Последняя из рода. Скованные судьбой.

Глава 26

То, что его предали, Мамору понял слишком поздно. Еще позднее он осознал, кем был этот человек.

И ему некого было винить, кроме самого себя. Он доверился не тому. Он слишком сосредоточился на переправе через реку, и все его мысли занимали самураи, которые ступали в бурную, бурлящую воду, и совсем забыл, что ему, как военачальнику, полагалось следить за всем.

И за всеми.

И если бы он делал, что должно, то его войско не угодило бы в эту ловушку.

Их застали врасплох, и первые несколько минут расстреливали из луков, словно новорожденных, слепых зверят. Те, кто застряли в реке, метались, не зная и не понимая, в какую сторону им двигаться: вперед, назад?.. Но скрыться им было негде, и потому они стали первой мишенью. Кто-то, отпустив веревку, ушел под воду, надеясь отплыть; кто-то размахивал мечом, рассчитывая отбить стрелу; кто-то воспользовался телом погибшего товарища как щитом...

Мамору всего этого не видел. Он сразу же бросился вперед, оставив реку и переправу за спиной, в самую гущу воцарившегося хаоса, пытаясь понять, с какой стороны на них налетел враг.

И когда он понял, то непроизвольно застыл на месте, несмотря на то, что вокруг него свистели стрелы, и уже начиналось сражение.

Враг налетел на них ни с какой стороны.

На них напали изнутри.

Второй его лучший полководец. Хиаши, которому он доверял, как себе.

Который немало времени провел вдали от своего господина в гарнизоне у реки. И которому посулил место Мамору — место первого полководца Империи — если тот схватит его живым.

Обо всем этом он узнал уже позже. Пока же Мамору видел, как одни его люди бьются против других — его же людей. Облаченных в одинаковую одежду. Держащих одинаковые знамена… И определить, кто на какой стороне, было непросто. Но заметив в руках полководца Хиаши лук, стрелы из которого летели в самураев, застрявших на переправе, кое-что Мамору для себя уяснил.

И, обнажив катану, бросился к предателю.

Ему на пути попадались растерянные самураи, которые в обрушившемся на них хаосе не понимали, где друг, а где — враг. И невозможно было определить, пока перед лицом не вырастала чужая катана, или тот, кто еще вчера делил с тобой тяготы пути, доставал лук и тайком пускал стрелу. У Мамору не было слов, которыми он мог бы помочь преданным ему людям, и он выкрикивал лишь имя полководца Хиаши, раз за разом называя его предателем.

Горько. В самом начале он подумал, что на них напал враг, подразумевая Императора. Но нет. Его предали те, кому он верил. За кого сам, не задумываясь, отдал бы жизнь.

И вот как все обернулось.

Его пытались остановить. Кто-то вырастал у него на пути с обнаженными катанами, но самураи, что остались ему верны, со всех сторон бросались к нему, чтобы защитить своего господина.

С каждой минутой посеянный изначально хаос словно уменьшался и упорядочивался, и очень быстро некогда единое войско разделилось на две неравных части, и самураи определились, кого станут уничтожать они.

До полководца Хиаши Мамору все же добрался. Вдоволь испачкавшись в чужой крови и полный сжигающей все на своем пути ярости. Он не стал ничего спрашивать, и ни одно слово не вырвалось из плотно сжатых губ. Мамору налетел на предателя подобно вихрю, в несколько движений разметав по сторонам тех, кто стоял возле Хиаши, и они сошлись один на один.

— У меня не было выбора, господин, — а вот Хиаши посмел раскрыть рот, посмел искать себя оправдания. — У них вся моя семья, и вы видели, что они сделали с вашими слугами...

Мамору усмехнулся бы, но он берег дыхание.

— Поймите же меня, господин! — рвано выкрикивал Хиаши, пока их катаны танцевали свой смертоносный танец, и воздух вокруг дрожал от жгучей ненависти и силы, которую Мамору вкладывал в каждый свой удар.

Он почти не слушал, что выкрикивал Хиаши, — слишком громкими были биение его собственного сердца и нарастающий рокот в груди. Остальная часть боя вокруг них словно потонула в тумане: краем глаза он различал смутные силуэты воинов, но все это отошло на задний план в момент, когда он застыл лицом к лицу с предателем.

Металл гулко звенел при каждом столкновении катан, и воздух наполнялся звоном стали и горячим дыханием двух противников. Мамору вкладывал в каждый замах столько ярости, что Хиаши, один из лучших самураев в Империи, теперь едва успевал парировать. И находил силы захлебываться оправданиями.

— Я не мог иначе! Моя семья...

Мамору не отвечал — лишь тяжело дышал. У него тоже была семья.

Слабый стон вырвался у Хиаши от осознания, насколько жалкими его оправдания выглядят перед лицом разрушенных судеб.

— Это… вы бы на моем месте…

Но он недоговорил, потому что Мамору рванул вперед, едва не сбив его с ног. Лезвия скрестились с таким звоном, что на миг заложило уши, и искры, сорванные соприкосновением металла, рассыпались вокруг двумя ослепительными дугами.

— Ты сам выбрал, — прошипел Мамору. — Все остальное — пустые слова!

Он уже сделал замах, целясь в правый бок Хиаши, когда тому на помощь подоспело несколько самураев, и Мамору отказался отброшен от своего противника на десяток шагов. Биться сразу с тремя никогда не было просто, но он умел это делать. Он стиснул зубы и перехватил катану обеими руками, придав себе устойчивость.

Три новых противника спешно образовали полукруг, давая предателю время отдышаться и встать на ноги.

Первый из самураев, приземистый и коренастый, сделал обманный выпад снизу. Мамору встретил удар, отведя клинок чуть в сторону и при этом скользнув вполоборота вправо. Сталь заскрежетала, когда катаны соприкоснулись. Тут же слева на него обрушилась новая атака — второй самурай попытался зайти со спины. Мамору извернулся, пропустив лезвие мимо, и тут же ударил сам, и противник отшатнулся, держа левую руку на рассеченном предплечье.

Третий оставался на шаг позади, ожидая удобного момента вонзить клинок в ближнем бою.

Резким шагом Мамору переместился между двумя противниками, вынуждая их мешать друг другу, когда его сбоку схватили за плечо. Еще один рывок, и чья-то рука стиснула его волосы — традиционную прическу, хвост на затылке, который с гордостью носили самураи знак воинской чести. Резкая боль скрутила шею: враг (похоже, третий, стоявший наготове) сгибал его и тянул к земле.

— Держи его! — прошипел один из самураев, уже целясь катаной в бок Мамору.

— Нет! — рыкнул он, понимая, что если сейчас не освободится, то все будет кончено.

Свободной рукой он смог скользнуть к поясу, где прятался короткий кинжал.

Он замешкался на миг, потому что вспомнил о своей гордости воина — длинных волосах, что служили знаком его высокого происхождения. Но жизнь была важнее гордости, и потому одним стремительным движением Мамору поднес лезвие к натянутому хвосту и резким рывком обрубил собственные волосы под корень.

Рука противника, что сжимала этот хвост, вскинулась, а сам самурай, не удержавшись, чуть пошатнулся от неожиданности, потеряв опору. Мамору мгновенно вывернулся, катана в правой руке сделала круговое движение, и короткий глухой стон возвестил о том, что он поразил противника в бок. Самурай дернулся и рухнул на колени.

Мамору нырнул влево, уходя от очередного выпада другого самурая, и описал катаной смертоносную дугу. Противник, пытавшийся ему помешать, не успел парировать: оружие угодило ему точно между шеей и правой ключицей.

Оставался ещё тот, кто первым его атаковал. Тот коренастый самурай, скрипнув зубами, бросился напролом. Однако Мамору уклонился и ударил по диагонали, снизу вверх, оставив глубокий порез на его груди. Противник повалился на землю, вскинув руки, но было уже поздно.

Все длилось не более нескольких мгновений, но Мамору показалось, что прошла целая вечность. Он тяжело переводил дыхание, чувствуя на затылке обрубки волос — короткие неровные пряди и жгучую боль под кожей. Он ощущал непривычную, неправильную легкость.

Самурай без своих волос — не самурай.

Но у него было еще одно дело, которое следовало закончить. Он вскинул голову и заметил, как Хиаши пятился. Но, увидев полный ненависти взгляд своего господина, понял, что бежать некуда. Сжав губы, он выставил перед собой катану.

И хотя ноги Мамору подкашивались от усталости, он рванул к нему, перехватив рукоять оружия покрепче.

Они вновь столкнулись, но на сей раз Хиаши не тратил время и дыхание на пустые оправдания. Он видел, как Мамору убил тех троих самураев без малейших колебаний и понимал, что ему тоже не будет прощения, и потому атаковал отчаянно. Он знал, что отступать ему уже некуда.

Но Мамору был все же быстрее. Увидев слабую брешь в защите, он резко изменил направление своего удара, и его катана, словно гибкая змея, обошла лезвие Хиаши и со свистом вонзилась в правое плечо.

— А-а! — тот вскрикнул, подался назад, и катана выпала из его ослабевших пальцев.

Второй замах пришёлся на его левый бок, и Хиаши со стоном рухнул на колени. Его отчаянный взгляд метался, и в нем читалась паника попавшего в ловушку зверя. Суровое лицо господина не сулило ему пощады.

— Предательство не знает прощения, — произнес Мамору.

Хиаши вытянул руку в умоляющем жесте, но уже через мгновение его голова покатилась по земле.

А потом свистнула стрела, потому что вокруг них по-прежнему шел бой, и на колени рядом с поверженным предателем рухнул уже сам Мамору.

Удар пришелся в левое плечо и отбросил Мамору на несколько шагов вперед. Упав на колени, он правой рукой потянулся за спину и одним движением выдернул древко из раны. Со склизким звуком наконечник покинул плоть, и невольно из груди Мамору вырвался стон.

С трудом он поднялся на ноги, встав сперва на одно колено и лишь после этого выпрямившись во весь рост. Тот, кто выстрелил ему в спину, уже лежал на земле мертвым, и над ним склонилось сразу трое самураев, оставшихся верным своему господину.

После смерти Хиаши битва медленно затухала. Так часто бывает, когда в бою погибает предводитель, а его люди настолько ему преданы, чтобы сражаться за него, но уже мертвого. Те, кто примкнул к нему, теперь сдавались, уповая на милость Мамору.

К вечеру все было кончено, и напоминанием о битве служили лишь тела мертвых и несколько десятков пленных, связанных по рукам веревкой в единую цепь.

Без правой руки, без полководца Хиаши, которому он привык доверять, Мамору чувствовал себя непривычно. Прежде он поворачивал голову и отдавал приказ, и знал, что этот приказ будет исполнен. Теперь за всем ему приходилось следить самому.

Он выставил двойное число дозорных и велел разжечь костры, а затем направился к пленным. Он прихрамывал, потому что устал в битве и получил множество мелких, но неприятных ушибов, синяков и ссадин. Плечо, в которое угодила стрела, ему перевязали, но оно ныло при каждом резком движении и простреливало болью всю левую половину спины.

Обнажив катану, Мамору прошелся несколько раз вдоль пленных, которых выстроили перед ним одной длинной линией. Он вглядывался в их лица и с укором к себе понимал, что не помнил имен. Раньше он не позволял себе подобного и старался всегда держать в памяти, как зовут тех, с кем он делил тяготы боя.

Но многое изменилось за последнее время, и делать как раньше, он уже не мог.

И к чему в итоге это привело...

— Ты, — Мамору наугад указал катаной на одного из тех, кто стоял в цепи. — Шаг вперед

Темные встрепанные волосы, разводы крови и грязи на лице, испачканная, местами разорванная одежда — он ничем не выделялся из прочих.

Повиновавшись кивку своего господина, самураи освободили пленного и неласково вытолкнули вперед. Он упал перед Мамору на колени, безуспешно вглядываясь в его лицо и пытаясь отыскать там намек на милосердие.

— Господин, прошу, простите меня...

— В чем заключался план полководца Хиаши? Что вы планировали делать, если бы удалось меня убить? Должен ли был он убить меня или взять в плен? — равнодушно спросил Мамору, которого не тронули мольбы о пощаде.

— Я не знаю, господин, клянусь жизнь, я не знаю! — зачастил стоящий на коленях мужчина.

— Отрубите ему голову, — Мамору бросил это самураям, которые сопровождали каждый его шаг, и вновь посмотрел на выстроенных в линию пленных. — Ты, — указал на еще одного, — шаг вперед.

И пока его люди исполняли его приказ и оттаскивали отпиравшегося мужчину в сторону, чтобы казнить, на колени перед своим бывшим господином опустился уже второй предатель.

— В чем заключался план полководца Хиаши? Должен ли был он убить меня или взять в плен? — повторил Мамору свой вопрос.

— Я... я… все скажу, господин, я все скажу! — забормотал тот.

— Так говори.

— Он... он хотел... вернее, не хотел, не должен был... нам велели, чтобы...

— Замолчи, — велел Мамору, терпение которого закончилось очень быстро.

Вопли первого пленного как раз затихли.

— Казните его.

Пришел черед второго выть.

Мамору же обернулся к строю, который больше не представлял собой одну линию, а скорее походил на рябь, что раз за разом прокатывалась по водной глади.

— Так будет с каждым, пока я не услышу ответ на свой вопрос, — глухим, равнодушным голосом пообещал он и выхватил из толпы третьего. — Шаг вперед.

Его приказ звучал как приговор, который нельзя было ни отсрочить, ни отменить.

По его слову казнили еще десятерых, прежде чем один из предателей сам шагнул вперед, не дожидаясь, пока велят кому-то иному.

— Я знаю, что должен был сделать полководец Хиаши, — сказал он, и его слова тут же потонули в громком гуле голосов.

— Тихо! — Мамору вскинул руку и посмотрел на объявившегося смельчака.

Его лицо показалось ему знакомым. Он нахмурился, свел на переносице брови, напрягая память.

— Говори, Сэдзо.

Тот, услышав свое имя, вздрогнул и впился в лицо Мамору полубезумным, лихорадочным взглядом.

— Я все расскажу, если ты пощадишь остальных, господин, — прошептал побелевшими губами.

— Ты еще смеешь выдвигать мне условия? — прищурившись, очень тихо поинтересовался Мамору. — После того, что вы все сотворили? Я мог бы приказать разрубать вас одного за другим на куски. Но вам всего лишь отрубают головы. Это уже мое милосердие, это уже пощада, — выплюнул он с отвращением.

Предатель по имени Сэдзо вновь вздрогнул и поднял на него взгляд покрасневших, запавших глаз.

— Тогда сохрани жизни хотя бы тем, кто еще юн. Они лишь выполняли приказы своих военачальников.

— Преступные приказы, — процедил Мамору сквозь зубы. — Или ты немедля начинаешь говорить, или твоя голова через мгновение отделится от тела, — и он указал рукой в сторону, где лежали тела тех, кого уже казнили.

— Тебя должны были взять живым, господин, — Сэдзо тяжело вздохнул смирившись. — Ты нужен был живым, а потом полководец Хиаши должен был передать тебя советнику Императора.

— Советнику Горо?

— Да. Большего я не знаю. Никто не знает. Это все, что рассказали полководцу Хиаши.

Сглотнув вязкую слюну, Мамору медленно кивнул. Нечто подобное он и ожидал услышать. Он не думал, что его намеревались убить; плен казался более вероятным исходом. Его младший брат не мог быть столь милосерден, что согласился бы так легко прекратить его мучения.

Нет, впереди его совершенно точно ожидали бы пытки, публичный позор, а затем — казнь.

— Что было уготовано госпоже Талиле? — процедил он сквозь зубы.

— Полководец Хиаши получил свой приказ до того, как вы разделились. Мы думали, госпожа Талила будет вместе с вами...

— И надеялись пленить и ее тоже? — от изумления Мамору вскинул брови.

Сэдзо помрачнел.

— Нет, — скривился он. — Но ее бы остановило, если бы мы взяли тебя в плен.

Мамору постоял еще немного, кое-что обдумывая. Затем кивнул сам себе, развернулся и пошел прочь.

— Постой! — выкрикнул Сэдзо ему в спину. — Разве ты не спросишь, почему мы согласились тебя предать?! Почему примкнули к полководцу Хиаши?!

— Мне плевать, — бросил он, не замедлив шага и даже не обернувшись.

— Господин, что делать с пленными? — его нагнали самураи.

— Пусть живут. До утра. А потом я решу, — отозвался Мамору и смахнул со лба выступившую испарину.

Значит, его должны были передать советнику Горо. И его пленом связать Талиле руки.

Предателей в его войске оказалось слишком много. Кто-то успел сообщить Императору, что жена стала ему слишком дорога. Быть может, это сделал Сэдзо, которого Мамору вспомнил по лагерю у подножья горного хребта.

Когда он сказал, что ему плевать на причины, подтолкнувшие их всех к измене, он говорил правду. Он не собирался выслушивать их оправдания и потакать попыткам снять с себя вину, переложив ее на что-то иное. Или кого-то.

Выходило, что Хиаши, оставшийся в гарнизоне у реки, предал его, пока сам Мамору и ушедшее с ним войско сражалось с Сёдзан в горах. И потом застряло там, заключенное в снежную ловушку.

Его сближение с Талилой происходило на глазах у предателей, которые поспешили доложить об этом при первой же возможности. И тогда у Императора и его советников созрел план, вон только они не учли одного: что Мамору прикажет разделить войско и отправит отряд под предводительством жены другим путем.

Идея, которая пришла ему в голову, отдавала чистейшим безумием. Но... он мог бы воспользоваться преимуществом, которое выгрыз у судьбы. Впервые за все время прямо сейчас он опережал Императора на несколько шагов.

Он выжил. Он разделил войско. Он разгромил предавших его людей и получил ценные сведения.

На которые, конечно же, не стоило слепо и безоглядно полагаться.

Но которые следовало держать в уме.

Так почему бы не сыграть с советником Горо в игру, которую он так любит?..

Мамору провел ладонью по обрубленным на затылке волосам и затем бросил взгляд на катану, которую по-прежнему сжимал в руке.

Задумка вырисовывалась все четче и четче.

Рядом не было никого, кто сказал бы ему, что это — безумие. Впрочем, Мамору и не нуждался в подобных замечаниях; он сам прекрасно понимал, что задумал. Гораздо более насущным вопросом являлся другой: кому он сможет доверить свое войско? Теперь, когда он уже столкнулся с предательством.

И вот на него у Мамору не было ответа. Пока.

Он едва спал ночью. При неярком свете жировика перебирал карты и начертания земель, считал в уме время, которое понадобилось бы Талиле, чтобы достичь Восточной провинции, и размышлял, не впал ли в безумство он сам.

Никто не знал, что он разделит войско, когда Хиаши склонили к измене. Но теперь, вероятнее всего, об этом уже знали все. И советник Горо, который получал сведения о том, что происходило в войске Мамору так быстро, словно сам являлся его частью.

К этому стоило быть готовым.

Он думал, что готов. Но, кажется, ошибся.

Битва, пусть и та, в которой они одержали победу, все же подкосила самураев, и больше всего — их боевой дух, потому что предательство товарищей никогда не проходило незаметно. Еще вчера он прикрывал тебе спину, а сегодня ты убил его и услышал последний вдох. С этим трудно смириться, через такое трудно переступить и продолжить свой путь.

Мамору это понимал.

Как понимал он и то, что они не могут оставаться на месте. Но и напасть — во всяком случае сейчас — они также не в состоянии.

Его людям нужно время, чтобы прийти в себя, и времени у них как раз не было. Преимущество, которое они получили, было очень, очень зыбким. И скоротечным. Он приказал строго следить, чтобы ни одно письмо не покинуло лагерь, но разве мог он быть уверен, что все будет исполнено в точности? Разве не отдавал он подобные распоряжения прежде?..

Сколько еще предателей в его войске?..

С рассветом он отбросил в сторону все карты, которые изучал, и вышел на свежий воздух из небольшого походного шатра. Мамору направился к месту, где на ночь устроили плененных предателей: прямо на берегу реки, под открытым небом. Мало кто из них спал, и, еще издалека заслышав его тяжелую поступь, многие подняли головы, с тягостным ожиданием всматриваясь в рассветный туман, что стелился по земле, из которого показался Мамору.

Он подошел к Сэдзо. Лицо того показалось ему еще более утомленным, чем накануне, и жесткая, холодная усмешка коснулась его губ.

— Значит, ты хочешь, чтобы я пощадил их? — спросил Мамору, кивком указав на остальных предателей, прислушавшихся к разговору.

Сопя от усилий, Сэдзо встал на ноги и склонил голову.

— Я уже рассказал тебе все, что знал. Мне больше нечего тебе предложить.

— Ошибаешься, — хмыкнул Мамору. — Ты можешь кое-что сделать, и тогда я никого больше не казню.

— Что я должен сделать? — опешил самурай, поскольку не мог ожидать столь щедрого дара.

— То, что ты отлично умеешь. Предавать.

***

Это случилось некоторое время назад, а теперь Мамору смотрел в затылок советника Горо. Потому что у него не хватало сил взглянуть на свою жену, под ноги которой только что бросили катану и отрубленные волосы его мужа.

Он думал об этом неоднократно. Что придется испытать Талиле, пусть и на короткий срок. На что он обрекает ее своими руками, но он и представить не мог, как тяжело ему самому будет смотреть на ее страдания.

Забывшись, Мамору повел рукой, в которой сжимал кинжал, и Сэдзо, что стоял рядом, дернулся, когда лезвие пропороло его одежду и коснулось кожи.

— Я всегда готова вас выслушать, советник, — как она ни старалась, голос Талилы все же дрогнул.

Мамору видел, как в самом начале она пошатнулась и чуть подалась вперед, словно хотела рухнуть на землю следом за вещами мужа, но все же справилась с собой и гордо распрямилась. Ее глаза холодно блеснули, когда она подняла взгляд на советника Горо, а губы презрительно скривились, стоило ей посмотреть на людей, которых он привел с собой.

Талила не узнала мужа. Его никто не узнал, ведь чтобы скрыть отрубленные волосы, он велел гладко себя выбрить, а на лицо наложил повязку, которая прятала его нос и рот — будто бы он получил ранение в битве.

Неудивительно, что его не узнала жена. Он сам себя не узнавал, когда смотрел на свое отражение в водной глади.

Он не хотел мучить Талилу ни единой лишней секунды, но не мог пока выдать себя. Он хотел послушать, что предложит советник Горо, потому что не сомневался, что, оказавшись в плену, тот примется лгать, торговаться, угрожать, шантажировать и плести свою привычную паутину.

И потому Мамору продолжал стоять в тени, а его сердце — продолжало крошиться при виде отчаяния на лице Талилы.

— Твой муж в плену, девочка, — советник тем временем решил сбросить хотя бы маску вежливости. — Пленен и опозорен. Ты можешь покориться сейчас, и тогда наш милостивый Император дарует тебе прощение. Тебе и твоему никчемному супругу. Или ты можешь продолжать эту бессмысленную войну, в которую тебя вовлек бастард — и тогда ты окончишь свои дни в клетке и цепях. А он будет казнен.

Полководец Осака, едва услышав оскорбление своего господина, дернулся вперед, но взметнувшаяся ладонь Талилы удержала его на месте.

— Ты мог отрубить волосы любого самурая и обманом завладеть катаной моего мужа, — сказала она ровным голосом, впрочем, избегая смотреть на советника Горо. — Это ничего не доказывает.

— Ты не узнаешь волосы своего мужа? — усмехнулся тот и скрестил руки на груди.

Тяжелым взглядом Мамору испепелял его затылок и мысленно уговаривал себя еще немного выждать. Еще немного, еще несколько минут.

— Нет, — не дрогнув, соврала Талила.

— Ты можешь обманывать кого угодно, но тебе не удастся обмануть меня. И себя саму, — парировал советник. — Прими предложение нашего милостивого Императора. Покорись ему. И тогда он сохранит тебе жизнь. И — если ты докажешь свою верность — он может пощадить бастарда.

Сухой, каркающий смех Талилы заставил Мамору вскинуть обритую голову.

— Ты намного старше меня, советник, и люди говорят, что мудрее. Почему же ты тогда думаешь, что я буду цепляться за свою жизнь, если ты угрожаешь казнить господина Мамору?..

Советник Горо опешил, а такое случалось нечасто.

— Я сказал, что наш милостивый Император пощадит твоего мужа, если ты докажешь свою верность.

— Ты сказал, что он может пощадить, — поправила его Талила уже без улыбки. — И я тебе не верю. Ни единому твоему слову. Ни о плене, ни о пощаде.

— Ты пожалеешь о своем упрямстве, девочка. Пожалеешь, если не покоришься. Почему ты даже не спросишь, откуда у меня волосы и катана твоего мужа? Его предали — предали люди, которым он доверял. Полководец Хиаши, — мстительно прошипел советник Горо, — заманил его в ловушку. И то же самое случится с тобой.

Даже когда он швырнул им под ноги вещи Мамору, тишина, которая погребла под собой Талилу и ее людей, не была такой ужасающе душащей. Но слова о предательстве...

Казалось, даже воздух стал вязким, а каждый вдох оборачивался мучительным спазмом в груди. Самураи застыли, не решаясь пошевелиться — слишком явной была чудовищность услышанного. Речи советника Горо, пропитанные ненавистью и торжеством, били четко в самую суть.

— Ты лжешь… — хрипло вырвалось у Талилы.

— Мог, — злорадно оборвал ее советник, скользнув взглядом по ее побелевшим пальцам, сжимающим рукоять катаны. — Тебе не нужно повторять ошибки мужа. Покорись — и хоть у тебя будет шанс выжить.

Талила вздрогнула, будто острая игла вонзилась ей в сердце, и Мамору заскрежетал зубами. Кажется, для его жены настал предел — больше она уже не могла вынести, но...

Она заговорила.

— Думал, что своими речами запугаешь меня? — прошептала Талила, почти не размыкая губ. — Подумай еще раз.

На кончиках ее пальцев заиграли искры огня.

Гордость, которой он прежде никогда не чувствовал, разлилась по груди жгучим пятном. Гордость, смешанная со стыдом и виной за то, что он заставляет ее проходить через такое.

— Ты сделал ошибку, — произнесла Талила, стиснув рукоять катаны и позволив магии наполнить каждую клеточку ее тела. — Рассказывая мне все это — думал, сломишь мою волю? Но лишь подлил масла в огонь.

Самураи позади нее оцепенели, и взгляд Мамору метнулся к жене.

Медлить было нельзя, он понял это в ту секунду, когда увидел в ее глазах обещание скорой смерти советнику.

Талила вскинула руку, и огонь поглотил ее ладонь целиком, и тогда Мамору шагнул вперед и сорвал с лица повязку.

— Остановись!