Сияние обманчивого Меркурия. Пятая книга

Глава 37. Голос, звучащий из головы

Героям в голове причудился жесткий голос, точно они стали с учёным единым разумом, где не было различий между существом, отдельным человеком и их общих черт в уме. Они стали сопряженным свойством в сочетаниях мозга и его качества, когда не проведешь линию между людьми. Делить их бесполезно: прослеживается общая деталь. Но где её черты? Где соотносится прежние грани разумов? Как отражаются в себе?

Ответа на вопросы не было, ведь учёный – отличный психолог, знающий механизмы воздействия и влияния на жертву. Герои стали известием, где не отделить зерна от плевел и подумать о себе в отдельной общности. Если силен мотив для желания, то распадается в зачатке, не принося ответы. Складывалось ощущение – нет ответов, есть только вопросы. Даже, если будут решены, то не придет отдохновение. Наоборот, жизнь превратилась в постоянное ощущение гонки за невозможной целью. Чем дальше она становилась на обозримом просторе мысли, тем больше её хотелось приблизить. Но при приближении – отдаление. И так бесконечно…

Адам и Астра по отдельности думали об этом едино, потому сошлись во мнении: нет спокойствия, если существует мозоль на глазах. Её не убрать и не уменьшить влияние, хоть оттеснить, оттенить от поля зрения. Не превратить бесконечный лист ожидания в достижение мига просветления – зачем всё это надо. Почему учёный мучает? Что пытается достичь? Или его исследование мозга есть самоцель в первопричине мотива?

Откуда тогда возникло ощущение, будто это являлось маленькой сценой, служащей для лучшего выступления отдельных актёров? Как сейчас они складывались из клочков расщепленного сознания, как из тысячи и сотни огней святого Эльма образовалась иллюзия? Или не поддавалось ни одному из возможных анализов, если они, конечно, и достижимы в состоянии, где не видно ничего, кроме миражей? Оставалось следовать за ними, чтобы увидеть тяжкий бред истины, а не фантазии сонного разума…

В преломлении возможностей уставшего организма жизнь являла не то, чем была до представления. Словно в голове возникают образы, как дальние видения несбыточных слов как переносчиков чумы или инфекции. Она заражала отравляющим естеством разум героев. Малой долей, как нарастающим крещендо в головах забился приказ, который нигде не был обозначен. За ним можно следовать, но понять сложно, а порой невозможно. И как это представить? Голос заполняет естество ума…

Остается вакуум, заполненный белым шумом, где нет места сомнению, – учёный управляет туманным сознанием. Словно на коне заходит в покоренный город. Нет малейшего оттенка для сопротивления. Даже палитры не найдется в защите или уходе от давления, неподвластного изучению или анализу. Он похож на первоначальное слово, которым разрушали города. Ни с чем несравнимые свойства, ранящие громкостью.

Героям даже казалось, что голос пронзает, простреливая стрелой барабанные перепонки, уничтожая возникновение звука. Голос не был чем-то отделимым от учёного. Он стал его частью, в которой шанса нет увидеть отдельные черты. Все категории слились воедино. Как вероятность понимаемых звуков, объединенных одним потоком, может стать из тугого плетения отдельными бисеринами и ниткой, не понятно. Даже не ясно, как разделить для знания. А незнание пришло сразу…

Героям смежила глаза неведомая сила, которая не подконтрольна существующим измерениям ситуации. Она была впервые встреченной, потому не могла стать четким разделением между придуманным и существующим в реальности знанием. Всё стало голосом, о котором мы говорили. Он завладел, где ранее были пределы героев. Они нигде, где были прежде в контроле себя. Нигде не обретали прежние черты.

Даже не складывалось впечатления, чтобы судить о понятии момента, между тем его отожествлением с реальным моментом времени. В глазах героев смежалось пуховым опахалом, забирающим силы от постоянного течения времени как ветра. В потоке сметались прошлые пределы мыслей или контроля над ситуацией. Реальность вышла из определения себя.

Время и пространство находились в разных оттенках и свойствах, как отображающих, так понимающихся со стороны знания. Точнее и знания не было: оно исчезло в сомнениях, что говорил голос. Он подводил к последней черте, служащей мостом. За ним ничего нет, не осталось, ведь не могло поняться вне качества жизни. Она истерла грани зрения. У героев болели глаза. Если они и есть…

Но в том, что есть мнимая черта, разделяющая черту фантазии и реальности, не оставалось сомнения. Ничего не могло служить отторжением от знания, где голос сочетался с разумом. Через объединение причин голос говорил, так как не отделялся от звучания внутри головы. Словно не существовал в отдельности от носителей и переносчиков гипноза. Те же самые крысы, но в ином воплощении. Герои стали не собой, а тенью.

На фоне пляшущих теней играли всполохи огней, считающихся словом:

– Вы стали моей частью. Никто не отделяется от универсума значений. Они не распадаются на категории или численные грани. Всё подвержено моему уму. Вы должны слушать, что говорю, ибо Я и есть Вы. Нет граней…

Слова стали звеном в понимании отсутствии границ, в которых задерживались явления жизни, но теперь и смерти. Чем считается герой, если его легко принудить к выполняемому приказу? Даже, если это постигалось посредством множественных и неспешных изменений. Оно сложилось, как действие сочетается с эффектом, им производимым. Как сумма значений, которая увеличивается. Даже не помышляет об остановке. Мчится вперёд, ведь движение стало голосом. Слова рисуют действия героев.

Бурят новые дырки в душах, чтобы легче контролировать, не отпуская:

– Нет граней, через которые не достиг бы вашего сознания разумом, ведь определения растаяли между термином и словом. Стали сочетанием, когда не отделить клыки, произрастающие на пашне, и страшных великанов. Вам придется с ними сразиться, ведь стали страхом и смертью. Если хоть на малую долю допустить разрушение ментальной связи, то не выйдете в себя. Ведь я часть того, где звучит картина жизни. Вы слепок моей души. Я скульптор, о чем не осознаю в моменте времени…

В умах героев созревает зерно посаженного сомнения, словно оно в точности определяло возможные стороны мысли. А, если прерывалась черта жизни, то появлялось знание: где нет учёного, там нет Астры и Адама. Ведь они стали единым и неделимым явлением сути. Это, словно разделить сиамских близнецов, чтобы обеспечить отдельные жизни, но возникает связанным с этим делом риск. Разделят – умрут, не будут больше возникать в отдельности. Нет защиты от гипноза. Он проник глубоко в глаза, заражая маковым зерном.

Везде царство сна, где продолжение Морфея есть сон. Где он есть, там чудовища, порожденные разумом. Но в нашем случае, слова как рой мух, заползающих под кожу, глаза и нервные окончания. Проникают в нутро, лишая сопротивления, ведь не отделяются разумы гипнотизера и героев. Словно один сплошной клубок Ариадны. Не разгадать, не понять, где начало, а где конец. Только пройти через лабиринт, но царство смерти обретается в нем. Чем дальше зайдешь, тем больше дров наломаешь из бревен глаз. И не восстановить их. А голос сильнее заколачивает гвозди.

Не отделяются доски сознания от того, что в них сейчас вкладывают:

– Как не властен горшечник над глиною, так вы не властны над пластикой своих душ. Ведь нет его разграничения, если элемент творчества вершит, что содержится в нас. Но если есть отказ или выход из мига, то не сочетается выживаемость с тем, где окажетесь. Или перемежаетесь во времени, станете вне него. Вы потеряете себя во мне.

Героям становится больно, что нет вдохновения отдельного материала, вещества, из которого кует учёный исследование. Ведь они не делимые по факту объединения. Чувство тем больше, чем больше зреет сомнение, как выйти из единения причины и связи. Но как отделить нити, связывающие марионетку и кукловода? Если порвутся нити, то потеряют жизнь оба, в нашем случае, трое. Не будут колебаться под движением рук, куда завёл хитрый разум. Ведь сейчас идёт он играет.

Нельзя разделить, как игра сочетается или сочеталась в себе самом, если стирается последняя грань между разумом и сознанием. Словно плотина, которая удерживала воду, разрушилась от напора и её унесло. Не найти, где она находится, ведь произошло объединение сердец и душ. Оно стало единым, что отдельно помыслить невозможно. Где теряется индивидуальность, там рождается приказ. Сплачивает марш, а сражение разделяет, как говорят. Не разделяется воинство из людей. А всё больше солдат, шагающих в унисон, который рождает химер страха…

Герои смертные, и боятся, как и все. Не могут оградить от великого таинства, ведь тесно связано с реальностью, переносимой внутри разума. Там, где не видно влияние, появляется нечто большее, чем обычное повиновение. Это называется единением реальности. Она не отделяется от носителя и переносчика состояния слияния. Или как по-иному назвать, если не мыслятся категории «Учёный», «Астра» и «Адам». Только в единстве, которое связывает, проявляется больше…

С крещендо, только с явным преимуществом по нарастанию скорости завязывает жизнь в единую змею обстоятельств. Она больше, чем можно помыслить в стандартной позиции разума, ведь её не ограничивают. Разнуздывает, так как реальность сочетается с тем, как придумать и понять, а не отказаться от зрения в пользу галлюцинаций. Они не наступают, не укрывают кронами, в которых можно успокоить нервы и не воспроизводить постоянно одни моменты. От них не выбраться и не понять, как удостовериться в состоянии зрения мига.

Ведь сейчас сочетается с несбыточным, не присутствующим значением, что невольно складывается ощущение – сцена перешла на другую сторону жизни. Или все-таки осталась там же, где и была, то есть осязалась ровно там же, где сверкала коса смерти. Или это было последним видением, в котором не наступает, как думалось, совпадая в реальности. Лишь в её пониманиях, когда не созреваешь в разуме быстро, как события льются на продолжение зрения, потому заполняют его от начала и до конца. То есть не представляют, где закончатся или начнут заканчивать эпизоды прошлого порядка. Не стоят на месте, а меняются в стихии.

Она в своем огне, воде, земле и воздухе не содержится, где была или хотела отобразиться, ведь тогда не будет её, будет бледное подобие или копия. Как отблеск погасших звезд или мерцаний, где не связать спутанные грани созидания. Представилось, как отошедшая на вторую роль картина, где нет понимания, зачем оно нужно. Или представляло в себе замкнутую структуру, под которую, как палач не захочет, не сможет втиснуть иголки влияния. Но учёный смог – его четкий голос красноречиво подчеркивает. Вышибает роль из сцены яви.

Гремит монолитной стеной, так как может всколыхнуть, чтобы не оставалось сомнений: он влияет на всё, что только в силах влиять. Нет сомнения, кто представляет главную силу, он или мнение о нем. Мнение не разделяется на две ветви познания, а отрезает больше седых прядей, уничтожая различия между жертвой и хищником. Они становятся монолитом, зубчатой стеной, через которую не просто перепрыгнуть или сделать шаг навстречу судьбе. Боишься невообразимого больше, чем оно составляет в глазах роли или влияния. Нет четкого понимания, как страх влияет на героев. Или они стали едины со страхом. Или Фобос заменил чувства...

Но одно становилось однозначным: голос являет не отступающую структуру:

– Происходит единение параметров, когда нет сомнения, кто главный, а кто ведомый. Вы не содержите в спектр знания воспоминание о себе, так как стираетесь в глазах. Еще немного и нет различия, как найти лик, прежний облик сочетания выдуманного и придуманного. Нет различий или понятий различаемых субъектов. Даже объект не принадлежит вам, а сознается в моих глазах, как зримой ответственности между тем, как влияю. Вы не почувствуете, где заканчивается грань влияния на миры, создаваемые в разуме. Познание ограничено действием, которого у вас нет. Нет понимания, как вернуть значение категорий.

Герои представляют, как не влияют на сферы жизни, так как в них не содержаться, а проносятся мимо, как далекие огни. Не сочетаются, как хотят произноситься и влиять на спектр значений. Он не соотносится в прежнем, зримом моменте памяти, потому стираются мотивы и грани. Не сочетается, где хотел пройти мотивы и пути, его побудившие. Увидеть зримую черту, как растет герой над собой, стираясь, как пунктирный дым. Исчезает в себе космосом – микрокосмосом отдельного универсума. Ничего не подвластно.

Всё во власти учёного, когда отдаются бразды правления. Учёный знают, как влиять изначально на человека, в котором пребывал. Психология, где соприкасаются тонкие науки, знает, что содержится в разуме. Разбить последний предел между движением мысленных идей и тем, как были связаны, не составляет труда. Нет сомнения, что не будет защиты. Герои лежат, как разделенные лягушки на операционном столе. Открыты его взору.

Что закроет от взгляда, когда хочешь избежать влияния? Или нет прежнего предела, когда знал, как будешь избавляться от удержания мозга в том же состоянии. Ведь оно лучшее, что мог изобрести учёный. Создать структуру, подобную мозгу, чтобы властвовать над ним, не уходить хоть на грань прежнего значения, так как они стираются. Не содержатся, где находилась отдельная целостность героя и причин для жизни. Он – марионетка в руках. Руки – кукловоды в манипуляторе сил.

Нет точного знания, когда всё закончится. Давит, выжимая последние силы. Не успокоится, если не раздавит тело, бывшее прежней цельностью в влияния на себя. Нет прежнего или прошлого сочетания причин жить и казаться живым. Притворяться таковым. Думать, как избежать чужой реальности, но вновь напороться на неё: учёный вездесущ. Как тонкий луч проникает в разум. Основывает причины…

Его сочетание жизни выше, чем могло показаться на первый взгляд, так как содержится в утрате качеств, определяющие личность, как таковую. Её не существует в статичной данности, когда ничто в силах вывести из равновесия или разрушить вновь. Но случилось, герои теряются в лабиринте сознания. Не знают, где выход, не подозревают о его существовании. Не видят себя.

С каждым шагом углубляются в сомнения, что видно позади зрения. Но что там таится? Новая преграда или понимание, где не остается в сухом остатке? Или разум героев – перегонный куб, чтобы забрать переносимое вещество, до последней капли. До пустого тела…

Астра и Адам падают, точно иссушенные ветром туареги, на почву влияния. Будто сраженный тореадор на веселье корриды. Или гладиатор на песок Колизея. Зритель смеется, проникает чувственным щупом в разум героев. Нельзя делить сцену на равные промежутки значения. Сцена – то, где всё происходит. Мы не выходим за пределы спектакля в этой жизни, как в зрении на себя, либо в определении, почему случилось. Или случится?

Или не было созревающим в себе категорией личности, когда не осталось сомнений, отражающихся в действиях или отражениях. А они точно не могут отразить, где существовали обособленные Адам и Астра от сцены. Ведь стали сценой и актерами, как антрактом, когда стирается различие между тем, что произрастает за пределами движения. Она не существует отдельно или вовне действительного сопереживания. Нет намека на эмпатию или то, что возникнет жалость учёного. Он стер свое прежнее лицо.

Нет грима эмоций или налета характера, чтобы судить, как он был сильным, но только в отсутствии силы в своем объекте влияния. Без последней, отсутствующей слабости не достигнуть ничего во влиянии. Его не будет, если не знать, как влиять. Учёный знал, потому не проронил хоть каплю эмоций или содрогания естества: всё в нем сжалось, как реальность…

Мир содрогнулся в глазах героев, исчезающих во влиянии, как большем, чем должно отреагировать: реакция на свет. Свет мелькает выше, чем находился истинный кукловод. Он всегда был выше того, как проявиться. Таился во тьме сцены и зрения…

Потом возник и не узнать, как избавиться от влияния, которое заполнило. Не предсказать, как сопротивлялись большему значению. Не сказать, где заканчивается грань восприятия отдельного героя. Не найти отклик сочетания, где можно сказать, что ты это ты, а не где-то в ином месте. Когда не сопереживает моменту, когда воспринимает себя отдельно. Не отвечает прежнему стандарту яви, а только выходит из неё.

Темнота обнимает за плечи Адама и Астру. Они проваливаются под толщу льда, где ничего нет. Есть комната, в которой будут находиться. Или съедать себя, когда не влияют на прежнее состояние. Или хоть частью на реальность.

Зрение пропадает в момент соприкосновения со смертью. Она является отражением учёного, ведь он её придумал. Герои поверили, как она произошла и случилась с ними. Реальность в нашей голове. Но темнота ей завладела. Саван ночи. Огни святого Эльма. Видения иллюзий…