Приключения Печорина, героя из нашего времени

Глава 3

На другой день с утра я почувствовал себя настолько хорошо, что решил: хватит отлеживаться, пора приобщаться к новой службе! В теле уже не было слабости. Голова перестала кружиться. Да и шишка на затылке почти не болела. Компрессы, которые прописал мне фельдшер, все-таки помогли, и теперь я ощущал себя бодрым и полным сил.

Почувствовав, что выздоровел, я смог оценить в полной мере подарок судьбы. Я же сделался моложе себя прежнего на восемь лет. Ведь тут мне не 33 года, а только 25 лет, и вся жизнь еще впереди! Если не убьют, конечно. Впрочем, там, в прошлой моей жизни двадцать первого века, меня уже убили, потому и очутился здесь. Значит, смерти нет? Вернее, получается, что умирает лишь тело, а душа переселяется в кого-то еще? Хм, тогда и умирать, выходит, не так страшно! И понимание этого факта сразу прибавило мне храбрости.

Пока болел, я постепенно вживался в роль того самого Печорина, в образе которого мне предстояло жить дальше. Но, я чувствовал, что долго скрывать то, что ничерта не знаю об окружающем меня мире 1834 года, не смогу. Спалюсь обязательно на чем-нибудь! Я же не знал очень многих вещей, которые должен здесь обязательно знать человек моего возраста и положения.

Даже не представляю, кто тут в крепости мои друзья или, хотя бы, верные боевые товарищи, на которых можно рассчитывать в делах службы, помимо Максимыча? И в этом вопросе настораживало, что никто меня не проведал за время болезни, кроме денщика и штабс-капитана. Но, другие офицеры даже не зашли поинтересоваться, жив ли. Неужели я настолько непопулярен?

Остается неясным и какие конкретно у меня служебные обязанности? Вроде бы, что-то там Максимыч про разведку упоминал? Командую разведкой, что ли? Тогда это еще хуже, поскольку не помню ни пароли, ни явки, ни даже особенности местности. Еще требовалось выяснить, кто мои враги, помимо горских воинов, которые и без того понятно, что непременно убьют русского прапорщика, лишь только им представится такая возможность?

Но, хуже всего было другое. Я знал будущее! Я помнил, что нахожусь в начале промышленной эпохи паровых машин. Что в 1836 году начнется строительство первой железной дороги в России. И что в том же году Кольт откроет в Америке первую фабрику по массовому производству капсюльных револьверов. Что в 1837 году погибнет на дуэли Пушкин. Что в 1841-м убьют на дуэли Лермонтова. Что через двадцать лет начнется Крымская война, а потом отменят крепостное право. Но, смогу ли я изменить историю? Ведь я не историк, и многих подробностей не знаю. И, учитывая это, стоит ли вообще пытаться менять ход событий? Не будет ли от моих неуклюжих попыток лишь хуже для страны? Вот только, просто наблюдать за происходящим, закрыв глаза на недостатки окружающей меня действительности, я тоже не собирался.

Меня мучили сомнения. Если я попытаюсь предотвратить дуэль Пушкина, а потом и Лермонтова, — будет ли это правильно? Да и как я сумею? Я же здесь, на Кавказе, а они — в столицах. Лермонтов только через три года сюда служить прибудет. А я, можно сказать, что сослан в дальний гарнизон за проступки. Хотя и это, вроде бы, неофициально. Вот только, здесь, в этой реальности, неофициальное мнение благородного общества значит не меньше, а то и больше, чем мнение официальное! Потому не могу я вот так просто послать все подальше, выйти в отставку и отсюда уехать. Чтобы уйти со службы с достоинством, надо прежде совершить какой-нибудь подвиг. Получится ли у меня нечто подобное?

А если я попробую предотвратить Крымскую войну или разгромить десант коалиции европейцев на берега Крыма? Например, сделаю головокружительную военную карьеру, стану каким-нибудь генералом и постараюсь добиться заранее перевооружения русской армии, скажем, по американскому образцу на револьверное оружие, чтобы у всех офицеров в обязательном порядке имелись револьверы, а у солдат — револьверные винтовки? Но, это лишь призрачная перспектива, а пока кто я такой, чтобы менять историю?

Я всего лишь Григорий Печорин, который только и занимался пока в своей жизни тем, что разрушал чужие судьбы. Да и свою тоже. Пока лежал с ноющей головой, я нашел и прочитал его дневник. Там оказались разрозненные записи. К тому же, они имели больше философский характер и не были прямым хронологическим описанием событий. Но я все-таки кое-что понял о своем предшественнике в этом теле, которое мне досталось так неожиданно.

Разочарование и скука постоянно преследовали его. Впрочем, я знал еще из книги Лермонтова, что Печорин часто размышлял о бессмысленности своего существования, задавался вопросами о цели и смысле жизни. И эта внутренняя пустота, наполненная лишь эгоизмом и цинизмом, толкала его на поиски новых впечатлений и острых ощущений, будь то любовь, путешествия или опасные приключения. Печорин легко манипулировал окружающими ради удовлетворения собственных желаний и амбиций. Я помнил, как он вмешался в жизнь контрабандистов лишь ради праздного развлечения.

С одной стороны, Печорин был умен и образован, обладал остроумием и наблюдательностью, а также способностями к самоанализу своих чувств и мотивов. С другой стороны, эти же качества делали его холодным и бесчувственным циником. А все его отношения с женщинами — это была лишь игра, в которой Печорин манипулировал чувствами красоток, как, например, поступил он с княжной Мэри. Только лишь с Верой он переживал нечто более глубокое, но его внутренняя разрушительная сила не позволяла ему составить прочные отношения и с ней.

Что же касается участия Печорина в дуэли с Грушницким, то мне казалось, что и это была не столько попытка защитить свою честь, сколько способ что-то доказать самому себе. Однако, даже победа в этом деле с глупым убийством знакомого человека не принесла Печорину никакого удовлетворения, напротив, только неприятности и муки совести. И это он еще легко отделался. За дуэль могли и в рядовые разжаловать, а то и в Сибирь сослать…

Я уже понимал, что события из его жизни, отраженные в найденном дневнике, а, следовательно, теперь и из моей, остались в прошлом. Но, кое-что из того, что было описано в книге у Лермонтова, еще не свершилось. Никакой пока Бэлы и никакого пока Вулича Печорин, судя по всему, не встречал. Так что, они, похоже, еще встретятся на жизненном пути. Уже со мной, а не с прежним Печориным. Но, теперь у меня хотя бы появились шансы что-то исправить. Или сделать все еще хуже, как повезет.

Как бы там ни было, а с чего-то надо начинать. И, позвав денщика, я велел приготовить мне оружие для стрельбы и сопроводить меня за пределы крепости для практических упражнений. Я смотрел, как Иван ловко чистит мои пистолеты и заряжает их. Мне тоже очень хотелось попробовать. И, как оказалось, мои руки довольно ловко могли делать то же самое! В теле прежнего Печорина, как выяснилось, сохранилась хотя бы мышечная память. Следовательно, с нуля мне прокачивать навыки уже не придется. И это немного обнадеживало.

Вполне результативно постреляв из примитивных однозарядных пистолетов с кремневыми замками на склоне горы за пределами крепости, опробовав потом еще и кремневое ружье, и заметив, что навык владения здешним оружием достался мне от прежнего Печорина, практически, в полном объеме, я попросил денщика провести со мной тренировочный спарринг на шашках. Удивительно, но этот навык тоже сохранился. Во всяком случае, я мог довольно легко парировать удары Ивана и наносить свои. К счастью, шашки денщик принес специально затупленные, а то изрубил бы я парня случайно.

Потом, конечно, опробовал я и верховую езду. Прежнего любимого коня Печорина черкесы пристрелили, из-за чего я сюда и попал. Но, имелся у него, то есть, теперь у меня, запасной жеребец черной масти по кличке Абрек. И, когда я подошел к коню, он меня не испугался. Не взбрыкнул, а позволил забраться в седло. И я понял, что верхом ехать тоже вполне смогу. Печоринское тело хорошо обучено удерживаться на лошадиной спине. Проехав пару кругов вокруг крепости и любуясь, при этом, горными пейзажами, я почувствовал себя настоящим всадником.

Только мы с Ваней закончили упражнения с оружием и верховой ездой, вернувшись в крепость, как дорогу нам перебежал какой-то рядовой.

— Ваше благородие, вас комендант требует! — доложил солдат, вытянувшись.

— Сейчас? — удивился я.

— Так точно! Говорит, дело не терпит.

«Ну вот, начинается служебная лямка», — подумал я.

К моему счастью, должность коменданта крепости занимал сам Максимыч. А с ним вместе в штабном помещении цитадели оказались какие-то другие офицеры, с которыми я после своего попадания сюда еще не пересекался. Но, штабс-капитан представил их мне. Одним из них был поручик Семен Васильевич Никифоров, худой шатен с бледными впалыми щеками и с маленькими усиками, лет двадцати семи на вид. А другой поручик, Александр Петрович Друбницкий, оказался достаточно грузным брюнетом лет тридцати с бакенбардами и большими усами на красным мясистом лице. Они сидели за столом, покрытым географическими картами и бумагами, и хмуро разглядывали меня, когда я вошел.

— Ну что, Печорин, оживаешь? — проворчал Никифоров.

— Потихоньку, — кивнул я.

— Мозги, надеюсь, все еще на месте? — саркастически улыбнулся Друбницкий.

— Вроде бы, — я даже не знал, как реагировать на этот сарказм.

— То-то. А то тут Максим Максимыч говорит, будто вы ничего не помните, — встрял в разговор еще один офицер, совсем немного старше меня на вид, но тоже поручик, как и Друбницкий с Никифоровым.

Его представили мне, как Ипполита Илларионовича Зебурга. По происхождению был он остзейским немцем и должность занимал командира крепостной батареи, лицо его казалось излишне вытянутым, даже лошадиным, но умным.

Я напрягся, проговорив:

— Некоторые моменты выпали… но службу помню.

— Будем надеяться, а то вы немного странно себя ведете, Григорий Александрович, — заметил Зебург. — Будто другим стали каким-то и некоторых из нас не узнаете. Меня, например.

— Последствия контузии. С каждым может случиться. Но уже потихоньку вспоминаю все. Так что не вижу повода обижаться, господа, — оправдывался я.

— Ладно, — кивнул комендант. — Дело вот какое. Сегодня к вечеру к нам в крепость прибудет важный обоз со стороны Тифлиса. И нам приказано встретить его, дать людям отдых, переменить лошадей и обеспечить безопасность этого обоза до следующего пункта.

Я кивнул, стараясь не показать вида, что чего-то не понимаю в делах крепостной службы.

А Максим Максимович продолжал:

— Вот потому я и вызвал вас, Печорин. Вы у нас хоть и недавно контуженный, но самый глазастый стрелок и самый ловкий в седле. Любовался я сегодня с крепостного вала вашими упражнениями. Вижу, что полностью уже выздоровели. Так что придется поручить этот обоз вашим заботам, Григорий Александрович, больше некому. Да и с горцами вы сладить сможете, ежели чего. Так что готовьтесь. Пойдете в сопровождение вместе с казаками.

— Слушаюсь, — кивнул я, уже переняв от своего денщика здешнюю манеру отвечать на приказы.

— И еще… — комендант понизил голос. — Грузинский князь Гиоргадзе, который едет с обозом, везет с собой кое-что важное, бумаги какие-то секретные. Так что отнеситесь со всей серьезностью.

— Постараюсь, — я снова кивнул.

Тогда Максимыч ткнул пальцем в карту, сказав:

— Вот здесь, в этой казачьей станице на левом фланге находится пункт назначения. Там стоит батальон пехоты, который обеспечит охрану князю на его пути дальше. Вы же должны будете подождать там обоз с боеприпасами, который должен прибыть в станицу в течение двух недель. По прибытии каравана, организуете его сопровождение обратно в нашу крепость.

Когда я вышел из штабного кабинета, в голове крутилась одна мысль: похоже, что еду туда, где находится тот самый фаталист Вулич… А, значит, события уже начали двигаться по сюжету, который я знал. И теперь мне предстояло решить: попытаться их изменить или стать их пассивным участником. Но, плыть по течению судьбы прежнего Печорина мне не слишком хотелось. Например, в Персию я твердо решил не ездить никогда, чтобы не умереть там по дороге. Что же касается Вулича, то как же переубедить такого убежденного фаталиста?

Ведь этот Вулич считает, что все в жизни предопределено за любого человека кем-то свыше. Богом, наверное. И это означает, что ничего изменить в своей судьбе нельзя. Как бы ни старался человек, а будет с ним то, что «предписано судьбой». И от этой предопределенности никуда не уйти. Вот только, значит ли это, что нужно играть собственной жизнью и создавать самому себе смертельно опасные ситуации?

Но, если следовать философии Вулича, то получается, что и историю изменить невозможно? И я подумал: «А вот я и проверю. Если не удастся этого Вулича спасти, значит, он прав. И тогда нечего мне тут выпендриваться. Все равно история не изменится по большому счету, как бы я ни прыгал. Но, если все-таки спасу его, значит, он не прав». С этим желанием использовать Вулича, как объект своего эксперимента по изменению здешней реальности, я и готовился отправиться в путь.