Предатель

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Полагаю, возвращение Эрчела во время этого моего самого глубокого провала было неизбежным. Я понятия не имею, сколько пролежал в той камере где-то в недрах королевского дворца. Знаю, что постоянно просыпался, и в эти минуты бредил. У меня остались смутные воспоминания о том, как мои жалобные мольбы разносились по равнодушным залам, хотя от меня всегда ускользает, что именно я говорил. Однако по большей части я дрейфовал в бреду, наполненном сновидениями. Я бормотал мольбы к павшим друзьям и врагам, и ковылял от одного пустоглазого, но живого трупа к другому. Помню, как рухнул на колени перед смертельно бледным призраком короля Томаса. Кажется, я его повеселил.

— Она служит Малицитам, да? — спросил он, и его гнилое лицо скривилось в ухмылке. — Писарь, уж это я и сам мог бы тебе сказать.

Но в основном это была просто путаная свистопляска вперемешку с приступами боли, пока моё тело наяву страдало от ран. И только когда меня нашёл Эрчел, хаос улёгся, бесформенная смесь воспоминаний слилась во что-то узнаваемое, если не по месту, то по форме. Над узкими каналами с поросшими тростником берегами плыл бледный туман. Это напомнило мне болотистую местность, по которой я путешествовал на задней части повозки Цепаря, только более дикую, с резким, холодным оттенком воздуха.

— Жопы мученичьи, Элвин, — прокомментировал Эрчел, и прищурился, разглядывая моё побитое тело. — Вот это тебя отпиздили, а?

— Что ты тут делаешь? — простонал я в ответ, надеясь, что конкретно это видение уплывёт в туманную неразбериху, как и все остальные. Плутать в вихре кошмаров всё равно было предпочтительнее, чем сидеть в компании этого давно умершего извращенца. — Ты же был творением Арнабуса, тем, что он украл из моих воспоминаний. Он мёртв, так почему ты не с ним?

— Не могу, — весело ответил он. — Она не позволяет. В особом умении Арнабуса любопытно то, что он с помощью твоей памяти обо мне смог запутать часть моей души. Этого хватило, чтобы Ведьма в Мешке отыскала остальную часть меня. Вытащила меня с пути.

— С пути?

Он тут же помрачнел и отвёл взгляд.

— Ну, знаешь. Те пути, которые ведут тебя… куда бы ты ни шёл.

— И куда ты шёл?

— Да хрен знает. Но это был долгий путь. Брёл по нему, хуй пойми сколько, пока она не пришла за мной. — Он заговорил быстрее, явно желая сменить тему. — Она немного обеспокоена, понимаешь? Чую, этого не должно было случиться. Во всяком случае, пока.

— Как жаль, — пробормотал я и съёжился, чувствуя мягкую землю под спиной и почти ожидая, что она превратится в ничто, после чего я найду выход из этого злополучного болота. Не превратилась. Сердито застонав, я сел и хлопнул Эрчела по руке, когда он попытался потыкать кровавую рану на моей голове.

— Чего тебе надо? — спросил я. — Что ей нужно?

— Спасти твою глупую тушку, что же ещё. — Эрчел с жалостью посмотрел на меня и отошёл, чтобы пнуть камень в спокойную воду. — Ну и говённое местечко. Есть мысли, где это?

— А у тебя?

— Нет. Понятия не имею. Вот как оно, быть её рабом-то. Всё время порхаю из одного чудного места в другое. Хотя повстречал кучу интересного народа. Конечно, большинство из них уже мертвы или около того. Но всё равно, обычно им есть, что сказать важного.

Я хмуро посмотрел на него, поднялся на ноги и подул на сложенные руки.

— Так значит, не только мне доводится наслаждаться сомнительным удовольствием твоей компании.

В жизни подобная насмешка спровоцировала бы Эрчела высказать несколько резких, но плохо сформулированных оскорблений. Однако в смерти он лишь добродушно рассмеялся.

— Поначалу был только ты, но теперь уже нет. Она говорит, что у меня к этому талант. Похоже, это одна из причин, по которым она забрала меня с пути.

Я знал, что возможности Ведьмы в Мешке производят впечатление, но то, что она каким-то образом заманила тень Эрчела в это место изменчивых снов, ясно давало понять, что её влияние гораздо глубже и сильнее, чем я подозревал.

— Тогда ладно, — сказал я. — Давай послушаем. Какую загадочную, почти бесполезную кучу конского дерьма ты мне приготовил на этот раз?

— Только это. — Эрчел поднял руки, указывая на всё вокруг.

— Затянутое туманом болото. И что с того? — Я выжидающе уставился на него, но в ответ он только пожал плечами. — Я должен прийти сюда? — настаивал я. — Или, может, что-то здесь найти?

— Я не знаю. Она просто хочет, чтобы ты это увидел. Оглядись маленько. Посмотри, не узнаешь ли чего.

Вздохнув, я сделал, как он сказал — без энтузиазма осматривал местность, пока мой взгляд не остановился на правильной форме в дымке. Подойдя поближе, я увидел, что это здание, на самом деле даже святилище, судя по шпилю. По стандартам Ковенанта оно было маленьким, практически просто лачуга, окружённая кучкой хижин и загонов для скота. Святилище посреди болот. Я знал только одно такое место.

— Святилище Сильды, — сказал я. На самом деле, если я не ошибся, то это было святилище мученика Лемтуэля в сердце кордвайнских топей. Сильду сюда отправили завистливые старшие священники в надежде, что здесь она увянет. Вместо этого она перестроила святилище в почитаемое место для исцеления и паломничества, а однажды предоставила убежище двум рыцарям и беременной аристократке, за что потом оказалась заключённой на Рудниках.

— Я должен сюда отправиться? — спросил я Эрчела.

— Блядь, а мне-то откуда знать? Я даже не знаю, где эта жопа мира. — Эрчел снова приветливо улыбнулся и зашагал прочь. Туман вокруг нас становился гуще с каждым его шагом.

— Может, она не знает о моём положении, — крикнул я ему вслед, — Но я твёрдо подозреваю, что сейчас заперт в камере в ожидании смерти как предателя. И к тому же сильно ранен.

— Звучит хреново, — крикнул он в ответ. — Удачи тебе со всем этим.

— Эрчел! — Мой голос эхом разнёсся в вихре серого тумана, последние остатки болота рассыпались вокруг размазанной, бессмысленной спиралью. — Как мне отсюда выбраться?

— Раньше тебе всегда удавалось. — В его удаляющемся голосе звенел издевательский смех. — Не теряй веру, Элвин. Если чокнутая сука и её у тебя не забрала.

Меня разбудила иголка просящего Делрика. Ритмичные импульсы боли изгоняли смех Эрчела и остатки сна, пока целитель зашивал порез на моей ноге. Ледяной воздух топей немедленно сменился влажной, затхлой прохладой камеры. Я тупо смотрел на серые стены с зелёными прожилками, пока ещё один укол иглы не заставил меня дёрнуться, и из моего рта не вырвался крик.

— Не дёргайтесь, — рявкнул Делрик, глянув на меня. — Вам не понравится, если моя рука сейчас соскользнёт. — В его лице и голосе появилась твёрдость, которой я раньше не видел, но, по крайней мере, она не была направлена на меня. Он продолжил своё дело, больше ничего не говоря, но на лице у него застыло выражение человека, вынужденного выполнять крайне неприятную работу. Я заставил себя посмотреть на рану, увидев узкий порез в дюйме от левого бедра. Окружающая кожа покраснела из-за того, что Делрик сжал края раны, но я не увидел никаких признаков более глубоких оттенков, свидетельствующих о гниении.

Я лежал спиной на чём-то вроде тюфяка из мешковины, наполненном тонкой соломой, пытался не шевелиться и страдал от боли. Обычно Делрик, прежде чем приступать к работе с иглой, смазывал поражённую плоть своих подопечных каким-нибудь обезболивающим бальзамом. В моём случае он этим явно не озаботился. Камера выглядела непримечательно, помимо размеров — больше обычного, и с высоким зарешёченным окном у потолка. Я бы предпочёл голые стены, поскольку этот проём не давал возможности взглянуть на внешний мир, и при этом наполнял мою тюрьму постоянным потоком холодного воздуха.

— Что она вам сказала? — спросил я Делрика.

— Что вы пытались её убить, — ответил лекарь, не глядя на меня. — Что Элбирн Суэйн, человек с которым я служил долгие годы, мёртв от твоей руки, предатель.

— Первое правда. Второе ложь. — Я засопел сквозь зубы, когда он завязывал последний стежок. Сжав кулаки от приступа боли, я продолжал говорить, стараясь не допустить отчаяния в голосе. — Впрочем, вряд ли это имеет значение. — Я смотрел, как лекарь накладывает чистую повязку на рану, а потом начинает собирать свои вещи. — Не сказали ей, не так ли? — спросил я, от чего он резко замер. — Про свою роль в её излечении. Не сказали, что это была ваша идея, чтобы я отправился на поиски Ведьмы в Мешке.

Он не повернулся ко мне лицом, но прищуренные испуганные глаза встретились взглядом с моими.

— Вот и хорошо. — Я ощупал пальцами покрытую коростой шишку сбоку на голове. Она заболела, когда я её ткнул, но не той постоянной пульсирующей болью, которая мучила меня после того, как Алтус Левалль проломил мне череп. — И не говорите, — добавил я, встретив взгляд Делрика и надеясь, что он воспринял моё искреннее намерение. — Она убьёт вас, и любого другого, если заподозрит, что он в этом участвовал. Как уже убила Суэйна.

— Там было много глаз, — сказал он, хотя его тон был далёк от верующего-фанатика. — Свидетели…

— Были, — перебил я. — И, думаю, все они люди герцога Вирулиса. Ни одного из наших. Это ни чём вам не говорит, просящий?

Он снова отвёл глаза, руки дрожали над инструментами.

— Она приказала не причинять вам вреда, — сказал он. — Ожидается судебное разбирательство, хотя она ещё не объявляла, когда оно состоится.

— А война?

— Слухов много, и они разлетаются быстро, сложно понять, чему верить. Впрочем, разведчики докладывают, что Лжекороль ведёт армию на север.

— Разведчики? Мои разведчики? — На ум пришли картины жутких наказаний, постигших Лилат, Тайлера и остальных. Эйн с Эймондом тоже были потенциальными жертвами ярости Эвадины, но, судя по судьбе Куравеля, их в любом случае не ждало ничего хорошего. Я мог только надеяться, что им хватило благоразумия убраться из города и скрыться.

Делрик покачал головой.

— Они исчезли. Во всяком случае, большинство. Горстка вернулась, из тех, чья верность восходящей-королеве сильнее верности человеку, объявленному предателем. — Он замолчал, проводя рукой по почти лысому скальпу. — Сегодня её коронуют… — Он запнулся, впервые посмотрел мне прямо в лицо и заговорил дрожащим, быстрым шёпотом: — Писарь, на коронации она кое-что объявит. Великий и чудесный дар Серафилей, так она это называет.

— Ребёнок, я знаю, — спокойно пробормотал я, хотя меня одолевало извращённое желание рассмеяться. — Дар Серафилей. И её святая, благословенная женственность остаётся незапятнанной низменной человеческой похотью. — В моей груди вскипело веселье, но быстро угасло, поскольку движение вызвало новый приступ боли. — Теперь ей придётся меня убить, — пробормотал я, когда вспышка утихла. — Не понимаю, почему она не сделал этого до сих пор.

— Нет, понимаете. — Делрик собрал в сумку остатки своих вещей и перекинул ремень через плечо, поднимаясь на ноги. — Писарь, я больше ничего не могу для вас сделать. Простите.

— Просящий, — сказал я, когда он подошёл к двери камеры, отчего Делрик, уже поднявший руку, чтобы постучать охране, замер. — Вам нужно бежать. Выберите тихий момент и убирайтесь от неё как можно дальше. Но не медлите. Иначе знание, которым вы обладаете, станет вашей гибелью.

Делрик ещё секунду держал руку, а потом опустил её и сунул в сумку.

— Пришлось постараться, чтобы скрыть это, не так ли? — сказал он, снова присаживаясь возле меня. Потом открыл руку, и в ней оказался небольшой свёрток, завёрнутый в хлопок, несколько испачканной тем местом, куда я его спрятал, когда притворялся, что писаю. Сжав ягодицы, я понял, что целитель осматривал меня усердно.

— Не буду спрашивать, что это, — добавил Делрик, снимая хлопок, под которым была склянка, которую дала мне Лорайн. — Но казнь предателя — отвратительная штука, так что не стану лишать вас возможности побега.

Я хотел было сказать, что я слишком большой трус, чтобы совершить самоубийство, но не стал. У меня для этой склянки было другое применение. Лучше, если Делрик будет думать, что это его последний акт сострадания к бывшему товарищу.

— Спасибо, — сказал я, взяв склянку, и тихо добавил: — Помните, что я сказал. Бегите как можно быстрее и дальше.

Он не подал никакого знака согласия, только бросил последний прощальный взгляд, а потом вернулся к двери и громко постучал, вызывая охранника. Та открылась почти немедленно, отчего я заподозрил, что стоявший по ту сторону человек старался подслушать наш разговор. Я мельком увидел суровое, грубое и знакомое лицо, когда дверь открылась, позволяя Делрику выйти, а затем захлопнулась с гулким грохотом.

Я не слышал слов заявления восходящей-королевы со ступеней останков Куравельского собора. Даже несмотря на все способности Эвадины, её голос не достигал меня здесь. Впрочем, крики я слышал. Громадное излияние благоговейного одобрения продолжалось будто бы целую вечность. Позднее я узнал детали её речи, но слова, написанные на бумаге, наверняка не смогут передать то, что, наверное, стало её самым сильным выступлением. Она осудила Алгатинетов за обман и трусость и вынесла смертный приговор Артину, его матери и всем, кто до сих пор стоял под их знамёнами. «С этих пор, друзья мои, мы не можем больше позволить себе роскошь милосердия». Её публика, состоящая из солдат и участников священного похода, приветствовала всё это с радостью и самоотдачей, но именно её последнее откровение вызвало великий хор преклонения.

— Знайте же, что этим самым утром меня посетил Серафиль, — сказала она им. — И от его благословенного прикосновения я получила величайший дар. Давно я страдала от знания, что служение Ковенанту лишит меня радостей материнства. Это бремя я несла с радостью, хотя и с болью. Теперь боль закончилась, ибо Серафили постановили, что это королевство, ныне возвращённое Ковенанту Возрождённому, не может погрузиться в разобщённость и распри, возникающие из-за неопределённости преемственности. Знайте же, что в утробе моей растёт дитя. Дитя, которому дали жизнь сами Серафили. Дитя, которое однажды взойдёт по этим самым ступеням и наденет эту корону. Дитя, которое завершит великое дело, начатое нами. Это дитя поведёт ваших детей и внуков к величайшей славе. Это дитя будет не просто восходящим-монархом, но превосходящим-императором. Под божественным руководством этого ребёнка весь мир познает любовь Серафилей.

По правде говоря, несмотря на все мои научные увлечения, я по-прежнему рад, что не стал свидетелем этой судьбоносной речи. Признаюсь, быть может частично оттого, что в ней Эвадина совершенно не упомянула меня. Ни единого слова, даже для того, чтобы осудить моё предательство или соврать о моей мифической роли в каком-либо коварном заговоре Алгатинетов. С этих пор линия Элвина Писаря — иску́пленного разбойника, который сражался за Воскресшую мученицу, когда она стояла на эшафоте, такого видного командира, — будет полностью вычеркнута из её истории.

— Разбирательство, — тихо, но горько проворчал я, слушая продолжающиеся крики. Не будет мне никакого судебного разбирательства. Делрик был прав. Я сохранял жизнь по единственной причине: Эвадина до сих пор питала ко мне любовь. Моя самая блестящая перспектива — провести оставшиеся годы в этой камере. А самая мрачная — рано или поздно она обнаружит, как её привязанность истощилась до такой степени, что моё тревожное существование больше нельзя терпеть. Я находил такой исход более чем вероятным. Понимала Эвадина или нет, но она была порождением злобы. Такое существо — а именно так я теперь думал о ней — скоро захочет по-тихому от меня избавиться.

Таким образом, мои возможности были ограничены. Я мог прямо сейчас организовать в некотором роде побег. Если верить Лорайн, содержимое склянки, которую я снова отправил в неудобное тайное место, было настолько мощным, что хватило бы всего одной капли. Но я просто не мог этого сделать, какими бы пугающими ни были мысли о многолетнем заключении или предстоящем убийстве. За эти годы я приобрёл некоторое смирение, но уровень моего самоуважения никогда не опускался настолько низко, чтобы допускать даже малейшие мысли о самоубийстве. А значит, оставался только один путь.

Выбор времени имеет решающее значение. Мне нужно было вылечиться, но не настолько, чтобы мои пленители решили, что я полностью здоров. Но и слишком долго медлить нельзя. Я почти слышал, как Эвадина борется со своими мыслями, переходя от нашей общей иллюзии любви к моменту моего предательства. А ещё ребёнок. Наш ребёнок. Чем больше я об этом думал, тем больше мысль о том, что мой сын или дочь будет расти под опекой Эвадины, разрасталась до тошнотворных размеров. Сама идея отцовства всегда была выше моего понимания. Я никогда не желал это бремя ответственности, даже если бы моего ребёнка не ждало тираническое правление безумной матери.

«Не думал о всём этом, когда спал с ней», напомнил я себе, и на ум пришёл один из редких афоризмов Лорайн: «Все мужчины податливы, как глина, когда позволяют херу управлять мозгом». Нахлынувшее чувство вины и самоуничижения заставило меня задуматься, а не входило ли это в план Эвадины с самого начала? Чтобы обеспечить триумфальное восхождение, наследник был ей жизненно необходим. Наследник, обладающий дарами нас обоих. Что за чудовище она сделает из такого ребёнка? Эта мысль казалась мне непереносимой. Я никогда не был склонен к клятвам и тому подобному, но, лёжа в этом сыром, холодном каменном ящике, я поклялся, что вырву своего ребенка у Эвадины, даже если это будет стоить мне жизни. Если бы ум у меня был более рациональным, то я, возможно, остановился бы и подумал, сколько ещё чужих жизней это будет стоить.

Прошли две недели унылой рутины. Мне нечем было царапать метки на стене, и потому, чтобы отмечать проходящие дни, я скручивал в петли редкие разбросанные по полу соломинки. Раз в день открывалась дверь, и тюремщик с суровым лицом приносил миску каши и стакан воды, а потом заменял ведро с моими отходами. Забрав вчерашние миску и стакан, он покидал камеру и захлопывал дверь, не обменявшись со мной ни словом. Я узнал в этом мужчине любезного вертухая, который вёл меня в камеру Магниса Локлайна записывать завещание. И всё равно я не предпринимал попыток прервать его напряжённое молчание. Чтобы навести на меня тоску, хватало и невыразительного, непроницаемого выражения его грубого лица. А ещё мне не хотелось устанавливать никаких связей с человеком, которого, вероятно, скоро придётся убить. Когда охранник приходил, я тщательно падал на тюфяк и бросал на него жалкий, несчастный взгляд, дрожа и содрогаясь. Лучше бы он думал, что я всё ещё не выздоровел, хотя Делрик, как обычно, отлично выполнил свою работу, и моя рана хорошо зажила, не выказывая никаких признаков гниения.

Я выждал три дня, прежде чем испытать свою силу, и пробовал только по ночам. Сначала смог проковылять от одной стены до другой, стиснув зубы от пульсирующего жара в бедре. Постоянно падал, сдерживая крики боли, потом поднимался и ковылял дальше. Через неделю я уже мог ходить, не падая, хотя и явно хромая.

Помимо тренировки тела, я оттачивал разум. Я уже сталкивался и с заключением, и с побегом, но никогда не делал этого исключительно самостоятельно. На то, чтобы освободиться из Рудников, потребовалось несколько лет совместного труда прихожан Сильды, и в конечном счёте это стоило жизни всем, кроме троих. Мой побег из Жуткого Схрона на самом деле был спасением, спасибо дару Лилат проникать в древние руины. Здесь же я не мог ждать ни помощи, ни спасения, хотя опасался, что охотница может погибнуть при такой попытке. И поэтому я искал вдохновения не в собственном опыте, а в байках, которые слышал в банде Декина.

Никогда не встречал разбойника, который не любил бы байки — как слушать, так и рассказывать. Некоторые, такие как загадочный Райт, были молчаливы по своей природе, но даже он время от времени рассказывал короткую историю. Учитывая характер нашей профессии, у костра частенько звучали рассказы о заключении и побеге, и теперь я искал совета у вероломного Тодмана. Дело в том, что Тодман был самым опытным мастером побегов из всех, кого я встречал, и его рассказы нельзя назвать простым хвастовством слишком гордого забияки. Он знал все узлы, и, что важнее, как из них выпутаться. Знал замки́, и как их вскрыть. И лучше всего он знал тюрьмы, поскольку бывал и заключённым и тюремщиком.

— Скука — это ваш друг и враг вертухая, — говорил он однажды вечером нашей кучке развесивших уши щенков. У Тодмана было много недостатков, но его врождённая жестокость редко проявлялась к детям. Этого у него не отнять. Все разбойники постарше развлекали нас своими разнообразными, зачастую невероятными байками, но Тодман всегда был больше похож на учителя. Его байки были уроками, и, хотя я уже в детстве начал ненавидеть его, даже я понимал их ценность.

— Тюремщики день за днём делают одно и то же в одно и то же время, — рассказывал он. — Их жизнями правит привычка, и в этом можно найти свой шанс. Пока ты новичок, они будут следить бдительнее, поскольку только что пойманные скорее попытаются ускользнуть из ловушки. Пускай они попривыкнут к твоему лицу, к твоим привычкам. Постарайся каждый раз, когда они обращают на тебя внимание, быть в одном и том же месте и делать одно и то же. Надо быть в точности там, где они ожидают тебя увидеть, пока тебе не потребуется оказаться в другом месте. Этот миг — в тот момент, когда тебя не будет на месте — и есть твой шанс, потому что они всегда колеблются. Всего на секунду. — Тодман щёлкнул пальцами. — Они будут смотреть не в ту сторону, спрашивая себя: «Куда делся уёбок?», и тогда надо либо убить его, либо вырубить. Лучше убить, потому что мертвец не очухается и не поднимет тревогу, пока ты ещё не сунул ключи в нужный замок.

Разумеется, ключи — это настоящее сокровище, и мой молчаливый громила каждый день звенел ими всю дорогу до моей двери. Я уже мог оценить длину прохода по этому звуку, а также по визгу воро́т в дальнем конце. К счастью, вместе с визгом я не слышал приглушённых голосов, а значит, у ворот не было охраны. Благодаря посещениям камеры Локлайна я неплохо знал верхние этажи этого здания. Это было старое, неопрятное строение, но, как и подобает тюрьме, со множеством железных воро́т и тяжёлых дверей. Я знал, что мой громила — начальник этого места, который, вероятно, испытал облегчение от того, что сохранил и работу, и голову после бегства Алгатинетов и прибытия восходящей-королевы. Такое облегчение порождает верность, желание доказать свою полезность. Вот поэтому мастер-тюремщик взял на себя задачу проверять самого Писаря-Предателя, и всякий раз, как он приходил, у него на поясе висели ключи от всех замков в этом здании.

Спустя ещё неделю я восстановился до такой степени, что хромота значительно уменьшилась, но боль при движении оставалась сильной. Мало было просто выбраться из этого здания. Чтобы проскользнуть через весь полуразрушенный город, в котором полно народа из войска восходящей-королевы, мне понадобится вся моя скрытность. Я заставил себя проявить терпение и долгие часы между упражнениями пытался дословно пересказывать ключевые научные труды, которые Сильда вложила в мой разум на Рудниках.

Я углубился уже на несколько стихов в «Эпос о королеве Лизель», единственной женщине-монархе династии Алгатинет, когда моё сердце ёкнуло от эха шагов за дверью. Сейчас я уже узнавал тяжёлый топот тюремщика, но моё внезапное отчаяние произошло от того, что его сопровождали другие, более целеустремленные и размеренные шаги. Я услышал их слишком поздно.

И всё же я поднялся на ноги, отошёл от тюфяка и вжался в дальний угол камеры со склянкой смертоносного яда в руке. Если одна капля могла убить человека, то ещё нескольких хватило бы спутнику тюремщика. Конечно, и другие люди ждут Писаря-Предателя, чтобы сопроводить на последнюю встречу со смертью. За которой, вероятно, последует безымянная могила в каком-нибудь редко посещаемом лесу. Но у меня не было другого выбора, кроме как рискнуть. Если бы я смог просто выбраться из здания и добраться до лошади, то у меня появился бы шанс.

Все расчёты улетучились, когда ключ задребезжал в замке. Я вытащил пробку из склянки и отвёл от себя сосуд, готовясь брызнуть содержимым. Когда дверь распахнулась, тюремщик сделал всё, что я от него ожидал. Озадаченно и нерешительно замерев при виде моего пустующего тюфяка, он растерянно фыркнул и начал поворачивать голову. Моя рука напряглась, и я уже едва не дёрнул запястьем, но остановился, когда в поле зрения появился спутник тюремщика.

— Выглядишь, как куча холодного дерьма, — сообщил Уилхем, с отвращением морща нос. — А пахнешь и того хуже.

Я ничего не сказал, в панике переводя взгляд с его расплывающейся ухмылки на склянку в моей руке. Тюремщик уже полностью пришёл в себя, и его опытный глаз быстро остановился на этом ранее невиданном предмете.

— Что это? — проворчал он, взявшись за дубинку, висевшую у него на поясе. — Прячешь безделушки? Нехорошо.

— Ну-ну, мой добрый друг, — сказал Уилхем, положив руку на мясистое плечо тюремщика. — Я уверен, что милорд Писарь просто спрятал небольшой сувенир на память.

— Нихуя он больше не лорд. — Лицо грубияна потемнело, и он стряхнул руку Уилхема, чтобы направиться ко мне. — А вам разрешено только посещение. Пока королева не скажет иначе, этот уёбок мой…

Навершие кинжала Уилхема, ударив по затылку тюремщика, издало любопытный звук — пустой звон, почти как колокол. От удара громила остановился, но не упал. Вместо этого он пошатнулся вперёд, опустив голову и издав озадаченный стон.

— Не кость, а гранит, — проворчал Уилхем, снова ударив его навершием кинжала. На этот раз тюремщик упал на колени, и пришлось ударить его ещё раз, прежде чем он соизволил рухнуть, а и без того сплющенный нос сплющился ещё больше, разбившись о плиты.

— Что это? — спросил Уилхем, убирая кинжал в ножны и кивая на склянку в моей руке.

— Яд, — ответил я, аккуратно возвращая пробку на место. — Как мне сказали, убивает при контакте с кожей.

— А-а. Держи под рукой. Думаю, он нам понадобится ещё прежде, чем закончится ночь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мы не проронили ни единого слова пока выходили из камеры и шли до ворот. Чтобы отпереть их, потребовалось перебрать огромную связку ключей, висевшую на кольце тюремщика. Только когда ворота скрежетнули, и я прошёл через них, увидев пустой лестничный пролёт, я позволил себе вопрос.

— Как я понимаю, ты тут сам по себе? — тихо спросил я Уилхема, вглядываясь в темноту лестничной клетки наверху. Помимо ключей и кошелька, я освободил тюремщика от его дубинки, и был готов проломить череп любому несчастному охраннику, который мог бы преградить нам путь.

— Похоже, я снова лишён монарха, которому стал бы служить, — ответил Уилхем. Он говорил лёгким тоном, с натужной весёлостью, но, взглянув на него, я увидел, что черты его лица омрачает стыд. Заставив себя улыбнуться, он добавил: — Кажется, предательство самозваных королевских особ становится для меня чем-то вроде привычки.

— За что я тебе благодарен, — прошептал я и, осторожно пригнувшись, начал подниматься по ступенькам. — Что тебя на это подвигло?

Уилхем не отвечал, пока мы не поднялись до верха лестничного пролёта, оказавшись перед очень крепкой и тщательно закрытой дверью.

— Когда я вернулся, когда вошёл в этот город пепла… — начал он, потом замолчал, его глаза затуманились. — Это уже не она. Женщина, на которую я смотрел, женщина, которую с детства называл другом, её там нет. И она совершала… всякое.

— Что именно? — начал я, но умолк, услышав за дверью звуки беседы. Тяжёлый дуб и железо их заглушали, но мне показалось, что я расслышал три разных голоса. Они звучали достаточно спокойно, а приглушённые слова перемежались короткими взрывами смеха.

— Времени нет, — пробормотал Уилхем. — Они уже в пути.

— Они?

— Рианвельский ужас и её стайка подхалимов. — Красивое лицо Уилхема исказилось в сочувственной гримасе. — Говорят, сегодня наша королева сказала, что желает очиститься от всякого предательства. Это её новая привычка — говорить загадками, которые те, кто перед ней пресмыкаются, наперегонки расшифровывают. Впрочем, эта, как мне кажется, немного очевидна.

— Так ты получил разрешение меня навестить? Сказал, что перережешь мне горло.

— Разрешение — лучшая подделка из всех, что я когда-либо видел, а подпись Эвадины — настоящее произведение искусства. — Уилхем вытащил меч и пригнулся наготове. — Вас стоит поздравить с тем, какие у вас друзья, милорд Писарь.

— Ты же слышал человека там внизу. — Я подошёл к двери стал осторожно пробовать вставлять ключи в замок. — Нихуя я не лорд.

Пятый ключ повернулся в замке. Я порадовался, что смеющиеся охранники по ту сторону решили, что это их начальник возвращается из камеры предателя. Меньше меня радовало понимание, что для побега отсюда придётся убить их всех. Склянку Лорайн я убрал в кошелёк тюремщика. Теперь же, достав её, вытащил пробку и толкнул плечом дверь.

Я надеялся быстро распахнуть её, чтобы обеспечить эффект неожиданности, а вместо этого тяжёлая глыба дерева и металла открывалась с раздражающим отсутствием драматической спешки. Поэтому пятеро мужчин, собравшихся в караулке, бросали на меня взгляд по одному, и каждый удивлённо моргал, не увидев ожидаемого начальника. Вместо него перед ними стоял босой мужчина в оборванной грязной рубахе и штанах, вцепившийся одной рукой в дубинку, а другой — в маленькую бутылочку. К счастью, отсутствие внезапности сработало в мою пользу, поскольку, осознав значение моего появления, они все разом бросились на меня. Поэтому было легко одним взмахом склянки обрызгать им лица.

Эффект оказался потрясающе стремительным. Все пятеро отшатнулись от двери, вцепившись в лица руками. Последовавшие крики были милосердно короткими, но весьма жуткими — звуки чистейшей агонии, которые пробирали до костей, пока судорожная гримаса не сжала челюсти охранников. В их выпученных глазах полыхал ужас, изо ртов лилась красная пена. Они извивались, колотя сапогами по плитам пола, утробно задыхались, а потом воздух загустел от вони опорожнённых внутренностей. Если бы в последнее время моя диета была обильнее, то сейчас меня непременно бы вырвало.

— Мученики, — выдохнул Уилхем, глядя на четыре неподвижных трупа — один всё ещё дёргался, а с его губ стекал поток алой слюны. Сглотнув, Уилхем с отвращением посмотрел на бутылочку в моей руке. — Ну у тебя там и варево.

Я увидел, что в склянке осталось ещё несколько капель бледной непримечательной жидкости, и тщательно заткнул её пробкой, а потом убрал в кошелёк тюремщика. Слишком полезная вещь, чтобы тратить впустую.

Уилхем осторожно перешагнул ковёр тел и взял два плаща, висевшие на крючках на дальней стене.

— Вот, — сказал он, бросая мне один. — Пожалуй, не лучшая идея Писарю-Предателю разгуливать с открытым лицом.

Чтобы выбраться из здания, пришлось отпереть ещё несколько ворот и дверей, и на нашем пути почти не встретилось охранников. Оказалось, что всех, кроме двоих, мы оставили за собой мёртвыми. Последняя пара располагалась на главном выходе — долговязый юноша и усатый ветеран. Пацан упал от первого поцелуя дубинки по макушке, а его товарищ постарше благоразумно шагнул в сторону и поднял пустые руки, когда Уилхем пошёл на него с поднятым мечом.

— Прости, — сказал я ветерану и уложил его дубинкой. Слишком высок был риск того, что он поднимет тревогу, как только мы отойдём, а времени связывать его не было. Быстро взглянув на ноги пацана, я избавил его от сапог и от ремня, на котором висел фальшион, а потом натянул себе на голову капюшон.

— Нам — к восточной стене дворца, — сказал Уилхем, аккуратно открывая главную дверь. — И лучше не бежать…

— Я знаю, — оборвал его я, раздражённый тем, что он смеет преподавать мне элементарные уроки, как не привлекать ненужного внимания. — Я же разбойник, забыл? — добавил я, ухмыльнувшись в ответ на то, как он нахмурился.

— Нет, — вздохнул он, шагая в ночь. — Теперь мы оба разбойники.

Массивное здание без украшений, служившее дворцовой тюрьмой, стояло особняком от основного строения королевской резиденции. Заброшенное, но столь необходимое архитектурное препятствие перед бывшим центром власти Алгатинетов располагалось между внешней и внутренней стеной. Поэтому путь между стенами патрулировался с меньшей частотой и бдительностью, чем внутренние территории, что позволяло нам с Уилхемом спокойно идти вперёд. Бедро теперь беспокоило меня гораздо сильнее, и приходилось подавлять желание прихрамывать, чтобы оно не привлекало внимание часовых на внутренней стене.

— Итак, — приглушённо спросил я Уилхема, чтобы отвлечься разговором. — Как прошла твоя экспедиция по охоте на каэритов?

— Сплошной балаган и напрасная трата времени, — ответил он без видимых сожалений. — Каэриты в этом королевстве обладают замечательной способностью растворяться в тени, когда угрожает опасность. Конечно, информаторов было полно, как и следовало ожидать. «Вон тама, на тех холмах целая куча расположилася, милорд. Клянуся. Да, и всякие тёмные обряды практикуют. Дайте соверен, и я проведу вас прямиком туда». Почти всегда чепуха, разумеется. Даже когда мы получали достоверные слухи о каэритах, они исчезали к тому времени, как мы приезжали. После нескольких месяцев скитаний нашей единственной добычей стал хрупкий старик, живший в хижине на юге Кордвайна. Казалось, он уже и зиму-то не переживёт, поэтому я оставил его в покое. Не поверишь, но он ни слова не понимал по-альбермайнски.

— Не поверю. Все каэриты, которые приходят сюда, говорят на нашем языке. Он притворялся. «И», добавил я про себя, «вероятно, был намного старше, чем выглядел».

— Хитрый старый пёс, — Уилхем беззлобно усмехнулся, но его весёлость испарилась, когда со стороны тюрьмы донеслось слабое эхо криков. — Похоже, ужас узнала о нашем исчезновении. Пора бежать.

И он помчался к восточной стене, а я изо всех сил пытался не отставать, хотя бедро заполыхало от новых мучений. Несколько раз я едва не споткнулся, но от падения удерживал страх, что меня снова поймает мстительная сестра Харлдина. Уилхема я догнал у подножия стены и обнаружил, что он держит толстую верёвку с узлами. Взглянув наверх, я увидел, что один конец крепится там на кошке.

— После тебя, — сказал я, и он в ответ решительно замотал головой.

— Ты — цель этого предприятия. — Он сунул верёвку мне в руки. — Не спорь. Забирайся.

Когда я начал подниматься, бедро уже горело огнём, а к тому времени, как я влез наверх, оно превратилось в бушующий ад. У этого внешнего барьера, ведущего на территорию дворца, не было зубцов, поэтому мне приходилось опираться на неровную кирпичную кладку наверху. Я думал, что мне придётся подождать, пока Уилхем поднимется ко мне, прежде чем перекинуть верёвку, но обнаружил, что другая уже закреплена на месте.

— Скорее, милорд! — прошипел настойчивый голос снизу. Глянув туда, я увидел запрокинутое вверх лицо Тайлера. Он сидел на лошади, держа в руках поводья двух других коней. При виде бледной шерсти Черностопа, я почувствовал неожиданный приступ облегчения. Уилхем явно не один организовывал сегодняшние события. Услышав новый шум со стороны тюрьмы, я глянул вниз, убедился, что Уилхем уже почти наверху, после чего взялся за вторую верёвку и начал спускаться. Этот подвиг дался мне совсем без изящества — все попытки упереться ногами в стену постоянно срывались из-за раны. К тому времени, как я спустился до травянистой обочины у подножья, сил в левой ноге почти совсем не осталось.

— Вот, милорд, — Тайлер наклонился, передавая мне поводья Черностопа. Боевой конь поприветствовал меня фырканьем, потряс головой и раздражённо заржал, когда я безуспешно попытался взобраться на него. После ещё трёх, всё более мучительных, попыток, у меня наконец получилось, и, не в силах сдержать крик, я перекинул ногу через седло.

— Осторожнее, — предупредил Тайлер. — Вокруг полно патрулей.

Глядя на его напряжённое лицо, я поразился, насколько вдруг приятно увидеть его здесь. Я был уверен, что из всех разведчиков именно он при первой же возможности дезертирует в более безопасные места.

— Спасибо, — сказал я. — Что пришёл.

Он напряжённо, настороженно ухмыльнулся мне, и снова стал осматривать почерневшие, полуразрушенные улицы справа от нас.

— Вы же пришли за мной, милорд.

— Ты больше не обязан так меня называть. На самом деле, я бы предпочёл, чтобы ты этого не делал.

— Тогда как мне вас называть? — Я удивился, увидев, что этот вопрос, похоже, искренне его озадачил.

— Писарь, если хочешь. Или просто Элвин. Кажется, я устал от титулов.

— Точно, — сказал Уилхем, шагая по обочине, после чего взял поводья у Тайлера и взобрался на своего коня. — Пора ехать.

— Нельзя уезжать тем же путём, что приехали, — посоветовал Тайлер. — В восточных кварталах после наступления темноты полно патрулей. Думаю, надо ехать к западной дороге. Там осталось меньше домов, и потому у них меньше причин там патрулировать. А ещё надвратная башня там почти обвалилась. Загорелась при пожаре.

— Так придётся ехать через площадь, — сказал Уилхем, бросив в мою сторону осторожный взгляд.

— Ничего не поделаешь, милорд.

— Зря тратим время, — сказал я, ударив пятками Черностопа, чтобы тот пошёл.

Ветер и дождь прошедших дней смыли большую часть пепла с развалин Куравеля, но его оставалось ещё немало. Когда мы ехали вдоль внешней стены к главной площади, ночной ветер жёсткими, щиплющими глаза порывами поднимал пелену грязи. В результате я не мог полностью разглядеть, что нас там ожидало, пока ещё более сильный порыв не унёс уродливое облако, обнажив эшафот. Расстояние до него было слишком велико, чтобы различить три тела, висевших на перекладине на помосте, однако внезапная мрачная уверенность заставила меня остановить Черностопа.

— Элвин! — твёрдо и настойчиво проговорил Уилхем. Я его проигнорировал, направив Черностопа к эшафоту, и остановился, когда стали видны лица повешенных. Вокруг помоста располагалась горстка солдат, которые на моё появление отреагировали с растерянной неподвижностью, хотя, несомненно, они меня узнали. Я же настолько сосредоточился на мёртвых, что почти не слышал, как они всё более встревоженно обсуждали, что им делать. «Она совершала… всякое».

Бывшему восходящему Гилберту, прежде чем его повесить, завязали глаза — как я понял, по его же просьбе. Несмотря на это, я узнал его удивительно мирное лицо, каким-то образом сохранявшее выражение превосходства даже после смерти. «Хотел лично ей принести перевод, да?», тихо спросил я его. «Думал, что это ключ к твоей будущей важности в Ковенанте Возрождённом. Наверное, стоило тебя предупредить — даже если бы она не была созданием Малицитов, всё равно не было никаких шансов, что она бы возвысила такого, как ты».

При виде фигуры, висевшей возле Гилберта, у меня вырвался стон.

— Говорил же вам бежать подальше и побыстрее, — пробормотал я безответному лицу Делрика, которое резко отличалось от лица священника. Повешенье часто приводит к тому, что лицо превращается в сплошной напряжённый, пёстрый синяк, а иногда на нём застывает выражение момента последней агонии. Это произошло и с Делриком: его губы всё ещё отставали от зубов, словно он рычал. Несмотря на его грубые манеры, это был единственный раз, когда я видел, чтобы он проявлял какие-либо признаки агрессии.

Несмотря на уже бушующее горе, именно вид третьей фигуры пронзил мою грудь самым холодным лезвием льда.

— Мы ей говорили, чтоб даже не пыталась, милорд. — Голос Тайлера казался тяжёлым от стыда — от отчаяния он даже забыл мой запрет на использование титулов. — Не послушала. Просто ускользнула в темноту той самой ночью, когда вас взяли. Конечно, мы искали, но её же не выследить.

Сержант, командующий солдатами Ковенанта, взял себя в руки и, чтобы утвердить свою власть, поднял алебарду, направившись ко мне.

— Лорд Элвин Писарь, вас объявили предателем…

Черностоп отреагировал на моё прикосновение к поводьям с отработанной скоростью и точностью — поднялся на дыбы и ударил сержанта передними копытами. Тот рухнул назад с окровавленным месивом вместо лица. Солдат справа от него был всего лишь мальчишкой, вероятно, новобранцем в войске, и он явно хорошо знал историю о Писаре-Предателе, но не имел опыта общения с капитаном Элвином. Если бы я не был так сосредоточен, то, наверное, встретил бы его безрассудную атаку ударом, который лишь ранил бы его или оглушил. Вместо этого я вонзил ему в лоб лезвие украденного фальшиона, пинком отбросил тело в сторону и спешился с Черностопа. Остальные солдаты — все старше и значительно умнее — стояли в сторонке, пока я поднимался по ступеням эшафота.

Лицо Лилат тоже сильно отличалось от лица Делрика — оно всё было покрыто шрамами и синяками. Как и у него, её смерть была медленной, а полоса сырой плоти на шее свидетельствовала о том, что она боролась до самого конца.

— Элвин! — снова крикнул Уилхем, больше не пытаясь приглушить голос. Я смутно услышал громкие голоса со стороны главных дворцовых ворот, за которыми вскоре последовал скрежет огромной распахиваемой двери.

— Ты это видел? — спросил я Уилхема, по-прежнему не в силах отвести взгляд от лица Лилат. — Ты стоял здесь и ничего не делал, пока зачитывали обвинение? Может, ты ещё и кричал вместе со всеми?

— Я ничего не мог поделать, чтобы это остановить! — В его голосе смешались гнев и боль, отчего я обернулся и обнаружил, что он охвачен отчаянной мольбой. — Но я могу спасти тебя. — Громкий топот донёсся со стороны дворца, указывая, что главные ворота теперь полностью открыты. — Элвин, прошу!

Я перерезал фальшионом верёвку и взял на руки обмякшее тело Лилат. Новая волна мучений пронзила бедро, когда я укладывал труп на седло, а затем забрался сам. Знаю, тогда я вскрикнул от боли и горя, поскольку помню, как солдаты отступили ещё на несколько шагов. Но с этого момента наше последующее бегство из города для меня — лишь смутное, призрачное событие. Я знаю, что на воротах случился короткий, но яростный бой с рианвельскими стражниками, но его детали навсегда утрачены. Ещё я не помню, как остановился у эшафота, но, если верить Тайлеру, перед тем, как уехать с телом Лилат, я обернулся и сказал солдатам следующее: «Она не королева. И не мученица. Это ложь, а мы все глупцы. Оставьте этот город и отправляйтесь в то место, которое вы называете домом. Если же не уйдёте, то в следующий раз, когда мы встретимся, я вас всех убью».

Я заставил себя взглянуть на тело Лилат, только когда положил его в лесу. У меня не было желания смотреть на следы пыток, маравшие её кожу, но я не позволил себе из трусости отвести взгляд. Самое меньшее, чего она заслуживала — это надлежащего описания причинённых ей мучений.

Я обнаружил несколько ожогов и множество незашитых порезов. Ещё были следы поменьше, которые, как я знал, остаются от длинного тонкого клинка — его вонзают глубоко в мышцы, чтобы достать до нервов. Я раздумывал, какие вопросы ей задавали, и знал, что в любых ответах, слетевших с её уст, они получили бы мало осмысленного. А ещё я задавался вопросом, была ли там Эвадина, стояла ли, сурово глядя на мучения, причиняемые одной из каэритов, которых она так ненавидела. Вряд ли. Я всё ещё понимал её ум, во всяком случае, ту её часть, которая считала себя человеческой. Как и многие тираны, Эвадина думала, что она-то не такая. Для неё подобные крайности были необходимостью, а не жестокостью. Кроме того, хотя она соглашалась на зверства, совершаемые от её имени, но сама участвовать в них не желала. В конце концов, такие вещи ниже достоинства королевы.

— Вы оставляете своих мёртвых лесу, — сказал я, положив ладонь на лоб Лилат. Когда дело касалось обращения с павшими, каэритские обычаи отличались прагматичностью, вплоть до безразличия. Но я был уверен, что те, кто оставляет оболочку своих близких на милость природы, должны практиковать какую-то форму ритуала, и ругал себя за то, что не удосужился изучить его, пока жил среди её народа. И всё же, я чувствовал себя обязанным произнести панегирик, даже если он представлял собой всего лишь неуклюжие слова, сказанные виноватым дураком. Я изо всех сил пытался вызвать в памяти её лицо таким, каким оно было при жизни, но видел только побитую, разрушенную маску, лишённую жизни.

— Раньше я думал, — продолжал я, выдавливая слова из перехваченного горла, — что не хочу, чтобы ты шла за мной. И никогда не просил, так ведь? Но когда проснулся на той горе и обнаружил тебя рядом, почувствовал признательность. Признательность за то, как ты направляла меня, за твои знания. И больше всего признателен за то, что ты была моим другом, поскольку их у меня так мало. И я признателен за каждый шаг, что мы делили. Не буду клясться, что отомщу от твоего имени. Ты бы этого не хотела, и нам уже не до мести. И вот последнее, за что я признателен: тебе не придётся видеть, что я собираюсь сделать.

Я провёл пальцами по завиткам её волос, думая, отчего это мне раньше не пришло в голову, что они намного темнее, чем у любого каэрита, которых я встречал раньше.

— Наследие твоего альбермайнского предка? — спросил я её, вспоминая рассказ Эйтлиша о происхождении Лилат, как он спас её прапрабабушку от несчастного существования в крепости какого-то мелкого дворянина. — Возможно, где-то в этой тёмной стране есть замок, на который ты могла бы претендовать по праву крови. — Я рассмеялся, но вместо смеха вышел прерывистый всхлип, первый из многих. Там, на этой маленькой поляне, я склонился над трупом женщины, чью дружбу не заслужил, и плакал, пока небо не потемнело, и у меня больше не осталось слёз.

— Мы могли бы выкопать для неё могилу, — сказал Тайлер, когда я вернулся в лагерь. Час был уже поздний, но огонь горел маленький, чтобы не привлекать лишних глаз. Благодаря напряжённой скачке мы уехали как минимум на тридцать миль от города, но наше затруднительное положение требовало осторожности. Ради поисков Писаря-Предателя Эвадина отправит всех всадников под своим началом прочёсывать местность.

— Её народ не роет могилы, — ответил я, опускаясь возле костра, и поморщился от боли, которую это вызвало в бедре. На какое-то время я погрузился в несчастное созерцание скудного пламени костра, и поднял глаза, только когда Тайлер многозначительно кашлянул.

— Всем интересно, — сказал он. — Куда мы отправимся дальше.

Я посмотрел на четыре десятка солдат, разбивших палатки поблизости. Это всё, что осталось от Разведроты и всадников Уилхема, и они считали верность своим капитанам превыше верности восходящей-королеве. С ними остались и Квинтрелл с Адларом Спиннером — присутствие менестреля оказалось удивительнее, чем жонглёра. Армией это не назовёшь, но мне казалось, я знал, где её найти.

— На север, — сказал я. — В Кордвайн. Туда идёт войско короля, и потому нам лучше к ним присоединиться.

— Леанора вмиг тебе голову с плеч снимет, — сказал Уилхем.

— В плохом настроении она бывает злобной, — согласился я. — И она не настолько умная, как себе воображает, но, думаю, ей хватит ума понять ценность моих советов. Кто лучше знает, что на уме у её врага?

Посмотрев на Тайлера, я увидел мрачное лицо человека, обдумывающего глубоко неопределённое будущее.

— Я никого не прошу идти со мной, — сказал я ему. — Ты мне больше не подчиняешься, и дело моё опасно. — Я встал и, повысив голос, обратился к лагерю: — Вы многое сделали, все вы. Я не стану осуждать никого, кто с этих пор выберет свой путь. Ступайте с моей благодарностью и наилучшими пожеланиями более мирной жизни. Но на рассвете я поеду на север, и каждый мой поступок будет направлен на поражение Эвадины Курлайн.

— Север — не самый лучший выбор.

Голос донёсся от чёрной стены деревьев за пределами света костра. Солдаты переполошились и потянулись к оружию, но не я. Этот голос я узнал.

— Она вышла в поход, — продолжала Вдова, которая показалась из мрака, ведя на поводу Парсаля, и в свете огня проявились черты её лица. Присев на корточки, она протянула руки к пламени. — Куравель пустеет. Уже несколько часов, по меньшей мере. Всё Восходящее войско направляется на север. — В её голосе слышалась напряжённость, в которой я опознал последствия битвы, а ещё увидел синяки и царапины на руках и свежий шрам на лбу, уходивший под волосы.

— Тебя поймали? — спросил я.

— Пытались, и поплатились за это. — Она оглянулась через плечо, и там из теней выскользнула фигура поменьше. — К счастью, мне помогли.

Когда Эйн вышла на свет, я увидел, что она выглядит ещё тревожнее, чем Джалайна, хотя у неё не было никаких признаков повреждений. Она отворачивала от меня взгляд и ничего не сказала, садясь у костра и плотно скрестив руки на груди. Я увидел на её одежде пятна знакомого тёмного оттенка.

— Эймонд? — начал я, но умолк под предупредительным взглядом Джалайны. Эйн ещё ниже опустила голову, по-прежнему ничего не говоря. Эту историю можно будет выведать в другой раз, и я был уверен, что мне не понравится её слушать.

— Я встретила её, когда она путешествовала с группой горожан, сбежавших из города, — сказала Джалайна. — На них напала кучка подонков из участников священного похода, разносивших послание восходящей-королевы. Получили от нас двоих чуть больше, чем просили. Одного мы оставили в живых — оказался полезный парень, которому было что сказать. — Я был признателен ей за то, что во взгляде, который она тогда направила на меня, не сквозило самодовольство, во всяком случае, по большей части. — Про захват писарей-предателей и так далее.

«Возможно, на самом деле я не так уж и хорошо знаю её ум», подумал я. Я-то был уверен, что Эвадина все свои силы потратит на преследование меня, и оставалось только одно объяснение тому, почему она решила идти вместо этого на север. «У неё было видение».

— Ты видела её войско? — спросил я.

— Вчера, — подтвердила Джалайна. — Мы возвращались в Куравель. Не знаю точно, что бы мы там стали делать, но… — она пожала плечами, — мы туда ехали. Час был поздний, но до нас ветер донёс звуки потасовки на восточных воротах, и мы добрались туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как вы уезжаете в ночь. Какие-то рианвельские всадники, искавшие вас, едва нас не схватили, но мы убежали. А наутро из города вышло войско и отправилось по северной дороге.

— Как же вы нас нашли? — подозрительно прищурившись, спросил Тайлер.

— Когда мы разведывали подходы к столице, то разбили лагерь на этом самом месте. — Джалайна подняла с земли ветку и бросила в него. — И к тому же тебя не так-то сложно выследить. Болван.

— Значит, чудеса за океаном уже не так сильно манят? — спросил я.

Вдова отвела глаза и пожала плечами.

— Я уже была на полпути к побережью, когда поняла, что у меня совершенно не хватит денег, чтобы купить место на корабле. — Чистая ложь, поскольку я знал её как самого бережливого члена роты. И всё же, сейчас не время было давить на неё и выжимать эту информацию.

— Итак, — протянул Уилхем, проводя рукой по волосам. — О севере не может быть и речи.

— Надо догнать войско Леаноры, — сказал я. — В союзе с герцогом Лорентом у неё, по крайней мере, будет шанс. А тем более с моими советами. — Повернувшись к остальным, я нашёл глазами Квинтрелла. — Мастер менестрель, поделитесь пожалуйста своим ви́дением.

— Ви́дением, милорд? — озадаченно спросил он.

— Не называйте меня так, и прошу вас, хватит притворяться. Единственный маршрут, которым мы можем попасть в Кордвайн, лежит через Шейвинскую Марку. Вопрос в том, в какую сторону метнётся ваша герцогиня?

Черты его лица оставались бесстрастными, только глаза немного посуровели.

— Я не возьмусь говорить за герцогиню. Думаю, вы лучше других знаете, что она во многом женщина себе на уме.

Я и впрямь знал это, как знал и то, что смело можно было рассчитывать, что Лорайн будет действовать в своих интересах. Поскольку в прошлом она уже вступала в союз с Эвадиной, Леанора наверняка относится к ней с подозрением. А ещё Лорайн будет придерживаться типично-прагматичного взгляда на шансы в этой великой игре, и сочтёт Эвадину наиболее вероятным победителем. «Значит придётся убедить её, что цена этой победы слишком высока», решил я.

— Спокойной вам ночи, — сказал я лагерю. — Если утром будете здесь, то мы отправимся в Шейвинскую Марку. Если же нет, то примите мои благодарности и поскорее отправляйтесь как можно дальше. Мученица, за которой мы по своей глупости следовали, больше не имеет ничего общего с прощением.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Меня удивило, что остались все. Всё сборище прежних разбойников, фанатиков, керлов и бывших опозоренных лордов решило вести войну против той, кого они совсем недавно считали Воскресшей мученицей. Накануне вечером у костра я довольно долго рассказывал всё, что знал об её истинной природе, и эта задача включала в себя полный отчёт о моих днях, проведённых среди каэритов. Не знаю, поверили они, или нет. Но, как я был обязан рассказать правду Лилат, так был обязан и им. Соответственно, как бы ни было мне больно, я заставил себя признаться во всём, что происходило между мной и Эвадиной. Это неизбежно привело к одному осознанию, хотя озвучить его решилась только Джалайна, и то лишь на следующее утро, когда мы ехали по дороге.

— Так ты надеешься, что родится мальчик или девочка? — спросила она. Джалайна ехала рядом со мной, и я увидел в выражении её лица насмешку, а также некоторое осуждение, хотя оно и не было совсем уж недобрым. Однако мои мысли всё ещё слишком занимало изуродованное, безжизненное лицо Лилат, и мне было не до легкомысленного подшучивания.

— Мне не нужно, чтобы ты измеряла масштабы моей глупости, — ответил я. — Не сомневайся, мне они отлично известны.

— Ей нужно убить тебя. Я предполагаю, ты и сам это знаешь. Ты — живое свидетельство её лжи. Она не только не мученица, воскресшая или нет, но и ребёнок в её животе — не благословение Серафилей. Удивляюсь, что она до сих пор не бросила против нас все свои силы.

— Её ведёт не только страх разоблачения.

— Ты про её видения? — насмешливо буркнула Джалайна. По всей видимости, моё признание у костра её не полностью убедило. — Наверняка это просто очередное притворство.

— Слишком много раз я наблюдал, как она предвидела то, что случится, и с такой ясностью, что это не могло быть просто обманом. Её видения реальны, но исходят они не от Серафилей.

— Осторожнее. — Она немного поёрзала в седле, настороженно нахмурив лоб. — Ты начинаешь говорить, как человек, за которым я ходила от святилища к святилищу. И с тех пор поняла, что тот человек был безумен и подл, как бешеный хорёк.

— Безумен? — вздохнул я, качая головой. — Может быть. За последние дни я повидал столько, что кто угодно спятит. В каком-то смысле это даже уместно, тебе так не кажется? Безумную королеву должен свергнуть её безумный любовник.

Я оглянулся на нашу короткую колонну и увидел, что Эйн едет в хвосте на одной из запасных лошадей, которых Тайлер украл у незадачливого фермера. Её вечная жизнерадостность, которую я так хорошо знал, теперь исчезла, глаза смотрели куда-то вдаль, а лицо было мрачнее тучи.

— Она рассказала хоть что-нибудь? — спросил я Джалайну. — Об Эймонде, или о чём-то ещё?

— Двух слов не сказала с тех пор, как я её нашла. И когда я спросила об этом, она сильно расстроилась, расплакалась и всё такое. Меня это поразило, потому что Эйн так никогда себя не вела. Хотя всё ещё умеет обращаться со своим ножом.

Я посмотрел вперёд, охваченный очередным приливом вины.

— Не надо было вот так их посылать. Они же почти дети, а я заставил их изображать шпионов.

— Она не ребёнок, — настаивала Вдова. — Как бы она ни выглядела. А ты сделал свой выбор, как и все мы. Мы все много миль шли под знаменем лжемученицы. И мы сделали её королевой. Так что нам теперь её и сбрасывать. — Она помедлила, её лицо напряглось от необходимости сказать то, что я не захотел бы слушать. — А ты знаешь, что это может для неё значить. Для неё и для ребёнка, которого она носит.

«Конечно знаю!». Я сдержал резкий ответ, вместо этого закрыл рот и пустил Черностопа рысью.

— Я проверю дорогу на следующую милю, — сказал я, не оборачиваясь. — Один.

Южные стены Куравеля мы обошли на приличном расстоянии, опасаясь встретить войска, которые Эвадина могла оставить позади. Врагов на пути не встречалось, но и безлюдным он не был. К полудню мы проехали мимо тысячи оборванных, нагруженных людей, возвращавшихся в город, который всего несколько недель назад они называли домом. Большинство из них охотно убирались с нашей дороги, не зная, кому мы верны, и побаиваясь нашего оружия. Но некоторые, однако, вели себя храбрее. Этим обедневшим, голодным горожанам обычно нечего было нести, и теперь им приходилось возвращаться в единственный дом, который они знали.

— Ты! — вскричал один старик, вытянув костлявую руку и указывая на меня пальцем. — Ты же писарь! Я знаю твоё лицо, падла!

Я ничего не сказал и поехал дальше, подняв руку, чтобы остановить Тайлера, когда он повернул лошадь в сторону крикливого нищего.

— Взгляни на нас! — требовал старик, и я обнаружил, что не могу противиться его команде. Он стоял, широко раскинув руки, указывая на сутулых, измотанных людей вокруг себя. Рядом за штаны старика держался мальчик лет семи и глядел на меня широко раскрытыми, бесхитростными глазами. «Внук? Сирота пожара, не приведи мученики? Этот чудной старикашка — единственная семья, что у него осталась». — Глянь, что ты с нами сделал! — бранился пожилой охранник мальчика. — Ты и твоя сука мученица! Глянь, что ты натворил!

Я мог бы остановиться, попробовать принести любые слова раскаяния, какие только смог бы подобрать. Быть может, поделиться нашими запасами. Но запасы наши были скудны, и надо было, чтобы их хватило до Марки. А ещё я уже не видел толку в словах. Слова привели нас к этому. Мои каракули и проповеди Эвадины — слова, которые породили пламя и разорили тысячи. Так что я не остановился. Поехал дальше, и вскоре тирады старика стихли. До конца путешествия я натягивал капюшон плаща на лицо всякий раз, как показывались простолюдины.

До восточных границ Шейвинского леса мы добрались через десять дней. Прохладный воздух под огромной крышей из ветвей приносил чувство облегчения. Даже вдали от Куравеля страна была полна обездоленных людей, большинство из которых бежало на юг. Тайлер осторожно их порасспрашивал и принёс рассказы о тёмных поступках, совершённых Восходящим войском, когда оно шло навстречу с армией Алгатинетов.

— Один бедолага чуть замешкался в присяге на верность королеве, — докладывал Тайлер, — Поэтому они его повесили. Ещё много людей с располосованными от порки спинами, в основном за то, что перечили, но некоторые просто не знали писания. Ещё есть налоги королевы. Как говорят, чтобы накормить армию королевы, забрали каждую курицу, козу, корову или лошадь между Альберисом и границей Кордвайна. А также выгребли все монеты, что только можно наскрести из деревень, через которые они проходили. Думал, в Алундии было плохо, но тут совсем другая песня.

Эту полосу леса я знал довольно неплохо — банде Декина она нравилась в летние месяцы, когда росла торговля между Альберисом и Маркой. Некоторые из старых извилистых троп, которыми мы ходили в те дни, почти заросли от редкого использования, но ещё оставались проходимыми. Я решил вести нас самыми заросшими путями, рассудив, что, несмотря на вынужденные задержки, их будут меньше патрулировать. Когда Уилхем и Джалайна выразили обеспокоенность по поводу нашего, казалось бы, извилистого курса, Тайлер едко усмехнулся.

— Мы теперь разбойники, — сказал он им. — Люди вроде нас по прямой не ходят. Мой старик часто говорил: «Человек, который в Шейвинском лесу ходит прямо, метит путь к свой виселице».

Несмотря на мою осторожность, уже практически на следующий день стало ясно, что за нашим продвижением следят. Знаки были незаметными, и их легко пропустил бы тот, кто не вырос среди этих деревьев: время от времени раздавались приглушённые птичьи крики, без намёка на ветер покачивалась ветка молодого дерева, доносился лёгкий запах человеческого пота на ветру. Тайлер тоже это почувствовал: мрачно насупившись, он отцепил от седла арбалет.

— Оставь, — сказал я. — Мы здесь, чтобы завести друзей, забыл? И к тому же они просто наблюдают.

— Пока, — ответил он, но застегнул обратно ремень арбалета. — В прошлый раз, как я сюда приходил, этот участок держали Йолланды. Мерзкая шайка.

Я этого имени не знал.

— Йолланды?

— Клан из западного Альбериса. Зашли сюда после поражения Декина.

— Они отстёгивают Шильве?

— Это Марка, капитан. Все отстёгивают Шильве.

— Тогда у нас с ними много общего.

Бдительные Йолланды не показывались следующие два дня, за которые мы хорошенько углубились в лес. К ночи перед нашими пикетами появилось около дюжины злобных оборванцев, которые принялись требовать платы за безопасный проезд. Глядя на их истощённые лица, плохо заштопанную одежду и жалкое вооружение, я понял, что это скорее не грабёж, а попрошайничество.

— Добыча нынче никудышная? — спросил я самого высокого, решив, что он тут вожак. Оказалось, что я ошибся, поскольку парень в ответ лишь озадаченно ощетинился, зарычал и стал размахивать ржавым тесаком. А заговорил более коренастый и значительно более юный мужчина.

— Да уж, новая королева обожает плётку и петлю, — фыркнул он. Приглядевшись, я понял, что он скорее мальчишка, чем мужчина, около пятнадцати лет от роду, хотя на лице виднелись суровость и шрамы прирождённого разбойника. — Дядя Трофф благодаря ей болтается на шпиле святилища в нескольких милях к северу. А кроме него ещё кучка моих кузенов. — Он осмотрел меня проницательными глазами, которые на моём лице задержались дольше, чем на мече. — Ты тот, кто я думаю?

— А кто я по-твоему?

Он немного испугался под тяжестью моего взгляда, опустил глаза и пробормотал:

— Тот, кого называют Писарем. Говорят, сын Декина.

— Говорят неправильно. Но меня называют Писарем, это верно. Вот. — Я вытащил половину шеков из кошелька и передал ему. — И путь не скажут, будто я не плачу того, что причитается. А теперь — свалили.

— Повернулся против неё, да? — настаивал парень. — Во всяком случае, такое ветер разносит. Будешь против неё сражаться?

Я осмотрел банду юноши, большинство из которой выглядело лишь немногим старше него, а пара даже моложе. Стало ясно, что это остатки некогда внушавшего страх клана, уничтоженного гневом восходящей-королевы. А я знал лучше многих, что затаившие злобу разбойники бывают полезны.

— Точно, — ответил я.

Парень обменялся взглядами со своими приятелями, и те в ответ одобрительно закивали. Он сглотнул, выпрямился и заставил себя посмотреть мне в глаза.

— Можно и нам с вами?

— Дядя Трофф заслуживает возмездия, да?

— Он был подлым старым ублюдком. — Юный разбойник тронул рукой шрам на подбородке. — Но он — это кровь. А Йолланды всегда платят по долгам крови.

Я приподнял бровь, глядя на Тайлера, который пожал плечами.

— У них нет лошадей.

— В лесу это не очень-то важно. — Я повернулся к мстительному юноше. — Знаешь местность отсюда до Амбрисайда? — Он кивнул. — Хорошо, отыщи нам путь подальше от других, кто захочет содрать с нас плату за проход. Сможешь?

Он снова кивнул.

— Как тебя зовут?

— Фалько, милорд. — Он попытался изобразить что-то вроде салюта, явно непривычным жестом прижав костяшки пальцев ко лбу. Рождённые к разбойничьей жизни не учатся керлским обычаям.

— Просто «капитан» сойдёт. — Я бросил ему кошелёк с оставшимися шеками. — Первая плата рядовым Свободной роты. Раздели её, а потом возвращайся поесть.

— Свободная рота? — спросил Тайлер, когда мы возвращались к костру.

— Звучит, а?

— «Свободное войско» звучит лучше. Типа, более впечатляюще.

— Войско? — я подавил горькую усмешку. — Давай не будем менять название, пока не пересчитаем людей, когда покинем Амбрисайд.

Я и не ждал от Лорайн тёплого приёма, считая, что наиболее вероятным исходом нашей встречи будет ледяной отказ. Однако, к моей досаде и стыду, её основной реакцией стала жалость.

— Элвин, ну ты и еблан. — Она печально посмотрела на меня с осуждающим выражением, как родитель, которого ребёнок разочаровал тем, что отказывается усваивать какие-либо уроки. — Я же много месяцев назад дала тебе средство покончить с этим всем.

— Я не смог. — Я с трудом не опустил взгляд и не шаркнул ножкой. — Только не тогда.

Я смотрел, как она прикусила язык, а потом тихонько вздохнула, скрестила руки и оглядела скопление покрытых мхом руин, которое мы выбрали для встречи. Юный Фалько со своей роднёй сдержал слово и провёл нас спокойным маршрутом на расстояние в несколько миль до Амбрисайда. Я решил, что просто явиться в замок было бы слишком рискованно. Времена стояли слишком неспокойные для такой отваги. Вместо этого я поручил Тайлеру переодеться в керлскую одежду и передать тайное послание капитану Дервану. Я решил, что он, как самый верный солдат Лорайн, вероятнее всего передаст весточку герцогине. Нам пришлось три дня ждать ответа, пока не появился один из всадников Избранной роты с краткой запиской, в которой мне предлагалось приехать одному в то место, которое мы с Лорайн хорошо знали.

— Я-то думала, что к этому времени сюда уже заедет какая-нибудь другая банда, — сказала она, глядя на древние камни. — Здесь отличное убежище.

— Думают, что тут привидения, — объяснил я, передав то, что сказал мне Фалько, когда пришло её послание. — Поговаривают, будто призрак Декина бродит по всему Шейвинскому лесу, но нигде не задерживается дольше, чем здесь.

— Призрак. — Лорайн тихо и печально усмехнулась. — Мог бы хотя бы из вежливости наносить мне визиты время от времени.

— Если бы наносил, то наверняка гордился бы тобой.

Лорайн с улыбкой повернулась ко мне.

— Льсти мне сколько хочешь, Элвин. Масштабов того, как ты облажался, это не уменьшит. — Она подошла ко мне, сердито блеснув глазами, и ткнула пальцем мне в грудь. — Надо было убить чокнутую суку тем ядом, который я тебе дала, неужели неясно?

— А ты смогла бы убить Декина?

От этого она умолкла, палец замер, вжимаясь в мою куртку. На миг мне показалось, что она меня ударит, но, гневно зыркнув на меня, она опустила руку.

— Полагаю, её божественно зачатый ребёнок на самом деле твой? Или она всё войско Ковенанта переебла?

Я удержался от шквала бранных возражений. Дальнейшая ругань с ней не принесла бы мне никакой пользы. Кроме того, учитывая мои многочисленные ошибки в суждениях, некоторое наказание было уместно.

— Да, ребёнок мой, и я собираюсь заявить на него права.

— Глупость на глупости. — Лорайн вскинула руки и зашагала вокруг. — С этим ты явился к моему порогу?

— Я явился в надежде, что ты увидишь опасность, которую она собой представляет.

Лорайн язвительно рассмеялась.

— Думаю, я это видела. На самом деле, задолго до тебя.

— Я про истинную опасность. Ты смотришь на неё и видишь тирана, но она не просто тиран. Сила, которой она обладает, идёт из самого тёмного источника. Если она захватит королевство, то ни одна душа не укроется от бури, которую она спустит. Ни керл, ни рыцарь, ни герцогиня, ни младенец-лорд.

Её лицо напряглось, мой укол попал в цель. Она могла стерпеть многое, но не угрозу своему ребёнку.

— И откуда ты это узнал? — спросила она, уже менее гневным тоном.

— Говорил же, я далеко путешествовал и многое видел. — Настаивал я. Будучи прагматиком во всём, Лорайн никогда особо не увлекалась вещами неземными и мистическими. — В каэритских землях есть… люди, места с силой. Места, где можно увидеть прошлое…

— А-а, так у тебя было видение? — По выражению её лица — смутно весёлому, но в основном потрясённому — стало ясно, что я зря трачу время. — Прости. Я-то на миг подумала, что ты собирался предъявить мне какие-то настоящие доказательства. Но даже и не подозревала, что кучка дикарей даровала тебе какое-то потустороннее прозрение. Может быть, они сначала попросили тебя что-нибудь выпить? Понюхать какой-то загадочный порошок?

— Они не дикари. — Я стиснул зубы, чтобы подавить гнев. — Это народ древних знаний и обычаев, и, в отличие от нас, ещё и мудрости. Они помнят то, что мы забыли. То, что они показывали, было настоящим. Таким же настоящим, как ты прямо сейчас…

— Это неважно, Элвин! — Она повернулась ко мне, сверкая глазами. — Я не могу полагаться на видения, какими бы настоящими они ни были. Я должна ставить на те карты, которые выпали, ради моего сына. Ради всех в этом герцогстве, кто ждёт от меня защиты. — Она помолчала, делая долгий успокаивающий вдох. — Прости, но расклад не в твою пользу. Я буду держать своих солдат подальше от битвы, пока смогу, но я уже получила вызовы и от восходящей-королевы, и от принцессы-регента. — Она заставила себя улыбнуться, грустно, но в то же время сочувственно. — Ты был прав. Ещё до конца года Эвадина Курлайн станет неоспоримой королевой Альбермайна.

Она вернулась ко мне и сжала мои руки в своих.

— Я бы умоляла тебя сбежать, если бы думала, что ты послушаешь. Отправляйся в порт и найди самый быстрый корабль, какой только сможешь. Не возвращайся, хотя больно думать, что я больше никогда не увижу твоё глупое лицо. Но ты же не послушаешь, да? — Она подошла ещё ближе и положила голову мне на грудь. — Ответ нет, кстати, — хрипло сказала она. Отступив назад, она посмотрела на меня влажными глазами. — Я бы никогда не убила Декина, как бы он не обезумел.

Она протянула руку к поясу на пальто для верховой езды и отстегнула увесистый кошель.

— В твой военный фонд, — сказала она, передавая его мне. Открыв его, я удивлённо моргнул от жёлтого блеска. При дальнейшем осмотре оказалось, что в кошельке дюжина золотых соверенов — больше, чем я когда-либо держал в своих руках. — Я потребовала вернуть кое-какие долги, — добавила Лорайн, стирая слёзы с глаз.

— Благодарю, герцогиня, — сказал я, крепко завязывая кошель.

— За что? Я никогда тебе ничего не давала. На самом деле и этой встречи никогда не было.

— И всё же. — Я отпустил формальный поклон. — Благодарю вас.

Она кивнула, на мгновение всё самообладание покинуло её, лицо сморщилось, щёки покраснели, а глаза наполнились свежими слезами. Но это был лишь проблеск слабости, который вмиг исчез. Прощальные слова она сказала кратко, под стать своему шагу, когда уходила прочь:

— Яда у меня больше нет, так что, придётся тебе предпринять собственные меры на случай, если она захватит тебя живым.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Пограничные земли между Шейвинской Маркой и Кордвайном носили несколько названий. «Ссадины» было наиболее распространённым термином, но я также слышал, как их называли «Утёсами», «Порезами» и «Рубцами». Все эти названия подходили для густого лабиринта глубоких оврагов, широких ущелий и крутых обрывов, заросших карликовыми соснами и дикими, непроходимыми изгородями. Раньше я видел Ссадины издалека, но никогда их не пересекал. После всего лишь одного дня знакомства с этим местом я в полной мере понял описание, которое однажды услышал из уст Декина: «Никогда не видал земли, по которой было бы так херово ходить. Кладбище, хоть для разбойничьей банды, хоть для армии.

По историческим урокам Сильды я знал, что этот регион стал свидетелем того, как несколько военных кампаний обернулись разрушительным хаосом. В далёкие дни до династии Алгатинетов сменявшие друг друга Шейвинские военачальники пытались наложить лапу на Кордвайн с его богатыми портами и плодородными землями, но обнаружили, что их амбиции пресекались скорее из-за особенностей местности, нежели из-за поражений на поле боя. Любая армия, пытавшаяся пересечь такой ландшафт, оказывалась в положении, когда они уже не маршируют, а ползут. Теперь я понимал, почему Кордвайн оставался независимым герцогством, несмотря на жадного южного соседа.

Ссадины тянулись почти на восемьдесят миль с запада на восток к северу от Шейвинской Марки, и их странно-красивую сложность нарушало только извилистое течение реки Дюррин. Этот водный путь сам по себе представлял собой грозный барьер, глубокий и быстрый, с небольшим количеством естественных пересечений, созданных многочисленными камнями, которые сжимали его поток в постоянный водоворот.

— Это маршрут контрабандистов, капитан, — объяснил юный Фалько, когда привёл нас к самому укромному, по его словам, перевалочному пункту. На первый взгляд я не заметил никакого прохода на северный берег — только пенную полоску стремнин, между которыми торчало несколько валунов. — Один из любимых у моего кузена Релько.

— Так ты и сам тут переходил? — спросил его Уилхем.

— Сам-то нет, милорд. Но видал, как ходят. — Фалько блеснул кривыми зубами, что я счёл попыткой ободряюще улыбнуться. — Безопаснее, чем кажется. Видите, вон там под водой камни, так по ним и люди пройдут, и кони. Никакого толку от тропы контрабандистов, если по ней не пройдёт вьючная лошадь.

— Хороший проход, да? — Уилхем смотрел на быструю реку и хмурился всё сильнее. — Пожалуй, я сперва посмотрю, как перейдёшь ты, мой юный друг. Если не возражаешь.

Фалько кивнул и без колебаний двинулся через, казалось бы, смертоносный поток шириной добрых тридцать шагов. Я слышал, как Тайлер и некоторые разведчики тихо делали ставки, смоет ли парня, но ни в одной точке его нога не погружалась в воду больше, чем по колено. Перейдя реку, он выбрался на дальний берег и исчез в густой листве. Я думал, что он вскоре появится снова, махая рукой, что всё чисто, но он не появился.

— Может, солдатская жизнь ему, наконец, надоела, — предположил Уилхем.

Я бросил взгляд на родню Фалько, которые переговаривались между собой всё более и более взволнованно. Если их юный вожак клана и собирался дезертировать, то с ними он своими планами не поделился. И к тому же, те несколько недель, что я провёл в его компании, не оставили мне сомнений в его стремлении отомстить.

— Вряд ли, — сказал я, развернулся и махнул Тайлеру. — Принеси свой арбалет.

— Лучше я пойду, — сказал Уилхем, встав у меня на пути, когда я направился к реке. — Никак не узнать, что нас там ждёт. Мы не можем рисковать своим доблестным капитаном.

— Теперь мы рискуем каждый день. — Я попытался протолкнуться, но он твёрдо стоял на месте.

— Они идут за тобой, — тихо сказал он, кивнув на нашу крошечную армию. — Не за мной. Если меня убьют, это неважно.

— Капитан, он прав, — произнёс Тайлер, подойдя к Уилхему. Посмотрев на твёрдую решимость на их лицах, я вздохнул.

— Ладно, — согласился я. — Но если что — быстро возвращайтесь. Найдём ещё, где переправиться.

Пока Уилхем и Талер перебирались на другую сторону, я подозвал к себе Джалайну и ещё дюжину человек. Перед лесом Уилхем вытащил меч, а Тайлер зарядил арбалет, и они скользнули в тенистую зелёную стену. Долгое время я ничего не видел и не слышал, и уже начал задумываться, разумно ли будет как можно скорее вести и остальную роту через реку. А потом услышал: далёкий и знакомый лязг стали.

Ругнувшись, я бросился в реку, а Джалайна и остальные следом за мной. Разумнее было бы скрыться обратно в лесу, раз уж мы могли оказаться перед целой ротой войск Эвадины. Но тут никто не колебался — оставить их было бы просто немыслимо. Я перебежал поток, морщась от боли во всё ещё ноющем бедре, и выкарабкался на берег. Звон лязгающих мечей стал теперь громче и сильнее, заставив меня вытащить свой клинок и броситься в кусты, не дожидаясь, пока догонят товарищи.

Первым я увидел Тайлера, который нерешительно стоял, наполовину подняв арбалет. Возле него присел Фалько — невредимый, насколько я видел, но крепко вцепившийся в свой кинжал. Позади них в вихре мечей кружились две фигуры. Клинки сверкали с такой плавной яростью, которую обеспечивает только рыцарский класс. Состязание проходило на участке покрытой листвой земли, окаймлённом крутыми гранитными вершинами, которые так часто встречались в Ссадинах. Я увидел множество фигур, стоявших на вершинах холмов — тёмные силуэты и выступающие рукоятки мечей или наконечники копий. Несколько человек держали луки, но ни один из них не был натянут.

— Капитан, он сказал нам не лезть, — проговорил Тайлер с потемневшим от огорчения лицом. — Сказал, это личное дело.

Клич снова привлёк мой взгляд к соперникам, и в это время Уилхем уклонился от удара, дав мне рассмотреть его оппонента. Десмена Левилль с нашей прошлой встречи где-то потеряла свои прекрасные доспехи с голубыми узорами. В прошлом герольд Самозванца, теперь она была одета в прочную, но несколько потрёпанную одежду из кожи и хлопка. Некогда коротко остриженные медово-светлые волосы отросли и были заплетены в тугую косу, болтавшуюся от её смертельного танца с Уилхемом. Миловидность, которую я отметил в ней в прошлый раз, теперь тоже пропала, и лицо стало уродливым от рыка, в котором презрение смешивалось с ненавистью. Красоту Уилхема также омрачал сердитый взгляд на разъярённом лице, когда он отразил шквал ударов и ответил выпадом в живот Десмены. Она отбила клинок и крутанулась, быстро взмахнув мечом по дуге, чтобы снести Уилхему голову с плеч. Он едва смог пригнуться, потеряв при этом прядь волос с макушки.

— Прекратите! — крикнул я, шагнув к ним. Как часто бывает с теми, кто потерялся в безумии сражения, они меня не слышали, а если и слышали, то плевать хотели.

Уилхем отразил следующий удар Десмены по ногам и бросился вперёд, пытаясь врезать плечом ей в грудь и сбить её с ног. Однако она была готова — вывернулась в сторону, поймала его руку с мечом под свою и нанесла удар головой ему в нос. Уилхем встряхнулся от боли и ответил ударом в челюсть Десмены, которого хватило, чтобы ослабить её хватку. Ухватив свой шанс, Уилхем выбил из-под неё ноги и поднял меч для смертельного удара.

— Хватит! — Зазвенела сталь: опускающийся клинок Уилхема встретился с моим. Он повернулся ко мне, его лицо было охвачено гневом — глаза дикие, из носа кровь.

— Кончай, — выдохнула Десмена с земли, с неугасающей ненавистью глядя на Уилхема. — Ёбаный трус!

Стремясь это исполнить, Уилхем снова начал поднимать свой меч и вскрикнул от досады, когда я схватил его за предплечье.

— Я сказал, хватит, — бросил я, отталкивая его назад. Он напрягся, по-прежнему готовый убивать, и вполне мог бы обратить свою ярость на меня, если бы зловещий скрип сгибаемых луков не привлёк наш взгляд к фигурам наверху. У лучников были длинные ясеневые луки — обычное оружие кордвайнских браконьеров, с которым общеизвестно трудно управляться, поскольку требуется немалая сила, чтобы согнуть толстое древко. Судя по твёрдой стойке этих лучников, я пришёл к выводу, что все они мастера своего дела и поэтому вряд ли промахнутся с такой дистанции.

— Стоп! — крикнула Десмена, и, фыркая, поднялась на ноги. На меня она бросила злобный взгляд, а потом подняла голову и выкрикнула следующий приказ: — Этот вопрос не решен, и я говорила вам, ублюдкам, не вмешиваться. — Снова повернувшись ко мне, она подняла меч к моему лицу. — Я знаю, Писарь, какую службу ты оказал Истинному Королю в его последние дни, так что собираюсь сохранить тебе жизнь. Но этот… — её меч метнулся в сторону Уилхема, — не заслуживает пощады.

— Я её и не прошу, — сплюнул в ответ Уилхем. Его вызов прозвучал слегка комично из-за гнусавого тона, которым был произнесён.

Видя, как они присели, готовые к новому насилию, я встал между ними, не поднимая меч.

— Жизнь в бегах тяжела, не так ли? — мрачно спросил я Десмену, позволив взгляду блуждать по её рваной одежде. — И ты живёшь ей дольше меня. Может, лучше немного отдохнёшь?

— Отдохну, когда этот еблан сдохнет, — проворчала она, отодвигаясь в сторону, отчего мне тоже пришлось сделать шаг, чтобы остаться между ними.

— Вряд ли так говорят графини, — заметил я. — Если ты по-прежнему претендуешь на этот титул.

Она нахмурила лоб, посмотрев на меня.

— Я претендую на всё от Истинного Короля. Мы все приносили такую клятву.

— И как это относится к твоей клятве? — Я дёрнул головой в сторону Уилхема. — Мелкая вендетта была не в духе Магниса Локлайна, а я, как мне кажется, неплохо узнал его перед кончиной.

Лицо Десмены сморщилось от подавленного горя, в глазах светилась некая нужда.

— Ты был там, — сказала она. — Ты видел, как он умер.

— Да. И ты знаешь, что именно я записывал его завещание. Ему было много что сказать, и кое-что про тебя. — Я сунул меч в ножны и положил руки на пояс. — Соглашайся на переговоры, и я расскажу тебе обо всём.

Банда Десмены из тридцати человек — в которую входили все, кто остались от некогда могущественной Орды Самозванца — основала своего рода оплот на вершине большого крутого холма в миле к северу от реки. На самом деле это было скорее миниатюрное плато, с которого открывался прекрасный вид на окрестности, а густой покров сосен и кустарников скрывал укрепление повстанцев от любопытных глаз. Среди тех, кто собрался вокруг нас, я увидел несколько мелких дворян, которые тёрлись плечами с керлами. Ещё там было несколько наёмников, оставивших своё ремесло. Я отлично знал, что Локлайн обладал способностью изменять примитивных людей, направляя их к более высокому призванию, реальному или воображаемому. А ещё знал, что любовь Десмены к павшему Истинному Королю могла сравниться лишь с её враждебностью к Уилхему.

В свой оплот она пустила только меня и Тайлера. Я подумывал попросить Эйн присоединиться к нам — возможно, она смогла бы остудить песней накалённую атмосферу. Но она оставалась несчастно-молчаливой, как и всегда в последнее время, и я вообще сомневался, что наша хозяйка отнесётся к этому с пониманием.

— Хитрое сооружение, — похвалил я Десмену, окидывая взглядом деревянные стены её крепости, каждую из которых тщательно поставили среди камней и деревьев так, чтобы снаружи их было почти не видно.

— Среди нас есть те, кто скрытностью зарабатывает на жизнь, — ответила она, как я понял, имея в виду браконьеров с длинными луками. — А ещё опытные плотники.

— И давно вы тут?

Её лоб нетерпеливо и раздражённо нахмурился. Очевидно, что той любезной, очаровательной женщины, которую я встретил накануне битвы, теперь уже нет. Жизнь зачастую ожесточает беглеца, а постоянная угроза день за днём обнажает душу до самой её сути.

— Достаточно давно, Писарь, — отрезала она. — Я привела тебя сюда не ради твоего одобрения, и не ради сплетен. У тебя есть для меня история, и я её сейчас услышу.

Я наклонил голову в сторону стоявших поблизости бочек бренди.

— В таком случае придётся побеспокоить тебя. Нам надо освежиться, поскольку рассказ будет длинным.

Когда я начал цитировать завещание Самозванца, мне дали только одну кружку бренди. Но, по мере того, как история продолжалась, подносили ещё и ещё, поскольку моя публика внимала всё увлечённее и, как мне кажется, всё благодарнее. Быть писарем — значит быть рассказчиком, поскольку следить за словами, написанными на странице, должно быть так же легко, как и когда они произносятся. Я подумывал внести некоторые изменения в историю Локлайна, исключив эпизоды, раскрывавшие его как человека с недостатками, каким он и был, а не как самоотверженного героя, каким его представляли эти люди. Но не стал. Насколько я мог судить по своей способности обнаруживать ложь, он рассказал мне свою историю, не прибегая к обману, обнажая воспоминания, которые были как болезненными, так и вызывающими осуждение. Он совершил гнусное убийство в бытность работы наёмником в восточных королевствах. Был вором и мошенником. Был трижды женат и бросил каждую жену, а в одном случае оставил после себя ребёнка.

— Имя ребёнка? — спросила Десмена. До сих пор это был единственный раз, когда она вмешалась.

— Он не сказал. По правде говоря, вряд ли он знал её имя, поскольку пустился наутёк в ночь её рождения.

Она опустила глаза. Час уже наступил поздний, и свет костра, возле которого мы сидели, окрасил её синяки и опухшую челюсть в яркие оттенки.

— Поступок не того человека, которого я знала. — Я не слышал в её голосе осуждения, только мрачное разочарование.

— Потому что человек, которого ты знала, не был тем человеком, — сказал я. — Чем старше он становился, тем больше его печалили ошибки прошлого. «Я многое хотел искупить, Писарь», сказал он мне. «Взяв трон, я послал бы за дочерью, если бы её можно было найти. Я сделал бы её принцессой».

Я осушил свою чашу и передал её человеку с кинжалом, который заведовал бочкой, чтобы тот её заново наполнил.

Сделав глоток, я посмаковал жжение на языке. Выпивка была хороша.

— Иногда, — продолжал я, — мне кажется, что всё восстание было одним грандиозным актом искупления. Попытка покинуть этот мир лучшим человеком. Он рассказал мне историю того, как всё началось, одним скверным днём в деревне на восточном приграничье Рианвеля. Локлайн пришёл на запад с маленькой бандой наёмников, надеясь заработать монет в местной стычке между Рианвелем и Альтьеной. В той деревне местный лорд порол старика до смерти за неуплату ренты. Локлайн сказал, что именно крики старика заставили его действовать, поскольку тот молил не за свою жизнь, а за жизни своей семьи. «И жирный дворянин только смеялся, Писарь», сказал он. «Просто смеялся и щёлкал кнутом». Он убил лорда и освободил старика, но было уже поздно. Тот умер у Локлайна на руках. Естественно, родня лорда пришла искать правосудия. А деревня старика поднялась в поддержку героического воина с востока, и так начался первый шаг на пути к Восстанию Самозванца.

Я осушил ещё две чаши бренди, прежде чем была рассказана бо́льшая часть истории о том, как Локлайн объявил о своих притязаниях на трон по праву крови, отметив попытку Десмены скрыть удивление от факта, что в его притязаниях на самом деле была толика правды. Дальше я рассказывал, как недовольные керлы из Рианвеля, Альтьены, а затем и Альбериса стекались под знамя Самозванца, что привело к его первым битвам с Алгатинетами. В последующие годы волны успеха приходили и уходили в зависимости от времени года. Суровыми зимами его орда уменьшалась, а весной увеличилась.

— Но всегда, — сказал я, поставив чашу, поскольку для того, что последует дальше, мне был нужен незамутнённый ум, — победа от него ускользала, и он осознал, что для неё в Альбермайне обещание лучшего будущего должно распространяться не только на простолюдинов, но и на знать. Что приводит нас к вам, миледи, и к вашему брату.

На лице Десмены промелькнула тень эмоции, но она ничего не сказала, и я продолжал:

— Локлайн говорил о вас обоих: «Никогда я не был благословлён двумя более преданными командирами. Один, полный доброты и бескорыстной щедрости, но с отвагой льва в бою. Другая, с навыками самого грозного рыцаря и проницательным умом, скрытым за маской красоты. И они верили, Писарь. Верили в правоту нашего дела. Если бы у меня была сотня таких, как они, то это я сегодня приказывал бы ставить виселицы». Его опечалило, когда твой брат упал, поскольку он чувствовал, что эта утрата обрекла его на гибель. «Король возвышается или терпит поражение не благодаря своим заслугам, а благодаря заслугам тех, кто присягнул ему на верность. С этого дня воинство Истинного Короля знало только поражения».

Подбородок Десмены дрогнул, и я увидел, как сжалось у неё горло, и как она моргнула, отводя глаза.

— Это… — Она снова сглотнула. — Это похоже на него, конечно. — Вздохнув поглубже, Десмена повернулась ко мне. Хотя по лицу её текли слёзы, выражение теперь стало суровым, непреклонным. — Он сказал тебе, как умер мой брат?

— Эту историю я слышал от Уилхема… — Резкий, скрипучий смех оборвал мои слова, и Десмена наклонилась вперёд и прошипела мне:

— Засада в альтьенских горах, да? Несчастный случай в хаосе войны. Это он тебе сказал? А этот неверный трус рассказал тебе, как уехал и оставил моего брата умирать?

— Он сказал мне, что Алдрик сломал шею, упав с лошади, — сказал я ровным голосом, поскольку почувствовал, что результат этой встречи теперь висит на волоске. — Он сказал мне, что Магнису Локлайну пришлось вытаскивать его из боя, а иначе он присоединился бы к нему в смерти. Иногда мне кажется, что он бы этого и хотел.

— Уж конечно, эту байку он любит рассказывать. Но в отношении него мне надо свести не один счёт. Это его семья повесила моего отца, как обычного разбойника.

— Разве дитя повинно в преступлениях своей семьи?

— Повинно? Что касается судьбы моего отца, я знаю, что невиновным его не назвать. — Десмена замолчала, опустив голову, а её лицо напряглось, как от воспоминаний, так и от сдерживаемой ярости. А ещё я увидел встревоженную складку на её лбу, отчего задумался, полностью ли она доверяет источнику собственной враждебности. Если и так, то сейчас она это раскрывать не хотела.

Я дал ей немного поразмыслить, и снова заговорил, придерживаясь того же нейтрального тона:

— Я могу только сказать, что не сомневаюсь в любви Уилхема к твоему брату. Я знаю, что он отказался от всех прав на земли и титулы своей семьи, чтобы последовать за человеком, которого он любил, на службу Истинному Королю, и что он всё ещё скорбит о том, кого потерял. А ещё я знаю, что он мой друг, который рисковал всем, чтобы спасти мне жизнь, и потому я готов рискнуть своей ради него. Не заблуждайтесь, миледи — чтобы получить Уилхема, вам придётся убить и меня, и всех, кто идёт за мной.

Лицо Десмены ещё сильнее напряглось, и я посчитал, что лучше не давать ей времени озвучивать какие-либо встречные угрозы.

— Но, — быстро продолжил я, — если ты имеешь представление о том, что произошло за пределами этого убежища, то знаешь, что время личных распрей прошло, или должно пройти. Нам предстоит решить гораздо более серьёзные дела.

— Твоя Воскресшая мученица короновала себя, а ты пытался её убить, — сказала Десмена. — Да, мы слышали. Предполагаю, твоё предательство куплено на золото Алгатинетов?

— Твоё предположение неверно.

Жар в моих словах вызвал волну беспокойства среди окружавшей нас публики, но Десмена лишь довольно ухмыльнулась.

— Нет, я считала, что это маловероятно, — сказала она. — Наверное, тяжело поднимать меч против женщины, которую любишь. Скажи, она правда беременна ребёнком, зачатым благословением Серафилей?

— Правда, что она беременна.

Десмена с отвращением усмехнулась, качая головой. К счастью, она не сочла нужным озвучить очевидный вывод.

— Так значит, Писарь, ты просишь меня отложить справедливое недовольство ради твоего дела. Ради не нашего дела.

— Это ваше дело. Правосудие было миссией Истинного Короля, не так ли? Он всю свою жизнь пытался положить конец тирании, а тирания — лишь меньшее из того, что принесёт восходящая-королева. — Я поднялся на ноги и развернулся, обращаясь ко всей банде Десмены. — По-вашему, этого хотел бы Истинный Король? Чтобы его лучшие и самые верные солдаты скрывались в дебрях, как обычные разбойники?

— Писарь, пускай ты и записал его завещание, — сказала Десмена. — Это не означает, что ты говоришь от его имени.

— Ты права, не означает. Но тогда кто? Вы прячетесь здесь и ничего не делаете, а на этих землях царят хаос и резня. Локлайн не стал бы вот так прятаться всё время. Это я знаю точно.

Тогда в банде поднялся сердитый ропот, который меня порадовал. Гнев — это хорошо. Гнев — это стимул к действию. Кроме того, в круге лиц я видел немало пристыженных выражений. Мои колкости были хорошо подобраны.

— Что ты от нас хочешь? — спросил человек с кинжалом. — Продаться тебе? Твоя армия жалкая.

— Да, наша численность невелика, — согласился я. — Но она будет расти вместе с жестокостью восходящей-королевы. И у неё не единственная армия в королевстве. Королевское войско скоро соединится с войском герцога Кордвайна. Я знаю, что многие из вас никогда не потерпят союза с Алгатинетами, но прошу вас отбросить ненависть ради великой цели, как поступил бы Истинный Король.

Они отреагировали не так, как я ожидал. Я знал, что их не завоевать парой слов и отсылками к величию павшего вождя. На самом деле большее, на что я мог надеяться, это завербовать одного-двух и договориться о безопасном проходе без дальнейшего насилия. Однако вместо возражений я увидел недоумение, многие обменивались озадаченными взглядами, пара даже ухмыльнулась.

— Что ж, — сказала Десмена. — Получается, ты не слышал.

— Не слышал чего?

— Четыре дня назад соединённые силы Короны и Кордвайна встретились в битве с войском восходящей-королевы. И были полностью разгромлены. Герцог Лорент убит, а его сын удалился в замок Норвинд. О судьбе короля и его матери ходят разные слухи, но многие считают, что они бежали на север, возможно, надеясь найти убежище в Фьордгельде. В любом случае, Писарь, твоя война окончена. Эвадина Курлайн теперь — неоспоримая королева этого королевства.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Поле после битвы — зрелище всегда неприятное, но обычно уродство сохраняется лишь на день-другой. Трупы знати и воинов увезут товарищи или родня, чтобы похоронить. Рекрутов из простолюдинов обычно хоронят в братской могиле, и всегда можно рассчитывать на то, что местные керлы очистят поле от оружия и бесчисленного количества мусора, который множится после резни. Но только не в случае с триумфом восходящей-королевы над Алгатинетами. Здесь мёртвые лежали там, где погибли — с них сняли доспехи и ценности, и оставили гнить. Поэтому вонь с места сражения достигла до нас задолго до того, как оно попало в поле зрения.

Остановив Черностопа на невысоком холме, я по положению тел смог понять, как разворачивалась битва. Около сотни лежало неровной линией с запада на восток, а там число мёртвых увеличивалось, образуя жуткий холм. Ворон и других стервятников было мало, и это говорило о том, что самое легкодоступное мясо уже съедено. Основная часть трупов была разбросана или свалена вместе в изогнутую к северу вереницу, которая завершалась возле вершины высокого холма, известного среди местных жителей как Гребень. Соответственно, при описании этого события учёные чаще всего использовали название «Битва на Гребне».

— Встретили их у подножия долины, — протянул Уилхем, осматривая зрелище с гримасой профессионального пренебрежения. — Плохо закрыли левый фланг. Думаю, герцог Вирулис повёл своих рыцарей в атаку, пробился насквозь. После этого сомнений в исходе уже не было. — Он кивнул на усеянный трупами холм к северу. — Им надо было оставаться там, заставить Эвадину подниматься по склону. Кого бы Леанора не поставила во главе этого фарса, он заслуживает виселицы, если всё ещё жив.

— Готов поспорить, во главе она поставила себя, — сказал я. — Она никогда не была сильна в тактике.

— Я-то думал, она отдаст своё войско в руки Элберта или лорда Альтерика.

— Элберт боец, а не генерал. А репутация лорда Альтерика, скорее всего, подмочена после того, как ему не удалось схватить свою дочь. Леанора, наверное, сомневается в его верности.

— Должно быть, больше тысячи убито, — прокомментировала Джалайна приглушённым голосом из-за тряпки, которой она прикрыла нос от вони.

— Двенадцать сотен и пятьдесят шесть, — сказала Эйн, чем привлекла удивлённые взгляды всех присутствующих. Если не считать тихого отрицательного бормотания всякий раз, когда я пытался побудить её заговорить, это были первые слова, которые мы услышали из её уст после Куравеля. — Насколько мне видно, — добавила она.

Я её не подталкивал, но решил вызнать побольше, когда вечером разобьём лагерь.

— Тяжёлые потери, — сказал я. — Но не настолько большие, чтобы лишить Леанору её войска.

— А это ещё не все, — сказала Десмена. К моему удивлению, её было легко уговорить проводить нас сюда, хоть это и стоило двух золотых из кошелька Лорайн и всех заводных лошадей, которых Тайлер украл в Альберисе. Она сопровождала нас со всей своей ротой, сохраняя настороженное молчание на протяжении всего пути. В качестве условия передачи золота я взял с неё клятву не возобновлять дуэль с Уилхемом. Это же обязательство я наложил и на него, к его вящему неудовольствию.

— Не обманывайся её предполагаемой преданностью мёртвому самозванцу, — предупредил он меня. — Свои амбиции она всегда ставила превыше всего.

Первые найденные нами головы торчали на пиках, вкопанных на гребне холма. Всего пятьдесят, и у каждой на лбу было вырезано слово «еретик». Разинутые рты, пустые глаза и бурые лохмотья подсушенной кожи на лицах ясно давали понять, что эти мучения причинили перед обезглавливанием.

— Этого я знаю с Хайсала, — сказал Тайлер, глядя на одну голову. — Рыцарь из роты Короны.

— Как ты определил? — спросила Джалайна, кривясь на рваную, исклёванную воронами плоть.

— Вот. — Тайлер открыл рот головы и вытащил что-то блестящее из верхней челюсти. — Ему это уже не понадобится, не так ли? — сказал он, игнорируя неодобрительный взгляд Джалайны, и спрятал золотой зуб себе в кошелёк.

— Похоже, после этого они обленились, — заметил Уилхем, осматривая пологий северный склон холма. Под натянутой весёлостью его тона я уловил небольшую дрожь. Хорошие люди нередко прибегают к легкомыслию, когда сталкиваются со зрелищем, которое должно заставить их кричать.

Намного больше голов насыпали курганом, а тела свалили поблизости менее аккуратной кучей. Я был благодарен тем дням, которые прошли после этого безумия, поскольку, когда мясо было ещё свежее, всё поле наверняка кишело мухами. Дальше по склону резня проходила хаотичнее, обезглавливания сменились быстрыми убийствами — многие до сих пор лежали лицами вниз с перерезанными глотками и связанными за спиной руками. Трупы тянулись больше мили, отмечая холмистые поля парадом резни.

— Прекрати считать, — сказал я Эйн, увидев, как она осматривает поле боя, сосредоточенно нахмурив лоб. Меня беспокоило, что она глядит на это поле ужасов без потрясения или терзаний, а выражение её лица выдавало лишь смутный интерес. К тому же мне не нужны были точные цифры, чтобы понять, что большая часть войск Леаноры встретила свой конец, убегая с битвы. Победители обычно преследовали побеждённых и утоляли кровожадность боя, уничтожая убегающего врага. Однако в этих убийствах явно прослеживался метод, который говорил о чём-то большем, помимо мстительного безумия. Большинство из этих солдат оказались окружены и бросили оружие в надежде на пощаду. После Поля Предателей Эвадина запретила роте Ковенанта принимать участие в резне. Теперь же подобные сомнения были ей ни к чему.

— Элвин, — сказал Уилхем, обращая моё внимание на одно зверство. Это тело было привязано к колесу телеги, закреплённому на спешно сооружённом эшафоте. Голое, всё в крови и нечистотах, голова опустилась на серую, холодную плоть груди. Подойдя поближе, я увидел на трупе несколько порезов и множество синяков, но ничего такого, что могло бы представлять собой смертельную рану. «Избавили от пыток, но подвесили, чтобы он стал свидетелем всего этого», предположил я, уставившись на побелевшее лицо Альтерика Курлайна.

— Не могу сказать, что вы мне когда-либо нравились, милорд, — мрачно пробормотал я. — Но вы заслуживали лучшей кончины.

Я не смог сдержать испуганного вздоха, когда бывший рыцарь-маршал Королевского Воинства открыл глаза и посмотрел на меня взглядом, в котором осуждения было не меньше, чем страдания. Он попытался что-то сказать, но получился только хрип. И всё же, пока мы его снимали, мне удалось разобрать несколько вразумительных слов.

— Наша вина… Писарь… — из его горла валил отвратительный смрад. — Твоя и… моя… наша вина…

Лорд Альтерик продержался всю ночь до первых проблесков рассвета. Мы унесли его с поля боя и разбили лагерь в лесочке в миле к северу. Завернув его в одеяла, я прислонил его к дереву и начал разжигать огонь, пока он то приходил в себя, то снова терял сознание. Он смог выпить лишь немного воды, которую мы лили ему в рот, а его тело содрогалось так, что становилось ясно: спасти его невозможно. Видя, как он страдает уже больше часа, я сказал Эйн, чтобы она перестала подносить флягу к его губам.

— Я поговорю наедине с его светлостью, — сказал я, а потом сидел у костра и смотрел, как отец Эвадины погрузился в сон, ожидая, что в любой момент его грудь может перестать тяжело подниматься и опускаться. Но он снова меня удивил, резко очнувшись, и некоторое время смотрел по сторонам в смутном непонимании. Потом на него нахлынули воспоминания, он содрогнулся и жалобно всхлипнул.

— Ты… — начал он скрипучим, прерывистым голосом, настолько непохожим на голос рыцаря, который отдавал команды на стольких полях сражений. — Ты… гордишься тем… что ты натворил, Писарь?

— Нет, милорд, — прямо и честно сказал я. — Не горжусь.

— Хорошо… и не должен. Но ведь… — он поднял голову, потрескавшиеся губы отодвинулись от зубов в пародии на улыбку, — я тоже… я, да? В конце концов, это были мы. Ты… и я. Мы сделали её… — Он напрягся, подавляя крик. — Женщиной, которая… может сотворить такое со своим отцом.

— Я не делал её чудовищем, — сказал я. — Я не заставлял мошенников и мистиков мучить девочку, охваченную видениями, которых она сама не выбирала.

— Я принимаю… своё бремя вины, Писарь. Но твоё больше… Я делал то, что считал правильным. Это была ужасная ошибка. Но нелегко… слышать, как твой ребёнок говорит то, что она не должна знать. То, что не должна знать ни одна душа. Если бы её мать была жива… — Его глаза на секунду потускнели от усталого отчаяния, а затем вспыхнули внезапным гневом. — Но всё равно, твоё преступление хуже. Я хотел сдержать её видения. Ты же их подкармливал. Ты… сделал её королевой. А теперь погляди, что она творит… со своим королевством.

Я заставил себя не отводить глаз от яростных обвинений в его взгляде. Это было меньшее из того, что мне причиталось. И я не стремился отрицать его суждение. Поле битвы и вонь, щипавшая ноздри даже на таком расстоянии, стали свидетельством всех моих махинаций во имя Эвадины. Я был и остаюсь виновным в самых ужасных преступлениях, и никогда не перестану платить за это.

— Мне нужно знать, как всё начиналось, — сказал я. — Как начались её видения.

Укутанный одеялом, дрожащий Альтерик пожал плечами.

— Кошмары, или я так думал. Она… бредила в постели. Издавала ужаснейшие крики, но ещё... слова. Иногда я их знал, а иногда… она говорила на языках, которых никогда не слышала. Зато слышал я. Мой отец… был посланником короля Артина при дворе салутана Иштакара… так что восточный язык я выучил в юном возрасте. И однажды ночью… я услышал, как моя дочь говорит на этом языке. Она говорила о ножах в темноте, о сыновьях, убитых обезумевшим отцом. Она говорила об огромном тронном зале в Иштакаре… залитом кровью родственников его правителя. Я хотел верить, что это просто очередной… кошмар. Говорил себе, что она услышала, как я говорил на восточном языке… сочинила сон из историй, которые я рассказывал о своей молодости. Но… несколько недель спустя, пришла весть, что салутан Алкад уничтожил свою семью… всех его сыновей зарезали по его приказу за одну ночь.

Я отлично знал эту историю, и от Сильды, и более детально от Локлайна, который был наёмником в Иштакаре незадолго до печально известной резни во дворце.

— Вы знали, — сказал я, когда Альтерик погрузился в молчание, а его светлые глаза затуманились. — Вы знали, что её видения реальны.

— Некоторые вещи… нельзя вынести, Писарь. — Он дёрнулся, пытаясь придать своим словам горячности, и его лицо скривилось. — Моя дочь… не могла быть ведьмой, или провидицей, или… кем угодно, кроме той доброй, красивой девушки, какой должна была стать. В этом был мой долг перед её матерью! В этом был мой долг перед Эвадиной, даже если она меня за это ненавидела!

Он в изнеможении обмяк — сморщенный остаток некогда прославленного воина, ожидающий освобождения смертью. Я должен был пожалеть его, но это чувство оказалось мне недоступно.

— Быть может, всё было бы иначе, — сказал я, скорее себе, чем ему, — если бы её не мучили. Быть может, Малициты бы её не забрали. Или же она принадлежала им с самого начала, и ничего бы не изменилось. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем.

Альтерик слабо кашлянул и повалился набок. Одеяло упало, открыв слабо поднимавшуюся грудь с множеством синяков. Я встал, помог ему сесть и покрепче натянул на него одеяло.

— Знаешь, она рыдала, — пробормотал он. Голос теперь звучал так тихо, что казался просто шелестом едкого воздуха над едва шевелящимися губами. Я присел рядом с ним и наклонился поближе, силясь расслышать. — Она рыдала… когда меня подвешивали… когда её толпа резала моих солдат. Она рыдала.

По телу его пробежала дрожь, и во взгляде лорда Альтерика Курлайна, обращенном на меня, засиял последний яркий свет.

— Поклянись, Писарь! — потребовал он, наполнив голос всей властностью, на которую он был сейчас способен. — Поклянись, что спасёшь моего внука из её лап! — Рука выскочила из-под одеяла и схватила мою, его глаза были одновременно неумолимыми и умоляющими. — Поклянись!

— Клянусь, милорд. — Я сжал ему руку в ответ, глядя в глаза, и увидел в них проблеск признательности, прежде чем они закатились, и он рухнул мне на руки. На рассвете мы похоронили его в лесу под ветвями старого дуба. Я пометил ствол маленьким «х» на случай, если когда-нибудь вернусь, чтобы обеспечить сэру Альтерику более подходящую могилу.

— Я бы сказал, несколько сотен конных. — Тайлер отряхнул грязь с рук, поднявшись после изучения следов на земле в миле к северу от места боя. — И поменьше пехоты позади. Направляются на северо-запад, а потому я бы предположил, что это кордвайнцы — сколько там их осталось — со всех ног мчались в замок Норвинд. Впрочем, странно, что нет следов погони.

— Ей нужно схватить короля и его мать, — сказал я. — Покорение Кордвайна подождёт.

— По крайней мере, это облегчает нам выбор, — произнесла Десмена. — Писарь, если тебе нужна война, то единственная армия осталась в замке Норвинд. Войску королевы потребуются недели, а то и месяцы, чтобы выследить королевскую свиту. Я видела, как Истинный Король за меньшее время собрал под своим знаменем тысячи людей.

— Нам? — многозначительно ухмыльнулся Уилхем, заслужив в ответ зловещий взгляд.

— Нам нужны Алгатинеты, — сказал я, отчего Десмена обратила ко мне свой помрачневший взгляд.

— Зачем? — спросила она. — Эта мерзкая династия закончилась на кровавом поле много миль назад.

— Королевству нужен монарх — королевское знамя, за которым можно сплотиться. Твой Истинный Король знал это. Далеко-ли, по-твоему, зашло бы его восстание, если бы он не заявил о своей королевской крови? К тому же, крови Алгатинетов.

— Мой отряд пошёл за тобой не для того, чтобы спасать остатки королевского выводка.

— Тогда для чего же? Если дело было не в двух золотых соверенах и горстке лошадей, то в чём же?

Мы сердито переглядывались, пока Уилхем не решил разрядить напряжение.

— В любом случае, всё это кажется неважным. — Он обвёл рукой холмистые фермерские земли. — Они могли уехать куда угодно. Отыскать их, кажется, невозможно.

Я кивнул на северо-восток.

— Там. Вот где мы их найдём.

— Там одни болота, — сказала Десмена. — Миля за милей кишащие мошкарой болота, вплоть до самого побережья.

— Так и есть. Но ещё там святилище мученика Лемтуэля. — Я пришпорил Черностопа, пустив его рысью, и оглянулся на Десмену, которая не поехала следом. — Езжай или нет, выбор за тобой. Но если поедешь, будь готова сражаться за кровь Алгатинетов, поскольку теперь это — наше дело.

Несмотря на мою уверенность в пункте нашего назначения, всего несколько часов путешествия по болотистой местности показали, что найти святилище будет не так легко, как я надеялся, даже несмотря на дарованное мне во сне виде́ние. К счастью, кое-кто среди нас бывал там и раньше.

— Святилище стоит на острове твёрдой земли в самом центре болот, — сказала Джалайна. — Но, чтобы до него добраться, придётся пробираться через лабиринт дамб и небольших островков.

— Ты помнишь маршрут? — спросил я. Ответила она не так быстро, как мне бы хотелось, и не так уверенно.

— Когда Возлюбленнейший привёл нас сюда, я была почти ребёнком, — ответила она. — Из всех испытаний, через которые он нас провёл, пробираться через эту жопу было, пожалуй, самым худшим. Хотя, было время, когда моя кузина замёрзла насмерть в Альтьенских горах, где мы пытались отыскать заброшенное святилище мученика Ульбека. — Заметив, как я нетерпеливо нахмурился, она добавила: — Если сможем найти Бугор, то, думаю, дальше я проведу.

— Бугор?

— Торговое поселение. Люди с болот ходят туда продавать угрей и торф. Просто небольшой посёлок из нескольких дюжин лачуг, но если его увидишь, то не пропустишь. — Она оглядела камыши в тумане и каналы, а потом подняла взгляд на серое небо. — Если день или два будем идти на запад, то должны наткнуться на тропу, ведущую к Бугру.

Два дня обернулись тремя, а потом и четырьмя, и всё это время при свете дня нас окружали стаи прожорливых насекомых, и мы часто падали в зеленоватые воды болота. Земля, какой бы она ни была, нередко оказывалась обманчивой. Твёрдая почва при первом же прикосновении копыта или ноги могла превратиться во влажную кашу. Ночи приносили облегчение от кровожадной мошкары, но не от влажного воздуха этой местности, отчего многие из нас начали кашлять и плохо спать.

Когда на четвёртый вечер мы разбили лагерь, я отыскал Эйн. Она сидела одна, как нынче обычно и бывало. Я сел рядом, и она встретила меня напряжённым усталым взглядом, а потом отвернулась, притворяясь, будто разглядывает стоячую лужу поблизости.

— Если не хочешь говорить, — сказал я, — я не могу тебя заставить. Но я спрошу. Как твой друг.

Она не смотрела на меня, но я увидел, как по её лицу пробежала тень, после чего она тихо пробормотала:

— Так спрашивай.

— Что случилось с тобой в Куравеле? Где Эймонд?

Сначала Эйн ничего не говорила, а только взяла с земли маленький камушек и бросила в лужу. Любопытно, что по ночам на болотах небо часто было безоблачным, и свет полумесяца на поверхности лужи превратился от брошенного камня в изогнутые полосы.

— Мы делали, как ты приказал, — сказала она, когда волны начали угасать. — Играли те роли, которые ты нам назначил, и это получалось легче всего. В Куравеле тогда было много таких, как мы — потерянных и нищих, которым приходилось влачить на улицах то существование, на какое хватало сил. Легко было затеряться среди такого количества людей, но не так-то просто избежать взгляда тех, кто охотится на несчастных. Большинство отпугивал вид наших ножей, но не всех. Мы, как могли, прятали трупы, и двигались дальше. — На её лбу появилась тревожная складка, а голос ещё потяжелел. — Я знала, что Эймонд уже убивал, но никогда не видела, как он это делает. Ты знаешь… — она сглотнула, — ты знаешь, что я делала. Может, ты удивишься, но мне это никогда не нравилось. Просто мама велела мне так делать, и, как все хорошие детки, я делала, что велено. Эймонд был другим. У него становился такой взгляд…

Эйн замолчала и бросила в лужу ещё один камень, породивший сильный всплеск.

— Я пыталась не думать об этом, — продолжала она. — Большую часть времени он оставался старым добрым Эймондом. И мне всё это даже нравилось. Разнюхивать, подслушивать разговоры других людей, а по вечерам петь за еду. Мы нашли таверну, где нам дали комнату и кормили, чтобы я пела каждый вечер. Тут нам повезло, поскольку вечерами в подвале то и дело собирались кое-какие люди и шёпотом обсуждали то, что другим слышать не следовало. Мы узнали множество гневных сплетен, но эта компания не просто делилась своими жалобами на короля и его мать. Они составляли планы. Сперва они нас опасались, но, видя день за днём одни и те же лица, начали доверять нам, и уже вскоре мы стали желанными гостями на их встречах по разработке планов.

Она невесело усмехнулась.

— Все их грандиозные схемы были сплошной глупостью. И менялись день ото дня. Сначала они собирались как-то похитить мальчишку-короля, вырвать из злобных лап матери. Потом думали, что лучше будет похитить леди Дюсинду и назначить её королевой. Когда поняли, что это не сработает, то решили, что они могут сделать только одно: поднять весь город на восстание. В том подвальчике ни разу не собиралось больше пары дюжин человек, но они убедили себя, что им всего-то и надо — нарисовать на стенах несколько лозунгов, выстроить баррикаду, и под их знамя хлынут тысячи людей.

Она снова замолчала, отвела взгляд от ряби на луже и ещё сильнее нахмурилась.

— Среди них был один по кличке Окоп, который говорил больше всех. Громче всех кричал. Призывал к самым диковинным планам. Мне хватило пары дней, чтобы понять, кто он такой. Только человек, который на самом деле не боится, что его схватят, может вести себя настолько пылко. Эймонда это не убедило. Понимаешь, Окоп ему нравился. Окоп легко цитировал свитки мучеников и признавался в большой любви к Помазанной Леди. Но я вижу лжеца с первого взгляда. Думаю, просто чтобы меня заткнуть, Эймонд согласился после одной встречи пойти за Окопом. Тот был осторожен, как человек, который хорошо знает улицы, но он не привык, что за ним следят такие, как мы. Мы шли за ним до другой таверны — это было место в квартале ремесленников, где спиртное стоит дороже, но в переулках не так воняет дерьмом. Там он встретил другого человека, одетого лучше многих, но не настолько, чтобы привлекать внимание. По его виду сразу можно было понять, что он опасен, хотя я не заметила у него никакого оружия. Мы не стали больше следить за Окопом, а вместо этого пошли за хорошо одетым мужчиной, и он, конечно же, направился к небольшим боковым воротам в стенах дворца.

— Окоп был одним из шпионов Леаноры, — сказал я. — У неё их много, во всяком случае, было раньше.

Эйн кивнула, и её лицо ещё сильнее помрачнело.

— Я говорила Эймонду, что надо просто уйти. Наше время истекало, и мы не нашли никого полезного для дела Леди. Эти люди, собиравшиеся в том подвале, скоро будут висеть на верёвке, и нам к тому времени лучше уйти подальше. Но Эймонд… Он сильно рассердился на Окопа.

Она ещё ниже опустила голову и ничего не говорила, пока я не подсказал:

— Эймонд убил его, да?

— Хуже того. Он заманил его в нашу комнату в таверне, когда меня там не было, чтобы его остановить. Я ходила на рынок купить продуктов в дорогу. Когда вернулась… — Она сглотнула и потрясённо посмотрела на меня. — После того, как меня коснулась Леди, всё плохое, что я сделала, казалось, исчезло, словно кошмары, которых я почти не помню. Я никогда особо об этом не думала, потому что не хотела. Когда я открыла дверь и увидела Эймонда с Окопом, всё вернулось. Я стояла там, неподвижно, как статуя, и смотрела, как он его режет. Знаю, он выглядел в точности так, как выглядела я, когда ты пинком открыл ту дверь сарая в Каллинторе. — Голос её оставался твёрдым, но слёзы, струившиеся по щекам, говорили об ужасной внутренней боли. — Я была безумна, так ведь, Элвин? Вот почему ты за мной присматривал. Бедная безумная девочка со своим острым ножиком.

— Я заботился о тебе, потому что ты заслуживала моей заботы, — сказал я. — Потому что именно это мы делаем для тех, кого любим. И к тому же, на моих страницах гораздо больше крови, чем на твоих.

Она крепко зажмурила глаза, лицо несчастно сморщилось.

— Я была безумной, но стала лучше, по крайней мере, я так думала. Взглянув на Эймонда, я поняла, что он настолько же безумен, как я была когда-то. Возможно даже сильнее. «Имя главы шпионов?», всё спрашивал он Окопа, и резал, хотя тот явно уже был мёртв. «Назови его имя!». Я попросила Эймонда остановиться, но он едва меня слышал. Я толкнула его, чтобы привлечь внимание, и он… — Эйн содрогнулась, обхватила себя руками и, рыдая, повалилась вперёд. Я бросился к ней, поднял и крепко обнял.

— Всё в порядке, — прошептал я. — Не нужно больше ничего говорить.

Она покачала головой, шмыгнула носом, прокашлялась, и слова снова полились:

— Он набросился на меня, в точности, как и остальные. Как те, кого мама говорила ранить. Он бредил, Элвин. Говорил такие вещи… я и не подозревала, что они приходили ему в голову. Сказал, что я должна принадлежать ему. Сказал, что я с радостью продалась бы сыну того герцога на севере. Сказал, что сама Леди предупреждала его обо мне. Предупреждала, что я не была верна делу. Что я её предам. Он не хотел этому верить, но теперь увидел правду.

Она обмякла в моих руках, и слёзы уже лились свободно. Я держал её, пока дрожащие рыдания не сменились неглубокими вздохами.

— Зачем она ему такое говорила? — спросила она меня. — Зачем, Элвин?

— Виде́ние, — вздохнул я. — У неё было очередное ебучее виде́ние. — Осознание этого вызвало множество неудобных вопросов. «Сколько она видела? Как далеко и как глубоко заходит её прозрение?». Я прижал Эйн покрепче, и ради неё, и ради себя, а потом повернул её лицом к себе. — Ты его убила?

Эйн сделала глубокий вдох, вытерла лицо рукавом и покачала головой.

— Я пыталась не убивать. — Она замолчала и вздрогнула. — Я порезала его, глубоко и сильно, через всё лицо. Думала, этого хватит, чтобы отвадить его. Пыталась убежать, но он снова набрасывался, кричал, бредил, и наверняка привлёк бы внимание. Надо было заставить его замолчать.

Она снова заплакала. К моему удивлению, она прижалась ко мне, положила голову мне на грудь, и её стройная фигура содрогалась от рыданий.

— Всё прошло чисто, — прошептала она, когда печаль утихла. — Быстрый удар в грудь. Вряд ли он много почувствовал. Я так долго стояла и смотрела на него. Мои мысли снова смешались, как раньше. Я вспомнила, где нахожусь, только когда почувствовала запах дыма. Тогда я поняла, что нужно бежать. Когда я добралась до южных ворот, уже бушевали пожары. Не могла прийти в себя, пока несколько дней спустя меня не нашла Джалайна.

Я прошерстил свои воспоминания об Эймонде и решил, что в основном это был искренний и по-настоящему благочестивый, хоть порой и неосторожный юноша. Но бывали и моменты беспокойства, случаи, когда вера превращалась в дикость, как в замке Уолверн и в других местах. Неужели всё это была маска? Неужели он всё время был таким, какой раньше была Эйн, скрывая это месяцами, пока восходящая-королева не позволила ему выпустить это на свободу? Мне пришло в голову, что я ни разу не спросил Эймонда о времени, когда он был послушником, решив, что он всего лишь один из дюжин, кого Помазанная Леди вдохновила забыть старый продажный Ковенант. Возможно, он вовсе не сам захотел оставить своё святилище, а его выгнали. В равной степени было возможно, что долгие месяцы войны и жестокости просто свели его с ума. Он определённо не первая невинная душа, которую ужасные события превратили в чудовище.

— Всё это было ложью, Элвин? — спросила меня Эйн. Теперь она поуспокоилась, но её влажные глаза блестели несчастной мольбой. — Всё, что Леди нам говорила. Она ведь на самом деле не мученица?

— Нет, — сказал я. — Совсем наоборот.

— Но она коснулась меня… — Эйн сдержала очередной всхлип. — Она сделала меня лучше.

— У неё есть сила, способность захватывать сердца людей, которых она встречает. Это неоспоримо. Мы видели, как при помощи этой силы она совершает добро. И это я тоже не стану отрицать. Но я думаю, она делала всё, чтобы привести нас к этому. Она хочет разрушить весь мир. Это её цель. — Я взял и крепко сжал руки Эйн. — Нам нужно её остановить. Мы помогли ей стать королевой, так что правильно будет, если мы её и сбросим. Если ты не против.

Эйн не отвечала, а вместо этого прижалась губами к моим рукам и высвободилась. Поднявшись, она пошла к костру побольше, где видел Квинтрелл.

— Сыграйте, — сказала она, нагнувшись, чтобы взять мандолину, и сунула её ему в руки. — Мне очень хочется спеть сегодня.

И она действительно спела. Впервые за долгое время, которое казалось целой вечностью, я снова услышал песню Эйн, одну из её бессловесных мелодий, более печальную, но и более сильную, чем всё, что она пела раньше. Гул приглушённых разговоров затих в нашем лагере, когда её песня поплыла над болотом. Мне больно думать об этом сейчас, потому что это был единственный момент безупречной красоты, после которого в течение довольно долгого времени для меня ничего подобного не повторится.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Бугор мы нашли на следующий день, и привела нас к нему не Джалайна, а столп чёрного дыма над туманом, закрывавшим северный горизонт. Поселение было названо в честь монолитного каменного холма, вокруг которого оно образовалось. Когда мы выезжали из тумана, его гладкие бока покрывала сажа, все жилища вокруг него горели, а землю усеивали трупы. Хотя те, кто это сделал, скорее всего, уже ушли, я приказал роте спешится и подходить осторожно, а отряд Десмены отправил вокруг, чтобы закрыть путь к отступлению. Однако в Бугре не осталось никого живого, кто мог бы сбежать. Двери хижин были заперты снаружи, а сквозь соломенные крыши струился густой дым с запахом горелого мяса. Тех, кто каким-то образом сбежал из своих огненных тюрем, зарубили, их кровь всё ещё стекала в грязь, истоптанную копытами и сапогами.

— Прирезали каждую душу, — сказала Джалайна, сплюнув на землю. — Даже детей.

— Зачем? — удивлялся Уилхем, не отводя взгляда от обугленного тела, наполовину свисающего из окна. — Может, наказание? За отказ признать дело восходящей-королевы?

— Всё гораздо проще, — проговорил я. — Эвадина не может позволить себе свидетелей гибели Алгатинетов.

— Эти люди, скорее всего, даже не знают, где они, — сказала Джалайна.

— Всё равно. Те, кого она послала на это дело, не хотели рисковать. — Я подошёл к тому месту, где Тайлер, присев на корточки, осматривал дорогу, ведущую на запад от поселения.

— Сорок, — сказал он мне. — Может и больше. Направляются точно на запад.

— В таком случае, — встряла Джалайна, — кто-то дал им неправильное направление. — Она кивнула в сторону тропы, змеившейся по болоту на север. — Святилище в той стороне.

— Капитан, у них перед нами не меньше часа форы, — сказал Тайлер. — И свою ошибку они осознают довольно быстро.

— Тогда не будем медлить, — сказал я, спеша подняться на Черностопа.

Несмотря на всю мою спешку, попытка хоть сколько-нибудь быстро двигаться по болотам — бесплодная затея. Черностоп, которому не нравилась нетвёрдая земля, не захотел идти быстрее, чем полурысью, а другие лошади шли и того осторожнее. Лишь ближе к вечеру из редеющего тумана появился шпиль святилища мученика Лемтуэля.

Зная, что это весьма важное место в рассказе о жизни Сильды, я ожидал чего-то большего, чем просто скопление убогих одноэтажных зданий со стенами, которые уже много лет не видели ни капли побелки. Само святилище представляло собой всего лишь сарай с покатой крышей, примыкающий к шпилю, который, казалось, был готов обрушиться в любую секунду. Рядом стояло несколько хозяйственных построек, давно не использовавшихся, а в загоне для скота не хватало большей части забора, как не имелось и животных, которых можно было бы там содержать. Место выглядело совершенно безжизненным, если бы не тоненькая струйка дыма, поднимавшаяся из единственной трубы святилища. Я-то думал, что Леанора, по крайней мере, оставила при себе достаточное количество королевских солдат, чтобы выставить пикеты, но нашему продвижению по дамбе из затонувших брёвен ничто не препятствовало.

Дверь святилища открылась, как только я остановил Черностопа на твёрдой земле за дамбой. Сэр Элберт Болдри оказал мне любезность, встретив нас в доспехах, блеск которых указывал на недавнюю полировку. Ещё ярче блеснул его длинный меч, когда он покрутил им, остановившись в дюжине шагов от нас. Он ничего не сказал, просто поменял хватку на мече, упёр его кончиком землю и положил руки на навершие. На нём не было шлема, а бородатое лицо выражало скорее суровое ожидание, чем обвинение.

Шелест шагов приковал мой взгляд к дверям святилища. Принцесса Леанора крепко прижимала к себе двоих детей. В отличие от Элберта, выражение её лица было мрачным от праведного осуждения.

— Мне следовало знать, что она пошлёт тебя, Писарь! — крикнула она. — Головорез всегда остаётся головорезом!

Король Артин, хоть всё ещё и мальчик, явно достаточно понимал положение, чтобы стоять вызывающе по-королевски. Рядом с ним леди Дюсинда выглядела совершенно невозмутимо — махнула маленькой ручкой и застенчиво улыбнулась. Я покачал рукой в ответ и спустился с Черностопа, спровоцировав лорда Элберта с готовностью взмахнуть мечом.

— По крайней мере, тебе хватило смелости встретиться со мной один на один, — проворчал он, вставая в боевую стойку.

Я его проигнорировал и зашагал к святилищу, отстёгивая на ходу свой меч. Элберт озадаченно и нерешительно постоял, а затем бросился преградить мне путь.

— Стоять, злодей, — сказал он, и кончик меча замер в нескольких дюймах от моего горла. Скрип луков привлёк его взгляд за мою спину, где, как я предполагал, лучники Десмены направили на него свои стрелы.

— Нет, — сказал я, поднимая руку. Посмотрев на лицо Элберта, я с изумлением увидел, что он искренне напуган. Я знал, что боится он не за себя, поскольку сомневался, что такое вообще возможно. После смерти Томаса от него осталась только горюющая оболочка человека. А теперь, по всей видимости, он нашёл других, достойных его защиты.

— Я хотел бы поговорить с королём, милорд, — сказал я, формально склонив голову. — Если вы позволите.

Хотя лицо Элберта и продолжало подёргиваться, сам он не сдвинулся с места, держа меч настолько прямо, насколько это возможно для рыцаря его умения и силы. Тем не менее, когда его глаза встретились с моими, я увидел в них проблеск понимания.

— Если ты здесь не ради крови, — проговорил он, — тогда ради чего?

— Чтобы сдержать своё слово, — ответил я, отходя в сторону, и направился к святилищу.

Я знал, что он может рубануть меня в любой миг, и ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это. И всё же он не поднял на меня свой клинок, а только двигался рядом, не опуская меч, пока я не подошёл на несколько футов к принцессе Леаноре и детям.

— Ваше королевское величество, — сказал я, опускаясь на одно колено и обращаясь к мальчику-королю. — Я пришёл, чтобы исполнить свою клятву, данную Короне и Ковенанту, и смиренно прошу вас принять мою службу.

Сказав это, я поднял меч в ножнах над головой.

— Писарь, что это такое? — спросила Леанора. — Ты с нами играешь? Неужели ты настолько жесток?

— Если бы у нас было время на объяснения, ваше величество.

Я посмотрел на неё, встретившись с ней взглядом, надеясь, что она увидит в моих глазах серьёзные намерения. По одежде и манерам поведения она больше не напоминала принцессу, правившую всем королевством. На ней было простое платье из коричневой шерсти и обёрнутая вокруг корсажа шаль. Во взлохмаченных волосах я впервые увидел седые пряди. Просто женщина, которая боялась за свою жизнь и жизни детей, которых она притянула к себе.

— Но у нас его нет, — продолжал я. — Достаточно сказать, что моя преданность больше не связана с лжемученицей Эвадиной Курлайн, и у меня есть шрамы, подтверждающие это. Я предлагаю себя и свою роту делу короля. А ещё я принёс предупреждение, что наши враги уже близко, и мы должны немедленно покинуть это место.

Леанора просто озадаченно и испуганно смотрела на меня, а вот её сын такой сдержанностью не отличался.

— Твои услуги нежеланны и о них тебя не просили, предатель, — сказал он мне, властно вскинув подбородок. — Я не стану иметь ничего общего с перебежчиками-керлами…

— Ой, Альфрик, заткнись! — Это резко высказанное указание исходило не от матери мальчика-короля, а от его невесты. Леди Дюсинда вывернулась из рук Леаноры и подскочила ко мне. — Он приятный человек, — сказала она и прижала губы к моей щеке. — Ведь ты знаешь, он меня спас. Тётя, ты же сама говорила, — добавила она и вызывающе надула губы, обернувшись к Леаноре.

— Моё сердце радуется при виде вас, миледи, — сказал я девочке, отчего у неё вспыхнули щёки.

— Прочь от него! — прошипел её страж, выходя вперёд, взял её за руку и потащил назад. До сих пор я думал, что отношение Леаноры к девочке основано по большей части на корысти. Но то, как она присела, чтобы прижать Дюсинду к груди, свидетельствовало о глубокой и искренней привязанности.

— Ваше величество… — начал я, изо всех сил пытаясь подобрать слова, которые могли бы преодолеть её оправданное предубеждение, но настойчивый крик Тайлера прервал дальнейшие разговоры:

— Капитан!

Обернувшись, я увидел, что он указывает на затуманенные тростниковые заросли за дамбой. Я ничего не увидел, но вскоре услышал приглушённые всплески и фырканье, говорившее о верховой группе, пробиравшейся по болотам.

— Времени бежать уже нет, — сказал я. Поднявшись, я застегнул меч на поясе и взглянул на Элберта. — Полагаю, нет надежды, что у вас там спряталась рота королевских солдат?

Элберт прищурился, посмотрев сначала на меня, а потом на невидимого в тумане врага.

— Последние мои рыцари похоронены вон там, — ответил он, дёрнув головой в сторону загона для скота. Его лоб нахмурился от неприятных расчётов, и, наконец, я увидел, что он принял решение и опустил свой меч.

— Сколько? — спросил он.

— Больше, чем у нас. — Я кивнул на Леанору с детьми. — Лучше вам оставаться с ними.

Я пошёл прочь, не дожидаясь ответа, и крикнул Десмене:

— Если хочешь сбежать, то сейчас самое время. Если нет, то мне понадобятся твои лучники.

Я ожидал увидеть, как из тумана на дальней стороне дамбы выходит хмурая, мстительная просящая Ильдетта. Поэтому при виде капитана Офилы Барроу на меня нахлынуло разочарование и сожаление.

— Писарь, — сказала она, останавливая лошадь. Она говорила с обычной грубостью, а тяжёлые брови поднялись, указывая на то, что ей такой исход нравится не больше, чем мне. Позади неё останавливали лошадей всадники в тёмных доспехах Восходящего войска, и это меня огорчало ещё сильнее. Я узнал среди них несколько лиц — с одними я сражался бок о бок, другие ездили с Уилхемом. Он сидел на лошади рядом с остальными из Свободной роты, расположившейся на приличном расстоянии от дамбы. Глядя, как на его лице промелькнула тоска при виде бывших товарищей, я понадеялся, что он сможет найти в себе решимость сразиться с ними. Отряда Десмены не было видно, отчего разница в нашей численности ещё сильнее бросалась в глаза. И всё же, отвечая на приветствие Офилы, я не проявил никакой неуверенности.

— Капитан. Чувствую, мне не хватает слов, чтобы полностью передать, как мне жаль видеть вас здесь.

— И при этом вы всё равно говорите десяток слов там, где хватило бы одного, да? — На её широком, обветренном лице появилась скупая улыбка. Я в ответ не улыбнулся.

— Я-то думал, вам чужды убийства, — сказал я. — На самом деле даже убийства детей. Как я понимаю, это вы сожгли Бугор?

Офила напряглась, стиснув зубы.

— Я выполняла распоряжение королевы. Как и поклялась. Как поклялись и вы, милорд.

— Клятва не обязывает меня совершить убийство, особенно клятва, данная лжемученице. В каких свитках написано, что можно санкционировать резню невинных?

Лицо капитана помрачнело, а от солдат за её спиной донёсся сердитый шум. Мечи со скрежетом покидали ножны. Любая слабая надежда, которую я питал на то, что прошлое товарищество заставит их остановиться, быстро угасла перед лицом их растущей ярости. Очевидно, власть Эвадины над теми, кто решил остаться у неё на службе, выросла до такой степени, что некогда хорошие люди теперь готовы убивать беззащитных во имя её. Это осознание распалило во мне гнев, а Черностоп, почувствовав моё настроение, в предвкушении заржал.

— Вы ликовали, когда она убила капитана Суэйна? — спросил я Офилу. — Радовались смерти человека, за которым шли много лет?

— Суэйн умер, вымаливая прощения за свои поступки, — крикнула она в ответ, подняв булаву, которую я опознал, как собственность павшего капитана. — Это я ношу в его честь.

Я хрипло рассмеялся, покачав головой.

— Нет у вас больше никакой чести. Неужели вы не видите? Все вы. — Я уже кричал, обращаясь к солдатам под её началом. — Эвадина Курлайн обрекла нас. Наши души навсегда запятнаны служением её делу. Присоединитесь ко мне и хотя бы попробуйте очиститься, прежде чем она толкнёт вас на новые преступления.

Это был безнадёжный призыв, но искренний. Если я, Эйн, Уилхем и остальные смогли вырваться из оков влияния Эвадины, то почему они не могут?

— Живём за Леди! — яростно закричали они в ответ, и с каждой фразой этой отвратительной речёвки оружие пронзало воздух. — Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

Тогда я и понял, что все солдаты Восходящего войска зашли слишком далеко, их слишком поглотило то, что они считали любовью своей королевы, и уже не осталось никакой надежды на искупление.

— Хватит болтать, Писарь! — Офила махнула в меня украденной булавой, дико оскалив зубы. — Сдай выродка Алгатинетов и предстань перед судом за свои преступления. В ответ обещаю тебе быстрый конец.

— Да ну? — Я покрепче взялся за поводья Черностопа, обнажил меч и положил клинок на плечо. — Не могу обещать вам того же.

Офила Барроу, за всё время, что я её знал, была храброй и умелой в бою, но никогда не проявляла безрассудность. Не знаю, простая ли ярость погубила её, или дурманящие последствия настолько глубокого подчинения влиянию Эвадины, но её бросок через дамбу стал единственным по-настоящему глупым поступком, из всех, что я когда-либо видел. Сильно ударив пятками по бокам коня, она бросилась галопом, и болотная вода поднималась белой пеной, когда лошадь и всадник топали по полузатонувшему бревенчатому мосту.

Вызывающе заржав, Черностоп встал на дыбы, ожидая, что я его пришпорю, и мы помчимся навстречу. Вместо этого я крепко натянул поводья и не сдвинулся с места, пока Офила неслась на нас, а её рота — следом за ней. Как и было приказано, лучники Десмены подождали, пока она не проехала полпути, и встали из укрытий посреди высоких камышей у берегов по обе стороны. Стрелы, пущенные из длинных луков с такого маленького расстояния, легко пронзают незащищённую плоть, а иногда пробивают даже броню. К сожалению, охотничьи стрелы с широкими наконечниками, которыми пользовались лучники Десмены, лишь скользнули по доспехам приближавшейся ко мне Офилы. Однако лучникам удалось вонзить три стрелы глубоко в бока её коня.

Боевой конь споткнулся как раз, когда Офила подъехала почти на расстояние удара мечом, из его пасти полилась кровавая пена, и он свалился в поток алой воды. Капитан откатилась от бьющегося зверя, пока тот не утащил её за собой. С трудом поднявшись на ноги, она от досады издала бессловесный крик и зашлёпала ко мне, но тут же замерла, поскольку меткий лучник попал ей в щель между наплечником и горжетом. Я посмотрел, как она, дёргаясь, падает в воду, а потом обратил всё своё внимание на её приближающихся товарищей.

Первый — ветеран, которого я помнил по стенам замка Уолверн — бросился на меня, разинув рот, издавая полный ярости крик и вытянув длинный меч, что вонзить мне в лицо. К счастью, его доспехи были хуже, чем у капитана, и второй залп из длинных луков попал и в лошадь, и во всадника, прежде чем те съехали с дамбы. Ещё одна удача заключалась в том, что в предсмертных судорогах этот парень затянул уздечку коня так, что они упали прямо на пути атакающих позади него. Вскоре дамба превратилась в хаос борющихся, встающих на дыбы лошадей, которых хлестали всадники, потерявшие, казалось, всякий рассудок. Это была лёгкая цель для лучников — их стрелы наносили смертельный урон, окрашивая болотные воды в ещё более глубокий красный оттенок.

Несмотря на такую резню, большая часть подчинённых Офилы оставалась на дальнем берегу целыми и невредимыми, и многие оказались куда благоразумнее, чем их капитан. Больше дюжины спешились и пошли по воде по обе стороны от дамбы. Шли они медленно, представляя собой отличные мишени для лучников, но их у нас было слишком мало. И к тому же арбалетчики наших врагов вскоре пришли в себя и начали отвечать. Крик привлёк мой взгляд к лучнику, который рухнул в камыши с вонзившимся в грудь арбалетным болтом. Последовали новые залпы, заставившие наших лучников укрыться, в то время как идущие вброд люди с трудом выбирались на твёрдую почву.

Я вздрогнул от сердитого вжика арбалетного болта, пролетевшего в дюйме от головы, а затем высоко поднял меч, подавая заранее оговоренный условный сигнал для нашей контратаки. Коротко прогрохотали копыта, и Уилхем повёл половину нашего отряда против врагов слева от меня, а Десмена двинула остальных вправо. Неистово поднимались и опускались мечи и топоры, а у камышовых берегов росли кучи тел. Солдаты Ковенанта, не испугавшись, двинулись вперёд, плотной толпой пробираясь по воде. Наших лучников отбросили назад, они выбирались из камышей и отступали, а потом развернулись и снова начали обстрел, нанося ужасающий урон, но стрелы у них вскоре закончились.

На дамбе солдаты Ковенанта передо мной смогли оттолкнуть трупы лошадей и товарищей и бросились вперёд. Я приотпустил поводья Черностопа, дав ему сигнал встать на дыбы, и его копыта со смертоносным эффектом заколотили по нападавшим. Первые несколько человек свалились с расколотыми черепами или разбитыми лицами, а Черностоп опустился, чтобы растоптать очередную жертву. Всадник Ковенанта увидел свой шанс и двинулся на меня, занеся топор, чтобы рубануть по голове моего скакуна. Я отразил опускающееся оружие ударом длинного меча, а затем надавил глубже, наклонив лезвие так, чтобы вонзить его в шею солдата с топором. Когда всадник упал, меня окружили спешившиеся солдаты, тыкая клинками, словно стальными зубами смыкающейся челюсти. Я рубил и бил по каждому кричащему лицу, а Черностоп снова и снова вставал на дыбы, размахивая копытами.

Из-за разницы в численности нам неизбежно пришлось отступить, а Черностоп получил несколько порезов. Ни одного настолько глубокого, чтобы свалить его с ног, но им удалось распалить его ярость. Развернувшись, он принялся бить задними ногами, отчего нашим врагам пришлось отступить на несколько шагов, а ещё я вылетел из седла. Я крепко ударился об землю, и едва успел откатиться, когда один из солдат рванул вперёд, рубанул фальшионом и получил в награду за храбрость копытом в челюсть. Черностоп в яростном безумии отвернулся от меня, позволив мне встать на ноги, но также дав моим врагам шанс возобновить атаку.

Я отбил выпад меча, ударил его владельца локтем по лицу, развернулся и зарубил человека с кинжалом, который прыгнул на меня со спины. После этого бо́льшая часть этой бесславной битвы тускнеет в моей памяти, становясь уродливой мешаниной беспощадной борьбы. Я осознавал, что окружающее сражение перерастает в кровавую драку, лишённую всякого порядка. Мельком увидел спешившуюся Джалайну, боевой молот которой где-то потерялся — она колотила по лицу солдата, зажатого между её коленями. Ещё один встал позади неё с поднятым топором, но его сбил Адлар. Жонглёр опустился на солдата с ножами в обеих руках и стал дико наносить удары.

Рубанув по ногам очередного врага, я столкнулся с крепкой, непоколебимой фигурой. Зарычав со звериной враждебностью, свойственной таким схваткам, я выставил меч для удара и оказался лицом к лицу с сэром Элбертом. Он выглядел гораздо сдержаннее, чем я — суровый и целеустремлённый, но лишённый мании боя.

— Прошу прощения, Писарь, — проворчал он и отошёл от меня, а его меч мерцающей дугой отрубил руку солдату Ковенанта. Шагнув дальше, он отбил удар и глубоко вонзил клинок в плечо нападавшего — всё одним плавным движением. Я прежде видел Элберта в битве, но никогда так близко, и следующие несколько мгновений недвусмысленно продемонстрировали, насколько глупо с моей стороны было даже рассматривать возможность встретиться с ним в бою один на один. Солдаты Ковенанта падали вокруг него, как пшеница под косой, а он неуклонно продвигался по их рядам, убивая или калеча каждым ударом своего длинного меча. Такая контролируемая жестокость могла бы обратить в бегство многих солдат, но власть Эвадины над этими людьми не так-то легко было ослабить. Снова и снова они бросались на Элберта, не обращая внимания на обещанную им погибель, и снова и снова он убивал их.

Чувствуя, как смещается равновесие этого боя, я опять высоко вскинул меч и крикнул всем своим, кто ещё стоял на ногах:

— Все к сэру Элберту! — Я не стал ждать ответа, а бросился к Элберту и ударил по клинку, которым кто-то тыкал в него. И снова чувство времени и деталей потерялось в красном тумане боя, а моё сознание сжалось в смертоносную точку. Длинный меч двигался рефлексивно, когда я рубил тех, кем недавно командовал.

В чувство меня вернули брызги холодной воды, попавшие на лицо. Удивлённо моргнув, я понял, что стою по пояс в болоте, грудь вздымается, а тело охвачено болью перенапряжённых мышц. Рядом солдат Ковенанта — к счастью не из тех, кого я знал — выкашлял густой поток крови и скрылся под водой. Вокруг меня покачивались и другие тела: одни утыканные стрелами, другие изрубленные и истекающие кровью, а некоторые всё ещё дёргались на пути к смерти. Не все были врагами: я заметил юное, пустое лицо Йолланда, плывущего рядом с членом банды Десмены.

Гортанные крики привлекли мой взгляд к берегу, где сидел на корточках раненый солдат Ковенанта в окружении Тайлера и четверых всадников Свободной роты.

— Сдавайся, еблан! — приказал Тайлер, в ответ на что солдат бросился на него с кинжалом. Шквал клинков остановил вызывающие крики парня, и я отвернулся. Элберт возвращался к святилищу с мечом в ножнах, его работа завершилась.

Добравшись до камышового берега, я выбрался из болота, опустился на колени и пытался набраться сил, осматривая то, во что нам встала эта битва. По моим оценкам, в ходе уничтожения роты Офилы мы потеряли почти половину своей численности. Несколько выживших лежали на земле, держась за раны, которые никто из нас не умел лечить. Я увидел, как Фалько Йолланд с роднёй ходят от одного павшего солдата к другому, грабя мертвецов и приканчивая раненых. Будь то другое поле боя, я бы его остановил, но здесь не стал. Спасение тех, кто попал в ловушку заклинания Эвадины, не принесло бы нам никакой пользы. Отныне в этой борьбе не могло быть никакой пощады.

Поднявшись, я с трудом пошёл вдоль берега, испытав облегчение от вида невредимого Уилхема, который прижимал повязку к руке Адлара. Облегчение усилилось, когда я увидел, что и Джалайна, и Эйн живы. Вдова получила несколько новых ярких синяков, но в остальном казалась невредимой. Эйн же, как мне сначала показалось, сильно ранена, поскольку обе её руки были красными от кончиков пальцев до локтей. Но подойдя поближе, я увидел перепачканный кинжал в её руке, и понял, что кровь не её. Обе женщины сидели на корточках возле третьей, более крупной фигуры в доспехах, из щели которых торчала стрела, дёргавшаяся с её затихающим дыханием.

— Давай! — прохрипела Офила Эйн, и с её губ слетели красные брызги. — Кончай!

— Не могу, — дрожащим шёпотом пробормотала Эйн — у неё явно перехватило горло. Увидев меня, она сморгнула слёзы и, извиняясь, покачала головой. — Я не могу…

— Ничего, — сказал я, опускаясь возле Офилы. Всегда было трудно определить возраст её широкого лица с волевым подбородком, но теперь, обесцвеченное до мраморной белизны и изуродованное болью, оно казалось детским.

— Капитан, хотите оставить завещание? — спросил я, положив руку ей на голову.

— Не дури меня, предатель. — Она дёрнулась, но ей не хватало сил, чтобы избежать моего прикосновения. Её тело судорожно передёрнулось, вызвав всхлип с губ. Я смотрел, как на её лице страх сражается с яростью, а кожа холоднела с каждой секундой. Выносливая, как и всегда, она совладала с собой, сделав несколько неглубоких вдохов, и встретилась со мной взглядом. Теперь слова выходили с вымученной точностью.

— Мой завещание… это вопрос… если ответишь.

— Отвечу.

— Почему? — В её взгляде мелькнул жалобный, нуждающийся свет. — Почему… ты пошёл против неё?

— А почему льют воду на горящий дом? У меня не было выбора, капитан.

— Лжец… — Она снова дёрнулась, боль наконец превозмогала силу. — Ты всегда… замышлял… планировал. Она мне говорила. Сказала… как любовь… её ослепила… Каэритское колдовство… сказала она… — Слова Офилы утихли из-за дрожи, глаза потускнели, последние удары сердца выкачивали кровь из её тела. Я видел, как она боролась с этим, заставляя себя вернуться к жизни одним усилием воли, хотя её глаза теперь ничего не видели, и слова звучали как слабый, свистящий хрип. — Тория… что с ней… стало?

— Уплыла на поиски знаменитых сокровищ, — сказал я. — Надеюсь, она их нашла.

— Хорошо… бы… повидать её… снова…

Ещё несколько мгновений я смотрел, как капитан Офила Барроу то приходила в сознание, то теряла его. Она снова пыталась заговорить, но вместо слов получалось бесформенное бульканье. Наконец всякий свет пропал из её глаз, лицо обмякло, она сделала последний вздох и замерла.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Замок Норвинд — грозная крепость, — сказал Элберт. — Но кордвайнцы понесли большие потери в Битве на Гребне. Вряд ли у них есть силы удержаться против войска Лжекоролевы, а она обязательно приведёт всех, чтобы раздавить нас, как только узнает, что мы туда отправились.

— Вариантов у нас немного, — сказал я. — Отправляться на север, где придётся взять корабль до Фьордгельда и уповать на неизвестный приём от сестёр-королев Аскарлии. Юг означает многие мили территорий под контролем Эвадины. Восток приведёт нас в Рианвель, где её поддержка сильнее всего. Запад и Кордвайн, по крайней мере, даёт шанс на союзников. А ещё замок Норвинд может послужить местом сбора тех, кто выступает против правления восходящей-королевы. Каждый день, что она проводит на троне, вызывает всё больше разногласий, поэтому мы можем ожидать роста нашей численности.

Эти переговоры мы вели в коридоре святилища, небольшое пространство которого хорошо подходило нашему крошечному военному совету. Я, Уилхем и Джалайна стояли, а Леанора с Элбертом сидели перед небольшим камином. Наш юный король, прежде чем мать отправила его в постель, уже ясно выразил свои намерения, закатив пронзительную истерику.

— Повелеваю предать смерти всех предателей! — бушевал он, вырываясь из рук Леаноры, тащившей его в комнату, которую он делил с Дюсиндой. — Мне нужны их головы, сэр Элберт. Слышите? Мы немедленно выдвигаемся на Куравель и вернём себе дворец. Я приказываю!

Его призывы закончились, как только захлопнулась дверь. Краткую, но яростную тираду Леаноры приглушала преграда, но когда дверь снова открылась, я мельком заметил, как мальчик-король скорчился на своей кровати, страдая от выволочки.

— Насколько нам известно, — сказала Леанора, — новый герцог Кордвайна уже мог заключить союз с Лжекоролевой. У меня сложилось впечатление, что антипатия сына к ней не настолько страстная, как была у его отца.

— Эвадина больше не нуждается в переговорах, — возразил я. — Если Гилферд попытается это сделать, то, скорее всего, наградой ему будет приглашение встать на колени перед палачом.

— Он не показался мне умнейшим человеком, — сказал Элберт. — Впрочем, насколько я видел, на Гребне он сражался неплохо, даже когда зарубили его отца. Желание отомстить за старого герцога может сыграть нам на пользу.

— Мстительный он или нет, но людей у него всё равно мало, — заметила Леанора. — И у нас тоже. Писарь, вы слишком многого ждёте от простолюдинов, если считаете, будто они массово восстанут, чтобы свалить тирана. Такие вещи гниют годами, а когда лето подойдёт к концу, большинство будет заботить только заготовка достаточного количества топлива и продовольствия. Мы можем продолжать эту войну, но победа требует времени. И многое зависит от того, согласится ли вообще юный герцог Гилферд открыть для нас свой за́мок.

Я глянул на дверь в главную часовню, из-за которой доносилась сладкая песня Эйн.

— О-о, думаю, среди нас есть та, ради кого он их откроет.

Герцог Гилферд Ламбертайн сильно повзрослел за те недели, что я его не видел. Тот ослеплённый юноша, которого очаровала Эйн, теперь стал усталым молодым человеком, полным забот. Его глаза над высокими скулами покраснели и ввалились, а впадины под ними подчеркивали трупный вид. Нас он встретил в зале, где его отец недавно устроил пир в мою честь. Вассалов и лордов, присутствовавших на моей прошлой встрече с герцогом Лорентом, по большей части не было — предположительно теперь они гнили среди павших на Гребне. Оставалось только трио суроволицых рыцарей, покрытых шрамами от недавней битвы. Также меня встревожило присутствие пепельноволосой восходящей Хейльмы. Её сморщенное, сердитое лицо выражало гнев, если не считать самодовольного изгиба рта. По моему опыту, характер фанатика редко улучшается, если его правота становится доказанной.

Наша группа состояла из меня, Леаноры и Эйн, не очень-то правдоподобно исполнявшей роль личного телохранителя принцессы-регента. Меня немного порадовало, что черты лица молодого герцога смягчились, когда он её увидел. А ещё то, как его взгляд задержался на брошке, которую Эйн по моему настоянию приколола на куртку.

— Если спросит, — сказал я ей, когда мы подъезжали к воротам за́мка Норвинд, — скажи, что носишь её каждый день.

Она в ответ пренебрежительно закатила глаза.

— Он не такой дурак.

— Господин герцог, — говорила теперь Леанора, протянув руку Гилферду. — Пожалуйста, примите мою благодарность за ваше гостеприимство. — На ней было единственное оставшееся платье, которое могло претендовать на слово «наряд» — траурное одеяние из чёрного шёлка и хлопка, уместное для данного случая.

Гилферд так долго сидел, бесстрастно глядя на её протянутую руку, что я задумался, увенчает ли он оскорбление отказом принять участие в придворном ритуале. Однако у него ещё сохранялись некоторые остатки приличия, поскольку он соизволил подняться.

— Мой отец всегда был очень щепетилен в подобных вопросах, — сказал он, преклоняя колено, и прижал губы к руке Леаноры. — Ваше величество.

— Его утрата печалит моё сердце больше, чем я могу выразить, — с серьёзной торжественностью сказала она. — Знайте, что в моей семье его будут почитать вечно.

Гилферд на это не ответил, а вместо этого поднялся, скрестил руки и перевёл взгляд с Леаноры на меня.

— Итак, Писарь, — сказал он, — похоже, на этот раз вы пришли спеть совсем другую песню.

— Песню предателя, — вставила восходящая Хейльма, откровенно жестоко скривив губы. — На самом деле, песня-то та же. Просто для другой госпожи. Которую, не сомневаюсь, он тоже когда-нибудь предаст.

Я дал последовавшей тишине повисеть ещё мгновение, зная, что от жарких возражений здесь не будет никакого толка. Как не будет ни от лжи, ни от пустых обещаний.

— Милорд, мои преступления многочисленны, — сказал я Гилферду. — Мои заблуждения велики и их последствия ужасны. Когда я пришёл сюда в прошлый раз, я был человеком, влюблённым в ложь, потерявшимся во сне наваждения. Теперь же я проснулся.

— Не обращайте внимания на слова этого существа! — вскричала Хейльма, едва-едва не завизжав. — Вашему отцу хватило мудрости отослать его прочь. Сделайте то же самое.

Гилферд повернулся к ней, с суровым возмущением в глазах.

— Восходящая, я больше не ваш ученик, — тихо, но отчётливо произнёс он. — А вы не мой учитель. Держите свои советы при себе, пока вас не спросят.

Лицу Хейльмы не хватало плоти, но всё же от этого выговора его передёрнуло.

— Ваш отец…

— Мёртв! — оборвал её Гилферд. — Как и все его рыцари, и солдаты, кроме единственной горстки. Насколько я помню, все они согласились на войну по вашему совету. Придержите язык, или убирайтесь в свои покои.

Снова повернувшись к своим гостям, он неизбежно задержался взглядом на Эйн.

— Миледи, как радостно мне снова видеть вас, — сказал он, впервые улыбнувшись. Тот чуть неуклюжий юноша, которого я встречал раньше, возможно, пробормотал бы эти слова, но этот мужчина говорил прямо и без смущения.

— Говорила же вам в тот раз, — сказала Эйн, улыбаясь в ответ. — Никакая я не леди…

— На самом деле, — вмешалась Леанора, — эта замечательная девушка только что была назначена моей главной фрейлиной, а эта роль требует благородного звания. Как раз сегодня утром король с радостью оказал ей эту честь. — Факт, что король не делал ничего подобного, являлся, конечно, чисто академическим. В любом случае, вряд ли Гилферда это сильно заботило.

— Леди Эйн, — низко поклонился он. — Прошу вас, примите мои поздравления с вашим повышением.

— Хм, — сказала Эйн, взглянув на меня, в ожидании совета. Получив кивок, она добавила, — Большое спасибо. — Она запнулась, оглядывая комнату, и смущённо поёжилась. Я видел, как восходящая Хейльма смотрела с нескрываемой яростью, что заметила и Эйн. Сделав короткий вдох, чтобы успокоиться, она спросила Гилферда: — Можем ли мы поговорить? Я имею в виду, только вы и я.

— Отличная мысль, — сказала Леанора, склонив голову в сторону Гилферда. — Поскольку наше путешествие, которое оказалось весьма долгим, сильно меня утомило. Лорд Элвин и я удаляемся. Милорд, возможно, мы могли бы поговорить позднее вечером?

Гилферд едва отвёл взгляд от Эйн.

— Думаю, так будет лучше всего, ваше величество. Мой камердинер проводит вас до ваших покоев. Ваши сопровождающие могут разместиться в казармах, там достаточно места.

Я поклонился герцогу, когда Леанора выходила из зала. Отступив на шаг, я остановился, чтобы тихонько дать Эйн совет, но она покачала головой. Как Гилферд был уже не мальчик, так и она была уже не девочка. И всё же, мне это не нравилось.

— Тебе не обязательно ничего обещать… — прошептал я ей, и замолчал, когда она снова покачала головой.

— Не волнуйся обо мне, — ответила она с натянутой улыбкой. — Мне уже лучше, забыл?

Эйн никогда не рассказывала мне, что произошло между ней и герцогом Гилфердом за закрытыми дверьми его пиршественного зала. И всё же, с наступлением вечера он решил преклонить колени перед королём Артином IV и поклясться в верности, пока он дышит. За клятвой Гилферда последовал своего рода пир — короткое мероприятие, на котором не было ни жонглёров, ни песен, хотя и Адлар, и Квинтрелл предложили выступить. Настроение Гилферда заметно улучшилось, но за́мок всё равно оставался местом траура.

— Что ты ему сказала? — спросил я Эйн, когда скромное празднование подошло к концу. Желая лучше оценить оборонительные сооружения за́мка, я попросил её присоединиться ко мне и совершить экскурсию по малолюдным зубчатым стенам.

— Правду, — ответила она, пожав плечами. — Он сделает то, что ты хочешь, — раздражённо добавила Эйн, видя, что я жду от неё более полного объяснения. — Важно ведь только это? И к тому же, я теперь фрейлина. Отчитываюсь перед принцессой, а не перед тобой.

Она ухмыльнулась, когда я хмуро пробормотал:

— Мои извинения, миледи.

— Я не давала никаких обещаний, если тебя это беспокоит. — Она сунула руку под мою, положив голову мне на плечо. — Но спасибо за беспокойство. — Эйн отошла, критически осматривая изгибы стен замка Норвинд. Иногда я забывал, что она повидала битв не меньше, чем я, и обладала солдатским суждением. — Слишком мало, — константировала она. — В за́мке Уолверн нас было больше, и мы едва его удержали.

— Я знаю. — Я смотрел на пару часовых, которые шли по южной стене, отметив широкий промежуток между ними и их соседями. Пускай даже это была просто ночная смена, с рассветом ситуация улучшится совсем немного. Способность Эйн к числам не оставляла во мне сомнений относительно состояния войск герцога. Все наши силы в совокупности насчитывали немногим более восьмисот вооружённых мужчин и женщин. Учитывая мощь неестественно вдохновлённого войска Эвадины, мы могли рассчитывать, что сможем удерживать этот за́мок не более нескольких дней.

— Как думаешь, скоро она придёт? — спросила меня Эйн.

— Скорее всего, через несколько недель. Или месяцев, если удача улыбнётся.

— Не улыбнётся. Как только она узнает, что ты здесь, она придёт за тобой. Ты знаешь это. — Эйн прислонилась спиной к стене и поморщилась от сожаления, озвучивая очевидный, но неприятный вывод. — Мы не можем здесь оставаться. Думаю, ты и это знаешь.

Я посмотрел на юг, прикидывая в уме расстояния и препятствия.

— Похоже, Шейвинский лес вечно манит меня домой.

— Принцессе это не понравится, — предупредила Эйн. — Скрываться по лесам не очень-то по-королевски, да?

— Так же, как и скрываться по болотам. Лес теперь — единственное убежище, где мы можем спрятаться.

Наутро я объяснил Леаноре и герцогу свой план. Принцесса на удивление легко согласилась на моё предложение, а герцог Гилферд в меньшей степени, поскольку я, по сути, просил его покинуть своё герцогство.

— Земли и за́мки можно вернуть, милорд, — сказала ему Леанора. — Но для этого вы должны быть живы.

После долгой дискуссии Гилферд согласился отправиться в Шейвинский лес, но настоял на недельной задержке, для всех приготовлений и набора дополнительных рекрутов. С этой целью я и Джалайна несколько дней бродили по окрестностям в поисках тех, кто спасся от ярости восходящей-королевы. Мы нашли несколько маленьких групп обездоленных людей, которые рассказывали о сожжённых деревнях и украденных запасах еды. Те, кто помоложе, к нам присоединялись, но большинство из них были настолько несчастны и напуганы, что не могли даже помышлять о восстании. После расспросов стало ясно, что Эвадина превратилась в нечто большее, чем просто Воскресшая мученица или королева-узурпаторша.

— Она видит всё, милорд, — посетовала одна старуха на телеге, которую тащила её семья. — Мой дорогой муж сказал против неё, далеко от её последователей, которые могли бы услышать. Шёпотом, вообще. И всё равно за ним пришли. Повесили его, да, и спалили наши дома. И всё это лишь за шёпот.

Мне показалась более правдоподобной другая история — просто информатор сгонял в войско Ковенанта, чтобы на сплетне о своём болтливом соседе заработать несколько шеков. Однако действительно, видения Эвадины представляли собой вполне реальную угрозу, даже более тревожную, чем её численное превосходство. Я не сомневался, что именно из-за виде́ния она отправила Офилу прочёсывать болота в поисках Леаноры и детей. А ещё подозревал, что именно виде́ния сыграли немаловажную роль в её победе на Гребне. Но всё же, они не делали её безошибочной. Она не знала правды о своём предполагаемом воскрешении, пока не услышала её от Гилберта. И видения не предупредили её о моём побеге из дворца в Куравеле. Я вспомнил падение Ольверсаля, ту ужасную ночь, когда Эвадина получила раны, которые должны были её убить. «Она ожидала, что умрёт той ночью, но не умерла… из-за меня. Такого исхода она не предвидела».

— В твоей голове что-то снова варится, — заметила Джалайна.

Я понял, что остановил Черностопа и задумчиво нахмурил лоб. Группа обездоленных керлов возобновила свой утомительный путь на север, и ни один из них не захотел вступить на сторону короля.

— Что такое? — подсказала Джалайна, поскольку я продолжал молча размышлять.

— Она меня не видит, — сказал я. — Эвадина. Её виде́ния. Меня в них нет.

— Как ты можешь быть уверен в этом? Она видит так много.

— Никак, но я… чувствую. А ещё, если бы её виде́ния могли привести её ко мне, то разве остался бы в живых хоть кто-то из нас? — Было и кое-что ещё, подозрение, которое мне неудобно было озвучивать Джалайне. То, что сказала перед смертью Офила: «Она мне сказала, как любовь её ослепила…».

— Если это правда, — рискнула Джалайна, — то это даёт нам преимущество, не так ли? Пока ты остаёшься с королём, она не сможет его найти. — Осознав это, мы оба напряглись. В этот день мы проехали не менее пяти миль от замка Норвинд, а накануне и того больше.

Ругнувшись, я ударил пятками Черностопа, и пустил его галопом на север, крикнув остальным, чтобы следовали за мной.

Чтобы убедить Гилферда в настоятельной необходимости как можно скорее покинуть свою родовую резиденцию, потребовалось ещё одно вмешательство Эйн. Подозреваю, решающим фактором стала угроза, что если он решит остаться, то, скорее всего, никогда её больше не увидит. Благодаря нашим вербовочным усилиям, войско, вышедшее из замка Норвинд на следующее утро, насчитывало более тысячи пехотинцев и всадников. Я надеялся по пути набрать больше, но не питал иллюзий, что наши ряды ещё очень долго не сравнятся с численностью противника. Леанора была права. Впереди нас ждали месяцы, а возможно, и годы попыток вести войну из укрытия. Годы, в течение которых жестокость Эвадины наверняка будет только расти, увеличивая нашу численность, но сея хаос во всём королевстве. В эти годы также должен был родиться ребёнок, которого она вынашивала — наш с ней ребёнок, наследник злокозненной королевы. От этого знания я целые дни проводил в тревожных размышлениях, а ночи полнились яркими неприятными снами, хотя Эрчел в них на данный момент к счастью отсутствовал.

По моему предложению это недовойско Короны не стало рисковать и направилось к прибрежным дорогам, а не напрямую к Шейвинской границе. Я не испытывал никаких сомнений, что Эвадина уже собрала все свои силы и ускоренным маршем направляется к верхнему Кордвайну. Нам пришлось бы очень плохо, если бы мы наткнулись на один из её дальних патрулей. Гилферд каждый день уезжал вперёд с небольшим сопровождением, часто в компании с Эйн, и в каждой деревеньке, и в каждом городке они призывали добровольцев. Как герцог этих земель, он мог бы приказывать, а не просить, но я не винил его за такую щедрость. Даже самый необразованный керл мог оценить наши шансы на успех, и любой принуждённый к службе, скорее всего, дезертировал бы при первой возможности. И всё же, находились и такие, кто отвечал на призыв. Часто это были слишком старые или слишком молодые для того сбора, который привёл к катастрофе так много их родственников. Как правило, это были люди, у которых не исчезло чувство долга перед убитым герцогом Лорентом, поскольку о нём здесь явно хорошо думали. Кроме того, когда мы подошли к побережью, нам удалось собрать несколько десятков наёмников, направлявшихся в порты. Я питал мало иллюзий относительно долговечности их лояльности, но обученных солдат найти было трудно.

Когда мы уже выехали на прибрежную дорогу и направились на юг, Эйн сообщила, что наша численность уже превысила полторы тысячи. Я полагал, что вряд ли даже половина из них хорошо проявит себя в случае битвы, которой мне очень хотелось избежать. Однако стало ясно, что этим надеждам, похоже, не суждено оправдаться, когда рано утром на третий день нашего путешествия по прибрежной дороге ко мне прискакал Тайлер с известиями о вооружённом отряде, стоявшем на вершине холма в миле впереди.

— Не хотел слишком к ним приближаться, — сказал он. — Поскольку среди них немало лучников. Прикинул, что их около четырёх, может пяти сотен. Стоят не в строю. Но и не двигаются.

— Кавалерия есть? — спросил сэр Элберт.

— Насколько я видел, только пехота, милорд. Но, может, лошади у них спрятаны на той стороне холма.

— Итак. — Рыцарь задумчиво почесал свою ещё больше разросшуюся бороду. — Пойдём через них, или в обход?

— Надеюсь, ни то, ни другое, — сказал я. Меня терзала мысль о том, что вывод насчёт виде́ний Эвадины может быть ошибочным. Неужели она предугадала, что мы пойдём по этой дороге, и послала войска преградить нам путь? Если да, то почему всего несколько сотен, когда командовала тысячами?

Повернувшись к герцогу Гилферду, я спросил:

— Милорд, нет ли у вас часом флага перемирия, который я мог бы одолжить?

Гилферд и Леанора настояли на том, чтобы сопровождать меня, а значит и Элберт тоже поехал. Когда наша группа двинулась под знаменем перемирия к холму, и стало ясно, кто наш потенциальный противник, я понял, что было бы гораздо лучше прийти в одиночку. Тем не менее, некоторое утешение я нашёл в том, что нести знамя предусмотрительно поручил Тайлеру. Для переговоров с разбойником часто нужен другой разбойник.

Я поднял руку, и наша группа остановилась у подножия холма. Глядя наверх, я увидел сборище людей в разных одеждах. Их рядам не хватало военной точности, но, тем не менее, стояли они твёрдо. Люди в центре были вооружены лучше всего — все с мечами или топорами, некоторые в доспехах. Солнце светило высоко над головой, и я ясно видел лица, украшенные руническими татуировками. Самая высокая из них стояла впереди — блондинка с длинным мечом за спиной. Она, как я понял, намеренно долго внимательно смотрела на нас, скрестив руки и наклонив голову. Учитывая обстоятельства, возможно, нашей группе разумнее было бы подняться на холм, но нельзя было, чтобы член королевской семьи унижался таким образом. Простолюдины представляются королевской семье, а не наоборот. Я заметил небольшое изменение в позе высокой женщины, что, как я надеялся, выражало скорее веселье, чем оскорбление, прежде чем она опустила руки и начала спускаться с холма.

— Надеюсь, ты до сих пор ей нравишься, — пробормотал я Тайлеру, который в ответ подозрительно скривился.

— Я никогда ей не нравился, — сказал он. — В нашу прошлую встречу она называла меня Крысой Леди.

Я посмотрел, как высокая женщина остановилась в нескольких шагах от нас. Она не поклонилась и не поприветствовала нас, указывая на то, что мы, вероятно, исчерпали её уступки по части вежливости.

— Принцесса, — сказал я, поворачиваясь к Леаноре, — для меня честь представить вам Шильву Сакен. Эта женщина добилась выдающихся торговых успехов в этом регионе. Госпожа Шильва… — Я поклонился королеве разбойников, — ваш визит оказывает честь принцессе Леаноре.

Изучая преимущественно бесстрастное лицо Шильвы, я поразился тем, насколько мало она постарела. Несколько новых морщин появилось в уголках глаз и на лбу, но в остальном она оставалась той же женщиной, которую Декин на моих глазах обнимал много лет назад. Увидев, как она нахмурила лоб, ответив на мой взгляд, я понял, что обо мне того же сказать нельзя.

— Ебать, юный Элвин, — проговорила она. — Как же ты постарел. Да и подрос нехерово. Хотя пошёл не в Декина. Похоже, он ошибался насчёт своего любимого бастарда.

— Он во многом ошибался.

— Тут ты не соврал, конечно. — Шильва, прищурившись, перевела взгляд с меня на Тайлера, и прищурилась ещё сильнее от явного презрения, а потом посмотрела на моих спутников. — Простите мне мои манеры, — сказала она. — Никогда не знала, как вести себя вокруг таких, как вы. Лорды, рыцари, принцессы и всё такое. Если вы ещё можете так себя называть. Как я слышала, нынче новая королева. — Она остановилась взглядом на Леаноре, губы расплылись в улыбке. — Она ужасно хочет заполучить тебя, любимая. Сто золотых соверенов за эту изящную головку, не меньше. Две сотни за него… — она дёрнула подбородком в мою сторону, — но только за живого.

— Сумма немалая, — ответила Леанора, и, судя по голосу, её эти слова не оскорбили, как я ожидал. — Вы здесь ради неё?

Элберт двинул своего коня вперёд, положив руку на рукоять меча. Они с Шильвой обменялись суровыми, непреклонными взглядами. Я знал, что она помнит его по Моховой Мельнице, где её едва не схватили и не казнили, и, чтобы сбежать, ей пришлось бросить родственников, которых там перебили. Возможно, эта старая обида никуда не делась, но я знал, что для королевы Шейвинских разбойников, это не имеет значения.

Я начал было подбирать слова, чтобы хоть как-то разрядить обстановкуи вернуть внимание Шильвы ко мне, но первой заговорила Леанора.

— Вы здесь не ради драки, — сказала она, махнув рукой в сторону людей на холме за спиной Шильвы. — Разбойники не вступают в открытый бой. И если бы вашей целью было получение вознаграждения от Лжекоролевы, то вы бы просто прибежали к ней и сказали, где мы находимся. Вместо этого вы решили перегородить нам путь и дожидаться переговоров. Итак, госпожа Шильва, я спрашиваю, со всем уважением, что вы хотите?

Худощавое красивое лицо Шильвы напряглось, глаза потемнели от гнева. Но я не почувствовал в ней агрессии. Этот гнев был направлен в другое место.

— Я в своё время много кем была, — заговорила она тихо, но голос становился всё громче. — Воровкой, пиратом, контрабандистом, и, да, я выполняла убийства, когда приходилось. Но никогда я не была попрошайкой, до сих пор. — Она бросила в мою сторону полный обвинений взгляд. — Но его Воскрешая мученица сделала меня попрошайкой.

— Она не моя мученица, — вставил я. — Уже не моя.

— Это ради неё ты послал торговаться свою крысу. Ей ты заставил меня служить, не зная, что я этой службой режу себе горло.

Я услышал в её голосе какую-то нотку, пускай едва заметную, но которая говорила о горе и гордости, выскобленных до глубины души. И снова Леанора со своей проницательностью попала в точку. Шильва пришла не драться. Я ещё раз посмотрел на разбойников на холме и увидел, какими оборванными они выглядят. Это была не армия головорезов, а ещё одна группа обездоленных, спасающихся от гнева восходящей-королевы.

— Она пришла в Шейвинский лес, — сказал я Шильве.

— Её солдаты легко отыскали каждое убежище, — подтвердила она. — Каждый склад добычи. Каждый лагерь. Почти все мои контрабандистские бухты подверглись набегам, а грузы были конфискованы. Сотни людей повесили по её слову, включая моих родственников. Кланы, которые поколениями жили в Шейвине, теперь вымерли. Как она могла такое знать, Элвин? — В её взгляде снова светилось обвинение. — Кто мог ей сказать?

— Ей не нужны информаторы, — ответил я. — Её направляет нечто другое. И оно направит её к тебе, если только ты к нам не присоединишься.

Шильва стиснула зубы.

— Как мне верить твоему слову? Ты ведь так долго был на её стороне.

— Тогда поверьте моему, — сказала Леанора. — Как принцесса-регент, я ручаюсь за этого человека. Он рисковал своей жизнью, чтобы спасти моих детей. Вот что я видела, как видела и глубину его вины. Как вижу и вашу, госпожа Шильва. Вы жаждете расплаты за всё, что потеряли. — Леанора наклонилась вперёд и протянула руку. — Посвятите себя делу моего сына, и я позабочусь о том, чтобы вы её получили.

Шильва не двинулась с места. Только дураки заключают сделку с первого предложения.

— Услуги должны быть оплачены, — сказала она. — Как возмещением, так и монетой.

— Король с радостью объявит королевское помилование за все преступления, совершённые вами и вашей бандой, — заверила её Леанора. — А что касается монет. — Она повернулась ко мне, приподняв бровь. — Лорд Элвин — казначей короля, как и его маршал.

Поняв намёк, я потянулся за кошельком, который дала мне Лорайн. Открывая его, я позаботился о том, чтобы Шильва увидела содержимое. Потом достал один золотой соверен и бросил ей со словами:

— Просто символический платёж. В знак признательности за вашу готовность к переговорам.

Шильва повертела монету и удовлетворённо хмыкнула, разглядев и почувствовав настоящее золото.

— Если мы к вам присоединимся, то я возьму половину этого кошелька.

— Десятую часть, — парировал я, указывая на разбойников на холме. — Если только у вас нет армии, которую вы предоставите королю.

— Армии? Нет. — Шильва взяла руку Леаноры и поцеловала её. — Но у меня есть флот, и, как мне кажется, он сейчас гораздо нужнее.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Порт Тарисаль образовывал полумесяц из плотно расположенных домов вокруг бухты в форме подковы на побережье Кордвайна. Поднявшись на утёсы к югу от порта, мы увидели несколько десятков кораблей разных размеров. Небольшие барки стояли на якоре рядом с трёхмачтовыми торговыми судами и длиннокорпусными шхунами, построенными для плавания по глубинам океана.

— Ваше величество, я представляю контрабандистов Альбермайна, — сказала Шильва, поклонившись Леаноре. — То есть всех, кто пожелал прийти сюда по моему приказу. Когда эта чокнутая сука спустила на нас своих собак, некоторые решили, что лучше пойдут в более дружелюбные порты.

— Внушительно, госпожа Шильва, — не очень убеждённо сказала Леанора. — Но, как бы мало я не разбиралось в этом, даже я понимаю, что это не военный флот.

— Если потребуется, то они будут сражаться, — ответила Шильва. — Но их миссия — увезти нас подальше. На Западных островах полно мест, где можно спрятаться. Как только обоснуемся, сможем совершать набеги по всему западному побережью Альбермайна.

— Предлагаете нам сбежать? — спросил её Элберт. — Король не может бросить своё королевство и при этом по-прежнему заявлять права на Корону.

— У него не останется головы, на которой её носить, если он останется здесь слишком надолго. — Хмурая резкость Шильвы ясно дала понять, что её обида на королевского защитника не утихла, несмотря на новообретённую преданность. — Можете попробовать следовать плану Писаря, — продолжала она. — Но сгоняйте-ка в Шейвинский лес, и увидите, что все дороги отсюда до туда теперь забиты её солдатами. — Шильва взглянула на Леанору, и выражение её лица чуть смягчилось. — Прошу прощения, ваше величество, но побег — это теперь ваш единственный шанс. А там, — она наклонила голову в сторону кораблей в бухте, — я дарую вам средства для этого.

Следующую неделю мы провели в Тарисале, дав Гилферду больше времени на сбор рекрутов из числа горожан и ближайших окрестностей. Местная знать, в основном, была готова присоединиться к новому герцогу, хотя некоторые из них незаметно исчезли вскоре после нашего прибытия. Простолюдины в порту и керлы с ближайших ферм оказались менее склонны к идее отплыть навстречу неопределённому будущему. Наши ряды выросли примерно на сотню человек, но не более того. Поскольку этот регион ещё не ощутил на себе бремени правления восходящей-королевы, я не мог винить людей за их нежелание. Реакция Эвадины на то, как она придёт сюда и обнаружит, что её добыча исчезла, вызывала у меня чувство вины, но не было возможности тратить время на убеждение этих людей в их неминуемой судьбе.

Я все эти дни с помощью ветеранов нашей роты тренировал новорождённое войско Короны. Некоторые из новобранцев уже ходили в различных кампаниях под знаменем Кордвайна, но большинство — нет. Многочасовые попытки заставить их выстроиться в дисциплинированную линию научили меня пониманию сложности задачи наставника по строевой подготовке, вызвав печальную тоску по Суэйну и Офиле. Я почти не сомневался, что под их суровым, но опытным руководством наша зарождающаяся армия в кратчайшие сроки начала бы маршировать в ногу.

Мы тренировались на широкой мощёной пристани Тарисаля — единственном ровном участке в порту. При организации войска Короны я последовал примеру Ковенанта, разделив их на три шеренги в зависимости от роста. Самые высокие и сильные стояли в первой шеренге, вооружённые пиками или любым другим длинным оружием, которое мы смогли найти. За ними шли коренастые или среднего роста люди с топорами, алебардами и секачами. Сзади стояли мужчины и женщины с кинжалами. Мы располагали лишь разнородной бронёй, и двум третям из нашего числа не досталось никаких шлемов. Я посетил всех торговцев в этом порту — тех, кто не бежал — в поисках оружия и доспехов, или хотя бы прочной одежды. Результаты оказались неоднозначными, но, по крайней мере, у каждого солдата теперь имелась куртка, одеяло и какое-то оружие.

К концу четвёртого дня тренировок мне, наконец, удалось построить их и организовать некое подобие наступления. Для этого мне и ветеранам пришлось изрядно потолкать и покричать, но результат действительно представлял собой некоторый прогресс. Хотя не на всех, кто это видел, он произвёл впечатление.

— Блядь, ну и жалкое зрелище, — раздался голос позади меня, после того, как я распустил новобранцев. Солнце стояло низко над западным горизонтом, и мне пришлось прикрыть глаза, чтобы увидеть этого критически настроенного зрителя. Я разглядел худощавую фигуру с копной непослушных тёмных волос, лишь частично скрытых под шёлковым шарфом. На ней была одежда моряка, а на широком поясе с обеих сторон висели кинжалы.

— Сержант Офила за такое представление шкуры бы с нас содрала, — добавила морячка. — Где она, кстати?

— Мертва, — ответил я внезапно загрубевшим голосом. Мы никогда не были склонны к открытому проявлению привязанности, но желание заключить её в объятия вдруг стало непреодолимым. Тория обняла меня в ответ, всего на миг, и тут же высвободилась.

— Прошла всего пара лет, — сказала она, искоса глядя на меня, — а ты выглядишь так, будто пролетели все десять.

Мне пришлось сглотнуть, чтобы возразить, и слова вырвались хриплым выдохом:

— Так случается, когда хорошенько сражаешься.

— Так вот чем ты занимался, Элвин? — Её тон был таким же язвительным, как и всегда, но, судя по довольно мягкому выражению лица, она пришла не для того, чтобы судить, по крайней мере, не слишком сильно. — Я же говорила, — добавила она, когда я не смог выдавить ответа.

— И ты была права, — удалось мне проговорить с напряжённым, глухим смешком. — Я действительно дурак дураком.

От этих слов на её губах появилась лёгкая улыбка, а я попристальнее взглянул на её одежду. Куртка и брюки были прекрасно сшиты, хотя и пропитаны морским воздухом, а навершия каждого из её кинжалов-близнецов украшали драгоценные камни: рубин справа и сапфир слева.

— Так что, — спросил я, — значит, ты его нашла? Клад Лаклана.

— Я нашла кое-что. — Тория кивнула в сторону причала, где на якоре стояло узкое судно из тёмного дерева. «Морская Ворона», вспомнил я. Похоже, Тория решила сделать корабль контрабандиста своим новым домом.

— Пойдём, выпьем грога, — предложила она. — И я тебе всё расскажу. А ты расскажешь, каким был ебланом, когда меня не было рядом, чтобы подтереть тебе задницу.

Мы поднялись по сходне на палубу «Морской Вороны», где нас встретила темнокожая женщина, которую я помнил по ночи, когда впервые увидел Торию на борту этого судна.

— Капитан, надеюсь, он пришёл заплатить нам, — сказала она, угрюмо посмотрев на меня. — Думаю, мы уже насиделись в этой жопе.

— Малия, ты будешь сидеть в любом говне, где я тебе прикажу, — спокойно сообщила ей Тория, хотя глянула на неё сурово. — И столько, сколько я захочу.

Две женщины смотрели друг на друга, пока Малия не соизволила опустить голову, демонстрируя частичное подчинение.

— А теперь, — сказала ей Тория, махнув мне, чтобы я шёл за ней по палубе, — съебись и притащи нам с этим знаменитым парнем грогу.

— Капитан? — спросил я, спускаясь за Торией через люк на квартердеке. — А что случилось с Дином Фаудом?

— Сидит себе на своём родном острове посреди южных морей. Он нынче им практически владеет, хоть и не официально. Когда есть настроение, по-прежнему плавает туда-сюда на «Утренней Звезде», но теперь он больше торговец, чем капитан дальнего плавания, и благодаря мне, тоже получает большие прибыли.

Тория привела меня к двери в задней части нижней палубы, за которой я увидел просторную каюту, задрапированную шелками и заваленную мягкими подушками. На кровати посреди атласной мягкости поднялся рыжий кот злодейского вида и с шипением оскалил на меня клыки.

— Похоже на шлюший дворец, да? — спросила Тория, прогоняя кота движением запястья. Тот недовольно мяукнул, взобрался по обшивке корпуса и уселся на балке. — Вкус Дина Фауда, — продолжала Тория, — но я не спешу тут всё менять. И к тому же, — она расстегнула пояс с кинжалами, положила на палисандровый стол и опустилась на заваленный подушками диван, — тут так удобно.

— А ты, видать, крутая морячка. — Я уселся на стул с высокой спинкой за капитанским столиком. — Раз так быстро поднялась настолько высоко.

— Не особо. Могу не хуже прочих натянуть верёвку и повесить простыню, но в ловле ветра я не эксперт. Оставляю это первому помощнику. Третий помощник позаботится обо всей этой скучной ерунде с картами, звёздами и тому подобным. А боцман избивает любого, кто возражает против моих приказов. В общем, вот так мило и аккуратно тут всё устроено.

— Так если ты не убила Дина Фауда и не отбирала у него корабль, как же ты стала капитаном?

Тория ухмыльнулась, развалившись на шёлковых подушках.

— Он меня удочерил. Провёл на баке целый ритуал с благовониями и сжиганием пергамента, после чего я стала его дочерью, по крайней мере, в глазах его богов. Экипажу, вроде бы, этого хватило, по крайней мере, большинству из них. «Морская Ворона» была его подарком. Понимаешь, это всего лишь один из его кораблей. Когда ты с ним познакомился, у него их было несколько, а теперь в три раза больше. Полагаю, однажды я унаследую весь флот.

— Как я понимаю, эти корабли были куплены на сокровища Лаклана. Ты и правда привела его к ним?

Рот Тории изогнулся, как у человека, посвящённого в забавную тайну, но ответить ей не дала угрюмая Малия, прибывшим с бочонком грога и двумя кубками.

— Команда болтает, — сказала женщина, бросив на меня злобный взгляд. — Этот на борту — не к добру. Говорят, он привлечёт на нас взгляд Проклятой Королевы.

— Пускай тогда валят и ищут себе другое место, — весело и пренебрежительно ответила Тория. — А ты постой-ка снаружи на стрёме. Мне не нужны другие посетители.

— Проклятой Королевы? — переспросил я, когда Малия выразительно хлопнула дверью.

— Так её называют по всем южным морям, — ответила Тория. — И аскарлийцы тоже. Об её предполагаемых способностях ходят всевозможные невероятные истории. Я пыталась убедить своих, что она просто чокнутая со странными снами, но моряки всегда падки на суеверия.

— Эх, если бы ты была права. — Я потянулся к бочонку и щедро плеснул грога в оба кубка. — За Брюера, — сказал я, протягивая ей один кубок и поднимая другой. — И за многих других хороших людей, павших за ложное дело.

По лицу Тории пролетела тень.

— Брюер умер?

— Той самой ночью в Фаринсале. Его убили люди герцога, которых послали выкрасть Помазанную Леди. И большинство остальных тоже умерли. Офила, Суэйн, Делрик… — «Лилат, висящая на эшафоте…»

— Насколько помню, Брюер не был очень-то хорошим человеком, — сказала Тория. — Но он был своего рода другом, так что я выпью за него. И за Суэйна с Офилой. — Она отхлебнула грога, осторожно глядя на меня. — Это она их убила?

— Она убила Суэйна и Делрика, за то преступление, что они спасли ей жизнь. Офила умерла, пытаясь убить меня.

— Ну и историю ты мне рассказываешь, Элвин.

Я улыбнулся и выпил. Грог был хорош — мягкий на языке и слишком легко проскальзывал в горло. Я уже некоторое время не напивался, и понял, что эта перспектива мне нравится.

— Послушаю сначала твою, — сказал я, осушив кубок, и снова потянулся за бочонком. — И будь любезна, мою долю сокровищ. У меня есть армия, которой надо платить.

— К сожалению, у меня есть история, но не золото. Если только ты не считаешь знание богатством. — Тория откинулась на подушках, сжимая кубок. — Как только мы вышли в море, Дин Фауд оказался верен своему слову, и поплыл прямиком к Железному Лабиринту. У него было полно вопросов, как и следовало ожидать. Но я ему не давала никаких ответов, кроме карты. Ему легко было бы украсть её и приказать команде выбросить меня за борт, но он этого не сделал. Для этих людей сделка, скреплённая монетой, многое значит. Для них нарушить такой пакт — это как насрать на алтарь в святилище. И к тому же, думаю, он начал испытывать ко мне симпатию после того, как я блоком и подкатом вырубила одного из его матросов, когда тот слишком распустил руки.

Оказалось, что название у Железного Лабиринта верное. Сотни близстоящих скалистых островков, где между ними море бурлит белой пеной, а приливы могут разбить корабль на щепки, если подойти к ним в неподходящий час. Однако Дин Фауд знал своё дело. На это ушло десять дней осторожного плавания, но, в конце концов, мы добрались до острова, обведённого на карте.

Тория хлебнула ещё грога, её губы изогнулись в печальной улыбке.

— Это был просто огромный отрог скалы, поднимавшийся из бушующих волн, один из множества таких же. Во время прилива казалось, что на лодке там не высадиться, но когда море немного успокоилось, в основании острова стало можно разглядеть впадину. Дин Фауд приказал спустить лодку, но не вся команда готова была рискнуть и отправиться в это путешествие. Я никогда не видела, чтобы он обнажал саблю, но ему хватило положить руку на рукоять, чтобы воспламенить их храбрость. Уж и не думала, что когда-нибудь испугаюсь сильнее, чем на Поле Предателей, но на пути внутрь той скалы это случилось. Лодку охуенно мотало вверх-вниз, но когда мы оказались в тени внутренностей острова, море успокоилось. Там было настолько темно, что пришлось разжечь факелы. Дальше мы нашли плоский участок скалы почти на уровне воды, и пещеру за ним. Дин Фауд оставил пару матросов наблюдать за лодкой, а остальных повёл в пещеру. Были среди нас те, кто шептался о привидениях и тому подобном, но я не видела ничего тревожного, разве что брызги дерьма гнездящихся там птиц. Так было до тех пор, пока мы не нашли пещеру с прудом.

Тория, нахмурив лоб, наклонилась вперёд на диване и сжала кубок обеими руками, поставив локти на колени.

— Скверное это было место. Как я и говорила, никаких призраков я не видела, и не слышала никаких призрачных голосов. Но в этой пещере была прохлада, которая пробирала сильнее любого холода. Я знала, что Дин Фауд это чувствует, как и его команда. Один из них развернулся и побежал, хныча и чертыхаясь, до самой лодки. Возможно, дело было в костях. Они валялись повсюду — беспорядочная мешанина рёбер, хребтов и черепов. Два скелета, почерневшие от старости, лежали так, будто смотрели друг на друга.

Но пруд там был самым странным, поскольку вода в нём стояла совершенно неподвижно, и только изредка по нему проходила рябь, когда с потолка падала капля. В остальном он был как зеркало. Мы прочесали пещеру и нашли сундук, такой же древний, как и кости. Замок в нём настолько проржавел, что хватило нескольких ударов киркой, чтобы его разбить. Дин Фауд доверил мне честь открыть его, что я и проделала со всеми положенными церемониями, чувствуя себя при этом весьма самодовольно. Откинула крышку, ожидая, что меня ослепит блеск груды богатств. Но никакого блеска не было, только куча свитков, и среди них ни одной монеты. Должна сказать, это было охуительное разочарование.

Некоторое время я носилась по пещере, наполняя воздух проклятиями. Пинала в гневе кости, зашвыривала их в пруд, и вот так его и увидела. Глубоко, глубоко внизу, под разбитым зеркалом поверхности. Там мелькнул мой блеск. Всего лишь очень слабый отблеск от света наших факелов, но его хватило, чтобы меня привлечь. Стащив сапоги, я крикнула команде посветить факелами поближе и нырнула, хоть Дин Фауд и предупреждал этого не делать. Под водой блеск казался ярче, словно свеча, дрожавшая на дальнем конце длинного тоннеля. Холодно было — пиздец, но меня гнал жар моей нужды. Я пиналась и молотила руками, чтобы опуститься глубже, лёгкие горели от напряжения. Дважды приходилось подниматься назад, я вдыхала весь воздух, который только могла, и ныряла снова. В последнюю попытку я его увидела. Всего на миг, но разглядела ясно. Огромнейшее сокровище, какое только можно себе представить, настолько глубоко, на самом дне этого пруда, что нет никакой надежды хотя бы какой-либо человеческой душе когда-нибудь прикоснуться к нему хоть пальцем.

Тория вздохнула и осушила кубок. Потом поднялась и пошла к бочонку, чтобы налить заново.

— Любопытно, но Дина Фауда мой отчёт не сильно заинтересовал, поскольку его полностью захватило содержимое сундука. Среди свитков, видимо, нашлись книги, в том числе капитанский журнал. Должно быть, благодаря герметичности крышки сундука, он неплохо сохранился, поскольку страницы всё ещё можно было переворачивать, и они не разваливались. Даже я видела, что письмо древнее, но Дин Фауд — человек весьма образованный. «Да будет известно», — сказал он, читая с последней страницы, — «что я, Калим Дреол, которого некоторые называют Морской Гончей, пишу это завещание в здравом рассудке, хотя и с ухудшающимся здоровьем. Клянусь мучениками, что все слова, изложенные здесь, истинны, и поэтому я молю Серафилей о прощении, хотя знаю, что оно не будет даровано столь недостойной душе, как моя.

— Завещание Морской Гончей, — проговорил я, и мой научный интерес пробудился. — Само по себе сокровище.

— Он всё ещё у Дина Фауда, если захочешь сделать ему предложение. Но цена будет высока. Гончая перечисляет там не только все свои многочисленные преступления, но и все путешествия, и очень детально. Дина Фауда поразило, как далеко заплывал пират по морям, которые даже сейчас едва известны морякам. Он не только всё это записал, но и нанёс на карты. Свитки в сундуке оказались картами, и сохранились настолько хорошо, что казалось, будто они нарисованы вчера. Вот настоящее сокровище, Элвин. Ведь на этих картах были маршруты, неизвестные современным мореплавателям. Проливы, которые долгое время считались непригодными для судоходства, но «Гончая» проплывал по ним. Проходы, которые сокращают время плавания торговых судов на несколько недель. И другие, которые стали бы подарком любому контрабандисту. Руки Дина Фауда дрожали, когда он разворачивал карты одну за другой. Ему было наплевать на всё то золото, которое лежало так близко, но навсегда оставалось недосягаемым. Я сделала его очень богатым человеком, поэтому он удочерил меня и подарил мне свой корабль.

Я усмехнулся и выпил ещё, чувствуя начало вызванной алкоголем горечи, хотя и с оттенком иронии.

— Пожалуй, из нас двоих у тебя кости выпали удачнее. — Я поставил кубок, и тот сразу же упал, пролив несколько капель на чудесный палисандровый стол. Я пробормотал извинения, вытер их рукавом и нащупал крышку бочонка, чтобы налить снова.

— Дай-ка я, — сказала Тория, поднимая сосуд. — Не хочу критиковать, Элвин, но раньше ты держал выпивку намного лучше.

— Я многое раньше делал лучше. Например, не давал убивать моих друзей. Во всяком случае, не так много. — Я взял у неё кубок и выпил половину, наплевав на зловещие мурашки от живота. — Скажи, а в завещании Гончей вообще упоминается Лаклан? В смысле, это ведь его сокровище на дне пруда?

— Его. И оно же источник его ненависти к себе. Видишь ли, Гончая и Лаклан были братьями. В детстве они были ворами, и один покинул Шейвинский лес ради моря, а другой остался. Спустя годы они снова нашли друг друга, и Лаклан умолял брата найти безопасное место, чтобы прятать свою добычу. Как это часто бывает, чем больше золота и драгоценностей Лаклан складывал в хранилище Гончей, тем сильнее его пиратский разум увлекался за́говорами. Кроме того, стало ясно, что Лаклан полностью обезумел к тому моменту, когда Гончая сразил его в пещере. «Если бы я этого не сделал, — сказал он, — то знаю, что однажды он убил бы меня». Но он знал, что проклят за это преступление, поэтому сбросил проклятое сокровище на дно пруда и стал ждать, пока смерть заберет его. Последними словами в его завещании были: «Ибо я заслужил это».

— Братья, — со смехом невнятно проговорил я. — Вот это поворот. Беррин наверняка захотела бы узнать такое. Хотя вряд ли я её когда-нибудь увижу. И к тому же, у неё больше нет книг, в которых можно было бы это записать. Всё сгорело, как Куравель. Удивительно, как пламя меня преследует. — Это печальное наблюдение прозвучало как приглушённое бормотание, заставив меня осознать, что моя голова покоится на влажной поверхности стола. Я выпрямился и обнаружил, что Тория обеспокоенно смотрит на меня.

— Надо было отправиться с тобой, да? — спросил я, чувствуя, как покачивается голова, и задумался, не вышел ли корабль в море, поскольку мне показалось, будто каюта закачалась. — Но я не мог. Не тогда. Надо было остаться… ради неё.

— Не переживай так. — Тория неловко похлопала меня по голове, как человек, не привыкший выражать сочувствие. — Ты просто идиот, как почти все мужики, которых я когда-либо встречала.

По неизвестным причинам это показалось мне чрезвычайно забавным, хотя последующее веселье перешло в череду всхлипов.

— Я не только идиот. Я дурак, который произвёл на свет будущее. Ублюдок, породивший ещё одного ублюдка, который, как я сильно подозреваю, вырастет и завершит то, что начала его мать. — Я нахмурился, поражённый своей уверенностью, что у Эвадины родится мальчик. Откуда я мог это знать? Не мог, и всё же знал.

— Если ты ждёшь, когда я скажу, что это не твоя вина… — Тория беспомощно пожала плечами. — Но это не целиком твоя вина. И теперь, по крайней мере, у тебя есть я, чтобы помочь тебе всё исправить.

— Нет, — настойчиво прорычал я, качая головой. — Только не тебя. — Я встал, что оказалось большой ошибкой, поскольку в ногах не осталось желания меня держать. В результате какого-то хаотического крена я врезался в стену, а потом рухнул в угол, задаваясь вопросом, почему Тория так сильно приглушила лампы.

— Только не тебя… — повторил я, пока её размытое лицо неодобрительно и сочувственно парило надо мной. — Ещё и тебя я не убью…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Из пьяного оцепенения меня вывел порыв ветра, имевший знакомую остроту горного воздуха. Вместо сухой обшивки палубы «Морской Вороны» моё лицо прижималось к неровной стене из твёрдого гранита. Я моргнул затуманенными глазами, глядя на шквал снега, не настолько густого, чтобы скрыть высокие вершины, обозначающие границу между Алундией и владениями каэритов. Над головой высились покрытые льдом утёсы, образуя узкий канал между двумя горами — место, где ветер превращался в непрекращающуюся бурю. Стены канала сходились в нескольких десятках шагов впереди, образуя провал между соседними вершинами. Судя по эрозии скалы, я предположил, что летом она превращается в небольшой водопад. Теперь, когда воздух был таким холодным, питавший его ручей замёрз. Моё присутствие здесь казалось слишком невозможным, чтобы быть реальным, и слишком реальным, чтобы быть сном. Поэтому, услышав её голос, я почувствовал лёгкое волнение, но не особенно удивился.

— Прости, Элвин.

Она стояла неподалёку, светлые волосы развевались на ветру, несколько прядей бились по её слишком идеальному лицу, в выражении которого смешивались сочувствие и сожаление.

— За что? — спросил я, не в силах сдержать горечь в голосе. — В смысле, — продолжал я, поднимаясь на ноги, — есть так много всего, за что тебе стоит извиниться. Столько всего, о чём ты могла меня предупредить. — Моя горечь переросла в гнев, когда я подошёл к ней. — Так много хороших людей убиты, хотя могли бы до сих пор дышать.

Она ничего не ответила, не дрогнув, принимая мой гнев.

— У тебя же есть книга, помнишь? — спросил я, останавливаясь перед ней. — Книга, в которой наверняка есть все подробности всего этого. Все ошибки, которых я мог избежать.

— Вот как ты думаешь? — сострадание на её лице сменилось проницательным, хотя и ласковым, осуждением. — Думаешь, ты действительно сильно бы изменился, если бы мог прочертить курс своей жизни? Или нашёл бы причины, оправдания, чтобы это отрицать? Неужели так легко было бы отказаться от её любви, Элвин?

— Да! — прорычал я сквозь стиснутые зубы, но сам же услышал пустоту этого отрицания. Ведьма в Мешке, известная каэритам как Доэнлишь, умела безошибочно преодолевать заблуждения и находить истину. Осознание этого не сделало меня менее сердитым.

Я отвернулся от неё, топнул ногой и обхватил себя руками от холода.

— На этот раз никакого Эрчела? — пробормотал я.

— У него задание в другом месте, более подходящее его талантам.

— При жизни его таланты сводились, в основном, к жестокости и извращениям. Как ты можешь мараться, используя такого, как он?

— Смерть преображает нас, Элвин. Могучие при жизни зачастую становятся слабыми, когда их дух ускользает из клетки плоти. Слабый может стать сильным. А жестокий — сострадательным.

— Я встретил его недавно и вынужден сказать, что он такой же жестокий, каким был всегда.

— Не всё меняется мгновенно. У Эрчела будет ещё много возможностей заново сформировать себя. Столько, сколько ему потребуется, поскольку на равнинах за пределами жизни время движется по-другому. А вот твоё время истекает.

— Если ты пришла сказать мне, что я скоро умру, то думаю, я это уже и сам понял. — Я снова повернулся к ней и увидел на её губах нежную улыбку.

— Я по тебе скучала, — проговорила она, чем только подогрела моё негодование.

— Эйтлишь искал тебя, — сказал я. — Он отправил вейлишь на поиски. Её звали Лилат. Она из-за меня умерла ужасной смертью. Но ты же это и так знаешь?

Улыбка померкла, и она кивнула.

— Что-то я могу предотвратить. А что-то — нет.

— А мою смерть? Можешь?

— Пока не знаю. Я пришла не с вестью о смерти, а с напутствием по жизни. — Она подняла руки, указывая на окружающую местность. — Мои люди называют это место «Кейн Лаэтиль».

Каэритская фраза, которой я прежде не слышал, хотя знал слова. Дословный перевод означал «зима в узкой долине».

— Не в долине, — пробормотал я, немного подумав. — Перевал зимой. Зимний перевал. Так его называют каэриты?

— Да. Проход через горы, отделяющий ваши земли от наших, который образуется только зимой. Здесь пролегает обратный путь к женщине, которую ты любишь.

«К женщине, которую ты любишь». Эти слова уязвили сильнее, чем я ожидал. И это в её тоне было осуждение? Я на самом деле её разочаровал?

— Невозможно любить чудовище, — сказал я, отчего она с сожалением нахмурила лоб.

— Ох, Элвин, — сказала она. — Конечно, возможно.

Она моргнула, и ландшафт сменился — холодный горный перевал исчез в тот миг, как Ведьма в Мешке закрыла глаза. Когда она их открыла, мы уже стояли на склоне холма, где высокая трава покачивалась на сильном ветру. И снова она принесла меня в незнакомое место. Под нами находилась широкая бухта в форме полумесяца, на белый песок пляжа накатывали высокие волны, набегающие из серого моря. Рядом стояла крепость с каменными стенами — небольшая, по сравнению со многими. По отсутствию знамени и состоянию стен я пришёл к выводу, что она уже давно не используется, хотя ещё не развалилась.

— А теперь мы где? — спросил я Ведьму в Мешке, почти ожидая загадочного ответа, так что его конкретика вызвала удивление.

— Северное побережье каэритских владений. Эту бухту часто навещал человек, которого я когда-то знала — пират по роду деятельности и исследователь в сердце. В чём-то ты мне его напоминаешь, хотя характер у него был куда более злобный, и намного более жадный.

— Гончая, — понял я. — Ты знала Морскую Гончую?

— Калим терпеть не мог эту кличку и представлялся как Повелитель Кроншельдского моря. У него были грандиозные планы однажды добиться королевского признания. «Если украсть достаточно их золота», говорил он мне, «то они дадут что угодно, лишь бы вернуть его назад». Благодаря мне мой народ позволял ему высаживаться здесь и покупать блестящие металлы и камни, которые вы так почитаете. Они даже позволили ему построить что-то вроде за́мка. — Она кивнула на покинутую крепость. — Он называл его замок Дреол, намереваясь сделать резиденцией будущих поколений своей семьи. Там внутри есть колодец свежей воды, и в склепе вы найдёте саркофаг, наполненный всем золотом и драгоценными камнями, которые только потребуются вашей армии.

— Ты хочешь, чтобы я отправился сюда?

— Думаю, ты поймёшь, что больше тебе отправиться некуда. Если только не собираешься сбежать в далёкие земли и оставить своего сына в лапах его матери. Я видела мельком, что случится, если ты так поступишь. Ничего приятного.

— Так ты знала, сотни лет назад. — Мой гнев снова взвился, и его подстёгивало чувство, будто меня контролирует чужая воля — словно я марионетка, что вечно танцует на нитках в её руке. — Ты знала всё, что случится. Знала, кем станет Эвадина.

— Не «станет», а кем она всегда была. И что ты всегда собирался пойти против неё. Но нет. Я не знала всего этого, когда однажды стояла на этом самом месте с человеком, который считал себя властелином океана. В конечном счёте, я ничего не контролирую, Элвин. Я могу только направлять.

Ещё более горячие слова едва не сорвались с моих губ, но я позволил им увянуть, внезапно утомившись от всего происходящего. Она была права. Я всегда сам выбирал пути своей жизни. Я мог бы дезертировать перед Полем Предателей. Мог позволить Эвадине погибнуть после Ольверсаля. Мог бы остановить её руку, когда та резала горло светящего Дюрейля. Но не стал.

— А она знает? — спросил я Ведьму в Мешке. — Знает, кто она?

— Нет. Злоба, которая господствует над ней, потрясающе лжива. По представлению Эвадины, она такая, какой ты её изображал: защитница бедных и угнетённых. Носительница справедливости и просвещённого правления. Душа, получившая божественное благословение выполнить великую миссию. Эта вера глубоко укоренилась в ней, настолько глубоко, что её невозможно разрушить.

Тогда Ведьма в Мешке подошла ко мне, черты её лица вновь наполнились нежным раскаянием.

— И ещё одно, — сказала она, подняла руку и провела по моей щеке. — Эйтлишь грубо ведёт себя и не питает любви ни к тебе, ни к твоему народу, но ты можешь ему верить. Ибо он знает, что твоё дело совпадает с его делом. Когда вы встретитесь, скажи ему, что тебе нужно найти каменное перо.

— И что это такое?

— Ключ, который отпирает любую ложь. — Она отступила от меня, в последний раз печально улыбнулась и моргнула.

Я проснулся в гамаке и так резко вскочил, что свалился со своей брезентовой кровати и болезненно ударился о палубу. Казалось, будто в голову воткнули даже не один, а несколько топориков, а мочевой пузырь и кишки раздулись до такой степени, что чуть не лопались.

— Видишь? — услышал я слова Тории и посмотрел наверх, увидев, как она ухмыляется намного менее весёлой Джалайне. — Говорила же, что он не помер. — Тория наклонила голову, рассматривая моё распластанное тело, и скривила рот, пытаясь подавить смех. Одна моя нога запуталась в гамаке, и я дёрнулся, безуспешно пытаясь её высвободить.

— Принцесса-регент ожидала твоего совета, — сказала Джалайна, подойдя, чтобы вытащить мою ногу из брезентовой ловушки. — Я всю роту заставила прочёсывать город в поисках твоей пьяной жопы.

Немного покряхтев от напряжения, я смог усесться на колени.

— Карты, — сказал я Тории. — Дин Фауд оставил тебе копии?

— Вот, — сказал я несколько часов спустя, тыкая пальцем в карту, развёрнутую на столе. Леанора заняла особняк торговца, который сбежал из города. Дом мог похвастаться отличной библиотекой с многочисленными картами, но вряд ли среди них нашлась бы настолько же подробная, как та, что лежала перед нами. Несмотря на то, что это была копия, в каждой строке и букве отражалось великолепное искусство картографии. С морскими картами я был знаком лишь отчасти, но те, что видел прежде, редко отличались такой полнотой, как это изображение нижних пределов Кроншельдского моря. Компасные линии пересекались в ключевых точках, а мелко начертанные цифры через равные промежутки указывали глубину океана. Пускай Калим Дреол так и не стал повелителем Кроншельда, но я был бы рад назвать его королём картографов.

Бухта под моим пальцем нашлась легко из-за её серповидной формы, и того факта, что лишь эта точка на карте была помечена символом, обозначающим крепость.

— Каэритские Пустоши, — сказала Леанора, с сомнением нахмурившись. — Туда вы хотите нас отправить?

— Да, и благодаря госпоже Сакен у нас есть средства перевезти туда все наши силы. В этой природной гавани есть за́мок, свежая вода, и там у наших врагов мало шансов по нам ударить.

— И у нас там мало шансов ударить по ним, — заметил Элберт.

— Сейчас их у нас тоже нет, — возразил я. — Это место станет нашей базой. Там мы сможем обучить наше войско, отправлять корабли обратно в королевство, чтобы набрать новых рекрутов — а их будет больше, не сомневайтесь. Когда станем достаточно сильны, пойдём на Альбермайн.

— Всем известно, как каэриты враждебны к чужакам, — сказала Леанора. — Вы думаете, они просто позволят нам высадить большую армию солдат на своём побережье?

— Да. — Я колебался, не желая рисковать вызвать презрение, которое наверняка возникло бы, если бы я объяснил источник своей уверенности. — Они меня знают. Мне благоволит Эйтлишь, их главный шаман. — Преувеличение, граничащее с вопиющим обманом, но необходимое. — И к тому же, они тоже в опасности. Эвадина страстно ненавидит таких, как они. Она давно хотела устроить священный поход против каэритов. И всё это делает их могущественным потенциальным союзником.

Я замолчал, отступив от стола, и наблюдал за расчётами, отражавшимися на лице Леаноры. Я уже решил, что если она откажется, то я возьму Свободную роту и оставлю принцессу здесь. Я бы взял и леди Дюсинду — и пускай эта задача включала в себя рискованное похищение из-под носа сэра Элберта, но я не собирался бросать её на сомнительную милость Эвадины. В отличие от её жениха. С радостью оставил бы короля на попечение матери, поскольку его требовательные манеры и периодические истерики определённо становились утомительными.

Видя в поведении Леаноры немалое сопротивление, я решил, что это предложение нужно немного позолотить.

— А ещё, — сказал я, — Мне достоверно известно, что нынешнее состояние королевской казны значительно улучшится благодаря тому, что мы найдём в этой крепости.

— Пиратские сокровища, да, Писарь? — весело спросил Элберт, скептически нахмурив брови.

— По правде говоря, да, — ответил я, и следующие слова адресовал Леаноре: — Ручаюсь, ваше величество.

Леанора довольно любезно не стала высказывать комментарии касательно достоинств этого заявления, вместо этого обратившись к Шильве:

— Госпожа Сакен, не поделитесь ли советом?

— Я за то, чтобы уплыть отсюда как можно скорее, ваше величество, — ответила Шильва, пристально глядя на карту. — На Западных островах есть множество мест, где можно укрыться, но ни одно из них не может похвастаться за́мком и надёжной якорной стоянкой. Кроме того, острова намного дальше от королевства. Если Писарь говорит правду — а у меня нет причин сомневаться в нём, — то это лучший вариант. Тем не менее, я тоже беспокоюсь о реакции каэритов, вне зависимости от благосклонности шамана.

— Я могу отправиться вперёд и провести переговоры, — сказал я. — Капитан Тория владеет самым быстрым кораблём нашего флота. Она говорит, что с попутным ветром сможет достичь этой точки за шесть дней. Оказавшись там, я отыщу каэритов и отправлю весть, если они нас примут.

— А если нет? — спросила Леанора.

— Тогда от меня вы никаких вестей не получите, и местом вашего назначения станут Западные острова.

Леанора ещё некоторое время молча разглядывала карту, а потом обернулась к Гилферду.

— А ваш совет, милорд герцог?

По напряжённому лицу юного лорда ясно читалось его нежелание покидать своё герцогство, но оно несколько смягчилось, когда он взглянул на Эйн. Благодаря статусу единственной фрейлины принцессы-регента, она теперь редко далеко отходила от Леаноры. К счастью, она присутствовала всякий раз, когда Гилферда вызывали на совет. Я видел, как она едва заметно кивнула, после чего герцог тяжело вздохнул и поклонился Леаноре.

— Я не могу гарантировать, что все мои солдаты согласятся отправиться в далёкие страны, пока их дома под угрозой, — сказал он. — Но я поклялся служить делу короля и поэтому обязан следовать за ним.

— Хорошо. — Леанора выпрямилась и повернулась ко мне. — Лорд Писарь, я предоставлю вам письмо нашим будущим союзникам, для которого вы, конечно же, поможете с формулировками. Вы отплываете с первым приливом.

Я удивился глубине своего сожаления о том, что придётся оставить Черностопа. В ответ на моё прощальное угощение в виде предложенного яблока, он выхватил его из моей руки и, равнодушно наклонив голову, принялся чавкать.

— Я тоже буду по тебе скучать, — сказал я, похлопав его по шее, на что он, по крайней мере, признательно фыркнул. Я оставил его на попечение хозяина конюшни в реквизированном особняке Леаноры с указанием отпустить, если в поле зрения появится армия восходящей-королевы. Мысль о том, что его заставят служить в её войске, была неприятной, поскольку в итоге я мог столкнуться с ним в бою.

С утренним приливом «Морская Ворона» вышла в море, и следующие несколько часов ярко напомнили о том, почему мне не нравилась корабельная жизнь.

— Я надеялся, что никогда больше не придётся это повторять, — простонал Уилхем, эхом повторяя мои мысли, когда мы перегнулись через поручень правого борта. Большая часть Свободной роты пребывала в том же состоянии, за исключением Квинтрелла и Джалайны. Менестрель за свою карьеру плавал повсюду, а предыдущая жизнь Джалайны, полная бесконечных странствий, включала в себя немало морских переходов к далёким аванпостам Ковенанта.

— На западных островах есть множество святилищ, — говорила она мне, и при этом на её лице не было того бледно-серого оттенка, присущего мне и остальным. — Возлюбленнейший заставлял нас большую часть года плавать от одного к другому.

Оказалось, что Тория в роли капитана ведёт себя куда активнее, чем выходило по её словам: она вышагивала по палубе туда-сюда и выкрикивала приказы морякам на такелаже.

— Это в основном для виду, — призналась она вечером. — Понимаешь, капитанам положено много кричать. Команда ждёт этого.

Первые два дня на море держалось серое волнение, а потом небо прояснилось, и вода стала более спокойной. Подняли больше парусов, и «Морская Ворона» набрала скорость ближе к той, о которой бахвалилась Тория.

— Это ещё что, — с оттенком гордости сказала она. — Посмо́трите на неё, когда она поймает юго-восточный ветер в южных морях. Она словно летит.

За всё последующее путешествие мы не встретили других судов, и я приписывал это нежеланию капитанов заходить в охваченные войной воды. А ещё Шильва Сакен дала всем знать, что любой корабль или торговец, кто будет торговать с восходящей-королевой, лишится её защиты. В любом случае я был рад пустым морям и отсутствию глаз, которые могли бы наблюдать за нашим курсом, хотя и не знал, сколько времени пройдёт, прежде чем Эвадина получит виде́ние о текущем местонахождении короля. Частота её мистических прозрений всегда оставалась загадкой. Но, учитывая недавнее эффективное подавление потенциальных врагов, я подозревал, что теперь она виде́ния получает регулярно, и потому задавался вопросом: как это повлияет на и без того неспокойный разум?

Я отгонял эти вопросы, зная, что у меня нет иного выбора, кроме как сосредоточиться на первоочередной задаче. И к тому же, чем больше я думал об Эвадине, тем больше задерживался на том, что у нас было общего, на воспоминаниях, столь же соблазнительных, сколь и болезненных. И ребёнок, конечно. Ещё не рождённый сын. Мой сын. От всего этого я плохо спал и долгими днями страдал от морской болезни и тревожных размышлений.

Поэтому я с большим облегчением услышал около полудня пятого дня плавания из вороньего гнезда крик дозорного: «Земля к югу!».

Третий помощник Тории явно был опытным штурманом, поскольку вскоре после этого в поле зрения появилась бухта. На северном побережье каэритских владений господствовали утёсы и скалистые бухточки, непригодные для стоянки кораблей. Тем не менее, здесь, в этом единственном месте, находился изогнутый пляж с белым песком, окаймлённый травянистыми утёсами, над которыми возвышалась небольшая крепость на вершине близлежащего холма.

— Никто нас не встречает, — сообщила Тория, осмотрев утёсы в подзорную трубу.

— Они будут здесь довольно скоро, — сказал я. — Лучше занять за́мок, прежде чем это сделают они.

— А я думал, ты им нравишься, — сказал Уилхем. — Ты же несколько месяцев жил с ними, выучил их язык, и всё такое.

— Каэриты здесь не те, кого я знаю. — Я счёл за лучшее не делиться своими опасениями по поводу приёма, который мне, скорее всего, окажет Эйтлишь, если соизволит появиться. — Небольшая осторожность не помешает.

Замок Дреол напоминал, скорее, большой дом, чем крепость — хотя в этом доме было мало уступок для удобства. Его стены поднимались на высоту футов в пятнадцать и окружали узкую башню лишь немногим выше. Разместить там целую роту было невозможно, поэтому я приказал поставить за стенами палатки. Ворота, которые когда-то закрывали арочный вход, давно исчезли из-за воров или стихий. Обследование окрестностей выявило участок леса на юге, но я отказался от предложения Уилхема возглавить там отряд для сбора древесины для их восстановления.

— Каэриты защищают свои леса, — сказал я, глядя на далёкие деревья с нарастающим предчувствием. Казалось, на этих землях нет людей, но я не сомневался, что наше прибытие так или иначе было замечено. — Пойдём. — Отвернулся и шагнул в пустые ворота. — Нам ещё сокровище найти надо.

Башня — если, конечно, её действительно можно счесть достойной такого названия — построена была добротно, но в её внутреннем облике не было никаких особенностей, кроме прочной каменной лестницы, ведущей на крышу. Адлару я поручил подняться наверх и занять пост часового, а остальные отправились на поиски склепа. Его нашёл молодой Фалько, воровские глаза которого оказались лучше всего приспособлены к поиску тайника.

— Здесь, капитан, — сказал он, присев, чтобы провести кончиком кинжала по раствору вокруг одной особенно крупной плиты пола. — Лежит чуть ниже остальных, и раствор сходит с камня, стоит его поскрести.

Мы с Торией тоже достали кинжалы и стали вместе с ним отскребать раствор, пока большая его часть не рассыпалась, оставив щель. Потребовалось немало усилий, чтобы поднять камень и оттащить его в сторону, открыв ряд грубо отёсанных ступенек, исчезающих во тьме.

— Три факела, — сказал я. — Только я, лорд Уилхем и капитан Тория. Остальные на страже. — Я не сомневался в преданности тех, кто так далеко прошёл со мной, но при виде богатств даже самые стойкие духом могут загореться желанием совершить гнусные поступки.

Воздух внутри склепа был затхлым и влажным, поскольку Морская Гончая, похоже, не удосужился обложить его стены камнем. Пока мы спускались, от притоков свежего воздуха тут и там раздавался шелест осыпа́вшейся земли. Помещение было маленьким и тесным, и большую его часть занимал саркофаг. Он очень напоминал те, что можно найти под за́мками по всему Альбермайну: украшенные рельефной резьбой стенки и каменная крышка, на которой был изображён лежащий человек с покоящимся на груди мечом.

— А он много о себе воображал, Гончая-то, — прокомментировала Тория.

Её факел осветил красивое бородатое лицо, искусно высеченное в камне. Стенки саркофага украшалии изображения кораблей с развёрнутыми парусами и различные морские мотивы, демонстрирующие не менее впечатляющее мастерство обращения с долотом. Калим Дреол не утруждался, сооружая себе склеп, но, по-видимому, постарался украсить гроб, хотя ему никогда не суждено было его занять.

— Готова? — спросил я Торию, положив руки на край крышки. Тогда мы с ней криво улыбнулись друг другу, от того, как странно было оказаться в том самом моменте, к которому мы так стремились, но никогда по-настоящему не ожидали, что он наступит: когда мы найдём настоящее, истинное сокровище.

— Только бы там не оказалась очередная связка ёбаных карт, — проворчала она, наваливаясь на мраморную плиту.

Крышка сдвинулась только после того, как мы втроём так долго на неё налегали, что заболели руки. Она, скрежетнув, сдвинулась, а затем, после очередного толчка, соскользнула с гроба. Я остро почувствовал облегчение, когда рельефное изображение упало с саркофага, но не разбилось о мягкую землю склепа. Пускай крышка и являла собой свидетельство тщеславия, но эта вещь была слишком хорошо сделана, чтобы заслужить такой случайный вандализм.

Тория вздохнула и опустила факел, освещая внутреннюю часть гроба, где заблестело чистое золото и засверкали драгоценные камни. Древние монеты и украшения грудой лежали на дне каменного ящика, из которой здесь и там торчали небольшие статуи из бронзы и нефрита, украшенные жемчугами.

— Тут столько всего, — сказал Уилхем, озадаченно глянув на Торию, — и ты до сих пор не пришла сюда забрать это?

Она неуютно поёрзала и настороженно посмотрела в мою сторону. Я сообщил совету Леаноры, что местонахождение этого сокровища обнаружилось среди бумаг Гончей, посчитав это более правдоподобным объяснением, чем рассказ, что меня привели к нему во сне, насланном каэритской ведьмой.

— Гончая записал это в своём журнале шифром, — объяснил я. — Который не поддавался расшифровке, пока не пришёл я.

Уилхем в ответ спокойно кивнул, но я не понял, убедило ли это его. К счастью, он не стал задавать вопросов дальше.

— Для полной оценки этих богатств нужен глаз поопытнее моего, — сказал он, поднимая из гроба горсть крупных золотых монет. — Но не сомневаюсь, что теперь нам хватит средств оплатить три армии, не то что одну.

— А ещё это жуткое искушение, — добавила Тория. — Особенно когда твоя компания — кучка разбойников.

— Бывших разбойников, — поправил я, хотя и понял, о чём она. — Мы соберём четверть этого, а ты отвезёшь её в Тарисаль и преподнесёшь принцессе-регенту вместе с моими комплиментами. А ещё скажи ей, пусть берёт корабль и немедленно везёт сюда войско.

— Мы ещё не провели переговоры с каэритами, — заметила она. — Ты не хочешь подождать их?

— А они уже разрешили нам остаться, — сказал я, поворачиваясь к лестнице.

— Откуда ты знаешь? — спросил Уилхем.

— Они знают, что мы здесь, и не убили нас. — Я пошёл по ступенькам, но остановился, чтобы добавить: — Пока.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

«Морская Ворона» отправилась со следующим приливом под темнеющим небом, предвещавшим шторм. Тот послушно начался с наступлением сумерек — с моря налетели сильные, разрушительные порывы ветра, обрушившие на берег густые завесы дождя. Свободная рота ютилась в своих палатках, пока ветер не сорвал их с колышков, заставив отступить под крышу замка Дреол. Чтобы облегчить их страдания от сырости и тесноты, а также успокоить любые воровские наклонности, я вручил каждому из них по золотой монете из сокровищницы Гончей. Реакция оказалась на удивление разнообразной. Фалько и другие Йолланды широко раскрыли глаза от благодарности, Адлар и Джалайна лишь слегка заинтересовались, а Тайлера самого озадачило отсутствие у него жадности.

— Было время, когда я перерезал бы всем горло за каждую, — пробормотал он, хмуря брови и побрасывая монету. — А теперь не знаю, на что потратить одну.

— Считай её пенсией, — посоветовал я. — Никакие войны не длятся вечно.

Тайлер не очень-то весело хмыкнул и положил монету в карман.

Реакция Квинтрелла оказалась самой примечательной, главным образом из-за его странной неспособности её скрыть. Я отчётливо увидел это, когда он уставился на монету, которую я ему протянул — чистейшее выражение неприкрытой алчности, какое я когда-либо видел. Поймав мой взгляд, он тут же постарался скрыть свою эмоцию, выдавив небрежный смешок и заявив о желании сохранить безделушку до конца жизни, как память о днях борьбы со злой королевой. Раньше я не считал его слишком жадной душой. Двуличный, конечно, и вряд ли заслуживающий доверия, но в этот раз я впервые по-настоящему разглядел наёмника, скрывавшегося под всем его обаянием. Это заставило меня задуматься, почему я позволил ему остаться с нами. Поскольку Лорайн отказалась поднять оружие против Эвадины, укрывать и дальше её раскрытого шпиона казалось глупостью. Но, хотя менестрель и не был бойцом, он стал неотъемлемой частью нашей роты. Остальные ценили его музыку и дар находить смешное даже в самые худшие времена, что, как я теперь понял, было очередным притворством. Квинтрелл путешествовал по миру, прикрываясь фасадом очарования, как и подобает шпиону. Но если шпиона я ещё мог терпеть, то профессионального лжеца, погрязшего в жадности — совсем другое дело.

Я добродушно рассмеялся и, продолжая улыбаться, наклонился и прошептал ему на ухо:

— Только подойди к склепу, и я тебя убью.

Тянулась ночь, по стенам замка хлестал порывистый ветер, а рота устроилась как можно удобнее и пыталась уснуть. Люди бок о бок разложились по полу в своих одеялах и спальных мешках. Ветеранам из них удалось поспать, как и Йолландам, для которых это трудно было назвать тяготами. Другие беспокойно ворочались и бросали тревожные взгляды на окружающие стены из старого камня, на которые снаружи обрушивались удары бушующего шторма.

Что касается меня, то я не пытался заснуть, заняв позицию на лестничной клетке. Я не мог угадать источник своей уверенности в том, что любая попытка заснуть скоро будет прервана, но не сомневался в этом. Поэтому не сильно удивился, когда сквозь буйные завывания ветра прорвался звук очень громкого голоса.

— ЭЛВИН ПИСАРЬ! — громыхнул он, подняв большую часть солдат роты, которые тут же потянулись к оружию, а голос продолжал на каэритском: — Тащи сюда свою ишличен тушу!

— Спокойно, — сказал я Тайлеру и остальным солдатам, которые начали вооружаться. Я встал и спустился по лестнице, готовясь к предстоящему противостоянию. Остановившись перед Джалайной, я тихо передал то, что могло оказаться моим последним приказом: — Оставайтесь здесь. Не выпускай их наружу.

Вдову это явно не убедило.

— Я пойду с тобой, — сказала она, поднимая свой боевой молот.

— Нет! — Я схватил рукоять её оружия, заставив опустить. — Что бы ни случилось, не пытайтесь с ними сражаться. Если они отрубят мне голову и станут играть моими внутренностями, вы не будете делать ничего. Слышишь?

От грубости моего тона она ощетинилась, но в ответ сдержанно кивнула.

Дверной проём башни мы закрыли палаточным полотном, и потребовалось некоторое время, чтобы его снять, после чего я вышел и обнаружил, что разглядеть ничего невозможно из-за проливного дождя. Отплевавшись, я натянул капюшон на голову и различил огромную фигуру, стоявшую на входе в за́мок. Эйтлишь сегодня был без одежды и стоял обнажённым во всей своей гологрудой чудовищности, зажигаясь белизной при каждой вспышке молнии. Я боролся с паническим желанием отступить, призвать роту к оружию и самому спрятаться на вершине башни, пока они будут противостоять его гневу. Позорная мысль, но не буду отрицать, что обдумывал её на мгновение дольше, чем следовало. Однако бывают столкновения, которых не может избежать даже самый худший трус. Мне было за что ответить, и я знал, что от наказания не уйти.

C трудом пробравшись к нему через вихри шторма, я увидел, что кулаки Эйтлиша сжаты, а вода стекает по узловатым стволам его рук и каскадом льётся с огромных костяшек пальцев. Когда я подошёл ближе, его невероятно широкая грудь раздулась, а вспышка молнии обнажила стену зубов. И не в улыбке они скалились.

Я остановился в пределах досягаемости его рук, чувствуя, что бессмысленно поступать иначе. Молчал, прищурившись, и только мрачно и выжидающе смотрел на его перекошенное, наполненное яростью лицо. Можно было бы сказать, что я спокойно и с готовностью ждал своей неминуемой участи, но, возлюбленный читатель, ты меня лучше знаешь. Я дрожал под тяжестью его взгляда, а внутренности урчали так сильно, что казалось, я в любую секунду могу запачкать свои штаны. Но я всегда буду гордиться тем, что не побежал, даже когда монстр приблизился, возвышаясь надо мной, и его лицо теперь дрожало от ярости. Тем не менее, он ничего не говорил, но ему это было и не нужно.

— Да, — сказал я ему, перекрикивая ветер и заставляя себя смотреть ему в зловещие глаза. — Да, она умерла. Да, из-за меня её убили. — Я сделал долгий глубокий вдох, наслаждаясь им, поскольку знал, что он может быть последним. — Но и из-за тебя, ведь это ты её отослал. Ты знал, что Доэнлишь не найти, если только она сама не захочет. А ещё ты знал, что Лилат никогда добровольно меня бы не покинула…

Рёв, который донёсся изо рта Эйтлиша, был под стать грохоту шторма. Я закрыл глаза, ожидая первого удара, но вместо звука моего раздавливаемого черепа под тяжестью его могучего кулака услышал глухой хруст расколотого камня. Открыв глаза, я увидел Эйтлиша, стоявшего на коленях и наносившего удары по плитам двора замка. Я не видел крови на его костяшках пальцев, никаких признаков того, что это причинило ему какую-либо травму, за исключением боли, потому что он продолжал реветь, а вокруг него фонтаном взметались осколки гранита. Я знал, что его пропитывала та мистическая сила, которой обладают каэриты, но, наблюдая, как он изливает свою ярость, я и сам узрел что-то изначальное, что-то за пределами человеческого.

Он остановился после того, как большая часть двора превратилась в песок. Тогда он сгорбился, а завеса дождя очертила его вздымающееся туловище. Из какого-то глубокого тайника мужества я нашёл в себе силы снова заговорить.

— Если ты закончил, то нам надо многое обсудить. Мне сказали, что ты можешь отвести меня к каменному перу. По всей видимости, это важно.

Выяснилось, что Эйтлишь пришёл не один, хотя его спутник был рад меня видеть ничуть не больше.

После моих слов Эйтлишь с каменным лицом лишь глянул на меня и утопал в ночь, после чего из потоков дождя появилась высокая фигура лорда Рулгарта Колсара. Его одежда представляла собой странную смесь рыцарских доспехов и каэритского снаряжения. На поясе у него висел длинный меч, а похожее на копьё оружие, талик, торчало у него за спиной. Бывший рыцарь-хранитель Алундии ничего не сказал в качестве приветствия, вместо этого указал на далёкую полосу деревьев и исчез в клубящемся мраке.

С рассветом я взял Уилхема с Джалайной и повёл их в лес. На опушке леса нас встретила дюжина таолишь, отличавшихся от других виденных мной каэритских воинов тем, что все они носили мечи или алебарды в дополнение к таликам и плоским лукам. На некоторых также были кольчуги, а не только обычная варёная кожа. Таолишь сопроводили нас в свой лагерь, состоящий из конических убежищ, и там все смотрели на нас свирепо и подозрительно. Трудно было точно оценить их число, поскольку лагерь явно был обширным. Быстрое появление Эйтлиша накануне вечером ясно дало понять, что нас ждали, поэтому я предположил, что они обосновались здесь до нашего прибытия.

Мы нашли Рулгарта на небольшой поляне, где он обучал группу воинов обращению с алебардой, выкрикивая наставления на неплохом каэритском, хоть и с акцентом. Его ученики достаточно хорошо владели оружием, но без всякого подобия порядка в строю.

— Писарь, — сказал Рулгарт, осматривая меня сверху донизу с выражением, в котором читалось много осуждения, но мало приветливости. — Значит, не помер?

Я проигнорировал подколку Рулгарта и кивнул на таолишь.

— Им придётся выучить кучу правильных упражнений, если они хотят иметь шанс противостоять войску восходящей-королевы.

— Так ты всё-таки сделал её королевой? Как же ты, наверное, гордишься. — Рулгарт одарил меня жиденькой улыбкой, напомнив, что, хотя навыки, которым я научился у этого человека, несомненно, спасли мне жизнь, неприязнь между нами была полностью взаимной. Напряжённый момент затягивался уже настолько, что вполне могло бы случиться обострение, если бы не вмешался другой голос.

— Неужели это Уилхем Дорнмал? — спросил юный таолишь, отделившись от тренирующихся воинов и приближаясь к нам. Он говорил на языке Альбермайна с лёгкой алундийской картавостью, но во всех других отношениях настолько походил на каэритов, что я только через секунду узнал Мерика Альбрисенда, племянника Рулгарта.

— Рыцарь, который чаще всех терпел поражения, насколько я помню, — продолжал Мерик, отвешивая Уилхему чересчур витиеватый поклон.

— Турнир — это не то же самое, что битва, — ответил Уилхем, хотя я не заметил особой злобы, когда он поклонился Мерику в ответ.

— Тоже верно, — уступил Мерик, а потом повернулся ко мне. Весёлость его угасла, хотя он и соизволил кивнуть. — Писарь. Я поверить не мог, когда Эйтлишь сказал нам, что вы прибудете, намереваясь воевать со своей сукой-мученицей, не меньше. И вот вы здесь.

— Как и вы, — ответил я. — Надеюсь, вы теперь сражаетесь лучше, чем когда я сбил вас с ног у за́мка Уолверн.

Когда-то подобная колкость вызвала бы, по меньшей мере, недовольную гримасу на лбу Мерика, но теперь он просто рассмеялся.

— Лучше, благодаря моему дяде и этим ребятам, которых я с гордостью называю братьями и сёстрами. — Он указал на таолишь, большинство из которых прекратили тренироваться и наблюдали за этой беседой. Глядя на них, я узнал одну из воинов из деревни Лилат. Судя по её суровому, обвиняющему взгляду, она меня тоже узнала.

— Сколько человек под вашим командованием? — спросил я, повернувшись к Рулгарту.

— Нисколько, — сказал он. — Они называют меня Ваалишь, и этот титул подразумевает уважение, но не подчинение. У каэритов нет правителей, Писарь. Ни королей, ни маршалов, ни герцогов, которые бы отправляли их на войну. Они здесь потому, что Эйтлишь рассказал им, что их домам угрожает опасность, растущая за северными горами. Но это они решили прийти, и решение сражаться тоже будет за ними. А что касается численности… — он задумчиво поджал губы, — здесь около двух тысяч, и до конца месяца соберётся ещё.

— Скоро у вас будет ещё больше, когда прибудет войско Короны. И там многие остро нуждаются в обучении и маршале, который будет руководить ими в бою.

— И что, ваш маленький король, а точнее его мать, с радостью поставит изгнанного алундийца во главе своей армии? — рассмеялся Рулгарт. — Сомневаюсь.

— Маленький король обручён с вашей племянницей, которая тоже скоро здесь будет. Разве она — будущая королева, которая с вами одной крови — не заслуживает так же вашей службы?

Лицо Рулгарта потемнело, но на этот раз не от гнева. Передо мной стоял человек, который решался нести неприятное бремя.

— Если такая служба вернёт моей семье Алундию, то я перенесу все раны чести и гордости, какие только придётся. Чему меня и научил этот народ, так это силе смирения.

— Не сомневаюсь, что принцесса-регент пойдёт на переговоры.

Наблюдавшие за нами воины зашевелились, и я повернулся к ним, увидев, как они расступились, уступая место большой фигуре в капюшоне. Появления Эйтлиша — даже в уменьшенном состоянии — было достаточно, чтобы вызвать тревогу у Уилхема и Джалайны. Оба сделали шаг вперёд, когда каэритский гигант приблизился ко мне. Их руки потянулись к оружию, что, в свою очередь, вызвало волну агрессивного возбуждения среди таолишь.

Остановившись, Эйтлишь обратился по-каэритски к Рулгарту:

— Ваалишь, ты согласен ждать здесь орду ишличен?

— Да, — ответил Рулгарт. — Хотя сложно сказать, что из этого выйдет.

— Я в тебе уверен, как и таолишь, поскольку они тебе доверяют. Элвин Писарь… — Эйтлишь отвернулся, толстая рука высунулась из-под плаща, махнув мне идти за ним, — пойдём. Нам ещё далеко идти.

— Насколько далеко? — крикнул я ему вслед, но он уже шагал прочь. Ругнувшись себе под нос, я бросился за ним, отдавая через плечо череду приказов Уилхему и Джалайне. — Я должен пойти с ним. Оставайтесь здесь и приготовьтесь к прибытию войска. Лорд Рулгарт командует этим аванпостом. Если сможете найти лошадей, то разведайте земли отсюда до северных гор.

— Сколько тебя не будет? — крикнул мне вслед Уилхем.

— Не имею ни малейшего понятия. — Я остановился, глядя, как фигура Эйтлиша в капюшоне целеустремлённо шагает среди деревьев. Путешествие в одиночку в неизведанные земли с таким существом — существом, которое на самом деле ненавидело меня — не доставляло удовольствия. — Если я не вернусь, — повернувшись к Рулгарту, сказал я, — с наступлением зимы идите на Альбермайн. Проходимый маршрут будет на перевале «Кейн Лаэтиль». Каэриты знают, где его найти.

Лес казался бесконечным, и, судя по высоте и толщине деревьев, от Шейвинского он отличался как по природе, так и по возрасту. Чем дальше мы уходили от побережья, тем более величественными становились деревья. Я прошёл мимо нескольких, у которых стволы были шире до́ма, и поднимались они на такую высоту, что затмевали самые высокие шпили соборов. Целый день мы шагали на юг в тяжёлом темпе, заданном моим проводником, и не было видно ни конца этому походу, ни заметных изменений в ландшафте. Эйтлишь проигнорировал мой первый шквал вопросов, держа при этом длинный, размеренный шаг, к которому мне было трудно подстроиться. Также он не чувствовал необходимости отдыхать до наступления темноты, а к этому времени я уже устал и проголодался.

Мы встали лагерем в тени упавшего лесного великана. Кора огромного дерева была частично содрана, обнажая древесину глубокого красного оттенка. Эйтлишь, по-видимому, не чувствовал нужды в костре, но не возражал против того, чтобы я его разжёг, хотя мне и нечего было на нём готовить. У моего спутника еда имелась: связка грибов и съедобных кореньев, которые он съел, не видя необходимости делиться. Когда я заметил, что Доэнлишь определённо не хотела, чтобы я умер от голода, он откинул капюшон, демонстрируя выражение суровой покорности.

— Вон у этой есть еда, — сказал он, дёрнув подбородком в сторону леса. — Хотя понятия не имею, почему она так старается быть рядом с тобой.

Услышав шорох папоротника под ногами, я в тревоге поднялся, но расслабился, когда в поле зрения появилась Джалайна. На плечах она несла две котомки, и по её сутулой спине и осунувшемуся лицу было видно, каким напряжённым выдался для неё этот поход. Ясно, что часть пути она пробежала, чтобы наверстать упущенное.

— Жопы мученичьи, как же быстро он ходит, — сказала она, опуская котомки возле моего разгоравшегося костра. — Всё что могла собрать быстро, — сказала Джалайна, доставая припасы. — Хорошо ещё, что его легко выслеживать.

— Не надо было тебе идти, — сказал я, зная, что не прикажу ей уйти. — Но я рад, что ты пришла.

Джалайна передала мне железную сковородку, которую я держал над огнём, пока она отрезала полоски бекона.

— А куда конкретно мы идём? — спросила она, осторожно взглянув на огромного каэрита. Без капюшона его лицо предстало перед нами во всей своей безволосой, скульптурной необычности, и это зрелище наверняка привлекало бы к себе взгляды. Впервые увидев его лицо при дневном свете, я был поражён гладкостью его кожи, без шрамов и щетины, несмотря на непостижимый возраст. Я подумал о хищном, разъярённом существе из прошлой ночи, и у меня усилилось убеждение, что кем бы Эйтлишь ни был, его нельзя в полной мере назвать человеком.

Я ожидал, что он проигнорирует вопрос Джалайны, как игнорировал мои, но он ответил на слегка архаичном альбермайнском без проволочки, и более мягким тоном.

— На совет в Зеркальный город, добрая женщина. А оттуда, — он глянул на меня прищуренными глазами, — в другое место.

— Зеркальный город? — переспросила Джалайна.

— Плохой перевод, — сказал он ей. — Значение этого названия станет ясным, когда ты его увидишь. Считай, что тебе повезло, ведь лишь немногие ишличен когда-либо путешествовали так глубоко в Каэритские земли.

Я не чувствовал, что мне повезло. Вместо этого тяжесть его взгляда, когда он говорил «в другое место», окончательно вывела меня из себя.

— Ишличен? — спросила Джалайна.

— Так они нас называют, — ответил я, шевеля кинжалом бекон на сковородке, а она тем временем добавила бобов и немного воды. — Они также используют это слово для описания вещей, брошенных в кучу мусора.

— Это всего лишь одно из слов для вашего народа, — сказал Эйтлишь. — Другие не на настолько милые. Хотя в твоём случае, Элвин Писарь, думаю, оно подходит лучше всего.

Джалайна посмотрела на меня, приподняв бровь.

— Это тот самый великий шаман, чьей благосклонностью ты пользуешься?

— Ну, он же пока не убил меня.

Взглянув на лицо каэрита — бесстрастное, за исключением едва заметного изгиба рта, который мог бы означать весёлость — я сказал:

— Сколько ещё до твоего Зеркального города?

— Время, — вздохнул Эйтлишь, и его губы изогнулись в улыбке, которую я впервые видел на его лице. — Почему вы им так одержимы? А ещё числами. В ваших землях всё должно быть посчитано, разделено, помечено. Я и забыл, как это бывает утомительно.

Я стиснул зубы, сдержав возражение, и заставил себя ответить нейтрально:

— Если поход займёт недели, то нам придётся остановиться и поохотиться. Раз уж ты не позаботился о припасах для своих товарищей по путешествию.

— Ты по-прежнему представляешь себе, что здесь бесплодные пустоши, на которых нет ничего, кроме горстки дикарей? Каэриты не позволяют своим людям голодать. Это мы оставляем вам. Что касается путешествия, то оно будет долгим. — Я увидел, как он слегка нахмурился, когда повернулся, чтобы посмотреть вглубь леса. — Но, — добавил он, переходя на шёпот, — есть и другие опасности, кроме голода.

— Опасности? — спросил я, но он больше ничего не сказал.

Поднявшись, Эйтлишь отошёл от костра, неотрывно глядя на что-то, чего я не мог видеть.

— Куда ты? — крикнул я ему, но он не ответил, и его громоздкая фигура исчезла в сгущающемся мраке.

— Что нам делать, если он не вернётся? — спросила Джалайна.

Я заставил себя пожать плечами, чтобы скрыть беспокойство, и переключил своё внимание на кипящее содержимое сковороды.

— Полагаю, найти деревню и спросить дорогу до Зеркального города.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Эйтлишь той ночью так и не вернулся, и я, после неспокойного сна в тени упавшего дерева, начал с надеждой и опасением подозревать, что он, возможно, бросил нас насовсем. Однако, отойдя на дюжину шагов, чтобы облегчить мочевой пузырь, я увидел, что он сидит на заросшем пне огромной сосны. Похоже, он не собирался уделять мне внимания, поэтому я продолжил свои дела, поднимая клубы пара от мочи, и смотрел, как он озабоченно и сосредоточенно наклонил голову, направив одно ухо на юг, словно старался что-то услышать. Я со своей стороны слышал лишь характерный для всех лесов скрип ветвей и пение птиц.

— Уэрлет? — спросил я, используя каэритское слово, обозначавшее проблемы.

Он проигнорировал вопрос, ещё некоторое время продолжая своё бдение, а потом спрыгнул с пня.

— Буди её или брось, — проворчал он, указав на дремавшую Джалайну, и зашагал прочь ещё быстрее, чем прежде.

— И не позавтракаем? — простонала Джалайна, когда я её растолкал.

— Ничего не будем делать, пока не доберёмся туда, куда он нас ведёт. — Я взял её молот и сунул ей в руки. — Держи наготове. Он из-за чего-то нервничает. А то, что может заставить нервничать его, меня пугает до усрачки.

Мы провели ещё три дня в лесу, прежде чем он начал меняться. Постепенно землю стали разрывать овраги и ущелья, а деревья становились всё ниже и ниже. Всё чаще встречались дубы, тисы и ясени, а небо потускнело, и лишь изредка сквозь кроны мерцала синева. Эйтлишь скорости своего шага не снижал, и все дневные часы мы маршировали на юг. Когда останавливались на ночлег, он исчезал, пока мы с Джалайной разбивали лагерь и пытались распределить оставшиеся припасы. Не знаю, нуждался ли во сне наш громадный проводник, но за всё время пути я ни разу не видел его спящим. Кроме того, с течением времени его настороженность возрастала. По утрам я видел, как он бродит среди деревьев, навострив уши в ожидании угрозы, которую отказывался озвучить.

Вечером четвёртого дня мы подошли к поселению, и это оказалась гораздо более крупная версия каэритской деревни, в которой я зимовал годом ранее. Жилища с покатыми крышами здесь так же сливались с ландшафтом, а люди, собравшиеся поприветствовать Эйтлиша, были столь же разнообразны по цвету кожи и отметинам на лицах. В первых рядах толпы шла группа таолишь. Их вёл высокий темнокожий мужчина с длинными, заплетёнными в косу седыми волосами, которые подчёркивали худощавое и атлетическое телосложение. Учитывая всё, что я знал о том, как стареют каэриты, можно было только догадываться, сколько ему лет, но осторожное уважение, с которым он приветствовал Эйтлиша, говорило о значительном опыте.

— Торфаер, — сказал Эйтлишь, кивнув старому воину в ответ, и посмотрел на дюжину таолишь за его спиной. — И это всё? Я надеялся, будет больше.

— Мы ждём людей из горных лагерей, — ответил Торфаер. — Направимся на север, когда они прибудут.

— Не задерживайтесь слишком долго. И убедите своих вейлишь присоединиться к вам. Для того, что ждёт впереди, потребуется каждый лук и каждый клинок. — Эйтлишь шагнул поближе и заговорил тише: — Вы видели недавно паэлитов? Я чуял их на ветру.

— Я тоже, хотя никого не видел. Мы нашли следы в дне пути на запад. Большая группа, и так далеко от равнин.

Эйтлишь тихо прорычал в знак подтверждения, а потом бросил краткий взгляд в нашу сторону.

— Этим ишличен нужен приют на ночь. И достаточно еды для длительного похода.

— Это будет сделано. — Торфаер замолчал, его худощавое лицо напряглось от неохоты. — Здесь есть те, кто хотел бы получить прикосновение Эйтлиша. Если ты готов поделиться.

— Всегда.

Эйтлишь послушно ушёл с толпой каэритов, а некоторые задержались, чтобы поглазеть на меня и Джалайну, и вперёд вышла молодая воительница. У неё были медные волосы, свойственные здесь многим, и пока она какое-то время внимательно разглядывала нас, на её веснушчатом лице читалось скорее любопытство, чем враждебность.

— Вы… идти, — наконец сказала она на коверканном альбермайнском, повернулась и поманила нас за собой. Она провела нас по извилистым, покрытым листвой улочкам посёлка к берегу узкой реки, протекающей через его центр.

— Спать там, — сказала медноволосая женщина, указывая на мельницу. Это было первое подобное сооружение, которое я видел на каэритских землях — меньше своих альбермайнских аналогов, но лопасти водяного колеса были шире и вращались с невероятно высокой скоростью.

— Что вы здесь мелете? — спросил я по-альбермайнски, поскольку не знал соответствующего термина в каэритском. — Я думал, ваш народ не растит пшеницу.

— Мы растим… много всего, — она сосредоточенно хмурила лоб, подбирая правильные формы слов. — Что земля… позволяет.

Она толкнула двери мельницы, и мы увидели помещение без мебели, но наполовину заставленное бочками с зерном.

— Я принести… шкуры, — сказала наша хозяйка. — На которых спать.

— Было бы здорово, — сказала Джалайна и поморщилась, осматривая наш временный дом.

— Я Элвин, — сказал я женщине по-каэритски, а потом кивнул на спутницу: — А она Джалайна.

— Я знаю твоё имя, — сказала таолишь. Я заметил в ней любопытную застенчивость и понял, что по её ощущениям она находится в присутствии кого-то важного. Снова заговорила она уже на своём родном языке, с оттенком юношеского рвения к потенциально запрещенным знаниям.

— Ты встречал её, — сказала она. — Доэнлишь. Она прикоснулась к тебе.

— Да, — сказал я, заставив себя вежливо улыбнуться.

— Да. — Она подошла ближе, широко раскрыв глаза. — Я это чувствую.

Я заметил, как напряглась Джалайна, когда эта женщина протянула руку и прижала ладонь к моей груди.

— Её прикосновение глубоко в тебе, — почтительно прошептала она. — С тех пор, как умер мой дед, я не встречала никого, кто носил бы её метку.

— У тебя есть ваэрит? — рискнул предположить я. Её жест меня смутил, но мне не хотелось отстраняться, чтобы не вызвать обиду.

Она улыбнулась и кивнула.

— Маленькое семечко, но оно может вырасти, как говорит Эйтлишь. — Убрав руку, она резко выпрямилась и снова перешла на альбермайнский. — Меня зовут… Патера. Я принесу шкуры сейчас... и еду.

— Что такое паэлиты? — спросил я, когда она направилась к двери. — Я не слышал о таких животных.

— Не животные, — сказала Патера. — Паэлиты — это каэриты, которые ездят на паэла, и живут в основном на южных равнинах.

Я различил в её позе определённую неприязнь, даже немного враждебность.

— Они ваши враги?

Это вызвало выражение глубокого недоумения на её лбу, как будто она не могла понять, как у человека, носящего знак Доэнлишь, язык поворачивается задавать такой глупый вопрос.

— Каэриты не воюют друг с другом, — ответила она и покинула мельницу.

Некоторое время я внимательно осматривал механизмы мельницы, чувствуя на себе тяжесть взгляда Джалайны. Привод колеса — замысловатая конструкция из зубчатых деревянных колёсиков — казалась гораздо более сложной, чем те, которые я видел раньше. Причина такой сложной конструкции стала очевидна, когда я заметил камень поменьше, вращавшийся рядом с цилиндрической пластиной жернова. Он вращался быстрее и, казалось, был сделан из плотного блестящего материала, тогда как его более крупный спутник представлял собой плиту изрытого известняка. Вытащив кинжал, я поднёс лезвие ко второму камню, мгновенно породив шквал искр.

— Остроумно, — сказал я. — Никогда такого не видел.

Но Джалайну так просто было с толку не сбить.

— Она смотрела на тебя так, как люди смотрят на неё, — сказала она, и не надо было уточнять, кого она имела в виду. В её тоне звучало то же требование внести ясность, которое я слышал после убийства Арнабуса в соборе Атильтора.

— У каэритов много верований, которые кажутся нам странными, — ответил я, водя клинком кинжала по камню.

— Нет, — Джалайна подошла, пристально глядя на меня, так что пришлось встретить её взгляд. — Хватит секретов, Элвин Писарь. Я уходила, но вернулась, и, думаю, ты знаешь, почему. Я прошла с тобой весь этот путь, но шагу дальше не сделаю без ответов. Кто такая Доэнлишь? Что такое её метка? И главное, что овладело тобой и заставило ебать ту чокнутую суку, которой мы так глупо служили?

К счастью, Джалайне вскоре удалось найти рычаг, который отцеплял вращающиеся камни от шестерёнок, избавив нас от постоянного жужжания. Я думал отказать ей, считая, что это будет в своём роде доброта. Я не сомневался, что без ответов она сдержит слово и оставит меня в этом путешествии в компании одного только Эйтлиша. Но не эта печальная перспектива развязала мне язык. Честность — меньшее из того, что я был ей должен.

Итак, мы сидели на мельнице в сгущавшемся мраке, который лишь немного разгоняла маленькая свечка. Её принесла Патера вместе со шкурами, в которые мы завернулись, и я рассказывал Вдове свою историю. Я ничего не упустил из виду, даже самые странные эпизоды, которые рациональный ум либо презрел бы, либо отбросил как причудливую чепуху. Некоторые из них текли легко. Некоторые было труднее выделить из парада замешательства и самообмана, что мы называем памятью. Но, конечно, та часть моей жизни, которая не поддавалась истинному объяснению, даже для меня, была ответом на её главный вопрос.

— Она убила светящего Дюрейля? — спросила Джалайна, когда я, наконец, подошёл к сути дела, нерешительно описав события, последовавшие за нашим побегом из Жуткого Схрона.

— Да, — сказал я.

— Прямо перед тобой?

— Да.

— И тогда вы трахались впервые? Прямо перед трупом убитого светящего?

Я не смог придумать ничего лучше, кроме как пробормотать:

— Да.

Рискнув взглянуть на её лицо, я не нашёл там отвращения и осуждения, которых ожидал. Вместо этого увидел только недоумение. Вздохнув, она плотнее закуталась в меха и спросила:

— Когда ты узнал, что у неё будет ребёнок?

— Не знал ничего до того дня, когда сгорел собор вместе с большей частью Куравеля. Я пытался убить её. Я собирался, но… — Мои слова умерли в беспомощном вздохе, голову переполняли воспоминания об ужасной ночи. «Ты убьёшь нашего ребёнка?» — Делрик подтвердил это, когда приходил ко мне в камеру лечить мои раны. Я не знал, за это ли она его убила, или за его участие в её лжевоскрешении. Сомневаюсь, что сейчас ей ещё нужны причины для убийства.

— Делрик был хорошим человеком, и всегда с радостью давал сонное снадобье, когда я просила. И от порезов, которые он зашивал, всегда оставались самые маленькие шрамы. — Она пристально посмотрела на меня. — Но он умер виноватым человеком, Элвин. Потому что все мы виноваты. Все мы, кто шёл за ней, сражался в её битвах и сделал её тем, кто она есть. Да уж, ты дурак, но и я тоже. И Тайлер, и Эйн. У всех нас есть счёты, которые нужно свести.

Я кивнул в ответ, но не мог полностью принять правоту её рассуждений. Да, все мы были дураками, но я был королём дураков.

— И вот теперь ты знаешь, почему я убил Арнабуса, — сказал я. — И почему она напала на меня. Интересно, к безумию её привело то, что она узнала о своём воскрешении, или тот факт, что это было сделано каэритскими руками?

Джалайна покачала головой.

— Она всегда была безумной. Мы просто этого не видели. Или, возможно, мы тоже сошли с ума, и разум прояснился только тогда, когда мы увидели, что она собой представляет. — Она придвинулась ко мне поближе, из шкур показались её руки и сжали мои. — Ребёнка нельзя оставлять в её руках. И ты это знаешь.

Я отвернулся, встревоженный твёрдой, немигающей целеустремлённостью в её глазах.

— Ты знаешь это, Элвин! — она ещё сильнее сжала мои руки. — Любовь просто так не исчезает. Я вижу, как она по-прежнему живёт в тебе, словно болезнь, от которой ты никак не можешь избавиться. Но, люби-не-люби, этому не будет конца, пока она жива. Я знаю, что ты пытался раньше, но сильно ли? В следующий раз тебе нельзя оплошать.

Она придвинулась ещё ближе и прижала свои губы к моим. Я хотел вернуть поцелуй, прижать её к себе, но не стал. Джалайна на секунду положила голову мне на грудь и прошептала:

— Ещё живёт. — Отвернувшись, она устроилась на своей постели из сложенных шкур. — Словно болезнь.

Мы покинули деревню на рассвете, разбуженные грохотом двери мельницы, которую пинком распахнул Эйтлишь. Наш отъезд не ознаменовался никакой церемонией, что меня удивило. А ещё я заметил, что в этот день он шёл медленнее и слегка горбил широкие плечи.

— Те, кто просили о прикосновении Эйтлиша, — прокомментировал я, наслаждаясь новизной возможности идти в кои-то веки с ним рядом. — Ты же их вылечил? Как вылечил меня.

Он, как обычно, ничего не сказал, ответив только едва заметным раздражённым движением глаз.

— Это тебя утомляет, не так ли? — продолжал я, поскольку моё любопытство разыгралось. Я-то считал его существом, обладающим, возможно, неиссякаемой силой и магическими дарами. А теперь оказалось, что даже у него есть пределы.

— Да, — проворчал он, ускоряя шаг, чтобы вырваться вперёд. — И в твоём случае, Элвин Писарь, не жди, что я проделаю это дважды.

По моим расчётам, следующие несколько дней мы следовали курсом на юго-запад. У здешних лесистых холмов то и дело встречались крутые склоны, что во многом сводило на нет любое наслаждение неоспоримой красотой этих земель. Вскоре к Эйтлишу вернулись прежние жизненные силы и утомительно быстрый темп, хотя он и согласился на ежедневный кратковременный отдых в полдень. Патера дала нам мешок солёного мяса, лепёшек и орехов, большая часть которых была съедена к тому времени, как мы подошли к другому поселению. Оно оказалось даже больше, чем деревня Патеры: скопление домов на вершине хребта с видом на высокий водопад. И снова собравшиеся таолишь с глубочайшим уважением встретили Эйтлиша, и многие явно добирались сюда издалека. Говорил он коротко, но настойчиво.

— Направляйтесь на север и не задерживайтесь. Ваалишь ждёт вас. Его слову верьте, как моему.

Он не позволил нам остаться там на ночь, и настоял, чтобы мы двинулись дальше, как только нам дадут припасы. Когда мы спустились с хребта, лес значительно поредел, и широкие поляны вскоре уступили место открытым полям. Мы с Джалайной глазели на бродившие по холмистым лугам непривычные стада крупного рогатого скота — высоких животных с огромными изогнутыми рогами и лохматыми шкурами. Если мы проходили слишком близко, то они предупреждающе мычали, и по их агрессии и отсутствию преград становилось ясно, что они дикие.

— У каэритов нет фермеров, которые бы ухаживали за землями и за скотом? — спросила Джалайна у Эйтлиша во время одной из наших кратких остановок.

— Мой народ держит животных ради молока и шерсти, — ответил он. — Но по большей части мы считаем, что ни земля, ни звери не нуждаются в уходе. Когда моему народу требуется мясо, они охотятся. Всё остальное можно вырастить, собрать и сохранить, в зависимости от времён года. Мы берём только то, что нам нужно, а не то, что хотим. — Он говорил с озабоченным видом, постоянно осматривая окрестности.

— Паэлиты? — спросил я, отчего его губы раздражённо напряглись, но он ничего не ответил. — Каэриты не сражаются друг с другом, и всё же ты их боишься. Почему?

— Даже в самых могучих камнях бывают трещины, — сказал он. — И это не со мной они хотят воевать.

— Значит, со мной? Они возражают против моего присутствия, даже несмотря на то, что на мне метка Доэнлишь?

— Её метка не похожа на металл, в который вы заковываете себя в битвах. А её слова слышат не все. У паэлитов свой мейлах, и люди с ваэрит ведут их по другим путям.

— Они попытаются убить меня, если найдут?

Эйтлишь ничего не сказал, что я воспринял за «да».

— Ты их остановишь?

Он снова пошёл быстрым шагом и вскоре скрылся в высокой траве. Это я воспринял за «нет».

За следующие недели установился некий распорядок. Каждые два-три дня мы приходили в поселения. Одни достаточно большие, чтобы их можно было назвать городом, другие — просто маленькие деревеньки среди холмов. Обычно Эйтлиша приветствовала группа воинов, к которым часто присоединялись местные охотники, после чего он убеждал их отправиться на север. Вскоре я понял, что наш поход на юг имел для нашего проводника двойную цель. Он хотел не только доставить меня в свой Зеркальный город и к необъяснимому пока каменному перу, но ещё и убедить сопротивляющихся каэритов ответить на призыв к войне. Таолишь, собиравшиеся на нашем пути, ждали его прибытия и требовали его благословения, прежде чем отправиться на север.

— Такого раньше никогда не было, — сказал я ему однажды. Это был пятнадцатый день нашего путешествия, и говорил я кислым голосом от растущей усталости. — Войны, — добавил я, когда моё замечание вызвало острый взгляд. — Или угрозы войны такого масштаба. Лилат говорила, что таолишь часто сражались с налётчиками на южных побережьях, но никогда каэриты не сталкивались со вторжением.

— «Никогда» — глупое слово, — ответил Эйтлишь. — Наша история дольше, чем ты можешь себе представить, Элвин Писарь. Твоя безумная королева — не первая, кто бросил голодный взгляд на эти земли. Но, — он пожал плечами, — прошло уже очень много времени с тех пор, как нависала такая серьёзная угроза. Тогда мы её встретили и победили, хотя это стоило нам очень много крови. Далеко отсюда есть место, бухта на южном берегу, где песок покраснел от крови. Даже сегодня я чувствую пятно той резни.

— Ты говоришь так, будто был там, — заметила Джалайна.

На это Эйтлишь никак не отреагировал. Обычно, когда его готовность к разговору иссякала, он вставал и уходил в ночь. Но на этот раз он почему-то остался.

— Он был там, — ответил я за него, глядя, как Эйтлишь, полный мрачных воспоминаний, отстранённо смотрит на огонь. — У тебя есть хоть какое-то представление о том, сколько тебе лет?

Я не привык к каким-либо эмоциям на его лице, кроме неодобрения, поэтому поразительно было видеть, как на его губах играет слабая улыбка.

— Старше тебя, — сказал он. — Но младше Доэнлишь.

Вдруг вся весёлость слетела с него, и он встал, вглядываясь в темноту за костром. Сначала я ничего не услышал, но вскоре звуки дошли до моих ушей — мерный стук, который сложился в знакомый топот копыт по земле.

— Паэла, — сказал я, положив руку на меч, и поднимаясь на ноги. — Это значит «лошадь», да?

— Это слово означает гораздо больше, — пробормотал Эйтлишь в ответ. Увидев нож в моей руке, он добавил: — Пока держи его в ножнах.

Вскоре в поле зрения появились всадники. Я насчитал дюжину смутных силуэтов на верховых животных, которые остановились, держась в тени. Ночной воздух наполнили фырканье и топот копыт, а Эйтлишь, нахмурившись, стоял и ждал. Я заметил на его лице напряжённое выражение, как будто он перенёс серьёзное оскорбление.

— Надо было взять арбалет, — проговорила Джалайна, вставая возле меня с молотом в руке. От громкого ржания в темноте ей пришлось поднять своё оружие.

— Спокойно, — сказал я, успокаивающе положив ладонь ей на руку. — Вряд ли сражение сейчас пойдёт нам на пользу.

Из тени донеслось очередное фырканье, и вперёд выступила лошадь, вызвав приглушённое восклицание Джалайны. Вид зверя и мне показался поразительным. Он был как минимум на две руки выше в холке, чем даже самый впечатляющий боевой конь, которого я когда-либо видел, а его шерсть была полностью чёрной, за исключением вспышки белого цвета в центре лба. Его шея и плечи выглядели как узловатый клубок мышц, благодаря которым всадник на его спине казался почти ребёнком. Но ещё более впечатляющими, чем размер и очевидная сила, были его глаза. Черностоп по конским меркам считался умным животным и часто одним лишь взглядом выказывал своё постоянное презрение или редкое одобрение. Глядя в яркие, прищуренные глаза этого существа, я инстинктивно понимал, что его природа выходит за рамки простого слова «умный». Также вызывало любопытство уздечки. На его голове не виднелось никакой сбруи, а поводья, которые держал всадник, крепились к упряжи на плечах животного.

— Это он? — спросил всадник. Отведя взгляд от глаз скакуна, я увидел худощавого мужчину с бронзовым цветом лица, одетого в кожаные доспехи, гораздо более прочные и обширные, чем у большинства таолишь. За его спиной было привязано копьё, а на седле висел плоский лук. Говорил он с куда более резким акцентом, чем каэритские жители лесов и холмов, которых мы встречали до сих пор.

Эйтлишь не ответил, просто так же хмуро стоял. Его нежелание отвечать, похоже, послужило сигналом для остальных паэлитов — все они выехали вперёд, и оказалось, что они нас окружили. Лошади различались по окрасу, но все были одного размера с чёрным великаном, который всё так же смотрел на меня своими излишне проницательными глазами.

— Старик, у меня не хватит терпения на твою напыщенность, — сказал Эйтлишу бронзовокожий паэлит. Конь подвёз его ближе, хотя я не увидел сигнала всадника. Когда он наклонился вперёд в седле, я увидел суровое, требовательное лицо, перекошенное от гнева. Его отметины были более простыми, чем у большинства каэритов: две полоски бледной кожи, проходящие от бровей по бритой голове. — Это он? — снова спросил он, тыкая в меня пальцем.

Эйтлишь по-прежнему не отвечал, а в его стиснутых челюстях и кулаках читалось упрямое негодование. Почувствовав, что ситуация вот-вот обострится с неясным исходом, я шагнул вперёд, традиционно кивнув всаднику в знак приветствия.

— Меня зовут Элвин Писарь, — сказал я по-каэритски. — И на мне метка Доэнлишь, если ты это имеешь в виду.

Всадник уставился на меня с тем же уважением, какое уделяют испражнениям из собачьей задницы. После долгого презрительного взгляда он откинулся на спинку седла и презрительно фыркнул.

— Лжец, — просто сказал он, обращаясь к кругу всадников. — Пускай эта ишличен грязь и научилась болтать на нашем языке, но это ничего не доказывает. Я не чувствую на нём ни малейшего следа прикосновения Доэнлишь.

— У тебя нет ваэрит, Мориэт! — прорычал Эйтлишь. — Не тебе об этом судить.

— А ты не имеешь права указывать ни мне, ни моим людям, старик! — бросил в ответ Мориэт. — Слишком долго паэлиты страдали под гнётом твоих дряхлых вероучений. Мы начертим свой мейлах, путь паэла, путь, который говорит нам, что ишличен нельзя доверять или заключать с ними союзов. Ты далеко ходишь, разнося предупреждения о войне. Так пусть же она придёт и станет концом его рода.

Двигаясь с быстротой, явно усвоенной с детства, Мориэт снял копьё со спины и нацелил остриё на меня. Это действие повторили его спутники, и окружавший нас круг ощетинился наконечниками копий. Джалайна встала в боевую стойку, подняв молот, а я приготовился вытащить свой меч. Как ни странно, от этой демонстрации агрессии их скакуны всего лишь легко покачивали головами.

— Доэнлишь никогда бы не оставила свою метку на таком, как он, — продолжал Мориэт, тыкая копьём в мою сторону. — Ты, Эйтлишь, либо дурак, которого обвели вокруг пальца, либо обманщик.

Эйтлишь зловеще застонал, расправил плечи и начал надуваться. Похоже, он всё-таки готов был сражаться за меня.

— Единственный обманщик здесь это ты, — сказал он, и слова вылетали через стену стиснутых зубов. — Зачем? — вопросил Эйтлишь, обводя взглядом остальных всадников. — Когда-то паэлиты были верны нашим обычаям. Зачем вы позволяете этому сочинителю врак вводить себя в безумие?

Если гнев раздутого гиганта и напугал окружающих воинов, то никто этого не показал. Всматриваясь в их лица, я тут же узнал жёсткие, непоколебимые выражения настоящих фанатиков. Эти люди были так же преданы вере Мориэта, как и все те, кто когда-либо следовал за Эвадиной. Поняв, что у этого противостояния будет только один конец, я крепче схватил меч и начал медленно вытаскивать клинок из ножен. Мориэт смотрел на Эйтлиша. Если бы мне удалось быстро его прикончить, у нас появился бы шанс, хоть и небольшой.

Однако моё смертоносное намерение резко оборвалось вместе со всё более пространным спором между двумя каэритами, когда чёрный конь Мориэта поднял голову и издал звук, который никак нельзя назвать ржанием. Он был гораздо глубже — низкий грохот, лишённый какой-либо пронзительности. И меня он пронял до самых костей.

Мориэт немедленно умолк, как и Эйтлишь. В тот же миг с лиц паэлитских всадников слетели фанатичные ухмылки, а им на смену пришли широко раскрытые от страха глаза. Когда конь пошёл ко мне, Мориэт вздрогнул от ужаса, но не попытался его остановить. Я поборол желание бежать и заставил себя опустить меч, глядя, как надо мной нависает могучая голова коня. Когда он обнюхал меня, я почувствовал его горячее, затхлое дыхание, словно порывы горячего воздуха из открытой двери кузницы. И снова увидел разум в его глазах и понял, что стал объектом тщательной оценки. Я не мог не скользнуть взглядом к массивным, мохнатым копытам, и моё сердце заколотилось быстрее от осознания того, что это животное просто по прихоти может растоптать меня в хлам. Огромная лошадь фыркнула, снова привлекая моё внимание. Мелькнуло ли веселье в чуть прищуренных глазах? Не знаю, но, как бы то ни было, я не увидел никаких признаков враждебности.

Фыркнув, по всей видимости, удовлетворённо, конь поднял голову и отступил на несколько шагов, где встал на дыбы настолько внезапно и сильно, что Мориэта выбросило из седла. Он приземлился жёстко, но тут же гибко поднялся на ноги. Я ожидал ярости смущённого хвастуна, но вместо этого он ошеломлённо уставился на своего скакуна. Конь, однако, не удостоил Мориэта даже взглядом. Вместо этого он издал ещё один хриплый рёв, и лошади по обе стороны от него тоже поднялись на дыбы, сбрасывая всадников из сёдел. Другие паэла отступили назад, к большому разочарованию фанатиков на их спинах.

— Какой же ты жалкий дурак, Мориэт, — сказал Эйтлишь. Его распухшая фигура уменьшалась, пока он шёл к рыжей кобыле с пустым седлом, чтобы взять поводья. — Ты, может, и неспособен распознать метку Доэнлишь, но паэла способны.

Мориэт, утративший, по-видимому, всё неповиновение и решимость, не нашёлся с ответом и заковылял прочь, бросив копьё в темноту, как человек, спасающийся от сцены ужаса.

— Паэлит, который больше никогда не поедет на паэла, — сказал Эйтлишь, адресуя слова удручённым воинам. — Вот участь тех, кто отвергает истинный мейлах. Вы были дураками, но ни одной душе нет необходимости оставаться дураком навсегда. Искупите свою вину, сопроводив нас в Зеркальный город. — С этими словами он взобрался на спину кобылы. — Поднимайся, Элвин Писарь, — сказал он мне, указывая на чёрного коня. — Они не любят, когда их заставляют ждать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Эйтлишь сказал мне, что чёрного паэла зовут Утрен, что в переводе означало «Ночная Тень». Как Эйтлишь узнал это, оставалось одной из множества загадок касательно великих лошадей каэритских равнин, которые я так никогда до конца и не разрешил. В ту первую ночь, когда они увезли нас из лагеря, лошади на полном скаку мчали нас через тёмную гористую местность, по всей видимости, ничуть не опасаясь споткнуться. Вскоре я понял, что поводья, за которые я отчаянно цеплялся, не давали никакого контроля над животным — они были нужны просто для того, чтобы всадник не падал.

Когда над восточными вершинами холмов забрезжил рассвет, а я уже начал провисать в седле, паэла, наконец, замедлили ход. Я мог только догадываться, сколько миль мы преодолели, когда соскользнул со спины остановившегося Утрена. Меня мало волновало презрение паэлитов к тому, как я на дрожащих ногах, игнорируя их тихие насмешки, доковылял и сел рядом со столь же изнурённой Джалайной. Эйтлишь, естественно, не выказывал никакой усталости, и одного его сердитого взгляда хватило, чтобы заставить замолчать наших презрительно перешёптывавшихся сопровождающих.

Оглянувшись, я увидел, что местность изменилась. Крутые, покрытые лесом холмы превратились в небольшие пригорки, заросшие густой травой. Когда паэлиты спешились, Утрен и другие паэла пошли пастись, размахивая хвостами, ржа и толкая друг друга.

— Паэлиты ведь им не хозяева? — спросил я Эйтлиша. — Паэла просто соглашаются, чтобы на них ездили.

— Так всегда было с паэлитами и паэла, — ответил он. — Во времена после Элтсар, голодные и рассеянные жители равнин обратились к паэла за помощью, и те помогли, хотя то, как был заключён договор, навсегда останется загадкой.

— Элтсар? — спросила Джалайна.

— Так они называют Бич, — объяснил я.

— Так значит, он действительно накрыл целый мир, как утверждают свитки. — Она нахмурилась, качая головой. — А я-то считала всё учение Ковенанта бесполезным.

— Не всё. — Мои мысли неизбежно обратились к Сильде и Рудникам, к тому, как её вечно терпеливое лицо мерцало в скудном свете свечей, когда она пыталась преподать уроки, которые мне в конечном итоге так и не удалось усвоить. — В нём есть мудрость. Мы просто выбрали не того проводника.

Паэла дали нам отдохнуть и поесть до полудня, а потом вернулись. И снова Утрен подошёл ко мне, повернулся и нетерпеливо фыркнул. Он помчался сразу же, как я сел в седло — встал на дыбы и понёсся по лугам, даже быстрее, чем прошлой ночью. Я проверил, едут ли следом Джалайна и Эйтлишь, а затем сосредоточил все усилия на том, чтобы не упасть. Падение на такой скорости наверняка повлекло бы за собой не только несколько сломанных костей. Однако вскоре моя тревога сменилась восторгом. Без ужасов поездки ночью я начал ценить привилегию на полном ходу мчаться на паэла. Мир по обе стороны превратился в зелёные и синие пятна, а пейзаж впереди раскрылся в своём нетронутом величии. Как только я привык к движениям Утрена, его безудержная скорость принесла ощущение полёта, в котором я счастливо растворился, потому что эта радость заглушила мои тревоги, по крайней мере, на какое-то время.

Благодаря паэла наше путешествие в Зеркальный город заняло ещё четыре дня, вместо нескольких недель, как я ожидал после разговора с Эйтлишем. Промчавшись через холмистые луга, мы въехали на земли, где холмы становились всё выше, пока не переросли в горы, долины между которыми изобиловали реками и озёрами. Здесь, на извилистых тропах через хребты и долины, огромные лошади, наконец, замедлили ход. Мы проехали ещё много поселений и увидели гораздо больше людей. По их восторженным, зачастую радостным взглядам было ясно, что вряд ли они видели паэла намного больше, чем я. Как и прежде, в поселениях собиралось множество таолишь, но здесь они отвечали Эйтлишу почтением, а не повиновением.

— Мы подождём решения совета, — сказал один седоволосый воин в ответ на увещевания древнего мистика отправиться на север. — Без согласия старейшин к войне приступать нельзя.

Я видел, как на этих встречах Эйтлишь сдерживал себя, как подавлял раздражение и выдавливал из себя заверение, что таковое скоро будет получено. Однако чем больше поселений мы посещали по мере продвижения вглубь озёрных земель, тем глубже становился его гнев. Кроме того, хотя он и пытался это скрыть, мой намётанный глаз на двуличность уловил в его заверениях недостаток убеждённости.

— Ты ведь вовсе не уверен? — спросил я его во время редкого перерыва, когда паэла решили вместо быстрой рыси по горам идти не спеша. — Насчёт решения совета. Ты думаешь, что они могут и отвергнуть пожелания Доэнлишь.

— Я перед ними не отвечаю, — сказал он. — И ни один каэрит не связан их словом. Но наш народ никогда не станет пренебрегать суждением старейшин. А они в своё время сталкивались с конфликтами, но никогда настолько глубокими, как та опасность, что нам сейчас угрожает. Когда встанешь перед ними, Элвин Писарь, говори только правду. Не лги, они узнают.

Мы прибыли в Зеркальный город вскоре после рассвета третьего дня в озёрных землях, и правильность его названия стала очевидной, как только он появился в поле зрения. Я тихо и бессловесно вздохнул от изумления, когда мой взгляд скользнул по ряду высоких шпилей, возвышавшихся над группой островов в центре широкого озера. Шпили представляли собой массивные угловатые стены, усеянные поднимавшимися по спирали окнами и балконами. Каждый шпиль был, по меньшей мере, в три раза выше самого высокого сооружения в Альбермайне, и над узкими, похожими на иглы вершинами, стайками кружили птицы. Острова, на которых они стояли, соединялись дугообразными мостами, украшенными шпилями поменьше. Озеро казалось неестественно спокойным и отражало город лишь с небольшой рябью, создавая впечатление огромной конструкции, плывущей в лазурной пустоте. Всё это блестело белизной на солнце, поднимающемся над горами, но, тем не менее, сияние незапятнанного мрамора создавало ощущение значительного возраста. В том, как из камня тут создали нечто чудесное, я видел отголоски разрушенного города под горой, только здесь это не были руины.

— Он стоял ещё во времена до Элтсара, — сказал я Эйтлишу, и это был не вопрос, а утверждение.

— Столетия до, и столетия после, — сказал он. — Единственный каэритский город, который избежал разрушения.

— И сколько людей здесь живёт? — спросила Джалайна, с беззастенчивым трепетом глядя на шпили.

— Нисколько. Он был пуст во времена Элтсара. Это его и спасло. И поэтому, чтобы сохранить его, с тех пор он остаётся пустым, за исключением тех случаев, когда созывается совет.

Паэла провезли нас по извилистой тропе к берегу озера, где покачивалась пустая лодка с длинным корпусом, привязанная к берегу верёвкой. Остановившись, Утрен повёл плечами — это был сигнал спешиться. После того, как я слез, он остановился, чтобы в последний раз взглянуть на меня излишне понимающими глазами, а потом тряхнул головой и побежал прочь.

— Считайте, что вы свободны от обязательств, — сказал Эйтлишь сопровождавшим нас паэлитам, спускаясь с рыжей кобылы. — Прошу вас, ради дальнейшего искупления езжайте на север и присоединитесь к Ваалишу.

Его слова, казалось, их не тронули так же, как не трогали и на протяжении всего нашего совместного путешествия. Рвение фанатиков не исчезает просто так, и я знал, что до этого они выполняли его требования исключительно благодаря подчинению воле паэла. Эйтлишь, явно испытывая отвращение к их молчанию, повернулся к ним спиной и двинулся к озеру, где зашёл в воду, чтобы подняться на борт лодки.

— Надеюсь, Элвин Писарь, у тебя есть некоторые знания в области водного транспорта, — сказал он, поднимая весло. — Мне лодки всегда не нравились.

Джалайна взяла на себя управление румпелем, а мы с Эйтлишем работали вёслами.

— Почему они всё ещё здесь? — спросил я у Эйтлиша, кивнув на паэлитов, которые по-прежнему молча и бдительно сидели на берегу. — Ты же их отпустил.

— Ждут исхода совета, наверное, — проворчал он. — Надеются, что их заблуждения окажутся верными.

— Несмотря на суждение паэла?

— Во всех племенах есть фракции. Некоторые жители равнин почитают паэла так же, как вы почитаете мёртвых служителей своей особой веры. Другие, как Мориэт, считают свой договор скорее объединением равных. — Лицо его потемнело, и он бросил взгляд через плечо на возвышающийся город. — И представления Мориэта выросли не на пустом месте.

Джалайна правила к причалу, выступающему из скалистого склона ближайшего острова. Выбравшись из лодки, я взглянул на шпиль, возвышавшийся над нами, чувствуя головокружительное ощущение, что нахожусь рядом с чем-то почти непостижимым.

— Как человеческие руки могли создать подобное? — удивлялась Джалайна, эхом повторяя мои мысли.

— Я читал об огромных гробницах за пределами южных пустынь, которые, как говорят, поднимались на подобную высоту, — сказал я. — В ранних свитках говорится, что их построили огромные армии рабов, захваченных на войне.

— Это строили не рабы. — Она подошла к высокой остроконечной арке, на входе в шпиль, и провела пальцами по замысловатой резьбе, украшавшей мраморный каркас. Завитки напоминали каэритское письмо, которое я видел в книге Доэнлишь, но отличались плавной элегантностью, будто действительно были написаны на камне, а не вырезаны. — Это, — улыбнулась Джалайна, скользнув взглядом по буквам, — создано с любовью.

— Она видит то, чего не видишь ты, Элвин Писарь, — сказал Эйтлишь, проходя мимо меня, чтобы войти в огромное сооружение через высокий арочный проём. — Это не результат воздействия плети.

— Откуда ты знаешь? — спросил я, следуя за ним. Основание шпиля представляло собой большое сводчатое пространство, в котором со сверхъестественной точностью отражались наши голоса. Несмотря на отсутствие памятников или статуй, каждая его поверхность, от пола до потолка, была покрыта тем же плавным письмом. — Ты же не можешь это прочесть? — продолжал я, указывая на массив слов. — Поэтому ведь вы так высоко цените древние каэритские книги? Вы надеетесь, что они дадут ключ к переводу этого.

Эйтлишь ограничился кратким сердитым взглядом, и направился к другому арочному проёму на противоположной стороне сооружения. Мы с Джалайной пошли за ним к мосту, пересекли плавный изгиб его пролёта и направились к следующему островку. Шпиль здесь был ещё выше, а его полое основание снова оказалось сплошь исписано.

— Однажды у меня был ключ к переводу каэритских текстов, — сообщил я Эйтлишу, идя за ним через шпиль к очередному мосту. Видя, как напряглась его спина, как он сдерживает желание ответить, я понял, что не могу удержаться от ещё одной шпильки: — Его сформулировала аскарлийская учёная, моя знакомая в прошлом. Жаль, но мне пришлось отдать его Доэнлишь. Удивительно, что она никогда не считала нужным передать его в ваши руки, как думаешь?

Эйтлишь продолжал идти, но соизволил тихо проворчать в ответ:

— Обязательно расскажи это совету, Элвин Писарь. Среди каэритов есть те, кто запытал бы тебя до смерти за значение хотя бы одного слова, вырезанного на этих стенах.

После этого я почувствовал, что благоразумнее будет помолчать. Мы перешли ещё три моста к самому большому острову, на котором, соответственно, стоял и самый высокий шпиль. Учитывая знаменательные предупреждения Эйтлиша, я ожидал, что совет каэритских старейшин будет большим собранием, парламентом удивительных старцев. Вместо этого, войдя в тенистый простор основания шпиля, я насчитал только четверых человек, ожидавших нас в центре широкой полосы покрытых надписями камней. Пока мы приближались, они молчали, никак не приветствуя нашего проводника, а он не поприветствовал их. Однако яркий блеск его глаз в беспримесном мраке этого огромного пространства говорил о явной настороженности.

Подойдя ближе к группе, я увидел, что она состоит из двух мужчин и двух женщин. Как, видимо, всегда случалось с каэритами, все они различались по внешности и возрасту. В их взглядах я уловил богатый опыт — каждый внимательно изучал меня. Самый высокий среди них излучал наименьшую враждебность. Этот человек с волосами персикового цвета и ещё более бледной кожей, чем у Эйтлиша, сохранял спокойное выражение лица, граничащее с улыбкой. Несмотря на это, меня он осматривал сверху донизу не менее проницательно, чем его товарищи.

В сравнении с ним женщина слева от него казалась маленькой, хотя ростом была примерно с Джалайну. Её кожа была тёмной и безупречно гладкой, если не считать красноватых отметин на шее. Талик на спине и прочное кожаное одеяние выдавали в ней воина — и, судя по отсутствию шрамов, либо очень опытного, либо очень удачливого. Её лицо не отражало никаких эмоций, словно она опасалась того, что может выдать его выражение.

Сутулая женщина справа от высокого мужчины оказалась самой старшей в группе: она оделась в несколько частично рваных шерстяных шалей, а длинные пряди неаккуратно заплетённых волос ниспадали ей на лицо. Она опиралась на корявую ветку дерева, за которую держалась обеими руками. Опухшие костяшки пальцев и выступающие вены создавали впечатление, будто её плоть со временем приварилась к ветке. Её слабость была очевидна, но также очевидна и проницательность глаз, смотревших на меня из-под всклокоченной вуали волос.

Мужчина рядом с ней не пытался скрыть свою враждебность, а его бритая голова и одежда из оленьей шкуры выдавали в нём паэлита. Цвет его кожи был очень похож на цвет фанатика Мориэта, и я различил определённое сходство в чертах его хмурого лица, изборождённого как возрастными, так и, в отличие от женщины-таолишь, боевыми шрамами. «Отец Мориэта?», подумал я. «Даже дед». У каэритов трудно судить о таких вещах, учитывая продолжительность их жизни.

После того, как мы остановились перед ними, все они перевели взгляд с меня на Джалайну. Первым заговорил паэлит с подозрением в скрипучем голосе.

— Эту ишличен сюда не звали, — сказал он, указывая на Джалайну, но обращаясь к Эйтлишу. — Зачем ты привёл её в это самое почитаемое из мест?

— Он привёл её, потому что так пожелал я, — сказал я, получив небольшое удовлетворение от удивления мужчины, когда к нему обратились на его родном языке. — А я здесь потому, что так пожелала Доэнлишь. — Полагая, что капелька дипломатии могла бы сослужить мне хорошую службу, я изобразил на лице вежливую доброжелательность, развёл руки и опустил голову. — Если у вас есть ко мне вопросы, я на них отвечу. Хотя не стану притворяться, будто знаю все мысли Доэнлишь.

Женщина с палкой издала резкий скрежещущий звук. Сначала я принял его за кашель, но, увидев, как за свисающими волосами обнажились желтовато-серые зубы, понял, что это был смех.

— Он говорит бессмысленные банальности, — сказала она хриплым шёпотом, который всё равно привлекал внимание. — Как всегда с его народом. В одну минуту уговоры и комплименты, а в следующую — сплошной огонь, клинки и грабёж.

— И всё же на нём метка Доэнлишь, — проговорил высокий бледнокожий мужчина мягким, хорошо модулированным тоном, который прозвенел в моей голове колокольчиком узнавания. «Это учёный», решил я.

— Ты слишком много на неё ставишь, — возразила старая женщина. — Она не безгрешна. Я знала её задолго до того, как кто-либо из вас родился, помните?

— Она никогда не утверждала о своей непогрешимости, — ответил высокий. — Только о правдивости, и я никогда не видел, чтобы она колебалась в этом отношении. На нём её метка. И в наших обсуждениях это нельзя отрицать или игнорировать. Я чувствую на нём её руку, и знаю, что вы тоже.

— Я чувствую, действительно. Это не значит, что мне это нравится. — Старуха подошла ко мне, колыхая шалями и волосами. — Итак, — сказала она, остановившись и ткнув своей палкой мне в ногу, — как тебя называют, дитя?

— Если вам нужно моё имя, — ответил я, — то сначала я узнаю ваши.

Я увидел, как паэлит ощетинился на эти слова, а старая женщина снова скрипуче рассмеялась. Со своей стороны, учёный и воин не выказывали особых эмоций.

— Значит, имена? — старуха снова ткнула меня в ногу, на этот раз сильнее. — У меня их немало. Какое тебе нужно?

— То, которое вам больше всех нравится.

— Хм. — Она немного подумала. — Тогда можешь называть меня Шаэлишь. Это мне всегда нравилось. Его предпочитал мой десятый и самый любимый муж. Эта вот Турлия, — продолжала она, махнув палкой на женщину-таолишь. — Он — Деракш, — указала она на учёного, а потом кисло посмотрела в сторону паэлита. — А этого щенка зовут Кориэт.

— Возможно, родственник Мориэта? — спросил я, и приподнял бровь, взглянув на жителя равнин. — Которого мы встретили на пути сюда.

Это вызвало резкую тишину, поскольку остальные три члена совета посмотрели на паэлита. Он, однако, не сводил глаз с меня.

— Я горжусь называть Мориэта своим правнуком, — сказал он. — Лучший всадник из всех, когда-либо украшавших спину паэла.

— Тогда удивительно, что паэла, на котором он ездил, сбросил его и предложил свою спину мне.

По всей видимости, годы паэлита не уберегли его от вспыльчивости.

— Ты врёшь! — прошипел он, бросившись ко мне. — Как и все вы!

— Он говорит правду, — сказал Эйтлишь, и это тихое вмешательство тут же остановило Кориэта. — Не забывай, где ты.

Мой прошлый опыт общения с каэритами внушил мне впечатление единства. Казалось, что они всегда отличались сплочённостью и отсутствием разногласий, что отличало их от жителей Альбермайна. Видя, как Кориэт дрожит от ненависти к Эйтлишу, я задавался вопросом, не была ли такая сплочённость всего лишь видимостью. Они, конечно, древние и мудрые, но впервые я понял, какие глубокие различия в верованиях и целях проходят через сердца этих людей.

Ярость Кориэта, какой бы бессильной она ни была, сменилась едва скрываемым страхом, когда к нему обратилась Шаэлишь. Её голос теперь звучал тише — скорее настойчиво, чем повелительно, — но он утратил резкость возраста. Голос человека, который ожидает, что на все вопросы будут даны ответы.

— Кориэт, ты отправил своего правнука, чтобы он не дал Эйтлишу привести сюда ишличен? Ты пытался подорвать волю этого совета?

Прежде я не видел, чтобы каэриты лгали. Ведьма в Мешке говорила раздражающе расплывчато, но никогда не обманывала. Эйтлишь просто игнорировал вопросы, на которые не хотел отвечать. А Кориэт стал единственным каэритом, который при мне произнёс вопиющую ложь. Судя по тому, как кривился его рот, выговаривая слова, и по быстрому морганию глаз, он явно не привык к обману. Настолько плохим было его выступление. На самом деле, мне его было почти жалко.

— Мориэт следует своим путём, — прохрипел он, заставив себя встретиться взглядом с Шаэлишь, как обычно и поступают решительные, хоть и неопытные лжецы.

Я не знал, различила Шаэлишь эту ложь, или нет. То, что казалось мне ясным как день, могло быть не таким уж отчётливым для души, не привыкшей к откровенной нечестности, какой бы древней та ни была. Её реакция ограничилась слабым вздохом, а потом она отвернулась от Кориэта и направила на меня палку.

— Дитя, у тебя есть слова для нас, — сказала она с нетерпеливой раздражительностью в голосе. — Так говори их.

Я не видел особого смысла в дальнейших предисловиях и не пытался наполнить свои слова красивыми жестами или грандиозными формулировками. На каэритском языке подобные вещи были мне недоступны, и в любом случае я сомневался, что они будут иметь большое значение для этой публики.

— За северными горами воцарилась новая королева, — сказал я. — Я уверен, что эта королева находится под влиянием созданий, которых мой народ называет Малицитами. Она обладает сильной ваэрит, которая направляет её действия. Она использовала её, чтобы захватить власть и использует снова, чтобы привести свои армии против каэритов, поскольку она ненавидит вас и считает, что её верой предопределено ваше уничтожение. Чтобы победить её, вы должны объединиться с её врагами. На севере уже собираются изгнанники из моих земель и таолишь, и там постигают навыки Ваалиша. Победить можно только благодаря союзу. Это мои слова, и это воля Доэнлишь.

Реакцией совета было молчаливое созерцание, даже Кориэт, который восстановил достаточно самообладания и нахмурился, выражая сомнение и пренебрежение. Как и ожидалось, он заговорил первым.

— Откуда ты знаешь волю Доэнлишь? — спросил он.

— Она мне сказала, — просто ответил я.

— Ты её встречал?

— Несколько раз.

— Где? Когда…?

— Довольно! — отрезала Шаэлишь, громко ударив палкой по мраморному полу с надписями. — На нём его метка. Это уже установлено.

— Не могу поверить, что Доэнлишь захотела бы впутывать нас в войну ишличен, — заявил Кориэт.

— Скоро это будет наша война, — сказал Эйтлишь. — Испокон веков Доэнлишь трудилась, чтобы защитить каэритов. Возможно, её инструменты… — он бросил на меня короткий взгляд, — сделаны грубо. Но всегда её цель не подлежит сомнению.

Тогда впервые заговорила Турлия, женщина-таолишь с безупречным лицом, которая так же пристально смотрела на меня:

— И всё же, здесь её нет. Если бы мы услышали это из её уст, то я бы не питала сомнений. — Она повернулась к Эйтлишу. — Когда мы встречались в прошлый раз, ты согласился отправить вейлишь отыскать Доэнлишь и уговорить её вернуться к нам. Что стало с её миссией?

Лицо Эйтлиша напряглось от печали, и он опустил голову. Я заговорил прежде, чем он успел ответить, чувствуя, что это моя обязанность.

— Её звали Лилат, — сказал я. — Она перевела меня через горы и оставалась со мной, пока не стало ясно, что Доэнлишь нельзя отыскать. Она спасла мне жизнь. — У меня вдруг перехватило горло, и я сглотнул, чтобы выдавить слова: — Её убила королева за то, что она пыталась помочь мне, когда я был в плену.

— Лилат, — повторила Турлия, не отводя взгляда от Эйтлиша. — Вейлишь, которая стала бы таолишь. Я хорошо её помню по тоавильду. У неё были великолепные навыки, и она могла бы стать прекрасным таолишь, но я отказала ей по твоей просьбе. Ты сказал мне, что мейлах приведет её к великой судьбе и окажет великую услугу всем каэритам. Ты это имел в виду? Смерть от рук ишличен тирана?

Я видел, как поникли плечи Эйтлиша, и как его лицо напряглось не от гнева, но от вины. Я вспомнил его ярость той первой ночью в замке Дреол. Действительно ли она была направлена на меня или же на него самого?

— Ты знал? — спросил я, и внезапно в моей груди начался жар. — Ты знал, что случится, и всё равно отослал её?

— Разве твои руки чисты, Элвин Писарь? — с обиженным блеском в глазах спросил он и повернулся к своим товарищам-старейшинам. — Я не знаю ни одного члена этого совета, кто мог бы сказать, что их мейлах не запятнан ни единым проступком. Лилат была для меня бесценна, как и все каэриты. Но нельзя отвергать её мейлах, да она бы и сама не захотела.

— Нашим рассуждениям это не помогает, — сказал Деракш своим голосом учёного. — Перед нами стоит вопрос, с которым этот совет никогда раньше не сталкивался: союз с людьми из-за пределов наших границ.

— Тот, кто всю жизнь собирал истории, должен понимать, как это глупо, — сказал Кориэт. — Со времён Элтсара снова и снова было доказано, что у нас нет друзей, кроме нас самих. Более того, — он вскинул подбородок, посмотрев на меня, — его народ погряз в жадности и жестокости. Позволь им только ногу поставить на наши земли, и они никогда не уйдут. Останутся и разрастутся, как гниль на открытой ране. Наша земля будет испорчена, сама наша кровь будет запятнана, и со временем мы станем такими, как они. Вот что мне говорит мой ваэрит. Да будет вам известно, что какое бы решение вы ни приняли сегодня, паэлиты не вступят ни в какой союз с ишличен.

— Ты не вправе говорить за всех паэлитов, Кориэт, — ответил Деракш. — Этот совет направляет, а не приказывает. Подобное влечёт за собой претензии на аэрлет. — Это слово было мне незнакомо, но то, как осторожно и несколько зловеще произнёс его Деракш, указывало на его большую значимость. — Этого ты хочешь? — спросил он, и теперь уже далеко не мягким тоном.

— Ты же знаешь, что нет! — самообман бывает столь же очевиден, как и любая ложь. В случае с Кориэтом это проявилось в защитной интонации его голоса, и в том, как он отступил от совета, щетинясь от гнева и самодовольной гордости. — Я не буду больше ничего слушать от этого ишличен негодяя! — заявил он, бросив на меня полный отвращения взгляд и продолжая отступать. — Вы слышали мои слова, и больше я ничего не скажу. Я ухожу на равнины. Там каждый клан услышит мою правду. Запомните, что в грядущие дни именно они станут настоящим щитом каэритов.

— Если уйдёшь сейчас, — крикнул ему вслед Деракш, — то никогда уже не будешь стоять в этом совете.

Эхо шагов Кориэта ни на миг не остановилось. Вскоре он превратился в небольшой силуэт в свете высокого арочного прохода, а затем полностью исчез. В его отсутствие все остальные члены совета погрустнели. Вряд ли кто-либо питал особую привязанность к старейшине-паэлиту, и потому оставалось только приписать их мрачное настроение расколу единства совета.

— Что означает «аэрлет»? — спросил я Эйтлиша.

— На твоём языке так бы назвали «власть» или «правление», — ответил он. — Проще говоря, царствование.

— А-а. — Я поджал губы. — Среди моего народа человека, который стремится ослабить их решимость в борьбе с врагом, одновременно приобретая власть в свою пользу, назвали бы предателем. — В каэритском языке не было эквивалента этому слову, поэтому я использовал альбермайнское, а потом объяснил подробнее: — То есть тем, кто действует обманом против своего народа. В моих землях предателей пытают и вешают.

— И при этом, — ответил Эйтлишь, — предатели в твоих землях столь же обычны, как и дождь. И разве самого тебя, Элвин Писарь, не называла так же та самая королева, которой ты хочешь противостоять?

Глядя на лица передо мной — озадаченно нахмурившиеся, но в немалой степени и презрительно осуждающие, — я осознал масштаб пропасти, которая всё ещё существовала между нами. Они могли сожалеть об уходе Кориэта и критиковать его доводы, но мысль о том, чтобы действовать против него, была явно неприемлемой. «Аэрлет, — подумал я. — Они ему противятся. Даже ненавидят его». Эта мысль заставила меня завидовать и одновременно возмущаться внезапным чувством неполноценности, которое она породила.

— Я сказал своё слово, — проговорил я. — Решение за вами.

— Решение нельзя принять без обсуждения, Элвин Писарь, — сказал Эйтлишь. Он развернулся и указал на вход в шпиль. — Оставьте нас, ибо то, что последует, не для ваших ушей.

— Есть кое-что ещё, — сказал я. — Доэнлишь велела мне отыскать каменное перо. Где оно?

Остальные трое старейшин обменялись тяжёлыми взглядами, прежде чем заговорил Деракш, и на этот раз в его учёном тоне сквозило нежелание.

— Это ещё один предмет для обсуждения.

— Я его найду, — сказал я им. — С вашим разрешением или без него.

— Ступай, — теперь уже прорычал Эйтлишь. — И жди!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Шесть! — весело обрадовалась Джалайна и пустила следующий камень по поверхности озера. Я в ответ рассеянно улыбнулся и бросил очередной взгляд на тёмные внутренности шпиля.

— Не похоже, что всё прошло прекрасно, — прокомментировала она, выискивая на скалистом берегу островка следующий камень, который можно было бы бросить. Она выглядела почти как ребёнок: сняла сапоги и подняла штаны, чтобы ходить по кромке воды. Обычно легко было забыть о её сравнительной молодости, учитывая всё, что она перенесла — я и о своей так же частенько забывал. Во время этого путешествия она отпустила волосы, и они приобрели приятный каштановый оттенок. Мне нравилось видеть её такой — освобождённой от пелены горя и гнева, которая сохранялась с тех пор, как ужасные события привели её в роту Ковенанта. Казалось, само путешествие по каэритским землям оказывало на неё лечебный эффект.

— Не похоже, потому что не прошло, — сказал я, сидя на большом валуне и переводя взгляд между шпилем и покрытой деревьями береговой линией. К какому бы решению ни пришли старейшины, я был полон решимости найти каменное перо самостоятельно. Однако путешествовать по этим землям без проводника было бы непросто.

— Так они не собираются помогать? — Джалайна достала из воды плоский кусок сланца, занесла руку, чтобы бросить, и рассмеялась, когда камень отскочил от зеркальной поверхности озера не меньше восьми раз.

— Я не знаю. Но знаю, что пока нам нельзя назад. Или мне нельзя. Ты, как и всегда, вольна выбирать свой путь.

Краткого, но сурового взгляда Джалайны оказалось достаточно, чтобы я оставил эту тему. Ясно, что она никуда не собиралась, кроме как вместе со мной.

— Так что это такое? — спросила она. — Это перо?

— Не имею ни малейшего понятия, кроме того, что оно важно, и мне надо его найти.

— Потому что так сказала во сне каэритская ведьма?

Мне оставалось только пожать плечами.

— Да.

Джалайна вздохнула и снова занялась своей охотой на камни.

— Ну, пожалуй, это не менее разумно, чем годами скитаться от одного храма к другому, потому что так сказал сумасшедший старик.

Вскоре снова появился Эйтлишь, шагавший из тенистой арки с суровым, озабоченно нахмуренным лицом.

— Пошли, — сказал он и без промедления направился к мосту.

— Что с советом? — спросил я, спеша догнать его. — Какое они приняли решение?

— Они пойдут отсюда и заявят о своей поддержке союза с изгнанными ишличен. — Он говорил ровным тоном, в котором не чувствовалось ни триумфа, ни удовлетворения.

— Разве это не хорошо? — спросила Джалайна.

Эйтлишь ничего не ответил, что привело меня к выводу ещё об одной причине его мрачного настроения.

— Что-то ещё произошло, да? Они сегодня приняли больше одного решения.

И снова он ничего не сказал, но по тому, как возмущённо передёрнулось его лицо, я понял, что попал в точку. Однако ясно было, что дальше он объяснять не собирается.

— Что насчёт каменного пера? — спросил я, перегораживая ему путь.

Эйтлишь раскатисто зарычал и остановился, его тело немного раздулось, так что он возвышался надо мной. Я видел, как желание причинить мне боль сражается в нём с разумом. По всей видимости, я, наконец, истощил его терпение. И всё же я не сходил с места, всю свою веру вложив в метку Доэнлишь.

— Я не уйду без него, — сказал я, порадовавшись, что удаётся говорить не дрожащим голосом.

Он снова зарычал, скорее от смирения, чем от гнева, и его тело уменьшилось.

— А куда, по-твоему, мы идём, Элвин Писарь? — пробормотал он, и пошёл мимо меня тем же целеустремлённым шагом.

Добравшись до лодки, он взялся за румпель, а нам с Джалайной указал на вёсла. Когда мы отплыли, он повернул не к берегу, а в открытые воды озера.

— Не гребите так сильно, — сказал он, — нам ещё много миль плыть.

Я подумывал спросить, сколько именно, но знал, что единственным ответом будет молчание, поэтому сосредоточился на мерной работе веслом. Я никогда не был опытным лодочником, и мне требовались советы Джалайны о том, как лучше грести. Эйтлишь увёл нас от Зеркального города, дав возможность в последний раз взглянуть на его чудесную архитектуру. Когда мы покинули острова, Джалайна подняла треугольный парус, прикреплённый к мачте лодки, и сильный южный ветер унёс нас прочь. Вскоре огромные шпили исчезли вдали, а озеро настолько расширилось, что береговая линия с обеих сторон превратилась в туманные полосы зелени.

Три дня мы плыли по озеру, которое, как я вскоре понял, на самом деле было внутренним морем. Время от времени мы встречали другие лодки, пассажиры которых прекращали забрасывать сети в воду, чтобы поприветствовать Эйтлиша. Озеро оказалось богатым живностью. Мы видели большие косяки рыбы под поверхностью, и стаи выдр, собиравшихся на берегах многочисленных островков. Они выглядели намного крупнее своих северных собратьев и по размеру приближались к тюленям. Также они разумно остерегались людей — разбегались и ныряли в воду, если наша лодка подходила слишком близко.

С наступлением темноты Джалайна спустила парус, и мы продолжили истощать наши уменьшающиеся запасы. Я знал, что лучше не спрашивать нашего рулевого, что произойдёт, когда они полностью иссякнут, предполагая, что он прорычит команду поймать немного рыбы. В любом случае, наше путешествие подошло к концу прежде, чем возникла в этом необходимость.

— Что это? — прищурившись, спросила Джалайна, вглядываясь в дымку впереди на утро третьего дня. Обычный туман поутру сгустился почти до сплошной мглы, и я не мог различить объект её интереса, пока не показался тёмный крестообразный узор. Когда он приблизился, я понял, что это деревянный каркас, поднимавшийся над поверхностью озера, и проследил взглядом за конструкцией в том месте, где она соединялась с широким цилиндрическим зданием. По бокам светились огни за множеством закрытых ставнями окон, от которых спускались многочисленные верёвки и лестницы к сложной путанице дорожек и пристаней. По дорожкам ходили люди, некоторые бросали взгляд на нашу лодку, но большинство было занято своими делами. Из дымки вырисовывалось всё больше построек, а Эйтлишь направлял нас глубже в то, что, как я понял, было большим поселением, построенным, похоже, прямо на озере.

Эйтлишь здесь явно не был чужаком, поскольку многие каэриты приветствовали его, когда мы проходили под их мостами и лесами. Он отвечал на приветствие, поднимая руки и лишь немного смягчив лицо. Мы с Джалайной по его указаниям подгребли к низкому пирсу в самой густонаселенной части поселения. Здесь было пришвартовано или стояло на якоре множество других судов. Подойдя к пристани, Эйтлишь бросил носовой швартов здоровенному каэриту на берегу и велел нам собрать вещи. Выбравшись из лодки, я ожидал увидеть обычную группу таолишь и различных местных светил, собравшихся послушать слово Эйтлиша. Вместо этого на пристани не оказалось никого, кроме человека, крепившего верёвку к столбу.

— У озёрных каэритов нет воинов, — проговорил Эйтлишь в ответ на мой вопрос об отсутствии приёма. — И мало интереса к чему-либо за берегами своего дома.

— Если Эвадине удастся пройти через горы, — ответил я, — то она наверняка ими заинтересуется.

— Их не раз предупреждали. Их выбор — это их выбор. — Он остановился и пристально посмотрел на меня. — И им не понравится ишличен с противоположным мнением, так что попридержи здесь свой язык.

Эйтлиша принимали всё так же тепло, пока он вёл нас от пристани и поднимался по лестнице на платформу выше, а вот мы с Джалайной столкнулись с невысказанным, но ощутимым подозрением, граничащим с откровенной враждебностью. Гнёт их неприязни давил так сильно, что я понял: только присутствие нашего почитаемого проводника защищало нас от травм. Мы шли за ним по лабиринтам дорожек, лестниц и площадок, и за шумом окружающей суеты я услышал далёкий шелест. Это было похоже на первые раскаты грома, только постоянные и усиливающиеся по мере нашего продвижения. Источник стал ясен, когда мы, наконец, поднялись по лестнице на парапет, который образовывал конечную точку поселения. Воды за ней сужались в быструю реку, почти по всей длине белую от порогов. А через четверть мили она расширялась в лагуну, которую питала огромная пелена ниспадающей каскадами воды.

— Блестящие Водопады, — сказал Эйтлишь, и на его губах появился первый отблеск улыбки за много дней. — Считайте, что вам повезло, раз из всех чудес каэритских земель вам довелось увидеть это.

Водопады представляли собой потрясающее зрелище — они изгибались на восток и на запад, где питали и другие реки, впадающие в великое озеро. На самом деле они были настолько обширны, что я не видел, где их можно обойти.

— И как мы пойдём отсюда дальше? — спросил я.

Нарождавшаяся улыбка Эйтлиша расплылась в ухмылку.

— Мы полезем наверх, Элвин Писарь, как же ещё?

Ночь мы провели в одном из цилиндрических жилищ, выходящих на южную сторону поселения. Похоже, это была какая-то гостиница, а не семейный дом, хотя здесь не имелось бочек с элем и бренди или шумной клиентуры, которая характеризовала бы аналогичное заведение в Альбермайне. Нижний этаж стоял вокруг центрального очага, на котором пожилая каэритская чета, державшая это место, приготовила нам ужин из тушёной рыбы. Большую часть вечера мы провели одни, пока на дорожке снаружи не начали собираться люди. У многих были запавшие глаза, свидетельствовавшие о хронической болезни, а у других руки висели на перевязях или же они опирались на костыли.

При виде них лицо Эйтлиша напряглось, по его лбу мелькнула мимолётная усталость, а потом он выпрямился и позвал первого в очереди. Одного пренебрежительного взгляда в нашу сторону было достаточно, чтобы изгнать нас с Джалайной в комнату на верхнем этаже.

— Как он это делает? — спросила она, глядя, как огромный мистик обхватил ногу бедолаги с костылём. Парень напрягся, когда большие руки схватили его, но на его лице не было боли, только странная пустота. Я вспомнил своё собственное исцеление в тех же руках, обнаружив, что эти воспоминания тревожат меня до такой степени, что я не мог этого понять. Мне следовало испытывать признательность, поскольку Эйтлишь, скорее всего, спас мне жизнь, переформировав мой повреждённый череп. Тем не менее, я чувствовал лишь смутное негодование, возникшее из-за нежелательных обязательств.

— А как Эвадина захватила сердца столь многих? — вопросом на вопрос ответил я. — Подозреваю, это просто другой аспект той силы, которую мы не можем по-настоящему понять. — Я видел, как Эйтлишь убрал руки с ноги каэрита, после чего парень, немного поразмяв мышцы на пробу, поднялся на ноги без малейшего дискомфорта. — Не уверен, что он и сам знает. Или, если знает, то не говорит.

— В любом случае, удобно, если он рядом, — сказала Джалайна. — После битвы.

Мои мысли вернулись к той бурной первой ночи в за́мке Дреол, и к монстру, который явно хотел меня убить.

— Да и во время битвы тоже, наверное.

Мы ушли на следующий день незадолго до рассвета. Эйтлишь вёл нас вдоль восточного берега лагуны под водопадами. Там сплошь были покрытые мхом камни, да редкие рощицы чахлых деревьев и кустарников. Когда мы приблизились к рёву огромного каскада, все разговоры превратились в упражнения по перекрикиванию. Кроме того, постоянный шум мешал спать три дня подряд, пока мы, наконец, не добрались до точки на склоне высокой горы, где водопады заканчивались. Осматривая отвесные скалы сквозь радужную дымку, которая при дневном свете держалась над белым потоком, я не увидел, где там можно пройти. Казалась невозможной даже попытка взобраться на такую громадину, а наш проводник либо проигнорировал, либо не услышал выкрикнутый мною вопрос.

Около полудня мы остановились у подножия горы, где от берега лагуны поднимался узкий уступ и исчезал в падающей воде. Благодаря каким-то любопытным особенностям ландшафта, рёв здесь уменьшился до громкого, но терпимого грохота, что позволило нам услышать мрачный, но решительный голос Эйтлиша, когда он повернулся к нам и заговорил:

— Впереди лежит путь, известный лишь немногим каэритам, — сказал он. — И до сего дня ни одному чужаку его не показывали. Прежде чем мы пойдём дальше, я требую от вас искренних обещаний, что вы никогда не будете говорить об этом и не приведёте в это место ни одну живую душу.

— Тогда ты их получил, — ответил я и направился к утёсу, но резко остановился, когда Эйтлишь сбросил свою накидку и перегородил мне путь. Его тело пугающе знакомо раздулось, он поднял руку размером с тарелку и быстро, что я не смог уклониться, положил её мне на голову.

— Тут одних слов не хватит, Элвин Писарь, — сказал он. Из-за увеличившихся мышц, стягивающих шею, его голос превратился в напряжённое ворчание. Его пальцы сильно сдавили мой череп, но я знал, что лучше не сопротивляться. Джалайна, хотя и была явно потрясена первым взглядом на неприкрытое тело Эйтлиша, подняла свой молот и приняла боевую стойку.

— Отпусти его, — сказала она.

— Всё в порядке, — сказал я, подняв руку, чтобы она остановилась. Сглотнув, я спросил Эйтлиша: — Что тогда нужно?

— Чтобы я не почувствовал лжи, — ответил он, а потом протянул руку и к Джалайне. — От вас обоих.

— А если почувствуешь… — Я замолчал, застонав от непреклонной хватки на черепе. — Ты нас обоих убьёшь, верно?

— Да.

— Как я понимаю, это и решил совет? Это их условие того, что ты проводишь нас к каменному перу.

— Да. — Тон Эйтлиша чуть смягчился, когда он обратился к Джалайне. — Ты можешь идти назад. Никто не поднимет на тебя руку. Но если откажешься от этого испытания, то твоя роль в этом путешествии оканчивается здесь.

— Всё что мне нужно, это просто не лгать? — спросила она. Когда он кивнул, Джалайна пожала плечами, опустив боевой молот. — Ладно…

— Не соглашайся так беспечно, — прервал её Эйтлишь. — Я чувствую, что ты ценнее вот этого… — он чуть сжал руку, отчего с моих губ сорвался новый стон, — но некоторая ложь бывает скрыта. Она таится внутри нас, ожидая подходящего момента, и расцветает, когда их поливает жадность или похоть. Моя ваэрит обыщет твой разум, пробуждая всё, что ты скрывала от себя. Будет больно.

Я бы не стал винить её, если бы она ушла в этот момент — несомненно, её скверное прошлое сделало это испытание устрашающей перспективой. Но, хотя страх проявился во внезапной бледности лица Джалайны, она не дрогнула. Медленно опустила оружие и подошла ближе, склонив голову. Эйтлишь неохотно зарычал, а затем мягко положил руку ей на голову.

Целую минуту или около того ничего не происходило. Мы втроём стояли в этом странном виде и молчали, что всегда давалось мне трудно.

— А мы должны это произнести?.. — начал я, но голос тут же замер, когда рука Эйтлиша на моём черепе сдвинулась, и мир исчез в кромешной черноте.

Я не видел и не слышал ничего, но чувствовал ужасную дезориентацию, словно падал с огромной высоты, постоянно ожидая костедробильного удара, который так и не случился. Я кувыркался в пустоте, борясь с тошнотой и страхом, которые затем поглотила волна откровенного ужаса, когда вокруг меня расцвёл огненный шар. Сильный жар обжёг мне кожу и лизнул волосы, в ноздри ударила вонь моей горелой плоти. Огонь змеился над головой, проникая в глаза, уши, ноздри, прожигая путь глубоко в мой разум. Я знал, что это Эйтлишь, его сила, его ваэрит, врезается мне в душу в поисках обмана. Сопротивление ему было, разумеется, невозможно и, казалось только усиливало мою боль. И всё же я сопротивлялся, возмущённый этим насилием. Я извивался и корчился в его колдовской хватке, мой испуг изливался потоком бессвязных ругательств, а вспышки агонии пронзали всё моё существо. Потом прекратились…

Вместо огня теперь я чувствовал под собой мягкую землю, и потрясённо дёрнулся от того, как резко пропала боль. Я лежал на клочке грязной земли, и вся одежда перепачкалась от влажной почвы. В воздухе веяло прохладой поздней осени, а небо над головой было тёмно-серым, как мокрый сланец. Я слышал звуки голосов неподалёку, к которым примешивались знакомые скрежет и грохот. Поднявшись, я увидел группу людей, занимавшихся обслуживанием осадной машины. По конструкции она была похожа на те, что строил мастер Аурент Вассиер на осаде Хайсала, только намного больше. Для работы самой мощной из машин Вассиера требовалась группа из десяти человек. Вокруг той, что сейчас стояла передо мной, трудились, по меньшей мере, два десятка человек. Деревянно-железная корзина, составлявшая противовес, была размером со скромный дом, а огромное метательное плечо поднималось почти на пятьдесят футов. Дюжина рабочих с трудом заталкивала круглый камень такой же высоты, как они сами, на пращу размером с парус. Невероятно, но эта невозможная машина была тут не одна. Рядом с ней выстроилась ещё дюжина, и каждая со своей небольшой армией сопровождающих.

Я смотрел, как одна из дальних машин пустила свой снаряд — плечо взметнулось вверх, взмахнуло пращой и отправило массивный валун по высокой дуге. Я проследил за ним по серому небу и увидел, как он упал на стены города. Грохот удара заглушили звуки другой машины, метнувшей свой смертоносный груз. Этот попал почти в то же самое место, усилив поднимающийся клуб пыли. Брешь, которую они создавали, уже выглядела как глубокий, рваный след укуса в стене, один из нескольких по всей её длине. Ещё две машины выстрелили — на этот раз не камнями, а огненными шарами, которые, оставляя за собой уродливый чёрный след, унеслись за стену, породив на улицах за ней высокие сгустки пламени.

— Отец, ты упал?

Я вздрогнул от голоса, хотя в нём звучала нотка беспокойства, пускай и окрашенная каплей снисходительного юмора. Подняв глаза, я обнаружил, что надо мной стоит высокий мужчина в чёрных доспехах и протягивает руку. Он был, по меньшей мере, на десять лет старше меня — волосы на висках уже седели. Его лицо многие назвали бы красивым, несмотря на морщины и обветренность, которые говорили о далеко не избалованной жизни. Я смотрел на него, и меня затопила волна узнавания, хотя я был уверен, что никогда прежде его не видел.

— Вставай, — сказал он, наклоняясь, чтобы схватить меня за руку. — Не будешь же ты валяться в грязи на виду у всей Блаженной когорты?

Я позволил поднять себя, всё ещё разглядывая черты его лица, и злился на свою память, которая никак не могла рассказать мне, кто он такой. В фундаментальном смысле я знал его, и всё же понятия не имел, кто это.

— Нашёл кого-то с запасом хорошей выпивки, да? — спросил он, изгибая бровь. — Ты же не собираешься вот так закончить свою книгу?

Добродушно рассмеявшись, он похлопал меня по плечу и пошёл на гребень небольшой возвышенности, на которой мы стояли.

— Теперь уже недолго, — сказал он, немного посмотрев на город. Пока он говорил, на стены и улицы обрушился очередной залп камней и огненных шаров. Я не знал этого города, его архитектура была мне незнакома, а пустая равнина окружающего ландшафта не была похожа ни на одно из тех мест, где я когда-либо бывал.

— Вот бы мама была здесь и посмотрела на это, — сказал этот безумно знакомый незнакомец, обернувшись ко мне с печальной улыбкой на лице. Улыбка всё и решила. Форма его губ, и как они расплылись, и как разом прищурились его глаза, превращая смутное узнавание в неприятное, почти тошнотворное знание. Хуже того была эмблема, красовавшаяся на его кирасе — белая роза, идентичная по форме, но не по цвету, тому узору, который некогда украшал знамёна дома Курлайн.

— Что… — начал я, и слова царапали пересохшее горло. Я провёл языком по рту и ощутил мерзость недавнего злоупотребления, а ещё почувствовал боль в голове и конечностях, как у человека, только что очнувшегося от запоя. С последствиями выпивки я был знаком, но сейчас похмелье ощущалось намного хуже, чем любое предыдущее. Кроме того, я почувствовал пульсирующую боль в бедре и спине, а также помутнение зрения. Моргнув, я поднял руку перед лицом и увидел корявую, в старческих пятнах и в чернилах лапу старого писаря.

— Возможно, — сказал мужчина, подходя, чтобы обнять меня за плечи, — тебе стоит полежать…

Вырвавшись из его рук, я попытался ещё раз: пристально и требовательно посмотрел на озадаченного теперь мужчину и прохрипел:

— Как тебя зовут?

Его губы весело и озадаченно поджались.

— Отец?

— Как она тебя назвала? — Мои старые руки хлопнули по кирасе, слабо и жалко выражая бешеное отчаяние. — Почему она меня не убила?

— Ох. — Он крепко схватил мои руки, скривившись от понимания. — Тебе опять приснился один из этих снов, да? Я-то надеялся, они закончились навсегда.

— Как она тебя назвала? — Мой голос превратился в жалобный вопль, мир вокруг меня изменился, а лицо человека, который однажды назовёт меня отцом, превратилось в пыль, которая вихрем унеслась в бездонную пустоту…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Эйтлишь бессловесно воскликнул от боли и отвращения и отдёрнул руку от моей головы. В тот же миг, как он перестал касаться моей кожи, я рухнул на четвереньки, тяжело дыша. Дезориентация от пустоты соперничала с затяжными последствиями разрушительного воздействия возраста. Не в силах встать, я поднял дрожащую голову и сердито посмотрел на Эйтлиша, обнаружив, что он сгибает руку и шипит от боли, оскалив зубы.

— Зачем? — проскрежетал я. — Зачем ты это сделал?

Он подозрительно и в то же время оборонительно нахмурился.

— Я сделал лишь то, что обещал. Иногда ваэрит находит свой путь и следует своей цели. — Он замолчал и прищурился. — Что она тебе показала?

Я проигнорировал вопрос, втянув ещё воздуха в лёгкие, и снова сел на корточки. После нескольких вдохов я восстановил достаточно сил, чтобы встать, и оглянулся в поисках Джалайны. Она сидела возле воды с безмятежным выражением, по контрасту с моим несчастьем.

— Она не испытывала боли, — проворчал Эйтлишь, заметив мою обеспокоенность. — И я не почувствовал в ней лжи.

— А во мне?

Он ещё немного пошевелил пальцами и нахмурил лоб, беспокойно размышляя.

— И в тебе, насколько мне удалось понять.

Я подошёл к Джалайне, присел на корточки и увидел, как по её щекам текут слёзы, хотя на лице не читалось никакой печали.

— С тобой всё в порядке? — спросил я её.

Она кивнула, ничего не сказав и не отрывая глаз от воды.

— Что ты видела? — поинтересовался я.

На её губах появилась слабая улыбка, и она опустила руку, проводя пальцами по ряби на воде.

— Я видела маленькую счастливую девочку, которая знала, что её любят, — ответила Джалайна. — И это была правда, которую я прятала от себя, Элвин. Лиссот скверно умерла, но её жизнь была прекрасной, потому что я так её любила.

Разговоры о любимых детях вызвали из памяти образ человека в чёрных доспехах и мощных осадных машин, занятых разрушением. Как ни странно, хуже всего было то, что я до сих пор не знал его имени. Было ли это пророчеством? Виде́ние определённого будущего или проблеск того, что может быть, если я потерплю неудачу?

— Надо идти дальше, — сказал Эйтлишь, накидывая плащ на своё мускулистое тело, а потом направился к уступу. — В темноте по этому пути идти нелегко.

Уступ становился всё выше и опаснее, и уходил в тень за огромной завесой падающей воды. Я внимательно следил за тем, куда Эйтлишь ставит свои руки и ноги, стараясь повторять каждое его движение. В этом пещеристом и мрачном уголке рёв водопада превратился в бессвязное эхо, заглушал все остальные звуки и сделал невозможной речь, но мне разговаривать и не хотелось, поскольку разум занимало то виде́ние.

«Вот бы мама была здесь и посмотрела на это», — сказал он. Мой сын сказал. Очевидно, в этом будущем Эвадины больше нет, и мысль о том, что мне суждено её убить, тревожила гораздо сильнее, чем я ожидал. «Ты уже пытался», напомнил я себе. Я ничуть не сомневался в необходимости этого. И всё же от возможности того, что мне суждено совершить этот поступок, у меня начинало крутить в животе. И тем не менее, даже если я там убил её, этот поступок, кажется, не обеспечил спасения нашего ребёнка.

«Он не выглядел жестоким, — думал я. — И он меня любил, это ясно». Но ещё он стоял и с радостью смотрел, как разрушают город. А потом в голову пришла ещё одна мысль, из-за которой моя нога запнулась на уступе, заставив меня крепче схватиться за поручень в грубом граните. «Эвадина тоже никогда не казалась жестокой. Он станет сыном своей матери. И, хуже того, я ему буду помогать».

После часа, если не больше, опасного подъёма уступ расширился и упёрся в трещину во влажной скале. Это было узкое отверстие, в которое Эйтлишь мог бы пройти только боком. Заглянув туда, я увидел наверху слабый отблеск света.

— Мы должны добраться до темноты, — сказал Эйтлишь. — У этого прохода есть много ответвлений. В темноте легко заблудиться.

Отойдя в сторону, он жестом пригласил меня пройти за ним. Я, в свою очередь, отступил назад, чтобы вперёд прошла Джалайна.

— Если ночь наступит прежде, чем мы достигнем вершины, кричи, — сказал я. — Или зажги огонь, если сможешь.

Ограничения прохода с его неровной поверхностью и предательской сыростью отогнали, по крайней мере, мои размышления об этом виде́нии. Потеря концентрации здесь вполне могла оказаться фатальной, и у меня не было желания потеряться в подземном лабиринте. Джалайна поднималась с завидной быстротой, её покачивающийся силуэт время от времени заслонял свет над головой, который, казалось, оставался неестественно тусклым и не увеличивался, как бы высоко мы ни взбирались. Когда мы подобрались ближе, я понял почему — небо темнело. Увидев, как Джалайна исчезла, выбравшись из тоннеля, я подавил растущее чувство паники, поскольку теперь совсем наступила ночь. К счастью, небо было безоблачным, и я видел звёзды и серебристый лунный свет, окаймляющий портал.

Выбравшись из туннеля, я увидел самую странную местность из всех, что мне до сих пор встречались в каэритских землях. Нас окружали деревья, но на них не росли листья. И это не было результатом поцелуя осени, поскольку эти странные деревья казались в лунном свете бледно-серыми. Посмотрев вниз, я увидел, что под нашими ногами совсем нет травы.

— Мёртвое, — сказала Джалайна, проводя рукой по стволу ближайшего дерева. — Окаменевшее, на самом деле, — добавила она, отодрав кусочек того, что когда-то было корой.

Оглянувшись вокруг, я не увидел ничего, кроме древних мёртвых деревьев, поднимающихся из бесплодной почвы. И Эйтлишь, когда вышел из туннеля, естественно, не сообщил ничего, что могло бы пролить свет на этот своеобразный пейзаж.

— По крайней мере, у него должно быть название, — настаивал я, и нам с Джалайной снова пришлось не отставать, когда он пошёл своим быстрым шагом.

— Нет, — пробормотал он. — Никаких названий. Большинство каэритов сюда не ходят. Только старейшины, и то редко.

Он оставался глух к новым вопросам и продолжал марш ещё час, пока не объявил привал. Окаменелое дерево не горит, поэтому топлива для костра не нашлось. Ночной холод вынудил нас с Джалайной прижаться друг к другу, в то время как Эйтлишь отказался от своего обычного ночного исчезновения и сидел рядом, а его взгляд постоянно блуждал по окружающим деревьям. В том, как он держался, я заметил новую настороженность — он поворачивал голову на малейший звук, хотя мне удавалось расслышать только далёкий рёв водопада и случайный скрип и треск высохших ветвей деревьев. В этом лесу не пели птицы. Совы не ухали, и по земле не бегали и не скреблись мелкие животные. Это место было поистине мёртвым, и потому настороженность Эйтлиша тревожила.

— Здесь не может быть хищников, — сказал я. — И всё же ты боишься. Почему?

Он бросил на меня краткий взгляд и продолжил своё нервное бдение.

— Твой народ любит торговаться, Элвин Писарь. Так давай обменяемся знанием. Скажи мне, что тебе показала ваэрит, а я расскажу, что скрывается в этом лесу.

Инстинкт предостерегал меня от того, чтобы рассказывать ему что-либо важное. Хотя я не мог назвать его врагом, было бы столь же абсурдно называть его другом. Тем не менее, здесь явно отсутствовала какая-либо другая душа, которая могла бы пролить свет на смысл моего виде́ния.

— Она показала мне что-то, — сказал я. — То, что ещё только произойдёт. По крайней мере, я так думаю. Ваэрит ведь может такое, да? Поместить виде́ния в голову тех, кто не обладает вашей… — я неопределённо помахал рукой в его сторону, — … силой.

— Может, — сказал он. — Хотя причину часто сложно отследить. Что ты видел в этом виде́нии?

— События, которые ещё только случатся, или могут однажды случиться. Доэнлишь сказала мне однажды, что подобные вещи изменчивы. Она была права?

— Будущее это её вотчина, а не моя. — Я заметил, как его губы дёрнулись от негодования, а сам он продолжал осматривать деревья. — Покамест моя ваэрит считает нужным не делиться со мной такими прозрениями. Но решила сделать это для тебя.

Я озадаченно покосился на него.

— Но… Лилат. Ты же знал её судьбу прежде, чем отправил на поиски Доэнлишь.

Его широкие губы снова дёрнулись, на этот раз от сдерживаемого гнева.

— Я знал только, что её мейлах требует, чтобы она пошла с тобой. И что охота, на которую я её отправляю, важна, и даже жизненно важна. Я знал, что отправляю её навстречу серьёзнейшей опасности, поскольку ваши земли — жестокое место. Я не знал, что это её убьёт. — Он снова повернулся ко мне, его лицо посуровело. — Обмен, Элвин Писарь. Расскажи мне своё виде́ние целиком.

— Мой сын, — сказал я. — Сын, который ещё только родится. Я видел его взрослым, воином, который прошёл много битв. Возможно даже своего рода королём. Это было виде́ние войны, завоевания. Там, в том времени он стал тем, кем его хочет видеть мать. И всё же, я тоже был там, рядом с ним. И он любил меня.

Эйтлишь тихо и понимающе проворчал:

— Мой ваэрит открыл твой мейлах, или один из его аспектов. Судьба подобна нити, проходящей сквозь время: она скручивается, заворачивается, иногда рвётся. И изредка она разделяется. Считай это виде́ние последствием неудачи.

— Ты говоришь о ваэрит так, словно у неё есть свой разум.

— Разум? Нет. Но у неё есть воля, цель. Разгадка этой цели была делом всей моей жизни, и я знаю, что наверняка уйду с этой земли, так и не поняв её полностью.

Он замолчал и опустил руку, чтобы загрести ладонью почву.

— Ты спрашивал о причинах моего страха, — продолжил он, растирая крупными пальцами рыхлую землю в мелкую пыль. — Они здесь, в самой сути этого места. Смотришь на него и видишь только смерть, великое вымирание, которое охватило когда-то эту землю. Но то, что умирает, не всегда покидает эту реальность. Иногда оно задерживается. Чаще всего в потаённых трещинах мира, которые мы мельком замечаем во снах или в бреду. Но в таком месте, как это, жалкие остатки жизни всё ещё цепляются за существование и не всегда скрыты.

— Призраки? — спросил я, и с моих губ слетел слабый смешок. По хмурому виду Эйтлиша я понял, что этого альбермайнского слова он не знал. — Духи мёртвых, — объяснил я. — Ты веришь, что этот лес населён привидениями.

— Нет, я верю, что он проклят. И чтобы получить каменное перо, тебе придётся носить это проклятье. — Он открыл ладонь, дав измельчённой почве упасть. — У меня нет привязанности к тебе, Элвин Писарь. Но знай, по крайней мере, мне тебя жалко.

После этого он больше ничего не сказал, а я не чувствовал желания и дальше задавать вопросы. То ли от скуки, то ли от простой усталости Джалайна уснула во время нашего разговора. Я натянул ей на голову капюшон её плаща и присел рядом с ней, ища тепла и сна, который, как я знал, не придёт.

Моё предсказание оказалось удручающе точным, поскольку я пережил ночь нервного возбуждения, которое лишь немного смягчила теплота Джалайны. Наконец, ближе к рассвету, от изнеможения я впал в бессмысленное оцепенение, но вскоре меня разбудил грубый приказ Эйтлиша вставать. Большую часть дня я плёлся в хвосте нашего отряда, с затуманенной от усталости головой, и лишь смутно осознавал, как постепенно меняется местность.

После полудня я, наконец, заметил, что деревья становятся тоньше. Теперь мы проходили по широким полянам. Землю усеивали большие валуны странной формы. За сотни лет ветра́ сгладили их, превратив в абстракции, но там, где они соприкасались с землёй, я заметил в их форме закономерность.

— Это работа каменщика, — сказал я во время полуденного отдыха. Присев рядом с одним из валунов, я соскрёб почву у его подножия, обнажив твёрдый край, который мог быть только результатом работы умелых рук. Глубже край становился неровным, а камень покрылся паутиной трещин. — Как будто его раскололи. — Я оглянулся по сторонам на многочисленные валуны, усеивавшие пейзаж. — Что-то очень большое упало здесь давным-давно.

— Не упало, — сказал Эйтлишь. — Взорвалось. И целый город вмиг превратился в булыжник.

— Землетрясение? — задалась вопросом Джалайна. — Или извержение огненной горы?

— Нет. — Наш проводник, настороженный, очевидно, не меньше, чем прошлой ночью, повернулся и возобновил свой марш, ссутулив плечи и постоянно стреляя глазами по сторонам.

Джалайна, которая шла возле меня, пробормотала, тоже заметив это:

— Он испуган. Мне это не нравится.

— Он говорит, что эта земля населена призраками. — Я сказал это с нарочитой легкомысленностью, которая никак не развеяла страхи Джалайны.

— Призраками кого? — спросила она гораздо более встревоженно.

— Он не сказал. Но, с учётом того, что мы идём, видимо, по останкам целого города, рискну предположить, что если какие-то заблудшие души всё ещё и слоняются здесь, то это бывшие жители. Если они действительно решат появиться, то, надеюсь, будут более откровенны, чем он.

— Это не смешно. — Она ткнула локтем мне по руке и бросила настороженный взгляд на окружавшие нас редкие, мёртвые земли. — В этом месте… мне не по себе. Нечто подобное мне уже приходилось испытывать раньше. Если посетить достаточное количество святилищ, то уже начинаешь такое чуять. Большинство из них — просто старые здания, набитые старыми костями. Но есть такие, где страдания мученика остаются, словно дурной запах. Мы в таких местах никогда надолго не задерживались.

Со своей стороны, я чувствовал лишь стойкое беспокойство, усугубляемое неопределённостью нашей конечной цели. И только когда мы остановились на ночь, я начал понимать беспокойство Джалайны. К вечеру постепенно стал появляться уклон вверх, последние окаменелые деревья остались позади, и мы проходили через всё более густой лабиринт выветренных булыжников. Останки разрушенного города здесь выглядели более узнаваемыми — близкое расположение друг к другу защищало их от постоянного разрушения стихией. Когда мы разбили лагерь с подветренной стороны особенно большого куска камня, я обнаружил блёклый, но различимый рельеф, вырезанный на поверхности. Фигуры были расплывчатыми, но все же явно человеческими. Там тоже виднелись надписи, но настолько выветренные, что невозможно было сказать, насколько они напоминали каэритскую письменность.

Я почувствовал это, проводя пальцами по глифам — знакомый зуд и инстинктивное напряжение, которое возникает, когда за человеком наблюдают. Это чувство было моим верным стражем с первых лет пребывания в лесу, и я знал, что ему можно доверять. Схватив рукоять меча, я поднялся, осматривая неровный каменный лабиринт. Джалайна заметила мою тревогу и подошла ко мне, подняв боевой молот. Отсутствие огня одновременно и мешало, и помогало. Яркость пламени не позволила бы нам увидеть всё, что находится за пределами его досягаемости. Но густые тени обеспечивали достаточное укрытие для любого нападавшего, и казались неестественно глубокими.

— Оружие не поможет, — сказал нам Эйтлишь. Он остался сидеть, глядя во мрак с жёсткой гримасой ожидания, которая не совсем скрывала страх в его глазах. — Мёртвых не убить.

Снова начался зуд, заставив меня развернуться, переводя взгляд от тени к тени. Напуганный разум неизбежно создаст форму из бесформенного, и поэтому я вздрогнул от вида присевшего убийцы с кинжалом в руке, который в следующий миг превратился в треснувший постамент. И всё же, хотя всё оставалось совершенно спокойно, я знал, что мы далеко не одни.

— Чего они хотят? — спросил я Эйтлиша.

— Того же, что всегда хотят мертвецы. — Он поднялся на ноги, решительно сжав зубы. — Снова оказаться среди людей. Чувствовать тепло бьющегося сердца. Раздувать грудь и вдыхать сладкий воздух. Всё, чего они лишены. Вот чего они хотят.

Сбросив плащ, он встал перед нами и широко развёл руки.

— Оставайтесь на месте! — рявкнул он, когда мы с Джалайной хотели встать по бокам от него. — Я не смогу защитить вас от всех, но избавлю от худших.

По мере того, как он говорил, его слова всё сильнее искажались, мышцы шеи вздулись, а плечи и руки набухли, что я принял за последствия призыва ваэрит. Он простоял всего несколько мгновений, которые показались часами. Хотя вокруг нас ничего не двигалось, ощущение присутствия вскоре переросло в гнетущую тяжесть, словно сжимались тиски.

Это началось внезапно, как порыв ветра, хотя не подняло пыли и даже не шевельнуло мне волосы. Меня с головы до ног охватил настолько резкий и жестокий холод, какого даже глубокой зимой ничто не вызовет. В этой хватке я мог только дрожать, а от дыхания, вырывавшегося из моего разинутого рта, шёл пар. Холод окутал меня и вторгся внутрь, ледяные щупальца с настойчивой лёгкостью пронизывали ткань и плоть. Я почувствовал в этом прикосновении нужду — отчаянный, хватающий голод существа, изголодавшегося сверх всякого разумения. Не было никаких голосов, сопровождающих этот сжимающийся ледяной кулак. Никакого неземного шёпота мертвецов, только неумолимая, ненасытная жажда ощущений.

— Довольно!

От крика Эйтлиша вторгающиеся щупальца резко остановились. Его тело распухло сильнее, чем я видел раньше, даже во время его ярости в замке Дреол. Каждая мышца массивной фигуры надулась, вены пульсировали, жилы напрягались. Тогда я почувствовал жар от него — быстро расходящийся пузырь разогретого воздуха. Когда он меня окутал, я содрогнулся и зашатался от внезапного освобождения из хватки мертвецов. Рядом со мной Джалайна упала на колени и застонала, крепко обхватив себя руками.

— Дань уплачена, — проворчал Эйтлишь, стиснув зубы и дрожа всем телом. Вокруг нас, там, где холодный воздух встречался с его щитом тепла, искрился иней и брызги дождя очерчивали круг. — Вы получили, что полагается. — Эйтлишь напрягся, выгнув спину. — Уходите! Дань уплачена!

Жар вокруг нас усилился, кожа покрылась по́том. На мгновение я увидел наших мучителей: столкновение охлаждённого и нагретого воздуха образовало тонкий пар, который кружился и извивался. Фигуры в основном были бесформенными, но кое-где я мельком увидел подобия лиц, беззвучно кричавших на живых, и каждое из них было перекошено от ярости и отчаяния.

— УХОДИТЕ! — Рёв Эйтлиша сопровождался взрывом жара. Воздух разорвал удар грома, уничтоживший паровую сферу и её кричащих призраков. Потом от грома осталось только эхо, которое какое-то время металось среди булыжников, а я стоял в ужасе, что наши мучители могут вернуться. Услышав глубокий стон, я повернулся и увидел, как Эйтлишь упал на одно колено, а его могучая фигура уменьшилась до прежних размеров. От кожи поднимался пар, и я увидел обвисшее лицо, которое никогда не ожидал увидеть. Судя по всему, этой ночью он продемонстрировал пределы своей силы.

— Они… — Джалайна запнулась и сглотнула, чтобы восстановить контроль над голосом. — Они вернутся?

— Нет. — Устало пробормотал Эйтлишь, неуверенно поднимаясь на ноги. Он доковылял до плаща, взял его и сел, прислонившись к камню. — Они насытились.

— Это было оно? — спросил я его. Несмотря на катившийся по мне пот и на колотившееся сердце, я по-прежнему чувствовал эхо холодного прикосновения, словно невидимые пальцы сквозь плоть вцепились в мои кости. — Проклятье, о котором ты говорил? Это было оно?

Эйтлишь издал звук, словно треснула сухая ветка — мне понадобилась секунда, чтобы распознать в нём смех.

— Это всего лишь предвкушение, Элвин Писарь, — сказал он, натягивая плащ на голову, и прислонился спиной к камню. — Завтра, если сможешь, ты пожнёшь его сполна.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Когда мы пошли на следующий день, уклон наверх стал ещё более ощутимым. Через несколько миль булыжники резко кончились, и показалась тёмная граница, изгибавшаяся в обе стороны. За ней лежал склон сухой потрескавшейся земли, ведущий к гребню в четверти мили от нас. Очевидно, там и находился центр события, разрушившего древний город. Я чувствовал: то, что нам предстояло найти, находилось за этим гребнем. Ощущение, что за нами наблюдают, теперь стихло, поскольку даже мёртвые не могли здесь задерживаться. В воздухе чувствовалась тяжесть, напоминавшая густой воздух, который предупреждает о надвигающейся буре.

Сильно хотелось остановиться, и мой рациональный разум собирал целый парад хорошо продуманных аргументов в пользу того, чтобы развернуться и оставить этот абсурдный, суеверный фарс. Разве мне не нужно вести войну? Армии же нужен командир? Зачем я трачу своё время, и к тому же в немалой опасности, в погоне за тем, чего никто даже не счёл нужным объяснить мне полностью?

— Хули я тут делаю? — Устало и горько выдохнул я, но мои ноги не дрогнули. Я чувствовал себя так, как будто меня тащат, словно то, что ожидало за гребнем склона, породило вихревой поток, от которого мне никогда не сбежать.

Должен признаться, когда мы добрались до вершины склона, моей реакцией на то, что лежало за ней, было скорее недоумение, чем изумление или страх. Здесь земля приняла форму большой чаши — серой по краям и блестяще-чёрной в центре. В этом тёмном, рваном круге что-то находилось. С такого расстояния оно напоминало обгоревшее, искорёженное дерево. Я заметил, как Эйтлишь заставил себя посмотреть на него — прищурив глаза и поджав губы — и пришёл к выводу, что истинная природа этого не так уж и обыденна.

Он без дальнейших слов бросился вниз по склону, а я задержался, поскольку мой страх, наконец, преодолел все мистические притяжения, исходившие от этого места.

— Мы можем просто уйти, — сказала Джалайна. Повернувшись к ней, я испытал признательность за отсутствие осуждения на её лице. Вместо этого я увидел сочувствие и страх, лишь немного менее сильный, чем мой. — Ты не обязан это делать.

Я взял её за руку, крепко сжал и бросился следом за Эйтлишем.

— Как бы я хотел, чтобы это было правдой.

Рядом с деревом сухая земля превратилась в тёмную неровную поверхность, которая блестела, как стекло, и хрустела под ногами, когда я шёл по ней. Эйтлишь остановился перед ним, сурово и возмущённо глядя на искривлённые, почерневшие ветви.

— Огонь полыхал настолько жарко, что земля превратилась в стекло, — сказал я, подходя к нему. — И всё же он соизволил оставить одинокое дерево.

— Взгляни ещё раз, — сказал он.

Я так и сделал, скользнув взглядом по завиткам и изгибам этой штуки. Её поверхность, в отличие от блестящей земли под ней, была пепельной, окаменевшей, как тот мёртвый лес, через который мы прошли. Одни её части казались гладкими, другие шероховатыми, покрытыми отметинами, похожими на рубцы, которые напомнили мне кожу, поражённую оспой. Чем дольше я смотрел, тем меньше оно напоминало дерево. Мышцы и жилы вместо коры и шипов. Кроме того, один особенно большой выступ выглядел почти как крыло. И всё же потребовалось бездыханное восклицание Джалайны, чтобы я увидел.

— О-о, во имя мучеников. — Она уставилась на что-то у подножия конструкции, широко раскрыв глаза от изумления. Проследив за её взглядом, я увидел среди перекрывающегося хаоса конечностей два выпуклых нароста, и, когда присел, чтобы приглядеться поближе, эти наросты вдруг обрели ужасающую ясность. «Лицо», понял я, различив глаза и рот. Несмотря на окостеневшую природу, оно казалось гладким и безупречным, напоминая скульптурные черты лица Эйтлиша. Тем не менее, я мог прочитать на нём выражение — линии на лбу и форма губ говорили об ужасном гневе.

Второй нарост тоже оказался в некотором роде лицом. Это была искажённая, уродливая маска с колючими выступами и уродливыми волдырями, застывшая в миг наполненного яростью крика. Для меня внезапно стало очевидно, что это не дерево. И не какой-то памятник или статуя. Выражение застывшей свирепости казалось недостижимым для искусства человеческих рук. Я увидел двух нечеловеческих существ, каким-то образом превратившихся в безжизненную материю, которая бросала вызов стихиям в течение неисчислимых лет. Это стало ещё более ясным, когда я снова посмотрел на переплетенные конечности и увидел, как они сцепились друг с другом, и местами шипы впивались в гладкую окаменевшую плоть. «Не шипы, — заключил я, присматриваясь ещё пристальнее. — Когти».

— Невозможно, — сказал я, отступая от этого невозможного артефакта, и это слово слетело дрожащим шёпотом.

— А что ещё это может быть? — спросила Джалайна таким же, как у меня, голосом. Однако вместо того, чтобы отступить, она поражённо упала на колени. — Это всё правда, Элвин. Я так хотела, чтобы это оказалось ложью. Но всё это правда.

— Не может быть, — сказал я, переводя взгляд на Эйтлиша.

Он мрачно поглядел на меня, мрачно изогнув бровь.

— Почему так трудно в это поверить? Разве вы не провели половину жизни на службе вере, которая признаёт эту истину? — Он указал на две переплетённые фигуры, навеки запертые в моменте битвы. — Разве не должен ты возрадоваться, Элвин Писарь? Ибо тебе выпала честь узреть Серафиля и Малицита во плоти.

— Как? — Я продолжал пятиться, и слова срывались с моих губ. — Как могло…

— Загадка нерешённая и, скорее всего, неразрешимая. — Насмешка исчезла из его голоса, и он снова посмотрел на этот жуткую композицию. — Все свидетели их пришествия умерли в процессе. Мы знаем лишь, что ярость их борьбы пронзила завесу между их реальностью и нашей. Всё, что последовало — падение, разрушение и разграбление величия каэритов, крушение в хаос, охвативший весь мир, — вот семя, из которого всё это выросло.

Я заставил себя остановиться, моё сердце колотилось, а разум лихорадило от хаоса соревнующихся мыслей. «Беги, это не для человеческих глаз. Нет. Останься и изучай это чудо». Мне много раз за жизнь не хватало мудрости и советов Сильды, но никогда больше, чем в тот момент. Я знал, что она могла бы дать мне мудрый совет. Вместо этого приходилось поверить на слово Эйтлишу, а он меня презирал.

— Что… — начал я, обнаружив, что нужно выдавливать из себя слова. — Что мне теперь делать?

— Возьми то, зачем пришёл. — Он указал на верхнюю часть ужасного предмета, которую я принял за крыло Серафиля. — Каменное перо ждёт тебя.

— Нет! — сказала Джалайна, вскакивая на ноги и загораживая мне путь. — Не трогай эту штуку. Неужели ты не чувствуешь?

Я понимал, о чём она, хотя тоже не мог полностью выразить ощущение неправильности, порождённой близостью к этим древним и нечеловеческим трупам. Ни тогда, ни сейчас. Гораздо сильнее ощущалась тяжесть воздуха, кожу покалывало острее, почти до боли. Я знал, всё это исходит от них. Пускай они были непостижимо древними, и превратились в камень, но я питал растущую уверенность, что ни один из них полностью не мёртв. Так что нет, я не хотел их трогать. И мне не хотелось задерживаться здесь ни на секунду дольше. И всё же я осторожно положил руки на плечи Джалайны и отвел её в сторону. Она потянула меня за руку, когда я зашагал к спутанным телам, но страх заставил отпустить её, когда я не остановился.

Пока я смотрел на крыло Серафиля, атмосфера вокруг меня, казалось, сгущалась, зрение и слух притуплялись. Перед глазами всё затуманилось по краям, оставшись ясным только в центре, где взгляд сфокусировался на одном из перьев. Теперь, поняв природу этого объекта, я мог хорошо его различить. Большинство из перьев было вплавлено в каменную субстанцию крыла, но некоторые выступали из поверхности, зазубренные, почти шипастые. Когда я поднял руку, она дрожала, как у парализованного пьяного. Дважды я протягивал пальцы к самому большому из торчащих перьев, и дважды они непроизвольно складывались в кулак. Иногда ужас настолько инстинктивен, что преодолевает волю.

Стиснув зубы, я окатил себя кратким потоком ругательств, в котором видное место занимали слова «ёбаный трус» и «бесполезный сукин сын». И всё же мой кулак никак не раскрывался. И только когда мой мечущийся разум сосредоточился на недавнем воспоминании, ко мне вернулось подобие контроля.

«Вот бы мама была здесь и посмотрела на это». Слова моего сына, который ещё не родился. Эти слова он скажет в том будущем, которое я сотворю, если прямо сейчас потерплю неудачу. Моя ненависть к себе исчезла, и я почувствовал краткий миг спокойствия, а потом заставил пальцы разжаться и протянул руку, чтобы схватить перо.

Я ожидал боли, даже мучения. Возможно, очередного виде́ния, которое запихнут мне в голову. Вместо этого моя рука просто сомкнулась на колючем сухом камне, и я даже вздрогнул, когда ничего подобного не случилось. Я немного выждал, напряжённо ожидая тайное проклятие, обещанное Эйтлишем. Когда ничего не произошло, я сжал пальцы и повернул. Перо удивительно легко высвободилось и, сухо треснув, вырвалось из крыла Серафиля. Отступив назад, я посмотрел на него, лежащее на моей ладони, и увидел маленькие капли крови на кончиках колючих бородок, идущих вдоль его стержня. Моей крови. Я думал, что она может просочиться в перо, что какое-то тайное заклинание возникнет из-за вкуса человеческой сущности. Но всё равно ничего не произошло.

— Пошли, — сказал Эйтлишь, бросив последний взгляд на Серафиля и Малицита, а потом развернулся и пошёл прочь. Он шагал ещё быстрее, чем обычно, что указывало на острое желание уйти отсюда.

— И это всё? — крикнул я ему вслед. — Разве не должны мы сделать что-то ещё?

— Ты сделал всё, что нужно, — едва слышно пробормотал он. Я посмотрел, как он исчезает за краем кратера, а затем повернулся и обменялся озадаченным взглядом с Джалайной.

— Если кто-то из верующих когда-нибудь услышит об этом месте… — начала она, и её голос затих, когда она наклонилась, вглядываясь в сердитое лицо Серафиля.

— Они не должны узнать никогда, — сказал я, пряча перо во внутренний карман куртки. — Мы не должны никогда об этом говорить. В любом случае сомневаюсь, что многие нам поверят, но те, кто поверит, попытаются прийти сюда. Сомневаюсь, что каэриты одобрят их вторжение. — Я нахмурился от другой мысли. — Верующие придут сюда, — тихо повторил я. — Поскольку Эвадина пожелает сюда прийти.

— Думаешь, она знает об этом? Это истинная цель её похода?

— Возможно. Она по-настоящему ненавидит каэритов, но, быть может, Малициты посылали ей видения об этом месте. В любом случае, если она победит, то наверняка постарается забрать это себе.

— Мы могли бы его уничтожить. — Джалайна осторожно протянула свой боевой молот к голове Серафиля, остановив боёк возле тёмных впадин его глаз. — В конце концов, это просто старый камень. Легко стереть в порошок.

Мысль была соблазнительная, но и опасная.

— Я уверен, что наш уважаемый проводник убьёт нас за это. — Я отвёл её руку. — Пойдём. Лучше догнать его. Чувствую, он не в настроении ждать нас.

Путешествие по взорванным руинам прошло без происшествий, и темп нашего проводника ни разу не снизился. Он не давал ни минуты отдыха до тех пор, пока не наступила ночь, и только когда его спутники были уже близки к изнеможению, он смягчился.

Мы вернулись в окаменелый лес незадолго до наступления сумерек и теперь были достаточно близко к водопаду, чтобы услышать приглушённый рёв. Как ни странно, Эйтлишь выглядел более задумчиво, чем в любой момент нашего пребывания здесь. Он уже не осматривал постоянно деревья, а в основном настороженно и выжидающе смотрел на меня. В течение нескольких часов он почти ничего не сказал, но заговорил, когда мы с Джалайной собрались прижаться друг к другу, чтобы согреться.

— Это неблагоразумно, — сказал он. — Не сейчас.

— Почему? — Лицо и голос Джалайны потускнели от усталости. Когда он не ответил, она добавила: — Тут холодно, а у нас нет костра, и для твоих загадок я чертовски устала.

— Ты хочешь разделить это с ней? — спросил меня Эйтлишь, отчего я замер, собираясь опустить руку на плечи Джалайны.

Я не спрашивал, что он имел в виду. В его глазах на мне теперь лежало проклятье, несмотря на то, что каменное перо просто оставалось в моём кармане. Если уж на то пошло, моё настроение даже улучшилось с тех пор, как мы покинули кратер. И всё же, к серьёзной уверенности в его поведении нельзя было относиться легкомысленно.

— Лучше к нему прислушаться, — проворчал я, поднимаясь, чтобы отойти от Джалайны. Я расположился возле сухой берёзы в нескольких ярдах от неё, лёг на твёрдую землю и завернулся в плащ. Несмотря на озноб и неудобство, сон не заставил себя долго ждать, к счастью, без кошмаров. А они дожидались моего пробуждения через несколько часов.

— Он тебя боится. Тебе надо его убить.

Я, охнув, проснулся и запутался в краях своего плаща, нащупывая меч. Через несколько секунд невразумительной борьбы мне удалось подняться на ноги, а меч выскользнул из ножен. Маленький источник разбудившего меня голоса стоял в нескольких шагах и явно не обращал внимания на лезвие меча, направленное на него. «Ребёнок», — понял я, скользя взглядом по крохотной фигуре, а затем остановился на лице: бледная маска с ввалившимися глазами на тонкой шее, наклонённая с любопытством. Мальчик стоял босой, его истощённое тело было одето в лохмотья, хотя с виду он никак не реагировал на холод. Я сразу понял, на что смотрю, и не утруждал себя отрицанием, вызванным страхом. Этот ребёнок был мёртв.

— Правда, надо, — продолжал мальчик. — Он планирует позднее сделать то же самое с тобой. — Взглянув на Эйтлиша, он нахмурился, наморщив гладкий серый лоб. Каэрит стоял на ногах и смотрел скорее на меня, чем на мальчика. Заметив на его лице напряжённую, но сдержанную тревогу, я понял, что разговорчивое привидение вижу только я.

Я невольно попятился, по-прежнему держа меч, хотя отлично понимал его бесполезность в этой ситуации. Однако моё отступление остановил окаменелый ствол берёзы.

— Когда убьёшь его, тебе надо убить её. — С улыбкой на губах мальчик подскочил к дремлющей Джалайне и присел, чтобы посмотреть на её лицо. — Она милая. Может стать мне матерью. Если и себя убьёшь, то мы сможем поиграть все вместе.

В ответ я сдавленно заворчал, отчего улыбка мёртвого мальчика сильно расплылась.

— Ты забавный. Не такой, как последний. Тот был сварливым и с радостью убил людей, с которыми пришёл.

— Уходи… — выдавил я из пересохшего горла. — Уходи прочь!

Это призрака, похоже, только озадачило — его маленькое лицо нахмурилось, и он подскочил ко мне.

— А тот не хотел, чтобы я уходил, — сказал он, обиженно надув губы. — Он хотел узнать всё, что я мог ему рассказать. Поэтому я и рассказывал. Всё плохое, что думали о нём его друзья. А когда он закончил убивать, я видел, что он хотел убить и себя, но был большим испуганным трусом, и не смог. — Он остановился в дюйме от дрожащего кончика моего меча. — Ты не трус. Ты воткнёшь это, — он постукал по качавшемуся клинку, и палец прошёл через сталь, словно через туман, — прямо себе в живот.

Втянув воздух в лёгкие, я вложил все силы в крик:

— ПОШЁЛ ПРОЧЬ!

Мальчик отшатнулся, как будто его ударили, его лицо выражало боль и разочарование.

— Он действительно собирается тебя убить, — прошипел он мне, ткнув обвиняющим пальцем в Эйтлиша, а потом повернулся и побежал к стене мёртвых деревьев.

— Что?.. — испуганно простонала Джалайна, разбуженная моим криком. Она поднялась, опираясь на свой молот, и оглядывалась в поисках врагов.

— Что оно тебе сказало? — спросил меня Эйтлишь и замер, когда я махнул мечом в его сторону.

— Кое-что очень интересное, — ответил я.

Он внимательно разглядывал клинок, хотя его лицо оставалось непроницаемым.

— Глупо доверять мертвецам, — сказал он. — Потому что они лгут.

«Я различаю ложь, — подумал я. — И не слышал её из уст этого мальчика». А ещё был уверен, что делиться такими прозрениями с Эйтлишем определённо не стоит.

— Он говорил ещё об одном человеке, — сказал я вместо этого. — О ком-то, кто мог его слышать и видеть. Кого он имел в виду?

— Многие приходили сюда за долгие годы. Глупцы, любопытные. Жадные до власти или знаний. Я знаю только одного, кто смог уйти после того, как прикоснулся к тому, что находится в сердце этого места. Проклятая душа, которую, думаю, ты встречал.

Проклятая душа. По моему опыту только один каэрит подходил под это определение.

— Цепарь, — сказал я. — Он приходил сюда. И тоже взял перо?

— Нет. Одного прикосновения оказалось достаточно. Тот, кого ты зовёшь цепарем, обладал могущественной ваэрит, и мог бы стать старейшиной. Однако из-за многочисленных проступков его стали избегать и презирать задолго до того, как он пришёл сюда, ведь он жаждал силы, чтобы победить старейшин, осудивших его. Прикоснуться к Малициту было всё равно что поджечь лужу масла. Проклятый, обезумевший и несчастный, он стал бродячей угрозой, пока я не изгнал его. Я ожидал, что он погибнет в горах, но, кажется, он нашёл пристанище в ваших землях, для которых подходил гораздо лучше.

«Мертвецы ему нашептали», — вспомнил я, и разум переполнили воспоминания о той неповоротливой фигуре на ко́злах телеги, которая везла нас с Торией на Рудники. Такие мысли неизбежно привели к гибели цепаря от рук Лорайн, убитого в тот момент, когда он пытался выпытать ответы у связанного меня. «Мертвецы рассказали ему его судьбу… Он действительно собирается тебя убить».

— Что именно случилось? — спросила Джалайна в равной степени раздражённо и озадаченно.

— Очень плохой сон, — сказал я, опуская меч. От этого движения зазубренный комок пера прижался к моим рёбрам. «Я мог бы просто его выбросить», — подумал я, и руки зачесались от этого желания. И всё же Ведьма в Мешке выражалась очень ясно. Эта вещь была нужна, и поэтому необходимо было и проклятие, которое она на меня наложила.

— Как мне это прекратить? — спросил я Эйтлиша, и, наверное, единственный раз за всё наше знакомство я увидел на его лице отблеск сочувствия.

— Я не знаю, — сказал он. — Знаю только, что ты должен его нести, иначе Доэнлишь не отправила бы тебя сюда.

Вздохнув, я вернул меч в ножны и, прислонившись к мёртвой берёзе, опустился на землю.

— Лучше всего поспать, — сказал я Джалайне, плотнее закутавшись в плащ. «Он постоянно пел, — вспоминал я, скрючившись в слабом ожидании отдыха, потому что этот лес наверняка был полон призраков. — Когда пел, он их не слышал».

Несмотря на мои страхи, я не увидел больше призраков в лесу. И хотя меня радовало их отсутствие, это казалось странным для земли, столь наполненной голодными душами ушедших.

— Я плохо разбираюсь в таких вещах, — сказал Эйтлишь, когда я поднял вопрос. — Но знаю, что мертвецы взорванного города не способны думать ни о чём, кроме желания прикоснуться к живым. Но тот, кого ты видел, говорил, не так ли?

— Да. — Я замолчал, понимая. — Он говорил по-каэритски. Язык, на котором здесь говорили в прошлые века, возможно, был и похож, но вряд ли я смог бы его понять.

— А-а. — Эйтлишь кивнул. — Значит, это более свежая душа, которую привлекло сюда, как и многих других, и которые попали в смертельную ловушку в объятья давно умерших.

— Это был ребёнок. Мальчик. — Я перевёл взгляд на Джалайну. — Кажется, он мечтает о матери.

— Нужда часто приковывает их к миру живых, — сказал Эйтлишь. — Готовься к более настойчивым духам, Элвин Писарь.

Из леса мы вышли к середине утра и увидели далёкие величественные водопады. Последующий спуск по наклонному каналу и переход вдоль берегов лагуны прошли, к счастью, без происшествий, хотя каждую ночь я проводил в тревожном ожидании. Я начал было думать, что проклятие само снялось или хотя бы задремало, но надежда мгновенно рассеялась, когда мы достигли поселения на южном конце озера. Там я наткнулся на голую женщину, которая стояла на одной из дорожек, и её не замечал никто из тех, кто проходил мимо или сквозь неё. Её бледная кожа казалась влажной, волосы завиты в кудри, из которых капала вода при каждом взмахе головы. И она кричала.

Звук был одновременно звериным и человеческим — бессловесный, нескончаемый визг ярости и горя. Полное безразличие окружающих каэритов казалось невозможным, поскольку я был уверен, что такой крик сможет пробить даже завесу между жизнью и смертью. Но слышал её только я. Один взгляд на её лицо, на глаза, запавшие в маску безутешного отчаяния, сказал мне, что это душа уже за пределами разума. Мне оставалось только пройти мимо, стараясь не встретиться с ней взглядом, чтобы она не поняла, что наконец-то нашла слушателя для своих воплей. Я слышал их всю дорогу до лодки и ещё первую милю после того, как мы отчалили. Когда её ужасная песня наконец-то затихла, я вытащил перо из кармана, размышляя о том, как легко было бы выпустить его из рук.

«Тебе нужно найти каменное перо, — сказала Ведьма в Мешке. — Ключ, который отпирает любую ложь».

— Ты не назвала мне цену, — пробормотал я, водя большим пальцем по древнему камню, бывшему когда-то плотью существа, которого Сильда считала не более чем метафорой. Я размышлял над противоречием: хотя теперь мне представлено неопровержимое подтверждение основ веры Ковенанта, знание не подкрепило мою веру. На самом деле Ковенант и его многочисленные мученики, реликвии, святилища и свитки выглядели теперь до абсурдного инфантильными. Неуклюжая попытка постичь что-то, выходящее далеко за пределы человеческого понимания.

— Увидел ещё одного? — спросила Джалайна. Она управляла румпелем, пока Эйтлишь разбирался с парусом, а я бездельничал в угрюмом созерцании. На обратном пути я рассказал ей о природе своего проклятия и о той вещи, которую унёс, полагая, что скрывать это от неё бессмысленно. Когда я кивнул, она пристально посмотрела на перо. — Брось эту хрень за борт, — сказала она.

— Не могу. — Я вернул перо в карман. — Нам оно нужно.

— Для чего? Как мертвецы могут выиграть войну?

— Они… многое знают. Видят то, чего не видят живые. Думаю, поэтому она и отправила меня достать его.

— Если оно так важно, то почему она сама за ним не пошла?

— По той же причине, по которой он не может его коснуться. — Я кивнул на Эйтлиша, вспоминая, что он говорил о цепаре. — В пере слишком много силы для того, кто уже и сам обладает большой силой. Только человек без силы может надеяться, что не сойдёт с ума, нося его. — Я говорил с убеждённостью, которой не чувствовал. Хотя крики мёртвой женщины до нас больше не долетали, но эхо от них до сих пор звучало, заставляя меня задуматься, сколько ещё я смогу выдержать, пока это не прекратится.

По прибытию в Зеркальный город нас встретил Утрен и два других паэла, ожидавших на берегу. Ни следа других сопровождавших нас паэлитов не было видно. Огромный конь фыркнул, когда я приблизился к нему, вздрогнув от руки, которой я коснулся его бока. Он следил за мной взглядом с настороженностью, которой не было во время путешествия на юг, и нетрудно было понять причину.

— Не нравится то, что я ношу? — спросил я, проведя рукой по его шее, и взобрался в седло. — Мне тоже.

Во время последующего путешествия на север Эйтлишь избегал посещения каких-либо каэритских поселений. Вместо этого мы ехали быстро и усердно. Несмотря на то, что теперь я стал привычнее к верховой езде, чем раньше, постоянная скачка с отдыхом всего на несколько часов с наступлением темноты, представляла собой серьёзное испытание. И всё равно, я чувствовал за неё признательность. Во время галопа меня не беспокоили призраки, и в тех местах, где мы вставали лагерем, их было немного. Тем не менее, некоторые меня находили. В десяти милях к северу от озера меня разбудил таолишь со стрелой в глазу, который настаивал, чтобы я направил его в родную деревню. Несколько ночей спустя, когда Утрен, заехав в лес, перешёл на рысь я наткнулся на молодую женщину, висевшую в петле на верёвке, прикреплённой к ветвям высокой сосны. Должно быть, что-то в этом затруднительном положении её забавляло, поскольку она всё время смеялась. После этого я решил попробовать трюк цепаря: петь всякий раз, когда темп Утрена замедлялся. Это помогало избежать звука их голосов, но не вида призрачных форм. Ложась спать, я привык засыпать, бормоча одну из песен Эйн, с повязкой на глазах.

Когда лес стал редеть, мы начали встречать группы таолишь и вейлишь, направлявшихся на север. Сначала их было немного, в каждой около дюжины человек, но с каждой пройденной нами милей их становилось всё больше. К тому времени, когда деревья стали тонкими и показались пустоши северного побережья, мы уже ехали среди настоящей каэритской армии. Призыв старейшин был услышан — по крайней мере воинами и охотниками. Паэлитов мы так и не увидели.

Через несколько миль нас встретила другая армия, гораздо более знакомая по своему облику. За́мок Дреол теперь окружал частокол из свежесрубленной древесины, а вокруг него стоял город палаток и недавно построенных лачуг. Роты солдат тренировались на равнине к югу от утёсов, а в бухте за ними было полно судов, как больших, так и малых. Надо всем этим на шесте, возвышающемся над башней за́мка, висело знамя, украшенное гербом Алгатинетов. Король находился в резиденции, и Королевское войско собиралось на войну.