Предатель

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Элвин, что ты знаешь о Малицитах?»

Слова плыли ко мне в тумане посткоитального смятения. Моя грудь — липкая от пота и лесной подстилки, — поднималась и опускалась вместе с обнажённой фигурой Эвадины, столь же перепачканной. Она чуть застонала, когда я пошевелился, и её чёрные локоны упали на мои мигающие глаза, которые с возрастающей тревогой отмечали то, что нас окружало. В дюжине шагов от нас посреди корней старого тиса лежал труп светящего Дюрейля Веариста. Его полузакрытые глаза были пустыми и невидящими, а кровь уже не текла из глубокого пореза на шее. «Удар Эвадины», вспомнил я. «Убийство, совершённое Воскресшей мученицей… Или первая справедливая казнь самокоронованной восходящей-королевы».

«Что ты знаешь о Малицитах, Элвин?», снова вторгся вопрос, произнесённый голосом, которым Сильда говорила много лет назад, используя тот ищущий тон, предназначенный для передачи, а не для вызова знаний. Я мог вспомнить тот день, когда она задавала этот вопрос, поскольку это произошло вскоре после начала моего пребывания на Рудниках. Её уроки в то время ещё не усвоились, мои попытки скопировать буквы, которые она демонстрировала, оборачивались неуклюжим конфузом, а её многочисленные вопросы выявили постыдное невежество юноши, возомнившего себя искушённым человеком. Однако она меня зацепила. Слишком заманчивым оказалось обещание того, что она предлагала, и потому, когда она спросила о Малицитах, я ответил с прилежной поспешностью.

«Они — источник зла в мире», сказал я. Эта истина была известна всем, кто вырос внутри, или, в моём случае, на границах веры Ковенанта. «Они плохие, а Серафили — хорошие».

«Так говорят нам свитки». Сильда одобрительно наклонила голову, но, как и всегда, её урок никогда не заканчивался всего лишь одним вопросом и одним ответом. «Но видел ли ты когда-нибудь Малицитов? Слышал ли их голоса?»

Разумеется, не слышал. И никто не слышал. Даже ненормальный фанатик Конюх, самый набожный из разбойников, не утверждал, что имел личный опыт общения с Малицитами, хотя и разглагольствовал об их вероломстве с утомительным постоянством. «Они так не поступают», ответил я. «Они не являются людям, они…». Юный, ещё едва обученный я никак не мог подобрать правильные слова. «Они влияют и каким-то образом проникают в души людей».

«Проникают?», спросила Сильда, чуть изогнув губы и подняв брови, тем самым демонстрируя, что мы добрались до сути её урока. «Или их приглашают?».

Эвадина снова застонала, и в этом звуке теперь прозвучали вопросительные нотки. Она дёрнулась, замерла напротив меня, и её глаза, встретившись взглядом с моими, расширились от удивления. На миг там словно застыло обвинение, а морщинка на лбу и чуть поджатые губы могли даже означать упрёк. Но это выражение быстро исчезло, сменившись томной улыбкой, и она легла щекой мне на грудь. Ощущение её кожи, тёплое, мягкое и чудесное, принесло свежий позыв похоти, как и её упругая, мускулистая плоть, усеянная листьями и грязью. Сколько времени мы вот так сплетались на земле?

Пытаясь проанализировать подробности этого события, я понял, что оно прошло в похожем на сон вихре высвободившихся желания и замешательства. Хотел бы я приписать какой-либо форме мистического воздействия или временному помешательству акт соития, которому предался, словно зверь, возле убитого старшего священнослужителя, чья кровь до сих пор скатывалась по моей коже. Однако к этому времени ты, мой самый уважаемый читатель, уже знаешь, что я никогда не стану оскорблять тебя примитивной ложью. Отвратительная, неприкрашенная правда заключается в том, что Воскресшая мученица Эвадина Курлайн и я соединились в добровольном, пусть и перепачканном кровью, союзе, и я не стану уклоняться от всего, что произошло дальше, делая вид, будто это не так.

— Нам надо… одеться, — сказал я, хотя мне и не хотелось, ведь ощущение от неё было сильнее любого наркотика.

— Да, — согласилась она, положив голову поудобнее, и провела пальцами мне по лицу. — Надо…

«А как же Малициты?», другой голос задал другой вопрос, на этот раз невысказанный. Голос, от которого я отшатнулся, и убедил себя, что в нём слышна гнусная и очевидная ложь. Теперь я вспомнил, как смеялся над ним поначалу, а потом как меня отрезвило серьёзное выражение его лица. Я тогда только что закончил повествование, которого он так жаждал, рассказав о событиях своей жизни вплоть до момента нашей мистической встречи, закончив его признанием в горячем желании вернуться к Эвадине.

«Несмотря на них?», спросил он. На его лице было написано осуждение и озадаченность. «Несмотря на то, что ты знаешь, кто она?».

«Действительно, её миссия — это извилистый и сложный путь», начал я, но он нетерпеливо закачал головой.

«Я не о том». Он наклонился ко мне и разглядывал моё лицо, пока его глаза не расширились от понимания. «Ты ещё не знаешь», прошептал он. «Конечно».

«Не знаю что?», спросил я. Шум ярости и безумия снаружи всё приближался, и становилось ясно, что времени у нас мало.

«То, что ты мне рассказал», ответил он, а потом вздохнул, закрыв глаза. «То, что ты сказал мне касательно истинной природы Эвадины».

Я уставился на него, озадаченно, и в то же время испуганно, не смея его переспрашивать, но он всё равно заговорил.

«Эвадина», сказал он, «служит Малицитам».

При звуках рога она, наконец, приподнялась и заворчала от досады, услышав далёкий, но безошибочный призыв. «Охотничий рог», понял я. «Но кто на кого охотится?»

— Интересно, куда делся Улстан, — усевшись, вздохнула Эвадина, и оглянулась в поисках своего боевого коня. Заметив, что тот нюхает куст можжевельника в дюжине шагов от нас, она поднялась на ноги, отряхивая листья и грязь с обнажённых боков. Вид её тела — бледного, но местами красного — породил очередную волну неразумной похоти, и я заставил себя отвести взгляд. Который, к несчастью, тут же захватила обесцвеченная, обвисшая пустота лица светящего Дюрейля.

«Главный священник королевства», подумал я. «Самый громкий голос на Совете светящих, убитый Воскресшей мученицей, чья легенда основана на лжи…»

— Элвин. — Я посмотрел на Эвадину, которая разглядывала меня с выражением сдерживаемого раздражения. — Одевайся, — добавила она, натягивая через голову чёрную хлопковую рубашку.

Снова прогудел охотничий рог, теперь уже ближе, и следующие несколько мгновений я судорожно одевался. К счастью, это получилось быстро, поскольку после пленения и побега из Жуткого Схрона я остался в одних штанах, рубашке и сапогах, вдобавок к портупее и разному украденному оружию. Эвадина же сюда приехала в доспехах, и ей потребовалась моя помощь, чтобы застегнуть всё в какое-то подобие порядка, прежде чем по лесу эхом разнёсся звук приближающихся лошадей. Застёгивая последний понож, я удивился, что снять всё это удалось будто бы мгновенно.

Лишь завидев лошадей со всадниками за деревьями, я достал свой похищенный фальшион — в крепости размещалось больше семидесяти солдат из войска Совета, и разумно было предположить, что некоторым удалось сбежать от атаки Эвадины. Однако знакомый блеск голубых доспехов заставил меня опустить оружие.

— Уил! — крикнула Эвадина, приветственно подняв руку. В ответ капитан Верховой роты Ковенанта пришпорил лошадь, а следом за ним ехало ещё шесть всадников. Пока они подъезжали, мой взгляд снова скользнул к убитому светящему.

— Нарушитель законов, — сказала Эвадина, и я, обернувшись, увидел, как она с серьёзной уверенностью смотрит на меня. — Законов, установленных Ковенантом и Короной. Он заслужил смерть.

— Я знаю, — тихим голосом ответил я, потому что Уилхем остановился и спешивался неподалёку. — Но всё равно, прошу тебя, позволь своему писарю сплести небылицу. Правда нам не поможет.

Она нахмурила лоб от досады, как человек, уверенный в своих убеждениях, но вынужденный обманывать. Всего лишь мимолётное выражение лица, слетевшее в мгновение ока, но я думаю, что это была последняя настоящая уступка Эвадины Курлайн перед разумными доводами. Вскоре восходящей-королеве уже не придётся прикрывать трусостью свои преступления, поскольку для неё они вообще преступлениями не являлись.

— Хорошо, — прошептала она. — Плети, любимый.

— Эви. — Уилхем стянул шлем с головы и, пуская пар изо рта, озабоченно посмотрел на грязное лицо и доспехи Эвадины. — Ты ранена?

— Ни единой царапины, — заверила она его.

— Я тоже в порядке, — сказал я. — Хотя царапин полно.

Уилхем удивлённо ухмыльнулся, осматривая меня, и покачал головой.

— Я сказал ей, что ты наверняка ускользнёшь из любой западни без нашей помощи. — Его весёлость исчезла, как только он заметил тело светящего. Несмотря на всё время, проведённое подле Эвадины, Уилхем никогда не был особенно набожной душой, но даже он побледнел от того, что узрел. — Это…

— Да, — закончил я. — Мы со светящим Дюрейлем вместе были пленниками в Жутком Схроне. Его туда заманил восходящий Арнабус — тот мерзавец, который вёл судебный процесс в замке Амбрис. По всей видимости, Арнабус многие годы плёл интриги, чтобы захватить контроль над Ковенантом. — Я печально вздохнул и присел возле Дюрейля. — Он сказал мне, как Арнабус нашёптывал ему об опасности, которую представляет собой Воскресшая мученица, и убедил Совет собрать своё войско. Только после пленения этот старый бедолага понял свою ошибку. Когда мы сбежали, я сказал ему укрыться в лесу, и что отыщу его позднее. Похоже, Арнабус или Даник Тессил нашли его раньше.

— Даник Тессил? — спросила Эвадина.

— Командующий войском Совета. Солдат, ставший разбойником, которого, как я думал, убили на Моховой Мельнице. Хотя, полагаю, нынче он представляется другим именем.

— Разбойник наверняка найдёт, где спрятаться в этом лесу, — заметил Уилхем.

— Он не будет прятаться, — сказал я. — Они с Арнабусом со всех ног отправятся в Атильтор, в надежде собрать как можно больше войск. Стоит ожидать какого-нибудь эдикта Совета, объявляющего Помазанную Леди еретичкой. — Я поднялся посмотрел на Эвадину, примирительно нахмурившись. — Знаю, вы хотели этого избежать, но Ковенант Мучеников надломится. Нас ждёт раскол верующих.

— Помазанная Леди пользуется любовью и преданностью среди простолюдинов и верующих, — сказал Уилхем.

— Не всех. Ковенант веками существовал в нынешнем виде. Людей поколениями успокаивало его постоянство. За одну ночь это просто так не исчезнет. — Я перевёл взгляд на Эвадину и теперь заговорил абсолютно честно. — Не заблуждайтесь, миледи. Нам придётся сражаться в очередной войне.

— Ай! Бл… — Тайлер стиснул зубы, а Эйн проткнула иголкой край самого глубокого его пореза. Узколицый шпион содрогался, силясь разом вытерпеть боль и сдерживать бранные ругательства. Репутация Эйн была хорошо известна среди ветеранов Ковенанта, и большинству хватало ума придерживать язык в её присутствии.

— Хватит визжать, как свинка, — упрекнула она его, с натренированной плавностью протягивая нитку через рану.

— Тебе повезло, — сказал я Тайлеру, глядя на его рану: косой четырёхдюймовый разрез от челюсти до шеи. — Чуть ниже, и ты бы к ним присоединился.

Я наклонил голову в сторону сложенных в кучу мертвецов, по большей части солдат войска Совета, лишь с тремя исключениями: двух всадников Уилхема, потерянных в схватке, и ещё одно более крупное тело без доспехов. Возле трупа присела Вдова — она взяла на себя подготовку Лайама Дровосека к могиле, и теперь омыла его лицо и руки, а потом сложила их на груди. Я не думал, что они были друзьями. На самом деле я мог вспомнить, лишь как она разок перекинулась парой слов с бывшим лесорубом. Но она всегда была странной женщиной, и действия которой сложно понять.

— Пусть мёртвые заботятся о своих мертвецах, — произнёс Тайлер известную среди разбойников поговорку. Взглянув на него, я увидел, как он жадно смотрит на пленников в загоне. Их там было пара десятков, и без оружия и доспехов они казались маленькими, дёргаясь под сердитыми взглядами стражников.

— Милорд, вы мне обещали, — сказал Тайлер таким тоном, который напомнил, отчего он мне так не нравится.

— Я обещал тебе Даника Тессила, — ответил я. — Поэтому тебе придётся подождать, по крайней мере до Атильтора. — Я повернулся к Эйн и посмотрел, как она завязывает узелок на аккуратной строчке стежков. — Когда закончите, вы двое обыщите это место на предмет документов. И трупы тоже. Мне нужен каждый клочок бумаги, как исписанный, так и нет.

Лилат я нашёл сидящей на разрушенной колонне, которая была частью меньших ворот крепости, выходящих на запад. Охотница, озадаченно нахмурив лоб, наблюдала за отрядом солдат Ковенанта, рывшим неподалёку могильную яму.

— Вы кладёте их в землю, — сказала она на каэритском, как обычно, когда мы были наедине. — Это чтобы удобрить почву?

— Это… — начал я и умолк, поскольку причина, по которой мы традиционно закапывали наших мертвецов, никогда не приходила мне в голову. Я знал, что каэриты просто относили в лес своих почивших любимых и оставляли там гнить. «Кроме немногих избранных, кого они кладут под гору», напомнил я себе, и от воспоминания обо всех тех сложенных костях меня неприятно передёрнуло. — Просто так здесь принято, — продолжил я, потом поискал нужное слово и добавил: — Джурим. — Оно означало одновременно привычку и традицию, в зависимости от интонации.

— Джурим, — повторила она, невнятно кивнув. Охотница немного напряглась, посмотрев на Эвадину, которая стояла там, где раньше находился центральный двор этой крепости. Перед ней на коленях, низко склонив голову, стоял один пленник со связанными за спиной руками и дрожал под взглядом Помазанной Леди. Она задавала ему вопросы, которых я не слышал, хотя на её лице не было и тени спокойной настойчивости, которую я помнил по её предыдущим встречам с пленниками. Я знал, что её отношение к нашим врагам сильно изменилось за то время, когда мы были разлучены, за те месяцы, пока она считала меня мёртвым, а Алундийское восстание ещё бушевало. В роте Ковенанта вполголоса рассказывали немало историй о том, как она гневно осуждала захваченных в плен алундийских бунтовщиков, многие из которых сплясали на конце петли, отказавшись отречься от своей ереси.

— Ты возлежал с ней, — сказала Лилат. Просто, без эмоций констатировала факт на языке, который никто в пределах слышимости не мог понять. И всё же я невольно вздрогнул от её откровенной честности. — Я чувствую на тебе её запах, — объяснила она, продолжая рассматривать меня безо всякого выражения, помимо приподнятой брови.

Глядя в её спокойные глаза, я не мог различить каких-либо эмоций в этом утверждении. Подумал было, что она, может, ревнует, но решил, что это маловероятно. Возможно, её рассердила моя неосторожность, поскольку даже она понимала, какую опасность таит в себе то, что произошло в лесу. Однако мой дар понимать чувства людей по лицу и позе никуда не делся. Ещё немного посмотрев на неё, я заметил, как постепенно сдвигаются её брови, и это говорило о том, что меня беспокоило больше, чем ревность или гнев: о разочаровании.

Меня охватило редчайшее ощущение, а именно: я обнаружил, что мне нечего сказать, и оставалось только смотреть на неё в ответ, пока она не соизволила снова перевести взгляд на Эвадину.

— Морклет, — сказала Лилат. — Помнишь это слово?

Я помнил, но возмутился таким смыслом.

— Она не проклята, — сказал я.

— Есть и другое значение. Человек, которого ты называл Цепарем, он был морклет. Не только проклятый, но и изгой. Он не совершил ничего, что твой народ назвал бы преступлением, но всё равно, Эйтлишь постановил, что его следует избегать и прогнать прочь. Такова роль Эйтлиша — искать тех, кто однажды принесёт каэритам опасность. — Она кивнула на Эвадину, которая подошла ближе к перепуганному пленнику, сурово и требовательно засыпая его вопросами. — Он не позволил бы ей жить среди нас. Удивительно, что твой народ позволяет.

«Эвадина служит Малицитам…». Я натянул на плечи присвоенный плащ, чтобы скрыть дрожь, и пошёл прочь, пробормотав на прощание:

— Ты не понимаешь ни её, ни нас. Это не твоя земля.

— У всех морклет такой же запах, — тихим голосом ответила она, когда я уходил, но всё же расслышал. — Где бы то ни было.

Когда я добрался до двора, пленник уже стоял на четвереньках, прижав лицо к древним потрескавшимся булыжникам мостовой и всхлипывал под тяжестью допроса Эвадины.

— Сколько их в Атильторе? — проскрежетала она, наклонившись, чтобы прокричать вопрос ему в ухо. — Сколько, щенок неверующий?

— П-просто… — хныкал парень сквозь слёзы и сопли. — Просто… обычный солдат, м-миледи. И вступил-то потому, что они заплатили целую серебряную монету за первую неделю… — Я не видел на нём никаких следов пыток, а значит, такое состояние подчинения было достигнуто только с помощью ужаса.

— Серебро? — Эвадина хмурилась всё более сердито. — Ты продал саму свою душу за кружок металла?

— У м-меня… детки, миледи, — захныкал он. — Ихняя мамка померла прошлой зимой, пришлось с бабкой оставить. Кормить их нать…

Эта отсылка к детям, которые скоро станут сиротами — настоящим или воображаемым плодам смертельного страха — слабо повлияла на решительность Эвадины.

— Отец должен быть примером своим детям, — заявила она, потянувшись рукой к кинжалу. — Даже если это стоит ему жизни.

— Миледи, могу я улучить минутку с этим человеком? — спросил я, подходя ближе. Моё вмешательство вызвало краткий гневный взгляд, а потом она взяла себя в руки и убрала ладонь с рукояти кинжала. Я улыбнулся и многозначительно наклонил голову в сторону хнычущего на земле человека. Кивнув, она отступила назад, позволяя мне присесть рядом с пленником.

— Давай-ка поднимем тебя, а? — сказал я, обхватив его за плечи и мягко усадил. Он выпрямился и мне предстало лицо мужчины примерно тридцати лет. Если уж и бывает типично солдатское лицо, то оно было у него — с несколькими шрамами, старыми и свежими. Говорил он с акцентом, указывающим на то, что он родом из Альбериса.

— А ты довольно далеко от дома, а? — спросил я, вытаскивая пробку из фляги, и прижал её к его губам. — И сколько времени прошло с тех пор, как ты получил первую монету?

— Много лет, милорд, — ответил он, сделав несколько больших глотков. Его глаза не отрывались от высокой фигуры Эвадины, ходившей туда-сюда по двору.

— Ты был королевским солдатом? — спросил я. — Выглядишь именно так, — я никогда не скупиться на лесть.

— Всего лишь герцогский рекрут. Однажды пробовал устроиться в роту Короны, но сержант сказал, что я слишком медленно машу алебардой. На самом деле он хотел взятку за то, чтобы меня устроить, но у меня не было для него монет.

— Сержанты. — Я сочувственно покачал головой. — Все они сволочи. Как тебя зовут, солдат?

— Тёрнер, милорд. Абель Тёрнер.

— Хорошо, Абель Тёрнер. Сделаю тебе честное предложение, как солдат солдату. Твоя жизнь и свобода в обмен на правду. Как тебе такое?

Он снова стрельнул взглядом на Эвадину, сапоги которой шаркали по булыжникам. Тёрнер рискнул взглянуть на её суровое, нетерпеливое лицо, а потом снова переключил внимание на меня. Его лицо переполняло отчаяние тонущего человека, который пытается схватить очень потрёпанную верёвку. И всё же ему удалось удивить меня своими следующими словами:

— Мои люди, милорд. Они просто бедные ребята, как и я. С некоторыми я раньше служил, и они пошли только из-за меня…

Он замолчал, услышав очередное ещё более громкое шарканье сапог Эвадины, и низко наклонил голову, испуганно содрогаясь в ожидании. Тогда я впервые увидел, что гнев Помазанной Леди бывает такой же могущественной силой, как и её любовь.

— Им тоже жизнь и свобода, — пообещал я, игнорируя резкий вздох, который вызвали эти слова у Эвадины. — Но и они, и ты присягнёте на верность Воскресшей мученице и поклянётесь никогда больше не поднимать на неё оружия. — Я пристально посмотрел ему в глаза и добавил, убрав из голоса всю настойчивость: — Поскольку, если поднимете, то это будет стоить вам гораздо больше, чем кровь.

Его горло сжалось, и я понял, что он сдерживает рвотный позыв.

— Поклянусь, милорд. И мои товарищи тоже, клянусь своей душой.

Я кивнул и чуть изогнул губы в улыбке.

— Итак. Ваш главный — не священник, а тот, который командует войском Совета, — каким именем он представляется?

— Капитан Соркин, милорд. По правде говоря, не припомню, чтобы слышал его имя.

— И что ты знаешь об этом капитане Соркине?

— Этот человек знает своё дело, что касается военной службы, это точно. У меня в своё время были капитаны гораздо хуже, хотя мало кто так быстро управляется с кнутом. Не скупится на порку, Божий капитан-то.

— Божий? — проговорила Эвадина, и от суровости её тона Абель Тёрнер ещё ниже пригнулся к земле.

— Так его называют, миледи, — тяжёлым от раскаяния тоном ответил он. — Восходящий и прочие священники. Это его ранг в войске Ковенанта.

— Вы дислоцировались в Атильторе? — спросил я, снова перехватив его внимание.

Он закивал головой.

— Да, милорд. Шесть или семь недель муштры, и нам приказали отправляться сюда.

— Как ты помнишь, Помазанная Леди спрашивала, сколько сил в Атильторе. Мы с ней хотели бы получить ответ.

— Я говорил правду, когда сказал, что не знаю. Рекруты прибывают постоянно, и там постоянно идут работы, так что точно подсчитать количество трудно.

— Предположи, — приказала Эвадина.

— Пять тысяч, максимум шесть. По крайней мере, когда мы уходили. И приходили новые, как я и говорил, и… — Он помедлил, и я увидел на его лице выбор, взгляд человека, решающего, в какую сторону бросить свою судьбу. — И ещё говорили о других. О наёмниках с запада и из-за морей. Когда мы уходили, там уже было несколько дюжин тех диких лучников, не знаю точно, как правильно называется их родина.

— Вергундийцы, — сказал я и переглянулся с Эвадиной, делясь моментом мрачных воспоминаний об их смертоносных навыках во время осады замка Уолверн.

— Ага. — Тёрнер снова закачал головой. — Именно так, милорд. Выглядят они, как грязные оборванцы, и все головорезы. Удивительно, что Ковенант тратит на таких монеты.

— Ты говорил о работах, — сказал я. — Опиши их.

— По большей части копают траншеи и брустверы. Ставят стены, но не такие прочные, как у за́мка — в Атильторе не так-то много камня.

Я расспрашивал его почти час, выуживая новые подробности. Судя по открывшейся картине, Даник Тессил под новой личиной Божьего капитана Соркина умудрился собрать довольно дисциплинированное войско в священнейшем городе Ковенанта. А ещё его вскоре усилят многочисленные наёмники и защитят недавно возведённые укрепления. Несколько раз убедительно вмешивалась Эвадина, задавая точные по своей логичности вопросы:

— Какие связи у твоего капитана с Короной? — потребовала она ответа. — Какие сделки заключал восходящий Арнабус с Алгатинетами?

В ответ Тёрнеру оставалось только съёжиться под её зловещим взглядом и, заикаясь, проговорить:

— Н-никогда не видел посланца Короны за всё время, что там был, миледи. А что до восходящего, то видел, как он немало разговаривал с Бо… с капитаном, но сам с ним не говорил ни разу.

— Наутро, — сказал я, довольный тем, что вытянул из него всё важное, — ты со своими товарищами принесёте свои клятвы и покинете это место. — Я наклонился поближе, глядя ему в глаза. — Если знаешь, кто я, то понимаешь, что я слышу ложь, будто это колокол звонит. Если завтра замечу хоть намёк на ложь…

— Не услышите, милорд. — Он прижался лбом к мостовой. — И… спасибо. Знаменитое милосердие Писаря и Помазанной Леди поистине не враки.

— Семь тысяч обученных солдат, — вздохнул Уилхем, протягивая руки к огню. Час стоял поздний, и Эвадина вызвала его обсудить наше внезапное обилие разведданных. Беседа проходила за пределами слышимости остальной роты. Как ветеран бо́льшего количества битв, чем Эвадина или я, Уилхем сведениям не обрадовался. — За траншеями и брустверами. Плюс, нас ждёт куча вергундийских лучников, и, мученики знают, сколько ещё чужеземных гадов. — Он виновато поморщился, посмотрев на Эвадину. — Перспектива не очень, Эви. Мой совет: отправь нас с Элвином в Атильтор провести нормальную рекогносцировку, а сама возвращайся в Куравель напомнить принцессе-регенту о ценности того, что ты сейчас в союзе с ней. А лорду Суэйну поручи подготовить войско Ковенанта к маршу на Атильтор. По крайней мере, мы можем быть уверены в их верности, что бы там ни провозглашали светящие. Если объединимся с ротой Короны, то нам хватит численности покончить с этим делом, хотя я бы предпочёл не снаряжать кампанию, когда зима на носу.

— Я не могу договариваться с принцессой-регентом, — заявила Эвадина. — Поскольку такого человека нет. Есть всего лишь женщина, которая оказалась сестрой бесполезного бастарда. Семейство Алгатинетов держалось на троне благодаря коварству, убийствам и обману. Я не сомневаюсь, что и в злодействе, которое здесь произошло, они замешаны, пускай и весьма скрытно. Время пришло, Уил. Время завершить мою миссию.

Уилхем молча смотрел на неё с застывшим отсутствующим выражением на лице, а потом взглянул на меня — всё ещё напряжённо, но в его глазах читалась сильная тревога.

— В этом мы с Элвином единодушны, — сказала ему Эвадина. — Для нас тут нет другого пути. — Она сделала глубокий вдох и с мрачной медлительностью выдохнула. — Чтобы спасти всё, я должна рискнуть всем. Я должна стать королевой, восходящей-королевой. Во мне будут едины Корона, простой народ и Ковенант, и тогда удастся предотвратить Второй Бич. Только тогда это королевство познает мир.

Взгляд Уилхема задержался на мне, и я знал, что он надеялся на сдерживающие слова, которых я не мог тогда произнести. Сейчас я стал таким же пленником Эвадины, как раньше был пленником Тёрнера и его товарищей. Я понимал всю серьёзность её слов. Знал, что они предвещают, но встретил испытующий взгляд Уилхема с выражением мрачного согласия.

Он снова повернулся к Эвадине и заговорил тихим голосом, едва слышным за потрескиванием костра.

— Ты же знаешь, я и в этом пойду за тобой, как прошёл каждый шаг с Поля Предателей. Потому что верность — это то, что я тебе должен, Эви. — Он помолчал, сделав вдох, и добавил: — Но ты должна знать, что этот путь приведёт к войне и с Короной, и с Ковенантом. А я не уверен, что у нас хватит сил хотя бы на кого-то из них.

— Конечно, глупо сражаться с обоими одновременно, — сказал я, обращаясь к Эвадине. — Сначала разберёмся с Ковенантом. Победа — это лучшее топливо для восстания, а именно его мы собираемся поднять, тут не стоит заблуждаться. Мы одержим победу в Атильторе, и только после этого можно будет хотя бы заикаться о возвышении восходящей-королевы.

— Ты говоришь так, словно нас ждёт лёгкая битва, — проговорил Уилхем. — А время — такой же враг нам, как Божий капитан и его еретическое войско. Нужно время, чтобы провести дальнейшую разведку. Время, чтобы собрать войска, которые нам наверняка понадобятся для штурма священного города.

— Я утром отправлю своих лучших разведчиков. А Эймонд как можно быстрее поедет в Куравель, собирать войско Ковенанта. А ещё я напишу письмо принцессе Леаноре касательно того, что здесь произошло, и ясно дам понять, что разрешение этого кризиса — дело Ковенанта. Сомневаюсь, что она захочет втягивать Корону в этот раскол верующих. На самом деле она, скорее всего, обрадуется возможности сыграть роль миротворца, если борьба окажется затяжной, чего не произойдёт.

— Во́йска Ковенанта не хватит, — настаивал Уилхем. — Даже если они успеют вовремя сюда прийти.

— Простолюдины Шейвинской Марки и Альбериса уже откликались на призыв Помазанной Леди. Откликнутся и снова.

— Толпа необученных керлов не сравнится с настоящими солдатами.

— Нет, но их численность в случае необходимости может переломить ситуацию. А что касается нашей потребности в опытных войсках, то у меня есть мысль, где найти ещё. — Я виновато пожал плечами, глядя на Эвадину. — Хотя, должен предупредить вас, моя королева, что цена, вероятно, будет высока.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Стены замка Амбрис выглядели чище, чем я помнил. Уже исчезли полосы сажи и потёки от воды, которые некогда портили вид замка — предположительно, теперь их усердно и регулярно оттирали по приказу герцогини. Лорайн даже в годы жизни в лесу умудрялась привносить в своё окружение ощущение порядка. Руководил бандой Декин, но Лорайн держала власть над лагерем, и горе ждало всех, кто его загрязнял. Я вспомнил, как она приказала до крови высечь мальчишескую задницу Эрчела, когда тот решил погадить в пределах досягаемости запаха от нашего кострища.

Прилегающая деревня Амбрисайд увеличилась в размерах и стала гораздо опрятнее: вместо серого плетня теперь стояли белёные стены, а на соломенных крышах не было видно привычных выжженных пятен. Поле, где когда-то на эшафоте стояла Эвадина, ожидая незаконной казни, сейчас представляло собой полоску хорошо ухоженной травы, на которой играли стайки ребятишек и маршировала рота герцогских солдат. Впечатление упорядоченности усилилось, когда эти солдаты, заметив на дороге к воротам большую группу вооружённых всадников, быстро построились в шеренги и выдвинулись преградить нам путь.

— Помазанная Леди и Воскресшая мученица Эвадина Курлайн запрашивает аудиенции с герцогиней Лорайн, — сказал я юному капитану, возглавлявшему спешно собранный кордон. Он стоял посередине дороги, настолько тщательно оглядывая нас, что это сглаживало впечатление от его мальчишеской внешности. Я не увидел шрамов на его лице, но то, как он оценивал нас, говорило о человеке, который хорошо разбирается в военных вопросах.

— Капитан Писарь, не так ли? — спросил он, без особой враждебности, но с похвальной осторожностью осматривая Верховую роту. Как обычно, дольше всего его внимание внимание задержалось на Эвадине, хоть и без типичных проявлений благоговения или похоти. — Я видел ваш бой с Самозванцем в Долине, — добавил он. — Вот это схватка. — По акценту стало ясно, что он родом из простолюдинов. Парень с полей, или из лесов? Лорайн всегда отличалась острым глазом на талант, откуда бы он ни был.

— Между нами говоря, мечником он был в лучшем случае средним, — беззлобно ответил я, хотя обычно при упоминании Самозванца моё настроение всегда омрачалось. — И нынче меня называют сэр Элвин Писарь, хотя к чему тут церемониться? — Я кивнул на флаг, развевающийся над крепостной стеной — серебряный ястреб будто махал крыльями на красном вымпеле, хлопавшем на ветру. — Она ведь внутри, правильно я понимаю?

— Да, милорд. — Он отвесил краткий поклон и отошёл в сторону, рявкнув своим людям приказ построиться в колонну. Я отметил для себя, как они перестроились — почти не хуже роты Короны по скорости и точности. — Для меня честью будет сопроводить вас к герцогине, — добавил юный капитан, снова поклонившись.

— Тренировали их вы? — спросил я, направляя Черностопа по дороге к воротам. Как и во многом здесь, на ней виднелись признаки недавних улучшений. Когда-то это был изрытый ямами тракт, на котором в дождь легко увязнешь в грязи по щиколотку, а теперь дорогу защищало покрытие из каменных плит. — Они двигаются куда живее, чем раньше.

— Да, милорд, — подтвердил капитан с ноткой гордости в голосе. — Это Избранная рота, личная гвардия герцогини.

— То есть и вас она избрала. — Я заметил, как он напрягся, и больше не заговаривал, пока мы не въехали во двор.

— Если Помазанная Леди будет так любезна подождать, — сказал он, снова поклонившись, — то я объявлю герцогине о её прибытии. Пока предлагаю вам покормить и напоить ваших лошадей.

— Итак, — сказала Эвадина, пока мы вели лошадей к кормушкам. — Это женщина, которая тебя вырастила? — Она говорила тихо, но в позе прослеживалась напряжённость, которая мне не понравилась, а её лицо натянулось в попытке сдержать неодобрительную гримасу. Я уже кратко, но без прикрас рассказывал ей о том, как попал в банду Декина, о грабежах и убийствах, а также о редких моментах юмора и доброты, в большинстве из которых фигурировала Лорайн.

— В каком-то смысле, — ответил я. — Хотя вам её внешность покажется куда менее материнской, чем вы могли бы ожидать.

— Я слышала кое-какие рассказы. Некоторые называют её Лисой Лесов. Другие прозвища не настолько приятные.

Услышав в её голосе резкие нотки, я наклонился поближе.

— Лучше будет, если вести переговоры вы позволите мне. Лорайн, конечно, склонна поторговаться, но и у неё есть гордость. И на неё не влияют ни вера, ни репутация.

— Милорд, неужели я слышу приказ? — Эвадина насмешливо выгнула бровь, но в её глазах мелькнуло обещание, которое вызвало неистовое желание отправиться на поиски подходящего уединённого уголка в этом за́мке. Наш случай в лесу оставался в памяти смутным завихрением, но, как и любой наркотик после первой пробы, породил растущую жажду большего.

Я закашлялся, сдержав желание потянуться к ней.

— Пожалуйста, — сказал я. — Просто дайте мне поговорить с ней, не перебивая, и я приведу восходящей-королеве её армию. А когда придёт время соглашаться на цену…

— Цена не имеет значения, — оборвала меня Эвадина. — Обещай всё необходимое, но не жди, что я стану притворяться, будто мне это нравится. Если у этой твоей матери-лисы есть мозги, то она в любом случае поймёт, что всё это ложь.

Лорайн Блоуссет, герцогиня Шейвинской Марки, решила встретить уважаемую гостью в маленькой комнатке башни, соединявшей восточную и северную стены замка. Несмотря на совсем не грандиозные размеры, башенная комната была богато обставлена, а на полу лежала большая медвежья шкура. На ней-то, зайдя в комнату, мы с Эвадиной и обнаружили герцогиню. Лорайн была одета в скромное платье из серо-голубого хлопка, а её медные волосы развевались, поскольку она боролась с маленьким хихикающим ребёнком. Вокруг валялись разные игрушки — прялки и ярко раскрашенные кубики, — но ребёнок держал в руке миниатюрный деревянный меч. Он смеялся, нанося Лорайн удар за ударом. Её это не пугало, и она гонялась за ним по пушистому полю битвы, рыча, словно какой-то монстр, и угрожающе поднимала руки, будто лапы с когтями.

— Герцогиня Лорайн, — сказал юный капитан, топая сапогами по каменному полу. — Имею честь представить…

— Элвин! — Лорайн приветствовала меня широкой улыбкой, а потом скривилась, когда мальчик развернулся и шлёпнул деревянным клинком ей по руке. Снова зарычав, она схватила его, поднялась на ноги, и подвела его ко мне, отчего возбуждённый смех мальчика сменился хмурым любопытством. — Боулдин, — сказала она, протягивая мне ребёнка, — поздоровайся со своим дядей.

Я принял бремя этого всё ещё хмурившегося ребёнка с неуверенной улыбкой на лице, которая тут же слетела, когда он стукнул деревянным мечом мне по носу.

— Всё в порядке, — заверила меня Лорайн. — Он бьёт только тех, кто ему нравится.

Глядя в серьёзные глаза мальчика, я безошибочно узнал блеск зелёных глаз его матери и рыжеватый оттенок копны её кудрей. В его небольшом личике было мало от отца, но это, разумеется, ничего не значило. Меня совсем не удивило, что из двух его родителей у матери кровь сильнее.

— Герцогиня, — сказал я, собираясь вернуть ребёнка, но он сбил меня с толку, выронив меч и свернувшись у меня на руках. Положив голову мне на грудь, он быстро закрыл глаза и сунул большой палец себе в рот.

— Лучше пока подержи его, — посоветовала Лорайн. — Если потревожить его сон, то он начинает яростно вопить.

— Как пожелаете. — Я покачал ребёнка, поворачиваясь к Эвадине. — Позвольте представить…

— Сама Помазанная Леди. — Лорайн отступила назад и опустилась в глубоком поклоне. — Воскресшая мученица почтила своим присутствием мой дом. Семейство Блоуссетов славится своей приверженностью вере. — Она повернулась, выпрямившись, и обратилась к юному капитану. — Дерван, будь добр, сообщи мастеру Даббингсу, что у нас гости. Пускай подготовит пир и развлечения на вечер. Думаю, те жонглёры с прошлой недели ещё ошиваются здесь. Неплохо бы им отработать свою плату. Найди подходящие покои для леди Эвадины и лорда Элвина, и наверняка мы сможем найти места в казармах для их солдат.

Капитан Дерван помедлил.

— То есть, миледи, вы хотели бы остаться одни? — спросил он, многозначительно глянув на неохраняемую дверь.

Лорайн в явном недоумении приподняла брови и поджала губы.

— Если бы не хотела, то так бы и сказала, не так ли?

— Разумеется. — Дерван ещё раз низко поклонился покинул комнату, напряжённо выпрямив спину.

— И закрой чёртову дверь! — крикнула Лорайн, когда его сапоги гулко застучали по лестнице снаружи. — Послушный юноша, но воспитания ему не хватает, — сказала она, когда закрылась защёлка.

— Говорит он определённо не как дворянин, — заметил я, вызвав тем самым улыбку на губах Лорайн.

— Ну какой же он наблюдательный, а, миледи? — спросила она Эвадину. — Элвин вечно такой. Всё-то подмечает, даже когда не хочешь.

— У моего капитана много талантов, — ответила Эвадина. — И я благодарю Серафилей за все и каждый.

— Да. — Весёлость Лорайн померкла, она внимательно посмотрела на Эвадину и снова перевела взгляд на меня. Я заметил блеск понимания в её глазах, которые осматривали моё лицо, покрытое недавно полученными синяками. — Не сомневаюсь, он был очень для вас полезен. И что же на этот раз? — Она подняла руку и коснулась ссадины на моём подбородке — подарок от побоев, нанесённых разъярённым Арнабусом. — Еретики или предатели? Должна признаться, миледи, я и не думала встретить женщину, которая могла бы нажить больше врагов, чем я — хотя большинство моих давно покинули этот мир.

— И еретики и предатели, — сказал я, желая ограничить эту беседу самыми насущными проблемами. — Это и есть причина нашего визита.

— А-а. Снова война, и так скоро? — Лорайн со вздохом отвернулась и пошла к туалетному столику, на котором стоял набор маленьких стеклянных бутылочек. Пара десятков, если не больше, и все разных цветов и размеров. Она выбрала одну из коллекции и подержала на свету, струившемся через единственное окно в комнате. Стекло имело слегка розоватый оттенок и отбрасывало на грубо обтёсанную стену интересную абстрактную тень. — Нынче духи́ остались моим единственным пороком, — сказала Лорайн, вытаскивая маленькую кристальную пробку из бутылочки, и помахала ей. Я, стоя за несколько футов от неё, уловил аромат — приятную смесь цветочных ноток со слабым привкусом цитрусовых.

— Вот эти — из-за южного моря, — продолжала Лорайн, и, по мере того, как она говорила, её тон и осанка становились всё менее предрасположенными. А ещё смотрела она в основном на Эвадину. — Мне достоверно известно, что их разнообразные ингредиенты приходится многие мили везти караванами через пустыни, а собирают их в далёких землях, неизвестных нашим самым известным учёным. Когда отгремел прошлый виток резни, оказалось почти невозможным увеличить мою коллекцию, или купить достаточно зерна, чтобы мои самые бедные керлы не голодали, раз уж все рабочие руки, которые собирали бы урожай, затащили на войну. По моим подсчётам, по меньшей мере каждый десятый не вернулся из нашего славного путешествия в Долину. А ты же знаешь, Элвин, в цифрах я всегда хорошо разбиралась.

Она помедлила, молча глядя Эвадине в глаза.

— Но с другой стороны, — добавила Лорайн, снова улыбнувшись и закрывая бутылочку пробкой, — такова уж война. Для торговли плохо, если только не торгуешь оружием. Я не торгую.

— Я уверен, — начал я, очень осторожно подбирая слова, — миледи герцогиня знает, что когда война стучит в дверь, редко есть возможность не ответить на стук. Я, будучи всего лишь скромным писарем, пусть и с дворянским титулом, никогда бы не осмелился рассказывать герцогине о том, как вести дела. Но вы наверняка знаете, что война, хоть и может привести к перерывам в торговле, также открывает и новые возможности. Припоминаю, что один мой прежний знакомый как-то раз говорил, что война — это волчица, и мудры те вороны, что жиреют на её добыче.

На лице Лорайн промелькнула какая-то тень, и она отвернулась поставить на место бутылочку с духами. Я знал, что одна из любимых присказок Декина возымеет эффект, но не гнева ожидал. Её любовь к павшему королю разбойников наверняка не угасла, как и горе. Лорайн так и стояла, молча разглядывая свою коллекцию, пока у Эвадины не кончилось терпение.

— На самом деле, миледи, мы приехали сюда с ужасными вестями, — сказала она, позабыв мою просьбу оставить переговоры мне. — Светящий Дюрейль Веарист умер от рук одного из своих священников. Гнусного, мерзкого еретика по имени Арнабус, который хочет установить господство над Ковенантом Мучеников. Ещё эта тварь похитила и пытала человека, который стоит перед вами, душу, которую, как я знаю, мы обе ценим. Неужели вы, как старый друг Элвина, и истинная дочь Ковенанта, не пожелаете помочь нам сокрушить эту ересь и привлечь к ответственности преступника Арнабуса?

— Дочь Ковенанта? — Лорайн тихонько рассмеялась. — Я дочь мужчины и женщины, которые резали глотки и отравляли людей за деньги, и, судя по тому, как хорошо у них получалось, не сомневайтесь, им нравилась эта работёнка. Признаюсь, я буду просто поражена, если хоть кто-то из них пробрался через Божественные Порталы. А что до Элвина и нашей давней дружбы… — на её губах играла кривая, но ласковая улыбка, когда она стрельнула в меня взглядом, — это, уверяю вас, требует дальнейшего рассмотрения.

Она хлопнула в ладоши, отчего ребёнок на моих руках раздражённо хныкнул, а потом мать забрала его обратно.

— Но это подождёт, — сказала Лорайн, быстрым шагом унося беспокойного теперь Боулдина к двери. — Я должна позаботиться о вашем приветственном пире, а этому лордику нужен полдник.

— Время работает против нас… — начала Эвадина, но Лорайн уже распахивала дверь и выходила из комнаты.

— Задержите свою войну всего на день, миледи, — эхом донёсся голос спускающейся по ступенькам Лорайн. — Не сомневаюсь, ваши солдаты только поблагодарят вас за это.

Вечером жонглёры устроили весёлое развлечение, хотя скорее случайно, чем намеренно. Это трио, как я понял, состояло из матери, отца и сына, и именно последний веселил больше всех. Его родители гибко, грациозно и с мастерством, свидетельствующим о многолетней практике длиною в жизнь, бросали всевозможные шары и жезлы, а вот их столь же подтянутому и атлетичному сыну явно требовалось ещё несколько лет тренировок. Много раз он ронял жезлы, которые бросал его отец, к пущему веселью публики из солдат Ковенанта и местной знати. Один раз парень получил прямо по лицу кожаным мячом, который мать бросила, балансируя на плечах мужа. Но всё же, неуклюжий юнец хорошо реагировал на свои ошибки, отвечая на крики толпы изящными поклонами и ухмылками, которые выражали только приветливое добродушие, в отличие от смущённых выражений, частенько появлявшихся на лицах его родителей.

Мы с Эвадиной удостоились чести сидеть рядом с Лорайн за длинным столом. Он стоял на возвышении, чтобы лучше видеть развлечения, а также подчеркнуть статус герцогини. Помазанная Леди расположилась на почётном месте по правую руку от Лорайн, а я сидел по левую. Ели по чуть-чуть из множества блюд, подносимых непрерывной процессией слуг. Мне самым вкусным показался павлин — незнакомое мясо, насыщенное и дикое, с глазурью из мёда с розмарином. Впрочем, от затяжных последствий плена в недрах Жуткого Схрона мой аппетит уменьшился, а строго невыразительное поведение Эвадины на протяжении всего вечера вызывало напряжение.

— Ты же знаешь, ты мог прийти ко мне, — прокомментировала Лорайн, когда я поделился тщательно отредактированной версией того, что произошло в схроне. — Если целью было просто разузнать, что происходит в этих старых развалинах с призраками. У меня есть свои… незаметные ресурсы.

— Ценность секрета снижается с каждым услышавшим его ухом, — ответил я. — И к тому же, я не знал, как отреагирует Шильва Сакен, если бы я стал вольно обращаться со сведениями, предназначенными только для меня.

— Шильва. — Лорайн печально усмехнулась. — Женщина, которую я уважала почти так же сильно, как ненавидела, а ненавидела я её очень сильно.

— Декин всегда ей доверял.

И снова её лицо омрачилось при упоминании почившего любовника, но на этот раз она соизволила ответить.

— Мы оба знаем, что он слишком многим доверял, кому не следовало. — Она чуть вздрогнула, когда на наш стол приземлился жезл жонглёров, разбив хрустальный бокал и забрызгав нас обоих вином. Быстро опустилась тишина, если не считать смешков от солдат Ковенанта, которые стихли в резко сгустившейся атмосфере. Неуклюжий юнец стоял в центре пиршественного зала, замерев в процессе ловли невидимого жезла. Прежняя обаятельная улыбка парня теперь нервно скривилась, а его родители с побледневшими от тревоги лицами стояли от него по бокам.

— Не поймал, — сказала Лорайн, взяв жезл, и бросила его обратно юному жонглёру. Раздался такой громкий смех, какой бывает от облегчения, заставив меня задуматься, всегда ли герцогиня Шейвинской Марки настолько снисходительна к неуклюжим исполнителям.

— Думаю, вы достаточно развлекли нас для одного вечера, — продолжала Лорайн, хлопнув в ладоши. — Мастер Даббингс, гости требуют музыки!

Трио жонглёров поклонилось и с разумной поспешностью ретировалось, а тем временем Даббингс — седовласый, чопорный управитель герцогского домашнего хозяйства — щёлкнул пальцами и замахал руками, вызывая на площадку менестреля с мандолиной.

— Миледи, простите за отсутствие хорового сопровождения, — сказала Лорайн, наклонив голову к Эвадине. — Играет Квинтрелл изысканно, но его голос — он и сам признаёт — чем-то похож на лягушачий. — Она повернулась к ожидающему менестрелю. — «Туманы над водой», будьте любезны, мастер Квинтрелл.

По нескольким тактам мандолины стало ясно, что Лорайн не обманывала. Этот человек играл искусно, уверенно, ноты звучали чисто и резонировали со всей душещипательной трагичностью, необходимой именно для этой песни. Меланхоличная мелодия заполняла зал, и я посмотрел на Эйн, которая всегда любила музыку. Она сидела на конце длинного стола, и те, кто не знал её, видели обаятельную девицу, с восхищением и печалью смотревшую на менестреля. Я заметил в её глазах маленькие блестящие бусинки — музыка вызывала в ней такие эмоции, которые не мог пробудить даже вид насильственной смерти. Когда стихли последние ноты «Туманов над водой», Эйн не хлопала, а лишь опустила голову, закрыв глаза, и только стройные плечи выдавали сдерживаемые содрогания.

— Куда-то собрались, милорд? — спросила Лорайн, когда я поднялся со стула.

— Герцогиня, вы сегодня устроили нам великолепное развлечение, — сказал я. — Правильно было бы мне отплатить тем же.

Я отлично знал, что не стоит прикасаться рукой к плечу Эйн, и вместо этого привлёк её внимание, слабо постучав пальцами по столу.

— Неплохо играет, а? — спросил я, кивнув на менестреля, который начал наигрывать весёленькую мелодию.

— В первом куплете он перетянул ноту, — ответила Эйн, наморщив гладкий лоб и прикрыв глаза тыльной стороной ладони. — А в остальном неплохо, наверное.

— Герцогиня Лорайн говорит, что певец он неважный. Жаль будет, если пир пройдёт без единой песни, как думаешь?

Глаза Эйн тревожно расширились и стали осматривать зал и многочисленных людей на пиру.

— Я… не могу, — сказала она.

— Ты уже пела перед людьми, — заметил я. — Пожалуй, ни ночи в лагере не проходит, чтобы ты чего-нибудь не спела.

— Это другое. — Она снова опустила голову и чуть съёжилась, а я подумал, как удивительно, что её хоть что-то пугает, особенно перспектива сделать перед публикой то, что у неё получается лучше всего.

Я наклонился поближе и тихо проговорил:

— Твой капитан требует отвлечь внимание, и ты это устроишь, солдат.

Из-за обиженного хмурого взгляда на лбу у неё появилась новая морщинка, отчего я обратил внимание на вилку, лежавшую возле её руки. Однако Эйн всегда была послушной душой, и потому, сжав кулаки, поднялась на ноги, громко скрежетнув стулом по деревянным доскам пола.

— Миледи герцогиня, — громко сказал я, пока Эйн шла с возвышения на площадку. — С удовольствием представляю рядового Эйн из роты Ковенанта. Она согласилась исполнить нам песню собственного сочинения.

— Эта пташка — солдат? — спросила Лорайн и поджала губы, рассматривая Эйн.

— Да, солдат, — холодно и отчётливо проговорила Эвадина. — Самый прекрасный и верный солдат из всех, кого я когда-либо знала. — Её голос смягчился, и она тепло улыбнулась Эйн. — И у неё, пожалуй, самый чистый голос в Альбермайне.

— Сильное заявление. — Лорайн пожала плечами и подняла бокал в сторону Эйн. — Как пожелаешь, пташка. Квинтрелл в вашем распоряжении.

Эйн качнула головой в дёрганом подобии поклона, потом повернулась к менестрелю и тихо заговорила с ним. Поначалу он смотрел на неё весело и снисходительно, но когда она начала напевать, я заметил, как возрастает его интерес. Голос Эйн — даже когда она пела тихо и без слов — обладал силой привлекать внимание, особенно со стороны тех, кто погружён в музыку. Через несколько мгновений Квинтрелл начал повторять её мелодию на мандолине, и в этой мягкой ритмичной музыке я опознал первые такты песни «Кто споёт мне?» — ода Эйн павшим в Жертвенном Марше.

Сложив руки, она вышла в центр площадки, и, дав мандолине немного поиграть, запела:

— Кто споёт мне, дорогой мой? Кто споёт мне? Когда поле уберут, урожай весь соберут, Кто споёт мне?

Слова и мелодия были простыми, которые легко подхватить и спеть даже самым грубым голосом, но когда их исполняла Эйн, они становились чем-то другим, чем-то гораздо более сложным, что не могло не найти отклика в сердце. Все остальные звуки в зале умолкли, и все глаза и уши были прикованы к стройной девушке с голосом, который легко поднимался до высоких балок наверху.

— Я весь день с косой и плугом, Кто споёт мне? Ни гроша на семена нет, Кто споёт мне?

Я вернулся к Лорайн, обнаружив, что её, как и остальных, захватило выступление Эйн. Она посмотрела на меня, только когда я коснулся её руки. Я ничего не сказал, лишь склонив голову в сторону боковой двери в задней части зала, которая, как я знал, вела к участку широкой зубчатой стены, известному как Герцогский насест. Лорайн печально изогнула брови и поднялась на ноги. Лишь несколько шейвинских дворян за верхним столом поднялись, чтобы отметить поклоном уход своей герцогини, и это многое говорило о привлекательности голоса Эйн.

— Эта девушка весьма примечательна, — сказала Лорайн, проводя меня через дверь, которую охранник, стоявший там, поспешил открыть. — Где ты её нашёл? — Воздух на Герцогском насесте встретил нас поздним осенним ветром, и мне пришлось накинуть на плечи плащ. На стене стояло несколько часовых, но по взмаху руки герцогини они быстро ушли за пределы слышимости. Я прошёл за ней к громоздким, выветренным зубцам, и посмотрел вниз, на раскинувшийся там Амбрисайд, и на лес за ним, где полная луна серебрила густое покрывало верхушек деревьев.

— В Каллинторе, где она отрезала яйца Эрчелу, — ответил я, не видя смысла скрывать правду.

— Так это на самом деле был не ты. — На губах Лорайн, искоса взглянувшей на меня, играла слабая улыбка. — Помню, как услышала о судьбе Эрчела. Показалось, что для нашего Элвина это слишком экстравагантно. Как говорил Декин: «Этот парень — убийца, но только когда необходимо». «Его надо хорошенько закалить, чтобы он однажды возглавил банду». Я-то подумала, что годы на Рудниках по части закалки сделали больше, чем он сам когда-нибудь смог бы.

— Это точно, но любви к пыткам они мне всё же не привили, даже в отношении Эрчела, хотя этот мелкий порочный хорёк, несомненно, заслужил кончину, которую она ему устроила. Эйн больше, чем выглядит, как и многие в роте Ковенанта.

— Чокнутые певички, опальные дворяне-перебежчики, писари-разбойники. — Лорайн хохотнула. — А твоя Воскресшая мученица проявляет любовь к тем, кому не место в этом мире. — Она встала чуть ближе, прищурившись, и вся весёлость с неё слетела. Когда она снова заговорила — неодобрительно и по-матерински — я услышал в её голосе неприятные осуждающие нотки. — Ты же ебёшь её?

Я ничего не ответил, раздражённо замерев от неловкости. Никак не мог решить, что меня больше сердило: её проницательность или осуждающий тон.

— По крайней мере, ты не оскорбляешь меня отрицанием, — пробормотала Лорайн, положив руки на камень, и покачала головой. — Ты и женщины, Элвин. Всегда плохое сочетание. Герта, да сохранят мученики её душу, часто смеялась над тем, как легко обчистить тебя до нитки. А теперь ты решил пятнать драгоценную плоть самой Помазанной Леди, Воскресшей мученицы и божественной служительницы Серафилей. Гнуснейший плотский грех, совершённый отъявленным разбойником.

— Я теперь лорд, — пробормотал я в ответ, на что она язвительно фыркнула от смеха.

— Вот что я скажу тебе, мой своенравный юнец, — настойчиво прошипела она, наклонившись поближе. — Про лордов, леди и всех остальных, которые в этом королевстве называют себя знатью, я поняла одно: всё это дерьмо, и они это знают. Титулы ничего не значат. Кровь и родство ничего не значат. В этом королевстве значение имеют три вещи: деньги, земли и способность собрать солдат, которые будут сражаться против тех, кто хочет забрать у тебя первые две. Всё остальное — просто фарс, разыгрываемый теми, кто родился в этой роли, или пришёл на сцену позже, вроде меня и тебя. У твоей божественно назначенной суки, может быть, самая сложная роль из всех. Но всё равно, это просто роль, Элвин, притворство, даже если сама она не знает, что играет.

— Я повидал всякое, — сказал я, не в силах почему-то встретиться с ней взглядом. — Путешествовал далеко, и видел много такого, чего не должно быть, но оно было. Во Фьордгельде и в Каэритских Пустошах я видел достаточно такого, что убедило меня: она не врёт. Бич на самом деле случился, и когда она говорит, что второй грядёт, я ей верю, поскольку её прозрение реально, божественное оно или нет.

Я рискнул взглянуть на её лицо, увидев во взгляде ещё более глубокое пренебрежение.

— Надо ли тебе говорить, на кого ты похож? — спросила она.

— Конюх был безумен. Я — нет.

— А она — да. И не притворяйся, что не замечаешь этого. Безумие тех, кого мы любим, может оказаться ловушкой, которая может связать тебя так же сильно, как и их. — Она замолчала, и её лицо разгладилось от печали и размышлений о себе. — Однажды я сказала тебе, что знала о безумии Декина, но всё равно шла за ним ради нашей любви. И ты знаешь, чем это закончилось. Интересно, к какому итогу приведёт тебя твоя безумная любовь?

— К трону, — честно заявил я, зная, что осторожно сформулированный намёк ничего мне не даст. — Уже до конца года Эвадина Курлайн будет коронована как восходящая-королева Альбермайна. Когда это случится — и не питай сомнений, что случится — она не забудет ни друзей, ни врагов.

— У этой женщины нет друзей. Есть только те, кого она будет использовать на службе своей иллюзорной миссии, включая и тебя. Такая женщина не любит, она обладает. Вольно или невольно, ты сделался её рабом, а рабы могут рассчитывать лишь на одну награду за свой труд — мучения и смерть.

Твёрдая уверенность, с которой она говорила, предвещала гневное молчание, и я стиснул челюсти, сдерживая неразумные слова. Тогда я говорил себе, что эта ярость проистекает от упрямой, предвзятой глупости Лорайн. Теперь же я знаю, что это естественная реакция глупца, который слышит нежеланную правду.

— Если ты не хочешь участвовать в её деле, — смог я проскрежетать после долгой паузы, — зачем вообще нас принимать?

Порыв ветра набросил прядь медных локонов на глаза Лорайн, которая любовалась открывшимся перед нами видом, вглядываясь в глубь леса.

— На прошлой неделе я получила письмо от нашей дорогой принцессы-регента. Отличное письмо, аккуратно написанное и тщательно сформулированное. Принцесса Леанора благодарит меня за верную службу в Битве Долины и обещает профинансировать помощь семьям павших в сражении. Также она выразила особую заботу о моём сыне и необходимость обеспечить ему надлежащее образование, поскольку однажды он станет герцогом этих Марок. Принцесса считает, что королевский двор станет лучшим местом для подобного обучения, и она ожидает, что обучение займёт несколько лет.

— Алгатинеты всегда так, — сказал я. — Выстраивают союзы на смеси доброты и угроз. Они захотят, чтобы Боулдин стал одним из них, может даже обручат его с кузиной подходящего возраста и положения. И всё это время он будет оставаться в их лапах, обеспечивая тем самым постоянную преданность его матери. Не сомневайтесь, герцогиня, восходящая-королева никогда не станет так жестоко отрывать ребёнка от матери.

Лорайн повернулась ко мне, её лицо выглядело бледным, если не считать россыпи веснушек на носу и щеках. Даже после всех этих лет такое сочетание придавало ей девчачий вид, хотя, когда она заговорила, её голос звучал как голос разбойника, умудрённого суровым опытом.

— Если вы победите, то я не буду к этому причастна, но всё равно преклоню колено перед твоей чокнутой мученицей. Если проиграете, то я не буду к этому причастна, и буду весело кричать вместе с толпой, когда её повесят. Надеюсь, это понятно.

Я склонил голову.

— Разумеется, миледи.

Она еле заметно кивнула.

— На свою войну против еретиков в Атильторе можете взять капитана Дервана с его Избранной ротой. Все керлы Шейвинской Марки, которые захотят идти под знаменем Помазанной Леди, тоже вольны покинуть свои земли, хотя я в любом случае не смогла бы их остановить.

— А потом?

— Если начнётся война с Алгатинетами, то это ваша война, Элвин. Во всяком случае, до тех пор, пока я не увижу, кто побеждает — а уж тогда Дерван может оказаться вам врагом, а не как союзником. Не смотри на меня так. Ты знаешь, как разыгрывается эта игра. И всё же, если ты прав, то до этого не дойдёт, не так ли? И это подводит нас к следующему вопросу.

Итак, настала кульминация этой тёмной сделки. Я молчал, и лишь немного склонил голову, приглашая Лорайн высказаться. Назначать цену за товары, которые ещё не купил, всегда плохая тактика.

— По моим подсчётам, — продолжила Лорайн, — примерно третью всех сельских угодий Шейвинской Марки владеет Ковенант. Быть может, твоя Помазанная Леди в мудрости своей разделяет моё убеждение, что такое положение дел нуждается в исправлении.

— Это зависит от того, сколько нужно исправить.

— Всё. Плюс рента за последние два года. Я не сомневаюсь, что казна Ковенанта достаточно глубока, и может это покрыть.

«Обещай ей всё, что потребуется», сказала Эвадина, но я не стал сразу объявлять о согласии. Если бы я согласился сразу, Лорайн заподозрила бы ловушку. И к тому же это оскорбило бы мои разбойничьи инстинкты.

— Один год ренты, — сказал я. — И половина земель.

— Две трети, — возразила она, и, улыбнувшись, протянула мне руку для поцелуя. — И я добавлю менестреля, раз уж он так хорошо аккомпанирует твоей пташке.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Квинтрелл шпионил на Лорайн, в этом я совершенно не сомневался. Менестрелю, который не может петь, скорее всего, приходится пополнять свой доход не только за счёт музыки. Кроме того, он вёл себя преимущественно молчаливо и смотрел осторожно, как человек, для которого наблюдать, оставаясь незамеченным, стало второй натурой. Я не винил Лорайн за то, что она отправила к нам своего агента — в конце концов, ей надо было защищать инвестиции. И, несомненно, менестрель понял, что я догадался о его истинной роли в тот момент, как он доложился мне на следующее утро. Даже относительно короткое пребывание на посту начальника шпионской сети Эвадины научило меня тому, что на удивление большая часть этой странной игры разыгрывается в открытую.

— Менестрели часто путешествуют далеко, так ведь? — спросил я его. Он представился мне в конюшнях, где Верховая рота и Разведрота готовились выезжать. Сегодня он был одет в простую одежду, а не в пёстрые шелка, как прошлым вечером, и мандолину сложил в вощёный узел, переброшенный через плечо. Я не увидел оружия на его поясе, но чувствовал, что где-то у него наверняка спрятан по меньшей мере один нож.

— Да, милорд, — подтвердил менестрель, приветливо улыбаясь. Он не был особенно красив, зато ухожен, а его коротко стриженые и намасленные борода и усы торчали, как наконечники копий. Ещё он говорил с незнакомым мне акцентом, в котором смешались оттенки всех герцогств, и для дворянина он звучал слишком грубо, а для простолюдина — слишком утончённо. — Я отыграл во всех концах этого королевства, но никогда меня не встречали теплее, чем в доме герцогини Лорайн.

— А дальше когда-нибудь ездили? За море, или за южные горы? Мне нужны люди, которые могут говорить на других языках.

— К сожалению, я знаю только наш язык. — Квинтрелл хорошо умел врать, но я заметил, как он чуть замешкался и скрыл неправду очередным поклоном. — Хотя, благодаря времени во Фьордгельде, я запомнил несколько аскарлийских фраз.

Я хмыкнул и поднял своё седло на спину Черностопу.

— А писать умеете?

На этот раз он решил не лгать — возможно, Лорайн предупредила его, что избыток неправды привлечёт моё внимание.

— Да, милорд. И неплохо, как мне говорили, но не настолько, как вы, наверное.

— Наверное. — Я повернулся к Эйн, которая необычайно напряжённо смотрела на нашу беседу, скрестив руки и чуть опустив голову. — Что скажете, рядовой Эйн? — спросил я её. — Готовы научить его одной из своих песен?

— Только если он научит меня играть, — быстро пробормотала она, и я увидел, как она стрельнула взглядом на мандолину на спине менестреля. Мне пришло в голову, как редко она говорила, что хочет чего-либо, да и сам факт подобного проявления доставлял ей явное неудобство. Я догадался, что это очередное наследие её ужасной матери — Эйн с ранних лет усвоила, что от просьб бывают только наказания.

— Что скажете, мастер Квинтрелл? — спросил я менестреля. — Брали когда-нибудь учеников?

— Немного. — Он склонил голову, глядя на Эйн, которая, как я с изумлением заметил, отчётливо покраснела. — Хотя никого с таким прекрасным голосом. Я с радостью научу вас играть на мандолине, дорогуша.

— Отлично, — сказал я, взявшись за ремни седла. — Садитесь на коня — как я понимаю, герцогиня вам его предоставила. Мы выезжаем в течении часа.

— Хорошо, милорд. — Квинтрелл снова поклонился, а потом нерешительно оглянулся через плечо. — Но позвольте сначала попросить ещё об одном одолжении. — Он махнул рукой человеку, стоявшему в тени дверного проёма. На свет вышел юноша, который так низко пригибался, что поначалу я счёл его жертвой какого-то уродства. Когда он, не разгибаясь, подошёл ближе, я узнал в нём неуклюжего жонглёра с пира. В отличие от Квинтрелла, этот был вызывающе симпатичным, хотя его приятные черты лица с квадратным подбородком портил лиловый синяк на щеке.

— Милорд, представляю вам Адлара Спиннера, — сказал менестрель. — Он бы хотел с вашего разрешения сопровождать нас.

— В качестве вашего слуги?

— В качестве солдата, — произнёс жонглёр, впервые подняв голову. Он говорил с нажимом, но, встретившись со мной взглядом, побледнел и снова опустил лицо. — Если вашей светлости будет угодно.

«Очередной шпион?». Эту мысль я немедленно отбросил, заметив явный страх юноши, который подчёркивал нервный писк из его внутренностей. Такое очень сложно подделать.

— Выпрямись, — рявкнул я. Адлар Спиннер снова содрогнулся, а потом подчинился и, выпрямившись, оказался на несколько дюймов ниже меня. Его тело выглядело крепким, натренированным, что говорило о постоянных упражнениях, но, за исключением синяка на щеке, не было никаких свидетельств того, что он в жизни хоть раз сталкивался с насилием.

— Это твой отец тебе поставил? — спросил я, указывая на синяк.

— Я упал, милорд.

— Хера с два. Вот тебе совет, парень: когда просишь у человека одолжения, не ври ему, особенно если не умеешь. Так это был твой отец?

Жонглёр заморгал и заёрзал, стрельнул взглядом на Эйн и ответил:

— Моя мать, милорд, — ответил он, натянуто улыбнувшись. — Разозлилась, когда наше представление прошло не очень-то хорошо.

Я ожидал стыдливых признаний в жестоких, возможно, пьяных поступках отца. Это дало бы мне возможность спросить Адлара, ответил ли он тем же, а затем отказать ему, когда он сказал бы «нет». «Возвращайся, когда побьёшь ублюдка, мальчик. В этой роте сопляки не нужны». А то, что он получил тумаков от матери, выставляло всё в ином свете.

— Можешь ездить верхом? — спросил я его, глядя ему в глаза, проверяя, запомнил ли он мой запрет на враньё.

— По правде говоря, нет, милорд.

— Знаешь, как пользоваться алебардой?

Он сглотнул и покачал головой.

— Меч? Лук?

Снова покачал головой.

— На нас быстро надвигается война. — Я отвернулся от него, чтобы закончить седлать Черностопа. — И у меня нет времени изображать наставника неуклюжим нахалам. Если тебе так хочется маршировать под знаменем Леди, то бери вилы и иди в ногу с керлами.

— Адлар, — сказал Квинтрелл. — Покажи лорду Элвину, что ты можешь.

От спокойной уверенности в тоне менестреля я снова взглянул на Адлара, который снова заёрзал.

— Если тебе есть, что показать, — сказал я, — то давай на это посмотрим.

— Мне потребуется нож, — сказал он. — Мать продала все мои в Фаринсале.

— Вот, — проговорила Эйн, доставая один из клинков из ножен на поясе. Повернув рукоятью вперёд, она шагнула и протянула его Адлару.

— И, — жонглёр закашлялся, — игральную карту, или кусок пергамента, будьте любезны.

— Помазанная Леди запрещает азартные игры в роте, — отметил я.

— Не беспокойтесь. — Квинтрелл ободряюще подмигнул Адлару и достал колоду из стоявшей рядом сумки. — Они немного потрёпаны, но, думаю, сойдут. — Он достал одну карту из колоды и перевернул. — Зелёная Дама? Она всегда сулила мне удачу.

Адлар взялся за рукоять ножа и кивнул менестрелю. Квинтрелл дёрнул рукой, карта взмыла в воздух, а через мельчайшую долю секунды рука Адлара размылась пятном и мелькнул нож Эйн — слишком быстро, не уследить. Зато я услышал глухой удар ножа, вонзившегося в деревянную стену конюшни, и увидел дрожащую рукоять — клинок точно проткнул голову Зелёной Дамы.

— Милый трюк, — сказал я, припоминая разбойника в банде Декина, который мог изобразить нечто подобное. Тот кордвайнец сбежал от петли у себя на родине, но язык у него оказался слишком длинным, и потому он не продержался настолько долго, чтобы продемонстрировать практическое применение своего умения. Мы с другими пробовали повторить способность того человека, заработав лишь презрительное фырканье Лорайн, когда потеряли нож, пытаясь вонзить его в широкий дуб с десяти шагов.

— Но это всего лишь трюк, — добавил я. — Есть ещё что-нибудь?

Юноша снова опустил голову, не находя слова, и потому Квинтрелл заговорил за него.

— Милорд, вы упомянули, что вам пригодятся те, кто говорит на других языках. Адлар говорит на четырёх.

— Правда? — я не отрывал глаз от жонглёра и получил в ответ кивок. — И на каких же?

— Аскарлийский, милорд. А ещё этрисканский, на котором говорят за южными морями, иштанский — самый распространённый язык на востоке, и вергундийский — во всяком случае, тот диалект, на котором говорят на центральных равнинах.

Тут я замолчал. То немногое, что я слышал из языка жителей равнин, звучало как бессмысленный бубнёж, и они славились своей изолированностью, а это означало, что лишь немногие посторонние могли говорить на их языке.

— Как ты выучил вергундийский?

— Моя мать наполовину вергундийка, милорд. Она меня научила.

«Это объясняет и её характер».

— Тогда скажи что-нибудь, — велел я ему. — Что-нибудь на языке дикарей.

Это была просчитанная колкость, чтобы вызвать в нём гнев, но он всего лишь удивлённо моргнул и произнёс короткую фразу.

— «Трекаш ирет мекрова». «Стрелы — это истина». Девиз клана моей матери. — Он замолчал, выжидающе глядя на меня. — Я… сказал верно, милорд?

— Блядь, откуда мне знать-то? В Атильторе есть вергундийские торговцы, и может, некоторые даже родня тебе. Как думаешь, сможешь вонзить в них нож, если потребуется?

Он ещё немного выпрямил спину и посмотрел мне в глаза.

— Милорд, я выполню всё, что требуется от солдата на службе Леди.

— Ты уж выполни. А то смерть от порки — неприятная судьба. — Я повернулся к Эйн. — Передай ему лошадь Дровосека и внеси его имя в списки Разведроты. Половина жалования, пока не обучится. И, — добавил я, глянув на её нож, всё ещё прикреплявший Зелёную Даму к стене, — найди ему ножей.

По моему опыту те, кто попробовал войну на вкус, вскоре теряют аппетит к новым войнам. Когда лязгает сталь, летают стрелы и арбалетные болты, потенциальные герои и хвастуны быстро обнаруживают непредвиденные глубины трусости. И так же страстные верующие, оказавшись перед очевидными свидетельствами смертности, зачастую трансформируются в философствующих сомневающихся, которым хочется найти тихий мирный уголок, где можно продолжать медитации.

И потому, признаюсь, меня в некотором роде удивила готовность простых людей Шейвинской Марки снова собраться под знаменем Помазанной Леди. Когда мы начинали марш на Атильтор, я мельком заметил в собирающейся толпе пару знакомых лиц пылких приверженцев, которые ходили ещё в первый поход Эвадины на священный город. Тогда им не довелось сражаться, и, видимо, теперь они жаждали битвы. Я видел их суровые решительные лица: одни со шрамами от прошлой службы. Другие — бесхитростные овцы — таращили глаза и разевали рты, охваченные пылом и волнением от встречи с историей. Я знал, что эти, скорее всего, улетучатся при первой стычке, но всё же их численность производила впечатление.

Горький опыт, полученный на Жертвенном Марше, заставил меня собрать у Лорайн все припасы, какие только возможно, и это потребовало дополнительных обещаний оплаты сверх уже заключённой сделки. А ещё по моему настоянию Эвадина приказала ветеранам прошлых походов возглавить отряды адептов и проверять, что снаряжения и еды у них хватит, чтобы хотя бы разбить лагерь и поесть вечером. Помимо этого, количество миль в день не должно было превышать десяти — проще простого для обученных солдат, но не для толпы керлов. Также, как и на мрачном пути в Долину, нехватка нормального вооружения стала главным недостатком нашего растущего войска. Те, кто раньше откликнулись на зов Помазанной Леди, знали, что стоит захватить топор или секач, но большинство и вовсе не собиралось вооружаться. В этом вопросе Лорайн оказалась несговорчивой, главным образом из-за отсутствия запасов, а не из-за бережливого упрямства.

— Элвин, мои склады заполнены зерном, а не клинками, — сказала она мне на третий день после отъезда из замка Амбрис. Герцогиня решила проехаться со своей Избранной ротой по крайней мере часть пути в качестве знака герцогского одобрения дела Помазанной Леди. — Я сказала, что позволю своим керлам идти с твоей мученицей. Но не обещала, что буду их вооружать.

Эвадина, не желая вести почти безоружное войско в Атильтор, согласилась на моё предложение вырубить в лесу семифутовые пики. На эту работу требовалось три дня, которые растянулись до пяти из-за постоянно прибывающих новых рекрутов. Пики получились грубыми — их просто очистили от веток и заострили один конец, — но всё равно это было намного лучше, чем ничего. И Эвадина, хоть и нетерпеливо, но согласилась на очередную четырёхдневную задержку марша, пока мы с Уилхемом изо всех сил старались привить хоть какое-то подобие дисциплины этому воинству оборванцев. Как и ожидалось, из-за ограничений военной жизни многие сбежали обратно на фермы и в деревни, но большинство осталось и претерпевало ежедневную муштру. Когда мы возобновили поход, по дороге на восток уже змеилась неопрятная, но в основном сплочённая колонна, напоминавшая чудовищную многоножку тем, как от края до края она ощетинилась пиками.

Приток в наши ряды начал снижаться, когда мы добрались до границ Альбериса. Люди всё ещё приходили, но уже не сотнями, а дюжинами, и они приносили вести о тех, кто предпочёл примкнуть к Атильтору, а не к Леди. От этих рассказов мне стало ясно, что воскрешение Эвадины никогда не пользовалось таким всеобщим одобрением среди верующих, как я думал. Многие настолько погрязли в ортодоксальности Ковенанта, что сомневались в её мученичестве, хотя до этого критического момента мудро скрывали подобные чувства. Ещё более удивительной оказалась глубина и масштабы этого раскола в приверженности доктрине.

— Потерял его из-за своего брата, — сообщил мне один удивительно весёлый человек, когда я спросил его об окровавленной повязке на правом глазу. — Он говорил всякое про Леди. Называл её… — он замолчал, нервно оглядываясь на проходивших мимо рекрутов с пиками. — Прозвищами, которые лучше вслух не говорить, — продолжал, кашлянув, одноглазый. — Я не мог такого вынести, и мы начали драться. Потерял глаз. Он потерял жизнь, и я назову это честной сделкой. По крайней мере, теперь я твёрдой рукой буду пахать его поля. Он был ужасным пьяницей и еретиком, понимаете?

Другие рассказывали о давних соседях, которые превратились в злейших врагов, и о том, как распадались семьи, как сыновья воевали с отцами, или сёстры с братьями, и всё ради Воскресшей мученицы. С самого начала марша я усердно распространял историю убийства светящего Дюрейля и предполагаемого захвата Совета коварным интриганом Арнабусом. Я чувствовал даже какую-то извращённую гордость за эти едкие послания, в которых наделил Арнабуса и ужасного капитана Соркина всевозможными противоестественными пагубными чертами.

«Знайте же, что этот лжесвященник и его капитан служат не Серафилям, а Малицитам», сообщал один из моих самых резких пассажей. «Да будет вам известно, что практикуют они самые мерзкие ритуалы. И попадают в их лапы дети, чья кровь льётся в колдовских обрядах, утоляя жажду Малицитов».

Разумеется, обман и раньше был мне не чужд, но даже я считал эти памфлеты апогеем искусства лжеца. Арнабус определённо обладал неестественными способностями, и в результате я питал к нему немалую злобу. Его вторжение в мои сны под личиной призрака Эрчела оставило у меня стойкое чувство насилия, за которое я намеревался добиться полной расплаты. Но, несмотря на явное злонравие священника, я не чувствовал по-настоящему, что его действия исходят из приверженности Малицитам — хотя это никак не мешало мне притворяться, будто на самом деле это так.

Тот факт, что мои лицемерные памфлеты нашли так много ярых последователей, вызывает сейчас во мне как стыд, так и профессиональное удовлетворение. Эйн и ещё несколько писарей из нашего числа усердно изготавливали копии. Их, в свою очередь, передавали разведчикам и любым рекрутам с лошадьми, которые развозили их по городам и деревням на два дня пути окрест. Там мои искусные враки зачитывалась всем, кто готов был слушать, а затем памфлеты совали в руки грамотным. Я не сомневался, что, по мере пересказа, истории будут разрастаться, обретая более зловещие подробности, чем я мог выдумать, и так оно и оказалось. К тому времени, как мы добрались до реки Сильтерн, в наших рядах уже находились такие, кто готов был поклясться мучениками, что слуги восходящего-еретика принесли в жертву Малицитам их сына или дочь прямо на их глазах. Тревогу вызывало то, что большинство, похоже, верило, что всё это происходило на самом деле, хотя осторожный опрос их знакомых выявлял, что они, по большей части, бездетны.

— Не бывает плохой лжи, — усмехнулась как-то утром Лорайн, вспомнив очередной перл из мудрости Декина. — Пока она полезна. — Мы как раз наблюдали, как Эвадина терпеливо выслушивала один особенно ужасный рассказ от рыдающего коленопреклонённого человека в лохмотьях, с тёмными от грязи ногами после нескольких дней похода.

— Она разрезали её от горла до живота, миледи! — завывал парень, а потом бросился к ногам Помазанной Леди. — Пили её кровь, хохотали и плясали! О, моя бедная милая Иллса…

— В начале он говорил, что её звали Эльма, — отворачиваясь, заметила Лорайн, и даже не сочла нужным сдерживать отвращение на лице. — Удивительную магию вы сплетаете, лорд Писарь.

— Слова обладают силой, — согласился я, пожав плечами. — Особенно когда записываешь их. А что касается лжи, так я давно понял: всучить её можно только публике, которая сама рада обманываться.

— По-твоему, она это знает? — Лорайн многозначительно посмотрела на Эвадину, которая успокаивающе положила руку на голову рыдающего отца. — Или для неё ложь и правда уже совсем смешались?

Она говорила неосторожно громко, отчего я предупредительно нахмурился.

— В конечном счёте правда всегда победит, миледи герцогиня, — сказал я. — Я уверен, как только всё разрешится, она снова займёт почётное место в этом мире. Под властью восходящей-королевы в учении Ковенанта восторжествует Завещание мученицы Сильды Дойселль, а лучшего руководства к истине и справедливости никогда и не было.

Отвращение на лице Лорайн сменилось на миг сомнением, а потом, когда она подошла ко мне поближе — мрачным пониманием.

— Итак, — вздохнула она, — эта чокнутая сука на самом деле тебя захватила. — Её губы печально изогнулись, а рука поднялась и коснулась моей щеки — я помнил этот жест как знак прощания. — Циником ты мне нравился больше, Элвин.

— Кто угодно может быть циником, — проговорил я. — Цинизм — это не мудрость, а всего лишь отговорка, с которой смотришь, как горит мир, вместо того, чтобы гасить пламя.

Лорайн изогнула брови.

— А сам-то ты гасишь или разжигаешь? — Её рука опустилась, и она отступила назад, не дав мне возможности ответить. — Думаю, милорд, настало время мне вернуться к своим обязанностям. Работа герцогини намного обременительнее, чем я себе представляла. И к тому же, сражений я насмотрелась, и наверняка ваша мученица рада будет увидеть мою спину.

Я низко поклонился.

— Герцогиня, ваше усердие славится по праву. Я передам ваши любезные слова прощания Помазанной Леди.

— Благодарю вас, милорд. — Когда я выпрямился, Лорайн подошла и с удивительной теплотой заключила меня в объятия. — Впервые я не уверена, что мы когда-нибудь ещё встретимся, — прошептала она мне на ухо. — Но сильно надеюсь на это, Элвин. Ты и Боулдин — единственная настоящая семья, что у меня осталась. — Она отодвинулась, сжав мои руки, и я почувствовал что-то маленькое и твёрдое в ладони. — Подарок на прощание, — намного тише добавила она. — Один из маминых любимых. Очень дорогие ингредиенты, и их трудно смешать в верных пропорциях. Такое сильное, что его не обязательно пить. Достаточно одной капли на кожу, и даже пятнышка почти не останется. Эффекты похожи на сердечный приступ, вроде того, который не так давно забрал у меня моего дорогого мужа.

Она крепко стиснула мою руку, вжимая в неё склянку и пристально глядя на меня с безошибочным смыслом в глазах.

— Я тоже знаю свитки, Элвин, — сказала она. — И в центре истории каждого мученика заключена трагедия, в которой нет места для любви. Безумна она или нет, но ей это наверняка известно. — Отпустив мою руку, герцогиня Лорайн Блоуссет развернулась и зашагала прочь, крикнув слугам седлать лошадь.

— Выглядят как раньше? — спросила Эвадина, когда мы остановили лошадей на вершине холма в четверти мили к югу от нашей цели. Приехать сюда было моей идеей, и я не знал, согласится ли она. А на деле она ухватилась за эту идею с энтузиазмом, который явно был вызван желанием побыть денёк-другой вдали от растущего воинства.

Она нынче меньше проповедовала, и обличительные речи по ночам, которые некогда были характерной чертой жизни роты Ковенанта, теперь ушли в прошлое. Эвадина по-прежнему проводила прошения раз в неделю, но её проповеди стали короче, и в них она всё больше использовала отрывки из Свитков мучеников, тогда как раньше полагалась на неподготовленные слова, возникающие только лишь из её сердца. Я ещё не спрашивал её, почему, но видел новую сдержанность в том, как она разговаривала с простыми людьми — закрытая скованность сквозила там, где раньше исходили теплота и близость. Я приписывал эту перемену — которую, на самом деле, начал замечать после возвращения из Каэритских земель — всё возрастающему гнёту ответственности. Скоро она станет королевой, а не просто мученицей. И хотя королева должна служить своему народу, она не может сама быть из народа.

По крайней мере, такими успокаивающими байками я избавлял себя от растущего беспокойства. Поскольку, теперь-то я знаю — быть влюблённым означает быть глупцом.

Под нами в своём мрачном серобоком величии лежал огромный спирально-ярусный кратер Рудников.

— Да, — ответил я ей. — По большей части так же. — На мой взгляд, знаменитая королевская тюрьма в основном осталась неизменной, если не считать немногочисленности каторжников — теперь всего несколько дюжин стояло маленькими, устрашающими группами. Трупов, разбросанных по пандусу, было намного больше.

— Никаких охранников не видно, — сказала Вдова, останавливая лошадь поблизости. Она с отрядом разведчиков ездила в крепость, возвышающуюся над рудниками, чтобы сообщить о прибытии Помазанной Леди и потребовать от лорд-управляющего, кто бы это нынче ни был, открыть ворота и немедленно покинуть это место. — И крепость тоже пуста, — добавила Джалайна, — если не считать нескольких слуг. Они сказали, что лорд и его присные, едва заслышав о нашем прибытии, принялись убивать, но этим утром бросились наутёк. — Она наклонила голову, глядя на каторжников внизу. — Странно, что и они не разбежались.

— Да, — ответил я, ударив пятками, чтобы Черностоп пошёл. — Не все с лёгкостью забывают свой дом.

По цепи на воротах пришлось несколько раз ударить киркой, прежде чем она соизволила разбиться. Многие годы огромные дубовые двери редко открывали полностью, и теперь, когда их распахнули, древние петли застонали и завизжали. Несколько каторжников при виде нас тут же разбежались, двигаясь медленно и шаркая ногами, что говорило об ослабленных мышцах и скверном питании. Одна из них, пытаясь побежать, упала на колени, слабо попробовала встать и, наконец, сдалась, безнадёжно вздохнув. Мне не удалось определить возраст этой каторжницы, как часто бывало и когда я обитал в этих стенах. Она уставилась на меня усталыми покорными глазами, а черты её лица были покрыты сажей, грязью и морщинами, которые появляются от тягот, а не от течения времени.

— Сколько вас не кормили? — спросил я, присев возле неё. Глубокие впадины её лица переполняли тени.

— Много дней, — прохрипела она, и от её скрипучего карканья я потянулся за фляжкой. — Наказание, как сказал его светлость, — продолжала женщина, сделав пару слабых глотков. — Он так поступал, иногда. И… — она стрельнула глазами на ближайший присыпанный песком труп в обесцвеченной от засохшей крови мешковине, — вон так, когда злился. Вчера, или около того, он сильно разозлился. Похоже, вы тому причиной?

Она оскалила в улыбке пожелтевшие зубы, а потом закашлялась, перепачкав губы тёмно-красным.

— Как зовут этого лорда? — спросил я, удерживая её за плечи, чтобы не упала в грязь, и почувствовал кости под потрёпанной одеждой.

— Никогда… — женщина снова улыбнулась, — … и не думала спрашивать. — Её глаза затуманились, и она обмякла, хотя я почувствовал слабые удары пульса, когда приложил руку к её груди.

— Позаботьтесь об этой женщине! — рявкнул я, подзывая к себе солдат. — Отнесите её в крепость. Воды ей, и пока лишь немного еды. И этих остальных тоже соберите. Сообщите им, что они освобождены по слову Помазанной Леди.

Расспросы выживших каторжников показали, что недавно сбежавшего лорд-хранителя королевских Рудников звали Аурент Веллинде. Очевидно, сэр Аурент — человек гораздо более усердный и жестокий, чем покойный Элдурм Гулатт — за время своего пребывания в должности накопил длинный список преступлений, худшим из которых стало поспешное убийство пленных, когда до него дошли вести о приближении Помазанной Леди. Помимо садизма, лорд-хранитель отличался и проницательностью, и явно чуял, куда ветер дует. И с моей историей он, по всей видимости, тоже был знаком, поскольку решил не рисковать, и не дожидаться визита с таким неопределённым исходом. Я отправил Вдову с лучшими следопытами в погоню, но знал, что жертву не догнать из-за слишком большой форы. Тем не менее, я тщательно записал имя Веллинде, а документы, найденные в его покоях, оказались полезными и дали ключ к разгадке его будущего местонахождения.

— Смертная казнь через повешенье, — пообещала мне той ночью Эвадина. — Это будет один из первых указов восходящей-королевы, как только она сядет на трон. Если только мой лорд-камергер не предложит что-то посложнее.

Мы лежали в постели лорд-хранителя, переплетясь на матрасе, где, как мне пришло в голову, некогда лежал несчастный влюблённый лорд Элдурм, охваченный мечтами о женщине, которую я держал теперь в своих руках. Я повидал достаточно, и мог признать возможность существования призраков в этом мире, а потому невольно содрогался при мысли о стоящем над нами духе мёртвого рыцаря, на сером, гнилом лице которого отражается жалкая, бездонная зависть.

— Лорд-камергер? — переспросил я. Несмотря на далеко не тихие наши недавние упражнения, теперь мне хотелось говорить негромко. Эта комната находилась тремя этажами выше над главным залом, где ночевали остальные члены Разведроты. Я знал, что большинство никогда даже и не подумает, что мы с Эвадиной занимаемся чем-то, кроме планирования предстоящей кампании, но сохранять некоторую осмотрительность казалось разумным.

— Если будешь моим консортом, то тебе потребуется подходящий громкий титул. — Она уткнулась носом мне в ухо. — Или этот кажется тебе недостаточно громким?

«Консорт». В моей голове это слово гулко отдавало абсурдом, но то же можно было сказать и про все альтернативы. «Муж. Принц… король?». Я никогда не был, и не стал бы никем из них. Воскресшая мученица не нуждалась ни в супруге, ни в какой-либо форме низменной человеческой любви, поскольку её переполняла благодать Серафилей.

Прикосновение её губ к шее было соблазнительным, но я отодвинулся от неё, свесил ноги с матраса и сел. В покоях лорд-хранителя было темно, и лишь дымящиеся в камине угли слабо светились. И всё же я отлично помнил эту комнату. Сэр Аурент решил украсить стены различным оружием и щитами — скорее всего трофеями или добычей из своих битв и турниров. Элдурм, при всех его недостатках, подобным тщеславием не страдал. От этого ещё сильнее выросла моя ненависть к Ауренту, и усилился страх перед призраком его предшественника.

— Что с тобой? — спросила Эвадина, проводя рукой по моей спине.

— Здесь я написал тебе много писем, — сказал я, переводя взгляд на тёмный стол у окна. — А точнее я писал письма, которые подписывал лорд Элдурм. Всегда было интересно, сколько из моих слов ты на самом деле удосужилась прочитать.

— Сначала я читала все его письма целиком. Думала, что хоть этим ему обязана. Понимаешь, я знала, как сильно он влюбился. — Матрас прогнулся, и она села, обхватив меня руками и положив голову мне на плечо. — Бедный старый Элдурм пал жертвой заклинания, которого я не произносила, во всяком случае сознательно. Внимательно читать его письма я перестала, когда заметила, как улучшилось его словотворчество. Почерк стал слишком совершенен, а содержание слишком поэтично. Слова его всегда отличались неуклюжестью, но то были его слова, и они были правдивы. А твои слова, очевидно, были написаны душой, которая не испытывает ко мне никакой любви. — Она прижала губы к моему уху и жарко прошептала: — А какие письма вы написали бы мне теперь, милорд?

Вожделение с яростной неизбежностью нарастало, но я всё же не потянулся к ней. Призрак Элдурма обитал здесь не один, и мои мысли занимали самые глубокие шахты Рудников, которые я недавно навестил. Там я отыскал маленький закуток в стене тоннеля, где однажды глупый высокомерный юнец начал второе образование у женщины, ныне объявленной мученицей. «А ещё убийцей», жестоко прошипел коварный голос из тёмных уголков моего разума. «Она обрушила тоннель, помнишь? Она их всех убила. Всех этих верующих дурачков…»

Эвадина сжала меня сильнее, и я снова содрогнулся.

— Элвин, зачем мы сюда приехали? — спросила она меня. — Что ты надеялся найти?

Уместный вопрос, на который у меня не было ответа. Мелькала слабая надежда, что я найду здесь кого-то из паствы Сильды. Вдруг, например, Резчик чудесным образом избежал окончательного приговора Сильды последовавшим за ней проклятым душам. Вдруг он так и жил тут, почитая женщину, которая убила его братьев и сестёр по вере. Но Резчик умер. Все они умерли, и от них остались только гниль да кости, ставшие частью этого жуткого места. Но сильнее ложной надежды отыскать выживших была простая потребность увидеть всё это снова, пройти по тем же туннелям, где я превратился из вора в писаря, взглянуть на этот убогий закоулок и ещё раз почувствовать присутствие Сильды. Но, если она и задержалась среди призраков в этом кратере ужасов, то, как и Элдурм, никак себя не проявила.

— Если моей королеве будет угодно исполнить мою просьбу, — сказал я, — я бы хотел, чтобы Рудники были разрушены. Чтобы все шахты обрушили, а кратер завалили. То, что здесь творилось, никогда не было правосудием, а всего лишь рабством, порождённым жадностью. Полагаю, что в правление восходящей-королевы такого быть не должно.

Нежными пальцами она взяла меня за подбородок, направила мои губы к своим, и серьёзно и искренне пообещала:

— Согласна, милорд. От всего сердца.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

На Рудниках мы провели ещё три дня, пока я наблюдал за транспортировкой железной руды, недавно до́бытой из пластов. Все поднятые тележки должны были доставить герцогине Лорайн в качестве оплаты за припасы, предоставленные войску Ковенанта. Шахты не будут работать до тех пор, пока не придёт время их уничтожить, но я не видел смысла отказываться от лёгкой прибыли.

Большинство бывших каторжников — из тех, кто мог двигаться — решило присоединиться к делу Помазанной Леди. Они пошли у нас в хвосте, когда мы возвращались к основной части войска. На Рудниках Эвадина снова начала с состраданием заботиться об этих несчастных, покоряя их своим обычным лёгким сочетанием доброты и тщательно сформулированных уговоров. По правде говоря, благодаря смертоносным усилиям сэра Аурента Веллинде, освобождённые шахтёры внесли довольно скудный вклад в нашу численность, которая начала меня беспокоить, когда войско перешло Сильтерн вброд и ступило на землю Альбериса.

— В последние недели мы покрывали от десяти до двадцати миль в день, — доложила Эйн тем вечером, когда Священный поход Помазанной Леди разбил лагерь. Эвадина удалилась в свой шатёр, снова не прочитав проповедь, предоставив мне оценить нашу текущую диспозицию и состояние собранных разведданных. Мой статус де-факто маршала этого войска оставался невысказанным, но также и не оспаривался. Строго говоря, у нас с Уилхемом ранг был одинаковый, но он не выказывал обиды на то, что Эвадина передала командование мне, и, очевидно, удовлетворился тем, что возглавил кавалерию Помазанной Леди. Эйн, как мой лучший счетовод, получила роль адъютанта и интенданта. Сегодня она пришла, вооружившись своими журналами и отчётами, которые поведали тревожную историю.

— Сегодня мы прошли всего пять, и один человек получил скверное ранение в ягодицы. От арбалетного болта, пущенного его отцом, когда он убегал.

— Народ здесь и впрямь другой масти, — подтвердила Вдова. Моё внимание теперь занимало всё войско, а потому командование Разведротой пало на неё, и она усердно выполняла свои обязанности, рассылая патрули повсюду. — Сегодня мы наткнулись на деревеньку, в которой кто-то повесил просящего на шпиле его собственного святилища за слова в поддержку Леди. А ещё мы нашли одного из наших глашатаев в овраге с перерезанным горлом и торчащими изо рта памфлетами.

— Наша общая численность? — спросил я Эйн.

— Восемь тысяч сто тридцать два, — привычно быстро ответила она. — Хотя просящий Делрик говорит, что по меньшей мере один из тех, кто пошёл за вами из Рудников, вряд ли увидит рассвет. А ещё он просил рассказать вам, что остальные смогут разве что по паре камней в еретиков бросить.

— Посадите их на телеги, — сказал я. — Пока не восстановят силы, послужат погонщиками. — И, повернувшись к Вдове, продолжил: — Памфлетов больше не будет. Глашатаи теперь остаются в войске. Пускай разведчики патрулируют отрядами не меньше пяти. Отправь в деревни впереди того менестреля с его другом-жонглёром. Пускай притворятся, что они нищие артисты, спасающиеся от грядущей войны, и оценят лояльность местных жителей. Мы отправим вербовщиков туда, где они найдут людей, поддерживающих Священный Поход Леди, и обойдём тех, кто может доставить хлопоты.

— Скорее всего, хлопоты доставит весь северный Альберис, — сказал Уилхем. — Во всём Альбермайне не сыскать места, более преданного ортодоксальному Ковенанту.

— Нам не надо захватывать земли, — ответил я. — Или людей. Только священный город. С ним мы получим и Ковенант.

— Восемь тысяч — приличная численность. Но даже с солдатами герцогини у нас среди этой толпы не больше тысячи обученных воинов.

— Эймонд уже, наверное, доехал до Куравеля. Суэйн и Офила со своими ротами выйдут в поход. Три тысячи ветеранов, пеших и конных. Как только соединимся с ними, война выиграна. — Я замолчал и поморщился. — Если не считать самого́ сражения.

— Это если Леанора даст нам время уладить этот вопрос. Или этот Арнабус со своим капитаном-разбойником так и будут сидеть и ждать нашего прихода.

— Большая часть войны ведётся в неведении относительно намерений противника. — Я не мог вспомнить, где вычитал эту реплику, так что, может даже, это я сам её и придумал. В любом случае, утверждение казалось уместным. — И эта не исключение. Лорд Уилхем, отныне всегда держите Верховую роту в пределах досягаемости меча от Помазанной Леди. Если Арнабус с Тессилом и впрямь решат рискнуть и противостоять нашему наступлению, она наверняка станет их главной целью.

Королевский гонец нашёл нас десять дней спустя — когда уже перевалило за полдень, на вершине холма на юге показалось развевающееся знамя Алгатинета. Герольд ехал во главе отряда верховых королевских солдат из двенадцати человек, и рыцарей среди них не было, насколько я мог судить. Я всё думал, пошлёт ли Леанора сэра Элберта, поскольку слово Королевского Защитника проигнорировать гораздо труднее, чем этого придворного чиновника. Тот факт, что она его не отправила, мог говорить о невысказанном одобрении нашего курса, поскольку принцесса-регент питала к Совету светящих не больше любви, чем Эвадина. Однако содержание её послания Воскресшей мученице выражало скорее противоположное мнение, пускай и уместными цветистыми фразами.

— Нам известно о тяжком вреде и оскорблении, нанесённом Помазанной Леди действиями преступного священника Арнабуса, — зачитал гонец из развёрнутого свитка, сидя на прекрасной чёрной кобыле. Как мне представилось, это животное специально было выведено таким спокойным, поскольку оно продолжало жевать свои удила и смирно стояло на протяжении всего чтения. Эвадина решила получить королевское послание не в лагере, а вместо этого выехала на встречу с ним вместе со мной, Уилхемом и всей Верховой ротой. От королевских людей не ускользнул тот факт, что солдат Ковенанта здесь значительно больше, чем их. Они, в отличие от кобылы гонца, ёрзали в постоянном волнении, шаря обеспокоенными глазами по неприветливым лицам всадников, стоявших по бокам от Воскресшей мученицы.

— То, что по законам Короны и Ковенанта это преступления — не оспаривается, — продолжал вестник тщательно выверенным тоном, без обвинений или одобрения, — и, в качестве таковых, они требуют рассмотрения в соответствующих суда́х. И потому, ради содействия миру, что, как мне известно, является заветным желанием как короля, так и Помазанной Леди, — вестник замолчал, всего на мгновение, и сглотнул, — всем, кто в настоящее время следует за знаменем Леди, приказано немедленно вернуться в свои дома и на выделенные земли. Леди Эвадине официально предписывается явиться ко двору, где принцесса-регент получит полный отчёт по этому делу и предпримет все необходимые шаги для обеспечения справедливости.

Гонец — явно неглупый, судя по тому, как он как он подавил нервный кашель — направил кобылу к Эвадине и протянул ей свиток. Когда она собиралась его принять, кашель всё-таки пробился через горло гонца. — Мне… — Он сглотнул. — Мне приказано напомнить леди Эвадине о клятве, которую она не так давно принесла, преклонив колено перед добрым королём Томасом. Указанная клятва требует и вашей службы наследникам короля Томаса, о чём миледи, несомненно, помнит.

Эвадина ничего не произнесла, а только повернулась ко мне, приподняв бровь.

— Ваше послание принято к сведению, сэр, — вежливо сказал я ему.

Его взгляд метался между мной и Эвадиной. Королевские солдаты позади него волновались всё сильнее, а их боевые кони вскидывали головы, чувствуя нарастающее напряжение.

— Значит, — рискнул проговорить вестник, — у вас нет ответа принцессе-регенту?

— Принцесса-регент, — тихо ответила Эвадина, озадаченно наморщив лоб. — Я таких не знаю. Мне действительно известно, что Леанора Алгатинет в настоящее время называет себя разными титулами, но я не стану марать свою душу обманом, признавая ложь. Дорогой сэр, если вы намерены ей что-либо передать, то это и передайте. А теперь я желаю вам хорошего дня и безопасного путешествия.

Услышав такое, один королевский солдат ощетинился, и его рука потянулась к мечу. Его сержант рявкнул ему прекратить, но Уилхем и Верховая рота уже начали обнажать свои клинки.

— Мечи в ножны! — отрезала Эвадина. — Эти люди пришли ко мне с миром, с миром и уйдут. А лить кровь на переговорах я предоставлю другим.

Гонец моргнул, растерявшись из-за явной отсылки к действиям Леаноры в Долине. Однако возмущение не помешало ему отвести кобылу обратно в ряды своих. И снова этот человек ярко проявил отсутствие глупости, когда, кратко поклонившись Эвадине, без слов уехал прочь, а королевские люди отправились за ним следом.

Я посмотрел, как они исчезают за холмами к югу, а потом глянул на Эвадину и осторожно прошептал:

— Открытое неповиновение может быть неразумным на данном этапе. Пока одна война ещё не выиграна.

Эвадина лишь улыбнулась и похлопала рукой по шее Улстана, а потом потянул уздечку и развернула его.

— Элвин, мы уже преступили смертные законы. Впредь только Серафили могут мне указывать.

Я отправил Вдову следом за отрядом королевского гонца убедиться, что их не сопровождают войска побольше. Джалайна вернулась через три дня и доложила, что на землях к югу от нашего продвижения нет никаких вооружённых сил, хотя она видела немало людей, которые направлялись в Атильтор или из него.

— Те, кто шли на юг, выглядели намного более потрёпанными, чем те, что идут на север, — сказала Вдова. — Нам удалось порасспросить понемногу и тех, и этих, притворившись наёмниками, которые пытаются решить, к какой стороне примкнуть. На юг идут все из Атильтора. Судя по их словам, жизнь в священном городе прямо сейчас не очень приятная. Многих порют или даже вешают за ересь. Там везде слоняются вергундийцы и другие бездельники, и творят, что хотят. В роту Совета призвали всех дееспособных, но постоянной проблемой остаётся дезертирство. Когда стали расходиться вести о Священном походе Леди, в город пришло много ортодоксов, по потом многие ушли. Божий капитан слишком уж любит плётку, и непомерно скуп на монеты.

— Арнабус? — спросил я. — Совет?

— Говорят, один из светящих висит вниз головой на шпиле собора. Похоже, Арнабус приказал повесить его за лодыжки, пока не умрёт. Перед повешеньем его раздели донага и вырезали на животе слова «Предатель Ковенанта». Сам Арнабус редко выходит из собора, а Божий капитан, говорят, везде разом, наблюдает за работой на защитных сооружениях или ищет свежие шеи для петли.

— О Суэйне вестей не было?

Последние два дня я ожидал новостей о роте Ковенанта. Я намеревался соединить наши силы посреди открытой местности к юго-западу от священного города, чтобы заняться столь необходимой реорганизацией и обучением, прежде чем двигаться на север.

— Ни словечка, ни знака, — ответила Вдова. — Но если бы они потерпели неудачу, то мы бы уже узнали о битве.

— Пускай сегодня разведчики отдохнут. А наутро раздели́ их по трое и отправь во все населённые пункты на юг в пределах десяти миль. Все, кто встретит капитана Суэйна, пусть передадут ему как можно скорее вести всё войско прямо на Атильтор. Назначим встречу на перекрёстке, где сходятся северный и западный королевские тракты.

— А если мы их не найдём? — Джалайна многозначительно посмотрела на окружавший нас лагерь, который по всем военным стандартам выглядел неопрятно, и на потрёпанные группы керлов с пиками, надрывавшихся на ежевечерней муштре. От сомнений в её тоне и пренебрежения в хмуром взгляде мне захотелось её упрекнуть, но я не стал. Вдова со времён Жуткого Схрона вела себя ещё более молчаливо, чем обычно, но в то же время демонстрировала невысказанное знание, особенно всякий раз, когда её взгляд обращался к Эвадине. Тем не менее, я ценил её откровенность и проницательность человека, не охваченного слепой преданностью Воскресшей мученице.

— Тогда, — сказал я, — скоро мы узнаем, настолько ли они преданны, как утверждают.

С самой встречи с Даником Тессилом в Жутком Схроне я знал, что он окажется умелым противником. Человека с опытом ветерана и инстинктами разбойника не стоило недооценивать. И всё же, его первый гамбит в этой войне, как ни стыдно это признавать, сумел застать меня врасплох.

Войску Священного похода Леди потребовалось ещё три дня, чтобы добраться до Атильтора на расстояние удара. Перекрёсток, на котором я надеялся встретиться с силами Суэйна, оказался пуст, а небольшая деревушка вокруг него была тихой и выглядела заброшенной. Примечательно, что не было телег, которых в обычное время заполняли бы это место пересечения торговых путей. Как не было и тех, кто продавал товары и выпивку погонщикам и торговцам. Я уже знал, что люди, не желающие участвовать в неминуемой битве, в нужное время обладали сверхъестественной способностью исчезать в любом убежище, которое только могли отыскать среди холмов или в лесах. За годы войны для многих такая миграция стала привычной — такой же частью жизни, как сбор урожая или заготовка запасов на зиму. Я находил в этом некоторое утешение, полагая, что если какая страна и нуждается в мире, так это Альбермайн. Когда Эвадина возвысится и наденет корону, кто, кроме безумцев, захочет бросить ей вызов? Таковы, мой дражайший читатель, ошибки тех, кто блуждает в лабиринтах любви.

Разведрота отправилась на поиски Суэйна, и мне пришлось заставить всадников Уилхема исполнять обязанности по патрулированию, отправив две трети его сил на разведку подходов к Атильтору. Ещё я на совесть постарался с организацией лагеря, проследив за тем, чтобы хаос в нём не заходил слишком далеко, и установил плотную линию пикетов. Эвадина заняла самое большое здание в деревушке — постоялый двор, служивший одновременно борделем, — и поэтому нам досталось несколько удобных кроватей. Но теперь, вернувшись в ряды священного похода, у нас не было никаких шансов провести с ней эту ночь вместе со всеми удобствами, к нашему обоюдному разочарованию.

— Никого? — с необычной резкостью в голосе спросила она у Эйн. — Совсем ни одного нового рекрута?

Эйн крепче сжала свои журналы и опустила глаза. Её позвали в постоялый двор рассказать о нашей численности, и это задание она исполнила с обычной бесхитростной честностью.

— Нет, миледи, — неожиданно тихо ответила она. — Их уже несколько дней не было. — Бросив на меня встревоженный взгляд, она добавила ещё тише: — А ещё другие… уходят. Людей у нас теперь на пятьсот восемьдесят три меньше, чем на прошлой неделе.

— Как? — В голосе Эвадины послышалась острота. — Куда они ушли?

— Дезертировали, — встрял я, поскольку Эйн съёжилась под взглядом Помазанной Леди. — Так бывает с любой армией, когда приближается битва: те, кто считали себя храбрыми и полными веры, часто обнаруживают, что они ни те, ни другие. А что до недостатка рекрутов, то надо помнить: на этих землях уже долгое время не было ни года без войны. Люди устали от постоянных раздоров, миледи.

От этих слов её лоб разгладился, и она с извинением взглянула на Эйн.

— Благодарю, рядовой, — сказала ей Эвадина, натянуто улыбнувшись. — Твоё усердие как всегда делает тебе честь. Ступай и отдохни.

— Мы не можем ждать здесь, — сказал я, когда ушла Эйн, оставив нас одних в комнате с низким потолком, служившей питейным притоном. — Мало шансов, что наша численность увеличится, и каждый новый день всё больше уменьшает наши силы. Я бы предпочёл соединиться с ротами Суэйна и Офилы, но к тому времени, как они придут — если придут — у нас уже может не остаться армии.

— Тогда идём дальше на Атильтор, — заявила Эвадина. — Потребуем капитуляции Арнабуса и возьмём город штурмом, если он откажется.

— С едва обученными солдатами штурм подготовленных траншей приведёт к катастрофе. Тессил, конечно, жестокий командир, но он далеко не дурак.

Эвадина покачала головой.

— Жестокий или глупый, это не имеет значения. — Она замолчала, со знакомой уверенностью посмотрев мне в глаза. — Я видела это, Элвин. Этим походом мы возьмём священный город.

— Видение? — спросил я, и она кивнула в ответ.

— Оно явилось мне прошлой ночью. Несомненно, день будет кровавым, но мы победим. И там, на ступенях священного собора мученика Атиля восходящая-королева объявит о своём возвышении.

Если её и радовала перспектива предстоящего царствования, то это никак не отразилось на её озабоченном лице, когда она рухнула на шаткий стул.

— Видения, — прошептала она, приложив руку ко лбу. — Иногда это такое бремя.

— И мы разделим это бремя, — пообещал я и подошёл, чтобы обнять её за плечи. — Я здесь. И всегда буду. Знай это превыше всего.

Она посмотрела на меня, сжала мои пальцы, и отдёрнула руку, услышав топот сапог снаружи, говоривший о том, что стражники занимают посты на ночь.

— Пойду осмотрю пикеты, — сказал я, сжав её руку в ответ, а потом поклонился и направился к двери.

— Шесть ему не удержать, — сказала Эйн, глядя, как Адлар Спиннер демонстрирует свои навыки, и её недоверчивый голос контрастировал с восторженным восхищением на лице. Его представления стали ежевечерним ритуалом после марша — люди собирались возле палатки, которую он делил с Квинтреллом, посмотреть на зрелище, как в воздух по танцующей дуге взлетают различные предметы. Любопытно, что теперь исчезла вся неуклюжесть, которую он демонстрировал в зале Лорайн, а его удивительно ловкие руки совершали такие подвиги, которые иные люди приписали бы колдовскому воздействию, настолько невозможными они казались. Одним из любимых трюков у него стало собрать из толпы разные предметы — амулеты, оружие или разные безделушки — и жонглировать ими с тем же мастерством, какое он демонстрировал с шарами или жезлами. Сегодня он вращал блестящий круг ножей: начал с трёх, и каждые несколько поворотов выхватывал ещё по одному с пояса, увеличивая общее число.

— На это я готов поспорить, дорогуша, — сказал Квинтрелл, пуская дым изо рта, и протянул трубку Эйн.

— Леди запрещает играть в азартные игры, — ответила Эйн, нахмурившись, хоть и ненадолго — настолько её восхищали выходки жонглёра. Меня удивило, а по правде говоря и поразило выражение её лица, на котором читалось нечто большее, чем просто удовольствие от нового зрелища. Я-то считал, что подобный интерес ей не свойственен, и нашёл его внезапное появление неприятным.

— Все девчонки любят Адлара, — пробормотал сидевший на табуретке Квинтрелл, наклонившись ко мне. Сначала я подумал, что в его комментарии скрыта какая-то колкость, но его лицо выражало мягкую доверительность. — Но их всегда ждёт разочарование. А вот с парнями всё наоборот. Не волнуйтесь за свою подопечную, милорд.

— Ничья она не подопечная, — ответил я, но от облегчения мой голос прозвучал мягко. — По крайней мере, не придётся предупреждать его о том, как опасно распускать с ней руки. — Раздались крики, а Эйн захлопала от восторга — это Адлар вытащил с пояса очередной нож и добавил в круг пляшущих клинков. — Для парня, который выхватил оплеуху от матери из-за неуклюжести, — заметил я Квинтреллу, — он, кажется, приобрёл удивительную уверенность.

— Герцогиня предупреждала меня о вашей подозрительности. — Квинтрелл выдохнул трубочный дым и наклонился поближе. — Вы думаете, что он её агент, которого я пропихнул в вашу роту благодаря ловкому спектаклю. — Он прикусил мундштук трубки и криво усмехнулся. — Как необычно встретить человека, ум которого склонен к хитрости ещё больше моего. Хотя, осмелюсь предположить, что по этой части леди Лорайн обставит нас обоих, а?

Моё внимание снова вернулось к Адлару, который уже поворачивался в медленном пируэте, а ножи взмывали ещё выше.

— Если он не её шпион, то кто же?

— Парень, который мне нравится, и которому, к тому же, надо было сбежать из плохого места: из семьи. Его мать — злобное, бесконечно критикующее создание, а отец — её трусливый раб. За эти годы я много раз с ними сталкивался. Мы, артисты, так часто пересекаемся на ярмарках и во дворцах этих земель, что во многом составляем свой слабо сплочённый народ. Адлара я то и дело встречал на протяжении всей его жизни, и каждый раз, как видел, он выглядел всё более несчастным и неуклюжим. Постоянные поучения и побои лишат уверенности любую руку, даже настолько искусную, как у него. Ему надо было уйти. Такова жизнь, все дети рано или поздно должны вырваться из объятий семьи, иногда из страха, что их могут раздавить.

— Думаю, этот слабо сплочённый народ артистов — наверняка плодоносный источник слухов. Люди, которые постоянно вхожи в великие дома всего королевства, несомненно, могут поделиться интересными историями.

Квинтрелл пыхнул и ничего не сказал, хотя на его губах мелькнула полуулыбка.

— Интересно, — настаивал я, прищурившись, чтобы он наверняка заметил суровый, многозначительный блеск, — ваши путешествия заводили вас когда-нибудь ко двору Алгатинетов?

— Мне платит герцогиня Лорайн. — Ухмылка не сходила с его губ, хотя твёрдость его взгляда не уступала моему. — А вы — нет, милорд.

— Вы здесь по велению вашей госпожи, во имя нашего общего дела. Если у вас есть сведения, которые могут нам помочь…

Однако какими бы жемчужинами знаний ни обладал этот менестрель, той ночью они не открылись, поскольку именно тогда эхом донёсся далёкий крик из темноты за линиями пикетов. Большинство присутствующих, по-прежнему поглощённых трюками жонглёра, не обратило на него внимания, но мои уши хорошо улавливали громкие сигналы тревоги. В итоге Квинтрелл тоже их услышал, и мы в унисон вскочили на ноги, вглядываясь в темноту, нетронутую факелами пикетов.

— Тихо! — рявкнул я, когда зрители снова закричали. Блестящая дуга Адлара замедлилась, а потом упала в опустившейся тишине, которую вскоре нарушил очередной крик из темноты, на этот раз вместе с грохотом копыт.

— Тревога! — донёсся голос из теней. — Будите… Леди!

Я протолкнулся через толпу к линии пикетов и увидел, что стражники с пиками в шеренге обмениваются озадаченными взглядами.

— Милорд, нас атакуют? — спросил юнец с выпученными глазами. — Трубить в горны?

— Заткнись! — рявкнул я, силясь снова услышать невидимого герольда, кем бы он ни был.

— Охраняйте Леди! — Источник криков наконец-то показался в поле зрения: в полусотне ярдов слева от меня из темноты выскочила лошадь со всадником. Я побежал к нему, выкрикивая приказы лучникам опустить оружие. Завидев меня, всадник изменил курс, хлестая явно измученного скакуна, чтобы тот в последний раз прибавил скорости.

— Леди, милорд! — Я узнал острое бледное лицо Тайлера, который дёрнул поводья, остановив лошадь в нескольких шагах от меня. — Они здесь!

— Кто?

— Вергундийцы, наёмники.

— С какой стороны?

Он покачал головой и поник в седле, чтобы вдохнуть воздуха, и только потом выпалил ответ:

— Нет. Они уже здесь. Тессил отправил их раньше нас. Постоялый двор. Они под полом!

Я закричал на бегу, поднимая каждого солдата, которого видел, перепрыгивая через костры и оббегая палатки. Мои слова было сложно разобрать, но блеск меча в руке и поглощённое яростью лицо говорили сами за себя. К тому времени, как в поле зрения показался постоялый двор, за моей спиной уже бежало по меньшей мере полсотни вооружённых участников священного похода. При виде стражников, неподвижно лежавших у дверей постоялого двора, я побежал быстрее, а потом помчался, сломя голову, услышав изнутри звуки боя. Влетев в распахнувшиеся двери, я немедленно споткнулся об окровавленный труп вергундийца. Потратив драгоценную секунду, чтобы взглянуть на его лицо — с разинутым ртом, окаймлённое украшенными шёлком косичками, на кожу, забрызганную алой кровью из перерезанного горла, — я пнул тело в сторону и бросился дальше.

Мигом стало понятно, что место действия по большей части представляет собой хаос, в котором сражаются фигуры, собравшиеся в дальней части помещения. Повсюду посреди ручейков и лужиц крови лежали расколотые половицы. Мелькали короткие изогнутые ножи, раздавались боевые кличи и крики боли. В толкучке я мельком заметил зажатую в угол Эвадину с мрачной решимостью на лице, а её длинный меч рубил и резал, неутомимо и эффективно.

Помню, как с моих губ сорвался дикий крик, и я сломя голову бросился в схватку. Только первый, кого я зарубил, ясно остался в моей памяти — коренастый наёмник с топориком в руках, с короткострижеными волосами, как это принято у тех, кто часто носит шлемы. Он развернулся и тут же получил в лицо удар мечом, силы которого хватило, чтобы клинок пробил череп насквозь. Я напирал дальше, прижав плечо к его груди и толкая дёргающееся тело в толпу, а потом вытащил в красном фонтане меч из его головы и рубанул влево-вправо, почти не замечая солдат Ковенанта, бросившихся вперёд по бокам от меня. Дальше всё слилось в сплошное размытое пятно бешеного насилия, и, считаю, мне повезло, что я этого не помню. Знаю, что в хаосе потерял меч, потому что, когда здравый смысл вернулся, я обнаружил, что душу́ вергундийца, и, плюясь потоком непристойностей, сунул его уже обугленную, дымящуюся голову в горящие угли камина.

— Гори, уёбок! — прохрипел я в последней вспышке ярости, отпустил его голову в пламя и убрал руки с горла. Они оказались красными по запястья, и с пальцев свисали ошмётки плоти. Я с трудом выпрямился, отчаянно осматривая разрушения в поисках Эвадины. Она стояла в центре помещения, и с её меча капала кровь. В питейном притоне тесно и хаотично валялись тела, всё вокруг было забрызгано кровью. Одни солдаты Ковенанта добивали раненых убийц, а остальные просто стояли, тяжело дыша, с отупевшими лицами, как случается после первого сражения. Мне очень сильно хотелось броситься к Эвадине, и прижаться к ней губами. С трудом я сдержал этот порыв, но взгляд, которым мы обменялись, убедил меня, что она не пострадала. Её чёрное хлопковое одеяние порвалось в нескольких местах, и видны были несколько царапин, но никаких серьёзных порезов.

На губах Эвадины мелькнула улыбка, и она отвернулась. Затем она нахмурила лоб, проведя дрожащей рукой по бедру и по животу, и этому жесту я должен был уделить гораздо больше внимания. Однако внезапно рычание сзади неё отбросило все прочие заботы. Вергундиец — огромный, разъярённый бычара с дикими глазами, — которому, наверное, было очень нелегко укрыться под половицами. Он выпрыгнул из-под кучи тел с кривыми ножами в обеих руках, слишком близко к Эвадине, и слишком быстро, чтобы я успел зарубить его.

Мимо уха Эвадины, едва не задев её, серебристой дугой промелькнул нож и вонзился вергундийцу в глаз. Он ещё немного пошатался, свесив ножи в обмякших пальцах, и в другое время этот танец показался бы даже забавным. Всё закончилось, когда Эйн с забрызганным красным лицом и залитыми чужой кровью волосами вышла позади него и перерезала ему горло от уха до уха.

Я повернулся ко входу в постоялый двор и увидел в дверях Адлара Спиннера, всё ещё пригнувшегося после своего броска. По его бледному застывшему лицу стало ясно, что он впервые оборвал жизнь при помощи своего мастерства.

— Вот этот падлюка ещё не помер, — отвлёк моё внимание грубый голос солдата. Он наклонился над телом вергундийца, сжал руку на заплетённых косах и поднял его голову с половиц. Лицо жителя равнин выглядело обмякшим, но полуоткрытые глаза выдавали блеск сознания.

— Стой, — сказал я, когда солдат приставил кинжал к горлу вергундийца. — Оставь его.

Солдат явно был ветераном прошлых походов и, возможно, нескольких войн. Его смуглое лицо — покрытое шрамами, до сих пор красное от недавней битвы — озадаченно сморщилось, когда я подошёл ближе.

— Мертвецу язык не развяжешь, — объяснил я и повернулся к жонглёру, по-прежнему застывшему в дверном проёме. — Ну что, мастер Спиннер? Хочешь ещё раз заработать монет?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вергундиец не очнулся до полудня, когда большая часть лагеря уже собралась, и священный поход начал свой марш на Атильтор. Не так-то легко было все эти часы сохранять пленнику жизнь, и лишь краткая проповедь самой Помазанной Леди успокоила мстительных последователей, собравшихся у постоялого двора.

— Вы считаете меня убийцей? — вопросила она. — И хуже того, вы считаете меня дурой? Этот человек под моей защитой, поскольку он лишь очередная жертва ереси. Благодаря ему мы выясним диспозицию нашего врага. Победы добьёмся милосердием.

Возможно, этих слов хватило, чтобы сохранить вергундийцу жизнь до рассвета, только потому, что это было наибольшее количество слов, которые они слышали от своей Воскресшей мученицы за многие дни. Пока войско с трудом выстраивалось для марша, я со своими самыми верными разведчиками и Адларом Спиннером оставались позади. Трупы вытащили из постоялого двора и сложили снаружи безо всяких церемоний, хотя в том, как участники похода плевали или мочились на кучу, сквозило что-то ритуальное. Я проследил, чтобы пленнику через разрушенные двери была видна гора трупов, но усеянный мухами ужас, видимо, совершенно его не заботил.

— Уттрах! — прошипел он, когда я привёл его в чувство ведром воды из канавы. — Триак лемил, я ворка кир-эх!

— «Уттрах» означает «трус», милорд, — перевёл Адлар в ответ на мой вопросительный взгляд.

— А остальное?

Жонглёр неуютно поёжился. На его лице по-прежнему почти не было цвета. Пятно убийства на некоторых душах задерживается дольше, чем на прочих, и мне показалось, что события прошлой ночи развеяли любые идеализированные мысли, какие только этот юнец мог питать в отношении солдатской службы. По взглядам, которые он бросал на других обитателей постоялого двора, становилось ясно, какой страх и отвращение он питает к поставленной перед ним задаче. Эйн сидела в углу, положив перо на открытый ротный журнал. Лицо она умыла, но спутанные волосы по-прежнему торчали колючками. Вдова отдыхала у стойки со стаканом бренди в руках. Не знаю, что вызвало такое отсутствующее выражение на её лице, скука или ожидание. Лилат стояла дальше всех, сгорбившись у стены и натянув капюшон на лицо. Я знал, что она уйдёт, если этот допрос превратится в пытку, и почувствовал признательность к ней за это. Тайлер вёл себя оживлённее всех и расхаживал вперёд-назад по единственному участку нерасколотых половиц.

Прошлой ночью я услышал почти всю его историю. Разбойник рассказал, как ему за несколько дней удалось внедриться в группу наёмников, направлявшихся в Атильтор. Его описание священного города соответствовало тому, что говорили Вдове убегавшие по Королевскому тракту: виселицы, порки, ворующие наёмники и перепуганное население. Спустя целую неделю после этого пьяный арбалетчик из внутреннего круга Божьего капитана выдал хитрый план своего командира спрятать убийц в наиболее вероятном месте остановки Блудницы Малицитской на дороге в Атильтор. Осознав нависшую опасность, Тайлер задушил болтливого арбалетчика, украл лошадь и помчался к перекрёстку. От мысли о том, что могло случиться, если бы он хоть ненамного задержался, задрожала моя рука, которой я игрался одним из тех кривых ножей, что, видимо, так нравились вергундийцам. Этот экземпляр нашли в руке пленника, и я видел явный блеск ярости в его взгляде, когда он смотрел, как я его тереблю.

— Он сказал, — Адлар сглотнул, замолчав, — «Убей меня, если у тебя есть яйца».

— О-о, у нас-то яйца есть, козоёб! — прорычал Тайлер, подходя к пленнику. — А вот у тебя не будет, когда закончим! Отдадим тебя ей. — Он ткнул пальцем в сторону Эйн. — Она-то знает, как обращаться с такими, как ты.

Я встретился с ним взглядом, покачав головой. Тайлер прикусил язык и снова принялся ходить вперёд-назад.

— Интересное оружие, — сказал я, поворачивая клинок. — Как оно называется? — На самом деле ножей такой конструкции я раньше не видел. Клинок и рукоять были сделаны из одного куска стали — семидюймовый обоюдоострый серп крепился к изогнутой рукоятке с кольцом вместо навершия. Я видел, как вергундийцы просовывали указательный палец в кольцо, которое не давало ножу выпадать из руки, а обоюдоострое лезвие позволяло как резать, так и колоть.

— Они называют его «тракиешь», милорд, — ответил Адлар.

— «Тракиешь», — ответил я, не сводя взгляда с вергундийца, у которого покрытое синяками лицо дёрнулось от гнева. — А это слово означает что-нибудь, кроме как просто нож?

— У моей матери был такой, — сказал Адлар. — Она называла свой «клинком души». Вергундийцы получают тракиешь от вождя клана, когда достигают совершеннолетия, но только если сочтут, что у юноши есть душа. Они о таких вещах думают не так, как мы, милорд. Душа — то, что можно потерять или даже украсть у слабого или трусливого. Тех, кого сочтут бездушными, изгоняют. Они верят, что их тракиешь может отнимать души других, и это прибавит им силу в землях духов, когда Мать Смерть придёт забрать их.

— Дикарские суеверия, — пробормотал Тайлер.

— А-а, — протянул я, постукивая кончиком ножа по губам, и порадовался, увидев злобный взгляд вергундийца. Я решил, что верующий Ковенанта взбесился бы не меньше, если бы житель равнин нассал на алтарь в святилище мученика. — Итак, — продолжал я, — Наверное, ему бы очень хотелось вернуть эту вещь.

Адлар настороженно взглянул на пленника.

— Наверное. На самом деле, милорд, я не знаю.

— Так спроси его.

Жонглёр кивнул и задал вергундийцу короткий и простой вопрос, который вызвал в ответ гораздо более длинную тираду и брызги слюней. Житель равнин бросился вперёд, на сколько позволяли узы, оскалив зубы и сверкая глазами, и неразборчиво сыпал ругательствами, из которых я не мог разобрать ни слова.

— Как я понимаю, это было «нет»? — спросил я, когда вергундиец умолк.

— Судя по тому, что я смог разобрать, тракиешь можно только завоевать в бою, а торговаться за него нельзя. Оскорбительна сама мысль об их покупке или продаже.

— А продаваться самому не оскорбительно? Разве сам он, по сути дела, не шлюха? Ведь он продаёт своё тело за деньги.

Адлар молчал, и я, обернувшись к нему, увидел, что он виновато поморщился.

— Нет вергундийского слова, обозначающего шлюху, милорд. Они на такое смотрят… очень прагматично. Даже если он и поймёт вопрос, вряд ли сочтёт это оскорблением. Если в этом состояло ваше намерение.

— Ясно. Тогда, раз уж они такие прагматичные, мы тоже будем такими. Спроси его, действительно ли он хочет умереть, или предпочёл бы, чтобы ему дали лошадь и отпустили отсюда без новых увечий?

Тайлер резко остановился, но мой очередной взгляд остановил восклицание, едва не слетевшее с его губ. Я ожидал от вергундийца очередного яростного всплеска в ответ на перевод Адлара, но на этот раз он лишь подозрительно прищурился. Глядя, как он уселся, я понял, что под красно-бурой грязью и ссадинами у него лицо человека, которому уже за тридцать. Ветеран-наёмник, а не юнец, которого легко запугать. Такой человек, может, и не боится смерти, но и не стал бы наслаждаться смертью с тем рвением, как притворялся. А ещё я сомневался, что он не знает языка нанимателя.

— Ты ведь был в замке Уолверн? — спросил я, пристально вглядываясь ему в лицо. — Мы там убили много вергундийцев. Насколько я помню, они верещали, как резаные свиньи, не так ли, рядовой Тайлер? — бросил я через плечо.

— Скорее уж как ебущиеся кошки, — подбросил он. — А ещё молили о пощаде, когда мы их кончали.

Житель равнин пытался скрыть, что всё понял, но маленькая морщинка на его лбу и обиженно поджатые губы говорили о многом.

— Хватит, — сказал я, подняв руку, когда Адлар начал переводить. Вежливо улыбнувшись, я поднялся и вытащил два стула из кучи сваленной мебели. Опустившись на один, я жестом указал вергундийцу занять второй.

— Просто сядь, — бросил я, когда он так и остался лежать на боку, подозрительно нахмурившись. — И поговорим как мужчины, которым есть о чём договориться, а не как сердитые дети. Или… — я многозначительно повернул нож, — … можно закончить всё прямо сейчас.

Вергундиец, закряхтев, поднялся на колени, потом на ноги, и гордо выпрямился, прежде чем сесть на стул.

— Украденный тракиешь приносит только неудачу, — сказал он по-альбермайнски с тяжёлым акцентом. — Ты и сам это знаешь, ален-трахк.

Поскольку он очевидно не собирался переводить это явное оскорбление, я посмотрел на Адлара, приподняв бровь.

— «Ален-трахк» означает «раб женщины», милорд, — сказал жонглёр. — В кланах правят только мужчины. А тех, кто проявляет привязанность или уважение к женщинам, презирают.

«Раб женщины», подумал я, найдя в этом достаточно правды, чтобы ухмыльнуться. Впрочем, Эйн и Вдову эти слова не развеселили.

— Значит, мы рабы? — спросила Вдова, отходя от барной стойки и поднимая короткий боевой молот. Как бы тревожно это ни выглядело, меня больше беспокоил вид Эйн, которая отложила перо, и на её лице проступила знакомая пустая решимость.

У меня хватало жизненного опыта, чтобы предчувствовать ситуацию, которая вот-вот перерастёт в насилие, и потому я рявкнул:

— Все вон!

Лилат вышла первой, Адлар следом, не потрудившись скрыть на лице облегчение. Мне пришлось выдержать суровые взгляды Тайлера и Вдовы, прежде чем они соизволили выйти следом, а Эйн так и осталась сидеть и безо всякого выражения смотрела на вергундийца.

— Он плохой, — заявила она в ответ на мой многозначительный взгляд. — Уж я-то вижу.

Она очень узко понимала определение «плохой», но в её восприятии я не сомневался. Каким бы бесстрашным воином этот человек ни был, он оставался жестоким негодяем. Список его преступлений получился бы длинным, включая такие, за которые он заслуживал судьбы Эрчела. Но всё же, мне ещё нужно было побеждать в войне, а, как неоднократно доказал Тайлер, даже негодяи бывают полезны.

— Я знаю, — сказал я. — Но он нужен Леди.

Вергундийцу, несмотря на его пренебрежительное отношение к женщинам, хватило ума не смотреть Эйн в глаза, когда она шла к двери. Он заговорил, только когда она покинула постоялый двор.

— Ты правда позволяешь ей оскоплять мужчин? — По всей видимости было хоть что-то, чего эти жители равнин боялись больше смерти.

— Ты так говоришь, будто я мог бы её остановить, если бы захотел, — сказал я.

Вергундиец что-то прошептал, опустив голову, и пошевелил связанными руками, что я воспринял за ритуал. «В конце концов, достаточно просто пригрозить отрезать ему яйца», решил я, а потом пихнул его по ноге сапогом.

— Думаю, мы уже достаточно ходили вокруг да около, — сказал я. — Ты наёмник. У всех наёмников есть цена. Как я понимаю, за голову Помазанной Леди Божий капитан предложил поистине высокую цену. Ты же знал, что он отправил тебя с твоими братьями на верную смерть?

— Цена соответствовала риску, — ответил он. — Тот священник, который единственный остался в вашем дьявольском городе. Он показал нам сундук золота. Все богатства вашего Ковенанта. Он торжественно пообещал, что сундук отправят нашим кланам, как только дойдёт весть о… — Он запнулся о какое-то нелестное прозвище, которое собирался произнести, и его взгляд скользнул к двери, за которой видно было, как Эйн лениво швыряет камни в груду трупов. — О смерти твоей женщины-вождихи. Такие богатства сделали бы мой клан великим.

— Поэтому вы пришли на запад продавать свои навыки? Чтобы обогатить свои кланы?

Это его искренне озадачило.

— А зачем же ещё? Клан — это всё.

— Даже если священник не соврал, золота для ваших кланов уже не будет. Но… — я наклонился вперёд, чтобы он наверняка увидел решимость на моём лице, — его всё ещё можно заработать. На самом деле, вдвое больше, чем предложил священник. Золота хватит, чтобы вернуться на равнины, где тебя будут прославлять за богатства, которые ты принесёшь.

— Тебе нужно знание. Где капитан поставил дураков, которых называет воинами. Как глубоко он копает свои бесполезные траншеи.

— Нет. Всё это мне уже рассказал мой друг с рожей как у хорька. А от тебя мне нужно кое-что другое.

Ночь превратила огромный шпиль собора мученика Атиля в зловещий чёрный шип, а на его зазубренных стенах с контрфорсами мерцали россыпи абстрактных теней от множества костров, усеивавших город внизу.

— По крайней мере, нашу цель из вида никак не упустить, — сказал я, поворачиваясь к фигуре в доспехах, присевшей возле меня. — Да, капитан?

По-юношески красивое лицо Дервана покрывал слой сажи, и ею же были перепачканы его доспехи, как и доспехи его людей. Они лежали в длинной траве на южном берегу реки Флетвей — мелкого, но протяжённого притока Силтерна, снабжавшего водой священный город. С нами была вся Разведрота и около сотни тщательно отобранных добровольцев с подтверждённым боевым опытом из основного корпуса священного похода. Всего около четырёх сотен — ничтожное количество для штурма укреплённого города, по крайней мере, в обычных обстоятельствах. К счастью, этого должно было хватить, если мой вергундийский перебежчик выполнит свою чрезвычайно дорогостоящую задачу.

Священный поход тем днём подошёл к Атильтору на расстояние удара и немедленно расползся лагерем, который вытянулся широким полукругом на восток и на запад. В соответствии с приказами, они полностью выглядели как армия, которая готовится к осаде. В близлежащем лесу вырубили деревья, выкопали позиции для обстрела, и всё это сопровождалось какофонией грохота, обозначавшего строительство осадных машин. С наступлением первых сумерек я по широкой дуге повёл вооружённых людей Дервана и свою усиленную роту вокруг западной окраины города. Добравшись до реки, мы упали в высокую траву, проползли несколько сотен ярдов и оказались в пределах видимости земляных насыпей оборонительных сооружений, примыкающих к берегу. Я знал и от Тайлера, и от перебежчика, что Божий капитан поставил большую часть своих наёмников здесь, на ровной местности, которая представляла собой наиболее вероятное направление атаки, но также и лучшее поле для убийств, где могут развернуться лучники.

Штурмовать самую сильную точку противника было против любой военной логики, о которой я только читал или слышал. Гораздо лучше осадить город и морить голодом войско Совета, пока те не сдадутся. Однако у священного похода с каждым днём утекали силы, и зима стояла на носу, так что этот вопрос нужно было решать быстро. В эту ночь я многое поставил на обещание вероломного наёмника, и Уилхем не преминул на это указать.

— Потерпишь поражение, и всё пропало, — сказал он во время краткой беседы с Эвадиной перед тем, как я отправился в путь. — Этот Тессил наверняка поймёт, что мы поставили всё, на что ставить не стоило, тут же снарядит вылазку и прикончит нас.

— Уил, никакого поражения не будет, — заявила Эвадина, спокойно улыбаясь. — План Элвина надёжен, и я его полностью поддерживаю. Подготовь своих всадников и собери верующих. Я хочу с ними поговорить.

Я застал лишь часть проповеди, поскольку мы уже уезжали. Её голос опять проникся той странной способностью заставлять каждого слушателя чувствовать, будто бы она говорит исключительно ему. Когда она их благословляла, собравшиеся участники похода превратились в восторженную, обожающую толпу. Если бы меня не настолько сильно поглощала моя собственная форма преданности этой женщине, я мог бы усмотреть в их лицах сходство с разинувшим рот и выпучившим глаза пьяницей, внезапно получившим избыток выпивки, в которой ему давно отказывали. Для многих эта проповедь стала единственной наградой за все те мили, что они маршировали во имя неё. И всё же я знал, что многие, если не все, сочли себя сверх меры богатыми только оттого, что услышали, как Помазанная Леди говорит в этот благоприятнейший миг.

— Я не просила об этом, — начала она, — и этого не желала. Ни один истинный служитель Ковенанта не пожелает оказаться в таких обстоятельствах. Мне мучительно стыдно идти войной на этот город, превыше всех прочих. Но это мучение я вынесу, как вынесу любое бремя на службе примеру мучеников и благодати Серафилей. А теперь я должна спросить о том, какое бремя желаете нести вы…

Остальное я уже не слышал, ведя свою Дурацкую Надежду в потенциально самоубийственный поход, но возгласы, раздавшиеся вскоре после этого, ясно дали понять, что Помазанная Леди в очередной раз продемонстрировала свой дар без усилий воодушевлять паству до готовности добровольно принести себя в жертву.

— Помните, — предупредил я Дервана, пока мы ждали сигнала с молчаливых курганов впереди, — не всякий солдат в войске Совета — наёмник. Некоторые — ярые ортодоксы и с радостью умрут за своё дело. Если увидите, что вам сопротивляются, не оставляйте в живых. Фанатик, который бросит меч, скорее всего, снова его поднимет, как только повернётесь к нему спиной.

Лицо юного капитана нахмурилось ещё сильнее, и я почувствовал определённое отвращение в изгибе его чёрной от сажи губы.

— Милорд, вы хотите, чтобы я игнорировал обычаи войны?

— Обычаи войны. — Я сдержал смешок и покачал головой. — Леди герцогиня уверяла меня, что вы, сэр, повидали битвы. Если так, то вы должны были уже выучить, что обычаи лучше оставить для двора и танцев.

— Только не для меня, — настаивал Дерван. — Я не запятнаю свою честь убийством, и мои люди тоже.

Я покосился на него, не в силах сдержать вопрос, порождённый недоумением:

— Где именно она вас нашла?

Капитан напрягся.

— Герцогиня Лорайн в милости своей любезно снизошла и отметила мою верную службу на Поле Предателей.

— Насколько я помню, там ваш прошлый герцог с радостью выносил смертный приговор пленникам. Капитан, вы в тот день сами рубили головы?

Он стиснул зубы и медленно прохрипел ответ, что говорило о быстро истекающем терпении:

— Нет, не рубил.

Я бы насмехался над ним и дальше, но вид пылающего факела на укреплениях положил конец этим развлечениям.

— Ладно, — сказал я, приподнявшись на корточки. — Вы скоро получите немало возможностей испытать свои принципы. Как только мы расчистим траншеи, стройте свою роту клином и направляйтесь к южным укреплениям.

— Я знаю план, — бросил он, а потом презрительно добавил: — милорд.

— Тогда, блядь, исполняйте.

Я пошёл вперёд, трогая руками за плечи разведчиков и ветеранов-добровольцев, и остановился возле Лилат. Я пытался настаивать, чтобы она не принимала участия в этом деле, но на этот раз её было не переубедить.

— Свою задачу понимаешь? — спросил я её по-каэритски.

— Найти здание с книгами, — сказала она, поднимая лук. — Охранять его.

— И? — добавил я, кивая на дюжину лучников за её спиной. Они представляли собой браконьеров и охотников, набранных из рядов священного похода, и все умело обращались с луками, но не настолько хорошо, как она.

— Оставаться с этими ишличен, — ответила Лилат, угрюмо пожав плечами. Ей не нравилась перспектива в минуты опасности оставаться вдалеке от меня.

— Книги важны, — сказал я ей. — Я больше никому не могу доверить такую задачу.

Она соизволила недоверчиво ухмыльнуться, прежде чем я отошёл и занял место во главе личного состава Ковенанта. Вдова подошла справа от меня, Тайлер слева, а Адам Спиннер позади. Жонглёру, видимо, было не по себе в поношенной бригантине — он постоянно ёжился и оттягивал воротник с натёртой шеи. Он утверждал, что не умеет пользоваться мечом, и потому я вооружил его крепким топориком и выдал недвусмысленные наставления относительно его роли этой ночью:

— Твоя единственная задача — охранять мою жизнь. Не отходи от меня больше, чем на ярд. Чтобы не подпускать врагов, используй свои ножи, а топорик — только если они закончатся.

Он в знак согласия так улыбнулся, словно его сейчас стошнит, но сумел удивить меня тем, что его не вырвало ни на марше, ни во время ожидания. Остальные под моим началом выстроились в форме наконечника стрелы. Нашу обычную лёгкую, но прочную одежду сменил разнородный комплект доспехов, пластин и толстой кожи для боя. Как и у Дервана, мои доспехи были перепачканы сажей, а всевозможные ремни смазали, чтобы предотвратить предательский шум. Тем не менее, когда я двинулся вперёд, некоторые из них издали слабый скрежет.

Мы пробежали до укреплений не больше пары сотен шагов, хотя показалось, что намного больше. Несмотря на всю уверенность, которую я демонстрировал в отношении этого плана, признаюсь, каждый шаг я делал, частично ожидая, что в любой момент из-за укреплений вылетит град стрел и арбалетных болтов. Затем, когда мы приблизились к курганам, этот страх сменился подозрением, что, как только я переберусь через земляные валы, там нас будут поджидать Даник Тессил со всеми войсками.

К счастью, моя оценка вергундийца оказалась верной, поскольку я обнаружил этого жадюгу на вершине холма вместе с дюжиной других жителей равнин. Он вежливо кивнул мне, когда я поднялся по крутому склону и увидел пару десятков мёртвых солдат Совета, лежавших среди окопов на дальней стороне. У одних зияли перерезанные глотки, из которых у кого-то даже ещё поднимался пар в ночной воздух. Остальные были утыканы стрелами. Дело нескольких секунд, после чего перебежчик уже махал факелом. Помимо вергундийцев там были и другие наёмники, и несколько солдат Совета, напряжённо замерших в сомнениях.

— Не все захотели к нам присоединиться, — объяснил перебежчик, махнув рукой в сторону тел.

— Сколько человек охраняет собор? — спросил я, оглянувшись назад, и увидел, как рота Дервана приближается к подножию укреплений.

— Может, полсотни. Божий капитан собрал остальных и отвёл на южную сторону. Кошачий вой твоей женщины-вождихи заставил его понервничать.

— А священник?

— В соборе, — вергундиец пожал плечами. — Насколько мне известно.

— Хоть как-то построй этих и следуй за мной. Вы мне понадобитесь, чтобы подстрелить стражников на ступенях собора.

— Мы договаривались впустить вас. А не сражаться.

— И если хочешь получить плату, то поможешь нам захватить собор. Если только не предпочитаешь положиться на волю случая, что он не будет разграблен, когда этот город падёт.

Я смотрел, как капитан Дерван вывел свою роту на курган и занял площадку за ним. Кучка любопытных солдат Совета, видимо, обалдела от внезапного появления среди них герцогских солдат. Когда вергундийцы утыкали нескольких стрелами, остальные быстро сбежали. Я порадовался, что они предпочли карабкаться через укрепления и скрываться в темноте, а не поднимать тревогу в городе. Если и остальные рекруты Тессила настолько же верные, то всё здесь закончится намного быстрее, чем я надеялся.

Дерван без лишних слов повёл быстрым маршем свой хорошо организованный отряд в сторону южных укреплений, держась при этом на приличном расстоянии от внешнего барьера из земляных валов. Я услышал, как из-за пределов города доносится приглушённый нарастающий шум, который указывал на то, что восторженная масса Священного похода Помазанной Леди уже бросилась на линии траншей Тессила. Я знал, что в первой же схватке многие погибнут, и отогнал от себя образы гор трупов и покалеченных тел. «Необходимый отвлекающий фактор», говорил я себе, и от этой мысли рот наполнился горечью.

— Стройся! — крикнул я, опускаясь по склону, и перепрыгнул наполненную трупами траншею. Разведрота снова выстроилась в форме наконечника стрелы, и мы бегом направились к собору. С учётом того, что город сейчас подвергался яростному штурму, мы продвигались на удивление беспрепятственно. Многие солдаты Совета или наёмники, заметившие нас, лишь ошеломлённо смотрели, не говоря ни слова, а часто и вовсе благоразумно бросались наутёк. Несколько сознательных душ на бегу выкрикивали сигналы тревоги, и потому те, кому хватало дурацкой отваги или безрассудной набожности, непременно пытались дать нам отпор.

— Старый болван, — проворчал Тайлер, рубанув тощего седого типа в просторной кольчуге, который пытался преградить нам путь, размахивая алебардой, не обладая ни навыками, ни силой. Пожилой фанатик закричал, когда фальшион Тайлера порезал его незащищённые ноги, а едва мы побежали дальше, он, сжимая свои раны, принялся хрипло декламировать свитки мучеников. Через несколько ярдов из темноты со свистом вылетел арбалетный болт и высек искры из шлема одного ветерана священных походов. Солдат споткнулся, но не упал, а вергундийцы, бежавшие по флангам, дали ответный залп, и их усилия были вознаграждены криком — невидимый нападавший получил свою награду.

По мере того, как мы приближались к собору, сопротивление предсказуемо нарастало. Одного разведчика потеряли от залпа арбалетных болтов и стрел, и нам пришлось прорубаться через спешно собранную шеренгу людей Совета человек в двадцать. Они, не дрогнув, встретили атаку, но от ярости дальнейшей схватки большинство разбежалось, оставив на земле полдюжины дёргающихся и неподвижных тел.

— Пора заработать свои деньги! — крикнул я вергундийскому перебежчику, увидев лестницу кафедрального собора. Здесь нас ждали две шеренги алебардщиков, снаряжённых значительно лучше всех, кто противостоял нам до этого. Первая шеренга стояла у подножия лестницы, а вторая — наверху, и среди них несколько арбалетчиков. Всего не больше полусотни, и они неподвижно выстроились аккуратно и дисциплинированно, как настоящие солдаты. Я понимал, что это лучшие люди Даника.

Я остановил свою роту, и вергундийцы принялись за работу, с неторопливой точностью натягивая и спуская тугие луки. К чести солдат Совета на лестнице, первые несколько залпов они перенесли, не шевелясь, даже несмотря на то, что пятеро из них упали со стрелами, торчащими из щелей в доспехах. Ответный удар их арбалетов сразил двоих моих, и тут же следующий залп жителей равнин забрал ещё несколько людей Совета. Дальнейшие выстрелы убили большую часть арбалетчиков, которым пришлось перезаряжать своё оружие, наглядно продемонстрировав преимущества луков перед арбалетами на близком расстоянии. К этому времени тот, кто возглавлял защитников, понял, как глупо стоять неподвижной шеренгой. Раздался крик, солдаты, стоящие у подножия лестницы, опустили алебарды и пошли на нас.

— За Леди! — вскричал я, высоко подняв меч, а разведчики и бойцы из похода за моей спиной громко и страстно ответили тем же, бросившись за мной в атаку. В каждом бою наступает такой момент, когда все попытки поддерживать порядок становятся излишними, и единственной жизнеспособной тактикой остаётся хаотичная схватка.

Мой меч попал по лезвию алебардщика, перегородившего мне дорогу, и его отбросило в сторону, а потом я крутанулся и рубанул ему по шее. Целился в щель между шлемом и кирасой, но вместо этого попал по затылку, и сталкивающийся металл издал любопытный звон колокольной чистоты. Удар ненадолго оглушил алебардщика, и этого хватило, чтобы Вдова расквасила его незащищённый подбородок своим боевым молотом. Очередной воин Совета набросился на меня, подняв оружие на уровень плеч, и попытался вонзить острый наконечник мне в лицо. Я едва увернулся и почувствовал, как в нескольких дюймах от уха пролетел быстродвижущийся предмет. Алебардщик качнулся назад и забулькал с торчащим в горле ножом Адлара Спиннера.

Рубя направо-налево, я пробился через нескольких оставшихся противников к лестнице собора. Вторая шеренга спустилась бегом, и некоторые упали замертво от очередного залпа вергундийцев. Строй наших врагов настолько поредел, что дальнейшая схватка вышла краткой и кровавой. Эта небольшая элитная часть во́йска Совета была полна решимости: каждый из них зарубил по крайней мере одного из моих, прежде чем наши клинки пригвоздили их к ступеням. Некоторые продолжали сражаться, несмотря на тяжёлые раны — один коренастый мужчина отбивался сломанным древком алебарды, а из пореза на его шее хлестала кровь.

— Слуги Блудницы Малицитской… — с красными брызгами выдохнул он, и повалился от удара фальшиона Тайлера.

— Завали ебало, еретик! — прорычал Тайлер, вгоняя острие клинка в рот умирающему. — Это вы! — Он злобно смотрел в широко раскрытые глаза человека Совета, толкая его вниз и глубже вонзая клинок. — Вы служите Малицитам, а не мы! Слышишь?

Тут Адлар не смог удержаться и выплеснул содержимое своих внутренностей на тело человека, которого только что убил.

— Тайлер, — крикнул я разбойнику, который вытаскивал фальшион из трупа. — Возьми половину людей. Прочешите сады и спальные покои. Если найдёшь светящих или старших священников, проследи, чтобы они оставались живыми и невредимыми и смогли встретить рассвет.

Я повернулся к вергундийцам и увидел, что мой прежний пленник смотрит на меня с нетерпением и напряжённой подозрительностью.

— Держитесь подальше от часовни, — сказал я, указывая на собор. — Реликвии и священные предметы не брать. А в остальном — не стесняйтесь.

Они толпой побежали по лестнице ещё до того, как я закончил говорить. Я не сомневался, что к рассвету мы недосчитаемся многих предположительно священных сокровищ Ковенанта, и понял, что мне совершенно всё равно. «Вера обитает не в золоте, ни в вещах», всегда говорила Сильда. «Но в сердце и в душе, и ни то, ни другое нельзя украсть или подделать».

— Мастер Спиннер! — сказал я, оборачиваясь, и увидел, что жонглёр до сих пор таращится на забрызганный рвотой труп у своих ног. Он посмотрел на меня с выражением как у ребёнка, застуканного после ужасного преступления. — Будьте любезны, не отставайте. — Я побежал по ступенькам. — И не забудьте свой нож.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Внутри собора всё выглядело мрачно и угловато, а многочисленные витражи отбрасывали разноцветные тени. Факелы на стойках не горели, и даже ни одной свечи не мерцало в нишах и подсвечниках. Стук наших сапог разносился громким эхом, пока мы шли от огромного арочного входа до высокого сводчатого помещения главной часовни. Там на коленях стояла одинокая фигура перед алтарём, мраморная плита которого была плотно уставлена множеством золотых шкатулок разных размеров. Ступая по проходу между рядами пустых скамеек, я узнал этого человека и ускорил шаг. Я-то думал, что на его поимку уйдёт много часов поисков в укромных уголках этого громадного здания, если вообще удастся его найти. Но вот он стоял на коленях здесь, склонив голову и не шевелясь, видимо, смиренно принимая свою судьбу.

Я замер в дюжине шагов от него и поднял руку, останавливая остальных.

— Проверьте ризницу и склеп, не прячется ли там кто, — приказал я, и жестом указал Вдове и Адлару остаться на месте, а остальные солдаты Ковенанта поспешили прочь.

С моего меча на древнюю сложную мозаику капала кровь, пока я делал последние шаги до алтаря. Фигура на коленях не повернулась при моём приближении, что, как я обнаружил, ещё сильнее распалило мой гнев. На нём была простая ряса священника, и когда я смотрел на его открытую шею, стали всплывать воспоминания о Жутком Схроне. Когда он медленно поднял голову и заговорил, его голос звучал густо и напряжённо, словно от боли, но в нём не было страха, которого я ожидал и желал.

— Скажите, лорд Писарь, — проговорил Арнабус, кивая на алтарь, — вы когда-нибудь прежде видели мощи мученика Атиля?

Я ничего не сказал, но невольно перевёл взгляд с его манящей шеи на блестящие реликварии, расставленные на мраморном возвышении. Они стояли с открытыми дверцами, а их священное содержимое терялось в тенях, царивших в этом неосвещённом пространстве. Мощей тут было больше, чем, как мне казалось, существует, и это вызывало кощунственную мысль, что здесь частей тела хватит, по меньшей мере, на двух мучеников Атилей.

— Самые святые предметы во всём царстве Ковенанта, — раздражающе-невозмутимым тоном продолжал Арнабус. — Неужели вы, как служитель примера мучеников, не чувствуете себя обязанным преклонить перед ними колени, как это делаю я? Вон там, — он поднял руку, и дрожащий палец указал на высокий узкий ящик на краю алтаря, — бедренная кость мученика Атиля. Рядом с ней, — его палец сместился в сторону менее впечатляющей коробочки, — мизинец его левой ноги. За обладание этими сокровищами велись войны, а вы не проявляете никакого почтения. Отчего же?

Я ничего не ответил, а вместо этого внимательно посмотрел на Арнабуса и увидел, как он вцепился одной рукой в спутанный комок рясы, прикрывавший живот. Под его коленями плитка потемнела от растекающейся лужи вязкой жидкости.

— Разногласия с моим уважаемым капитаном, — объяснил Арнабус. Он улыбнулся, но я увидел боль на его узком бледном лице. — Как оказалось, он не из тех, кто легко воспринимает критику.

Тогда гнев покинул меня, а старое, знакомое стремление к возмездию, которое питало бо́льшую часть моей жизни, угасло до небольшого зуда. Я питал к этому человеку сильное отвращение, но столкнулся с разбитым, сломленным существом, которым он стал, и жажда крови уменьшилась.

— Прикончи гада, — заявила Вдова. — Или позволь мне это сделать. Дровосек заслужил возмездия, как и все люди, кого мы сегодня потеряли.

— Зачем мне убивать его, когда он ещё столько может мне рассказать? — ответил я. — Среди священников, которых Тайлер выгнал отсюда, наверняка есть целитель. Найди его.

— К сожалению, брат… — прохрипел Арнабус, — вряд ли у меня есть… время на дальнейшие беседы. — Он опустился вперёд, положив голову на край алтаря, как на подушку.

Я присел рядом с ним и понял, что из множества вопросов, крутившихся в голове, могу озвучить только один:

— Зачем? Связываться с полубезумным бунтарём-разбойником, платить наёмникам, которым нельзя доверять? Это с самого начало было безнадёжной затеей. Так зачем?

Арнабус заговорил шёпотом, пронизанным знакомыми насмешливыми нотками:

— Ты знаешь, зачем… Писарь. Как знала… и наша старшая сестра. Быть может теперь, она… — Он содрогнулся, выплюнул изо рта сгусток крови, неровно вздохнул и снова заговорил: — Она вспомнит меня… с чуть большей нежностью.

— Так ты всё это делал, чтобы завоевать благосклонность Ведьмы в Мешке? Пытки, убийства, война. Она бы не стала в таком участвовать.

В звуке, слетевшем с его губ, смешались стон и вздох.

— Я и забыл… как ты ещё молод. Всё ещё так… невинен. — Он слабо махнул рукой, подзывая меня ближе. Когда я наклонился, его лицо посуровело, а в голосе появилась натужная хрипотца человека, решившего придать значимости своим последним словам. — Писарь, ты уже знаешь, что такое Эвадина Курлайн. Даже если не можешь признаться в этом себе. Пока. Моя сестра однажды сказала мне, что так оно и будет… что мы должны дождаться твоего… — губы Арнабуса изогнулись в улыбке, — …прозрения. А я, как всегда, не послушал. Я думал, что если смогу это остановить…, то она снова меня полюбит.

Улыбка померкла, и он, не мигая, посмотрел мне в глаза.

— Исидорский кодекс, Писарь. Ищи в нём… — на его лице мелькнуло прежнее сардоническое остроумие, — просветления.

Я-то думал, тут ему и конец, но роль этого человека всегда заключалась в том, чтобы сердить меня. И вот, вместо того, чтобы мирно ускользнуть в смерть, которую он заслужил, восходящий Арнабус втянул в лёгкие последний глоток воздуха и вытянул шею, обращаясь к моим товарищам:

— Думаю… я должен рассказать твоим друзьям правдивую историю воскрешения мученицы Эвадины. Понимаете… дети мои… это сделали совсем не Серафили…

Силы, с которой опустился мой меч, хватило не только на то, чтобы разрубить ему шею, но и чтобы отколоть приличный кусок от помоста под ней. Как вы можете видеть, последствия этого вандализма так и не были устранены и по сей день. Кровь Арнабуса просочилась в самую структуру камня, и его кончина навсегда отмечена тёмной треугольной выемкой на безупречном мраморе.

Я наклонился и подхватил часть рясы Арнабуса, чтобы вытереть им свой меч.

— Вы двое оставайтесь здесь, — велел я Вдове и Адлару. — Проследите, что жители равнин не возьмут ни одной реликвии. Я скоро вернусь.

Я бросился мимо рядов, но остановился от резкого вопроса Вдовы:

— Что он имел в виду? — Оглянувшись, я увидел требовательное и хмурое выражение на её лице. — То, что он говорил о Помазанной Леди. О том, что она такое, и о её воскрешении.

Я мимоходом глянул на жонглёра, который, к счастью для него, явно был поглощён тем, что в ужасе зачарованно разглядывал бестелесную голову Арнабуса и коллекцию мощей.

— Безумный бред умирающего, — ответил я Вдове, а потом посмотрел ей в глаза и тщательно подчеркнул: — лучше забыть и никогда об этом не говорить.

Джалайна была не из пугливых (я вообще сомневался, что она сейчас способна испытывать страх), и в полной мере вернула мне мой взгляд. Впрочем, пока я выходил из часовни, она ничего не сказала.

Данику Тессилу удалось пережить эту ночь благодаря исключительной жестокости и силе воли, а вот те, кто находился под его командованием, совершенно не соответствовали этому примеру боевой храбрости и свирепости. Когда Эйн закончила полный подсчёт потерь, стало ясно, что войско Божьего капитана представляло собой, по большей части, ничтожную пустышку. Большинство наёмников исчезло, как только Эвадина повела священный поход на траншеи. Многие солдаты Совета, призванные против воли из города или окрестных деревень, побросали оружие и взмолились о пощаде. Несмотря на это, Тессилу некоторое время удавалось сдерживать наступление. Собрав самых рьяных фанатиков наверху центрального земляного укрепления, он отбросил два штурма и мог бы отразить и третий, если бы Избранная рота Дервана не ударила ему с тыла. Когда был убит его последний солдат, Тессил ещё оставался на вершине холма, одной рукой рубя мечом, а другой — высоко держа знамя с чашей и пламенем, которые, как я позже узнал, служили символом того, что называлось Реформированным Ортодоксальным Ковенантом. Могу предположить, что это была одна из самых недолговечных фракций в истории Ковенанта. Эвадина запретила своим лучникам стрелять в Тессила, вместо этого настояв на том, чтобы этого худшего из еретиков повалили на землю, связали и стреножили, как необъезженную лошадь.

К рассвету весь город был уже в наших руках — по крайней мере то, что от него осталось. Во Фьордгельде и в Алундии я уже видел судьбу павших при штурме городов, и Атильтор не стал исключением, хотя здесь хаос породила ковенантская набожность. Через ряды домов, где жили миряне, прорывался огонь, поглощая всех, кто находился внутри, в том числе большое количество горожан, укрывшихся в своих подвалах. Других — кто по глупости рискнул выйти или кого пожары выгнали наружу — убили на улицах участники Священного похода Помазанной Леди. Получив неоспоримое свидетельство её божественного благоволения, они превратились в толпу, и всякое подобие военного порядка, который мы с Уилхемом пытались установить во время марша, внезапно исчезло.

По выходу из собора мне пришлось вмешаться и остановить группу участников похода, которые срывали рясы с нескольких захваченных просящих женского пола. Намерение мучителей ясно читалось в отчаянных выражениях лиц с широко раскрытыми глазами, запятнанных битвой и стремлением помыкать побеждёнными, возникающим после победы. Моего авторитета оказалось достаточно, чтобы предотвратить назревающее преступление, и даже в некоторой мере развеять их безумие. Я приказал отвести полураздетых священниц в собор, а участникам похода — охранять лестницу, посулив худшее наказание, если узнаю, что они не послушались.

С другими ужасами я столкнулся, отправившись на поиски Эвадины. Одни я предотвратил, другие — не смог. Чем больше группа, тем скорее они набросятся на любого, кто захочет прервать их развлечения. Я увидел несколько небольших святилищ, охваченных огнём, однако испытал некоторое облегчение от невредимой Библиотеки Ковенанта, которую охраняла Лилат со своей небольшой группой лучников. По крайней мере, эта ночь не стала повторением преступления против истории, которое случилось, когда Ольверсаль пал перед аскарлийцами.

Эвадину я нашёл на вершине холма, где Тессил устроил оборону. Она стояла спиной к огню, и, с любопытством наклонив голову, смотрела на Божьего капитана. Связанный по рукам и ногам, он извивался на земле и безостановочно сыпал вызывающими оскорблениями, от которых я задался вопросом, почему она не сочла нужным заткнуть ему рот.

— Трусливая сука! — Белые зубы Тессила мелькнули на лице, почерневшем от сажи и запёкшейся крови, его глаза блестели, когда он бросал свой вызов: — Развяжи путы и сразись со мной, шлюха! Посмотрим, у кого тут божественное благоволение! Пускай все узнают, что твои притязания ложны!

— Грязный пёс! — проворчал, поднимая окровавленную алебарду, сержант священного похода, который вышел с потемневшим лицом из кордона зевак.

— Нет, добрый солдат, — с улыбкой сказала Эвадина и жестом отправила парня назад. — Прошу тебя, не марай сегодня больше свою сталь. Особенно кровью такого порочного человека, как этот.

— Марать, значит? — пронзительно расхохотался Тессил. — Она всех вас замарала, болваны ёбаные! Неужели вы не видите, кто она? Это не мученица! Она всех вас обречёт на проклятие своей ложью! — Он остановил на мне свой лихорадочный взгляд, когда я взобрался на холм, и, к моему удивлению, немного успокоился. — Писарь, — проворчал он, обмякнув в своих узах, — если ты всё ещё питаешь уважение к тому, чему научил тебя Декин, то прирежешь на месте эту суку.

— Однажды он показал мне, как отрезать человеку язык так, чтобы тот не захлебнулся кровью до смерти, — ответил я. — Так что, капитан, советую вам попридержать свой. — Я повернулся к Эвадине и поклонился. — Собор в наших руках, миледи. Все реликвии в безопасности. Кроме того, библиотека нетронута и под защитой.

Она рассеянно кивнула и насмешливо приподняла бровь:

— Арнабус?

— Мёртв. — Я наклонил голову в сторону Тессила. — От руки вот этого, по всей видимости. — Ложь, конечно, не совсем.

Тессил дёрнулся на земле и угрюмо зарычал.

— Этот неверующий пёс заслуживал и худшего. Он хотел, чтобы я запятнал свою честь трусливым бегством.

Я его проигнорировал и протянул руку в сторону города. Огонь там поднимался уже высоко, распространяясь от квартала мирян до района ремесленников.

— Мне понадобятся роты Дервана и Уилхема, чтобы это остановить.

От этих слов Эвадина нахмурилась и бросила краткий взгляд на разрастающееся пекло, словно впервые его заметив. В прошлом вид бессмысленных разрушений причинял ей страдания. Но не сейчас. Я увидел, как она прищурилась, изогнула губы, и в её глазах плясал свет пламени — было ли то началом улыбки? На самом деле это выражение на её лице лишь мелькнуло и быстро исчезло, но я его видел и, изо всех ужасных вещей, которым стал той ночью свидетелем, эта была хуже всех.

— И правда, милорд, — убеждённо сказала она. — Я не допущу, чтобы первый день моего правления отметился разрушением самого священного города.

— Значит, правления? — вскричал с земли Тессил, и изогнулся так, чтобы крикнуть окружавшим нас участникам похода. — Слышали, собаки лакейские? Она собирается заделаться королевой! Это не священный поход. Это бунт, за который вас всех повесят…

Его слова стали неразборчивой мешаниной, оттого что Эвадина крепко пнула его по спине, и его связанное тело покатилось по склону земляного укрепления в толпу священного похода. Я слышал, как Тессил выкрикивал ещё какие-то яростные обвинения, даже когда посыпались первые удары. Но вскоре, по мере того, как опускались всё новые клинки, его крики сменились краткими мучительными визгами, а затем стихли.

— Нам лучше подошёл бы судебный процесс, — посоветовал я Эвадине. — Который продемонстрировал бы, что восходящая-королева будет гарантом законов этих земель, а не тираном.

— Верное замечание, Элвин. — Она наклонила голову в лёгком раскаянии. — Но он пытался убить тебя, а в моём королевстве это будет худшим из преступлений. Пойдём… — она пошли вниз по склону в сторону горящего города, маня меня за собой, — …и давай успокоим эту бурю.

После падения Атильтора в живых нашли только пятерых светящих. Казнили за краткое время пребывание в должности Арнабуса лишь одного. Этот невезучий так и гнил, подвешенный вниз головой на шпиле собора, пока я не приказал срезать его и отправить в склеп. Остальные сбежали, когда Арнабус победил в игре за абсолютную власть над Ковенантом, оставив их всех позади. Я подозревал, что из оставшихся все, кроме одного, были слишком старыми и немощными, чтобы организовать побег. Но, несмотря на возраст, светящие быстро продемонстрировали эффективность в части восстановления своей власти. К полудню они заняли свои места в зале совета и приступили к сбору избранного круга восходящих и низших священников, которые раньше заботились об управлении священным городом.

Мы с Эвадиной обнаружили, что они заняты сортировкой документов и распределением заданий среди толпы чиновников, хотя и соизволили оказать Помазанной Леди тёплый приём.

— Восходящая Эвадина, ваши стремительные действия и неустрашимая храбрость никогда не будут забыты, — заверила Эвадину высокая светящая с волосами цвета стали, когда та прошла в центр зала.

— Благодарю вас, светящая Дарила, — смиренно поклонилась Эвадина. — А я не сомневаюсь, что ваши действия перед лицом этого безобразия будут равноценным примером веры и силы духа.

В ответ светящая лишь рассеянно кивнула и снова вернулась к учётной книге перед собой. Самая младшая из уцелевшей части Совета, она была по меньшей мере на два десятилетия старше Эвадины и, как я понял, слыла весьма опытной священницей. Однако на её лице я не разглядел настоящего ума. Вместо этого там читалась только жёсткая самонадеянность человека, привыкшего к власти. Для неё и остальных присутствующих священников ересь Арнабуса стала всего лишь странным, хотя и пугающим перерывом в потоке естественного хода вещей. Никто здесь ещё не осознал, что еретик был всего лишь незначительным препятствием, а истинная предвестница перемен только что вошла в зал.

Если бы Сильда заняла законное место в этом совете, то я уверен, она бы уделила куда больше внимания солдатам Верховой роты, которые заходили и выстраивались вдоль стен. И только от эха их сапог, когда они встали по стойке «смирно», светящая Дарила и её пожилые коллеги соизволили уделить всё своё внимание Помазанной Леди.

— Благодарю вас, восходящая, — сказала Дарила и указала пером на солдат, — но Великий Еретик и его ужасный капитан убиты, и мне кажется, такая защита не оправдана. — Она улыбнулась. — Мы ещё раз благодарим вас за службу и предписываем разместить своих солдат на территории собора в ожидании дальнейших приказов.

— Приказов? — повторила Эвадина. — От кого?

— От совета, разумеется. — В голос светящей уже закралось некоторое раздражение, но когда её взгляд натыкался на солдат Эвадины, в нём также отражалась растущая тревога.

— Какого совета? — Эвадина говорила мягко и рассудительно, но эти два слова ознаменовали внезапную тишину в зале. Все глаза повернулись к ней, разные священники выпрямились над журналами и документами — одни с мрачным пониманием, другие с пустой озадаченностью.

— Пускай нас стало меньше, — сказала Дарила, и я испытал чувство уважения к твёрдости её тона, — но всем истинным служителям Ковенанта надлежит отдать свои силы восстановлению…

— Восстановлению чего? — оборвала её Эвадина. — Гнезда́ корыстных лжецов, занятых исключительно своим комфортом и обогащением? Думаете, я проливала кровь и вела добрых и честных людей на битву и смерть, чтобы поддержать ваше долгое продажное правление? Нет, ваши дни окончены, и вы больше не светящая, поскольку само это название омерзительно для примера мучеников. Им не нужны были ни высокие титулы, ни огромное богатство, которым вы себя окружаете. И с этого дня не нужны они и Ковенанту.

Храбрость Дарилы оказалась поистине глубокой, поскольку она стояла строго и решительно, твёрдо и вызывающе глядя на Эвадину.

— Каковы ваши намерения? — спросила она. — Стать таким же великим еретиком, как то существо, которое мы только что свергли? Будете ли вы, как и он, совершать кровавые убийства в этом самом священном месте?

— Вы никого не свергали, — напомнила ей Эвадина. — И только жадность и праздность этого совета позволили возвыситься такому, как он. А что касается кровавых убийств... — Она помолчала с милой улыбкой на губах. — Зачем мне вас убивать? На данный момент вы не представляете собой ничего. Разумеется… — она раскинула руки, переводя взгляд на испуганные или обиженные лица младших священников, — всем истинным служителям Ковенанта предлагается остаться и прославиться на этом новом пути. Но отныне никто не назовёт себя иначе, как просящий, и любой, кто служит себе, а не Ковенанту, будет называться еретиком. — Эвадина снова взглянула на Дарилу. — Добро пожаловать и вам, просящая Дарила, если считаете, что простое смирение вам по плечу. А если нет… — она наклонила голову в сторону двери, — убирайтесь отсюда и больше не пятнайте это святое место.

Разумеется, посыпались возражения. Сводчатые залы собора зазвенели криками ярости и отчаяния небольшой армии священников, узнавших, что их изгоняют из места, которое они веками называли домом. А когда пришло осознание, что эта чистка святейшего из святилищ не будет сопровождаться насилием, помимо резких толчков и случайных ударов руками, крики стали ещё громче.

Капитан Дерван, не скрывая отвращения к всеобщему беспорядку, наотрез отказался предоставить свои войска для его подавления. При штурме тылов Тессила его рота потеряла полдюжины убитыми и столько же ранеными. Ничтожные потери в сравнении с некоторыми сражениями, что я повидал, однако капитан-простолюдин явно остро их переживал.

— Герцогиня Лорайн послала нас сюда сражаться в битве, — заявил он, демонстративно опустив моё дворянское звание. — В ней одержана победа, и во многом благодаря нашим стараниям. Поэтому я немедленно отправлю свою роту обратно в замок Амбрис.

Поскольку возразить тут было нечего — разве только предложить взятку, которая, как я знал, скорее всего, побудит этого послушного парня к насилию, — я в ответ на невежливость обходительно поблагодарил его за услуги роты. Он не соизволил даже поклониться и без лишних слов потопал прочь, чтобы собрать своих солдат в дорогу.

Дарила и другие низложенные светящие оказались исключением из царившего хаоса, покинув собор с достоинством и прямотой, которыми я не мог не восхищаться. Эвадина, верная своему слову, проследила, чтобы они безопасно дошли до повозки, ожидавшей у лестницы собора. Однако я чувствовал, что масштаб унижения, перенесённого на глазах наблюдавшей толпы участников священного похода, стал для них сродни насилию. Самый древний светящий — маленький, высохший старик с затуманенными глазами, плохо понимавший, что происходит — безудержно зарыдал, плюхнувшись на сидение повозки.

— Побереги слёзы, брат, — сказала Дарила, положив руку на пятнистую макушку старика. — Это всего лишь мимолётный миг. — Она свирепо посмотрела на Эвадину, стоявшую на вершине лестницы, и громко прокричала, чтобы услышала вся толпа:

— Мы вернёмся во главе королевского войска, и всё станет по-прежнему.

На этот раз красноречие явно изменило Эвадине. На протяжении всей этой истории она в основном держалась безмятежно, но смелое сопротивление бывшей светящей, казалось, утомило её.

— Ох, — сказала она, даже не повышая голоса, и пренебрежительно махнула рукой, — да езжай уже, старая тупая корова.

Воцарилось молчание, и повозка покатила в сторону Королевского тракта, а вслед за ней побрела нестройная колонна верных священников. Их оказалось куда больше, чем мне хотелось бы — несколько дюжин писарей, лекарей и учёных, составлявших административное связующее звено не только этого города, но и всего Ковенанта. Я было закинул удочку о возможности насильно удержать самых образованных и способных, но Эвадина и слушать не захотела.

Она подождала, пока повозка не скрылась за дальними рядами участников священного похода, и начала свою речь, призывая поближе массу нетерпеливых сторонников и напуганных горожан. Последние, понятное дело, держались в сторонке. Мне удалось организовать уборку тел людей, пострадавших от безумия прошлой ночи. Однако я отчётливо понимал, что многие собравшиеся здесь послушать слово Помазанной Леди, потеряли друзей и любимых в битве за её возвышение.

— Больше здесь смертей не будет, — заявила Эвадина, и её голос с привычной непринуждённостью достигал всех ушей. — Всем, кто сражался здесь против меня, будет даровано прощение, ибо они были обмануты. Знайте же, что через меня Серафили объявили об окончании советов. И не будет больше разных рангов среди священников, ибо они порождают вредоносных близнецов — самолюбие и жадность, — которые барьерами встают на пути благодати Серафилей. Отныне только просящие будут смиренно служить Воскресшей мученице, которая, в свою очередь, смиренней всех служит Серафилям. Да будет этот день рождением Ковенанта Возрождённого.

Эвадина помолчала, пока люди восторженно кричали и размахивали оружием. Сегодня она намеревалась провозгласить не только свой приход к власти над Ковенантом, но и свой статус королевы. К счастью, хотя бы на этот счёт она согласилась прислушаться к моему совету, что с таким недвусмысленным вызовом Короне лучше подождать. Действительно, армия у нас имелась, но штурм Атильтора не прошёл бесследно. С приближением зимы у меня было мало надежды на пополнение наших рядов, а мои разведчики по-прежнему не докладывали ни о каких признаках Войска Короны. Отповедь посланнику Леаноры, несомненно, встревожила принцессу-регента, но, оставалось надеяться, что она не приведёт к войне, особенно когда королевская казна опустошена Алундийским священным походом и войной Самозванца. У меня не было ни малейших сомнений, что мы стоим на пороге новой конфронтации, но прямо сейчас тупиковая ситуация устраивала нас лучше всего.

— Знайте, что в сердце моём к вам только любовь, — продолжала Эвадина, когда стихли крики. — Знайте, что кровь, которую вы проливали, и друзья, которых вы потеряли ради этой святейшей из целей, не сгинули понапрасну, какими бы болезненными ни были ваши потери. Вы сделали больше, чем я могла бы просить даже от самых преданных душ. Итак, все, кто желают вернуться по домам, могут так и поступить, не опасаясь немилости. Ступайте и несите мою любовь и признательность до конца своих дней. Но те, кто захочет остаться со мной — добро пожаловать. Ибо вы мне понадобитесь. Вы понадобитесь Ковенанту Возрождённому. Враги, которых мы здесь победили — это лишь одно испытание, и, не сомневайтесь, будут и многие другие. Я никогда не обещала вам лёгкого пути. Я никогда не обещала вам ничего, кроме крови и жертв, ибо такова награда тем, кто поистине хочет служить нашему возлюбленному Ковенанту. Итак, я спрашиваю вас, братья и сёстры, в этом самом божественно-благословенном месте, останетесь ли вы со мной?

В ответ все даже не вскричали, а, скорее, неразумно громко взревели. Примечательно, что я увидел, как присоединились и многие горожане. За одну короткую речь Эвадина завоевала сердца людей, на которых пал её гнев всего несколько часов назад. Я часто наблюдал её способность демонстрировать власть простым ораторским искусством, но страсть, которую она пробудила в тот день, была иного порядка, настолько, что стала ещё одной гранью её легенды. Обращение Воскресшей мученицы со ступеней Атильторского собора — частый сюжет для картин и поэм. Хотя, как это обычно бывает с недоумками и пропойцами, из которых состоит художественная клика, большинство из них не включали меня в свои произведения. Справедливости ради, во время её речи я по большей части держался в тени. Если бы меня слишком часто видели возле Эвадины, то это могло бы вызвать нежелательное внимание и слухи. Мы вели себя сдержанно, однако угроза раскрытия меня постоянно тревожила. Воскресшая мученица должна быть чистой, а её душа и тело — не запятнаны похотью.

— Ещё несколько таких речей, — сказал Уилхем Эвадине под крики толпы, бушующие снаружи, когда мы вернулись в сводчатый коридор, ведущий в часовню, — и у нас будет армия вдесятеро больше нынешней по размерам.

— Покамест я бы остановился только на ротах Суэйна и Офилы, — сказал я.

Мы с Уилхемом шли рядом с Эвадиной, когда она возвращалась в зал совета. Крики толпы разносились таким громким эхом, что заглушали наши шаги, но она не выказывала никакого ликования по поводу эффекта своей речи, озабоченно нахмурив лицо.

— Я отправил вестников в каждое святилище, во все ближайшие города и деревни, — рискнул произнести я, поскольку она так и не заговорила. — Объявлять о рождении Ковенанта Возрождённого под единоличной властью Воскресшей мученицы. И, конечно же, нужно будет отправить Леаноре какое-то тщательно сформулированное обращение. И письма в герцогства. Герцогиня Лорайн — своего рода союзник, но нам понадобятся и другие…

— Нет. — Эвадина остановилась, повернувшись ко мне. Выражение её лица было суровым, но настороженным — такое сочетание я редко у неё видел.

— Никаких союзников? — спросил я.

Она покачала головой.

— Никаких писем. Слова на пергаменте не помогут. Ты должен отправиться сам, как мой посланник. Оценить преданность герцогов и их привязанность к Алгатинетам. Когда вернёшься, я решу, какие мы заключим союзы, если вообще заключим.

— Эви, нам потребуется поддержка, — тише сказал Уилхем, подходя ближе. — Алгатинеты уже кое-что понимают о том, что ты планируешь. Без союзников…

— Серафили — вот единственный союзник, который мне нужен. — Уилхем замер от интонации, окрасившей её слова, и я увидел, как лоб Эвадины чуть дёрнулся от сожаления, и она добавила немного мягче: — Но всё же, действительно, с бо́льшим количеством солдат цена, которую мы заплатим кровью, будет меньше. Отсюда и миссия моего верного посланника. — Она повернулась ко мне, быстро улыбнувшись. — Которую вам следует предпринять без задержек.

— Если я буду вашим камергером, то мне придётся всё здесь организовывать, — сказал я. — Только на изучение счетов Ковенанта уйдут недели…

— Этим я займусь сама. И к тому же, раз уж ты позволил тем равнинным дикарям убраться с большей частью золота, счета, видимо, потеряют свою важность.

Вергундийцы и разные наёмники исчезли до рассвета — свалили все вынесенные из собора богатства на караван украденных телег и спешно убрались по восточной дороге. Грабили они быстро, но эффективно, опустошив все хранилища монет, которые легко было открыть, и выкрав различных сокровищ из покоев светящих. Однако они сдержали слово и не тронули реликвии Ковенанта. Оставшиеся монеты Ковенанта ещё полностью не посчитали, но меня потери не слишком тревожили, хотя они и многое осложняли. Как всегда не уставала отмечать Сильда, настоящее богатство Ковенанта заключалось не в монетах, но в земле. Даже с потерей земель, уступленных Лорайн, доходы за сезон восстановят значительную часть потерянного. Помимо того, приличный урожай следующим летом принесёт Ковенанту Возрождённому богатство, намного превосходящее всё, о чём даже Декин не мечтал в свои самые безумные моменты.

— Плата была обещана от вашего имени. — Мои слова окрасила нарастающая ярость, подогреваемая явным пренебрежением в её тоне. «И когда она хоть кого-нибудь называла дикарём?». — Вы бы хотели, чтобы я нарушил ваше слово? Быть может, совершить убийство, чтобы сохранить золото? Перерезать тех, кто открыл двери в этот город?

— Конечно нет!

Я стиснул зубы и выпрямился, когда она повернулась ко мне, а её слова растворились в несмолкаемых криках снаружи. Её яростный укоризненный взгляд был кратким, но пронзил моё сердце. Никогда прежде она не направляла в мой адрес такого гнева. Отвернувшись, она медленно сделала вдох.

— Я всё сказала, лорд Писарь, — произнесла она. — Отправляйтесь завтра же в северные герцогства, а управление этим Ковенантом оставьте мне.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Я взял с собой Эйн, Вдову и дюжину самых верных разведчиков. Тайлера я оставил в Атильторе во главе Разведроты, приказав прочёсывать местность в поисках следов Суэйна или Офилы. А ещё к моей дипломатической миссии присоединились Квинтрелл и Адлар Спиннер. Менестрель и жонглёр, по крайней мере, развлекали бы аристократов, которые, как я подозревал, могли оказать не самый тёплый приём. Конечно же, и Лилат тоже отправилась со мной — без спроса, но неизбежно, куда бы я ни пошёл. Во время дневного перехода она обычно исчезала, очевидно, считая лесистые холмы, мимо которых мы проезжали, неотразимой игровой площадкой.

— Медленные и толстые, — сказала она на третью ночь после священного города, бросив связку кроликов возле костра. — И как вам только удаётся голодать в таких землях?

Я в ответ лишь невнятно пробурчал, увлечённо читая том, который добыл в библиотеке Ковенанта: «От бандитизма к господству — история семейства Пендроук, хранителей Альтьены». Нагрянув тем утром в библиотеку, я расстроился, узнав, что стремящаяся Вьера ушла — старший библиотекарь, видимо, решила лучше отправиться следом за свергнутыми светящими, чем подчиняться еретическому правлению Помазанной Леди. Остальные по большей части последовали её примеру, оставив лишь трио молодых, но увлечённых хранителей.

— Исидорский кодекс? — переспросила косоглазая девушка в рясе послушницы, когда я объявил цель своего визита. Она моргнула большими глазами, от удивления сжав губы в кружок.

— Он у вас есть? — спросил я.

— Был, милорд. — Снова моргнула. — Стремящаяся Вьера хранила его под замко́м вместе с некоторыми другими томами. Боюсь, она все их забрала, когда… — Послушница замолчала, нервно морщась от сожаления.

— Понятно, — сказал я, выдавив улыбку. — Что вы можете рассказать о кодексе?

Тут её трепет по большей части развеялся, а своей позой она напомнила мне свою сбежавшую начальницу, с её жёсткой, учёной уверенностью.

— Мученицу Исидору называли единственной пророчицей раннего Ковенанта, — сказала она. — Непросвещённые короли далёких земель убили её подлейшим образом, не согласившись с предсказаниями относительно катастрофы, которая постигнет их королевства, если они и дальше будут избегать любви Серафилей. Эти пророчества оказались настолько опасны, что её последователи записали их шифром, ключ к которому был утрачен. Некоторые учёные пытались его расшифровать, лишь с частичным успехом. Поэтому её свиток такой короткий по сравнению со многими первыми мучениками, а её имя малоизвестно даже среди верующих.

«Книга с зашифрованными предсказаниями», размышлял я. «Но это не помешало Арнабусу их прочитать».

— Известно ли вам, приходил ли сюда Великий Еретик с вопросами о кодексе?

От этих слов её сила духа чуть поколебалась, но она заметно сглотнула и смогла почти бесстрашно ответить:

— Нет, милорд. Такие вещи выше моего положения.

Я знал, что Вьера сейчас в дороге на Куравель, предположительно в повозке с сундуком запрещённых книг. Я вполне мог её перехватить, но это стало бы ясным сигналом моего интереса, которым она, несомненно, поделилась бы с низложенными светящими и, скорее всего, с агентами Леаноры. Сохранить всё в тайне было бы легко, если бы я решил убить Вьеру и всех, кто с ней путешествует, но пойти на такое я не мог.

— А вы случайно не знаете, где можно найти другую копию? — спросил я послушницу.

— К сожалению, милорд, копии этого кодекса чрезвычайно редки, и хранятся только в самых уважаемых архивах. Скорее всего, её можно найти в соборе Куравеля. Также возможно, она есть у восходящего Гилберта в его личном архиве в Каллинторе. Они со стремящейся Вьерой вели оживлённую переписку касательно самых непонятных текстов учения Ковенанта.

«Гилберт». Это имя я отлично помнил, но без какой-либо нежности.

— Благодарю вас, просящая, — сказал я. — Вы мне очень помогли.

— Я всего лишь послушница, милорд. — Она склонила голову и добавила почтительным шёпотом: — Но для меня большая честь служить Помазанной Леди.

— Рад слышать. Как вас зовут?

Большие глаза снова заморгали, на этот раз за этим последовал испуганный хмурый взгляд.

— К-корлина, милорд, послушница хранителей.

— Что ж, так было вчера. Сегодня вы — просящая Корлина, старший библиотекарь библиотеки Ковенанта. — Я проигнорировал сбивчивые благодарности и кивнул на стеллажи. — Вашим первым заданием будет предоставить мне краткую, но подробную историю герцогских домов Альбермайна. А вторым — составить полный список всех томов, которые украла стремящаяся Вьера, и места, где можно найти им замену. Его я возьму, когда вернусь через несколько недель.

История Пендроуков, которую она мне дала, долго рассказывала мрачные подробности об их происхождении, как одного из множества бандитских кланов, населявших знаменитые своей негостеприимностью горные земли северной Альтьены. В течение нескольких поколений Пендроуки обогащались за счёт подлого воровства и подвизались наёмниками у тех, кого сами называли «южными слабаками». Всё это изменилось с возвышением короля Матиса, Первого из Алгатинетов, который пообещал за верную службу больше, чем просто монету. Союз Пендроуков с Алгатинетами, после десятилетий борьбы, принёс им власть над всей Альтьеной и всё богатство, которое из этого следует. На долгие годы господства Алгатинетов этот альянс оказался взаимовыгодным соглашением, пока любимая дочь герцога Галтона не решила покончить с собой после падения Хайсала. Теперь династия Пендроуков распалась, и их единственная претензия на власть заключалась в маленькой леди Дюсинде, дочери леди Селины. Поскольку Дюсинда помолвлена с юным королём Артином, а большинство её ближайших родственников убито в Долине, бремя правления Альтьеной сейчас в руках троюродного брата герцога Галтона, лорда Арчела Шельвана. То, что Леаноре пришлось поручить управление герцогством своему кровному родственнику, многое говорило об авторитете семьи Пендроуков во всей Альтьене. А ещё это говорило мне кое-что о характере Шельвана. Кто станет служить женщине, которая нарушила соглашение о переговорах и убила главу его же семьи?

Моё внимание привлёк голос Эйн. Тихий идеальный звук доносился от более крупного костра, где сидели остальные. Мандолина Квинтрелла добавляла гармоничную основу ложившейся на неё песне — одной из бессмысленных композиций Эйн, которые обычно вызывали благодарный смех. Однако сегодня смесь рифмованных вирш возвещала о мрачном настроении. Сами слова были обычной бессмысленной мешаниной, но мелодия рассказывала другую историю. Глядя на овал её лица, окрашенный жёлтым в сиянии костра, я увидел грусть, которой не видел раньше. Я всегда подозревал, что за бесхитростной внешностью Эйн может скрываться невидимая глубина чувств, и теперь увидел, как она раскрывается во всех ярких деталях.

«Кто видел одну битву, тот повидал слишком много?», удивлялся я. «И одна перерезанная глотка уже чересчур?»

Я отвёл взгляд, когда от жалобных звуков следующего куплета у меня неприятно ёкнуло в груди. Список ужасов, которые повидала эта девушка, был длинным, и не ограничивался битвой. Жертвенный Марш получился в песне самым страшным, но я знал, что ей довелось увидеть много мрачного, пока меня не было в роте, а Эвадина и войско Короны завершали покорение Алундии. «И это далеко не конец», понимал я, наблюдая, как она завершает песню, скромно наклонив голову в ответ на аплодисменты. Я не видел, как она зарделась, когда Адлар прижал губы к её щеке, но не сомневался, что так оно и было.

«Хватит», решил я с неожиданной убеждённостью. «Хватит с неё войн. Когда вернёмся, она будет проводить свои дни в соборе и петь любые песни, какие ей только захочется». Эта мысль сопровождалась уколом зависти с оттенком вины. Её я мог избавить от того, что будет дальше, но не себя.

Некоторые утверждают, что кровь аристократов несёт в себе суть величия. Говорят, рождённые с этим замечательным веществом, текущим по их венам, наделены дарами интеллекта и силы духа, на которые никогда не смогут претендовать представители низших сословий. Возлюбленный читатель, не должно вызывать удивления, что я никогда не разделял подобных убеждений. Но, если бы и разделял, то они бы непременно развеялись при первом взгляде на лорда Арчела Шельвана. На знамени дома Шельван, висевшем позади его стула, был изображён кабан с невероятно длинными клыками. Но я понял, что не это стало причиной, по которой смотрителя герцогства Альтьенского называли Свином Севера. Лично я считаю, что это прозвище оскорбительно для свиней — животных, которые мне всегда нравились.

— Нет Совета? — спросил лорд Арчел, разбрызгивая вино и наполовину прожёванный пирог. На его мясистом лице образовалось выражение, которое я принял за прищур, хотя трудно было понять точно из-за жира и пота, покрывавших его трясущиеся щёки. — Парень, ты о чём? Как это может не быть Совета светящих?

— Он распущен, милорд. Так распорядилась Помазанная Леди Эвадина Курлайн, Воскресшая мученица и Первая среди верующих. — Я говорил ровным тоном, без тени сомнений, выставляя себя посланником, который принёс простые и неоспоримые факты. Хотя в мелких глазках лорда Арчела много ума я и не разглядел, зато отметил долю хитрости в том, как они блестели в свете множества свечей, украшавших его стол. Мне не предложили ни присесть, ни отведать ничего из обильных яств, расставленных перед ним.

Он принимал в том же зале, где раньше восседал его убитый кузен — это было просторное помещение, занимавшее большую часть нижнего этажа замка Пендроук. В отличие от других герцогских резиденций, эта крепость не располагалась в центре города, и к ней не примыкало никакое поселение. Мрачное укрепление с большими гранитными стенами и высокими смотровыми башнями соорудили три сотни лет назад посреди южных утёсов и скал Альтьенских гор. Дорога сюда представляла собой неприятное путешествие с переменчивой погодой и опасными тропами. По своим изысканиям я знал, что замок Пендроук никогда не брали штурмом и лишь изредка осаждали. И по одному взгляду на его расположение становилось ясно, почему. А ещё это заставило меня задаться вопросом, почему покойный герцог Галтон просто не укрепил свои позиции здесь, когда порвал с Алгатинетами. Я почти не сомневался, что если бы он это сделал, то именно его гораздо более проницательному уху я рассказывал бы сейчас свои новости.

— Распущен, вот как? — спросил лорд Арчел — у него явно имелась привычка повторять последние слова, чтобы поразмыслить. Он долго, громко рыгнул и потянулся за винным кубком. В зале мы были одни, не считая одного слуги и кучки стражников — ещё одно решение, заставившее меня признать этого человека не полным дураком. — Могу ли я предположить, — продолжал он после нескольких глотков, от которых по его щекам потекли алые ручейки, — что это было сделано с полного одобрения принцессы-регента?

— Вопросы Ковенанта находятся за пределами сферы деятельности Короны, милорд, — ответил я. — Как вам, не сомневаюсь, известно.

— Значит, нет. — Его кубок громко стукнул по столу и упал, пролив содержимое. Лорд Арчел едва обратил на это внимание, потянувшись за очередным куском пирога, пока его слуга быстро поднимал и наполнял упавший сосуд. «Этот пидор сам даже свою жопу ни разу не подтирал», решил я, глядя, как Арчел жуёт, сверкая мелкими глазками. Он ещё долго жевал, а потом спросил:

— Писарь, зачем проделывать такой долгий путь, чтобы рассказать мне это?

— Помазанная Леди желает выразить своё почтение, милорд. — Я изобразил слабую улыбку, игнорируя очевидную колкость в его нежелании обратиться ко мне по титулу. — И пригласить вас при первой же возможности присутствовать на прошении в Священном Городе, где для неё будет честью благословить ваше правление этим герцогством.

— Благословить, значит? — Он засмеялся, и его губы, словно маленькие блестящие розовые полоски на потном одеяле, приоткрылись, обнажив не проглоченную еду. — Скажи, пожалуйста, какая польза от благословения? Оно заплатит моим слугам или солдатам? А может, заставит всех грязекопов и торговцев, набивающих мошну, платить свою ёбаную десятину?

— Благословение Помазанной Леди очень поможет завоевать сердца верующих вашего герцогства, милорд. И по мере того, как будет разноситься молва о её возвышении, вес её слов будет расти. Разумеется, ей известны ваши трудности в этих землях. До неё дошли вести о тех, кто по-прежнему присягает на верность павшему герцогу-предателю и наводняет холмы, готовя восстание.

— Они не просто готовят, — фыркнул Арчел, отталкивая тарелку, и снова потянулся к кубку. — На прошлой неделе они убили моего племянника, да. Честно говоря, он был жутким транжирой, но его мать теперь неустанно меня пилит. Я уже за это преступление вздёрнул дюжину человек из кланов, но ей всё мало. Она хочет сжечь и оставить пустыней всю горную страну.

— Мои соболезнования. — Я изобразил на лице подобающее сочувствие и серьёзность. — Я уверен, что вы никогда не пойдёте на подобные крайности, как и Помазанная Леди, но она никогда не скупилась на то, чтобы направить свою силу против тех, кто участвует в несправедливом восстании. Не сомневаюсь, что так же она поступит и ради Альтьены, раз та находится под угрозой, тем более что вы, похоже, нуждаетесь в подкреплениях от Короны.

— От Короны? — Умение скрывать свои мысли не входило в число тех незначительных даров, которыми обладал этот человек, поскольку расчёты, крутившиеся в его голове, ясно отражались в прищуренном взгляде маленьких глазок, почти исчезавших среди складок щёк и бровей. — Принцесса Леанора обещала мне к лету гарнизон в пятьсот воинов для этой продуваемой ветрами кучи.

Правда это или нет, значения не имело. Тут мы подошли к сути той сделки, которую можно было заключить между этим хитрым обжорой и Ковенантом Возрождённым.

— До лета ещё много месяцев, — заметил я. — А мне надо лишь отправить гонца в Атильтор, и уже к зиме у вас здесь будет гарнизон из пяти сотен солдат Ковенанта.

Где-то под плотью лица Арчела зашевелился его язык, перемещая что-то во рту. Его челюсть щёлкнула, и между зубами появился кусок кости, с выступающего конца которого свисал кусочек хряща. А я-то думал, что самые отвратительные зрелища, которые только можно себе представить, я повидал в многочисленных битвах. Но это, пожалуй, переплюнуло их все.

— Солдаты будут исполнять мои приказы? — спросил он, и сморщил губы вокруг косточки.

— Разумеется. Пока такие приказы не будут противоречить учению Ковенанта.

Он фыркнул, и косточка исчезла в его пасти, а его ноздри раздулись от стона явного наслаждения.

— Передай своей Воскресшей мученице, что я с радостью получу её благословение, как только её солдаты помогут мне в защите этого герцогства. Разумеется… — он снова рыгнул, — …Мне придётся платить и своим рекрутам. Арендной платы за все земли Ковенанта, находящихся в границах Альтьены, должно хватить.

Я мог бы ещё поспорить, поторговаться, как с Лорайн, но слишком сильно мне хотелось убраться от него подальше. И к тому же, когда восходящая-королева взойдёт на трон, конкретно это соглашение можно будет пересмотреть, а если этому дураку не понравится, то я уже составил список других родственников Пендроуков, которые будут посговорчивее.

— Народу Альтьены повезло с правителем, милорд. — Эту ложь, едва ли не самую наглую из всех, когда-либо произнесённых мной, я дополнил подобострастным глубоким поклоном. В качестве ответа лорд Арчел Шельван умудрился рыгнуть и пёрнуть в унисон.

Когда меня привели к лорду Лоренту Ламбертайну, герцогу Кордвайна, я подумал, что его приём — это преднамеренная попытка создать полную противоположность с невоспитанным соседом. Его за́мок Норвинд представлял собой обширную крепость, занимавшую возвышенность над кордвайнским портовым городом Левинсал. Когда я появился у воро́т замка, капитан стражи поприветствовал меня кратко, но вежливо, и без тени удивления, отчего стало ясно, что мой визит ожидался. Впечатление подкрепляло то, что герцог принял меня не наедине (не считая слуг и солдат), а вместе со старшим сыном, лордом Гилфердом. Тот сидел справа от отца — молодой мужчина на несколько лет младше меня, лицо которого выглядело как юное отражение строгого, скуластого лица герцога.

— Приветствуем вас, лорд Писарь. — Герцог обратился ко мне хриплым голосом, который яснее внешности говорил о его возрасте. Из недавно прочитанного я знал, что этому человеку около семидесяти, а его наследник — плод третьего брака, тогда как в остальных рождались только дочери. Улыбка его выглядела натянутой и далеко не тёплой, а у лорда Гилферда улыбки для меня и вовсе не нашлось. За двумя лордами сидела группа из дюжины человек, которых я принял за главных вассалов герцога и его ключевых советников. Среди этой разношёрстной кучки поседевших рыцарей и учёных в шапочках никто, как и их сеньор, видимо, не обрадовался при моём появлении. Самым внушительным персонажем среди присутствующих оказалась высокая пепельноволосая женщина в серой рясе восходящей. И среди них всех только её поведение, предсказуемо, было открыто враждебным.

— Для меня большая честь смиренно стоять перед вами, милорд. — Чувствуя, что открытая лесть, которую я выказывал лорду Арчелу, здесь будет неуместна, я отвесил поклон строго соответствующей глубины. — И, позвольте сказать, как солдат, я вам признателен.

Герцог изогнул бровь.

— Отчего это, милорд?

— Оттого что в каждой битве, в которой я участвовал, мне посчастливилось иметь на своей стороне храбрых кордвайнцев.

— Для Ламбертайнов это дело чести — мы никогда не уклоняемся от своих обязательств. — Несмотря на эти слова, я не заметил никакой гордости в тоне лорда Лорента. — Король призывает солдат, и мы отвечаем. Так всегда с королями и герцогами.

— Любому монарху следует ценить вашу верность. — Я снова поклонился и заговорил сугубо официально: — Я пришёл с вестью от Воскресшей мученицы и Помазанной Леди…

— И еретички! — Перебила меня восходящая пронзительным восклицанием. Эта женщина вскочила на ноги, всё её лицо тряслось от неподдельного возмущения. — Поистине, она — самая отвратительная еретичка! Осквернительница Ковенанта. Умоляю, милорд… — она яростно глянула на лорда Лорента, — …вышвырните этого известного убийцу и лжеца из своей крепости…

— Восходящая Хейльма! — Оказалось, что громко рявкнуть герцог может совершенно без хрипотцы в голосе. Священница резко умолкла и вернулась на своё место в напряжённой позе и сжав зубы.

— Прошу прощения, лорд Писарь. — Лорент одарил меня ещё одной натянутой улыбкой, ещё слабее, чем в первый раз. — Я не приемлю никакой грубости по отношению к моим гостям. В Кордвайне издавна сложилась традиция, что тех, кто приходит с миром, принимают тем же.

— Я не обижен, милорд. — Наклонив голову, я многозначительно посмотрел на восходящую. — Перемены всегда болезненны для косных умов, особенно для тех, кто погряз в незаслуженных привилегиях.

Я отвернулся от краснеющей восходящей Хейльмы и следующие слова адресовал одному герцогу:

— Да будет известно, что Воскресшая мученица благословляет ваш дом и ваше герцогство. И для неё станет честью и радостью закрепить это благословение, если вы встретитесь с ней в Атильторе.

— И я благодарю её за это приглашение. — За этим ответом Лорента последовала намеренно затянутая пауза. Такую же хитрость я использовал при допросе пленников. Желание нуждающегося заполнить молчание часто провоцирует неправильно выбранные слова или даже раскрытие секретов. Я вынес паузу со спокойным терпением, лишь немного выжидательно приподняв брови, и увидел, как на лице герцога едва заметно промелькнуло веселье, после чего он снова заговорил:

— Как я понимаю, вы привезли артистов в мою крепость, — сказал он.

— Привёз, милорд. На самом деле даже трио. Жонглёра, менестреля и певицу, обладательницу самого чистого голоса и лучших стихов во всём Альбермайне.

— Впечатляющая похвальба.

— Милорд, я не склонен к хвастовству. Если захотите послушать её пение, то узнаете, что я не лжец. — Очередная колкость в сторону восходящей, вызвавшая язвительный смешок.

— Я её послушаю. — Герцог взялся за ручки кресла и поднялся на ноги. Придворные последовали его примеру, а я опустился на одно колено. — Сегодня, — добавил Лорент. — Каким бы хозяином я был, если бы не почтил пиром такого необычного гостя? Мы ещё поговорим, когда я послушаю вашу певчую птичку. Но предупреждаю, для получения вами столь желанной награды её песня должна быть поистине особенной.

Эйн не разочаровала, как и всегда, где дело доходило до музыки. Её представление началось после того, как Адлар захватил внимание публики ослепительным показом. После замечательного начала с обычными жезлами и шарами он устроил прощальный спектакль, попросив толпу бросать ему разные предметы для жонглирования. Один из рыцарей герцога кинул ему меч, вероятно ожидая, что Адлар, подбрасывавший в воздух штук восемь разнообразных предметов, наверняка его уронит. Не уронил. Меч он высоко метнул, быстро кружа набор горшков, бутылок и кубков. Когда меч опустился, он высоко подбросил предметы поменьше, поймал и снова метнул оружие, а потом поймал остальные предметы и продолжил процесс.

Квинтрелл отказался от сольного выступления и только аккомпанировал Эйн. По моей просьбе она начала, услаждая пирующих лордов, леди и прочих придворных, исполнением популярных песен. Мелодии поначалу были весёлыми, которые публика обычно подхватывает, но не сегодня. Все они с растущим восхищением смотрели на стройную девушку с таким лицом и голосом, что многие сочли бы её Серафилью во плоти. Как я и надеялся, восхищение сменилось восторгом с мокрыми глазами, когда она запела свои композиции. От «Кто споёт мне?» многие вытирали глаза, а потом разразились бурными аплодисментами, но венцом славы Эйн тем вечером стал «Плач Воина».

«Дни войны этой, они всё длиннее. Дела войны́ этой омрачают мою душу…»

Пока она пела, я осторожно наблюдал за реакцией лорда Лорента, увидев, что на его лице написана скорее безмятежная признательность, чем изумление, на которое я рассчитывал. Однако с его сыном всё обстояло совсем иначе. Лорд Гилферд, не мигая, смотрел на Эйн с нервным волнением молодого человека, потерявшегося в своей первой любовной одержимости. Мне это показалось в равной мере радостным и тревожным. Влюблённый наследник Кордвайнского герцогства может быть полезен, но намерение избалованного лорда преследовать солдата низкого происхождения в войске Ковенанта грозило потенциальным осложнением. Несомненно, он смотрел на Эйн и видел очаровательную девушку с голосом, способным пронзить сердце. А если он обнаружит, что она совсем другая, то это наверняка вызовет обидное разочарование.

Отец лорда Гилферда, видимо, обладал даром наблюдательности сродни моему.

— Парень, хватит ёрзать, — резко пробормотал он, заметив, что его сын всё больше теряет самообладание. Юноша, казалось, почти ничего не заметил, и его волнение только возрастало, когда Эйн приближалась к последнему куплету.

«Ибо встречу судьбу человеком великого горя, знаю, встречу судьбу по заслугам».

Когда последняя нота взлетела к потолку зала, наступил короткий миг молчания, а потом толпа разразилась аплодисментами, и все, кроме герцога, вскочили на ноги, хлопками и криками приветствуя певицу, а громче и энергичнее всех — лорд Гилферд.

Разумеется, Эйн и Квинтрелл были вынуждены несколько раз выйти на бис из-за того, что публика не хотела их отпускать. Эйн такое признание явно озадачило, но более опытный менестрель попросил их назвать свои любимые песни, которые будут спеты, только если его шляпу набьют монетами. Поэтому, когда Квинтрелл под звон монет бродил по комнате с протянутой шляпой, разные фракции громко спорили друг с другом за возможность услышать свои песни. В этом шуме я наклонился поближе к герцогу и пробормотал вопрос:

— Милорд, песня для вас достаточно особенная?

— Замечательный талант, несомненно, мастер Писарь. — Он наклонил голову. — Тем более для такой юной особы.

— Тогда приезжайте в Атильтор и послушайте её снова. — Я кивнул на его сына, который смотрел на Эйн, можно сказать, остолбенело. — Привозите и лорда Гилферда, если пожелаете.

Лицо герцога раздражённо дёрнулось, и он повернулся к своему наследнику.

— Сядь прямо, — бросил он. — Будущий герцог не должен сутулиться за столом. — Отец и сын обменялись негодующими взглядами, после чего юноша опустил взгляд и выпрямил спину в сравнительно более царственную позу.

— Интересно, — сказал Лорент, повернувшись ко мне, — а лорд Арчел согласился получить благословение Помазанной Леди во время вашего визита?

Для меня не стало сюрпризом, что он знал о моём визите к его восточному соседу. Этот человек излучал несомненную уверенность человека, который всю свою жизнь успешно ходил по зачастую смертельным течениям Альбермайнской политики. Такому человеку без разведки никак.

— Согласился, — сказал я. — Несмотря на многие трудности, осаждающие герцогство. Трудности, с решением которых Помазанная Леди с радостью поможет.

— Неужели? Деньгами или солдатами? — Он ворчливо усмехнулся и махнул рукой, избавляя меня от формулировки подходящего уклончивого ответа. — Вы думаете, мне нужна помощь Помазанной Леди? На моих землях нет бунтовщиков.

— И всё же Алгатинеты морят голодом ваше герцогство. С самого падения Фьордгельда портам Кордвайна запрещено торговать с аскарлийцами. А леди Эвадина считает, что время вражды с нашими северными соседями прошло, и, быть может, требуется новый, более прагматичный и выгодный курс.

Весёлость герцога померкла, он наклонился ко мне и тихо проговорил:

— Я вижу, милорд, вы умный человек, так позвольте говорить прямо. Моё согласие на благословение вашей леди будет сигналом всем, что я признаю её власть над Ковенантом. А ещё это ясно даст понять, что я одобряю роспуск Совета светящих. Если оставить в стороне мои собственные симпатии, то такой проницательный человек, как вы, также поймёт, что моё признание ничего не значит. Вам требуется признание Короны. Без него Воскресшая мученица — всего лишь еретичка в украденном соборе.

— Ваша откровенность освежает. — Я поклонился в знак признательности. — И, по правде говоря, я действительно претендую на некоторую проницательность. Она возникает из тщательного изучения истории, которая богата примерами тех, кого поначалу называли еретиками, а позже провозглашали мучениками или даже королями.

Лорент нахмурил лоб и внимательно на меня посмотрел. Некоторое время он ничего не говорил, а Эйн тем временем начала исполнять «Глупость хвастуна» — старую весёлую песенку о комично влюблённом рыцаре. На этот раз публика подхватила, аккомпанируя ритмичными хлопками и подпевая, к счастью, весьма громко.

— Когда вы впервые пришли ко мне, — сказал Лорен, и благодаря песне его голос не слышал никто, кроме меня, — я думал, вы окажетесь старше. А сейчас вижу, что на самом деле вы всего лишь вчерашний мальчишка. Конечно, закалённый тяготами и битвами, но всё равно мальчишка. И ваша Воскресшая мученица — просто заблудшая девушка, охваченная фантазиями, которые она принимает за видения. Вы — опасные дети, и играете с огнём, который не сможете контролировать.

Он пошевелился и кивнул в сторону восходящей Хейльмы, которая сидела в конце высокого стола. Она не подпевала вместе с остальными, сосредоточив всё внимание на неслышимом ей разговоре герцога со мной.

— Эта женщина больше двадцати лет совершает богослужения в моём доме, — сказал мне Лорент. — Она была здесь, когда кровавая лихорадка унесла мою первую жену, и когда вторая умерла от родов. Она — сама доброта, великодушие и мудрость. Она не желает войны, и на самом деле всегда от неё отговаривает. Когда она рассказывает о примере мучеников, я слышу правду в её словах. Когда вы говорите о своей Помазанной Леди, я слышу только слепую преданность, совершенно не обременённую какой-либо правдой. Лорд Писарь, я знаю, зачем вы пришли, и вы уйдёте с пустыми руками. Я не стану отметать целую жизнь в вере, чтобы выторговать крошки со стола сумасшедшей. А теперь… — Он снова натянуто улыбнулся мне, кивнув в сторону Квинтрелла и Эйн, — Благодарю вас за сегодняшнее развлечение. Наутро вы уедете из этой крепости, и чтобы даже тени вашей у моей двери никогда больше не было.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Бывший восходящий Гилберт во многом сильно изменился с нашей последней встречи. Платье восходящего сменилось на простую серую рясу просящего, как и полагалось священникам на службе Ковенанта Возрождённого. А ещё, хотя из Каллинтора я отбыл меньше двух лет назад, на его лице как будто прибавилось морщин вокруг глаз и на лбу. Однако в остальном этот человек оставался по большей части тем же самодовольным и чрезмерно амбициозным педантом, каким я его помнил.

— Камергеру Воскресшей мученицы здесь всегда рады, — сказал он, уже сгибая плечи в поклоне, но остановился, увидев, что я поднял руку.

— Мы теперь одного ранга, — сказал я, натянув на лицо пустую улыбку, как герцог Лорент, и добавил: — брат.

Он встретил меня в нефе святилища мученика Каллина, которое содержалось намного хуже, чем я помнил. По углам клубилась пыль, и я заметил несколько кучек крысиного помёта. Сам священный город тоже был нынче намного тише, на улицах почти не было видно искателей убежища, занятых своими делами. И точно так же, я насчитал лишь горстку хранителей, которые по большей части растворились в тенях, когда мы проехали в неохраняемые ворота. Я, и не спрашивая, знал, что здесь произошло, и это можно было выразить одним словом: раскол. Новости о падении Атильтора перед Помазанной Леди заставили людей выбирать сторону. Те, кто симпатизировал ортодоксам — большинство, судя по опустевшим улицам, — бросились наутёк, а преданные Воскресшей мученице остались. Удивительно, что Гилберт причислял себя к последним, хотя я питал серьёзные сомнения в том, что это вызвано какими-либо религиозными наклонностями.

Вопреки своему мстительному характеру я обнаружил, что мне вполне хватает того, как он корчится. Да, этот человек однажды пытался вышвырнуть меня из города в лапы жаждущего возмездия лорда Элдурма. Но вида Гильберта, изо всех сил пытающегося сдержать своё отвращение и презрение перед этой неизбежной встречей, оказалось достаточно, чтобы уравновесить чашу весов. Это был мелкий человек, поэтому мелкая месть ему меня вполне устраивала.

— Разумеется, — сказал он. Я увидел, как он тоже безуспешно пытается улыбнуться, что мне показалось забавным, но я не винил его за это — он просто не мог притворяться, будто уважает человека столь низкого происхождения, как я. — Я подготовил полный список тех, кто в настоящее время проживает в Каллинторе. Просящие, хранители и искатели убежища. Собирался взять его в Атильтор и лично передать Помазанной Леди…

— Не надо, — оборвал его я. — Я отвезу ей. А ещё мне нужен доступ к вашему личному архиву. Полагаю, он у вас имеется?

Желание солгать ясно отразилось на его лице, но, несмотря на всю свою надменность, глупцом он не был, и желание держалось недолго.

— Имеется. — От этого поражения его плечи чуть опустились. — Хотя в последнее время у меня было мало свободного времени для личных увлечений.

— Исидорский кодекс. Он ведь в числе ваших увлечений?

Покорность на его лице сменилась настороженностью, и он сложил руки вместе — как я предположил, чтобы скрыть нервное подёргивание.

— Да, я… уже некоторое время пытаюсь его перевести.

— Перевести? — нахмурился я. — Вы имели в виду расшифровать.

В изгибе его рта мелькнуло прежнее превосходство, но он достаточно мудро подавил это чувство.

— Да, оригинал был зашифрован. Но после расшифровки выяснилось, что написан он на урмейском — на языке первых мучеников. Это письмо общеизвестно трудно переводить на альбермайнский. Боюсь, я недалеко продвинулся…

— Покажите мне.

Я надеялся, что Гилберт соврал, но с одного взгляда на тексты, которые он положил передо мной в маленькой библиотеке святилища стало ясно, что это не так. Оригинальная книга из библиотеки Ковенанта — тоже копия более древнего тома — представляла собой грубый коричневый пергамент, густо исписанный каракулями. Расшифрованный текст Гилберта состоял из стопки отдельных страниц, исписанные его нетвёрдой рукой. Он был учёным, но не писарем.

— Это всё? — спросил я, перебирая несколько десятков листов, составлявших его перевод урмейского текста.

— Как я и говорил, время нынче летит быстро.

Краткое изучение переведённых страниц выявило в основном бессвязный и загадочный монолог, изобилующий намёками на незнакомые мне имена, и на верования до Ковенанта, мало что для меня значившие. Один отрывок привлёк моё внимание из-за многочисленных исправлений, которыми был замаран текст. Одно слово было подчёркнуто несколько раз, пергамент вокруг него заполняли другие слова, и все они были перечёркнуты.

— Видимо, это слово представляло собой особую трудность, — сказал я, указывая на мешанину каракулей.

— Да, — раздражённо поморщился Гилберт. — Метревеус. В урмейском у него несколько значений. Все отрицательные по смыслу, но точную параллель подобрать сложно.

— Что ближе всего?

Он в раздумье поджал губы, а потом ответил:

— «Тиран», наверное. Но ещё это можно перевести как «великий» и «гонитель».

— Гонитель кого?

— Позвольте? — Гилберт протянул руку, и я передал ему страницы. — Вот, — сказал он, указывая на другой отрывок через несколько страниц. — В оригинале это плотный стих, и потому перевод может быть неточным. Дословный перевод звучит как: «И Метревеус очистит земли за горами с такой яростью, что ни одна жизнь не уцелеет. Будет снова бичевать их. Знайте же, что только пепел и руины станут наследием Метревеуса».

«Земли за горами... снова бичевать». Это Арнабус хотел, чтобы я увидел? Он представлял, что Эвадина и есть этот Метревеус? Если да, то мне не нужны были новые подсказки, чтобы вычислить, что это за земли за горами.

— А она оказалась права во всём? — спросил я Гилберта. — Мученица Исидора. — Сбылось ли какое-нибудь из её пророчеств?

— Предположительно, она была самой точной пророчицей в известной истории. Однако события, которые она, как говорят, предвидела, происходили в античности, в тёмных веках между возвышением первых мучеников и расцветом Ковенанта. Современные отчёты тех дней скудны, но некоторые из них согласуются с её записанными заявлениями, особенно те, что касаются чумы или стихийных бедствий.

— Арнабус. — Я пристально посмотрел на лицо Гильберта. — Приходил ли Великий Еретик сюда посмотреть на этот труд?

Гилберт напрягся, его снова охватила настороженность. Я видел, как он хотел было солгать, но потом осмотрительно передумал.

— Да, — сказал он, стеснённо закашлявшись. — Приходил. Любопытно, что он читал расшифрованный текст, не прибегая к переводу, и не демонстрируя никаких трудностей в прочтении. В то время я подумал, что он притворяется. Даже тогда я мог отличить двуличную душу с первого взгляда.

Я снова сосредоточился на документах, размышляя, не забрать ли их с собой. Я предполагал, что старший библиотекарь Корлина возьмётся за выполнение перевода с искренним жаром, но сомневался, что в таком юном возрасте человек обладает необходимыми знаниями.

— Помазанная Леди желает, чтобы вы продолжали работу над этим документом, — сказал я, возвращая страницы Гилберту. — Теперь это будет ваша главная задача. По завершении поручите более аккуратному писцу его скопировать и отправьте мне в Атильтор. Кроме того… — Я многозначительно осмотрел помещение. Как и везде внутри здания, здесь было полно клубов пыли и стоял затхлый запах. — Это святилище стало позором. Пусть его подметут и вычистят как можно скорее.

— Все искатели, выполнявшие эти работы, ушли, — запротестовал Гилберт. — А те, что остались, нужны для работ на полях.

— Тогда займитесь этим сами. Метла — не сложное устройство, брат. А теперь, прежде чем я уеду, мне нужен от вас ещё один документ.

К моему большому облегчению мастера Арнильда не было среди тех, кто решил сбежать из священного города. Его, и ещё полудюжину его коллег я нашёл за работой в скриптории. Их согбенные спины и шишковатые пальцы привели меня к немилосердному, быть может, заключению, что их решение остаться связано, скорее, с немощью, чем с преданностью.

— Свиток мученика Айландера, — проговорил Арнильд, отступив назад, чтобы я посмотрел на его последнюю работу. Мускулистый Айландер, первый король-ковенантер Альбермайна, возвышался с топором в руках над потоком еретиков, а его корона сияла, как солнце, благодаря золоту, которое Арнильд на ней вытеснил.

— Как обычно, изысканная работа, мастер, — сказал я ему, с признательным поклоном. — Она настолько прекрасна, что я с большой грустью попрошу вас отложить её. — Я передал ему переплетённый пергамент, который получил от Гильберта.

— «Завещание восходящей Сильды Дойселль», — прочитал он, разворачивая свёрток.

— «Свиток мученицы Сильды», — мягко поправил я. — Текст неполный, но я внёс необходимые дополнения и поправки.

Арнильд изогнул морщинистую бровь, читая первые отрывки.

— Кое-что из этого знакомо по проповедям восходящего — то есть просящего Гилберта.

— Неудивительно. Мне нужны копии, мастер Арнильд. Одну со всеми вашими украшениями, а остальные должны быть изготовлены так быстро, как только смогут ваши коллеги-писари.

— Сколько?

— Сколько есть пергамента и чернил. И я оставлю денег, чтобы вы купили ещё. Как только копии будут сделаны, их нужно отправить в святилища вместе с письмом от Помазанной Леди. — Я передал ему другой документ, который написал тем утром и подписал именем Эвадины. Получателю предписывалось сделать свиток мученицы Сильды основным источником вдохновения для будущих проповедей до дальнейшего уведомления. Это было не первое послание, которое я сам подписал приличной копией подписи Эвадины, и она только порадовалась, поскольку находила утомительной работу с корреспонденцией.

— Продолжайте делать копии, пока каждое святилище в Альбермайне не получит «Свиток мученицы Сильды», — сказал я. — А ещё этот скрипторий теперь под вашим единоличным руководством. Просящий Гилберт будет занят другими вопросами.

— Красивая, да? — спросила Эйн, подняв брошь на свет полуденного солнца, высунувшегося из-за гряды зловещих туч. Мы ехали во главе группы по Королевскому тракту в Атильтор. Брошь представляла собой композицию из дубовых листьев, и, на мой разбойничий взгляд, была сделана из настоящего золота. Посреди листьев ярко сиял либо настоящий рубин, либо одна из лучших подделок, которые я когда-либо видел.

— Красивая, — согласился я. — Где ты её взяла?

В ответ на подозрительные нотки в моём голосе она надула губы.

— Да будет тебе известно, это подарок. Герцогскому сыну очень понравилось, как я пою. На самом деле он хотел, чтобы я осталась в качестве певицы крепости. А я-то и не знала, что такие бывают.

— Не бывают. — Я не стал рассказывать о своём убеждении, что юный лорд Гилферд имел в виду ещё и дополнительные обязанности для своей потенциальной певицы крепости. — Он, наверное, сильно расстроился, когда ты отказалась.

— Наверное. — Она наклонила голову, глядя, как свет играет на рубине. — Хотя он сказал, что я могу вернуться, и мне всегда будут рады. И дал мне вот это, в знак его добрых намерений, как он сказал. — Эйн улыбнулась и спрятала брошь в кошелёк на ремне. — Милый парень, как думаешь? Таких вокруг так мало.

— Милее, чем его отец. — Мне в голову пришла мысль, что, поскольку лорд Лорент так открыто выступил против дела Эвадины, Эйн и её благородный поклонник вскоре могут оказаться лицом к лицу на поле битвы. Это ещё больше укрепило мою решимость избавить её от грядущих бедствий, но следующие слова тут же оспорили это убеждение:

— Квинтрелл хочет, чтобы я уехала с ним. — Этими новостями Эйн, как обычно, поделилась весело и рассеянно. Как это часто бывало при верховой езде, лицо она поднимала к небу, чтобы лучше отслеживать порхающих между деревьями птиц.

— Вот как? — Я повернулся в седле, оглядываясь на Квинтрелла. Мой суровый взгляд его, по всей видимости, не потревожил, поскольку он наклонил голову и ухмыльнулся.

— Да, — сказала Эйн и, довольная собой, гордо вскинула голову. — Он считает, что в этой роте мой талант пропадает. Обещает огромные богатства, если я поеду с ним на гастроли по восточным землям.

Я сдержал желание снова взглянуть на Квинтрелла. Слова Эйн натолкнули меня на мрачное умозаключение. «То есть, он хочет забыть свои обязательства перед Лорайн и убраться из этих герцогств, пока ещё есть время». Желание менестреля-шпиона забрать с собой Эйн казалось удивительным, но, с другой стороны, её голос, несомненно, был ценным, и он не знал её настолько, чтобы понять опасность, которую она собой представляла.

— И что ты ему ответила? — спросил я.

— Что служу Помазанной Леди, конечно. — Она ухмыльнулась. — Но спасибо за такой взволнованный вид.

Теперь стало ясно, что идея держать её взаперти в Атильторе сопряжена с растущим списком трудностей. Ей так быстро становилось скучно. Это, в сочетании с негодованием по поводу того, что её не взяли с собой, могло пробудить дремлющие наклонности. Кроме того, пускай Квинтрелл и не демонстрировал верности госпоже, платившей ему деньги, но он и не был неправ.

— По крайней мере, тебе стоит это обдумать, — сказал я, стараясь не говорить с недовольством. Я попрощался с Торией по веским причинам. Быть может, теперь настало время попрощаться и с Эйн. — Разве тебе не хотелось бы разбогатеть?

Она удивлённо покосилась на меня.

— И ты бы меня отпустил?

— А как бы я тебя остановил?

Эйн поёрзала, и её пони замотала головой, чувствуя беспокойство наездницы.

— Я поклялась служить Леди, — сказала она с угрюмостью, какой я уже давно не видел.

— Тогда езжай, оставаясь у неё на службе. Люди на востоке до сих пор по большей части не знают историю Воскресшей мученицы. Ты могла бы распространять эту историю повсюду, и, если хочешь, в песнях.

Она покачала головой, маленькое лицо посуровело.

— Моё место здесь, с ней и с тобой. Нам ещё столько надо сделать. Я бы хотела всё это увидеть — и день, когда она станет королевой, и день, когда она выйдет за тебя. Ты тогда станешь королём?

Видимо, на моём лице так ярко отразилось потрясение, что она насмешливо расхохоталась.

— Думал, я не знаю? Что Эйн просто певчая пташка, которая ничего не видит. — Она высунула язык. — Так вот, я многое вижу, Элвин Писарь. И вы даже не очень-то скрывались, не так ли?

Я отвёл глаза и ничего не говорил, пока Черностоп брёл по замёрзшим колеям дороги. И снова я сдержал желание бросить встревоженный взгляд на Квинтрелла, хотя и был уверен, что мы далеко впереди колонны, и услышать он не может.

— Всё в порядке, — сказала Эйн весёлым по-прежнему голосом. — Любовь исходит от Серафилей, и потому немудрено, что Леди её тоже разделяет. На самом деле всё это довольно мило. Может, напишу об этом песню, «Леди и Разбойник».

Наконец, после долгих метаний в панических мыслях, мне удалось задать вопрос:

— Кто ещё знает?

— Уилхем, во всяком случае, я так думаю. Вдова тоже. Она, кстати, сильно ревнует.

— Это она тебе сказала?

— Нет. — Эйн раздражённо вздохнула. — Я же говорила, я вижу всякое. И именно потому, что я вижу людей, они думают, что я не вижу.

Черностоп в тишине брёл дальше, а в моей голове кружились несметные расчёты. «Что сказать ей? Что с ней делать? С чего Вдове ревновать?». Всё это прекратилось, когда Эйн продемонстрировала ещё более глубокую проницательность, сказав:

— Некоторые тайны не сохранить. Они просто слишком большие.

Я поник в седле, а буря в голове сменилась горькой усталостью.

— Я знаю, — пробормотал я. — И всё же прошу тебя сохранить эту. По крайней мере, пока.

— Хорошо. Но… — она погрозила мне пальцем, — больше никаких разговоров о том, чтобы отослать меня.

Я улыбнулся, зная, что должен чувствовать себя виноватым, но не чувствовал. Чтобы встретить то, что ждёт меня впереди, мне понадобятся все мои друзья. А вина пришла позже, и её тяжесть до сих пор и столько лет спустя повергает меня в уныние.

Уилхема и Верховую роту мы встретили в полудневном переходе от Атильтора. Он довольно радостно нас поприветствовал, но меня нервировал его настороженный взгляд. Среди даров Уилхема коварство никогда не числилось, и я никогда не испытывал ни малейших трудностей с распознаванием правды или лжи в его словах.

— Дозор, или что-то посерьёзнее? — спросил я, кивая на колонну препоясанных на войну всадников за его спиной.

— Похоже, твои старые товарищи настроены на возрождение. — Он заставил себя посмотреть мне в глаза — один из самых очевидных признаков лжеца. — Каждый день с самого твоего отъезда появлялись керлы с петициями. Некоторые шли от самого Шейвинского леса, чтобы принести вести о разбойниках. Было совершено немало грабежей, и убийств.

— Герцогиня Лорайн вполне способна с ними разобраться, — сказал я, пристально следя за его лицом.

Уилхем покачал головой.

— Наша Леди желает показать простолюдинам, что Ковенант — их защитник. Незаметно покатаемся там несколько дней, устроим засаду-другую.

Я не сомневался: в чём бы ни заключалась на самом деле его миссия, она не имела ничего общего с разбойниками. Они нынче оказались под крышей Шильвы Сакен, и Тайлер заверил меня, что когда дело дошло до зачистки леса от злодеев, они с Лорайн заключили взаимовыгодное соглашение. Куда бы там Уилхем ни направлялся, но только не в Шейвинский лес. А ещё я знал, что вся Верховая рота не выедет, кроме как по прямому приказу Эвадины. И если Уилхем не расскажет мне о своих намерениях, то расскажет она.

— Что ж, удачной охоты, — сказал я, дёрнув повод Черностопа. — Не забудь всех пленников передать герцогине. Она не обрадуется произвольным повешениям в своих владениях.

— К слову, Суэйн, наконец-то, объявился, — сказал Уилхем, когда я уже поехал. Оглянувшись, я увидел на его лице грозную гримасу. — К несчастью, у него были очень веские причины для опоздания.

Прибыв в Атильтор, я встретил Суэйна, который проводил сбор во́йска Ковенанта на широкой мощёной площади перед лестницей собора. Одного взгляда на шеренги хватило, чтобы всё понять: недавно зашитые порезы, помятые нагрудники, у нескольких повязки на глазах. У меня не было способностей Эйн к цифрам, но мой солдатский глаз оценивал численность войска примерно в три четверти от той, что была раньше.

— Как я понимаю, принцесса-регент не согласилась просто выпустить вас из Куравеля, — заметил я, слезая с Черностопа. Осмотрев ряды в поисках знакомых лиц, я облегчённо вздохнул, увидев, как Офила строго упрекает алебардщика за расстёгнутую пряжку ремня. Она выглядела здоровой, как и всегда, но на её подбородке виднелся исчезающий синяк, а на носу появился новый шрам.

— Ортодоксальные бунтовщики, — сказал Суэйн. — По крайней мере, так они утверждали. Когда прибыл рядовой Эймонд с приказом Леди, мы собрались в тот же день. Похоже, у принцессы были шпионы в нашем лагере, или где-то поблизости. К тому времени, как мы выдвинулись, все улицы, окружавшие бараки, уже перекрыли баррикадами. Нам ничего не оставалось, кроме как с боем пробиваться из города, с препонами на каждом шагу. Лучники на крышах, а из переулков выбегали ортодоксы и резали глотки. Должен сказать, для бунтовщиков они казались удивительно дисциплинированными.

— Пленные?

— Мы захватили нескольких, но они не заговорили. Поймали лучника, в котором я опознал человека короля, но он утверждал, что действовал лишь во имя Истинного Ковенанта. Я отрезал ему пальцы на правой руке и отпустил.

— Размякли, капитан?

Суэйн пожал плечами.

— Никогда не считал правильным казнить солдата только за то, что он выполнял приказ.

— Сколько времени пришлось пробиваться?

— В общей сложности два дня. И бой не закончился, когда мы вышли за стены города. Почти каждый день на дороге мы попадали в засаду и нам чинили препятствия. А ещё многие мосты между Куравелем и Атильтором вдруг подозрительно сгорели до основания. — Лицо Суэйна помрачнело, в глазах ясно читалось самобичевание. — И потому мы не успели вовремя на помощь Леди в её величайшем триумфе.

— Я уверен, будут и другие триумфы. — Я наклонил голову в сторону ровных шеренг солдат. — Для чего это?

— Леди собирается выступить с обращением. Что-то вроде эдикта, как она сказала. — Он искоса посмотрел на меня. — Она рассказала мне о вашей миссии на севере. Есть успехи?

— Лорда Шельвана можно купить. Герцога Лорента нельзя, и он нам не сочувствует. Хотя, думаю, его сын мог влюбиться в рядового Эйн. Хоть что-то.

— Значит, война на два фронта. — Суэйн скривился. — Не радостная перспектива, милорд.

— Да, милорд, не радостная.

Мы обменялись сдержанными ухмылками, поскольку очень уж абсурдно было обращаться друг к другу по титулам, дарованными династией, с которой мы теперь находились в состоянии необъявленной войны.

— Смирно! — знакомы крик Офилы эхом разнёсся над площадью. — Равнение на Помазанную Леди!

Эвадина появилась на вершине лестницы собора в доспехах, и чёрные эмалированные пластины по-прежнему умудрялись блестеть, несмотря на почти полностью затянутое небо. Когда она заговорила, начали падать капли дождя, став зловещим началом зари кровавого месива. Тогда, впрочем, я стоял и слушал, ожидая, что женщина, которую я люблю, собирается подстегнуть публику к ещё большим высотам обожания.

— Я вижу перед собой солдат Ковенанта Возрождённого, — заявила она резким от нескрываемого гнева голосом, который эхом разнёсся по войску Ковенанта, сгущавшейся толпе участников священного похода и горожан на окраинах площади. — И я вижу их раны. Вижу отсутствие тех, кого называла друзьями и товарищами, отважных душ, что сражались со мной от Поля Предателей до Долины. И где же они? Убиты, вот ответ моих капитанов. Убиты вероломным обманом и предательством. Пали не в честном и почётном бою, а от кинжалов и стрел псов, которым платит семья, видимо, прогнившая, как я боюсь теперь, безо всякой надежды на искупление.

Эвадина замолчала, опустив голову, и через неё прошла волна горя. «Сейчас?», думал я. «Настал тот миг, когда она провозгласит себя восходящей-королевой?». Если бы я стоял рядом с ней, то посоветовал бы этого не делать, даже сейчас. У нас по-прежнему недоставало сил для открытой войны. Однако оказалось, что в тот день Помазанная Леди собиралась провозгласить кое-что другое.

— И откуда же происходит вся гниль? — спросила она, вскинув бледное, но яростное лицо, и обвела публику требовательным взглядом. — Вот вопрос, который меня мучает. И признаюсь в неудаче, друзья мои. Я подчинюсь вашему суровому приговору, ибо в последние дни я была слаба. Позволяла себе погрязнуть в соблазне надежды. Надежды на то, что можно избежать предстоящей борьбы. Надежды на то, что можно спасти Алгатинетов и их продажных слуг, свернуть их с пути, на который их заманили. Теперь с этой слабостью покончено. Теперь я вижу источник их гнили. Вижу средоточие зла в этом королевстве, и не потерплю его больше. Малициты, друзья мои. Это они развратили Корону. Тихими обещаниями, тёмными извращениями они через раны раздора заражали тело этой земли, и теперь я знаю агентов их мерзости. Десятилетиями они беззаботно расхаживали среди нас, и мы их даже приветствовали. Мы их называем чародеями. Некоторые утверждают, что они прорицатели. Даже лекари. Говорю вам, они совсем не такие. Каэриты и их вредоносные ритуалы привели нас к этому перевалу. Пришло время нам положить этому конец.

По одобрительному рёву толпы стало ясно, что в очередной раз слова Помазанной Леди попали в цель. В последующие годы я узнал, что ненависть в людях возбудить намного легче, чем любовь — и, думаю, Эвадина этот урок выучила в гораздо более раннем возрасте.

— Отныне по закону Ковенанта все каэриты должны быть выдворены из королевства Альбермайн, — продолжала Эвадина, потрясая развёрнутым свитком, в котором, предположительно, был подробно расписан этот новый указ. — Всем просящим приказано советовать прихожанам избегать каэритов во всём. Никто из них не получит приюта от верующих. Никого верующие не накормят. Верующие не станут торговать или вступать в брак с каэритами ни в каком виде. Солдаты Ковенанта также предпримут необходимые шаги по розыску всех таких язычников в пределах наших границ и выдворят обратно в их владения, а если придётся, то и силой. Эта земля должна быть очищена, друзья мои. Очищена от колдовской мерзости, которая поставила её на колени. Но это лишь первая чистка. Чтобы по-настоящему излечиться от оскверняющей болезни, все — будь то простолюдины, Ковенант или дворяне — должны получить благословение от моей руки, ибо только в ней благодать Серафилей. Поэтому я призываю мальчика, которого называют король Артин Алгатинет, в Атильтор — получить моё благословение. Если же он откажется, то я отправлюсь в Куравель и буду настаивать на этом. Пойдёте ли вы тогда со мной?

Раздались, пожалуй, самые громкие крики из всех, что я когда-либо слышал, и они ясно дали понять, как сильно увеличилось в моё отсутствие число приверженцев в городе. Несмотря на это, криков я почти не слышал, глядя исключительно на Эвадину, которая по-прежнему размахивала своим указом, снова и снова выкрикивая своё требование. Толпа ревела с каждым разом всё громче.

— Вы пойдёте со мной? Вы пойдёте со мной?

Затем начался речитатив — нестройный хаос восхвалений сменился знакомым рефреном, который, как я надеялся, остался позади, когда Жертвенный Марш встретил свой кровавый конец в битве в Долине:

— Живём за Леди! Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Дверь в покои Эвадины была закрыта и охранялась двумя незнакомыми мне вооружёнными просящими, мужчиной и женщиной, с настолько похожими лицами и фигурами, что они, вероятно, были братом и сестрой, и, возможно, близнецами.

— Леди причащается, милорд… — начал просящий-мужчина. На его угловатом лице отразилось раздражённое потрясение от моего рычания в ответ, когда я оттолкнул его в сторону и постучал в дверь.

— С дороги, блядь! — Под моим кулаком петли задребезжали, и доски затряслись. — Эвадина!

— Леди, — сказал просящий, сжав мою руку, — причащается.

Я повернулся к нему, уставившись в суровое, непреклонное лицо. Я много раз видел такие лица — такого нелегко запугать, и он излучает неумолимое чувство долга. Кем бы ни были эти двое, Эвадина хорошо выбирала себе охранников.

— Отойдите, милорд, — приказал он мне. От его хватки на моей руке мне пришлось сделать шаг назад, но только для того, чтобы вытащить меч.

Наверняка в этом коридоре пролилась бы кровь, если бы Эвадина не решила открыть дверь. Я ожидал, что она будет вести себя вызывающе. Вместо этого лицо, появившееся в проёме, казалось сдержанным, даже испуганным. Оно задержалось всего на мгновение, прежде чем исчезнуть в мрачной нише покоев.

— Лорд Элвин может войти, — услышал я её тихий голос.

— Ещё раз прикоснёшься ко мне, — сказал я охраннику-мужчине, протискиваясь в комнату, — и узнаешь, каково жить без руки.

Захлопнув за собой дверь, я заставил себя сделать несколько успокаивающих вдохов и повернулся к Эвадине. Она уже сняла доспехи и стояла в шерстяной шали, закрывавшей простые хлопковые штаны и рубашку. В камине полыхал огонь, но я увидел, как она дрожит, отводя от меня взгляд.

— Указ о выдворении? — спросил я. Несмотря на все попытки сдержать гнев, мой голос всё равно дрожал. Благодаря урокам истории Сильды я знал, что подобные прецеденты уже случались. Король Матис III выпустил такой указ против одного особо надоедливого клана вергундийцев. Совет светящих около века назад пытался вести подобную тактику, когда возникла раздражающе популярная секта, угрожавшая расколом. Но против каэритов таких указов до сих пор не было.

— Мне пришлось, — дрожащим голосом едва слышно пробормотала Эвадина.

— Вот куда отправился Уилхем? — я пошёл к ней. — Он не разбойников по лесам разыскивает. Ты его отправила собрать всех каэритов, каких только найдёт, и оттащить к границам.

— Мне пришлось, — повторила она, отступая. Её длинные волосы сегодня лежали непривычно свободно, закрывая глаза, которые испуганно смотрели мне в лицо.

— Каэриты. — Дойдя до неё, я почувствовал желание схватить её за плечи и стрясти ответы с её губ. Вместо этого я заставил себя остановиться, сердито глядя на её удручённое лицо за вуалью тёмных локонов. — Люди, которые меня спасли, вылечили и отправили назад к тебе. Одна из них ездит и сражается подле меня, и ты собираешься её вышвырнуть?

— Она может остаться. — За вуалью я разглядел просительный блеск. — Исключение, дарованное за её верную службу. Это мой дар тебе…

— Нахуй мне твой дар!

И снова мне захотелось её схватить. От ярости и — как это ни абсурдно — от похоти мои руки затряслись. И, хотя гнев во мне кипел, разум вызвал образы нашей прошлой близости, провоцируя желание раздеть её догола и уложить. Она бы меня не остановила, говорил мне какой-то похотливый инстинкт. То, как блестели её глаза за покровом, как скользнули по бокам её руки, призывно открываясь. Видимо, вражда столь же легко разжигает страсть, как и привязанность.

Метревеус. Казалось, это слово прозвучало не в моей голове, а снаружи, и его произнёс не мой голос. Это был голос, который я помнил из всех уроков, полученных в темноте, голос, выделявшийся в истории моей жизни тем, что лишь он всегда говорил только правду. Метревеус, снова сказал голос, и я почувствовал, как желание меня покидает. Тиран. Гонитель. На самом деле этот урок Сильда мне никогда не преподавала, но, несомненно, преподала бы.

— Сколько битв это повлечёт? — спросил я, отворачиваясь от неё, и понял, что лучше смотреть на жаркий огонь. — Сколько жизней унесёт? И всё по твоему слову, Эвадина. Не за это я сражался.

— Ты же знаешь, я не властна над посылаемыми мне видениями, — сказала она, и теперь в её тоне появилась твёрдость. — Серафили даровали мне знания, и я должна действовать в соответствии с ними.

Впервые мне пришлось столкнуться с вопросом, которого я избегал с помощью софистики и отвлекая своё внимание: Что на самом деле представляют собой её видения? До сих пор я колебался между туманным убеждением, что она действительно получает послания из-за Божественных Порталов, и мыслью, что быть может она обладает формой магической силы, которую каэриты называют ваэрит. Её видения были слишком точны, чтобы от них отмахиваться. Слишком последовательны в части результатов, к которым они приводили, чтобы быть просто продуктом беспокойного ума. Разумеется, от подобных размышлений на ум вскоре пришли слова историка, хотя я с твёрдой решимостью оттолкнул их. Эвадина служит Малицитам.

«Она делала слишком много хорошего», убеждал я себя. «Мы вместе сделали слишком много хорошего, и всё это не может служить злу».

— Серафили приказали тебе разорять каэритов и охотиться на них? — спросил я её. Мой гнев немного поутих, но голос от него всё равно ещё дрожал. — Разве это похоже на поступок, рожденный вечной благодатью?

— Они мне показали, Элвин. — Она придвинулась, её руки сжали мою. — Они послали мне видение о судьбе мира, если мы этого не сделаем. Я знаю твою привязанность к этому народу, но даже ты видишь опасность, которую они собой представляют. Сила, которой они обладают, угрожает нам. Я знала это всю свою жизнь, с того дня, как отец поручил каэритскому чародею изгнать видения из моего разума. Тогда я сочла его скачущим мошенником, который только и может, что бормотать напевы и стучать амулетами. Но ещё я помню страх в глазах того человека. Долгие годы я думала, что это страх опытного лжеца, который столкнулся с неоспоримой истиной. Теперь же я вижу, что он боялся истины, которую я однажды открою: о тёмной миссии, которую он и ему подобные выполняют на наших землях. Именно поэтому он составил то мерзкое лекарство и дал мне выпить. Он сказал отцу, что оно очистит меня от того, что он назвал завихрением разума. Я не хотела пить, но отец настаивал, а я всегда была послушной дочерью. Последовали три дня страданий — страданий, которые, несомненно, должны были привести к моей смерти. Я извивалась в ужасных мучениях, и поддерживало меня только знание, что Серафили обязательно сохранят ту, кто избрана передать их послание. И они действительно сохранили. Когда я очнулась от пыток, чародей исчез, ушёл той же ночью, даже не дожидаясь оплаты.

Она крепче сжала мою руку.

— Элвин, мне больно от твоего гнева. И больно от того, что приходится скрывать наши отношения. Но боль нужно вынести, и мне и тебе. Наша миссия важнее, чем мы.

Я повернулся к ней, увидев, что её волосы разделились, она придвинулась, прижалась идеальной щекой к моему лицу, и гладкое тепло встретилось с огрубевшей, покрытой шрамами кожей. Острые ощущения от этого оставались такими же опьяняющими, как и всегда. Я вспомнил, что решил не целовать её, а потом прижал губы к её губам. Поцелуй вышел долгим, и меня передёрнуло от мучительного разочарования, когда она прервала его.

— Боль нужно вынести, — бездыханно прошептала она, бросив взгляд на дверь.

Я втянул воздух в лёгкие и отступил назад.

— Я не буду участвовать в чистках. Уже достаточно резни повидал на своём веку.

— И я не стану тебе приказывать. Уилхем исполнит этот указ, и ты сам знаешь его доброту. Ему приказано не проливать крови при исполнении этого задания. Каэриты будут изгнаны. Вот и всё.

Вот так и выбираются жизненные пути, когда мы оказываемся на распутье. Всякий раз мы идём по самому лёгкому пути, который обещает привычность, продолжение, любовь. Много раз я проклинал себя за то, что в тот момент не выбрал более суровый путь, ведь он наверняка был бы менее вероломным. Но даже сейчас я знаю, что выбор в той комнате был иллюзией. Она могла бы приказать мне пройти огнём и мечом по всему Альбермайну, и, несмотря на многочисленные протесты, я всё равно выбрал бы этот путь как лёгкий, потому что это её путь.

Я дёрнул головой в сторону двери.

— Твои новые охранники мне не нравятся.

На её губах появилась улыбка облегчения, она плотнее укуталась в шаль, выпрямила спину и снова стала Помазанной Леди.

— Просящие Харлдин и Ильдетта приехали из герцогства Рианвель, чтобы присягнуть на верность нашему делу. Между Советом светящих и Ковенантом Рианвеля сильная неприязнь появилась задолго до того, как Арнабус захватил Атильтор. Харлдин и Ильдетта прибыли во главе пятидесяти вооружённых просящих. Они называют себя Щитом Леди, и я собираюсь потворствовать этому, раз уж им, видимо, так хочется. А ещё они доставили письмо, подписанное старшими священниками герцогства, в котором они признают мою власть и просят моего благословения. Разве это не мило?

— Безусловно, это будет полезно. Но священники — это не герцог. Вряд ли они принесли письмо от него?

— Нет, но они передали от него весточку. Герцог Вирулис пылок в своей вере и полностью поддерживает мои действия. Рианвель никогда не доставлял Алгатинетам столько хлопот, как Алундия, но их правление уже давно стало источником недовольства среди многих представителей знати, и не в последнюю очередь герцогской семьи.

— Я бы чувствовал себя спокойнее, если бы он отправил тысячу воинов под своим знаменем, чем горстку просящих с письмом, которого он не подписывал.

— Судя по всему, герцог стремится вступить в переговоры, прежде чем открыто заявить о своей поддержке. Соответственно, его посол при дворе короля Артина ждет тебя в Куравеле. Надеюсь, ты устроишь подобающе сдержанную встречу.

— Куравель? Ты хочешь, чтобы я отправился в столицу? Сейчас?

— Разумеется. Кому ещё я могла бы доверить доставку моего вызова королю?

— В ответ на который, подозреваю, Леанора отправит тебе мою голову в мешке.

— Не отправит. — Эвадина улыбнулась, покачав головой. — Элвин, ты до сих пор в полной мере не понимаешь знать. Она примет тебя, выслушает твоё послание, отклонит его и отправит тебя восвояси. Что угодно, иное было бы неприлично.

— Что-то она не заботилась о приличиях, когда вонзила кинжал в шею герцога Галтона, причём, во время мирных переговоров.

— Совершённое на поле боя — это другое дело, даже во время переговоров. Придворные дела требуют соблюдения строгих правил, если Леанора по-прежнему желает удерживать видимость легитимности правления своего сына. И к тому же, в столице для тебя найдётся и другая работа, в которой не придётся терпеть компанию Леаноры. Ещё ты нанесёшь визит Дульсианскому посланнику. Подозреваю, его герцога можно убедить в важности нашего дела, если посулить должную компенсацию.

А ещё я хочу воспользоваться твоим пониманием простолюдинов. Ходят слухи о том, насколько тяжела нынче стала жизнь в городах, учитывая, что принцесса-регент вводит всё больше акцизов на алкоголь и другие блага. По крайней мере, я слышала, что она собирается это сделать, и будет пороть всех, кто осмелится что-либо возразить. Мне рассказали, что её шпионы составляют списки имён тех, кого считают проблемными или нелояльными. Судьба её брата, кажется, породила в ней великую и ужасную подозрительность, которая, возможно, даже вывела из равновесия и без того расстроенный разум. Такое изменённое мышление у человека, обладающего огромной властью, порождает страх — страх, который можно разжечь до полезных высот.

Я насмешливо изогнул бровь.

— И без того расстроенный?

— Раз уж мы об этом заговорили, я припоминаю слухи, ходившие в дни после смерти мужа Леаноры. Разумеется, лорд Кевилль был стар, но не сказать, что совсем уж слаб, несмотря на все его годы. Такой человек не сдастся просто так перед болезнью.

— Леанора безумна, и когда-то убила своего мужа. Такую байку ты собираешься рассказывать?

Улыбка на губах Эвадины казалась извиняющейся, но её следующие слова окрасил властный тон:

— Не я здесь сказочник, Элвин. Это я оставлю тебе. И не сомневаюсь, что в Куравеле ты найдёшь весь необходимый материал.

«Раньше она никогда не просила меня лгать». Эта мысль мучила меня большую часть следующего дня, и продолжала мучить на пути в Куравель. Разумеется, я много раз лгал от лица Эвадины, но она об этом часто даже не знала, и никогда явно не одобряла. Однако к приготовлениям я приступил со всем своим обычным усердием.

— И поспеши, — сказал я Тайлеру, передавая ему шкатулку размером с кирпич. Это было прочное устройство, обитое железом и с крепким замком, как и полагается для её содержимого: все золотые соверены, какие только удалось добыть в тех уголках собора, которые вергундийцы не успели обшарить. Общая стоимость содержимого шкатулки была впечатляющей, хотя и не огромной, но трудно превзойти золото во всём его незапятнанном блеске, в качестве знака добрых намерений. То, что я спокойно отдал это сокровище в руки Тайлера, было той мерой доверия, которую он от меня заслужил, пускай никакая привязанность её и не омрачала. Впрочем, я счёл обязательным послать с ним в качестве сопровождения двух своих самых надёжных разведчиков.

— Непременно, милорд. — Тайлер отбил костяшками в лоб и закрепил шкатулку среди седельных сумок на своём скакуне.

— Она спросит о причине твоей просьбы, — советовал я, пока он поднимался в седло. — Скажи, что нам нужны сведения о настроениях простолюдинов в столице.

Он уселся на спине своей лошади, осторожно нахмурив узкое лицо.

— А настоящая причина?

— Если ты её не знаешь, то она не сможет из тебя её выжать.

— Шильва Сакен больше любит резать, чем выжимать. — Тайлер поморщился. — Но хорошая шкатулка с монетами должна охладить её пыл.

— Когда получишь от неё то, что нужно, отправляйся в Куравель, как можно быстрее. Держись в тени и найди меня, когда представишься, кому надо.

Тайлер снова отбил по лбу, щёлкнул пятками, и вместе с парой сопровождающих умчался по западной дороге.

Весь вечер я провёл, изучая историю семьи Кевиллей, предоставленную старшим библиотекарем Корлиной. К моему раздражению, не нашлось ничего особенно интересного, единственной заметной аномалией была безвременная смерть лорда Альферда Кевилля, отца нашего нынешнего мальчика-короля.

«Сильда говорила, что вы, милорд, заслуживали невесту получше», подумал я, постукивая пальцем по имени лорда Альферда. То немногое, что я узнал о помолвке Леаноры и последующем браке с мужчиной старше неё на двадцать лет, ясно давало понять, что это не был брак по любви. «Дворяне», однажды сказала мне Сильда, «женятся почти исключительно по расчёту. Любовь для них всегда мелкая забота».

Из записей о Леаноре я понял, что ей было всего пятнадцать, когда она вышла замуж за лорда Альферда. «Всего лишь дитя, которую силой заставили лечь в постель к мужику, и тот наверняка виделся ей древним». Леанора никогда не казалась мне лишённой своенравия или злобы, и этот конкретный союз выглядел благодатной почвой для обоих. Мой взгляд снова упал на имя лорда Альферда и на дату его смерти. «Старый, но по-прежнему здоровый, как говорили. Безвременная кончина, если только ему кто-то не помог».

Я рискнул взять с собой всю Разведроту, по крайней мере, на часть пути, полагая, что они пригодятся, если потребуется поспешное отступление из Куравеля. Эймонд, недавно вернувшийся с задания вызвать войско Ковенанта, снова был с нами. Когда-то послушник, а теперь формально назначенный Эвадиной просящий, получил несколько ссадин во время приключений в Куравеле и последующего путешествия на север. Более того, я уже почти не видел в этом закалённом в боях солдате того энергичного, идеалистичного юношу, которого тренировал прошлой весной. Его приверженность делу Эвадины осталась, но во взгляде появилась новая осторожность, и она говорила о душе, неоднократно подвергавшейся насилию. После некоторых постыдных пререканий со своей совестью я предложил ему и Эйн присоединиться к нам. Атильтор больше не казался мне безопасным убежищем для неё, каким я его себе представлял. Лилат снова следовала за мной, несмотря на все мои уговоры отправиться домой.

— Эйтлишь дал мне задание, — сказала она, пожав плечами. — Оно ещё не выполнено.

— Твоим заданием было найти Доэнлишь, — напомнил я ей. — А ты только и делаешь, что ошиваешься возле меня. — В моём тоне прозвучала вынужденная резкость, призванная вызвать у неё достаточно раздражения, чтобы она могла отказаться от любого союза, который, по её мнению, существовал между нами. Но это её только повеселило.

— Твоя женщина говорила о моём народе очень плохие вещи, — сказала она, скривив губы в сдержанной улыбке. — Наверняка это тебя рассердило.

Лилат обычно называла Эвадину «твоя женщина», или иногда «женщина, которая много болтает». Чаще всего она смотрела на Помазанную Леди со смутным недоумением, и это выражение усугублялось, когда она разглядывала толпы людей, приходивших слушать проповеди Воскресшей мученицы.

— Она ничего не делает, — объяснила Лилат, когда я спросил её по поводу явной озадаченности. — Только говорит. Слова — это просто воздух. — Последнее она сказала на каэритском, и по формулировке я пришёл к выводу, что у её народа это, наверное, популярная поговорка.

— Каэриты во многом мудры, — сказал я. — Но тут они совершенно заблуждаются.

Я размышлял о том, разумно ли оставить Квинтрелла и Адлара. Менестрель с его своенравной преданностью представлял собой сложность, без которой я легко мог обойтись. А ещё, несмотря на все его возражения, я до сих пор не доверял в полной мере его жонглирующему компаньону, хоть тот и принёс присягу солдата войска Ковенанта. На этот раз они приняли решение за меня, просто оседлав лошадей и поехав вместе со всеми остальными на утро нашей отправки. Квинтрелл встретил мой вопросительный взгляд привычной ухмылкой, а Адлар обменялся шуткой с Эйн.

— Мастер Квинтрелл, вы хорошо знаете Куравель? — спросил я, взбираясь на спину Черностопу.

— Лучше, чем хотелось бы, милорд. Это худший и дерьмовейший лабиринт для крысиных бегов, который я когда-либо встречал — а я, как вы знаете, путешествовал далеко.

— Выступали при королевском дворе?

— Не могу сказать, что мне выпадала такая честь.

— Тогда посмотрим, сможем ли мы это исправить. — Я тронул пятками бока Черностопа, пуская коня шагом и направляя его по дороге на юг. — Но предупреждаю вас, принцесса-регент, скорее всего, поскупится на аплодисменты.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Эйн и Эймонд оказались на удивление убедительной парой. Квинтрелл взял на себя задачу по их маскировке и ловко сменил им одежду и внешний вид, создав образ обездоленных молодожёнов, изгнанных из своих домов бурями войны. У них забрали всё снаряжение, которое могло бы указывать на принадлежность к войску Ковенанта или на симпатию к Помазанной Леди, а их оружие ограничивалось хорошо спрятанными кинжалами.

— Вы поняли свою задачу? — спросил я, осмотрев, к своему удовлетворению, их внешний вид.

— Разузнать о настроениях простолюдинов Куравеля, — быстро ответил Эймонд. — Отыскать очаги недовольства и выявить лидеров.

— Я составлю список, хорошо? — с полезной серьёзностью предложила Эйн.

— Никаких списков, — сказал я ей. — Пускай все считают, что ты не умеешь ни читать, ни считать. Держи все имена в голове.

— Куравель — это город, охваченный ужасающей нищетой, милорд, — сказал Эймонд. — Масса людей созрела для послания Леди…

— И никаких проповедей. — Я сдержал раздражённый вздох. Эти двое не лучше всех подходили для такого задания, но мой самый опытный шпион выполнял миссию в Шейвинской Марке. Я не сомневался, что Квинтрелл безо всяких сложностей войдёт в нужную роль, но воздержался от такой просьбы. Разбойничий инстинкт говорил мне, что этого человека лучше держать у себя на виду.

— Можете выглядеть насколько угодно набожными, — сказал я Эймонду. — Но не упоминайте Леди. Если этот вопрос всплывёт, то смущайтесь, задавайте встречные вопросы. Важно, чтобы мы узнали, что они сами думают в Воскресшей мученице. Но… — я убедительно поднял палец, — … никаких проповедей. Понятно?

Эймонд твёрдо кивнул, Эйн пожала плечами. Я осмотрел перекрёсток, у которого мы разбили лагерь прошлой ночью, и обнаружил, что он, к счастью, пуст. Час стоял ранний, тонкий туман покрывал землю, а из-за холодного воздуха поздней осени от дыхания шёл пар. Разведрота укрылась в лесу, достаточно далеко от дороги, чтобы их костры никто не замечал. Перекрёсток находился в десяти милях к западу от Куравеля — это было скорее пересечение второстепенных просёлочных дорог, чем оживлённых развязок Королевского тракта.

— Вы пойдёте вперёд, — сказал я им. — Встретимся здесь через семь дней. Если кто-то из нас не вернётся на одиннадцатый день, то езжайте как можно быстрее в Атильтор и передайте новости леди Эвадине.

— А почему это тебя здесь может не быть? — спросила Эйн, обеспокоенно нахмурившись. — Ты же собирался просто поговорить с принцессой?

«После чего она вполне может решить меня повесить», не сказал я, раздосадованный видениями о кончине Магниса Локлайна. «Если не хуже».

— Есть и другие дела, которые могут меня задержать, — сказал я. Пристально посмотрев на каждого из них, я продолжил: — Помните, больше слушайте, чем говорите. Смотрите, но не действуйте. Если вам угрожают, то притворитесь трусами и убегайте. Убивайте, только если ваша миссия раскрыта. И… — я сосредоточился на Эйн, — … плохих следует избегать во всех отношениях. И мне плевать, насколько они плохие.

Она в ответ только устало закатила глаза.

— Я этого больше не делаю.

— Хорошо. Вот и не делай. — Я кивнул в сторону западной дороги. — Пора.

Лилат для её миссии маскировка не требовалась, поскольку в город она заходить не планировала. Я чувствовал натянутость в её протестах, поскольку необходимость оставаться рядом со мной боролась в ней с отвращением к городам и поселкам. Даже с такого расстояния она жаловалась на неприятный запах, и её настроение ухудшалось с каждой милей, что мы приближались к Куравелю.

— Когда будем уезжать, — сказал я ей, — я постараюсь выехать через северные ворота, но это может оказаться невозможным. В таком случае тебе придётся нас отыскать.

В ответ она озадаченно посмотрела и пожала плечами.

— Значит, отыщу.

— Не высовывайся. Добычи бери не больше, чем нужно, и внимательно следи за дорогами. Если с любой стороны появится большое войско, то я должен об этом знать. То есть, тебе придётся найти нас в городе. Сможешь?

На этот раз она не стала пожимать плечами. Вместо этого она скривила лицо от отвращения и покорно кивнула.

— А почему бы и нет? Я уже ползала через вонь и дерьмо, чтобы спасти тебя.

Над величественным зданием собора Куравеля мерцающим пламенем белого и чёрного развевалось знамя. Внушительное и, несомненно, дорогое собрание панно, объединённых в прямоугольник длиной, по меньшей мере, в пятьдесят футов. Символика представляла собой изменённую версию, изображённой на знамени, которое Даник Тессил держал во время своего последнего боя в Атильторе: чаша, окружённая кругом огня. Мотив был архаичным по происхождению, но всё же знакомый любому, не совсем уж поверхностно знакомому с учением Ковенанта. Чаша символизировала мученика Стеваноса, первого мученика, скромного гончара по профессии. Пламя представляло собой форму его мученичества — его сожгли заживо за преступление проповеди любви во времена ненависти. Моя память учёного подсказывала мне, что такой рисунок был популярен во времена основания Ковенанта, но в наши дни подобные вещи считались мишурой. Судя по всему, это был один из основных догматов секты паломников Возлюбленнейшего, следуя за которым Вдова провела большую часть своей прежней жизни.

Относительно шёлкового собрания Джалайна скорее с приглушенным любопытством, чем с возмущением предложила подходящую цитату: «Верным в своей Преданности не нужны никакие атрибуты, ни безделушки, ни что-либо ещё, кроме души, открытой для примера мучеников».

— Мученица Алианна? — спросил я, поняв, что отрывок мне не знаком.

— Меллайя, — сказала она, изогнув бровь. — Милорду не хватает знаний священных текстов.

— Свитков в мире много.

Мы рассматривали собор со стороны центральной площади, которая доминировала в этом самом популярном квартале города. Высоченное, сильно укреплённое сооружение располагалось прямо напротив королевского дворца. Шпиль собора высоко возвышался над любой частью владений монархов. Дополнительный контраст заключался в том, что дворец окружали высокие и прочные стены, а собор всегда был открыт для приёма верующих. Я и прежде задумывался, не было ли это место построено для того, чтобы подчеркнуть вечный парадокс антипатии и союза, который характеризовал отношения между Короной и Ковенантом. Если и так, то уже факт того, что знамя над собором до сих пор терпели, говорил мне о том, что отношение обитателей дворца теперь больше склонялось к согласию, чем к конфликту. Общий враг часто укрепляет связи.

— Могу ли я предположить, — рискнул Квинтрелл, — что сегодня мы не найдём места для отдыха на территории собора?

— Если только тебе не хочется проснуться с перерезанным горлом. — Я потянул поводья Черностопа, направив его голову в сторону дворца.

Получение доступа к королевским особам — всегда долгое и утомительное дело, тем более, если кто-то представляется послом женщины, которая на каждом шагу явно намеревается бросить вызов или узурпировать власть Короны. Все чиновники, приветствовавшие нас, от охранников на дворцовых воротах до различных придворных, встреченных во время последующего длительного путешествия, демонстрировали выражения лиц от открытого презрения до ярой подозрительности. К этому добавились и священнослужители, которых во дворце было гораздо больше, чем во время моих нечастых предыдущих визитов. Просящие, стремящиеся и несколько восходящих с неприкрытой враждебностью следили за нашим проходом по многочисленным коридорам и залам. Я быстро отметил, что все носили рясы с символом чаши и пламени на груди.

В конечном счёте нас провели в высокую узкую комнату с мраморным полом в виде шахматной доски, без каких-либо сидений, а окна в ней располагались слишком высоко, чтобы нельзя было легко выбраться.

— Ждите здесь, милорд, — с едва заметным поклоном сказал суровый придворный, сопровождавший нас, после чего вышел из комнаты. Наш эскорт из дюжины королевских солдат расположился в каждом конце зала у дверей, которые закрылись с громким, гулким эхом, а за ним последовал звук поворачивавшихся в замках ключей.

— Могли бы, по крайней мере, оставить нас в помещении с камином, — проворчал Квинтрелл, натягивая плащ на плечи. Он не выказывал никакого трепета перед окружающей обстановкой, и это заставило меня усомниться в его предыдущем заявлении, будто раньше он никогда здесь не бывал. Адлар же, напротив, с горящими глазами удивлялся всему. Во время путешествия по дворцу он с беззастенчивым восхищением смотрел на убранство и роскошь, мимо которых мы проходили, а теперь сосредоточил своё внимание на деревянной рельефной резьбе, украшавшей обшитые панелями стены этой комнаты.

— Вот это мастерство, — прошептал он, указывая на одну сцену. Она изображала охотничий отряд, король верхом на коне, предположительно один из первых Матисов или Артинов, с поднятым вверх длинным копьём, преследующий кабана по лесу. — Вы видели когда-нибудь такое, мастер Квин? Детализация необыкновенная.

Квинтрелл фыркнул.

— В восточных Свободных Портах есть мраморные рельефы, рядом с которыми всё это выглядит как поделки слепого тупицы. — Я увидел нежданную нервозность в том, как его рука провела по мандолине, что он попытался скрыть, сыграв несколько нот. — Судя по тому, как нас приняли, — продолжил он, — вряд ли мне всё-таки доведётся сыграть при дворе, а, милорд?

— Я бы не спешил с такими выводами, — сказал я. — Наверняка вы знаете несколько погребальных песен.

— Они не забрали наше оружие, — отметила Вдова, поднимая боевой молот. — Это обнадёживает. — Редкая ухмылка на её губах померкла под моим невыразительным взглядом. — Что делать, если они заберут вас? — спросила она.

— Пусть забирают.

Я увидел, как её руки сжались на рукояти молота.

— Я не стану снова пленницей.

— Станешь, потому что я тебе приказываю.

Она обиженно и непослушно зыркнула на меня, отчего голоса́ вполне могли бы начать повышаться, если бы в дальних дверях снова не задребезжал замо́к. Они распахнулись, и мы увидели крупного бородатого мужчину в камзоле с гербом Алгатинетов и с длинным мечом на поясе. Он постоял, мрачно и молча глядя на меня, не обращая внимания на моих спутников.

— Писарь, — грубым голосом пробормотал он.

— Лорд Элберт, — ответил я, отвесив поклон подобающей глубины. Квинтрелл и Адлар немедленно опустились на одно колено, а Вдова приняла боевую стойку, подняв оружие и расставив ноги. Это возмутительное нарушение этикета и наглый вызов сэр Элберт, казалось, даже не заметил.

Его взгляд на миг скользнул по Вдове, а затем снова остановился на мне.

— Пойдёмте со мной, — сказал он. — Остальным ждать здесь.

— Надеюсь, с комфортом и напитками, — сказал я, когда он отвернулся. — Или в этом дворце уже исчезла вся вежливость?

— Вежливость? — Борода Элберта — более густая и менее ухоженная, чем я помнил — вздёрнулась от удивления. — Принесите стулья, — сказал он охранникам у двери. — И вина нашим почётным гостям.

Отойдя в сторону, он указал на длинный коридор за дверью.

— Вам предоставлена аудиенция, лорд Писарь. Советую не тратить больше времени.

Перед приходом сюда я думал, что Леанора примет посланника Помазанной Леди на виду у всего двора, с тем, чтобы принизить и отклонить послание. Поэтому меня утешило то, что она решила встретиться со мной наедине, если не считать сэра Элберта. Он провёл меня через очередные двери по лестнице вверх, предположительно расположенной в одной из множества башен замка. Леанора ожидала в маленькой тенистой комнате на самом верху.

Ставни закрывали узкие окна, а свет по большей части шёл от камина и нескольких масляных ламп. Она сидела в кресле с высокой спинкой и держала на коленях котёнка. Рядом с ней стоял стол, на котором лежала куча бумаг. Я отметил, как аккуратно расставлены свитки и стопки документов на дальнем конце стола, но, по мере приближения бумаг к Леаноре, эта упорядоченность ослабевала. Прекрасный ковёр под её креслом усеивали обрывки бумаги, которыми там играли ещё два котёнка. А ещё я увидел, что камни вокруг очага потемнели от пепла сожжённого пергамента.

— Ваше величество, — сказал я, преклоняя перед ней колени и опустив голову в традиционной позе рыцаря, приветствующего представителя высочайшего статуса. — Я принёс вести от Помазанной Леди и Воскресшей мученицы…

— Я знаю, зачем вы здесь, Писарь. — Леанора говорила лишь немногим громче, чем раньше бормотал лорд Элберт. — Встаньте.

Поднимаясь, я бросил взгляд на Элберта, который встал спиной к окну. Из-за теней невозможно было прочитать его лицо. А ещё они давали преимущество, если бы он решил выхватить меч. Тот факт, что мне разрешили оставить свой, не приносил никакого утешения.

— Мне нравятся кошки, — сказала Леанора, снова захватив моё внимание. Она подняла котёнка с колен, поднесла к лицу и улыбалась, от того, как маленькие лапки шлёпали её по подбородку. — Видите, они прямолинейные существа. Несмотря на репутацию хитрецов, они, на самом деле, полностью доверчивы и ласковы. Их нужно только кормить, играть с ними и чесать в нужных местах… — она пощекотала котёнку пузико, отчего тот благодарно заурчал, — и вот они уже вас любят. Пока не умрёте, да. Тогда они скорее всего съедят ваш труп и отправятся на поиски кого-то ещё, кто будет кормить их и чесать. Я считаю, что кошки одновременно преданные и незамысловатые.

Она наклонилась поставить котёнка на пол и улыбнулась, поскольку троица тут же устроила весёлую потасовку.

— Три кошки на войне, — сказала она, посмотрев на меня. — Подходящая метафора для нашего королевства, а, Писарь?

— Ваше величество, я понял, что война никогда не является неизбежностью. В конечном счёте это выбор.

— От которого вы с вашей Помазанной Леди явно в восторге. Если только я правильно поняла ваши недавние действия.

— Ковенант Мучеников был захвачен деспотичным еретиком Арнабусом — человеком, с которым мы оба имели знакомство. Мне трудно поверить, что Ваше Величество сожалеет о его кончине.

— Не сожалею. На самом деле я бы с радостью на неё посмотрела. Вы же сами его убили?

Лязг меча по мраморным плитам. Тёмный поток, окрасивший алтарь. Вдова спрашивает: «Что он имел в виду?..».

— Правосудие свершилось моей рукой, — ответил я, не в силах скрыть защитную жёсткость в голосе. Леанора, разумеется, этого не пропустила.

— И как быстро. — Она подняла брови в притворном испуге. — Так быстро, что для истории были утеряны все мотивы Великого Еретика. Наверняка он мог многое нам рассказать.

— Прискорбная потеря для науки, но столь испорченную душу может ожидать лишь единственный конец.

Мы погрузились в молчание, нарушаемое только мяуканьем котят, пока я не попробовал сменить тактику.

— Я хотел бы узнать о самочувствии леди Дюсинды.

— Она счастлива и здорова, как и полагается девочке её возраста, — сказала Леанора. — И огромное утешение для моего сердца в эти трудные дни. Я всегда хотела дочку. Они с Артином много играют вместе, как им и полагается. Связь, заложенная в детстве, сослужит им добрую службу, когда правление всем Альбермайном ляжет на их плечи.

— Ваше величество, мне очень хотелось бы повидаться с леди Дюсиндой. Если вы соизволите разрешить мне.

— Зачем? Думаете, я лгу? Что на самом деле её светлость проводит дни в холодной темнице и питается объедками?

— Конечно нет. — Я не стал углубляться, но Леанора сегодня была проницательной.

— Так значит, лорд Писарь, вы чувствуете обязательства спасителя. — Она тихонько хихикнула и покачала головой. — Вы просто клубок противоречий. Разбойник-головорез с репутацией дикаря, который пером владеет не хуже, чем клинком. Человек, с масштабом познаний которого может сравниться только его способность к обману. Он совершал самые гнусные поступки на службе женщины, которая безумнее бешеной суки, и всё же беспокоится за маленькую девочку, которую когда-то спас.

Её весёлость быстро испарилась, и она повернулась взять один из свитков, сваленных на столе.

— Вот, — сказала она, протягивая его мне. — Буду признательна за вашу несравненную проницательность в отношении этого послания.

Свиток был письмом, написанным такой неуклюжей рукой, что я ничуть не удивился, прочитав подпись: «Ваш смиренный и самый преданный слуга, лорд Арчел Шельван, губернатор Альтьены». В письме было скверно сформулированное, но, должен признать, весьма точное описание моей беседы с Арчелом. Память подвела его в количестве солдат Ковенанта, обещанных его гарнизону — тысяча вместо пятисот, — возможно, это была грубая попытка приукрасить свою болтовню.

— Я встречался с лордом Шельваном, — сказал я. — Эта встреча не является тайной. Леди Эвадина стремится предложить своё благословение всем, кто его примет.

Леанора и глазом не моргнула.

— В обмен на обещание солдат, по всей видимости.

— Лорд Шельван подробно описал свои текущие трудности. А в этом и заключается роль Ковенанта Возрождённого — помогать верующим в час нужды.

— Как я понимаю, вы также нанесли визит герцогу Лоренту в Кордвайне. От него писем ещё нет, но вскоре ожидаю. Не желаете поделиться, что он вам сказал?

— У нас состоялась оживлённая дискуссия относительно наших различных взглядов на правильную форму веры Ковенанта, ваше величество.

— То есть, он указал вам на дверь. Похоже, Писарь, в списках вашей леди немного пусто, когда дело касается союзников.

— Единственные союзники, которые нужны Леди, это Серафили. Однако, — продолжал я, не давая ей ответить, и снова поклонился, — вы должны знать, что превыше всего она дорожит уважением и расположением вашего дома. В этой связи, я приехал с приглашением. Ваше величество, призываю вас совершить великое шествие в Атильтор. Все возрадуются и восторжествуют, когда принцесса-регент и король взойдут по ступеням священнейшего храма всего царства Ковенанта, дабы получить благословение Помазанной Леди.

Несмотря на всё своё коварство, Леанора никогда не обладала особыми талантами по маскировке своих эмоций. Сейчас же её лицо приняло самое бесстрастное выражение, из всех, что я мог вспомнить. Оно заставило меня отчётливо занервничать, поскольку я уже видел такое раньше: лицо очень опасного человека, который решает, собирается ли он вас убить. Пока принцесса-регент смотрела на меня, я сдерживал позыв бросить взгляд на Элберта, хотя мои уши чутко улавливали малейшие звуки, которые только могли указывать на скрежет стали по ножнам.

— Скажите, лорд Элвин, — сказала наконец Леанора, — вы такой же безумный, как она, или же всё это — какой-то ваш грандиозный план, который мне только предстоит разгадать?

Хоть я и нервничал по-прежнему, но не мог не ощетиниться:

— Моя госпожа не безумна.

Тогда Леанора подвинулась и прищурилась, как лиса, уловившая запах кролика. Ещё секунду она пристально смотрела на меня, а потом тихо прошипела:

— Так вот в чём дело, — сказала она. — Какой бы ни была ваша любовь к ней, это бессмысленно. Думаете, раз она марается вашим керлским хуем, это хоть что-то значит? Вы просто жалкий глупец. Такая женщина, как она, не нуждается в любви. Я знала Эвадину Курлайн с детства, и никогда не встречала души более опасной, более склонной к манипуляциям. Это настолько глубоко в её сути, что она даже не осознаёт, когда так поступает.

Я позволил ярости бурлить, и ничего не говорил, пока она дымилась, а затем закипала, и противился желанию высказать всевозможные едкие замечания о собственном характере принцессы. Оглядываясь назад, я понимаю: тот факт, что такой прекрасно осознающий свои недостатки человек, как Леанора, считала себя вправе осуждать другого, должен был кое-что сказать мне. Имелись вопросы, которые я должен был задать. Вопросы о её детских встречах с Эвадиной, о её знаниях о семье Курлайн. И всё же, я их не задал. Я просто стоял и страдал от ярости, которую может вызвать только самая слепая форма преданности.

В конце концов, после долгого скрежетания зубами, мне удалось выдавить ответ:

— Перед вами шанс на мир, ваше величество. Вы и правда считаете, что это королевство может выдержать ещё одну войну и не расколоться от края до края?

Насколько я могу судить по самым тщательным исследованиям, существует только одна картина, изображающая эту встречу. Это явно работа опытной руки, но, видимо, как всегда, питающей симпатии к Алгатинетам. На картине запечатлено помещение во всей его мрачности, с такой поразительной точностью, какой не достаёт её главным героям. На этом полотне я — всего лишь прищурившийся коварный человек, явно двуличный, который с вожделением смотрит на уравновешенную и решительную принцессу-регентшу, а её черты лица выражают внутреннее смятение. Фактически, в тот самый критический момент на её лице было выражение мрачной, но неохотной необходимости. В кои-то веки мой дар читать по лицам подвёл меня, поскольку в глазах Леаноры я увидел сожаление, хотя должен был увидеть решимость.

— Ваше послание получено, лорд Писарь, — сказала она, и наклонилась взять котёнка, который принялся грызть её тапочки. — И мы его обдумаем. Мне много о чём надо поразмыслить и посовещаться с советниками. Если вы будете столь любезны дождаться моего ответа, то я дам его в течение недели. Мы с радостью предоставим жильё для вас и ваших спутников, если вы того пожелаете.

— Это весьма щедро, ваше величество. — Я поклонился, всё ещё злясь, но старался не допускать в своём тоне ничего, кроме вежливой благодарности. — Но этим я займусь сам.

— Лучше держитесь подальше от собора. — Леанора не отводила взгляда от котёнка на коленях и улыбалась, почёсывая его между ушек. — И хотя я, конечно, публично заявлю, что вы пользуетесь нашей защитой, но не могу предоставить охрану или гарантировать вашу безопасность в этом городе.

От этого с моих губ сорвался удивлённый смех, и я почувствовал, как гнев рассеялся.

— Ваше величество, моя безопасность никогда и нигде не была гарантирована. С чего бы в Куравеле что-то было иначе?

Квинтрелл отвёл нас в знакомую ему гостиницу, которая, как он обещал, могла обеспечить как защиту, так и скрытность. По тёплому приёму, который менестрель получил от хозяйки с пышными формами, он был не чужд этому небольшому, но уютному месту для отдыха. Гостиница располагалась на излучине реки, с видом на мост, который соединял этот преимущественно жилой квартал с мастерскими, доминировавшими в юго-восточной части города. Здание было трёхэтажным, и потому поднималось значительно выше окружающего лабиринта крыш и дымоходов. Мы, по предложению Квинтрелла, заняли две комнаты на верхнем этаже. У меня были опасения по поводу такого высокого места, так как это, вероятно, осложнило бы ситуацию, если бы понадобилось быстро убегать. Впрочем, менестрель возразил, что преимущества хорошей точки обзора перевешивают риски. И к тому же оказалось, что как раз на такой случай он сделал приготовления.

— Хорошая и надёжная, — сказал он, подняв половицу под окном комнаты побольше. Там лежал моток толстой верёвки, одним концом привязанной к прочной дубовой балке. — Она здесь уже много месяцев, с разрешения госпожи Раджет. Её хватит до самой улицы, хотя мне обычно кажется, что лучше убегать по крышам, не так ли, милорд?

— Никогда раньше не воровал в городе, и не шпионил, — сказал я. — Так что преклоняюсь перед вашими знаниями, мастер Квинтрелл.

Он положил на место половицу и жестом позвал меня к окну.

— Видите? — Квинтрелл указал на смутную фигуру, поднимавшуюся из многолетнего облака древесного дыма на восточной окраине города. — Там самые востребованные кузнецы Куравеля, — объяснил менестрель. — Единственная точка во всём городе, которую видно с высоты крыши в любой час, поскольку мастер кузни постоянно следит за тем, чтобы его печь пылала. Все улочки дотуда такие узкие, что можно перепрыгнуть, а кузница — на расстоянии броска камня от восточной стены.

— От стены, которую наверняка патрулируют, — заметил я.

— Там есть путь наружу. — Квинтрелл ухмыльнулся, и я догадался, что он только что обеспечил своё выживание на тот случай, если наша миссия окончится скверно: ведь я бы не оставил его, если бы только он знал единственный путь к спасению.

Я хмыкнул и повернулся к Вдове и Адлару.

— Чувствую, принцесса-регент уделяет гораздо больше внимания приглашению нашей Леди, чем я ожидал. Нам придётся подождать здесь её ответа.

— Думаете, она действительно это сделает? — спросила Джалайна. — Отправится в Атильтор и будет унижаться перед Леди?

— Нет. Но Леанора привычна к переговорам. Подозреваю, она ответит каким-то компромиссом. Встреча вне Атильтора, что-то достаточно церемониальное, исключающее любые намёки на то, что король или его мать себя унизили. Леанора будет строить из себя миротворца, пытаясь залечить раскол в Ковенанте.

— Думаете, Леди согласится на такой компромисс? — В вопросе Вдовы ощущалась тяжесть, которая мне не понравилась, а её тон звучал почти обвинительно.

— Узна́ю, когда передам ответ принцессы-регента, — сказал я, оглянувшись через плечо на тесные улочки внизу. — В любом случае, надо быть начеку. Двор провозгласил наш охраняемый статус, но, могу поспорить, тут уже есть дюжина или больше ортодоксальных фанатиков, которые точат свои ножи. Будем дежурить всю ночь. Спиннер, ты первый, потом мастер Квинтрелл, потом рядовой Джалайна. Я возьму раннюю смену.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я плохо спал, и сны меня одолевали настолько мучительные, что проснулся задолго до своей смены. Я моргал в тёмной комнате, и обрывки кошмара поблёкли слишком быстро, чтобы ухватить какие-то детали. Несмотря на пот, градом катившийся по коже, и на грохот сердца, я почувствовал толику облегчения, что Эрчел не стал особенностью этого ночного визита. Его-то я всегда помнил. Но, поскольку Арнабуса не было в живых, и он уже не вторгался в мои сны, то и Эрчел некоторое время в них не заглядывал.

— Плохие сны?

Сидя на кровати, я протёр глаза и разглядел Джалайну, стоявшую у окна. В тусклом свете из-за полуоткрытых ставен вырисовывался её профиль. Я раньше не обращал внимания, насколько правильны черты её лица, насколько пропорциональны. С этого угла она выглядела симпатичной женщиной лет тридцати, а тени скрывали порезы и шрамы, которые портили всех, кто маршировал под знаменем Леди.

— Не помню, — ответил я, протянув руку за кружкой воды, стоявшей возле кровати, и сделал большой глоток. Хозяйка гостиницы предлагала вина к ужину, но я отказался, чтобы сохранить ясную голову. Это не спасло меня от плохих снов и от усиливающейся головной боли. После мистического излечения Эйтлишем моего повреждённого черепа такое стало случаться редко, и оттого казалось ещё обременительнее.

— Значит, никаких обезглавленных Великих Еретиков? — настаивала Вдова. Потом опустила голову и тихо добавила: — Хотела бы я сказать то же самое.

— Тебе снятся кошмары? — Я понял, насколько это глупый вопрос, в тот миг, как он слетел с моих губ. Она видела, как кучка фанатиков перерезала горло её дочери. Разумеется, ей снятся кошмары. И всё же, меня встревожило замечание о том, что ей снится Арнабус.

— Иногда, — сказала она. — Мне снится Лисотта, но теперь уже меньше, и я этому рада. В моих снах она никогда не бывает счастлива, только в воспоминаниях наяву. А Великий Еретик — новое прибавление. Дело происходит всегда в соборе, после того, как вы ушли искать Леди. Его тело начинает шевелиться. Садится и тянется к голове, а из обрубка по-прежнему льётся кровь. Удивительно, но я ничего не делаю. Просто стою и смотрю, как мертвец пытается закрепить голову на плечах. Я знаю, он хочет мне что-то сказать — то, что мне нужно услышать. Но ему никогда не удаётся нормально посадить голову. Она всё же что-то бормочет, голова-то, пуская кровь, но я никогда не могу разобрать слова. У неё ужасно серьёзное выражение, можно даже сказать, отчаянное.

Тени пробежали по лицу Вдовы, когда она отвернулась от окна и твёрдо посмотрела на меня.

— Милорд, не знаете, что он так хочет мне рассказать?

— Не стесняйся называть меня просто Элвин, — сказал я. — По крайней мере, наедине.

Я поставил кружку и поднялся на ноги, потирая руками поясницу, чтобы приглушить боль. На мой вкус, матрасу в этой гостинице требовалось ещё несколько бушелей соломы. Встав рядом с ней у окна, я проигнорировал выжидающий взгляд и посмотрел на тёмные крыши внизу. Постоянная пелена древесного дыма по ночам рассеивалась, но не полностью, оставляя дрейфующий туман, который многое скрывал. А свет дымохода кузницы, как и говорил Квинтрелл, мерцал, словно маяк во мгле.

— Он собирался что-то сказать, — настаивала Джалайна. — Что-то о Леди. Ты убил его за это.

— Я убил его потому, что он был злобным убийцей и интриганом, который организовал похищение и пытки тебя и твоих товарищей, как ты помнишь. Не говоря уже о том, что он вызвал раскол в Ковенанте, который унёс сотни жизней.

— Я по нему не скорблю. Я только хочу узнать, что он собирался сказать.

— Зачем?

— Я многое натворила на вашей стороне, под её знаменем. Однажды я говорила вам, что делала это из мести, поначалу. А потом оттого, что казалось, будто во всём мире только здесь мне и место. Войско Ковенанта отличается от всех остальных армий, марширующих по этому королевству. Оно сражается, но не устраивает резню, не грабит, не мародёрствует и не опустошает. Какая-то часть меня чувствует, что мы делаем что-то хорошее, строим что-то лучшее.

— Так и есть.

— А так ли? Потому что я вижу только всё больше и больше войны.

— Война закончится с приходом Леди к власти. В конечном счёте она обещает мир, когда все остальные, кто стремится к власти, не обещают ничего, кроме плодов собственной алчности. Держись, по крайней мере, за это.

— Мне всё ещё надо знать. — Она говорила тихо, но настойчиво, не давая сбить себя с толку. — Ты убил его по какой-то причине. По какой?

Я посмотрел через дверь в соседнюю комнату, где спали Адлар и Квинтрелл. Обычно никто из них не храпел, но я не услышал и никаких признаков, что кто-то проснулся.

— Причина, по которой нас схватили, — сказал я, понизив голос. — То, что случилось в Жутком Схроне. Арнабус и светящий Дюрейль хотели кое-что вытянуть из меня — историю, которая по их представлению могла свалить Воскресшую мученицу.

— Они были правы?

— Возможно, если бы это было правдой. — Я помолчал, охваченный желанием рассказать ей, признаться во всём. Для того, кто большую часть жизни жонглирует разными формами обмана, существует ужасное искушение довериться, поскольку раскрытие тайн приносит облегчение. Но разделённое бремя остаётся бременем, а я не хотел подвергать опасности эту женщину, рассказав без прикрас о фальшивом воскрешении Эвадины.

— По всей видимости, — продолжил я, — они убедили себя, что в излечении Леди в Фаринсале виновата какая-то мистика. Арнабус всегда был одарённым лжецом, поэтому сочинил мрачную историю о неестественных каэритских ритуалах. Вот что они хотели от меня: признания, что она вовсе не Воскресшая мученица, а какое-то злобное существо. Наутро Арнабус собирался натравить на тебя своего мастера пыточных дел и заставить меня смотреть. Если бы Лилат вовремя не выползла из каменной кладки… — Я замолчал и вздохнул. — Вот почему я его убил.

В поведении Джалайны я почувствовал некоторое смягчение, возможно, даже небольшое разочарование. Иногда секреты, которые хочешь узнать, мало что значат.

— Но ты был там, — сказала она. — Когда Леди очнулась.

— Да. Хотя я не видел момента её восстановления. Она умирала много дней. А потом однажды наутро она снова оказалась здорова. Я не могу это объяснить. Могу только принять её слово. Когда она дрейфовала в сторону смерти, к ней пришла Серафиль. И вот так Леди и воскресла.

Я чувствовал, что этой женщине ещё есть, что сказать — она плотно сжала губы и стиснула зубы, как человек, который хочет сдержать слова.

— Говори, что у тебя на уме, — сказал я. — Мало чьим словам я могу доверять.

— Ты… — начала она, потом запнулась, избегая моего взгляда, и заговорила снова: — Ты к ней слишком близок.

«Она сильно ревнует», сказала Эйн, и отчасти я увидел это в нервной гримасе, промелькнувшей на лице Вдовы. Но по большей части я увидел заботу. Она за меня боялась.

— Больше ничего не скажу, — проговорила Вдова, пока я пытался подобрать ответ. Она опустила голову, а потом снова отвернулась к окну. — До рассвета осталось несколько часов. Тебе надо поспать.

— Думаю, я уже выспался, — сказал я. — Остаток смены возьму на себя.

Она спорить не стала и без слов пошла в постель. Я отвернулся, когда она начала раздеваться, что делала с бесстыдной солдатской привычкой. Удивительно, но впервые мимолётный взгляд на её мускулистую плоть перед тем, как она скользнула под одеяла, задержался в моей памяти дольше, чем мне хотелось.

«Болван», упрекал я себя, пристально разглядывая улицы. Тянулись часы, и мне уже хотелось, чтобы из мрака появилась банда убийц-ортодоксов. По крайней мере, тогда бы у меня появилась возможность подумать о чём-то ещё.

Моя встреча с дульсианским посланником при дворе короля Артина оказалась довольно краткой. Лорд Терин Гассаль впустил меня в дом — скромное, но удобное жилище в тени дворцовых стен — с такой поспешностью, которая не оставляла места для обычных любезностей. Я попросил о встрече за день до этого, обычным путём — послав слугу, в данном случае Адлара, с рекомендательным письмом. Он вернулся с устным приглашением явиться на следующее утро, и прийти одному. Посланник был высоким немускулистым мужчиной, и оттого напоминавшим аиста или другую болотную птицу. Впечатление усиливало то, как он высунул голову из двери и поводил ей, осматривая улицу в поисках бдительных глаз.

— Вы Писарь? — спросил он, закрывая дверь. Я ожидал, что меня проведут в кабинет или другое укромное помещение, но мы так и стояли в узком коридоре.

— Лорд Элвин Писарь. — Я поклонился. — Лорд Терин, как я понимаю? Я ожидал, что меня встретит слуга…

— Слуга? — Он едко усмехнулся. — Во имя мучеников, вы спятили? Я отослал всех слуг прошлой ночью. Мы с вами одни. — Он дёрнулся от тихого звука снаружи. Там просто мяукнула кошка, но он тут же напрягся. — За вами следили? — спросил он.

«Думаю, да. У принцессы-регента хватает шпионов». Решив, что эту мысль лучше оставить при себе, я тихо и уверенно ответил:

— Нет, милорд. Уверяю вас, я был очень осторожен.

— Хорошо. — Он провёл рукой по тонким волосам, венчавшим макушку, и вытер пот об халат, оставив тёмные пятна на дорогом красном бархате. — Итак. — Он выпрямился, вцепившись потными руками в края халата. — Полагаю, у вас есть послание для герцога Лермина.

— Есть. На самом деле оно короткое. Просто приветствие и наилучшие пожелания от Воскресшей мученицы и Помазанной Леди Эвадины Курлайн, восходящей Ковенанта Возрождённого. Она желает, чтобы герцог Лермин знал о том высоком уважении, которое она питает к нему и к его семье. Соответственно она приглашает герцога посетить Атильтор, где она с радостью дарует ему своё благословение.

— И это, значит… — Я видел, как дёрнулся кадык лорда Терина, когда он сглотнул, — … всё?

— Милорд, а что ещё там могло быть?

— Я получил письмо от герцога Лермина всего несколько дней назад. Когда до него дошли вести о… переменах в иерархии Ковенанта, он выразил уверенность, что представитель Помазанной Леди нанесёт мне визит. Сообщив это, он приказал мне полностью использовать все выгодные возможности.

Я много раз слышал, как люди просят взятку, и обычно со значительно большим артистизмом и заметно меньшим количеством слов. На данный момент я провёл лишь скудное исследование относительно Дульсиана, так как было ещё очень много всего, что занимало моё внимание. Я знал, что герцог Лермин слывёт жадным, но это вовсе не выделяло его среди стайки продажных хапуг, составляющих знать Альбермайна. И всё же, такое яркое свидетельство жадности этого человека можно было только приветствовать. Честное взяточничество всегда всё упрощает.

— Проповеди Леди не содержат никаких запретов на прибыль, — сказал я. — Однако, чтобы усилить наше взаимопонимание, быть может милорд будет столь любезен, что приведёт пример?

Его аистовая шея снова дёрнулась, и он заговорил:

— Уверен, вам известно, что герцог Лермин уже довольно давно имеет разногласия с Ковенантом о распределении грантов и прав, касающихся рыбацких деревень на нашем южном побережье. Более чем половиной этих деревень прямо или частично владеет Ковенант. Таким образом мелкие торговые суда часто предпочитают выгружать свои грузы в этих маленьких портах, поскольку Ковенант в виде акциза требует меньше, чем герцог или Корона.

— Разумеется, — нагло солгал я, поскольку ничего об этом не знал. — Мне это кажется исключительно несправедливым положением, милорд. Которое Корона должна была разрешить много лун тому назад.

— Так и есть. Если, эмм… — Он закашлялся, будто наш разговор едва не скатывался к откровенной государственной измене. — Если бы Помазанная Леди… — Он замолчал, выжидающе приподняв брови. Я позволил себе немного поиздеваться, озадаченно нахмурив лоб и некоторое время не говоря ни слова.

— А-а, — сказал я, продемонстрировав понимание, отчего он с облегчением обмяк. — Уверен, что-нибудь можно придумать, — продолжил я. — Решение, которое устроит всех. Леди с радостью обсудит этот вопрос во всех подробностях, когда герцог явится в Атильтор.

От этих слов лорд Терин нахмурился. Впрочем, после некоторых внутренних дебатов, которые совершенно ясно отражались на его измождённом, влажном лице, он соизволил кивнуть.

— Милорд, я со всей осмотрительностью передам ваше послание герцогу.

— Великолепно. — Мы постояли в тишине, пока я не указал на дверь, которую он послушно открыл и снова высунул голову, чтобы осмотреть окрестности.

— Кажется, всё чисто… — прошептал он.

— Рад это слышать, милорд! — сказал я, и звуки моего голоса эхом разнеслись по улице. Потом, выходя из дома, я похлопал его по плечу. — От всей души благодарю за столь приятную встречу! — Напыщенно поклонившись в признательности, я поднял голову и увидел захлопнутую дверь.

Уходя оттуда, я раздумывал, может ли моя театральность разрушить это молчаливое соглашение, и понял, что меня это не особо волнует. Если герцога Лермина при королевском дворе представлял человек столь невыразительного характера, то это выставляло его господина в нехорошем свете.

Лорд Жакель Эбрин был на полфута ниже, чем его дульсианский коллега, но производил намного более сильное впечатление. Коренастый мужчина с густой бородой из плотных медных кудрей — посол Рианвеля при дворе короля Артина поприветствовал меня, подняв кружку, когда я вошёл в таверну. Это место выбрал он сам, ему не приходилось бояться и неуклюже торговаться в коридоре. Напротив, лорд Жакель, не стесняясь, выкрикнул моё имя и хлопнул меня по плечу на виду у шумной клиентуры заведения.

— Сам Писарь, клянусь всеми жопами мучеников! — Он по-товарищески яростно сжал моё плечо, а потом повернулся ко всей таверне и, разливая эль, высоко вскинул кружку:

— Пьяные шавки, посмотрите на истинного героя войны Самозванца! Пейте за его здоровье, а не то пусть Малициты проклянут ваши души!

Здесь его явно хорошо знали, поскольку все в ответ громко закричали и подняли кружки, хотя среди общего шума я уловил несколько непристойных оскорблений и возгласов. Сам лорд Жакель громко вскрикнул и несколькими большими глотками допил оставшийся в кружке эль.

— Ещё, моя хорошая, — сказал он, передавая пустой сосуд служанке. — И одну лорду Элвину. А кроме того… — он подмигнул, наклонившись к ней поближе, — стакан бренди к ним, а? Всё за мой счёт, не забудь. Этот человек под этой крышей ни за что не платит.

Когда девушка поспешила прочь, он повернулся ко мне, теперь сжав руками уже оба плеча, и осмотрел с ног до головы.

— Мой мальчик, имя Писарь тебе не подходит, — сказал он, оценивающе щурясь. — Я-то ожидал худосочный пучок костей. Видать, прогадал. Простой писака не смог бы усмирить Самозванца. Идём. — Он протолкался через толпу, дёрнув головой, чтобы я шёл за ним. — Давай-ка сыграем в кости. Надеюсь, мальчик, ты принёс деньжат. Я отвечаю за твою выпивку, но не за твои ставки.

Я прошёл за ним до тихой ниши со столом и стульями. Примечательно, что, несмотря, на оживлённость заведения, это уютное и относительно тихое место оставалось незанятым. На столе лежали игральные кости и чаша, которые лорд Жакель быстро подхватил, усевшись за стол.

— Кошачий Коготь, — сказал он, тряся костями. — Надеюсь, играть умеешь?

— Да, милорд. — Я сел и кивнул в благодарность служанке, которая расторопно принесла нам выпивку. — Хотя я никогда не любил азартные игры.

— Да ну? — Жакель удивлённо поднял густую бровь. — А я-то думал, все разбойники любят ставки. — Он хлопнул чашей по столу и выжидающе посмотрел на меня.

— Два, — сказал я.

— Четыре, — ответил он и поднял чашу. На верхних гранях шести кубиков оказались три кошки, одна мышь и две лисы, а значит в начале нам выпала ничья.

— Преимущество бросающего, — прокомментировал я, и добавил: — Разбойники, играющие в азартные игры, ещё и чаще дерутся между собой. В нашей банде на этот счёт были весьма жёсткие правила.

— Люди Декина, да? — Жакель оставил кошек на месте, а остальные кости сгрёб в чашу. — Слыхал о нём. Король Разбойников Шейвинского леса, или что-то в этом духе.

— Некоторые его так называли, включая и его самого.

— Ходили слухи, что он твой отец. — Жакель погремел костями и снова хлопнул чашей по столу, а потом положил рядом с ней два шека. Разумная ставка, учитывая скромные шансы. — Это правда?

— Нет. Хотя мне рассказывали, что ему нравился бордель, где я родился. Отсюда и слухи. — Я уравнял его ставку двумя своими шеками, а потом добавил третий.

— Блефуешь? — Борода Жакеля разошлась в улыбке. Если он уравняет мою встречную ставку, то поднимет чашу, и исход игры решится на основании значения выпавших кубиков. Если не уравняет, тогда он проиграет, и монеты станут моими.

— Играй в кости так, как они выпадают. — Я улыбнулся в ответ. — А не так, как хочешь, чтобы они выпали.

— Этому тебя Декин научил?

— Нет. Этому я научился сам, когда ему отрубили голову.

Рианвелец хмыкнул, добавил шек в банк и с красивым жестом поднял чашу. Для его победы на всех кубиках на столе должно было выпасть четыре или больше кошек. У него выпало пять.

— Надо было ставить полный тиль, — проворчал Жакель, сгребая монеты в кошелёк. — Ещё сыграем?

— Определённо, милорд.

В общей сложности мы сыграли дюжину раз, и за это время лорд Жакель поглотил две кружки эля и три стакана бренди. Я и не собирался за ним угнаться, быстро поняв, что это человек из редкой породы, разум которых не притупляется от выпивки. Этот трюк я так и не освоил. Свидетельства его явной невосприимчивости к воздействию спиртного были продемонстрированы к тому времени, как мы завершили двенадцатую игру, после чего мой кошелек стал заметно легче, а его — тяжелее. Я заподозрил утяжелённые кости, но, взяв их, не почувствовал никаких изъянов в кубиках из полированной кости. Этот человек был удачливым и осторожным в ставках.

— Знаешь, мой лорд герцог никогда не играет, — прокомментировал Жакель, вытирая пену с бороды. Он попросил служанку принести миску фиников и между глотками сунул их в рот. — Благочестие не позволяет. Не то что его отец. Вот тот с утра до ночи радостно играл в карты, в кости и в любые игры, когда не совал свой герцогский член в кого угодно, рождённого женщиной. Бесполезный, глупый старый распутник. Жутко по нему скучаю. — Он ностальгически вздохнул и глотнул из стакана бренди. — К тому времени, как лорд Вирулис унаследовал герцогство, большая его часть принадлежала другим. Весь Рианвель почти совсем обнищал из-за пороков своего герцога. Я тогда был немногим старше тебя, мой мальчик. Для нас началась долгая дорога, с войнами и всем в таком духе. Но, благодаря нашему благочестивому герцогу и его несравненной финансовой хватке, мы богаты настолько, насколько это возможно.

Когда он уронил кости в чашу и передал мне, я увидел, как весёлость на его лице сменилась некоторой серьёзностью, и понял, что видимо мы подходим к сути.

— Итак, вот то немногое, что Помазанная Леди может предложить, — сказал я, погремев костями, и перевернул чашу. — Два.

Выражение лица Жакеля не изменилось — он смотрел на меня немигающим взглядом, водя пальцами по бороде, пропитанной элем.

— Три.

Под поднятой чашкой оказались две кошки, моя первая настоящая удача за всю эту игру.

— Благословение Помазанной Леди — это далеко не ничего, — продолжал я, оставив кошек на месте и вернув остальные кости в чашу. — Это с радостью подтвердят те горячо преданные рианвельские просящие, которые недавно пришли в Атильтор. — Я опустил чашу и положил рядом с ней пять шеков. — Или у вашего герцога благочестия меньше, чем у них?

— Я бы сказал, что благочестия в нём больше, чем у любого, кто называет себя приверженцем Ковенанта, за исключением, быть может, твоей Леди. — Он сунул руку в кошелёк, достал полный тиль, положил возле моих шеков, а потом добавил ещё один. — Это не предмет сегодняшней беседы, мой мальчик.

— И каков же тогда её предмет?

Жакель откинулся на стуле с кружкой в руке, но на этот раз не пил из неё, а только долго переводил взгляд с меня на чашу и монеты на столе.

— Совершенно дурацкая ставка, не находишь? — спросил он меня наконец. — Шансы полностью в твою пользу. И всё же, вот он я, ставлю внушительную часть содержимого своего кошелька на маловероятный исход, что выпадет не больше одной кошки, когда мы поднимем чашу. Вот такие ставки лорд Вирулис делал постоянно. А теперь твоя Леди просит моего господина сделать ещё одну, в которой на кону его жизнь и всё герцогство.

— Она просто предлагает благословение. Благословение Воскресшей мученицы, которая на самом деле чувствовала прикосновение Серафили. Какая верующая душа откажется от такого?

— Парень, благословение довольно быстро может обернуться проклятьем. — Он дёрнул головой в сторону чаши и монет. — На ставку отвечать будешь?

— Да. — Я открыл кошелёк, достал нужные средства и положил на стол. — А ещё подниму ставки. Насколько я понимаю, около двадцати трёх лет назад король Матис вынес решение в пользу герцога Галтона Альтьенского в отношении давнего пограничного спора с Рианвелем. Полагаю, что-то насчёт серебряных рудников в определённой долине.

И снова выражение лица Жакеля не изменилось.

— Милорд неплохо осведомлён.

— Благодарю. Я не знаток законов, но даже после беглого прочтения петиций и вынесенного решения становится ясно, что дело определённо не было рассмотрено в соответствии с законодательством Короны или принятым прецедентом.

— Галтон всегда был самым верным псом Алгатинетов. — Жакель соизволил улыбнуться. — До того дня, как переметнулся.

— Фаворитизм и укоренившаяся коррупция чужды Леди. Я бы хотел, чтобы герцог Вирулис знал, что если этот вопрос когда-либо попадёт на суд леди Эвадине, то будет решён исключительно по существу.

Жакель, наконец, отпил из кружки, с привычной быстротой осушив её до дна. Поставив сосуд, он опёрся локтями на стол и наклонился вперёд.

— Серебряные рудники — это богатая прибавка в любой банк, — сказал он. — Но всего лишь безделушка в сравнении с ценой, которую в итоге заплатит моё герцогство, если твою Леди изгонят из Атильтора. Сейчас Ковенант разломан, но даже осколки разбитого сосуда могут порезать.

Он замолчал, а потом кивнул на перевёрнутую чашу. Подняв её, я увидел двух лисиц, сову и мышь. Ни одной кошки.

— Благодарю за весьма приятный вечер, милорд, — сказал Жакель, сгребая выигрыш в кошелёк, и поднялся на ноги.

— Вечер без видимого решения, — заметил я.

— О-о, я бы так не сказал. Я решительно собираюсь рассказать герцогу о том, как плохо вы играете в кости. А все остальные решения будут дожидаться его слова. — Он натянул на плечи плащ, застегнув его на шее, а потом одарил меня удивительно тёплой улыбкой. — Не слишком-то переживай, мой мальчик. Он самостоятельный человек и не придаёт моим советам того же значения, что и его отец. И к тому же, он ослеплён твоей Воскресшей мученицей, хоть никогда с ней и не встречался.

Лорд Жакель Эбрин уважительно поклонился мне, потом развернулся и начал проталкиваться через толпу. Оставшись в нише один, я размышлял над игральными костями и практически пустым кошельком, не в силах решить, ограбили меня этой ночью или оказали мне благосклонность.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Дорогой читатель, ты уже знаешь меня как душу со старыми и неприятными воспоминаниями о сутенёрах. И значит, не удивишься тому, как непросто было мне вести себя вежливо, приветствуя человека, к которому Тайлер привёл меня на четвёртую ночь нашего пребывания в Куравеле.

— Декина ты, выходит, знавал? — спросил он, наклонившись ко мне так близко, что я мог уловить запах его немытой кожи, алкоголя в дыхании и на одежде, и одуряющего трубочного дыма. Даже если бы Тайлер не предупредил меня о профессии этого человека, я бы немедленно о ней догадался. Чтобы руководить шлюхами, надо уметь запугивать, используя привычки, приобретённые, несомненно, в детстве, но усовершенствованные и преувеличенные до такой степени, что они начинают приносить прибыль. Рассматривая его тупое, рубленое лицо, запачканную и почти рваную кожаную куртку, прикрывающую мясистую фигуру — в которой было больше жира, чем мышц, но и того, и другого предостаточно, — я почувствовал знакомый зуд в руке возле кинжала.

— Знавал, — ответил я, мысленно похвалив себя за спокойный тон.

— Я тоже. — Парень немного выпрямился. — Целый год под ним ходил, в детстве.

Я тут же понял, что это хвастливое враньё, но отрицать его не собирался, по крайней мере, пока.

— Она внутри? — спросил я, кивая на дверь позади него. Тайлер, как только нашёл меня в гостинице, тут же отвёл на эту тесную улочку. Меня не удивило, как быстро он меня отыскал, поскольку такие вещи укореняются в душе разбойника. Здесь дым над крышами стоял гуще, и даже днём света не хватало. По ночам же этот лабиринт окутывал мрак, и лишь редкое мерцание из-за закрытых ставен прорезало густые тени. Даже в питейных притонах становилось тихо, на радость тем, для кого главная цель — выпивка, а не веселье. К этому времени я повидал уже достаточно городов и знал, что во всех есть закоулки, подобные этому — улица, а то и целый район, отданный тем, о ком более удачливые предпочитают притворяться, что их не существует.

— Ждёт. — Сутенёр переводил взгляд с Тайлера на меня и обратно. — Её время драгоценно, даже если тебе приспичило просто поболтать. Так сказал человек Шильвы. Тебе просто нужно то, что она знает… — Он замолчал, оглядываясь по сторонам, и мне показалось, что мозгов ему хватает как раз, чтобы осознавать опасность секретов, а также их ценность. — … о своём прошлом клиенте, — закончил он, самодовольно ухмыляясь от своей сообразительности.

— Точно, — сказал я. «Мог бы его просто прирезать», подумал я, доставая серебряный соверен из кармана. Но, если верить Тайлеру, этот человек был по некоторым преступным вопросам связан с Шильвой. Так что оставлять его мёртвым на ступенях его собственного борделя не сулило бы ничего хорошего для моих будущих сделок с женщиной, которая стала тем, кем Декин так и не стал — настоящим монархом разбойников.

Сутенёр покрутил соверен в пальцах и убрал в карман, сильно сгорбившись, словно боялся, что его попытаются отобрать.

— И ещё один, когда закончишь?

— Да, — ответил я рубленым голосом, поскольку уже терял терпение.

Он немного ощетинился на невысказанный вызов, но благоразумно отошёл в сторону, дёрнув головой в сторону двери.

— Комната наверху. Могу дать вам только один поворот часов. Ей надо зарабатывать себе на жизнь, как и всем остальным.

Это так напоминало бордельмейстера, который господствовал в моём детстве, что я вдруг почувствовал, как моя рука остановилась, коснувшись застёжки, и легла на кинжал. Тайлер хорошо понимал, какие перемены в настроении указывают на приближающееся насилие, и потому быстро подошёл ко мне.

— Милорд, я прослежу за улицей, — сказал он, чуть улыбнувшись, но с предупреждающим блеском в глазах. В конце концов, это было не наше место, и кто знал, какие друзья этого жестокого вонючки шастают в окрестных тенях.

— Если будут проблемы, сразу ко мне, — сказал я ему, открывая дверь, и вошёл внутрь.

Женщина, которая поприветствовала меня в комнате наверху дома, во многом удивила. Она улыбалась веселее и искренней, чем я ожидал. Косметика на её лице скорее искусно подчёркивала, чем скрывала. Волосы падали каскадом светлых кудрей и локонов, и их хорошо оттеняло чёрное шёлковое платье, облегавшее мясистую, но, несомненно, соблазнительную фигуру.

— Милорд Писарь, не так ли? — спросила она, и в её акценте слышалось лишь лёгкое эхо алундийской картавости.

— К вашим услугам, госпожа, — с поклоном сказал я, а потом вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. Комната оказалась аккуратно обставленной, а на комоде и на полках лежали различные маленькие украшения и стояли флаконы духов. Среди безделушек мой натренированный глаз зацепился за несколько предметов, имеющих настоящую ценность, которых сутенёр не заметил, или на которые ему было плевать.

— Вы будете оказывать мне услуги? Неужели? — Она рассмеялась, покачивая декольте, полулёжа на большой кровати, которая была главным предметом мебели комнаты. — Обычно у бедной Нуалы всё наоборот.

— Это ваше настоящее имя?

— Во имя мучеников, нет. — Она снова рассмеялась. — Я очень рано в своей карьере поняла, что люди больше заплатят, чтобы трахнуть Нуалу, чем простую старую Магрид, дочь прачки на винограднике. Удивительно, какую важность мы придаём именам, не так ли?

— Мне тоже это часто приходит в голову. — Я указал на удобное с виду кресло, обитое бархатом. — Можно присесть?

— Вы платите, милорд. Делайте, что угодно.

Я поудобнее сдвинул ремень с мечом и сел, глядя на женщину, которая встретила мой взгляд с полным отсутствием трепета или неуверенности.

— Под каким именем знал вас король Томас? — спросил я её.

Я надеялся хоть на какое-то потрясение, но она всего лишь томно вздохнула и согнула ногу, положив руку на колено, отчего халат соскользнул с бледного бедра.

— Так я и думала. Чтобы узнать секреты короля, разыщи его шлюху. Вот что вам нужно, да?

— Насколько я понимаю, король Томас регулярно вас навещал, когда вы жили в гораздо более приятном домике на куда более приятной улице. Если вам известна определённая информация, полезная для меня, то я хорошо заплачу за то, чтобы вы ей поделились. Взаимовыгодное деловое соглашение.

— По-моему, милорд вы мне нравитесь. Ваша прямота освежает. — Нуала села, поправив халат, чтобы придать подобие скромности. Потом поднялась с кровати, подошла к комоду и вытащила стеклянную пробку из графина вина. — Хотите со мной? — спросила она, щедро наливая в хрустальный бокал. — Хорошая штука, и так далеко от дома. Нынче сложнее достать, поскольку ваши армии там всё разорили.

— Я в разорении не участвовал, — сказал я. — И откажусь от вина, благодарю вас.

— Тогда к делу. — Нуала сделала глоток вина и уселась на краю кровати. — Моя профессия предоставила мне дар понимать намерения других людей, особенно мужчин. Вас прочитать сложнее, чем многих, но не так уж невозможно. Догадываюсь, что вы использовали свои разбойничьи связи, чтобы отыскать всех, кто мог бы знать байку-другую про Алгатинетов. Думаю, вы надеялись найти обиженную горничную или другого слугу, какого-нибудь изгоя из королевского дома, который пожелал бы продать вам накопленные сплетни. А вместо этого поиски привели вас ко мне, единственной шлюхе короля Томаса. По крайней мере, так он мне говорил, и у меня нет оснований ему не верить. Должна сказать, что для короля он был ужасно плохим лжецом. Но по-своему добрым человеком, который всегда делал мне только хорошее. — Она замолчала, делая очередной глоток. — Я просчиталась, милорд?

— Нет. — Уже тогда я понял, что это безнадёжное дело. В умной голове этой женщины, возможно, было полно секретов, но делиться ими она не собиралась, во всяком случае, со мной. — Это, — я махнул рукой на комнату, — не очень-то подходящее жилище для той, кто некогда пользовался королевской милостью. Разве это не кажется вам нечестным?

— Томас платил мне столько, сколько я просила, не больше, не меньше. Это мне и нравится, милорд. Хороший бизнес строится на фундаменте простого соглашения — понимания, что происходящее между обеими сторонами остаётся между ними. У меня нет для вас секретов, какой бы ни была цена.

— Цены хватило бы, чтобы вытащить вас из этого дома, подальше от мерзавца внизу.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Я не работаю на мерзавца внизу. Это он работает на меня, хотя за деньги притворяется, что всё наоборот. Так бандиты держатся подальше. Однако этот дом мой. Действительно, в прошлом у меня случались и более прибыльные периоды, но моего заработка достаточно для удовлетворения неотложных потребностей и комфортной старости. А ещё я давно излечилась от болезни амбиций. Мои извинения за то, что вы впустую совершили это путешествие, лорд Писарь.

Она отсалютовала мне своим кубком и осушила его, а потом вернулась к комоду, чтобы наполнить его заново.

— В таком случае, — сказал я, — я задам только один вопрос. И заплачу серебряный соверен за то, чтобы вы этот вопрос выслушали. Вы не обязаны отвечать.

Она помолчала, пока наливала вино.

— Думаете, сможете прочесть ответ на моём лице? — Она пожала плечами. — Хорошо. Сыграю в вашу игру. — Повернувшись ко мне, она скрестила руки. — Спрашивайте.

— Принцесса Леанора убила своего мужа?

Даже у лучших лжецов случаются колебания. Едва ощутимая пауза, прежде чем выражение лица изменится, кратчайшая задержка в отрицании, которое срывается с их губ. Ничего такого сейчас я не заметил. Едкий, пренебрежительный смех вырвался у Нуалы мгновенно, и от веселья даже халат распахнулся, предоставив мне щедрый вид на её дрожащую плоть.

— Мне говорили, что его брак с принцессой Леанорой оказался далеко не счастливым, — настаивал я, когда её веселье померкло. — И, несмотря на хорошее по слухам здоровье, он скончался довольно быстро.

— Пусть и не обязана, — сказала она, игриво возвращаясь в кровать, — но на этот вопрос я с радостью отвечу. Томас и впрямь любил поболтать. На самом деле я думаю, он предпочитал болтать, а не трахаться. Это не редкость среди моих самых важных клиентов. Как я поняла, достаток и влиятельность делают мужчину одиноким. Так что да. Я всё знаю о его сестре и её ужасном браке с этим старым болваном. Из того, что я узнала, лорд Кевилль не был особенно жесток с невестой, он ей просто не интересовался. А насчёт неё Томас говорил, что старый козёл, по её словам, скучнее мешка репы. Сомневаюсь, что они провели больше дня в компании друг друга, как только выполнили свой долг, и родился королевский отпрыск. Любопытно, помню, как Томас рассказывал мне, насколько ужасно расстроилась Леанора, когда Кевилль помер. Он был умным, понимаете. Знал все тайны и уловки, которые охраняют это королевство. «Она боится», говорил мне Томас. «Боится того, что это означает для её мальчика». Не очень-то похоже на женщину, которая только что прикончила своего мужа, не так ли? — Нуала снова рассмеялась, качая головой. — Прости, дорогой. Твоя собака лает не в ту крысиную нору.

Она откинулась на подушки, оправив халат.

— А теперь, милорд, если только у вас нет ко мне других просьб, я желаю вам спокойной ночи.

Я не стал дальше торговаться, уговаривать или угрожать. Некоторых людей такое может поколебать, но не всех, и уж точно не эту женщину несравненного самообладания. Поднявшись, я подошёл к её столу, положил там серебряный соверен, после чего поклонился и направился к двери.

— Кстати, — сказала она, когда я поднял защёлку, — Томас называл меня Магрид. Только ему я это позволяла. — Она пошевелила пальцами на прощание. — Так приятно было повстречаться с таким интересным и выдающимся человеком. Но прошу вас, никогда не возвращайтесь.

На улице Тайлер поприветствовал меня вопросительным взглядом и нахмурился, когда я покачал головой.

— Простите, милорд, — сказал он. — Я смог найти лишь её. Бывших слуг тоже искал повсюду. Отыскал только камердинера, который оказался таким старым, что едва помнил, как жил во дворце.

— Это всегда была игра в долгую, — сказал я ему. — Держи. — Я бросил другой соверен сутенёру, а точнее вышибале, которому Нуала платила за то, что он играл эту роль. Теперь, когда я знал, кто на самом деле обладал властью в этом доме, его вид уже не так сильно меня раздражал. — Хорошенько охраняй её, — добавил я, — она этого заслуживает.

Он в ответ осторожно кивнул и вернулся на своё место у двери. Всего один-единственный шаг, но он спас мне жизнь. Арбалетный болт под острым углом пронзил его голову, позволив мне определить возвышенную точку, с которой тот был запущен. Я заметил, как на краю крыши мелькнула тень, а потом в поле моего зрения, шатаясь, вышел подбитый вышибала. Его глаза закатились, а с губ капала слюна. Я потратил драгоценный миг, замерев и разглядывая его обмякшее, бормочущее лицо — лицо мертвеца, который ещё не знал, что он мёртв. Второе спасение пришло в виде Тайлера, который своим жилистым телом врезался мне в бок, и мы оба врезались в стену улочки.

Сверху я услышал многочисленные щелчки выстрелов из арбалетов. Летели искры, взрывались булыжники, обжигая моё лицо крошкой, а я прижимался к кирпичной кладке. Последний болт вышиб раствор в дюйме от моего носа, заставив меня откатиться, по-прежнему вместе с Тайлером. Упав, я высвободился из хватки разбойника и с трудом поднялся, осматривая крыши в поисках новых нападавших. Никого.

— В тебя попали? — прошипел я Тайлеру.

— Царапнули ногу, сволочи, — прошипел он в ответ, и, пыхтя от боли, поднялся на корточки с ножами в обеих руках.

— Перезаряжают. — Я вытащил меч и бросился в сторону затенённого уголка улочки. — Не отставай.

Я пробежал несколько футов, когда тень размером с человека опустилась и перегородила мне путь. Я присел на корточки, занеся меч для удара, а потом увидел, что эта тень передо мной не шевелится. Взглянув повнимательнее, я увидел человека в тёмной хлопковой одежде с намотанным на лицо шарфом. К счастью, у него из шеи торчал метательный нож Адлара Спиннера.

Крик, а за ним глухой удар привлекли моё внимание к началу улочки, где на мостовой уже лежало другое скрюченное тело. Рана на черепе выглядела характерно для боевого молота Вдовы. Сверху донеслись хрипы и крики, и ещё один труп упал на землю с хрустом ломающихся костей. За ним последовали ещё два — оба вполне живые и с арбалетами в руках. Они тяжело приземлились и немедленно стали осматривать окрестности в поисках целей. Я решил, что лучше не давать им возможности найти нас.

Ближайший стоял в дюжине шагов от меня, и это дало ему время развернуться и спустить арбалет, но недостаточно, чтобы прицелиться. Болт пролетел мимо, а мой меч по дуге быстро вонзился в незащищённое плечо. Его товарищ действовал шустрее, с похвальным спокойствием направив оружие в цель. Я обхватил дёргавшегося человека, которого только что покалечил, и притянул к себе. Второй убийца ругнулся, шагнул назад и наклонил арбалет, целясь мне в ноги. Тайлер не дал ему выстрелить, низко нырнув за спиной парня, и полоснул обоими ножами по подколенным сухожилиям.

Услышав топот множества сапог по мостовой, я повернул умирающего в моих руках человека навстречу новой угрозе, но, к счастью, увидел только Адлара и Вдову.

— Четверых достали, — сказал Вдова. — Остальные сбежали.

— Хватит визжать! — прорычал Тайлер, пиная в живот человека, которого он подрезал. Но убийца слишком погрузился в свою боль, не обращал внимание на предупреждения и продолжал кричать, вцепившись в окровавленные ноги. — Милорд, вам нужно, чтобы он заговорил? — спросил Тайлер, поставив ему ногу на грудь и занося нож для последнего удара.

— Е-еретики! — прохрипел раненый. Перед лицом неминуемой смерти в нём разгорелась отвага. Он сверкнул белыми зубами на замазанном сажей лице. — Рабы Блудницы Малицитской!

— Хватит, — посоветовал Тайлер, сильнее надавливая сапогом на грудь непокорного парня. — Кто тебя послал, визгун?

— Мы знаем, кто его послал, — сказал я. — Вряд ли клинок, нанятый Алгатинетами, оказался бы настолько решительным. И к тому же, он бы не промахнулся.

— Тут могут быть и другие, — предупредила Вдова, глядя на крыши.

— Это верно. — Я жестом показал Тайлеру отступить назад. — Отпусти его. — Присев возле набожного убийцы, я посмотрел в его пылающие бесстрашные глаза, чувствуя разом восхищение и отвращение. — Ты верный пёс недостойных господ, — сказал я. — Если когда-нибудь откроешь сердце истине слова Леди, найди нас в Атильторе. Она прощает всех.

Я выпрямился, бросив взгляд на мёртвого сутенёра, который невольно спас мне жизнь.

— Пошли, — сказал я, жестом показав остальным следовать за мной, и побежал прочь. — Забираем лошадей и убираемся из города.

— А ответ принцессы? — сказала Джалайна, догоняя меня.

— Думаю, она только что его дала. Может, участия она и не принимала, но наверняка знала об этом. Нам в этом городе больше не рады.

— Значит, война.

Я фыркнул от смеха, не прикрашенного даже каплей веселья.

— Дело с самого начала шло к войне.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Два полных дня мы ждали, что Эймонд и Эйн появятся на перекрёстке, но никаких путешественников на нём подозрительно не появлялось. Я надеялся, что хотя бы какие-нибудь телеги и проходящие торговцы пожелают поделиться сплетнями и слухами, но даже в этом мне было отказано.

— Похоже, принцесса закрыла город, — сказал Квинтрелл. — Ваше внезапное отсутствие не прошло незамеченным, милорд.

Его слова звучали разумно. Когда мы выходили через второстепенные южные ворота в городских стенах, два скучающих стражника едва подняли головы. Либо Леанора ожидала новостей о моей смерти, либо, в случае, если я выживу, не думала, что убегу так быстро, с учётом важности её ответа Помазанной Леди. Это служило напоминанием тому, что принцесса-регент умна, но в то же время чрезмерно уверена в собственных махинациях.

— Они молоды, но умны, — сказала мне Вдова, когда мы сели у костра на вторую ночь у перекрёстка. — Если выход есть, то они его найдут.

— Не надо было их отправлять, — проговорил я. Тревоги за поведение Эйн преследовали меня с тех самых пор, как я отправил их с Эймондом на задание. И чем больше я размышлял об этом, и об её прошлых проступках, тем более глупым казалось всё мероприятие. «Отправить в качестве шпионов фанатика и чокнутую девицу. Чтобы они днями и ночами ошивались по худшим уголкам Куравеля, в которых, несомненно, полно недобрых слов и цепких рук». Смогут ли подавленные, но, как я подозревал, дремлющие побуждения Эйн противостоять такому искушению?

— Время против нас, милорд, — сказал Квинтрелл. Он кривился, словно говорил неохотно и с сочувствием, но всё равно умудрился меня разозлить. — Принцесса-регент строит планы, вызывает вассалов…

— Я знаю, — рявкнул я так резко, что замолчал не только менестрель, но и Вдова с Адларом, которые до сих пор напевали мелодию и жонглировали ножами. Вздохнув, я подбросил веточку в костёр. — Ещё один день…

Лилат, как обычно, появилась в темноте без какого-либо предупреждения. Каким-то образом ей удалось передать эту незаметность даже своей пони. Она провела её незамеченной через пикеты Разведроты, копыта по траве почти не издавали звуков. Все остальные встрепенулись, Адлар выхватил нож, чтобы метнуть, а Вдова потянулась к боевому молоту. Квинтрелл — отличный шпион, но совсем не воин — рухнул на четвереньки и отполз на дальнюю сторону костра. Лилат их проигнорировала и с мрачным лицом подошла ко мне.

— Солдаты, — сказала она. — Пришли с востока, соединились с ещё большим количеством из города и отправились на север. Во главе у них человек, которого мы знаем.

— Большой человек? Лорд Элберт?

Она покачала головой.

— Человек, которого мы встретили во время смертельной прогулки на север. Тот, который выглядит, как женщина, которая болтает.

Альтерик Курлайн. Лорд-маршал королевского войска и отец Эвадины. Я всегда размышлял, будет ли он готов поставить долг превыше семьи, когда придёт время, и теперь получил ответ.

— Сколько? — спросил я, поднимаясь на ноги.

Лилат в ответ нахмурилась, как случалось всякий раз, когда её просили подсчитать большие числа.

— Много, — ответила она, нетерпеливо пожав плечами.

— Похоже, у принцессы уже был на уме план. — Я направился к лошадям, подняв седло Черностопа. — Седлать лошадей. Мы едем в Атильтор.

— В темноте? — сказал Квинтрелл.

— Не сомневайтесь, мастер менестрель, если ваша лошадь споткнётся, и вы сломаете себе шею, то я буду вас оплакивать. Может даже целый час. А то и два.

До рассвета мы ехали медленной рысью, а потом я приказал роте двигаться быстрее. Мне пришлось бороться с искушением пришпорить коня, пустив его галопом, зная, что тогда к ночи лошади выдохнутся, а путь до Атильтора ещё долог. А ещё я выбрал самый прямой маршрут к священному городу, даже несмотря на то, что он мог пересечься с линией марша сэра Альтерика. Я питал слабую надежду, что мы будем двигаться достаточно быстро и выедем вперёд лорд-маршала, с учётом времени, которое понадобилось Лилат на поиски нас, но знал, что скорее у лорда Альтерика, по меньшей мере, день форы. Однако это давало шанс точно оценить его силы.

— Похоже, около тысячи лошадей, — сказал Тайлер. Он присел на краю дороги, проводя пальцами по многочисленным следам копыт и сапог на обочине. Тайлер не обладал искусством покойного Флетчмана, прошлой зимой погибшего на склоне горы из-за вероломного пса, но навыки следопыта у бывшего разбойника всё равно превосходили мои. — По следам сложно определить количество, зато можно по дерьму, которое они за собой оставляют. — Он провёл рукой над глубоким следом в земле. — Тяжёлая кавалерия. Нет следов пехоты.

— Сильное войско, — прокомментировала Вдова. — Но это не всё войско Короны. И зачем идти на Атильтор без пехоты?

— Если только они идут не на Атильтор, — сказал я. — В дюжине миль отсюда дорога разделяется. Там и найдём ответ.

Мы добрались до развилки на следующее утро после столь необходимого, но раздражающего ночного отдыха. Количество лошадиного навоза на восточной дороге давало ясную картину. Не надо было обладать глазами следопыта, чтобы увидеть, что лорд Альтерик повёл свои войска в сторону от Атильтора. Кроме того, Тайлер сообщил, что они ускорились.

— Лорд-маршалу нужно где-то оказаться, — заключил я. — Где-то, куда он должен прибыть к определённому дню.

— У дороги есть несколько ответвлений, — заметил Квинтрелл. — Они могут направляться куда угодно в северном Альберисе.

— А ещё это основной путь в Альтьену.

— Зачем им туда?

Я вспомнил письмо, которое Леанора показала мне в своей комнате, написанное нетвёрдой, подобострастной рукой доверенного губернатора Альтьены. «Ваш смиренный и преданный слуга, лорд Арчел Шельван».

— Потому что их пригласили. — Я ударил пятками, пустив Черностопа галопом, и крикнул всей роте: — Наша Леди в опасности! Теперь едем быстро!

В Каменный Мост мы прибыли через два дня. Это был очевидный пункт назначения, поскольку только здесь большое количество всадников могло пересечь границу и легко пройти в Альтьену, а остальные пограничные пункты представляли собой паромы или шаткие деревянные мосты, едва достойные такого названия. Поездка вышла тяжёлой как для всадников, так и для лошадей, и даже крепкий Черностоп брёл с опущенной головой, утомлённый очередным галопом в последние часы дневного света. Мост и окружавшую его деревеньку скрывал из вида высокий лесистый холм. Поднявшись на него, я увидел, что мост ярко освещён, факелы мерцали вдоль гранитного проёма, озаряя в его центре развевающееся на ветру знамя — кабана с длинными клыками дома Шельван. Факелы дрожащим светом освещали полную роту герцогской кавалерии, выстроившуюся на дальней стороне моста, а слева и справа от них сверкали алебарды ещё двух рот пехоты. С южного конца моста приближалась намного меньшая группа всадников в тёмных цветах, любимых войском Ковенанта. Обычно Эвадина отказывалась от знамён и прочей ерунды, но я легко различил её высокую фигуру во главе отряда.

«Приняла предложение переговоров от Свина Севера», заключил я, суматошно укоряя себя. «Потому что меня не было рядом, чтобы отговорить от этого, и я же сказал ей, что его можно купить».

Поначалу внутри всё оборвалось — что я слишком опоздал, и не смогу предотвратить катастрофу. Но потом мои глаза различили множество движущихся теней к югу от деревни — войско лорда Альтерика собиралось захлопнуть ловушку, но шли они шагом, а не галопом. Будь я на месте лорд-маршала, то сделал бы две вещи, которых не сделал он. Во-первых, на этом холме я бы оставил арьергард. Во-вторых, приказал бы броситься на деревню полным ходом, несмотря на то, как опасно мчаться галопом в темноте. Мне показалось, что отец Эвадины как командир представляет собой любопытную смесь чрезмерной самоуверенности и осторожности.

«Или», подумал я, «он надеется окружить дочь кордоном и уговорить её сдаться без битвы». В любом случае, такое отсутствие поспешности в критический момент дало мне возможность, которую я не собирался упускать.

— Наша Леди в смертельной опасности, и её надо предостеречь! — крикнул я роте. — Мчитесь на запад коротким путём, а потом как можно скорее езжайте к мосту. Королевские солдаты попытаются нас остановить. Не медлите, не вступайте в сражения и не помогайте павшим товарищам. Предупредить Леди — ваша единственная задача!

Я с сожалением похлопал по шее свесившего голову Черностопа. Он дёрнул головой и злобно глянул через плечо.

— Прости, мой снобистский друг, — сказал я и сильно ударил его пятками по бокам.

Несмотря на строптивость, Черностоп с впечатляющей резвостью помчался вниз по склону и на поле внизу. Разведрота без колебаний понеслась следом — множество копыт стучали по земле так громко, что я знал: лорд Альтерик и его королевские солдаты не перепутают это с громом. На счёт двадцать я повернул Черностопа на запад, а затем потянул уздечку, чтобы направить его голову на деревню и на ярко освещённый мост. Этот манёвр создал зазор между нами и кавалерией Короны, но я сомневался, что он окажется достаточно широким и сделает нас недосягаемыми для атаки. С этим уже ничего было не поделать. Поскольку ловушка уже захлопывалась, моей главной заботой было любой ценой вызволить Эвадину.

Мы покрыли чуть меньше половины расстояния до деревни, когда я услышал первые звуки битвы — лязг сталкивающихся доспехов и лошадей позади. Вскоре за этим шумом донеслась смесь грохота и ржания, говорящая о падении лошади и всадника. Я отгородил от этого свой слух и заставил Черностопа мчаться ещё быстрее. Лорд Альтерик теперь оказался перед неприятным выбором: продолжать медленное наступление или организовать беспорядочную атаку. Я поставил на то, что любовь к дочери, если такие чувства оставались в его сердце, заставила бы его выбрать первое, или, по крайней мере, потратить несколько драгоценных минут на мучительные колебания.

Когда мы добрались до деревни Каменный Мост, звуки сталкивающихся лошадей стихли, и после беглого взгляда назад стало ясно, что большая часть роты следует за мной. На границе деревни мне пришлось пустить Черностопа рысью. Я ожидал, что придётся проталкиваться через стайку-другую зевак-деревенщин, но узкие улочки оставались удивительно пустыми. Возможно у людей здесь хватило здравого смысла прятаться, когда из темноты появляется большое количество солдат.

Выбравшись на широкий проезд, ведущий к мосту, я выдохнул с облегчением, увидев, что Эвадина со своей группой остановились, ещё не пустив Улстана по невысокой арке. Вместо этого она сидела и смотрела, как я приближаюсь, нахмурившись с скорее с любопытством, чем с тревогой. Рианвельские просящие-близнецы стояли по обе стороны от неё, на их лицах отражалось плохо сдерживаемое негодование.

— Элвин? — изумлённо сказала Эвадина, когда я неаккуратно остановил Черностопа.

— Миледи, — сказал я, и перед этим мне пришлось сделать несколько неровных вдохов. — Нужно отсюда уезжать! — Я указал на потемневшие поля к югу от деревни. — Вас предали. Идёт лорд Альтерик…

— Леанора послала моего отца? — Озадаченность на лице Эвадины сменилась гневом, и она пробормотала: — Злобная сука.

— Времени нет! — я направил Черностопа ближе и потянулся к уздечке Эвадины. — Надо уезжать…

— Дорогой Элвин. — Эвадина взяла меня за руку своей, закованной в перчатку ладонью. Мне пришло в голову, что она и остальные с ней в доспехах, а не в тех нарядах, которые надевают на переговоры. — Не волнуйся. — Она похлопала меня по руке и мягко отвела её от уздечки. — И всё же, моё сердце греет то, как быстро ты примчался меня спасать.

— Они здесь, миледи, — сказал Харлдин. Рианвельский просящий и его сестра удивительно синхронно вытащили мечи, и направили своих скакунов между Эвадиной и деревней. Судя по внезапному грохоту копыт, видимо, лорд Альтерик, наконец, решил отказаться от своей осторожности. Вскоре показались верховые солдаты короля, а их тяжёлые боевые кони сносили заборы, вызывая крики и визги у домашнего скота.

— Защищайте нашу Леди! — крикнул я Разведроте, вытаскивая меч. Они развернули лошадей, выстроились в тонкую шеренгу и обнажили оружие, чтобы встретить атаку. Мои разведчики были в лёгких доспехах, и я сомневался, что они смогут выдержать интенсивную атаку рыцарей и воинов в полных доспехах. Нам оставалось лишь надеяться задержать их настолько, чтобы Эвадина выбралась. Бросив на неё отчаянный взгляд, я увидел, что она, как и прежде, совершенно не тревожится, лишь хмурит лоб, с печалью глядя на приближающихся солдат короля.

Боевые кличи наступающих королевских солдат привлекли мой взгляд обратно к деревне. Примерно половина воинов заполонила узкие улочки, а остальная часть заблокировала дорогу, ведущую к мосту. В таких стеснённых условиях численность работала против них, замедляя атаку до нестройной, суетливой рыси. Это сделало их лёгкой мишенью для дюжин арбалетчиков и лучников, вы́сыпавших из окружающих домиков.

Арбалетные болты и стрелы, пущенные с такого близкого расстояния, способны пронзить любые доспехи, кроме самых лучших, и в то же время разрывают попоны, покрывавшие бока королевских боевых коней. Дюжины и тех, и других с криками попадали от первого залпа, а и без того замедлившееся продвижение тут же превратилось в хаотичные драки. Арбалетчики и лучники поспешили взобраться на крыши, откуда было ещё удобнее целиться в кишащую массу всадников. Когда они выстрелили снова, из домиков выбежали новые солдаты. Я быстро опознал в них ветеранов войска Ковенанта, которые дисциплинированно и эффективно построились в отряды и бросились на солдат Короны. Алебарды рубили и кололи в контролируемом, но смертоносном безумии, и всё больше солдат короля и лошадей падало на землю.

При виде разворачивавшейся резни на меня снизошло понимание. Действительно, здесь была расставлена ловушка. Но не та, которую я так ловко разгадал.

— Бедный отец, — услышал я слова Эвадины, тихие, словно она обращалась с мольбой к мученикам. Оглянувшись, я увидел, что она с ужасной печалью смотрит на борьбу в деревне. — По крайней мере, избавьте его от позорного плена.

— У вас было видение, — сказал я. — Вы знали, что Шельван задумал предательство. Моя миссия в Куравеле была для отвода глаз, чтобы Леанора думала, будто вы уязвимы в моё отсутствие.

Печаль сошла с лица Эвадины, сменившись настороженным выражением, которое мне не понравилось, поскольку граничило с враждебностью.

— Да, — подтвердила она, её голос было едва слышно из-за окружавшего грохота. — У меня было видение. Но тебя, Элвин, в нём не было.

С северного конца моста донёсся новый шум, и мне пришлось в тревоге развернуть Черностопа. В конце концов, у ловушки была и вторая челюсть. Однако я не увидел Альтьенских рекрутов, которые бы хлынули через пролёт, заходя нам в тыл. Вместо этого над растерянными шеренгами мерцал скудный свет факелов, колыхались алебарды, а пехотинцы в замешательстве не знали, куда податься. Тогда из-за реки эхом донёсся новый звук, в котором легко можно было узнать сильное столкновение доспехов. Теперь я уже знал о сражениях достаточно, чтобы оценить ход этой стычки только на слух. Следом за первоначальной шумихой последовала какофония лязга и грохота яростной схватки. Она длилась недолго, быстро сменившись коллективными стонами смятения от солдат, столкнувшихся с катастрофическим поражением. Звуки битвы сменились криками покалеченных или умирающих, перемежаясь жалобными воплями молящих о пощаде.

Когда крики начали стихать, из темноты на северном конце моста показалась фигура высокого мужчины в доспехах на впечатляющем сером боевом коне. За его спиной ехал отряд рыцарей, один из которых нёс знамя с изображением рыжего коня на дыбах в обрамлении серебряных деревьев: символ герцога Рианвеля.

Герцог Вирулис Галмейн оказался моложе, чем я ожидал — когда он снял шлем, под ним было лицо человека всего на несколько лет старше меня. А ещё я описал бы его как симпатичного, если бы не бледная кожа, впалые щёки и тёмные мешки под красноватыми глазами, которые отвлекали от любого эстетически приятного впечатления. Его волосы также были острижены до черепа, на котором виднелись многочисленные зажившие порезы, как будто его стригла очень неумелая рука. На самом деле он напоминал жертву какого-то заболевания, если не безумия, с учётом плохо побритой головы и того, что его впалые, покрасневшие глаза не мигали, когда он говорил. Однако его осанка и голос казались сильными, даже оживлёнными.

Переехав мост, он быстро спешился и неприлично долго пристально смотрел на Эвадину. Когда она поклонилась и начала произносить приветствие, герцог опередил её, рухнув на одно колено и низко опустив голову. Знаменосец, сопровождавший его, последовал примеру.

— Знайте, миледи, что я всецело ваш, — сообщил герцог Эвадине тоном, наполненным серьёзной уверенностью. — Знайте, что все мои силы — ваши. Мои солдаты ваши. Всё, что есть у меня… — его голова опустилась ещё чуть ниже, — … ваше.

«Ослеплён», подумал я, вспомнив прощальные слова лорда Жакеля в Куравеле. «Хоть никогда с ней и не встречался». Видя, как этот бледный аристократ дрожит в предвкушении слова Помазанной Леди, я не мог не согласиться с суждением старого игрока в кости.

— Встаньте, милорд, — тёплым приветственным голосом сказала ему Эвадина. — И знайте же, что от лица Серафилей я принимаю вашу службу. И, узрев сегодня ваши действия, могу сказать: я не видела лучшего воплощения примера мучеников.

— Вы… — Вирулис бросил взгляд на Эвадину, а потом снова быстро опустил голову. — Вы оказываете мне честь превыше всяких слов, миледи.

Весь этот любезный обмен взаимным восхищением выглядел бы более прилично, если бы с северного берега реки не доносились звуки резни. Деревня уже затихла, улицы усеивали тела убитых королевских солдат в блестящих доспехах, тут и там виднелись более тёмные тела наших павших. Однако неослабевающий хор криков на севере говорил о том, что резня продолжается.

— Миледи, раз битва выиграна, — сказал я, снова обращая на себя внимание Эвадины, — быть может, пора закончить кровопролитие.

— Кровь тех, кто оспаривает слово Леди, должна быть пролита, — сказал герцог Вирулис. — До последней капли, если потребуется. — Он, уже безо всякого трепета, зыркнул на меня, и его лицо выглядело почти как череп, кроме глаз, светившихся тем огнём, какой я видел у многих настоящих фанатиков. — Сегодня я привёл на её сторону всех верующих Рианвеля. Они отлично знают ценность правосудия, солдат.

— Я лорд, — ответил я, глядя ему в глаза и не в силах сдержать отвращение на губах. — А Леди милосердна в своём всепрощении.

Я увидел, как передёрнулось его лицо, как согнулись руки в латных перчатках, отчего зачесались и мои. Редко какой человек был мне настолько неприятен, но герцог Рианвеля умудрился всего несколькими словами добиться моей ненависти. «Не только словами», поправил я себя, глядя, как расцветает обожание во взгляде герцога, когда говорила Эвадина. «Какой мужчина не станет ненавидеть соперника?»

— Милорд Писарь говорит верно, — сказала она Вирулису, хотя и без каких-либо оттенков увещевания в голосе. — Прошу вас, милорд, на сегодня уже достаточно конфликтов. Успокойте своих людей, ибо я хочу поговорить с ними.

— Как прикажет миледи. — Вирулис снова поклонился и встал, а потом повернулся к своему знаменосцу и приказал: — Трубите сбор. Передай, что Помазанная Леди в безопасности. Пускай соберутся и послушают её слово.

— Милорд, а что с пленниками? — спросил знаменосец, разворачивая лошадь.

— Связать их, и пусть дожидаются решения Леди. Но если среди них этот негодяй Шельван, то приведите его ко мне.

Лорд Шельван, к моему большому удивлению, погиб, сражаясь. И к тому же, весьма отважно, по всем свидетельствам. Когда Альтьенская шеренга прорвалась, он пришпорил свою лошадь, направив её в брешь, и колотил булавой, пока рианвельский копейщик не сбил его наземь. Толпа верующих, пришедших на сторону Леди за своим герцогом, не сдерживалась и изувечила тело Шельвана, отрубив ему голову и конечности, которые затем подвесили к мосту. Эвадина недовольно покосилась на герцога Вирулиса, и этого хватило, чтобы он приказал убрать кровавые украшения.

Другой враг, кто отличился тем вечером, был лорд Альтерик Курлайн, хотя и не благодаря храбрости. Напротив, больше всего разговоров вызвала скорость, с которой он сбежал с поля боя, не в последнюю очередь оттого, что почти всех своих солдат, кроме горстки, он бросил мёртвыми или пленными. Хотя в войске Ковенанта из-за этого его прозвали Трусливым Маршалом, лично я не мог винить его за это решение. Когда бой проигран, зачем медлить, ожидая своей кончины? Лучше сбежать и выносить план мести. И немного утешало то, что бегство Альтерика избавило его дочь от неловкости, связанной с пленением собственного отца.

Толпа, собравшаяся тем утром послушать проповедь Помазанной Леди, состояла из трёх отдельных групп. Войско Ковенанта под командованием капитана Суэйна выстроилось ровными шеренгами справа от Эвадины. Слева стоял герцог Вирулис и его пять рот рианвельских герцогских рекрутов — две конных и три пешие. По центру расположилось ещё больше простолюдинов, и они представляли собой решительно непривлекательное зрелище. Здесь собрались набожные верующие со всех уголков Рианвеля и из-за его пределов, поскольку у Ковенанта есть множество аванпостов в диких землях на востоке. Как и у участников Жертвенного Марша и похода на Атильтор, в их внешнем виде было мало общего, а их одежда варьировалась от лохмотьев до богатых платьев. От других простолюдинов в походах их отличало изобилие вооружений и доспехов. Оно было разнородным и плохо организованным: пикинёры стояли рядом с алебардщиками, люди же с луками и арбалетами были разбросаны по толпе, а не собирались в группы. Однако без оружия не наблюдалось никого, и, судя по пятнам и шрамам у людей в этой толпе, все применили его накануне вечером.

Прежде чем произнести, пожалуй, свою самую знаменитую речь, Эвадина на Улстане подъехала к вершине арки каменного моста. Должен сказать, что это событие художники и иллюстраторы обычно изображают правильно. Солнце тем утром светило ярко, но его частично скрывал покров облаков, которые нагоняли северные ветра. Благодаря этому падающий свет создал драматически захватывающий фон, когда конь Помазанной Леди встал на дыбы, а затем опустился. Я услышал коллективный вздох толпы, взволнованной от предвкушения. Кажется, все присутствующие знали, что этот миг станет гранью. Здесь будет пересечена последняя черта, и они этого не боялись. Да и с чего бы, если с ними Воскресшая мученица, чьё божественное прозрение теперь невозможно отрицать, и она поведёт их к высшей славе Ковенанта?

Как обычно, её голос далеко разнёсся, как только она начала говорить, но тем утром я почувствовал в нём новые нотки. В её проповедях никогда не было недостатка убеждённости, но она всегда допускала нюансы, признание человеческой слабости. В словах Помазанной Леди наутро после Битвы у Каменного Моста не было таких тонкостей, как и во всех последующих её заявлениях.

— Всем, кто прошёл со мной так далеко, — начала она, — моя благодарность. Всем, кто пришёл ко мне сейчас, в этот страшный час — моя благодарность. Но ещё я должна предупредить вас. Путь, лежащий перед нами, будет кровавым. Задача, поставленная нам Серафилями, потребует каждой капли сил, которые мы сможем найти, ибо наш враг хитёр и подл в своих ухищрениях. Здесь они пытались поймать меня в ловушку, выставив моего собственного отца, чтобы схватить меня. Измерьте их подлость тем, как они ополчают отца против дочери, как настраивают брата против брата, ибо почва этой земли засеяна могилами, которые стали урожаем бесконечных войн Алгатинетов. Но это лишь малая грань их зла.

Она замолчала и напряглась в седле, словно не хотела делиться отвратительной, но необходимой правдой.

— Знайте же: мне открылось, что та, кто называет себя принцессой-регентом, с детства была слугою Малицитов. Это она направляла своего отца на тиранию. Это она нашёптывала отраву в уши собственному брату, дабы он погрузил это королевство в пучину войны. Это она убила ядом собственного мужа. Да, друзья мои, это правда. Та, кто правит этой землёй — смертоносная служительница Малицитов, и её порченая кровь течёт по венам ребёнка, которого она усадила на трон. С этих пор, я, как Воскресшая мученица и глас Ковенанта Возрождённого, постановляю, что у нас нет короля. Серафили вынесли приговор, что династия Алгатинетов не годится, чтобы править.

Она замолчала, закрыв глаза, словно собиралась с силами — как женщина, вынужденная взять на себя самую тягостную задачу. Когда она снова заговорила, в её голосе остался лишь едва заметный оттенок, но всё равно, все услышали этот сигнал глубокой печали. С этого момента все, кто следовал за ней, понимали, что её последующие действия — не её вина. Каждую смерть, которая отметит наш марш отсюда и далее, можно возложить на одних только Алгатинетов, поскольку именно они довели Воскресшую мученицу до этих неизбежных, неотвратимых крайностей.

— Друзья, — сказала она, открыв глаза, чтобы воссияла любовь, которую она питала к своим последователям, — мне поручено нести бремя, о котором я никогда не просила. Я никогда не хотела власти. Никогда не хотела править, но Серафили сочли нужным взвалить эту задачу мне на плечи, и я её не сброшу. Пусть этот день отметит зарю нового века, ибо я стою здесь перед вами не только как Воскресшая мученица, но и как восходящая-королева!

Поразительно, как быстро взревела в ответ толпа. Каждая душа, за исключением меня, Вдовы и Лилат, издала одобрительный бессловесный крик. Оружие взметнулось качающимся лесом клинков. Лица простолюдинов излучали такое маниакальное обожание, с которым прежде не могла сравниться даже самая преданная публика Эвадины.

Она ещё немного позволила рёву продолжаться, а потом подняла руку, требуя тишины. Обычно крики замолкали через секунду-другую, но сейчас молчание опустилось, как лезвие топора.

Я выделил нескольких претендентов на точное происхождение того, что я называю мучительными страданиями — изменение чувств и мыслей, из-за которого мой путь свернул на столь дикий курс. Теперь, когда я решил записать эти слова, я уверен, что по-настоящему всё началось тем утром. Я не просто услышал, как она солгала, когда раньше говорила только правду — хоть и свою версию правды. И дело было не просто в этой новой уверенности, которая, казалось, сочилась из каждой её по́ры. Нет, дело было в людях. То, как они настолько полностью умолкли от простого жеста этой женщины. Все они — от войска Ковенанта до рианвельских рекрутов и толпы простых верующих — застыли с одинаковыми напряжёнными, выжидающими, голодными выражениями лиц. Способность Эвадины подчинять других своей воле беспокоила меня и раньше. Теперь же я понял, что она вызывает во мне чувство, которое я не могу назвать никак, кроме как ужасом. Это было глубокое, пульсирующее и бросающее в пот осознание того, что ни одна душа никогда не должна обладать такой силой. Разумеется, я по-прежнему любил её. Как всегда, я поспешил завернуть свой страх в удобную ложь, но сейчас уже знаю, что это был тот самый миг. А ещё я считаю себя трусом за то, что не ушёл прочь в тот самый момент.

— Как ваша восходящая-королева, — продолжала Эвадина, — я требую, чтобы ваша служба была освящена клятвой, данной перед Серафилями. Встанете ли вы на колени и поклянетесь мне в этом прямо сейчас?

Все, как один, упали на колени. Герцог Вирулис и его рекруты, все капитаны и солдаты войска Ковенанта, и громадная орда обожающих простолюдинов рухнули на одно колено и опустили головы в прошении. И я. Я тоже встал на колено. И, опустившись, увидел, что Вдова и Лилат не последовали примеру. На лице Джалайны отразилось сильное подозрение, а на лице Лилат играло озадаченное веселье по поводу всего этого диковинного действия.

— На колени! — зашипел я им обеим, встретившись взглядом со Вдовой, и дёрнул головой в сторону толпы. Любой проблеск ереси перед глазами боготворящей толпы может привести к фатальным последствиям. Джалайна, насупившись и выпятив челюсть, соизволила опуститься на колено и опустить голову. Лилат последовала её примеру и изогнула губы, подавляя смех.

— Клянётесь ли вы, — сказала Эвадина жёстко-формальным голосом, — служить мне как на войне, так и в мире?

И снова ответ раздался немедленно. Множество голосов прозвучало с таким единством, как будто они долго репетировали.

— Клянусь!

— Клянётесь ли вы следовать примеру мучеников каждым поступком и каждой мыслью!

— Клянусь!

— Клянётесь ли вы не останавливаться ни перед какими усилиями и не жалеть сил ради нашего дела? Клянётесь ли вы сражаться с каждым врагом и одержать победу над каждым войском, выдвинутым против нас?

— Клянусь!

Это превратилось в речитатив, и когда Эвадина подняла руки, приглашая своих приверженцев подняться, они так и сделали. С каждым новым криком все топали ногами и размахивали оружием, и звуки эхом разносились настолько громко, что я задавался вопросом, не слышала ли Леанора его в самом Куравеле.

— Клянусь! Клянусь! КЛЯНУСЬ!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Ударьте сейчас, моя королева. Ударьте всем, что у нас есть.

За те несколько часов после первой встречи с ним герцог Вирулис — вольно или невольно — умудрился дать мне ещё больше поводов для неприязни к нему. Не в последнюю очередь своей непримиримой и свободной от сомнений манерой, с которой он давал советы нашей новой королеве. Тот факт, что Эвадина так охотно его слушала, раздражал меня ещё сильнее.

Она нахмурилась и молча наблюдала за тем, как герцог продолжает излагать свои хитроумные замыслы. Мы занимали самую большую резиденцию в Каменном Мосту — двухэтажный дом, расположенный недалеко от моста. В деревне он наверняка считался поместьем, но в этот момент казался тесной лачугой — так много капитанов набилось внутрь на военный совет Помазанной Леди. Здание было домом человека известного как Сборщик пошлины, и этот титул давал ему власть над этой деревней и окружающими поселениями, а также щедрую долю монет из тех, что платили пересекавшие мост. Кем бы ни был этот чиновник, и он, и большинство жителей деревни благоразумно сбежали, как только двумя днями ранее на западном горизонте показалось войско Ковенанта. Немногие оставшиеся состояли из упрямцев, немощных стариков и их храбрых юных родственников.

Капитаны собрались вокруг большого обеденного стола из палисандра. Всего их было восемь, включая, к моей досаде, и рианвельских близнецов, которые теперь редко отходили от Эвадины дальше, чем на несколько футов. Обсуждение неизбежно сосредоточилось на наших следующих действиях, заставив меня выразить некоторое раздражение по поводу того факта, что никто не счёл нужным взять из Атильтора карту.

— В Библиотеке Ковенанта полно любых карт, которые только могли бы нам понадобиться, — сказал я, задержавшись взглядом на Суэйне. Из всех капитанов Эвадины я считал его наиболее благоразумным. Впрочем, герцога Вирулиса совершенно не беспокоило отсутствие карт.

— Вот Куравель, — сказал он, поставив в центр стола бутылку. — Вот Каменный Мост, — добавил он и поставил кубок на другой конец. — Надо как можно скорее отправиться из одной точки в другую, побеждая любых врагов, кто захочет перегородить нам дорогу. Лорд Писарь, я отлично знаю дорогу в Куравель. Следовательно, с учётом простоты нашей задачи, необходимости в карте, кажется, нет.

— Немедленный поход на Куравель имеет преимущество внезапности, — признал я, — но, кроме того, влечёт за собой битву. Леаноре хватило глупости так много поставить на эту ловушку, но она по-прежнему может собрать существенные силы.

— И быстрый марш лишит её времени на это, — настаивал герцог, обращаясь к Эвадине. — Если дело в численности, то я не сомневаюсь, что народ этого королевства поднимется во имя дела восходящей-королевы. Разве тысячи из них уже так не поступили?

«И что хорошего это им принесло», подумал я.

— На дороге в Атильтор мы собрали многих под наши знамёна, — сказал я. — Но не так много, как когда мы шли на север из Алундии. Простолюдины устали от войны, и хотят, только чтобы их оставили в покое. Наш центр власти в Атильторе, где продолжают собираться самые преданные последователи Воскресшей мученицы. Моя королева, я вынужден посоветовать вам повременить, до тех пор, пока мы не превратим наше войско во что-то, чему Алгатинетам не будет никакой надежды противиться.

— Уже скоро начнутся осенние дожди, — упорствовал герцог, уставившись немигающим взглядом на Эвадину. — Это означает прекращение военных действий до зимних морозов, которые создадут ряд своих препятствий для перемещения армии. Моя королева, перед нами шанс покончить с этой войной всего одним ударом. Мы должны им воспользоваться.

Эвадина перевела взгляд с бутылки на кубок и обратно, на её лице отражалось только спокойное размышление.

— Благодарю вас за советы, милорды, — сказала она. — Выбор между осторожностью и риском всегда труден. — Эвадина одарила меня улыбкой. — И всё же, мы должны помнить, что действуем с благословления Серафилей, а это сводит на нет любые риски. — Она постучала по столу костяшками пальцев и отступила назад. — Мы выдвигаемся в Куравель сегодня. Капитан Суэйн, вы вернётесь в Атильтор, чтобы собрать все силы, какие там найдутся. Собрав их, идите на юг и как можно скорее соедините их с нашими силами.

— Как прикажете, моя королева, — сказал, поклонившись, Суэйн.

Эвадина повернулась ко мне как королева, которая обращается к второстепенному чиновнику. Я понимал необходимость такой хитрости, тем более, что наша тайна оказалась настолько широко известна. Но всё равно это ранило.

— Лорд Элвин, вы возьмёте свою роту и разведаете подходы к столице. Если лжепринцесса решительно настроена на битву, то будет лучше узнать, где она собирается нас встретить, не так ли?

Я сдержал желание бросить взгляд на Вирулиса, зная, что триумф, который увижу на его лице, превратит в гнев мою уязвлённую гордость. Вместо этого я изобразил на губах вежливую полуулыбку и низко поклонился.

— Так и есть, моя королева.

Мне было неприятно тогда, как неприятно и сейчас, признавать, что герцог Вирулис оказался прав, а я — нет. Ибо простолюдины на самом деле поднялись во имя дела Воскресшей мученицы, и не дюжинами, как было на последних этапах нашего похода на Атильтор. Но сотнями, а по мере нашего приближения к Куравелю, и тысячами.

Я не могу полностью объяснить этого, но, к тому времени, как над южным горизонтом показался шпиль Куравельского собора, постоянно растущая толпа образовала позади восходящей-королевы огромный хвост длиной в несколько миль. Я знал, что некоторых вели старые обиды против Алгатинетов или их фаворитов. Другие были дурачками, которые примкнут к любой толпе и будут повторять любое вероучение, привлечённые ничем иным как соблазном причастности. Меньшая часть людей, несомненно, надеялась получить долю награбленного, которая, конечно же, будет немаленькой после падения столицы. Но большинство шло ради Эвадины. Она говорила, и они ей верили. Её проповеди снова стали регулярными, иногда и по два-три раза на дню, и никогда она не упускала возможности побудить их к одному и тому же повторяющемуся крику: «Клянусь! Клянусь! Клянусь!».

— Милорд, это не просто религиозное рвение, — высказал мнение Квинтрелл, когда мы смотрели, как около сотни деревенских жителей покидают дома, чтобы присоединиться к тысячам на дороге. — И это нельзя полностью приписать ораторскому искусству королевы, каким бы впечатляющим оно ни было.

— Тогда что это? — спросил я, с унылым бессилием глядя, как юная женщина с младенцем на руках бежит в толпу и исчезает из вида. Я не заметил у неё никакой провизии, а её платье вряд ли могло защитить от непогоды. Как и на Жертвенном Марше, многие плохо подготовленные и пожилые последователи выбывали из похода. Первые трупы появились днём ранее — сначала немного, но я знал, что ещё прежде, чем всё закончится, их будет намного больше.

— Перемена, — объяснил менестрель. — Близится огромный и основательный сдвиг в порядке вещей этого королевства, и они это знают. Они его чувствуют, даже если не могут объяснить, как или почему. Мировые весы покачнулись, и нам посчастливилось оказаться на более тяжёлой чаше.

Я ничего не сказал, зная, что в награду многие из этих людей получат голод, болезни, или, если им не посчастливится оказаться в битве, смерть. И всё же, суждение Квинтрелла меня несколько успокоило.

— Значит, вы не сомневаетесь в нашей победе?

— Совершенно. Я далеко путешествовал, и уже видел падение королей. Оно всегда начинается вот так. Короли, королевы и императоры зачастую ошибочно видят источник всех угроз в знати. Но настоящая опасность заключается в простолюдинах. Верные и запуганные аристократы не спасут их, когда те больше не могут рассчитывать на спокойствие своего народа.

Оптимизм менестреля проистекал из отсутствия патрулей Короны на пути нашего похода. Разведрота разъехалась широко, но находила только керлов, которые либо работали, либо спешили присоединиться к маршу. Солдат не нашли ни одного. К этому времени Леанора наверняка уже получила вести о поражении Альтерика. Скорее всего, их принёс сам лорд-маршал, вместе с жалкими извинениями, если ему хватило благоразумия. Я был твёрдо уверен, что он — а скорее даже сэр Элберт — уже собирает все силы, какие только есть в их распоряжении, и выдвигается нам навстречу. Я считал, что самым подходящим местом будет линия невысоких холмов в десяти милях к северу от столицы, поскольку любой проницательный командующий всегда стремится издалека посмотреть на своего врага. Но Восходящее войско, как оно теперь называлось, поднялось на этот гребень без происшествий.

«Значит, осада», думал я, остановив Черностопа на самом высоком холме и вглядываясь в далёкую серую дымку, отмечавшую столицу. Перспектива окружить такое место, мягко говоря, устрашала. У нас не было осадных машин, и никого, кто мог бы их построить. Находясь в Куравеле, я осторожно разузнал о местонахождении мастера Аурента Вассиера — мастера, который построил мощные осадные сооружения, пронзившие стены Хайсала. Оказалось, что Аурент, будучи человеком неглупым, несколько месяцев назад исчез из города вместе с семьёй. Я надеялся, что он нашёл какой-нибудь тихий уголок мира, поселился там, и его не беспокоят требования построить новые смертоносные устройства.

«Тараны?», раздумывал я, устремляя взгляд на участок леса под хребтом. «И очень много лестниц». Я счёл, что сам масштаб города может сыграть нам на пользу. Потребовалась бы армия во много раз больше войск Леаноры, чтобы закрыть каждый ярд городских стен. «Отправить керлов в атаку в нескольких разных местах», решил я, и в моей голове начал формироваться план, примерно как это было под стенами Хайсала. «Заставить Леанору разделить свои силы, а потом послать лучших в самое слабое место». На моих губах заиграла улыбка, когда я понял, что герцог Вирулис почти наверняка будет умолять о чести возглавить основной штурм. «Если повезёт, то трупомордый гад добьётся, что его убьют».

Однако через несколько секунд крик Вдовы развеял всё моё хорошее настроение.

— Их там нет.

— Что? — спросил я, глядя, как Парсаль, её быстроногий охотничий конь, рысью поднимается на гребень холма.

— Ушли. Все. — Она жестом указала на город. — Все ворота открыты. Я не рискнула подъезжать слишком близко, опасаясь лучников на стенах, но говорила с людьми вон в том саду. Они говорят, король с матерью ушли по северо-западной дороге два дня назад, забрав с собой всех солдат. Многие говорили, что они отправились в Кордвайн. Хотя, по слухам, светящая Дарила забаррикадировалась в соборе вместе со множеством чокнутых ортодоксов, решив лучше умереть, чем сдаться Еретической Блуднице. — Она улыбнулась. — Это их слова, а не мои.

— Кордвайн, — повторил я. Неожиданный ход, но не лишённый здравого смысла. Когда план устранить Эвадину пошёл прахом, Леанора наверняка быстро пересчитала своих союзников. Рианвель, очевидно, против неё. Алундия стала пустошью, разорённой войной и населённой людьми, которые только порадовались бы её смерти. Вряд ли можно было рассчитывать на лояльность Шейвинской Марки под герцогиней Лорайн, как и на алчного Дульсианского герцога. Таким образом, оставалась знать Альбериса, сэр Элберт с остатками роты Короны, и твёрдо лояльный, но далёкий герцог Лорент Кордвайнский. Когда разведчики донесли о масштабах священного похода Эвадины, потребовалось бы гораздо более отважное и глупое сердце, чем у принцессы-регента, чтобы остаться и поставить всё на капризы битвы. Светящая Дарила и её шайка фанатиков создавали неприятное затруднение. Здравый смысл говорил, что нам следует со всей возможной скоростью преследовать Леанору, но Эвадина захочет захватить собор во имя Ковенанта Возрождённого, а король и его умная мать ускользнут из петли, по крайней мере, до поры до времени.

— Пойдём, — сказал я, собираясь развернуть Черностопа. — Надо поделиться радостными новостями.

Однако Вдова не пошевелилась в седле. На её лице застыло выражение, которое я у неё редко видел: вина с оттенком извинения. Я уже знал, что она собирается сказать, и всё же, её слова поразили меня с неожиданной силой.

— Здесь мы попрощаемся, Элвин Писарь.

В её глазах, помимо явного сожаления, я видел ещё и решимость, которая заставила меня отказаться от желания спорить. Вместо этого я заставил себя добродушно сказать:

— Тебя, наконец-то, достало, да?

— Если ещё и нет, то завтра достанет точно. — Она бросила взгляд на Куравель. — Мы уже видели падение города, а я чувствую, что тут будет хуже. Воскресшая мученица больше не командует армией, она ведёт орду. Ты знаешь, что будет, когда они туда доберутся. Они пришли ради крови, и они её получат, в битве или без неё. Я не буду принимать в этом участия.

Я кивнул, не в силах опровергнуть её доводы. Можно было умолять, искренне заявлять, что мы, стойкие и верные солдаты войска Ковенанта, сделаем всё возможное, чтобы защитить народ Куравеля от бури. Но это большой город, а священный поход огромен. Она была права, и я знал, что грядёт.

— Куда отправишься? — спросил я её.

— Менестрель немало рассказывал о восточных королевствах. Или, может, отправлюсь на юг, сяду на корабль за море. Говорят, за красными пустынями есть земли, заполненные разными удивительными мифическими зверями. Война страшно уродлива. Думаю, мне хотелось бы посмотреть на чудеса. — Она снова улыбнулась, и на этот раз в улыбке смешались теплота и печаль. — Ты мог бы поехать со мной.

Удивлённый, что мне вдруг перехватило горло, я прокашлялся и снова заговорил:

— Ты же знаешь, что не могу.

Улыбка сошла с её губ, но я не увидел ни следа упрёка, когда она опустила глаза.

— Я знаю, что она тебя уничтожит. Если не тело, то душу. В своё время ты был плохим человеком, Элвин Писарь, как и я. Но ещё мы поступали хорошо, когда могли. А с этих пор я вижу для тебя только ещё больше плохого.

Она без дальнейших промедлений развернула Парсаля, рысью съехала со склона, а потом пришпорила коня, пустив его галопом. Я смотрел, как всадница на коне быстро скрывается в лесу. Как ни странно, я обнаружил, что надежда когда-нибудь увидеть её снова равносильна пылкому желанию не встречать её никогда. У меня появилась неприятная уверенность, что если мы с Вдовой ещё когда-нибудь встретимся, то перед ней будет человек, который не заслуживает её взгляда.

Вопрос о том, на ком лежит вина за пожар, уничтоживший древний собор Куравеля, стал источником бесконечных споров. Те, кто придерживается вероучения Воскресшей мученицы, с абсолютной уверенностью признают, что пожар начался по прямому приказу светящей Дарилы. Что перед часом триумфа восходящей-королевы последняя глава ортодоксального Ковенанта решила принести в жертву себя, своих последователей и собор вместе со всеми его священными сокровищами. Сторонники Алгатинетов с той же яростью уверяют, что сделано это было либо по указанию Малицитской Блудницы, либо стало самым отвратительным поступком, совершённым хищной толпой фанатиков, которую она спустила с поводка. Что до меня, то я не смогу пролить свет на эту загадку. Знаю только, что собор пылал той ночью, а я смотрел.

Как и предсказывала Вдова, стоило только разнестись вестям о том, что Куравель никто не защищает, участников похода стало не удержать. Эвадина приказала ротам Ковенанта построиться в шеренги, чтобы достойно войти в город, но всё равно к полудню уже горели первые костры. Я понял, что в сердцах большинства людей таится безумие — зверь, который только и ждёт, что его выпустят, и когда он окажется перед беззащитной жертвой, зная, что не будет никаких последствий. Рианвельские рекруты первыми вторглись в отдалённые районы, сея беспорядочный хаос и насилие. Я думаю, что сгущавшийся запах дыма привлекал и остальных, вызывая первобытное желание принять участие в безумном пиршестве, пока есть такая возможность. Священный поход хлынул внутрь города, а горожане бросились наружу. Когда день сменился вечером, на южной дороге появились длинные колонны убегающих, а позади них полыхал их город.

Я смотрел, как разворачивается катастрофа, с гребня того холма, откуда уехала Джалайна. Не стану притворяться, будто бы я питал хотя бы малейшее желание повести Разведроту в этот хаос, в надежде, что они смогут защитить беззащитных. Если бы я так поступил, то наверняка к утру у меня не было бы роты, которой можно командовать. На этих огненных улицах нас поджидали только смерть и безумие. Самые молодые из моих разведчиков явно возмутились тем, что им пришлось пропустить кульминацию марша восходящей-королевы, но им хватило ума ограничить свои жалобы несколькими суровыми взглядами в мою сторону. В отличие от них ветераны демонстрировали по большей части облегчение.

— Пожалуй, хуже, чем в Хайсале, — прокомментировал Тайлер, между глотками бренди. Он ещё не упился вусмерть, но, судя по тому, как покачивалась его голова, а речь становилась всё невнятнее, скоро ему неминуемо предстояло провалиться в забвение. И всё же, каким бы пьяным Тайлер ни был, он довольствовался тем, что сидел на месте. Даже соблазна обильной добычи не хватило, чтобы сдвинуть его с места. — Пламя… — Он на мгновение замешкался, глаза потускнели, а потом резко открылись: — Выше! Как думаете, милорд?

— У тебя почти кончилось, — заметил я, кивнув на остатки, плескавшиеся в его бутылке бренди. Сунув руку в свой мешок, я достал фляжку грога и бросил ему. — Пей, сержант.

— Да благословят вас мученики, милорд. — Он отбил костяшками в лоб, выполнил приказ, и уже через несколько глотков рухнул на спину.

— Лорд Элвин. — От тона Квинтрелла я снова посмотрел на город, увидев, как в центре взвивается огромное пламя. Спустя удар сердца до нас донёсся глухой взрыв, над дымом недолго покачивался ярко-оранжевый цветок, а потом угас. Зрелище резко напоминало видение, которое мне было даровано давным-давно в полой горе. «Первый Бич. Эвадина служит Малицитам…»

— Что это было? — спросил Адлар. Он один не сидел, и все эти часы шагал по вершине холма, с зачарованным ужасом глядя на разгорающиеся пожары. В отличие от прочих юношей в роте он не демонстрировал желания участвовать в разворачивающемся бедствии.

— Собор, наверное, — сказал я. — Думаю, светящая Дарила набила здание маслом, возможно для защиты от штурма. Кажется, не сработало.

Теперь уже сквозь дымку виднелась крыша собора, напоминавшая почерневшие рёбра какого-то зверя, брошенного в костёр, у которого пламя лизало плоть из черепицы и дерева. Тайлер был прав, тут всё шло куда хуже, чем в Хайсале. К утру здание обратится в пепел, как и большая часть Куравеля.

— Не понимаю, — сказала Лилат. Всю ночь она сидела рядом со мной, постоянно хмурясь от мрачного изумления. Он говорила по-каэритски, чего не делала уже много недель, с тех пор, как улучшилось её знание альбермайнского. — Это место — священное для вашего народа, так? Как полая гора.

— Да, — согласился я, глядя на быстро исчезающую крышу строения, которое выстояло целые столетия.

— Тогда зачем его сжигать?

Я пожал плечами, сдержав желание освободить бесчувственного Тайлера от фляжки, которую я ему дал.

— А зачем злобный ребёнок бросает камни в кошку?

Эти слова ещё сильнее озадачили Лилат.

— Ваши дети кидают камни в кошек?

От крика снизу тёмного склона мы все, кроме пьяного Тайлера, вскочили и потянулись к оружию. Около часа назад мы слышали грохот сражения — скорее всего священный поход столкнулся с ортодоксальными упрямцами, оборонявшими собор. Было вполне вероятно, что кто-то сбежал из города.

— Не стрелять, — крикнул я лучникам, нацелившимся на пару всадников, появившихся из мрака. Когда те остановили лошадей, стали полностью видны постоянно кислые выражения лиц Рианвельских близнецов-просящих, отчего я пожалел о своём приказе. «Не увидели их в темноте, моя королева. Такие несчастные случаи на войне постоянно случаются».

— Лорд Писарь, — поприветствовал меня Харлдин, едва изобразив поклон. Мне пришло в голову, что я ни разу не слышал, как говорит его сестра, и, может быть, она даже немая. Впрочем, то, как она зыркнула на меня, а потом злобно посмотрела на Лилат, говорило громче всяких слов. Этим двоим нравилось бросать на меня осуждающие взгляды, но вид каэритки превратил самодовольную досаду в кипящую ярость.

— Что? — ответил я, не вставая. В этот момент элементарная вежливость была мне не по силам, и я не удосужился сдержать смех, когда они оба ощетинились, видя явное оскорбление.

— Королева приказывает вам явиться, — сказал Харлдин. Голос звучал рублено из-за попыток удержать слова, которые он на самом деле хотел сказать. — Она ждёт вас у собора.

Я хотел было заметить, что в Куравеле больше нет собора, но решил, что нет смысла и дальше над ними подтрунивать.

— Скажите ей, я сейчас буду.

— Мы сопроводим вас, — сказал он. — Одного.

Прошедшие с тех пор годы дали мне время поразмыслить над еле заметной ноткой удовольствия, которая в тот миг окрасила тон просящего. Если бы тогда я уделил ей внимание, многое могло бы пойти совсем по-другому. Но я был уставшим, меня мутило, и настроение омрачилось от мысли, что придётся самому страдать от зловония и вида участи Куравеля. Так что я устало поднялся на ноги и покачал головой, когда Лилат встала вместе со мной.

— Нет. Оставайся здесь.

— Ты пойдёшь, и я пойду, — настаивала она, накидывая лук на плечо.

— Милорд, королева сказала одного, — вмешался Харлдин с оттенком нетерпения в голосе. — Ваша каэритская шлюха останется здесь и не будет оскорблять взор королевы.

По Разведроте пошёл сердитый ропот, многие вскочили на ноги с оружием в руках. О статусе Лилат никогда формально не заявлялось, но она уже достаточно давно ездила с нами, чтобы считаться товарищем. А ещё рассказ о её подвигах в Жутком Схроне стал чем-то вроде небольшой легенды в войске Ковенанта.

— Следи за языком, — прорычал юный Адлар, крутя нож, отчего и остальные одобрительно зарычали.

— Отставить, — сказал я ему, бросив суровый командный взгляд на остальных, чтобы они опустили оружие. Вместо того, чтобы идти седлать Черностопа, я направился к широкому стволу ближайшего тиса, отчего Харлдин раздражённо вспыхнул:

— Милорд, вы и дальше заставите королеву ждать?

— Дашь ты уже человеку минутку поссать, а? — ответил я, скрываясь за тисом. Хоть я, конечно, и не обратил должного внимания на рвение этого человека, оно всё же пробудило во мне достаточно осмотрительности, чтобы принять небольшую меру предосторожности. После довольно долгого времени я закончил своё неудобное дело, а потом пошёл седлать Черностопа. Забираясь на коня, я ободряюще ухмыльнулся Лилат, но её волнение это не особо успокоило.

— Они пахнут неправильно, — сказала она мне, по-прежнему по-каэритски, и подозрительно посмотрела на просящих. — Нетерпеливые, как волки, приближающиеся к раненому оленю.

— Если они что-нибудь попробуют предпринять, я их убью, — просто сказал я. — Жди меня здесь. Что бы ни случилось, в город не заходи. Это плохое место для тебя.

Я ударил пятками Черностопа и поехал вниз по склону, просящие двинулись следом.

— В ближайшее время, — сообщил я Харлдину, — у нас с тобой состоится очень содержательный разговор о манерах.

Он ответил взглядом, который не был ни таким злым, ни таким испуганным, как мне бы хотелось. Ещё одно предупреждение, которое я не заметил в эту полную безумия ночь.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Эвадина ждала меня на главной площади посреди вихря клубящихся угольков. Рёв пламени, охватившего собор, усиливался и утихал от сильного ветра, который носился по городу, погруженному во тьму, и с каждым порывом раздувал пожар. Моя поездка оказалась удивительно мирной, хотя и окутанной дымом, который клубился, поднимался густыми столпами, освещёнными оранжевым сиянием, и перекликался с треском и грохотом рушащихся домов. К счастью мои спутники-близнецы интересовались беседой со мной не больше меня, а пустые в основном улицы вселяли странное чувство безмятежности. Пожары разгорались так яростно, что участники похода разбежались. Тут и там я слышал далёкие крики, мельком замечал нагруженные добычей фигуры, но стало ясно, что Куравель брошен на произвол судьбы.

Выехав на площадь, я увидел, что королевский дворец остался невредим, и каким-то чудом пламя его не тронуло. Контраст с собором, перед которым он стоял, и раньше был разительным, а теперь стал ужасно комичным. Высоченные стены одного из самых священных ковенантских святилищ по-прежнему стояли, но уже в виде почерневших краёв бушующего пекла. Обугленные рёбра крыши уже исчезли, а внутренности здания полностью поглотил огонь. Я подумал о закованных в золото реликвиях, украшавших алтарь на коронации короля Артина, от которых теперь наверняка осталась куча расплавленного шлака и пепла костей. И всё же на эту картину смотреть было легче, чем на лицо женщины, которую я любил.

Я уже видел её прежде разгневанной, но не настолько. Для Эвадины ярость бывала редкой и кратковременной бурей, но суровое и напряжённое выражение её лица, когда она смотрела, как я останавливаю Черностопа, было мне совершенно незнакомо. Если бы я не знал её так близко, то решил бы, что она меня ненавидит.

Суэйн тоже стоял там, опустив плечи и голову, хотя я видел стыд, от которого его лицо стало таким несчастным. По краям площади стоял кордон солдат Ковенанта, но за рёвом пламени с такого расстояния они не могли расслышать ничего, что здесь говорилось. Близнецы-просящие спешились раньше меня, и ближе, чем мне бы хотелось. Ещё прежде, чем Эвадина заговорила, я уже знал, в чём дело. Стыд Суэйна всё выдавал. «Как она узнала? Спустя столько времени».

— Неужели вы не преклоните колени перед королевой? — отрывисто и формально спросила она меня, поскольку я продолжал сидеть в седле, чувствуя боль в груди, которую причинял резкий, быстрый стук сердца.

— Прошу прощения, ваше величество. — Я ощутил лёгкую гордость за твёрдость своего голоса и отсутствие дрожи, когда слез со спины Черностопа и начал опускаться на одно колено.

— Вообще-то не надо, — приказала Эвадина. — Встаньте, милорд. У меня есть к вам вопросы, и я бы хотела ясно видеть ваше лицо, когда буду задавать их.

Я сделал, как она сказала, стараясь держаться как можно вежливее и бесстрастней. Она подошла ближе, встала на расстояние вытянутой руки, и я невольно уставился на листы пергамента в её руке. Она крепко сжимала их, и страницы скомкались в кулаке.

— Это? — спросила она, поднимая стопку, когда заметила мой интерес. — Тебя всегда так интересовали слова на бумаге, да, Элвин? Ты всегда так увлечён бесконечным поиском новых знаний. Что ж, — Эвадина развернула листы, — позволь мне поделиться этим последним сокровищем, которого ты так долго добивался. — Она перевела взгляд на пергамент. — Частичный перевод Исидорского кодекса, подготовленный просящим Гилбертом Форсвитом по запросу лорда Элвина Писаря.

— Это важная, но забытая часть учения Ковенанта, — сказал я. — Прекрасное дополнение для библиотеки Ковенанта…

— МОЛЧАТЬ! — Лицо Эвадины задрожало, когда она заглушила мой голос своим криком, и свет собора ярко полыхал в её немигающих глазах.

Казалось, она смотрела на меня целую вечность, и, к моему удивлению, страх под тяжестью её взгляда исчез. Я увидел то, что её гнев не мог замаскировать: она по-прежнему меня любила. Глупо молодому человеку думать, будто бы это обеспечивает защиту, ведь на самом деле любовь только увеличивает опасность.

— Как раз сегодня ко мне явился просящий Гильберт, — хриплым, но сдержанным голосом продолжала Эвадина, потрясая страницами. — Он приехал сюда вместе с лордом Суэйном, видимо, понятия не имевшим о содержании подарка, который учёный просящий хотел передать мне в руки. Очевидно, он думал, что я найду его интересным. Так оно и оказалось, Элвин. В этой нудятине, правда, много нелепой чепухи, как будто собрали записи сумасшедшей, а не пророчицы. Но, с другой стороны, меня называли сумасшедшей столько раз, что и не упомнишь, и потому я читала дальше.

Она полистала страницы и продолжила своё выступление:

— Да будет известно, что та, которую станут называть Воскресшей, не воскреснет. Её излечат. И её исцеление будет осуществлено не Бесконечными, на службе которым я веду свою борьбу, а теми, кто придерживается языческих обрядов. Ведьма в мешке исцелит её, но фальшивая Воскресшая назовёт это благословением и тем самым потребует себе королевство.

Руки Эвадины дрожали, когда она опустила пергамент. Я увидел, как её гнев стих, брови сошлись вместе, в глазах читалась надежда и мольба.

— Ты снова соврёшь мне, Элвин? — спросила она. — Скажешь, что всё это обман, и что ты не позволял каэритской ведьме прикасаться ко мне своими грязными лапами?

Я бросил краткий взгляд на Суэйна, увидев, как мучительно сморщилось в тот миг его лицо. Его верность Эвадине была абсолютной, нерушимой и безупречной. Я знал, что он уже ответил на этот вопрос, делая любую историю, которую я мог бы придумать, неуместной, хотя мне в любом случае не удалось бы сочинить историю под эту задачу.

— Вы умирали, — произнёс я, посмотрев в умоляющие глаза Эвадины. — Другого выбора не было. Если бы мы не…

Эвадина издала бессловесный крик, скорее вопль, чем рычание. Это был звук, какого я никогда не слышал из человеческого горла, громче всего, что человеческое горло может издать, и его силы хватило, чтобы вызвать у меня дрожь. Она отшатнулась, снова крепко сжав страницы в кулаке, а вторую руку положила на живот, словно хотела ослабить ужасную боль.

— Ты… — Она пошатнулась, поникла, и её голос окрасили всхлипы. — Ты сделал из меня мерзость пред Серафилями. Я испорчена и телом, и душой.

От вида страданий Эвадины мне захотелось, несмотря на все взирающие на нас глаза, протянуть руки и обнять её, как я делал наедине. Но я не обнял. Быть может из-за звука, который она издала — такого уродливого, такого неправильного. А может, дело было в глубоком, хоть пока и не признанном, осознании: всё, что было между нами, уже прошло, раскололось в тот самый миг. Но на самом деле, мне кажется, всё было куда проще. Дело было в её гневе, в её осуждении, в её корыстном отвращении. Никакой благодарности. Никакой признательности за то, скольким я, Суэйн, Уилхем и многие другие рисковали, чтобы спасти её. Предполагаемое осквернение её души стёрло всё это, ибо она была Помазанной Леди. Она была избранницей Серафилей. Заблуждение навсегда разрушено, и вот это непростительно.

— Нет, — возразил я, и моём голосе слышался резкий, раздражающий вызов. — Мы сделали вас Воскресшей мученицей. Мы сделали вас восходящей-королевой. И посмотрите, — я поднял руки на окружающую панораму разрушения, чувствуя, как угольки жгут мою кожу, — посмотрите, во что вы это превратили.

Эвадина замерла, глядя на меня с таким перекошенным от враждебности лицом, что мне показалось, будто я смотрю на незнакомку. Потом она бросилась на меня, со свистом выхватив меч из ножен, и её атака была настолько быстрой и неожиданной, что я едва успел положить руку на свой клинок, прежде чем она добежала до меня.

— Миледи! — Суэйн шагнул между нами, умиротворяюще подняв руки. — Миледи, прошу…

Его слова окончились сдавленным бульканьем — меч Эвадины перерезал ему горло. Кровь густо брызнула ей на кожу, отчего она остановилась, потрясённо глядя, как Суэйн рухнул на колени, вцепившись руками в шею в тщетной попытке остановить алый поток. Он прохрипел ещё несколько слов, которые было не разобрать из-за льющейся крови, и упал ничком на камни. Я думаю, что когда его сердце вытолкнуло последнюю каплю из раны, он всё ещё пытался вымолить у неё прощение.

— Ты, — сказала Эвадина. На меня испуганно и обвиняюще смотрело бледное, но снова человеческое лицо. — Ты заставил меня это сделать.

Последние несколько секунд я стоял, как вкопанный — внезапный ворох перемен был слишком велик, чтобы его можно было осознать. Но теперь я осознал. Теперь я видел, что мне нужно сделать.

— Элвин Писарь, вы задерживаетесь по приказу восходящей-королевы. — Харлдин говорил гордо и уверенно, явно наслаждаясь моментом. Он, может, и выжил бы, если бы не совершил ошибку, попытавшись похлопать меня по плечу. — Сложите оружие…

Навершие выхваченного мной меча попало ему по верхней челюсти, выбило зубы и сломало нос. Он отшатнулся на пару футов, и этого места хватило мне, чтобы развернуть клинок и проткнуть его от подбородка до затылка.

— Считай это уроком манер, — проворчал я, пинком скидывая с клинка его дёргавшееся тело.

Оказалось, что его сестра вовсе не немая, поскольку она бросилась на меня с пронзительным визгом. Я уклонился от дико опускавшегося меча и в ответ рубанул её по ногам. Впрочем, она двигалась быстро, и только лязгнула сталь, когда она отбила удар. Если бы её не охватила жажда мести, то она шагнула бы назад перед очередной атакой. Вместо этого она бросилась вперёд, подняв клинок для выпада, и осталась открытой для сильного удара в лицо, от которого она пошатнулась, и я врезал ей локтем в грудь, отбросив прочь.

— Как ты мог так поступить, Элвин? — спросила Эвадина, присев над неподвижным телом Суэйна. По какой-то причине она всё ещё держалась за живот, и от боли, которая заставила её это делать, её лицо превратилось в маску заплаканной тоски. — Как ты мог так поступить с нами?

«Эвадина служит Малицитам». Эти слова сказал человек, которого я назвал лжецом. Я знал, что эти слова — правда. Вдруг это стало настолько совершенно ясно. Многие, многие умершие в Алундии. Жертвенный Марш. Иррациональная преданность участников её священных походов. Собор, погибающий в ярком цветке пламени, подожжённый обезумевшей толпой, точно так же, как тот древний каэритский город много лет назад. От тошнотворной абсурдности всего этого я едва не рассмеялся.

— Бич, — сказал я тихим голосом, скорее самому себе, чем ей. — На каждом повороте это был он. Всегда в твоих проповедях. Обещание, а не пророчество. — Тогда я и впрямь рассмеялся, хотя смех скорее получился похож на рвотный кашель. — Второй Бич, Эвадина! — Я наставил на неё свой меч, свободной рукой махнув на останки пылающего собора. — Он здесь! Это Второй Бич, и мы его сотворили!

В ответ она снова взревела, на этот раз скорее даже зарычала, всё так же нечеловечески, как и раньше. Оскалив зубы, она присела, сжимая меч обеими руками, готовясь встретить мою атаку — атаку, которую я бы никогда не начал.

Меня спас топот множества сапог по мостовой, заставив инстинктивно пригнуть голову и уклониться от взмаха алебарды, которая снесла бы её с моих плеч. Я убил её владельца натренированным ударом острия меча в незащищённую щель между его наплечником и нагрудником. Прежде чем он упал, я с облегчением заметил его цвета — чёрный и зелёный, — а значит, это был один из людей герцога Вирулиса. Меня огорчило бы намного сильнее, если бы этой ночью пришлось зарубить ещё кого-то из товарищей.

Новые крики со всех сторон заставили меня крутануться, отбив выпад меча, а потом уклониться от другого. Люди герцога выстроили вокруг меня плотный кордон, чащу направленных на меня клинков, через которую мне было никак не прорубиться. И всё же я попытался. «Эвадина служит Малицитам». Я видел её, она по-прежнему сидела над телом Суэйна в дюжине ярдов от меня. Я знал совершенно точно, что она — единственная живая душа в этом мире, которой нужно умереть. Все разрушения, которые я помог ей совершить в качестве Воскресшей мученицы, будут давить на меня до конца моих дней. Но какую жатву она могла собрать в качестве восходящей-королевы Альбермайна!

Так что я рубил и колол солдат между нами, отбивал их оружие и резал открытые лица, надеясь пробиться к ней. Моя ярость стала такой, что я едва почувствовал укол шипа алебарды в бедро, а мой меч разрезал лицо её владельца, пронзив глаза и кости. Я отопнул его и с новой силой бешено пошёл дальше, игнорируя влагу, текущую по ноге. Следующий удар древка секиры с разворота попал мне по голове, и перед моим взором сверкнула вспышка искр. Но мне был знаком звон в черепе, и ответный удар моего меча перерубил и древко, и руку, которая его держала. Всего на секунду путь к Эвадине очистился, всего несколько шагов — и всё закончится. Если бы я уже не осознал её истинную природу, то замер бы на месте, лишь увидев её в тот момент. Она сидела, держа голову Суэйна на коленях и плакала от глубокого горя и сожаления.

— Эвадина служит Малицитам, — речитативом проворчал я, заставляя себя двинуться дальше. Моя нога словно заледенела, и густая струйка крови текла из раны на голове. Эвадина даже не попробовала встать, меч лежал возле неё, и она всё плакала на лицо человека, которого убила. Она посмотрела на меня, когда я встал над ней, высоко подняв меч для последнего удара. Наши глаза встретились, и я замер — её заплаканное, охваченное горем лицо остановило меня лучше любого щита.

— Ты убьёшь нас, Элвин? — спросила она меня, убрав руку с обмякшего лица Суэйна, и положила её себе на живот. — Ты убьёшь нашего ребёнка?

Несколько секунд я потрясённо стоял, разинув рот, а потом град ударов сбил меня с ног. Я упал на колени, и кулак в латной перчатке отскочил от моего затылка. Я рухнул, сплёвывая желчь с железным привкусом.

— Назад! — надо мной стоял герцог Вирулис. Его бледное лицо в кои-то веки налилось цветом — тёмно-красным от ярости и презрения. Я почувствовал, как моё сознание ускользало, пока он продолжал выкрикивать приказы своим людям. — Связать этого предателя!

— Вы… — пробормотал я, подняв руку, чтобы схватить его наколенник. — Вы не понимаете… Вам надо… остановить её…

— Убери от меня свои грязные лапы, предатель! — Вирулис подчеркнул приказ мощным пинком мне в живот. Он был сильным человеком, и силы удара хватило, чтобы погрузить меня, наконец, во тьму.