Пшеничная вдова

Глава 30. Раскалить сталь

Отломанная хлебным ломтем луна уже поднялась на треть. Сумерки начали опускаться на приливное море. Пена набегающих волн светилась водорослями-огневками. Сегодня Боги подарили теплый ветер, но небо было хмуро.

Реборн сидел за небольшим столиком, заваленным свитками и толстыми шитыми книгами. Две из них были огромны и походили на амбарные. Склянка с чернилами уже почти опустела и из нее торчало пушистое гусиное перо. Впору было бы взять павлинье, но королю не нравился его запах, который то и дело щекотал ноздри и заставлял чихать.

Небольшая комнатка в башне над скалой походила на чердак. Какой-то умелый инженер по неизвестной прихоти короля сделал из него библиотеку, смахивающую больше на комнату звездочета. Узкие шкафы с многочисленными полками заполнялись свитками и книгами, совершенно не имеющим никакого отношения к небу. Тут покоились документы и сведения, подходящие разве что умелому торговцу, да дотошному королю. Все, что творилось в стране, было записано тут: когда приходили и уходили корабли, и урожаи в провинции за последнюю сотню весен, и куда отравлялась рыба по годовой посолке и многое, многое другое.

Помещение Реборну показалось странным сразу. Слишком высоко оно возвышалось над морем, и внизу виднелась острая, как клинок, скала Отречения. Она, словно пальцем, указывала на затянутый облаками ломоть луны и иногда на звёзды, видневшиеся с этой башни особенно ярко. В башенке он без труда насчитал два окна. Огромное витражное, блестевшее разноцветными игристым стекляшками, второе чуть поменьше, но без стекла и с деревянными створками. Под вторым располагался диванчик, который был впору разве что для ребенка, но уж точно не для грузного короля Дорвуда.

С утра Реборн наслаждался прохладой в саду вместе с Гердой и Лютым. Тот упорно просил снять ошейник. Добивался он этого с тех самых пор, как хозяин дал свободу Герде на пляже. Зуб за зуб. Реборн посчитал это справедливым, поэтому освободил Лютого, забрав ошейник с собой в счетоводную.

Он только что отпустил восвояси королевского счетовода. Как Реборн и полагал, входить в дела Теллостоса оказалось делом непростым. Торговый город не железные рудники. Слишком много нитей и путей соединяла эта живая вена континента, сплетая их сложной, усыпанной утренней росой паутиной. Реборн совсем не чувствовал себя торговцем, на своих железных рудниках ему было гораздо сподручней. Он был воином, договариваться и петлять удовольствия ему не приносило. С железом было проще. Железо было понятно. У Реборна и сам характер был простым и понятным, как железо. Это знали и союзники, и враги. А ещё они знали, что железу лучше подчиниться, ведь прочнее стали только алмаз, а алмазов на весь континент раз и обчелся.

Но Теллостос приносил доход, который богам и не снился. Реборн знал это не только по документам, но и по государственной казне. Не применил об этом осведомиться и король Бернад, отбывший к рудникам совсем не так давно. Блэквуды успели вовремя. Ещё бы один-другой десяток лет, и Теллостос оставил позади всех своих соседей. Его было бы уже не одолеть.

В счетоводную постучали. Только Реборн поднял голову от очередного пергамента, как в дверь тут же юркнуло рыжее пятнышко. Взгляд обожгла бурная красота расцветшей, нетронутой молодости. Реборн задержал на Исбэль слишком долгий взгляд. Но та, казалось, этого вовсе не заметила.

– Королева Исбэль?

– Добрый день.

– Недавно виделись.

– Но день действительно неплохой.

– Что вы здесь делаете?

Реборн опустил взгляд и спрятал руки под столом, одернув рукав камзола. На нем алела шелковая атласная лента, которую он конфисковал у Юстаса. Бесчестный поступок… недостойный короля. Реборн корил себя за это, но не мог поступить иначе. Лента должна была принадлежать ему, и когда оплела запястье, по груди начал расползаться жар. Но не тот, разрывающий плоть от невозможности выплеснуть мужскую страсть, а тлеющий, согревающий сердце и душу. Если тепло это оставит его, чувствовал Реборн, то станет невыносимо холодно. Впервые северянину не нравился холод.

В который раз Реборн был вынужден был согласиться с Юстасом: чтобы очаровать девушку, не стоит вести беседы об убийстве ее отца. Этого следовало не забывать.

Чинно сложив ручки на талии, Исбэль процокала к столу. Непослушные кудри ее прически, словно маленькие языки пламени, вырывались на свободу. Белоснежные нарциссы уже не в силах были остановить их натиск.

– Я встретила счетовода по пути, – сказала Исбэль, и в ее голосе чувствовалась натянутость.

– Я его уже отпустил.

– Ах, вы и его отпустили… – сделала странное замечание Исбэль, и в ее голосе почувствовались незнакомые доселе нотки гнева, – Может, вам нужна какая-нибудь помощь?

– Какая? – вскинул брови Реборн, оторвавшись от бумаги. Он старательно делал вид, что изучал цифры и ему показалось, что успешно.

– Помнится, ваш отец назвал меня ушлой торговкой, – Исбэль покосилась в сторону, отведя взгляд, – Признаюсь, он был слегка прав.

– Помощь в государственных делах мне не нужна. Вы уже сделали свою работу, теперь у вас уйма свободного времени, чтобы отдохнуть, – прямо сказал Реборн, пресекая любую попытку Исбэль зайти издалека.

– Тогда я побуду здесь, – не спросила, утвердительно сказала Исбэль, но потом все же добавила, обернувшись вполовину, – Обещаю, буду тиха, как мышка.

– Хм… – нахмурился Реборн, ему не нравился ее настрой. С ним явно было что-то не так. – Как хотите. Вы мне не помешаете.

Процокав мимо стола, на котором стояли склянки с горячительным и валялся небрежно брошенный ошейник с шипами, Исбэль настигла диванчик и начала забираться на него прямо с ножками, предварительно сбросив бежевые туфли.

Удивлённо наблюдая происходящее, Реборн вдруг догадался, что диванчик был сделан специально для нее. Значит, она довольно много времени проводила в счетоводной и это явно было неспроста. Дорвуд, видимо, позволял дочери не только разорять казну на пшеницу, но и совать свой любопытный нос в торговые дела. Водрузившись сверху, Исбэль потянула шею. Заглянув в оконный проем, она задрала голову к небу.

– Сегодня пасмурно. И звёзд совсем не видно.

Тяжко вздохнув, Реборн дал понять, что она испытывает его терпение. Мышка поджала губки и отвернулась. Тишина продлилась не долго. Девушка начала глубоко дышать, будто готовилась вот-вот заплакать, но потом все же взяла в себя руки. Для этого ей пришлось сильно надуть щеки и задержать дыхание. И это тоже продлилось недолго. Исбэль начала шумно выдыхать воздух. Комнатка была не настолько большой, чтобы это осталось незамеченным.

– Что-то не помню, чтобы мыши так сильно пыхтели, – сделал ей замечание Реборн, добросовестно пытаясь сосредоточиться на бумагах.

Исбэль резко повернулась. Кудри на ее голове нервно дернулись, и парочка прядей выскочила из-под блестящих заколок, порождая новое пламя. Реборн наблюдал, как надутые щеки Исбэль громко сдуваются и только теперь до него дошло, что с ней творится действительно что-то неладное.

– Зачем вы его отпустили? – с обидой в голосе спросила Исбэль.

– Раз уж спрашиваете, извольте сразу уточнять, кого.

– Петнри! Ключника в подземной тюрьме!

Реборн вскинул брови от удивления.

– Что вам до какого-то ключника?

Зло глядя на Реборна, Исбэль молчала, ожидая ответа. В ее глазах искрило малахитовым огнем. Реборн встал. В очередной раз тяжело вздохнув, он лениво направился к питейному столику. Наверное, стоило всё-таки выпить. Начало намечалось тяжёлым, а продолжение сулило испытание для нервов.

– Я меняю многих людей. Десятки, если не сотни. А о вашем ключнике слышу впервые в жизни.

– Зачем? – округлила и без того большие глаза Исбэль, они увлажнились.

– Что за глупые вопросы? Потенциальных мятежников нужно убирать, верных – оставлять. Вот и все, – будто ребенку разъяснил Реборн, – Я думал, вы достаточно умны, чтобы понимать такие простые вещи.

– Верных вашему отцу!

Исбэль вдруг спрыгнула с диванчика, не в силах усидеть на месте.

– Нет. Верных мне. Если вы заметили, то уже которую луну приходят и уходят корабли. В армии, в своем окружении, даже ремеслах – я заменяю многих. Большинство людей с моих феодов. Если приходится править на мятежной земле, лучше это делать без посредников. Даже если этот посредник твой собственный отец.

– Но нельзя же просто так взять и лишить пропитания сотни людей! У них же семьи! Дети!

– Вы слишком сильно заморачивайтесь о судьбе всякой черни.

– Не боитесь, что они возьмутся за вилы?

– Не возьмутся.

Непробиваемая невозмутимость короля заставила Исбэль ещё пару раз пыхнуть, прежде чем она отошла к столу и отвернулась. Нет, она не могла, просто не могла смотреть на это бесстыжее безразличие.

Откинув с горлышка графина крышку, Реборн налил себе бокал крепкого тулусского. Хрустальная крышка звякнула о стол и покатилась, уткнувшись в черную кожу собачьего ошейника.

Реборн все гадал, какая же муха ее укусила. Даже там, в тронном зале, когда она рыдала над телом мертвого отца, смогла взять себя в руки. И на свадьбе, когда ее изучали десятки пар глаз, не выдала своих чувств. И даже когда ей упиралась сталь его клинка в живот, стойко приняла все испытания. А тут взъелась из-за какого-то ключника. И, видимо, останавливаться не собиралась. Может, у нее женское недомогание?

– Если есть какие-то вопросы, можем обсудить это вечером в покоях, а пока я хочу закончить работу.

– Как? Вы и сегодня хотите ночевать со мной?!

– А что такого?

– Мне не нужны надсмотрщики! Я никуда не сбегу!

– Если бы я боялся, что вы хотите сбежать, то запер бы вас в башне. А я просто не хочу лишних пересудов, – Реборн залпом выпил крепкий напиток, – Но если будете так продолжать, то в башню всё-таки отправитесь.

– Сначала вы убили моего отца, братьев, а теперь хотите запереть в башню?! – задохнулась от возмущения Исбэль.

– Правители не могут позволить себе слабости, присущие простым людям. На них лежит огромная ответственность. За их спинами гораздо больше душ, чем лежало мертвых в тронном зале, – и все-таки ему не очаровать ее, догадался Реборн. Слишком большая пропасть.

– Кажется, ещё минуту назад вам было все равно на эти души!

– Это разные вещи.

Исбэль хотела бы обернуться и посмотреть в лицо жестокому королю, но знала, что не прочтет на нем ничего, кроме безразличия. А сейчас может быть ещё и раздражения, словно она надоедливая муха, которую не отгоняют только потому, что готовятся прихлопнуть. Губы девушки дрогнули. Вот-вот, и она всё-таки заплачет. Она опустила голову, чтобы слезы, если и покатятся из глаз, то сразу упадут вниз и не запачкают щек, обнажая ее слабость.

Взгляд упал на знакомые бумаги, уже отмеченные годичной желтизной. Кое-где стройный ряд цифр был перечеркнут, кое-где сделаны правки. Прямо над ее стройным почерком, который ее отец, король Дорвуд, всегда называл вальсирующим.

– Что вы сделали? – на выдохе изумилась Исбэль.

– М?

– Стоимость ввоза шротовой прикормки для дальних рубежей была сто сорок золотых, а сейчас целых триста!

– Всего лишь увеличил пошлину.

– Но для них это слишком большая цена! К весне запасы истощаются и новый доход будет только к урожайной осени, а подкормка для морской охоты нужна круглый год!

Новая порция напитка остановилась на полпути. Реборн пристально посмотрел в спину Исбэль.

– Как много вы знаете?

Теперь стало понятно, откуда у короля Дорвуда столь стройный, мелодичный почерк. Счетовод не обронил ни слова, что любопытный носик Исбэль отметился и тут. Реборн ещё раз убедился в правильности своего решения заменить мятежные должности.

– Достаточно, чтобы знать, что повышать пошлину им нельзя!

– Дальние рубежи платят в два раза меньше, чем остальные. Нет смысла заниматься благотворительностью только потому, что вам стало почему-то их жалко.

– Китобои… – задыхалась Исбэль от возмущения, – …китобои лудброка отгоняют кракенов с дальних рубежей уже две весны, чтобы они не приплыли в Агатовое море!

– Правда? – вскинул брови Реборн.

Счетовод не сказал и этого, но Реборн предполагал, что он просто не знал. Некоторые договоренности, по-видимому, хранились в секрете. В Теллостосе было гораздо больше подводных камней.

– Да! Правда! Зачем вы берётесь за изменения, если ничего не знаете?!

– Расскажете мне о всех нюансах, и все изменится. А я уже решу, что делать дальше.

– Для чего? Чтобы вы меня потом смяли и выбросили, как ненужное тряпье?!

– Надеюсь вы понимаете неуместность своего поведения, – голос Реборна затвердел. Ему крайне не нравилось поведение его жены.

Несмотря на внешнюю невозмутимость, Реборн чувствовал, что терпение его заканчивается. Он не любил, когда кто-то выбивает его из привычного равновесия. Даже если это была Исбэль. В особенности, если это была она.

Исбэль резко повернулась. По ее щекам текли крупные слезы.

– Вы приходите в Теллостос и убиваете короля, – выплевывала она слова, – Моего отца! Забираете то, что вам не принадлежит и все рушите! – Исбэль перешла на крик, – Тут все прекрасно работало и без вас! Не отдам! Моя! Моя страна! – девушка сжала кулачки и неистово затоптала ногами.

– Вы ведёте себя, как ребенок, – окончательно начал терять самообладание Реборн, также повысив голос, – Несмышленая, истеричная девица!

Но Исбэль продолжала плакать и топать ножками, словно обезумевшее дитя.

– Да, мы все меняем! Неужели вы думали, что мы придем и все будет по-старому?! – пытался достучаться до взволнованного разума Исбэль Реборн, но выходило это у него слишком громко, – Вы бы не совали свой любопытный носик куда не следует, если бы у вас было свое дитя.

Девушка распахнула глаза и застыла, будто ее ударили обухом по голове. Растрепавшиеся кудри на ее голове в мгновение стали ярче самого пламени. Она даже перестала истерить и плакать. И в изумлении раскрыла алый рот.

– Вы… вы… – задыхалась она от слез, – Не смейте говорить мне про дитя! – взвизгнула Исбэль, будто по ней полоснули острым ножом. Жестокие слова дошли до самого сердца, – Вы недостойны даже в мыслях этого касаться! Разрушитель! Все у меня отнял! Близких, страну, честь! Ничего не оставил! Ненавижу! Ненавижу тебя!

С этими словами Исбэль подлетела к Реборну и отвесила ему звонкую, горячую пощечину. А потом ещё одну, и ещё. Несколько обескураженных мгновений, и Реборн двинулся вперёд. Он сразу сместил вспыхнувшую Исбэль к стене и схватил за горло. Плотно прижав ее к камню, он сцепил свои пальцы, готовый в любой момент переломить хрупкую белую шею.

– Никогда не смей поднимать руку на короля, – в его голосе чувствовалась такая сталь, будто слова могли затвердеть и поранить кожу, – Я оставил тебе жизнь. Ты жива только потому, что я тебя жалею.

Воздух раскалился докрасна. Жар витал над головами и заходил в лёгкие, он тек по венам. Реборн глядел в искрящиеся, блестящие от слез глаза Исбэль и ждал, когда та остановится. Она не могла не остановиться, потому что подошла к черте.

Послышался шумный выдох. Через мгновение во взгляде девушки было столько ненависти, что она уже скрипела у нее на зубах.

– Сссобака! – прошипела Исбэль, словно кобра, готовая к нападению.

Реборн ошарашенно раскрыл глаза, на мгновение подумав, что ослышался. От удивления он даже ослабил хватку и отнял пальцы от горла.

– Я жива только потому, что твой отец отмерил мне две весны! – продолжала шипеть Исбэль, будто не замечая руки у собственного горла, которая отстранилась уже на добрые десять дюймов. Мгновение и рука исчезла совсем, волосы на голове Исбэль шевелились, словно у Горгоны, пламенные змеи получили свободу и жаждали жалить, – Ты просто его цепной пёс! Убийца, падальщик! Ты не король, ты захватчик, недостойный даже пяди земли Теллостоса! Я – настоящая королева! У меня нет дитя?! Да потому что у тебя нет ничего, кроме мертвого семени! Да, ты – мертвое семя! ТЫ НИЧЕГО ПОСЛЕ СЕБЯ НЕ ОСТАВИШЬ! – Исбэль вытянулась, словно струна, задрала подбородок высоко вверх, и выкрикнула твёрдо и непримиримо: – На колени!

Воздух замер. В нем, казалось, застыли все мысли и чувства. И даже мертвящая сталь Блэквудов на какое-то мгновение перестала разить. Реборн смотрел на девушку в упор, не мигая, и голубизна его ледяных глаз не выражала ничего. Так он глядел, казалось, вечность. В воздухе что-то треснуло. И он встал на колени. Разъярённая Исбэль наблюдала, как тот скользил вниз, и когда его колени коснулись холодного камня, снова прошипела:

– Сними это! Ты не достоин носить королевских одежд! – девушка схватилась пальчиками за воротник черного атласного камзола с золотой вышивкой и с силой ее дернула, затем пальцы ее коснулись королевской печати на груди и ловко сдернули ее с его шеи.

Реборн медленно, словно в каком-то дурманящем забытье потянулся к полам камзола и стащил его с себя, оставшись в рубашке и без печати на шее. Исбэль схватила кожаный шипастый ошейник Лютого со стола. Он сомкнулся на шее Реборна, пару раз звякнув цепью.

– Цепному псу цепной ошейник! – холодно выплюнула она и с силой дернула за цепь. Все это время Реборн полчал и был податлив, словно деревянная кукла-марионетка. Его взгляд затянула хмельная дымка пугающего забытья.

Тело Исбэль внезапно обессилело. Она плюхнулась на диван, закрыла ладошками лицо и окончательно дала чувствам волю. Она рыдала и рыдала, и слезы текли по ее щекам неудержимым потоком, словно стремились утопить и ее, и короля, и весь этот проклятый замок.

За полнотой горя своего она совсем не почувствовала первых прикосновений, скользнувших по ее щиколотке, а потом дальше – вверх, по белоснежным хлопковым чулкам. Цепь внезапно стала тяжела и натянулась, невольно оторвав правую ладонь от ее лица. Исбэль с удивлением глядела, как на ней повисла рубаха, снятая королем через голову. Реборн оказался совершенно наг. Как же так? Она же проплакала совсем недолго. Как можно раздеться так быстро? И зачем?

– Что такое? Где ваша одежда? А исподнее? – ошеломленно проплакала Исбэль, – Что за бесстыдство?

Ответа она не получила. Исбэль отбросила отяжелевшую цепь, словно ядовитую змею. К тому времени ладони Реборна уже сомкнулись на ее коленях. Голова его была опущена, но Исбэль видела – его колотило. Волосы его взмокли и покрылись соленой влагой так обильно, что уже стекали ручейками по черным волнам. Дыхание Реборна потяжелело и стало похоже на хрип. Его широкие ладони вцепились в плоть Исбэль так, что ей стало больно.

– Что… Что вы делаете? – в ужасе выдохнула Исбэль, – Не трогайте… Не трогайте меня!

Реборн поднял лицо – взгляд его сделался диким и яростным. В нем не читалось ничего, кроме звериного, неуправляемого бешенства. Девушку обдало кипятком внезапной паники. Она стала вырываться, неистово, что есть сил. Реборн даже в дурмане забытья хватался цепко и был на порядок сильнее Исбэль. Изогнувшись, словно кошка, она откинулась назад и с силой лягнула Реборна ногой в раненое плечо. Тот скривился и завалился на спину, попутно стянув с ее правой ноги белоснежный чулок. Чулок взмыл вверх, словно очередная змея в этом огненно-прохладном вечере и упал замертво на одетый камнем пол.

Исбэль вскочила.

– Убить меня захотели?! – воскликнула она отчаянно и зло и занесла голую пятку над Реборном, – Ненавижу! Я – не конь! Но перед смертью тоже могу хорошенько лягнуть!

Она хотела причинить ему такую великую боль, какую он причинил ей, отобрав все. Разрушив ее жизнь, напомнив о нарождённых ею детях. Такая боль могла сравниться разве что с воспоминаниями о трагедии, случившейся с Реборном в его отрочестве. Тогда, когда его лягнул вороной конь… Исбэль наполнилась яростью и ненавистью и с силой наступила на податливую плоть Реборна. Тот схватился за лодыжку Исбэль и напрягся, сделавшись столь же каменным, как и пол, на котором лежал. Посчитав, что недостаточно усердна, Исбэль ещё раз дернула ножкой и внезапно вздрогнула. Она вдруг почувствовала, как мягкая плоть стремительно увеличивается в размерах. Исбэль так испугалась, что в то же мгновение попыталась отнять пятку, но Реборн не дал сделать ей это. Стальной хваткой он держал ногу Исбэль, прижимая к своей болезненно-возбужденной плоти. Так она вырывалась и вырывалась, пытаясь удержать равновесие, схватившись за столик рядом, а он все держал и держал, пока в какой-то момент не напрягся так сильно, что устрашающе выгнулся, раскраснелся, словно раскалённая сталь, опаленная жарким пламенем, оскалился, почти вынув вены из-под кожи, и зарычал. Чресла его пронзила острая боль, смешавшаяся с такой сладостью, что в глазах померк свет. В этот самый момент Исбэль почувствовала, как что-то горячее ошпарило кожу ее пятки, за одно сделав полностью мокрой. Не удержав равновесие, она рухнула подле Реборна. К этому моменту хватка его совсем ослабла. В счетоводной повисла гнетущая тишина.

Только по прошествии целой вечности потухшее пламя волос с осторожностью приподнялось. Всю эту вечность король молчал. Девушка подняла рыжую голову, ее била лихорадочная дрожь. Реборн лежал, закрыв глаза и был похож на мертвеца. В паническом ужасе Исбэль подползла ближе. Прикоснулась к его груди, пытаясь понять, бьётся ли его сердце. Но от волнения не смогла даже понять, бьется ли ее собственное. Пальчики нащупали что-то липкое на коже, покрытой густой черной порослью. Панический взор сполз вниз, к налитому органу, казалось, уткнувшемуся ей прямо в лицо. В нос ударил резкий, животный запах. Весь этот орган, живот и часть груди Реборна были вымазаны белесой жидкостью, в которой плавали тонкие прожилки свежей крови. Исбэль вспыхнула: видимо, она встала на что-то очень хрупкое, что есть у мужчин, раздавила это что-то и оно лопнуло, убив короля!

– Убила… Я его убила! – прозвенел в ушах ее собственный голос.

Исбэль с ужасом взирала на белую жидкость, на кровь, звериный запах впивался в ноздри и заставлял кружиться голову. Она попятилась, не вставая с четверенек, уперлась о столик, тот качнулся, с него полетела хрустальная крышка. Крышка ударилась о пол и со звоном раскололась. Вскочив на ноги, Исбэль вылетела из счетоводной, словно перепуганная чайка.

«Убила… Я его убила!» – билось у нее в голове, когда она сбегала по каменной лестнице вниз.