Слезы князя слаще сахара

4

Когда я вышла из кельи, то увидела других сестер, которые уже ждали в коридорах. Они были готовы. Все вместе мы отправились за матушкой.

Дорогу до покоев я не запомнила, хоть она и оказалась слишком короткой. Все это время что-то незнакомое, глубокое и тревожное, но и манящее, расцветало у меня внутри.

Матушка провела нас мимо стражи и завела в помещение, похожее на рабочий кабинет. Князь уже был там. Он сидел за столом, полностью поглощенный бумагами. Лишь когда матушка подошла, чтобы зажечь свечу в одном из высоких подсвечников, он словно проснулся и обернулся к нам.

Затем с неожиданной резкостью отбросил бумаги в сторону, словно они вдруг перестали иметь для него хоть какую-то ценность. Губы его тронула опасная, довольная улыбка:

– Наконец-то.

Князь встал и медленно шагнул к нам, прихрамывая. Теперь он не стремился скрыть шаткость походки и слабость. Он был слишком взволнован предвкушением обряда.

Матушка велела нам обступить его полукругом, и мы повиновались. Князь откинул волосы назад и нагнулся, как будто снисходя до нас. С игривой жестокостью он приказал:

– Приступайте, сударыни.

Василисса принялась читать тихую молитву:

– …от скорбей, от хворостей, от грехов и страстей, от всякой напасти, маяты, суеты. От всяких болей, от черной доли. С ясных очей, с белых костей, с красных кровей да со всего остова…

Но сестры не двигались. Ни одна не осмелилась пошевелиться, хотя приказ был ясен. Князь смотрел на нас, и его ухмылка становилась все шире. Взор, казалось, проникал под покрывала, видя страх внутри каждой из нас. Он явно наслаждался этим страхом.

– Смелее, – в его голосе зазвучало нетерпение. Даже… одержимость. – Сколько еще мне ждать?

Одна из сестер, сейчас я не видела кто, первой набралась смелости. Она приподняла свое покрывало, обнажая губы, и шагнула вперед, наклонилась к его руке, коснулась пальцев. Через минуту послышалось шелестение ряс: другие сестры уже целовали его в щеки и запястья.

Я поняла, что не должна остаться в стороне, чтобы болезнь разделилась между всеми поровну. Я не хотела заставлять сестер забирать мою долю. Но его уже так тесно обступили… Я бы уже не достала ни до лба, ни до виска. Его шею закрывал высокий воротник. Лишь середина его лица оставалась свободной.

Отругав себя за промедление, я потянулась вперед и почти почувствовала его удивление моей дерзостью. В мгновение перед прикосновением я вдруг поняла, что глаза у него были вовсе не черные. Просто очень темного оттенка зеленого, цвета елового леса.

Затем мои губы коснулись места возле его рта. Оно было чем-то слегка испачкано и пахло кровью. И, хоть лицо Князя оказалась гладко выбритым, я все же немедленно познала разницу между мужской и женской кожей.

– Вот это рвение, сестра, – отозвался он с язвительной усмешкой.

Когда он говорил, я почувствовала, как уголок его рта дернулся совсем рядом с моими губами. Но хоть он и делал вид, что забавлялся, чувство насильственности и унижения все же показалось мне глубоко обоюдным.

Князь едва стерпел то, что я сделала. Он мог бы даже меня ударить.

А я бы провалилась под землю, если бы в этот самый момент на меня не обрушилась сила обряда. Внутрь хлынули горечь и тяжесть. Плотный ядовитый туман. Будто червь, болезнь проползла в меня и зазмеилась внутри в поисках удобного для себя местечка. Все, что я когда-либо знала о боли, теперь показалось мне мелочью, ерундой.

Князь прикрыл глаза. На его лице медленно проступало выражение блаженства, пока он становился сильнее и счастливее, а я – несчастнее и слабее. Но оторваться я и сама не могла.

Наверное, я все же хорошо подходила для жизни монахини, если болезнь обращалась ко мне с таким неодолимым зовом. Я чувствовала себя уязвимо и запутанно. Это не было просто каким-то таинством – это было настоящим вторжением в мою душу.

– Вот так… – прошептал он словно сам себе и улыбнулся.

Похоже, Князь действительно упивался своим лекарством.

Спустя мгновение он отнял у сестер руку и поднял ее к глазам, осмотрел с удовлетворением. Сжал окрепшую ладонь в кулак.

– Теперь идите, мне уже лучше. В следующий раз можете прислать одну. И пусть не трясется так, а старается. Я обещал исполнить любое желание той, что сможет вылечить меня до конца, и от этого слова не отступаюсь.

Жизнь возвращалась в него, и на его щеках проступал румянец. Глаза заблестели, загорелись, и, когда он мотнул головой, его волосы взвились, совсем как у юноши.

Сестры же, напротив, потеряли силы. Они еле держались на ногах, и матушка Василисса даже подхватила одну из них. Я отчетливо увидела, что если они вернутся сюда еще хоть раз, то чьей-нибудь кончины не избежать.

Князь больше не смотрел на нас, его внимание уже целиком занимала изящная витрина у стены и покоящийся в ней длинный меч. Он вынул оружие, подкинул в руке. Крикнул:

– Грая мне!

И ушел по своим, несомненно, крайне важным княжеским делам.

Вернувшись, я обессиленно упала на кровать. Сорвала покрывало, чтобы отдышаться.

Щепотка болезни, которую я забрала, угнездилась внутри с большим удовольствием. Сперва тяжестью легла на сердце, а затем, как наглая гостья, принялась бродить по всему телу.

Что было хуже всего, так это слушать, как кашляли за стенами мои соседки. Каждый раз, как одна из них заходилась в новом приступе, я едва сдерживалась, чтобы не закрыть уши руками.

Прежде я всегда мирилась со всем, что выпадало на мою долю, но на этот раз смириться не могла, потому что беда коснулась не только меня. Я взмолилась к Великой Матери и попросила ее о помощи, ведь в глубине души знала, что одной мне не хватит ни сил, ни мужества противостоять этому злу.

Я пообещала ей, что щедро отплачу презренному Князю за ее загубленных дочерей. Что я верну ему все слезы, выпавшие на их долю. И что спасу еще живых сестер, которых он собирался уложить в землю вместо себя.

А еще… если на то будет воля Владычицы… я постараюсь и сама не лечь под окнами этого гадкого людоеда. Даже если пока не знаю, с чего начать.

С этим обещанием я пережила несколько следующих дней.

Все внутри болело без остановки, но я не жаловалась. Матушка ухаживала за всеми нами, приносила мазь от трещин и язв. Приговаривала, что покрывала – это хорошо и что теперь нам больше никогда не следует смотреть на себя. Сказала, что это только начало. Что я, к сожалению, ослабну. Голова будет постоянно кружиться. И в итоге я потеряю вес. Но сперва высохнет и истончится кожа.

Я послушно смазывала руки, шею и лицо, однако пока не находила явных отметин. И кроме постоянной боли, изменений в себе не заметила. Матушке я об этом решила не говорить.

Тяжелее всего было справиться с кошмарами по ночам. В одних мне являлись ветви терновника, покрытые кровью. В других я бродила по нескончаемым коридорам замка и все никак не могла найти выхода. В третьих Князь тянул ко мне руки и звал на помощь с взглядом, полным мольбы и безумия.

Просыпалась я в холодном поту и уговаривала себя: Мирия, успокойся. Ты все исправишь. У тебя есть время. Ты еще жива.

Но меня мучило то, что даже во сне я не могла избавиться от его образа. Лучше бы вместо этого я сострадала сестрам.

«В следующий раз можете прислать одну», – сказал он.

Я твердо решила, что вызовусь лечить его сама. Не позволю ни Акилине, ни Касинии, ни любой другой девушке угодить ему в лапы. Выиграю время для них… Что-нибудь о нем разузнаю…

Вот только Князь никого не позвал.

Ни вскоре, ни даже после продолжительного ожидания.

Использовав всех нас сразу и получив долгожданное облегчение, он, казалось, просто забыл о том, что мы вообще существовали.

Зато в остальной части замка все заметно оживилось. Он стал принимать посланников, гостей. Все прибывали и прибывали новые люди, слышались громкие голоса. Даже музыка пирушек.

Иногда он выходил во двор и бился на мечах с воеводой Граем. Его длинная фигура оказалась удивительно хорошо приспособлена для сражений… Может, он действительно был помешан на войне, как рассказывали?

В любом случае Князь вовсю наслаждался жизнью без страданий.

Он совсем не думал о том, что кто-то из нас мог настолько свыкнуться со своим одиночеством и отверженностью, что уже смирился со страхом и собственной судьбой.

И он совсем не чувствовал, как маленькая монахиня глядела на него сквозь окно с терпеливым ожиданием нового припадка.