Черкес 5. Спасти кавказского пленника

Глава 23 Герой невидимого фронта и Лука Мудрищев

Андрей Гай был не армянином, как можно было заключить из его фамилии, а черкесом. Жебермес, сын Эдигов, он мальчиком попал, как аманат, в Астрахань, выучил русский язык. Оказался в шотландской миссии под Пятигорском, стал протестантом. Потом судьба занесла его в Европу, далее — в Стамбул. Языков он знал поболе моего. Ему не составило труда выдавать себя за турецкого купца.

На деле он был не торговцем, а шпионом. Еще одна находка Фонтона. Андрей сразу передал мне привет из Стамбула, чтобы исключить недомолвки. И видя мое нетерпение, отдал мне письмо Тамары!

Я жадно схватил его. Извинился. И сразу развернул, чтобы прочесть.

Письмо от любимой было написано детским старательным почерком на русском с большим количеством ошибок. Я восхитился еще раз невиданному упрямству и целеустремленности моей грузинки. С трудом мог бы представить кого-либо, кто прошел бы такой путь в изучении сложнейшего языка за такое короткое время. И умилился всем её наивным ошибкам. Был уверен, что еще несколько писем и все ошибки исчезнут. При её-то способностях!

Первым делом я поднёс листок бумаги к носу. Так надеялся, что, может быть, он сохранил хотя бы отдалённое дуновение её неповторимого и столь любимого мной запаха. Но, увы! Письмо побывало в таких передрягах, в таких руках и местах, что не могло быть и речи о том, что тончайший и благородный запах Тамары сможет одержать победу над грубыми запахами мужской одежды или лошадиного пота.

Начал читать.

"Любимый муж мой, Коста. Я знаю: ты жив и здоров. Ты должен допить вино. Ты сдержишь слово. Как всегда. Не позволяй себе думать, что может быть иначе. Будь мужчиной, но не дураком. Не смей бояться, но и не лезь под пули без нужды. И главное! Прошу тебя: не красуйся! Веди себя достойно! Как всегда.

Я и Бахадур в порядке. Молимся о твоем здравии.

Теперь о делах.

Барон и его жена собираются в Крым, к Воронцову. Нас зовут с собой. Мы поедем. Я хочу, чтобы ты приехал ко мне. Время познакомить меня с твоей семьёй. Так, как это полагается.

Коста, мы муж и жена. А прожили как супруги — на пальцах можно пересчитать дни. Я так не хочу. Ты на службе. Я знаю это. Но я уверена, что ты сможешь сделать так, чтобы приехать ко мне. Любимый, я устала орошать подушку своими слезами. Я устала не спать по ночам в желании твоих объятий. Будь уверен: я всё выдержу. Но правильно ли всю нашу молодость, всё наше лучшее время тратить только на войну? Вот поэтому я жду тебя.

Целую крепко. Целую все твои шрамы. Люблю. Твоя верная и счастливая жена, Тамара"

Я поднял голову от письма. Гай не смотрел на меня. Отвернулся. Поступил по-мужски. Видел, наверное, то, что я заметил только сейчас. Мои слёзы. Не хотел ставить в неудобное положение. Я вытер глаза.

«Тамара, Тамара! Любимая! Откуда в юной девушке столько мудрости? А ведь она права. Как всегда, права. Что способно остановить всякую войну? Любовь, в первую очередь. Любовь! Что ж, приказ от mon general я получил. Буду исполнять. Нужно попасть в Крым!»

Я бережно сложил письмо и спрятал его поближе к сердцу.

— Вам просили передать приветы ваши друзья из Царьграда. Цикалиоти, просвещенный отец Варфоломей, трудник Фалилей. У них все хорошо. Живы-здоровы и вас поминают в своих молитвах. Также полковник Хан-Гирей отзывался о вас в самых восторженных выражениях. Вас ожидает высокая награда. Скорее всего, вызовут в Петербург. Поедете вместе с Торнау и Карамурзиным. Ваша роль в освобождении кавказского пленника всеми оценивается как подвиг. Боюсь только, вашему положению как двойного агента будет нанесен непоправимый удар. Мне довелось подслушать неприятные для вас разговоры в канцелярии Уркварта.

— Вам удалось так близко подобраться к англичанам?

— Еще как близко! — самодовольно откликнулся Гай.

— И что же они про меня говорили?

— Их насторожила публикация в русской газете, где упоминалось о награждении некоего Варваци. Они, мои бывшие хозяева-англичане, судили-рядили, не их ли прославленному агенту Варвакису русские выдали орден.

Неприятно, но ожидаемо. Я интуитивно чувствовал, что моему шпионству скоро придет конец.

— Пока есть лишь смутные подозрения, — успокоил меня Андрей. — Белл отзывается о вас в положительном ключе. Я смог тайно скопировать его отчеты посольству Британии в Константинополе. Поэтому знаю, о чем говорю.

Крутой мужик. На его фоне мои развлечения в Стамбуле полуторагодичной давности — детская игра в песочнице. Он подтвердил мой вывод рассказом о своей работе двойного агента. Удивительные вещи он творил. Такое не всякому под силу.

Он устроился на работу в английское посольство. Стал чуть ли ни главным агентом, имевшим доступ ко всей переписке. Мало того, что он напоследок, прежде чем сбежать от англичан, выкрал часть документации канцелярии Уркварта, где работал. Мало того, что в Синопе он смог вытащить у спящего курьера письма Белла, скопировать и передать копии консулу в Трабзоне. Так он еще вот какой фортель выкинул. Подделал письмо для горцев, заверил его печатью Уркварта и через Сефер-бея отправил в Черкесию.

— В этом письме было написано, что англичане, пребывающие ныне под Анапой, суть самозванцы и пройдохи!

— Изящная подстава! — восхитился я. В этой провокации чувствовалась рука Фонтона. Меня осенило. — Так вот почему Шамуз так отстранился от англичан!

Гай рассмеялся.

— Немало теперь потребуется англичанам времени и поставок пороха, чтобы вернуть былое расположение вождей.

— Вы не опасаетесь их мести?

— Меня в Турции знали, как грека Андрео. Вряд ли, кто-то решит, что Андрео и турок Андрей Гай — это одно и то же лицо. Следы я замел тщательно. Из Турции добрался до Тифлиса, где, кстати, и встретил вашу милую жену. Потом Ставрополь, Екатеринодар. Там мне вручили двести червонцев на закупку товара. С ним я и прибыл сюда, изображая важного купца.

— Имя я бы подобрал не столь похожее.

— Все так и будут думать, — заверил меня Гай.

— Какая отныне вам поставлена задача?

— Поручено мне войти в сношения с горцами, выведать образ их мыслей и убедить их в тщетности надежд на помощь других держав.

— Непростое поручение.

— Я понимаю. Сумел пока лишь войти в доверие к нескольким знатным семействам. Они колеблются. Опасаются разорения. Но это все решаемо. Подкупить можно любого горца. Имея на своей стороне главных узденей и дворян, можно увлечь и простой народ.

— Я бы не был столь категоричен. Между простонародьем и дворянами давно идет яростная борьба.

— Если бы представилась возможность заманить сюда Сефер-бея, черкесы быстро бы удостоверились в ничтожестве надежды на Турцию.

— Их в этом не нужно убеждать. Они каждый день проклинают султана. Считают, что он их предал.

— И, тем не менее, шлют свои делегации. А потом хвастают подарками, полученными от Дивана. Мне рассказали, как один вождь, вернувшись домой, нагрузил две арбы сундуками. Пустыми! Но всем рассказывал, как его обогатил визит в Константинополь.

— Выманить Сефер-бея из Царьграда, — задумчиво молвил я, — могло бы стать серьёзным успехом. Он — залог всей английской деятельности на Кавказе. Шлет свои письма, уверяя, что скоро прибудет с английским и турецким флотами.

— Вряд ли он поедет. Его полностью устраивает узурпированная им роль вождя всего черкесского народа и его главного представителя у трона султана. Увы, даже его ссылка в Адрианополь, к которой я тоже приложил руку, мало что изменила. Не скажу, чтобы он жил в роскоши. От Дивана ему выплачивают ничтожное содержание. Два рубля в день в переводе на русские деньги. Но англичане его подкармливают. Только лишив этих подачек, его можно сдвинуть с места. Фонтон работает над этим. Ему тем проще будет добиться успеха, если англичане отвернутся от Сефер-бея. Надежда есть! Уркварт отозван из Константинополя как главный виновник скандала из-за «Виксена»! Остался лишь этот долдон посол Понсонби. Он сумел вывернуться. Сохранил и свой пост, и свои мечты раскачать Кавказ.

— Белла не отзовут?

— Думаю, нет. Его миссия по политическому объединению горцев не закончена.

— Среди англичан самый опасный — это Паоло Венерели. От него можно ждать чего угодно.

— Есть идеи, как его обезвредить?

— Физическое устранение. Другого мне в голову не приходит.

— Это очень опасно. Вы похороните свою роль двойного агента.

— Я понимаю. Но, как крайний случай, держу в голове.

— Удачи вам, мой друг!

— И вам! Клянусь, почитаю за честь знакомство с вами. Ваша решительность и предприимчивость сделали из вас настоящего героя нашей невидимой борьбы!

— Будете супруге письмо писать? У меня есть связь с Екатеринодаром. Там ныне поручик Вревский, адъютант военного министра, посланный на Кавказ в помощь Хан-Гирею, обитает. Можно через него попробовать.

— Не успеет письмо до Тифлиса доехать, чтобы в руки Тамаре попасть. Она, возможно, уже на пути в Крым. Но благодарю за предложение, соратный товарищ.

Смелый человек, ничего не скажешь. Имея англичан под боком, готов и дальше служить России, несмотря на смертельную опасность. Даже его склонность к похвальбе и некие загибы в оценке положения в Черкесии ничего не меняли. Позиция, достойная уважения. Мы обменялись на прощание крепким рукопожатием.

… Покинув аул хамышевского князя, отправились в горное селение клана Дзжи. Хотел проверить, как решился вопрос с пленными, и воссоединиться с отрядом Цекери.

Бойцы делились новостями, услышанными от мирных горцев. Все обсуждали два набега — проваленный натухайский и успешный шапсугский.

— Народ смеется над Хаджуко Мансуром, — поделился со мной Башибузук. — Говорят, что вождь шапсугов Гуз-Бег привез богатую добычу. А старый абрек — сомнительную славу неудачника.

— Гуз-Бег? Или Казбич? Об этом вожде давно ходят слухи как об удачливом сукином сыне.

— Кто как называет, — подтвердил мою догадку Башибузук.

От мыслей о прославленном абреке перешел к мечтам о встрече с Тамарой. Идея добраться до Крыма на Рождество полностью меня покорила. Конечно, не хотелось бы жечь мосты. Но жена… Сестра… Милые моему сердцу греки… Как я по ним соскучился! Вот был бы номер, если бы удалось вытащить в «Маленькую Грецию» еще и Проскурина! Так и не познакомился с его женой. И Микри. Конечно, Микри и ее муж! Они — обязательно! Всех, всех нужно собрать и отведать знаменитого барашка Марии! И выпить бочку вина! Нет, две бочки! Три!

От мыслей о грядущей гулянке меня оторвал свист пули и тупой удар в седло. Конь жалобно заржал. Похоже, пуля досталась ему. Пробила седельную полку и чепрак. Прошла в нескольких сантиметрах от моего бедра.

— Там! — громко закричал Сенька, показывая рукой на облачко дыма. — Оттуда стреляли.

Я спрыгнул с коня, укрывшись за его корпусом. Несчастное животное мелко дрожало. Нужно его осмотреть. Позже. Сейчас требовалось разобраться со стрелком. Кто? Кто решился? Темиргоевцы? Или люди из клана Дзжи? Последние — вряд ли. Слишком мало времени прошло. Выходит, клан Болотоковых вышел на тропу войны. Больше некому. Ошибся в своих расчетах мой кунак.

Башибузук, не дожидаясь моего приказа, помчался с остальными черкесами в погоню. Вокруг меня гарцевали мои телохранители. Своей сутолокой и беспорядочными перемещениями прикрывали меня от нового выстрела.

— За коня не волнуйтесь, Вашродь, — бесшабашно тряхнул головой Сенька, демонстрируя олимпийское спокойствие в ситуации, когда в любой момент могла прилететь новая пуля. — Лошадь — животное выносливое. Сколько раз видел, как с раной и похлеще не выходили из боя с подраненным конем. Пулю вытащим, а дыру кровяной сгусток закроет. Можете ехать на нем смело до аула.

Он слез со своего коня. Стал ковыряться в ране. Ловко вырезал пулю ножом.

— Неглубоко зашла. Ничего с коником не сделается, — он ласково потрепал по холке моего Боливара, уже не дрожавшего и стоявшего спокойно. — Гляди-ка. Возвращаются наши черкесы. Кого-то сцапали.

Отряд гнал перед собой разоружённого горца. Его физиономию украшал свежий синяк. Он обреченно семенил, шустро перебирая ногами, теснимый конем Башибузука.

— Попался, который кусался! Ты пошто коняшку обидел, убивец⁈ — грозно гаркнул на пленного Сенька.

Горец таращил глаза. Пальцы подрагивали, выдавая испуг.

— Кто тебя нанял? — спросил я грозно.

Несостоявшийся убийца решил поиграть в молчанку.

— Не строй из себя героя! Никто не оценит. Будешь запираться, привяжем к двум коням и порвем, как Бобик грелку. Эээ… как тряпку порвем. На две половины!

Мои черкесы возбужденно загомонили. В их взглядах, бросаемых на меня, смешивалось почтение, любопытство и страх. Полет моей фантазии в деле наказания разных гадов произвел на них неизгладимое впечатление. Как и очередное подтверждение слухам о моей заговоренности.

— Молчишь? Ну-ну. Валите, ребята, его на землю и привязывайте к рукам и ногам длинные и крепкие веревки.

— Это мы — запросто! — откликнулся Сенька.

Он подскочил к пленному и ударом свалил его в придорожную грязь. Другие мои телохранители тут же прижали наемника к земле. Растянули его крестом. Сенька одолжил аркан у одного из черкесов и стал опутывать ноги горе-убийце.

Я подошел поближе.

— Каждую ногу отдельно вяжи, — подсказал Сеньке, корча страшную рожу.

Горец не выдержал.

— Все скажу, отпустите!

— Я слушаю, — спокойно ответил я и наклонился, чтобы лучше услышать признание.

— Это все Лука. Урум Георгий. Он женихается с дочерью старейшины аула Натвхаж. Я тоже там проживаю. Он меня подговорил. Хорошо заплатил. Денег у меня с собой нет, — тут же предупредил оживившихся черкесов. — Закопал.

— Покажешь где. И в аул проводишь. Возьмем виру с вашего общества. Лука там?

— Да, — сдавленно прохрипел наемник. Ребята крепко его придавили.

— Что ж. Вот и повидаемся.

Признаться, неожиданно. Нет, то, что Лука на меня затаил обиду, догадаться несложно. Но заплатить за мою смерть? Это он что-то перемудрил. Как он с Беллом объяснился бы, если меня настигла пуля наемного убийцы? Надеялся скрыть свое участие? Черта лысого у него бы вышло. Здесь, в горах, все про всех знают. Новости разносятся моментально. Я еще не забыл своего удивления, когда до медовеевцев дошла весть про мою «заговоренность» меньше чем за неделю после стычки под стенами Анапы.

«Короче, поступлю так. Захвачу голубчика и отвезу к англичанам. И буду требовать повинную голову. Посмотрим, какое решение примет Белл».

— Едем в аул! — скомандовал я своим людям.

… В селении Натвхаж Луки не оказалось. Или сбежал, или где-то прятался. Его потенциальный тесть принял нас нелюбезно. Понятно, что напрягся из-за штрафа, который мы потребовали. Сошлись после недолгих споров на двадцати коровах. И хорошем угощении в доме несостоявшегося убийцы. Его отец долго извинялся и просил простить засранца. И звал нас к себе на постой.

Блин! Мысль о том, что мою жизнь можно измерить в коровах или быках, меня совсем не веселила. Хорошо, хоть не тридцать восемь попугаев! Но что поделать? Задачу кормить своих людей никто не отменял.

«Тридцать три коровы, стих родился новый, как стакан парного молока», — напевал я в ожидании угощения. Одну корову решили сразу пустить на шашлык, чтобы уж совсем не разорять принимавшего нас хозяина.

Шашлык получился на славу. Еще и мяса осталось на хорошее жаркое, заправленное для сытости кольраби. Картошки горцы не знали. С вином все пошло на ура. Местные угостили нас где-то добытым казацким чихирем. Наверняка, украли за рекой.

«Не надо брэзговать, Коста!» — сказал сам себе и потянулся за новой порцией вина. Нагрузился, в итоге, не слабо.

Покачиваясь, добрался до кунацкой.

Сразу завалиться спать не получилось. Несколько девушек прибирались в гостевом доме, стелили постели, раскладывали подушки. Вопроса, чем занять себя, не возникло. Я тут же достал письмо Тамары. По инерции опять принюхался к нему. А вдруг? Нет. Письмо её запаха не сохранило. Уселся поудобнее. Стал перечитывать. Хотя, кажется, уже знал каждую букву и каждую ошибку наизусть. Глупо улыбался. И в то же время изо всех сил сдерживался, чтобы не пустить слезу нежности и умиления. Глаза продолжали смотреть в письмо, но слов не разбирали. Смотрели сквозь них. Пора было принимать решение. Впрочем, оно уже принято. Как бы меня ни отвлекали все события, с того момента, когда я в первый раз прочитал письмо жены я беспрерывно возвращался к нему, все взвешивал. Принимал решение.

Моя грузинка права. Пора заканчивать с войной. Время мира. Во всяком случае, для меня и для Тамары. Как двойной агент я доживал последние дни. Это было очевидно. А с учетом того, что я задумал напоследок — очевидность эта становилась почти стопроцентной. И даже если бы оставалась узенькая щелочка, в которую можно было бы пролезть, сохранив свой шпионский статус — я этого уже не хотел. Я хотел к жене под бочок. Меня переполняла любовь. И я не хотел разбазарить её на дорогах войны. Ибо папа Допуло прав: женщина — лучшее творение Господа нашего и Аллаха не нашего. Вот я и послужу своей женщине.

С этой мыслью я и отключился. Письмо оставалось в руке.

… Утром, как открыл глаза, мне открылось страшное. Письма не было! Все перерыл. Спросил своих телохранителей, не видели ли они что-то подозрительное.

— Нет, Вашбродь! — повинился Сенька. — Спали как убитые. Чихиря перебрали чуток.

Судя по тому, как все судорожно хлебали воду с утра, «чуток» вышел знатным.

— Клинышек, которым я дверь подпер, валяется не там, где должен, — указал один из моих бодигардов на примитивный запор.

— Кто-то к нам залез!

— Хороши вы! Могли бы и прирезать нас как кур! — упрекнул я своих русских. — Приходи-бери нас тепленькими!

Всыпал им для острастки. Хотя, конечно, в первую очередь, следовало винить себя. Если уж хочу, чтобы моя команда работала как часы, так нужно их учить, приучать к порядку. Что с того, что они мои телохранители, если я не заставил их, во-первых, не напиваться уж слишком, а, во-вторых, установить поочередное дежурство ночью⁈ Они расслабились из-за того, что расслабился я. Так что — mea culpa.

«Теперь вот иди, хренов командир летучего отряда, разбирайся», — шипел я на самого себя.

Более всего меня волновало не то, что письмо, попади оно в ненужные руки, вызовет эффект разорвавшейся бомбы и закрутит такую цепочку событий, из которых придется вырываться с нешуточными боями. Хотя, казалось бы, это и должно меня больше всего тревожить. Так нет же. Я был взбешен тем, что письмо моей жены окажется в чужих руках. Было ощущение, которое возникает у всех людей, которых обворовали. Когда проходит первый шок от произошедшего и подсчёта потерь, тебя накрывает волна брезгливости. Уже не потери становятся главными. А то, что кто-то посмел влезть в твой дом, испоганить его. Или на супружеское ложе и потоптался по нему в грязных сапожищах. Так я чувствовал себя сейчас.

«Это единственное, чего не нужно было делать, злодей! Меня прирезать, пристрелить — понимаю. Но ты задел мою жену! Кто бы ты ни был, этого я тебе уже не спущу!»

Я выскочил во двор, вооружившись. Спросил хозяина. Он позвал сына. Горе-убивец клялся, что близко не подходил к кунацкой. Спал в доме.

— Как я мог нарушить закон гостеприимства⁈ — справедливо взывал он к логике.

Я ему поверил. Чувства были настолько обострены, что я вполне мог сейчас заменить полиграф в подвалах ЦРУ.

— Тогда кто? — заорал я.

— Клянусь, — задрожал хозяин, — никто в кунацкую не заходил. Только девушки.

— Какие?

— Ох! — хозяин одновременно просветлел и пригорюнился.

— Что?

— Среди них была невеста урума! — выложил хозяин.

— Где она?

Я заорал так, что сын хозяина тут же сорвался с места. Уже через пять минут он затащил во двор упирающуюся и плачущую девушку. Толкнул к моим ногам.

— Клянусь Богом, — я навис над ней, — спрошу один раз. Соврёшь, снесу голову. Ты взяла письмо?

— Да, — дрожащая девушка по моему виду поняла, что не шучу, угрозу исполню.

— Лука надоумил?

— Да. Он в хижине рабов прятался от вас. Я, когда вернулась к нему, рассказала, что вы читали. Чуть не плакали. Он приказал.

— Письмо, значит, у него?

— Да.

— Когда отдала? Сколько он уже в пути?

— Далеко после полуночи.

Я обернулся к хозяину.

— Куда он мог поехать? — спросил его.

— Вариантов не много. Или выше в горы, или на равнину.

На равнине греку делать нечего. Значит, остаются горы. И дорога в сторону Цемеса, куда увезли Белла.

— По коням! Выдвигаемся, — приказал я. — Лошадей не жалеть. Помчимся во весь опор! Половина остается и отдает нам своих лошадей на подмену.

Уже через минуту мы вылетели со двора.

"Лука! Гаденыш! Сам ни на что не способен! Ни прирезать, ни даже просто украсть письмо. Все — чужими руками. Ох, я тебе их вырву! И какого черта тебе от этого письма⁈'

«Ты дурак? — так бы мне сейчас сказала Тамара. — Письмо же на русском языке, Коста! Такое предъяви любому горцу, и тебя назовут предателем и шпионом!»

«Ах, Тамара, умница моя! Ну, конечно! Ну, Лука Мудрищев… Ну и подлец! Точно помчался к Беллу! Я тебя, сука, урою! Лично прирежу. Кинжал загоню в твоё подлое сердце!»

Такой гонки я еще не знал. Неслись так, что кони стали хрипеть. Белая пена выступала на боках. Пару раз производили смену. От мелькавших деревьев, мимо которых мы пролетали, уже рябило в глазах. Но никто не жаловался. Все поняли, что случилось что-то очень плохое.

Проехали несколько селений. В одном ауле расспросили про одинокого всадника. Есть! Был такой. И мы здорово сократили разрыв. Остался последний рывок. Лишь бы лошади выдержали.

Гандикап, который имел Лука, таял на глазах. Ночью быстро не поедешь. Да и не было у грека сноровки в верховой езде. Ближе к обеду мы его догнали. Как он, мерзавец, ни настегивал своего скакуна, расстояние до него неумолимо сокращалось. Уже можно было рассмотреть выражение ужаса на его лице, когда он оборачивался.

Я выстрелил из «Смуглянки Бесс» наудачу. Попасть не надеялся. И не попал. Но вышло еще лучше. Лука задёргался в седле в момент, когда его лошадь прыгнула через поваленное дерево. Приземлилась неудачно. Лука кубарем слетел с седла. Лежал и стонал, когда мы приблизились. Знатно расшибся мараз. Даже сил у него не нашлось взяться за пистолет. Лишь выдавил из себя жалобно:

— Пощади!

— Где письмо⁈ — зарычал я. — Ты, позор греческого народа, как посмел на меня покуситься⁈

— Я позор⁈ Что ты возомнил о себе⁈ Слушайте! Слушайте все! Коста — русский шпион! Вот доказательство! — он вытащил из-за пазухи листок бумаги и замахал им, как белым флагом.

Сенька осторожно забрал письмо и передал его мне.

— Заткни свой поганый рот! — презрительно выдал он лежащему Георгию.

— Ты правильно догадался, — спокойно ответил я Луке по-гречески. — Я работаю против англичан. И помогаю России. Стране, которая приютила тысячи греков. Стране, отправляющий свои корабли, чтобы пираты не нападали на беззащитные селения в Архипелаге[1]. Той самой России, которая кровью своих солдат заплатила за свободу греческого народа. А тебя волнует лишь золото. Тебе плевать, что англичане заявились на Кавказ, чтобы посеять семена, из которых взойдут кровь, боль и слезы как черкесов, так и русских. Кончайте его, — приказал я своим людям.

— Повесить? — уточнил Сенька.

Горцы на этот раз возмущаться не стали. Лишь затрясли шашками в воздухе в знак одобрения.

Над лесной дорогой пронесся нечеловеческий вой. Лука догадался по нашим лицам о своей участи. Потекли последние минуты его продажной жизни.

Я уже остыл. Лично руки пачкать желания не было. Предложение Сеньки пришлось кстати.

— Самое подходящее для такой мразоты! Я бы еще и табличку на шею нацепил, написав «предатель и вор».

— Я напишу! — предложил Башибузук. — Я у муллы учился. Грамоту разумею.

[1] Корабли Черноморского флота регулярно отправлялись в распоряжение русского консула в Греции для защиты местного населения в Архипелаге.