Максим, были друзьями детства. Но после Рокоши наши семьи – семьи Чернововков и Вдовиченко – враждовали. Серый Орден против Свободной Стаи, кровавая Волчья война... Помнишь? Твой отец, Роман Вдовиченко, и моя мать, Ольга Чернововк, погибли при попытке уладить перемирие. Раздор продолжился, и Стая таки потерпела поражение. Твоя мать взяла вас с братом за границу. Потом, спустя несколько лет, вы вдвоем вернулись. Мой отец выследил и пытался убить вас, но прикончил только твоего брата Святослава. В ту ночь ты выбежал прямо на меня. Я не знал, что это был ты, отец обманул меня... По его приказу я пытался тебя застрелить, но мой пистолет был заряжен чугунным шаром — и ты сбежал невредимым. Через несколько месяцев ты стал охотиться на меня, потому что стремился отомстить за брата.

С рассказом оживали давно похороненные воспоминания.

– Ночью ты напал на меня с учителем, которого ошибочно принял за отца. Учитель ранил тебя серебром и по моей просьбе отвез сюда на лечение. Новый Властелин леса угрожал здешним поселенцам смертью, и ради их спасения, по решению моего учителя, ты стал жертвенным подношением. Затем твоя мать вернулась в страну и похитила меня. Сражалась с моим отцом на волчьем герце. Проиграла. Отец умер через минуту после нее – мне пришлось убить его.

Северин пытался говорить четкими, краткими предложениями; Максим внимательно слушал и не перебивал. Характерник продолжал: поиски Савки, извращенный магнат, Потусторонний мир, недобитки Свободной Стаи, течение лет, Островная война, измена Ордену, борзые Святого Юрия, рождение дочери, битва при Буде, плен и новая война — как долгая-длинная исповедь.

– Вот так, – Северин допил последние глотки воды. – Я ничего не скрыл, ничего не замолчал. Рассказал все как было. Можешь меня ненавидеть. Я пойму.

– Я, – Максим осторожно подбирал слова, – не знаю. Был волком. Стал человеком. Пусто.

— Наверное, у тебя есть множество вопросов...

– Вопросов.

– Я готов ответить на каждое.

- Слишком много. Слов, Максим потер указательными пальцами виски.

– Хорошо, – кивнул Северин. – Я хочу помочь тебе. Если после всего случившегося ты хочешь иметь со мной дело...

Северин совершил паузу, но Максим не ответил.

— Если согласишься, я рад приму тебя как друга. У тебя никого не осталось, — характерник сделал паузу, но Максим снова промолчал. — Если захочешь битвы, я приму твой вызов. Однако не хочу, чтобы это произошло.

Красные глаза съежились.

— Потому что я убью тебя, Максим. Мне есть за что драться.

Альбинос вытянул перед собой руки, хрустнул суставами. Потрогал лицо, понюхал под мышками. Осторожно поднялся на ноги, качнулся с носков на пятки. Северин сделал шаг назад.

Зря он сказал о вызове.

Опанча съехала на землю. Под разрисованной кровавыми потеками молочной кожей бугрились мышцы. Движения, поначалу неуверенные, налились хищной грацией. На груди виднелся шрам - след Захарова выстрела.

Северин отступил еще на шаг, положил ладонь на рукоятку пистолета. Он не будет тратить время на волчий герц: просто стрельнет серебром и потом. К черту поединки!

– Сон, – разбил молчание Максим. — Так долго. Таков настоящий.

– Я был в похожем, – согласился Северин. — Но по сравнению с тобой пробыл там гораздо меньше времени.

Оборотни-безотцовщины, пленники потусторонних существ. Мог ли уловить Максим это сходство? Наверное, он видел в Черновцов только старого врага...

— Драться, — прокричал Максим. – Зачем?

... что стал его единственным знакомцем во всем мире.

– Я – никто, – альбинос вздрогнул от холода, поднял опанчу и закутался. — Подросток, ставший мужчиной в волчьем теле. Все, что я знаю и умею жить в стае.

- Стая больше не примет тебя.

Максим закашлялся. Накрутил прядь белых волос на пальцы, взглянул на него грустно.

– Мир не примет меня.

– Поэтому я предлагаю помощь! Меньше всего, что я могу сделать для тебя. Чтобы загладить тот вред, который ты понес от моей семьи... От чистого сердца.

Северин действительно говорил это от чистого сердца.

– Мы были друзьями детства. Помнишь?

Максим подошел к нему. Северин стоял на месте.

— Волки лучше людей. Волки помнят спасенную жизнь. До самой смерти будут верны... А люди предают, — Максим смотрел ему прямо в глаза. — Не боишься, что я предаю тебя, Северин?

– Не боюсь.

Он знал, что от уверенности его ответа зависит, выйдет ли он отсюда в одиночестве. Максим рассмеялся — коротким и неприятным смехом, похожим на звон.

— Как ты дожил до седин с такой наивностью? — Альбинос развернулся и окликнул деревья: — Владыка! Я проклинаю тебя!

Могильная тишина древней чащи глотнула его проклятие.

— Я должен покинуть край, ставший домом, — его речь перешла от рубленых слов к предложениям. — Не хочу уходить, но должен. Я не доверяю тебе, но никого не знаю. И ничего не знаю...

Он ступил на дорогу, ведущую к дому волхва.

- Веди, Северин. Я пойду за тобой.

Жизненные тропы Чернововков и Вдовиченко пересеклись снова.

***

Снова! Он перегнулся через борт, разинул рот, высунул язык... Но все, что можно было выбеливать, он уже выбеливал. Соленые брызги испещрили лицо. Морская болезнь сжимала желудок, душила горло спазмами, и когда казалось, будто миновала, возвращалась новыми приступами.

— Качка опасна, — сказали сзади.

Меньше Максим хотел, чтобы кто-то видел его в таком состоянии.

- Еще... долго?

— До рассвета доплывем. Не опрокинешься? Не хочу убивать паромника, он добрый дядя.

— Не опрокинусь.

С тихим плеском бурились темные воды. Максим осел на палубу, оперся спиной на борт, откинул со лба прилипшие волосы. Рвота забирала чертовски сил.

— Когда мы впервые к варяжским берегам плыли, то я рыгал дальше, чем видел, — возразил Северин ободряюще.

Максим запретил себе представлять это зрелище.

– А со мной рыгала еще половина корабля!

Желудок болезненно скрутило.

– Однако я закалился, и на второе морское путешествие даже шторм не составил меня пополам.

Северин протянул бурдюка. Родниковая вода смыла кислый привкус изо рта и призрак забеленного корабля с глаз.

— Плесни еще на виске, холмик и запястье.

Волкам жилось проще: без морей, паромов, качек, когда вся вода вокруг — лужи, ручьи и лесное озеро около человеческого поселения.

– Попробуй уснуть, – посоветовал Северин. — Не заметишь, как придет рассвет.

- Да разве здесь уснешь? - пробормотал Максим.

— Устраивайся поудобнее, смотри на небо, слушай плеск волн. Если снова прикрутится, то дыши медленно и глубоко, сосредоточься на посторонней мысли. Мне помогало.

Очередная куча советов от Северина Чернововка, великого учителя жизни.

Максимов словарный запас восстановился и обогатился. Он смаковал интересные слова — пуцвиринок, алебастровый, бокораш, пантровать, тайстра — однако до сих пор не мог подобрать нужные слова для обозначения своих чувств к Северину. Новый друг? Старый враг? Он пытался разыскать в себе жажду мести, но зря: потерянная родня превратилась в укрытых саваном забвения призраков, он растерял чуть ли не все воспоминания о них. Святослав так звали его старшего брата... Он был хорошим братом. Беспокоился, оберегал... Ярослава — мама... Всегда суровая. Понятно, как она согласилась отпустить их вдвоем... Роман — отец. Ненавистный многими руководитель Свободной Стаи, начавший Рокош и расколовший Серый Орден, повлекший за собой Волчью войну... Вот и все воспоминания.

Настоящей семьей стала стая волков. После пробуждения на алтаре в человеческом теле Максим желал только одного – вернуться. Годами он жил равным между равными, пока Владыка не выбросил его прочь, как противную игрушку. Покидая леса, Максим поклялся возвратиться с местью. Леший, а не Северин, Вдовиченко ненавидел от всей души.

Научиться всему заново. Впихнуться в неудобные одежды, держаться в седле непослушного коня, считать деньги, читать газеты, разжигать костер — все, что умели даже дети, требовало усилий. Максима раздражало, что за накоплением бытовых безделушек память о волчьих годах превращалась в сон, таяла, как снег под весенним солнцем, а еще раздражал Северин, который всегда был прав.

Они были сверстниками, но с Чернововкой он чувствовал себя ребенком рядом с взрослым. У Северина были седина, семья (жена, ребенок — эти слова казались невероятно чужими), воспоминания о войне и куче всего остального... А что Максим? Одни путешествия по лесу и охоте. Бесспорно, эти воспоминания были прекрасны, но они блекли на фоне жизненного опыта Северина.

Максим тосковал по стае. Он оглядывался, пока лес не исчез за горизонтом, но никто не пришел попрощаться с изгнанником... По ночам Максим невольно перебрасывался на волка — к счастью, единственным свидетелем тому был Северин.

- Ты должен овладеть собой, - напутствовал характерник. — Никто не должен распознать в тебе оборотень. Иначе верная смерть.

Вдовиченко кивал, но тайком хотел опрокинуться и убежать в ближайший лес. Ему здесь не место — лучше снова жить где-нибудь волком! Раздраженный очередной неудачей (перепутал монетки в пять и пятьдесят шелягов), Максим булкнул об этом вслух. Северин взглянул на него, как на причмеленного, и строго ответил, что проклятие лунного ига сведет его с ума, а Зверь пленяет сознание.

– За девять лет в стае ничего подобного со мной не случилось!

— Потому что сила лешего в тех местах сдерживала действие проклятия или что-нибудь.

- Я больше волк, чем человек...

– Ты – болван! Хватит уже искать оправданий для побега!

В такие мгновения Максим овладевал жгучей яростью к Черно-волку, но он не находил нужных слов, чтобы надлежаще произнести ее, от чего свирепствовал еще больше.

В то же время он испытывал глубокую благодарность к спутнику: например, только Северин заметил, как страдает кожа и глаза альбиноса от солнечных лучей, сразу купил ему широкополую соломенную шляпу.

— Мой учитель был похож, — улыбнулся Северин уныло. — Его звали Захар... Он был мне отцом.

— Тот, что меня подстрелил и отдал лешему?

- Тот же.

– Он погиб? — Максим натянул шляпу по самые глаза.

— Его убили кручи с крестами.

Из полосок древних воспоминаний Вдовиченко вспоминал, что мужчина, которого он преследовал вместе с юношей-Чернововком, действительно носил хрупкую шляпу. Брыль — хорошее слово.

- Давит, - пожаловался Максим.

- Привыкнешь, - Северин поправил ему шляпу так, чтобы не заламывал уши. — Как и ко многим другим неприятным вещам. К примеру, к желающим посмотреть на твою мармызу.

Альбинос всюду возмущал любопытство. Кто-то смотрел настороженно, кто-то с восторгом — никто не оставался равнодушным. Звали родственников и друзей, чтобы бежали взглянуть, некоторые кричали гадкие слова. Такое внимание не нравилось Максиму, и он натягивал глыбу поглубже. В родной стае он был ровным, несмотря на цвет меха... Больше всего донимало, когда дети при его появлении визжали и убегали от «упыря» и «урода». Эти слова болели.

Он завидовал тому, как легко Северин говорил к людям, будто каждый встречный был его давним знакомцем. На попытки Максима завести беседу люди таращились и разговаривали забавно, словно с иностранцем, от чего все слова бежали и терялись.

— Не волнуйся, — подбадривал Чернововк. — Человека боятся чего-нибудь отличного за их устойчивость. Если бы у меня были чересы с клямрами, ты бы в этом быстро убедился.

Характерник рассказал, что разыскивает двое старых друзей, скрывавшихся в южных степях. Не без труда раздобыв для Вдовиченко коня (другими запасами запаслись в поселении), они двинулись к Черному морю. По дороге Северин наставлял, рассказывал обо всем на свете, отвечал на вопросы и подчас шутил, что нашел себе первого джура.

Им постоянно встречались отряды войска Сечева, чье приближение можно было услышать задолго до появления.

— А под горой, оврагом-долиной казаки идут! Ге-э-эй, долиной, ге-э-эй, широкой, казаки идут!

Поднимая пыль, шли на восток: пехота, кавалерия, артиллерия, опять пехота... Хоругвы, бунчуки, флаги, значки — много новых слов.

Несколько раз в поисках дезертиров их останавливали сердюки, но каждый раз Северин умудрялся заболтать им зубы и выкрутиться.

— А ты уверен, что твои друзья все еще живы?

- Не уверен.

Он постоянно выискивал свежие газеты и жадно читал новости. Иногда улыбался:

- Киев держится! Наверное, через лаврские подземелья таскают еду... Да и ночью ловить рыбу можно. Если ордынцы контролируют Днепр и постоянно обстреливают берег.

Иногда свирепствовал так, что рвал газету на клочья:

— Так называемый правитель улуса Слобожанщины принял присягу на верность Темуджину! Что за фигни они печатают?

День за днем путешественники продвигались на юг, день за днем Максим учился новому. Волчьи дни растворялись, взвевались, и не было на то совета.

Очередной вехой путешествия стал паром к Кинбурнской косе. Северин утверждал, что его друзья должны прятаться в тамошних паланках. Один за другим паромники отказывались от переправы из-за опасности подвергнуться османскому патрульному кораблю, и лишь один лихой горбун взял их на борт, презрительно махнув рукой в сторону товарищей:

- Сцикуны!

До того, как потерпеть во всех смыслах горькое поражение от морской болезни, Максим успел подслушать его разговор с Чернововком.

— А не помните в окрестностях село, где лет двадцать назад дом сгорел? – спросил Северин.

Горбун расхохотался.

— Дядя, это же Причерноморье, сплошная степь! Здесь летом на камнях яичницу жарят. Каждый год столько пожаров случается, что целые села выгорают, а ты о какой-то хате двадцать лет назад спрашиваешь! Ты откуда будешь?

— Из Приднепровья мы.

- Отнесло же! Дела военные?

- Вторая ищем.

– О, дядя, непросто это. Времена сейчас неуверенные, все на ногах, — горбун харкнул в волне. — Проклятые захватчики! Чтобы они повыдыхали, монголы, и Орда их! Что спокойно не живется в своей сторонке? Нет, подлецы, прут и прут, все им нужно. А еще турки, хвойда их мать! Бусурманы теперь из Крыма на наши границы забегают, людей воруют и поселки грабят!

Дальний берег мигал огоньками. Над волнами шумели мартины.

Захватчики, подлецы, хвойда, повторял под нос Вдовиченко, когда недавний ужин из жареной рыбы решил преждевременно покинуть его внутренности.

Словно стало легче. Северин и паромник до сих пор болтали. Лошади, которым зашуршали глаза, отдыхали. Максим устроился на косик, расстеленный на палубе, закинул руки за голову, впился глазами в звезды. Он любил ночь – лунные лучи не обжигали белую кожу, не раздражали красные глаза.

Куда он плыл? Зачем? Бозно. Человек без цели, человек без мечты. Такое существование не ужасало: волки не искали смысла в жизни. Они даже не знали такого слова... Как же он скучает по стае! Однажды он обязательно вернется к ней. И обязательно отомстит Владыке лесу за унизительное изгнание.

Утро принесло сушу. Максим спрыгнул на берег первым. Лошади, освобожденные от посторонков, били копытами по покрытой мелкими раковинами дорожке. Село, чье название Максим не запомнил, воняло рыбой — свежей, лежалой, гнилой, соленой, копченой... Ему аж дух забило от этих ароматов. Желудок скрутило снова. Черновков вонь не мешал: он распрощался с паромником, дружелюбно поздравил местных рыбаков, которые с подозрением осматривали зайд с большой земли, и дал знак трогаться.

На косе весна буяла по полной. Рыбная вонь, на радость Максима, исчезла, соленый запах моря отступил — пришла терпкая степь. Высокие травы раскинулись густым зерном до края, клонились вслед за неустанным ветром, и эта бескрайняя равнина, совсем не похожая на родной лес, сразу пришлась Вдовиченко к сердцу — именно таким выглядело слово «воля».

Северин развернул засаленный атлас и ткнул на нужную малышку:

– Видишь? Мы здесь, на западном краю Кинбурнского полуострова.

Максим кивнул – читать карты было легко.

— Варган говорил о землях в треугольнике между Олешковскими песками, Тендровским и Джарилгацким заливами. Там мы его и найдем.

— Этот треугольник кажется чертовски огромным.

– Глаза боятся, – Северин свернул атлас. – Мы найдем их быстрее, чем ты себе представляешь.

Здесь было тихо. Чем дальше они продвигались, тем больше чувствовалось дыхание войны: безлюдные деревни, молчаливые хутора, стаи одичавших псов, покинутых хозяевами. Тощие собаки бродили по дорогам, провожали всадников голодными глазами, но приближаться не решались: тяжелый волчий дух сероманцев забивал рычание в слюнявых пастьах.

— Враг ли далеко отсюда?

– Ближе, чем кажется, – Северин указал рукой на остров в серебристой воде. - Это Джарилгач. За ним уже Крым, а там хозяйничают османы.

– Джарилгач. Крым, Максим осторожно распробовал слова, прищурил глаза и разглядел маяк на острове. – Море чистое, без военных кораблей.

– Пусть так и остается. Не хватало нам дополнительного фронта на юге.

"Нам". Максима удивляло, что Северин переживает о предавшей его стране. О войне характерник говорил ежедневно, объяснял газетные новости, тонкости боевых действий и нюансы их течения — например, как влияет природа, время года, погода и настроения местного населения на решение штурма города. Он часто вспоминал островную войну, приводил примеры из нее, но о своем участии почти ничего не рассказывал.

Истекла вторая неделя бесплодных поисков в степях. Максим утешался бескрайними просторами и необъятным небом, ежедневно подбирал новые слова, подходящие к этой земле, выводил их мыском сапога на песке. Увидеть, вдохнуть, впитать – этот край караулил изгнание! Но Властелин леса, постоянно напоминавший себе оборотень, все равно ответит за свой поступок. Призрак мести оставался единственным звеном, соединявшим Вдовиченко с прошлой жизнью.

Он сомневался в возможности разыскать беглецов, которые не хотят быть найденными, в этих необозримых степях. Чернововк сомнений не имел (по крайней мере, мастерски это скрывал), чертил проверенные участки на карте, неутомимо расспрашивал жителей каждого села, и, наконец, его настойчивость была вознаграждена.

— Двое травников! Да, с прошлой осенью здесь ездят, — закивала продавщица.

- В самом деле? Они иногда не моего возраста?

Женщина мгновенно схватила степень его заинтересованности.

— Купите целебную смесь, господин! Добавляет сил и бодрости, лечит от всякой простуды, она протянула пучок засохших растений. – Слышите? От самого аромата становится легче, в голове проясняется! А как заварить на кипятке, как настоится... М-м-м, самый лучший напиток для начала дня!

– Хорошо-хорошо, я понял, – Северин отдал несколько медяков и ткнул полученный букет Максиму.

- Вот, собственно, травники месяц назад привезли. Почти все продала! Хороший товар быстро покупают. Вам повезло, успели схватить предпоследний пучок, — довольная продавщица спрятала деньги. — Может, возьмете еще?

— Только после того, как воспользуемся первым.

— Ваше дело, — разочарованная женщина затараторила дальше: — Привозят все в отличном виде, без насекомых и гнили, никогда не пытаются обмануть, в отличие от других. Жаль только, что заказ не принимают, приезжают всегда непредсказуемо, в разное время...

— У одного из них поврежденное ухо, — предположил Северин.

— Не знаю, что там у них с ушами, я на мужские уши не заглядываюсь, — отрезала продавщица. – Красивые руки – основа мужественной красоты! Но если вас интересуют их уши, господин, то отвечу так: один постоянно торчит в капюшоне независимо от погоды, так что его ушей я не видела. Настоящий отшельник! Никогда не разговаривает.

Совсем как я, подумал Максим, и поправил шляпу. Женщина стреляла на него любопытным взглядом.

– Все дела я веду со вторым. Невысокий симпатяга, жилистый, светлые волосы уши закрывает...

Она вдруг вытаращилась и обеими руками закрыла себе рот.

- Мать родная! А зачем вы их ищете? — донеслось сквозь ладони. — Неужели они обиды нанесли?

Северин притворно рассмеялся.

— Что вы говорите! Это мои друзья, которых я не видел больше года.

— А-а-а, вы тоже травники!

- Начинающие.

Женщина успокоилась. Начинающие – приятное и легкое слово, которому хочется верить.

— Они вечно путешествуют, как кочевники, с места к месту. Вот они здесь, вот возле Голой Пристани, вот возле Большого Порта, вот у Широкого залива, — она стихла и доверчиво добавила: — Говорят, будто они дезертиры, из армии сбежали... А другие говорят, что это характерники... А на них борзые охотятся!

Лицо Северина окаменело.

— Но это все сплетни, — рассмеялась женщина. — Ведь борзых разогнали, хозяев тех кровавых! Зачем было сероманцев убивать? Как только уничтожили Серый Орден, сразу проклятие упало на нашу землю... Орда сквозь границы поперла, Киев окружила, а тут в нескольких милях османы слюну пускают...

Еще много, много слов. Максим устал слушать. Когда они откланялись, Северин сказал:

— Жаль, что я не знал этой дамы года два назад.

– Понравилась тебе?

- Да нет, - Чернововк возмущенно всплеснул руками. — Просто хотел бы услышать ее мысль о Сером Ордене в те времена, когда все читали «Летопись» и ненавидели характерников.

Максим протянул засохшие травы своему коню, и тот сжевал их под завистливым взглядом гнедого Северина.

К вечеру остановились по обе стороны дороги, возле нескольких кривеньких сосен, которые звали местные горделивым словом «подлесок». Вдовиченко разлагал костер, когда вдруг понял: еще месяц назад он лесным волком пировал кровавой свежестью, а сейчас ужинает сухарями и сушеной рыбой у Черного моря... И все, что было когда-то жизнью, обернулось тонким маревом.

— Северин, если бы ты мог — что изменил бы в своем прошлом?

Характерник ответил изумленным взглядом. Ответить не успел: раздался легит, швырнул охапкой запахов, Чернововк глубоко вдохнул и повернулся на дорогу.

– Грядет интересная ночь.

Максим наворошился.

- Всадники. Четверо. Направляются к нам.

Опасность!

— Не просто всадники, — посерел Северин. — Ладан и прах, друг мой! Хорти Святого Юрия собственными персонами. Только мы о них услышали, и вот они уже здесь!

Максим почувствовал, как кровь хлынула в лицо. Хотя и не рыцарь Серого Ордена, он был оборотнем, а божьи воины убивали независимо от наличия череса. Северин рассказал ему все от подготовительных лагерей в монастырях и первой масакры до уничтожения дубов и поражения сероманцев.

– Раздевайся, – Северин заряжал пистолет. – Быстро!

Стук подков приближался. Максим принялся раздеваться, хоть и не понимал, зачем.

— Бросай лахи сюда. Становишься там, за деревьями, — указал пистолетом Чернововк. - По сигналу стреляй в голову ближайшем. Здесь шагов двадцать, попадешь.

- Какой сигнал?

— Позову тебя по имени, — пистолет перекочевал к ладони Максима. — Стреляй, опрокидывайся, нападай. Положим этих ублюдков.

Севериновы ноздри раздувались, губы растянулись в хищной улыбке. Он страдал этого столкновения.

Четверо против двоих! Но Максим никогда не дрался...

– Бегом!

Сжимая пистолет в руке, Вдовиченко рванул на указанное место. Ноги налились непослушным весом. И куда только делась спокойная ночь?

Гнедый тихонько заржал, приветствуя новоприбывших. Путники вынырнули из темноты, остановили коней. Максим прижался к дереву, чтобы блики огня не показали его. Живот стукнул острой корой. Он успел разглядеть мужчину, который ехал первым — худой, лысый — а затем его заслонили фигуры других. Все держали ружья, но совсем не походили на зарезяк, которыми Максим представлял борзого Святого Юрия.

— Слава Ису, — послышался голос предводителя.

– Навеки слава, – ответил Северин гостеприимно. - Садитесь, господа.

Лысый ответил на приглашение. Остальные трое спешились, но от лошадей не отходили. Молчали.

— Лошадей можете рассадить, пусть отдохнут, — предложил Северин.

- Еще успеется, - сказал голос предводителя.

Глица покалывала ступни. Максим боялся излишне вздохнуть. Казалось, что из-за малейшего движения его заметят.

— Радостно встретить на пустынных дорогах вооруженных соотечественников в эти неспокойные времена, — продолжал Чернововк.

– Куда путь ведет?

– Куда Бог укажет.

Перед ним стояли фанатики, готовые убивать по первому приказу, а он голышом прижимается к дереву! Максим чуть не рассмеялся.

– О, знак православного креста! О... Заряженный почтальон, — воскликнул Северин. — Неужели я вижу божьих воинов в забытом Богом месте?

— Бог не забывает ни один клочок суши или воды.

Отвечал только ватага, остальные — ни пары из уст.

- Вы правы. Что привело вас сюда, господин, не имею чести знать имени?

- Меня зовут Георгий, - представился борзая. — Вы сегодня расспрашивали о странствующих травниках. Зачем их ищете?

Максим сглотнул слюну и приготовился стрелять. Характерник обучал его стрельбе, но только на бревнах и камешках... А мишени-люди ночью сильно отличаются от мишеней-камешков днем!

— Зачем нам эти отшельники нужны? - Чернововк рассмеялся. — Целебные травы и отвары — все это дурака.

- Хватит лгать, - процедил Георгий. – Где второй?

Голомозый заговорил тише, с угрозой, но уши Максима ловили и разбирали каждое слово.

— Вы о ком?

– Не заговаривай зубы! - заорала борзая. – Я не слепой и вижу двух лошадей!

— А, вы о моем друге... У него живот заболел, сейчас позову. Максим!

Сигнал. Это сигнал! Но вместо того, чтобы прицелиться и нажать на крючок, Вдовиченко обалдел: рядом его ноги вырос небольшой серый волк. Как он смог подкрасться так неслышно?

— Тарани переел, сердешный, ему от газов чуть не разорвало... Максим!

Троица борзых как один подняли ружья. Волк кивнул Максиму, как старому знакомому, и проскользнул дальше, к спине божьих воинов.

— Простите, господа, прочь его скрутило, — Северин закричал так, что сверчки притихли. А ну скорее...

Далее произошло несколько событий.

Максим выстрелил. Один из борзых пошатнулся, выпустил ружье, попытался ухватиться за затылок, но вместо этого шлепнулся навзничь. Вторая борзая упала, сбитая с ног серым волком, который вцепился ему в шею. Северин махнул рукой, и тот, что назывался Георгием, повалился на спину с ножом в горле. Последним движением Георгий дернул крючка, и случайный выстрел стал его погребальным салютом. Четвертая борзая застряла в седло и помчалась прочь.

Слова исчезли. Ночь наполнилась оттенками, запахами и цветами. Он даже не сознавал, насколько соскучился по этому миру! Волчье тело, стремительное и мощное, жаждет рвущего к бою. Мчаться! Охотиться! Уничтожай!

Лошадь летела по дороге, но Максим полевил и побыстрее. Укусил за ногу, уклонился от удара копытом, перебежал на другую сторону, цапнул за другую. Над головой раздался выстрел. Испуганная борзая что-то кричала, но Максим не понимал ни слова: он прыгнул и щелкнул зубами у шеи испуганного коня. Тот схватился, встал дыбом, замолотил в воздухе передними копытами. Всадник полетел вниз. Испуганный конь помчался дальше, а Максим уже разорвал мышцы и сухожилие правой икры, мотнул мордой, вцепился в левую ногу так глубоко, что клыки стукнули по кости. Муж завизжал, попытался отбиться кольбой ружья, потянулся за ножом, но визг превратился в хрип и стих: вгрызаться в шею гораздо легче, когда жертва не способна встать.

Максим сглотнул горячей крови, вознаграждения за удачную охоту. Первое убийство человека... совершенно не поразило. Оно мало чем отличалось от убийства кабана или оленя.

Серый незнакомец и черный волк с желтыми глазами выросли рядом. Перевернулись почти одновременно — невысокий жилистый мужчина и Северин.

– Хорошая работа, – похвалил незнакомец, разглядывая мертвого.

– В следующий раз не заставляй меня повторять сигнал трижды, – буркнул Северин.

Вдовиченко вернулся к человеческому виду.

— Моя вина, Щезник. Это я сбил его с толку, – вступился незнакомец. – Вот и встретились, брат.

Двое на миг замерли, разглядывая друг друга, и крепко пожали покрытые кровью руки.

– Кто твой новый друг?

— Тот, кто потащит мертвеца обратно к костру.

Максим вздохнул, взялся за разорванные ноги и потащил мертвого за собой, как плуга.

– Альбинос! Теперь понятно, откуда такой необычный мех. Для засад этот цвет не очень подходит, - незнакомец на ходу поклонился. – Я – Филипп Олефир. Или брат Варган.

- Максим, - сапоги медленно слезали с мертвых ног, и это мешало тянуть тело. - Максим Вдовиченко. Ник не имею.

– Оставьте вежливость на потом, – вмешался Северин. — Это все борзые или другие, Варган?

Степная ночь пела сверчками. Воздух пах чабрецом и кровью.

– Все, – подтвердил Филипп. – Луна охотилась на нас. Мне это надоело, и я решил устроить засаду. Однако кое-кто вмешался...

- Вышло исправно, - ответил Чернововк. — И на что эти болваны рассчитывали? Что я смиренно дам себя убить?

Максиму казалось, будто характерники не виделись день-другой.

– Из того, что мне пришлось услышать, они верили в свою богоизбранность.

— Итак, у райских ворот отчитываются перед Святым Петром.

Взбалтывали буднично, будто рядом с ними не тянули еще теплого трупа.

- А где Павлин? С ним все хорошо?

– Отдыхает в лагере. Я оттуда прибыл волком.

У костра все трое омылись водой из мехов и оделись. Филипп, не имевший с собой одежды, набросил плащ одного из убитых.

Мертвый беглец присоединился к остальным. Четыре тела - две разорванные шеи, простреленный затылок, пробитая клинком глазница - выложили в строчку прямо на дороге и по требованию брата Варгана лишили одежды. Максим удивленно созерцал, как новый знакомый подхватил нож, и на мертвой груди каждого размашистыми движениями вырезал угловатые буквы, похожие на руны: SO

– Красноречиво, – сказал Северин.

– Эти послания хорошо запоминаются и быстро передаются из уст в уста.

Вид трупов не пугал Максима, но от такого пренебрежения к мертвым его невольно охватил приступ тошноты.

– Мы не похороним их? - решился спросить.

Сироманцы одновременно покачали головами.

– Только достойный враг требует погребения, – ответил Филипп и бросил нож на землю. — А эти псы заслужили гнить под открытым небом.

Он посмотрел на Вдовиченко.

- Хорошая работа, Максим! Ты убил половину отряда.

- Поздравляю с боевым крещением, - добавил Северин.

Максим усмехнулся. От признания ему было приятно.

Одежду с крестами бросили кучей у мертвых, а оружие и остальные пожитки загрузили на лошадей и двинулись в новый лагерь.

- Хороших коней сейчас трудно раздобыть, - сказал Филипп.

— Очень тяжело. Эти трое пригодятся.

И дальше они молча ехали, пока не добрались набитой сушеными травами тележки, стоявшей прямо посреди степи.

– Ох и запах от вашего сена! — Чернововк потер нос. – Дух забивает!

У Максима даже глаза слезились.

– Так и надо, – кивнул Филипп. — Гончакам труднее уловить наши запахи.

Возле тележки дотлив обложенный камешками костер, рядом кто-то тихо похрапывал.

— Утро вечера мудрее, да?

– Да. Крепких снов, брат. Рад, что нашел тебя.

– Взаим, Щезник.

Те еще чудаки, решил Вдовиченко. Его распирало от пережитого: засада, погоня, убитые борзые, вырезанные знаки! Волчья жизнь исчезала, от чего было стыдно: будто он снова предал память семьи. Под общий храп Максим долго ерзал, стараясь подобрать слова к собственным чувствам, пока сон не утомил его...

Кто-то осторожно тыкал пальцем в ухо. Раздосадованный такой бесцеремонностью, Максим открыл глаза и вскрикнул от удивления: на него пялилась голова, покрытая отталкивающими шрамами. Над ухом торчали облезшие перья павлина.

Это должна быть Савка. Чернововк рассказывал, как плен у недобитков Свободной Стаи искалечил тело и разум жизнерадостного юноши, превратив в странного странника. Савка сидел на корточках, и на Максимов вскрик отпрыгнул, как жаба. Выставил вперед руку, в которой сжимал кривенькую куклу-мотанку.

– Белый волк! Мама поздравляет тебя!

– А?

— Доброе утро, — Северин разжигал костер. – Вижу, ты познакомился с Павликом.

Савка обернулся на свое прозвище, расплылся в глупой улыбке:

– Черный волк! Долго не виделись!

— Да виделись только, — улыбнулся тот. — Расскажи лучше, что у тебя за игрушка такая.

– Мама, – Савка приложил куклу к уху. — Мама передает привет Черному волку!

– И ей так же.

— Мама говорит, что Черный волк отравлен, — Савка заломил брови в испуге. - Ловушка. Темнота. Холод...

Северин нахмурился, а Савкова харамарканье стало совершенно непонятным. Он испуганно заглядывался в огонек костра, расшатывался, прижимал к уху мотанку и якобы забыл о мире вокруг.

Его транс перебил Филиппово возвращение. Длинноволосый сероманец, одетый в пыльные серые одеяния, вооруженный луком и стрелами, принес тройку подполенных кроликов. Савка радостно вскрикнул, подхватил добычу и принялся умело ее беловать, зажав мотанку между плечом и ухом.

– Никогда с ней не расстается, – указал Филипп на куклу. - Смастерил ее собственноручно. Олицетворяет Веру Забилу.

– Вот оно что, – кивнул Северин. – Теперь понятно.

Кто такая Вера Забила, подумал Максим, когда Филипп перевел на него взгляд.

– А ты любопытный, – он внимательно разглядел альбиноса. - Оборотень наоборот. Волк в человеческой шкуре.

- Я долго был волком, - признался Вдовиченко. – А теперь не знаю, кто я.

- Так же, брат, - Филипп сел рядом. От него пахло волком гораздо сильнее, чем от Северина. – Ты не из Ордена. Не привык убивать. Я уже несколько месяцев не убивал... Но на волчьей тропе каждый сеет смерть. Ты боишься смерти?

— Да, — смутился Максим.

— Пусть тебе никогда не придется пересечь границу, по которой приближению собственной смерти радуешься, словно встрече с любимой.

Максим почесал лоб.

– Извини, – Филипп улыбнулся. - Не бери в голову. Когда месяцами за компанию сам брат Павич, то невольно начинаешь разговаривать загадками.

Савка в ответ высунул язык и издал длинный, до отвращения правдоподобный звук высвобожденных газов. Филипп осуждающе поцокал языком в сторону Савки и снова повернулся к Максиму:

— Расскажи-ка, откуда ты.

— Пусть лучше Северин...

Максим натянул шляпу по самые глаза.

— У Щезника у меня столько вопросов, что пусть побережется. Рассказывай свою историю сам, — приказал Филипп.

Затыкаясь, Вдовиченко заговорил — о детстве, возвращении, убитом брате, скитаниях, попытке мести, ранения, волчьих годах, встрече с Северином... Накопленные слова выстраивались, выискивались, превращались в предложения, бежали мостиками между его мыслями и устами. Завершил он свое повествование признанием, что почти забыл волчью жизнь, но человеческого до сих пор не понимает.

– Никто его не понимает, – сказал Филипп. – Спасибо, что поделился.

Максим кивнул.

— Поздравляю с возвращением к миру людей, брат! Думаю, я могу звать тебя братом, хотя ты не имеешь клямр... Надо придумать ему прозвище, Щезник.

– Брат Снежок? — отозвался Северин, помогавший Савке резать выпотрошенных кроликов.

- Плохое слово! Я же не собачка, — отказал Максим обиженно.

– Беляк. Будешь братом Биляком, - сказал Филипп. – Меня можешь звать Варганом, Савку – Павликом, а Северина – Щезником.

Биляк... Максим прошептал слово несколько раз подряд — звучало остро и дерзко.

– Теперь, Щезник, твоя очередь, – Олефир перевел взгляд на Северина. — Я был убежден, что ты не погиб, но из слов Павича сумел разобрать лишь какие-то проблемы в Потойбичче.

Чернововк рассказал уже знакомую историю от ограбления банка до спасения ним. Савка тем временем жарил крольчатину над углем, и Максим поймал себя на том, что аромат жареного мяса привлекает его сильнее запаха сырой плоти.

— Жаль потерянного года... Но хорошо, что ты выбрался оттуда, — Филипп выпил воды и Вдовиченко заметил, что его резцы слишком длинные. – После начала войны мы живем здесь. Удачно избегали борзых благодаря сообщениям потусторонних друзей Павла... Однако в последние месяцы они смолкли. Будто вымерли.

- Пустошь. Страх. Надвигает буря, — пробормотал Савка.

– Непросто ловить смысл в его пророчествах, – Филипп улыбнулся. — В общем... Живем понемногу. Собираем зелье, продаем, путешествуем... Ты, наверное, не знаешь, что мой дом сожгли борзые. Иронически, не правда ли? Такое возмездие за устроенные мной пожары.

– Твоя библиотека тоже сгорела?

- Важнейшие книги я успел перевезти в Аскольд, - Филипп коснулся огрызка уха. — На самом деле, брат, я должен был бежать сюда гораздо раньше... Подальше от людей, подальше от всех. Я очень опасен, Щезник.

- Зверь?

Снова этот Зверь! Короткое, безобразное слово.

— Я думал, что уничтожил его... Наивный истукан, — в словах Филиппа плескалась боль. – На самом деле я просто разбил зеркало. Зверь до сих пор живет — растет во мне, значительно сильнее, чем когда-либо. Должен держать себя в руках, чтобы сохранять человеческий облик.

- Варган, - сказал Чернововк встревоженно. — Какой у тебя вид на самом деле?

Савка тихонько завизжал.

Филипп закрыл глаза... Его голова стремительно удлинилась, покрылась мехом незаметным глазом превращением. Остальные тела остались человеческими, но голова стала волчьей.

– Рр-аар-рг, – прорычал песиголовец с заметным усилием.

— Понятно... Горло тоже превращаются, — сказал Северин.

Филиппова голова мотнулась несколько раз и повернулась к человеческому виду. Произошло это гораздо медленнее.

— Новый облик становится естественным... А человеческая голова чувствуется чужой, — Олефир вытер мех с лица. — Все хуже, все больше тяготею к волку... Поэтому и убежал в безлюдные просторы.

– Это можно исправить?

– Нет, брат. Сопротивляюсь, как могу, но мое время вскоре пробьет. Павлин здесь со мной не просто так.

Савка указал на покрытого кроличьими внутренностями серебряного ножа.

- Изготовка, - сказал он серьезно.

— На каждое полнолуние скручивает меня в скале или деревья на десяток узлов, потому что у меня нет сил противиться, — Филипп взглянул на руки — будто убедиться, что это до сих пор человеческие конечности. — Багряная беспамятная пропасть... Прихожу в себя только на рассвете. Каждое полнолуние — как предсказатель смерти.

– Даже не знал, что такое возможно, – Северин потер половинчатого пальца. — Мне очень жаль, брат.

— Такова уж моя тропа.

— Помню, когда мой отец опрокинулся на волка... Только по багровым глазам я понял, что он потерян.

— Так происходит с каждым проигрывающим Зверю характерником, — кивнул Филипп. — Однако я — урод среди оборотней. Ибо мой учитель сжалился и не убил меня, когда должен.

Сколько горечи было в его словах!

— Теперь, когда между нами не осталось недосказанного... Скажи, Северин, зачем ты искал меня?

Взгляды Чернововки и Олефира встретились.

– Мне нужна вся наша ватага, – ответил Северин.

- Ради чего?

- Отомстить за Орден! Но прежде мы завершим войну.

Савка принялся уминать жареное мясо, дуя на обожженные пальцы.

– Благородная цель, – сказал Филипп невозмутимо. – И как же мы завершим войну?

Северин усмехнулся.

- Убьем Бессмертного Темуджина.