Страшные истории для бессонной ночи

Сергей Мельников. Воскрешение Торгунны

Посреди острова, где прятались мятежники-пикты, высилась гора из черепов. Асмундур, глава исландского хирда[6], задумчиво покрутил в руках верхний, присел на колени и поковырял ногтем один из нижних.

— Свежие. Враг еще здесь, — сказал он Бьярки, и брат перевел его слова Аластуру, вождю скоттов[7].

Тот сразу начал выкрикивать какие-то команды на их резком, лающем языке. Воины встали в круг, и вдруг раздался оглушительный рев. Из-за гребней холмов со всех сторон вылетели воины. Их обнаженные тела густо покрывали причудливые синие узоры. Асмундур ожидал целую армию, но их было всего восемь, а ведь на острове должна быть сотня бойцов с женами и детьми. Он присмотрелся к черепам: в неровной стене пирамиды были и маленькие детские. Дальше думать было некогда: на щит обрушился удар, и исландец подивился его силе.

Воины, с которыми пришлось скрестить мечи, не были похожи на пиктов: слишком высокие, слишком крепкие, слишком быстрые. Они бились яростно и ожесточенно, и каждый забрал с собой в Вальхаллу по несколько скоттских бойцов. Ушел пировать и его средний брат, Раудульв. Младший, Медвежонок-Бьярки, выжил, и Асмундур был этому рад: Раудульв не понимал языка скоттов, а Бьярки бойко на нем изъяснялся.

Потом скотты вытеснили на край обрыва главаря мятежников, загнали его, как дикого зверя, в ловушку без выхода. Исландский хирд был в первых рядах. Высокий Асмундур сверху вниз смотрел на скоттов, но, чтобы взглянуть в глаза этому ётуну[8], пришлось придержать шлем, а потом пожалеть — таким яростным огнем они пылали. Асмундур подумал, что будет рад поднять кубок с таким воином в Вальхалле. Думал так, пока Бьярки не разъяснил ему, откуда взялась груда черепов.

Перед тем как спрыгнуть со скалы в море, великан выкрикнул какое-то проклятие на языке, которого Асмундур не знал, а раз не понял, значит, нет у этих слов власти над его судьбой. Беспечно улыбаясь, отошел он от обрыва, а скотты разошлись хмурыми. Наверное, поняли, но ему не было до них дела. С Бьярки он зашел в шатер нанимателя — запросто, как пристало честным воинам.

— Аластур, — сказал Бьярки, переводя слова Асмундура, — наша служба закончилась, мятежники уничтожены. Я и мои люди возвращаемся домой.

Алистер Катанах поморщился. Ему не нравилось, как звучит его имя в устах этих дикарей. Он — глава клана и ближник самого Кеннета Мак-Альпина, правителя Дал Риады[9]. А кто они? Исландские наемники: бьются за того, кто даст больше, а держат себя на равных. Они бы и с королем так же разговаривали, в этом Алистер не сомневался.

— Тела мятежника нет, — угрюмо бросил он и повернулся к ним спиной.

— Тело мятежника едят рыбы, — перевел Бьярки ответ брата.

Алистер положил руки на колени, успокаивая дыхание. В ушах до сих пор звучали предсмертные слова пикта. Глупые, отчаянные, бесплодные, в устах этого великана они обрели страшную силу. «Все мне служить будете! — прорычал он, поводя мечом. — За каждым приду!» От его рыка у храбрых воинов, не раз глядевших в глаза смерти, подгибались колени, тряслось что-то под ребрами и накатывала тоска, такая сильная, что хотелось самому броситься со скалы.

Алистер подошел к Бьярки, попытался посмотреть на него надменно, но снизу вверх это получалось плохо.

— Может, это другой человек? — с сомнением сказал он. — Тот пикт, за которым мы гнались, был на две головы ниже и в два раза уже в плечах.

— Мы узнали его.

— Почему он стал таким огромным за одну зиму? — не сдавался Алистер.

— Он ел живую плоть. Он больше не человек, — ответил Бьярки.

— Огр! — рыкнул Асмундур, и Алистер не понял, решил ли тот вступить в разговор или просто прочистил горло. Старший исландец бесстрастно смотрел поверх его макушки. Младший спокойно глядел ему в глаза, оба молчали, как два каменных утеса, побольше и поменьше. Усталость, неподъемная, как ледники их заснеженной родины, навалилась на плечи. Сил спорить у Алистера не оставалось.

— Я дал вам много золота, больше, чем вы заслужили, — сделал он последнюю жалкую попытку.

— Ты заплатил за кровь мятежников, они убиты. Мы сделали свою работу и возвращаемся домой, — сказал Бьярки после протяжного рычания своего брата.

Алистер знал, что от него ждут. Нехотя он сказал:

— Вы сделали свою работу. Можете уходить.

Исландцы молча развернулись и вышли прочь, а Алистер с облегчением вздохнул. К дьяволу их, пусть катятся.

Когда в веренице скоттских лодок исландцы подходили к берегу, Асмундур приметил нос драккара в одной из бухт. Никто не увидел, а его наметанный глаз сразу вычленил знакомый изгиб среди ломаных скал. Сейчас он разделил своих воинов: одних отправил на свой корабль, а со второй половиной пошел осматривать трофей. Разве он виноват, что скотты слепы? Пока вождь скоттов не наложил лапу на его находку, Асмундур бегло обыскал пустой корабль и рассадил воинов. Исландцы налегли на весла, и драккар вышел в море. Сзади горел погребальный костер с телом Раудульва, что-то кричали, беснуясь на берегу, скотты, но Асмундур был глух. Он шел домой.

Во время стоянки у северной оконечности острова Бьярки разворошил кучу драных шкур на корме. Асмундур услышал крики, хохот, чей-то заливистый свист. Он раздвинул сгрудившихся на палубе воинов. За ними стоял его брат и держал за плечо грязную, оборванную женщину. Она была так худа, что на торчащем из рукава запястье между кожей и костями не было ничего.

— Кто это? — спросил Асмундур.

— Не знаю, — ответил Бьярки. Он крепко держал руку этой женщины, но не для того, чтобы не сбежала, а чтобы не упала. — Я ее почти не понимаю.

Асмундур встал перед ней и стукнул кулаком в грудь.

— Асмундур, — назвал он себя.

— Торгунна, — сказала женщина и потеряла сознание.

Он раздумывал: высадить ее на пустынном берегу или выбросить в море. И в том и в другом случае ее ждала смерть. Еще не приняв решения, он убрал волосы с чумазого лица, и что-то шевельнулось в его душе.

— Бьярки, — сказал он. — Пора сварить похлебку. Дай поесть и ей.

До самого исландского берега женщина, назвавшаяся Торгунной, сидела, забившись в угол на корме драккара. Не глядя никому в глаза, она принимала питье и еду. Уткнувшись в плошку, ела, а отставив ее, вылизанную до капли, молча сворачивалась в грязный клубок, только плечи подрагивали от беззвучных рыданий.

Надо, надо было выкинуть девку за борт, но раз не сделал, раз подарил жизнь, теперь придется ее сохранить. Из жалости Асмундур взял Торгунну в свой дом на берегу реки Фродау. В первый день затопил баню и отмыл ее добела. Женщина смущенно прикрывала рукой срам, но перечить не смела. Когда черные потоки воды иссякли, Асмундур увидел, что она молода и красива, но очень истощена.

«Ничего, откормлю», — подумал он.

Торгунна взвалила на себя все, и даже больше. Она готовила незнакомые, но очень вкусные блюда, лечила людей и скот, поддерживала порядок в большом доме. Вечерами, когда все дела по хозяйству были закончены, она учила его язык. Показывала на какую-нибудь утварь и ждала, пока Асмундур прогрохочет ее название, потом повторяла. Делала это так неумело, что поначалу стены дома тряслись от хохота хозяина. Торгунна упрямо произносила новое слово много раз, пока Асмундур кивком не подтвердит: удалось. Время шло, и они начали понимать друг друга.

Жизнь Асмундура стала теплой, мягкой, уютной. Чем лучше ему жилось, тем мрачнее он становился. Уходила его сила, слабла воля, ему больше не хотелось идти в дальний поход и воевать с чужаками.

Однажды утром он позвал Бьярки на охоту, но того свалила лихоманка. Тогда Асмундур отправил Торгунну лечить брата, а сам ушел к леднику Снайфетльсйёкулль. Обвешенный добычей, он в темноте возвращался домой и не заметил новой трещины под ногами. Только к утру, со связкой одеревеневших песцов в зубах, волоча вывихнутую ногу, он дополз до дома, и силы его покинули. Чудо, что Торгунна выглянула в окно до того, как тело хозяина занесло снегом.

Собрав все силы, она заволокла Асмундура домой. Взвалить на лавку не смогла, просто накидала шкур у очага и перекатила его грузное тело. Раздела его, вправила ногу, осмотрела белую, почти голубую кожу, посеревшие губы. Задумалась, решаясь, потом сбросила с себя платье. Обнаженная, она всем телом прижалась к холодному и твердому Асмундуру, обхватила руками его грудь, переплела тонкие ноги с его ногами, похожими на обледеневшие колоды, с головой накрыла его и себя медвежьей шкурой.

Хозяин казался куском замороженного мяса, но чуткие пальцы Торгунны чувствовали биение его сердца. Очаг пылал, жадно пожирая щедро насыпанные дрова, шкура не давала теплу уйти. Торгунна, быстро продрогшая, начала согреваться, глаза ее закрылись, и она задремала, а проснулась оттого, что крепкое, твердое и горячее тело прижало ее к лежанке. Асмундур склонился над ней, Торгунна увидела его безумные глаза, в которых горел отблеск затухающего очага.

— Ты пришла сама, — сказал он хриплым шепотом.

— Ты чуть не замерз до смерти. Я хотела тебя согреть.

— Ты пришла сама, — повторил он упрямо.

Торгунна знала, что будет дальше, не хотела этого, но сопротивляться не могла. Она расслабила ноги и отвернулась к очагу. Прикусив губу, смотрела, как прозрачные язычки затухающего огня бегают по обугленному дереву. Последний огонек потух, Асмундур поднялся, и Торгунна вздохнула с облегчением. Он зачерпнул ковшом воды и жадно выхлебал, пролив половину на грудь.

— Хочешь пить? — спросил он.

Она кивнула, и, пока утоляла жажду, он сидел рядом, гладя шершавой ладонью ее длинные ноги. Когда Торгунна напилась, Асмундур сказал:

— Я хочу, чтобы ты стала хозяйкой в моем доме.

Все изменилось, и дело было не только в том, что Торгунна приняла его в свое лоно. Асмундур начал с ней разговаривать. По вечерам Торгунна лежала на его каменной руке, которая под ее щекой становилась мягче подушки, он спрашивал о прошлом, она отнекивалась, отделывалась туманными фразами, отвечала уклончиво. В одну ночь все, что Торгунна так долго держала в себе, вырвалось наружу.

Она рассказала про страшную зиму на Гебридском острове, про голод, про предводителя пиктов, ставшего людоедом, и про то, как он съел ее трехлетнюю дочь, а потом казнил мужа. Слезы, накопленные за прошедшие месяцы, лились потоком и никак не останавливались: слишком много их набралось. Асмундур слушал, все больше каменея.

С того дня, когда Бьярки нашел Торгунну в куче тряпья на корме драккара, она не ела мяса. Асмундур думал, что это чудачество, и называл ее птичкой Торгунной, а теперь понял, что в каждом куске дичи она видит своего растерзанного людоедом ребенка. Он убил бы пиктское чудовище еще много раз, если бы мог. А Торгунне стало легче: она разделила свой кошмар с самым сильным мужчиной в мире.

Асмундур привык жить один, а Торгунна перестала быть вечно обязанной приживалкой — и оказалось, что железный характер есть у обоих. Жизнь превратилась в войну, где каждый прощупывал оборону другого, а страстные стычки заканчивались не менее страстными объятиями. Вскоре обоим наскучила эта забава. Битвы прекратились, а объятия остались. К мидсумару, дню летнего солнцестояния, женским чутьем Торгунна поняла, что в ней зародилась новая жизнь. Скоро из нее выйдет новый человечек, и ему ничего угрожать не будет, потому что рядом Асмундур — воин, которому не страшен никакой ётун-людоед.

Перед мидсумаром братья набили много дичи. Торгунна, счастливая своей маленькой тайной, вызвалась помочь. Она пластала оленину и задела ножом руку. Заструилась кровь, смешалась с оленьей. Нож был таким острым, что она не сразу заметила рану, а как увидела, улыбнулась беспечно и замотала чистой тряпкой. К ночи Торгунна прилегла и больше не встала. Асмундур, пировавший с братом и друзьями, ничего не заметил. Грузный и веселый, он вошел в спальню, сбросил одежду. Залез под шкуру к мягкому телу любимой, но ее кожа не грела, а обжигала.

Три дня Торгунна металась в бреду, а Асмундур — по окрестным домам в поисках лекаря. На четвертый день она ненадолго пришла в себя, открыла глаза и позвала мужа. Асмундур сел рядом, нежно убрал прилипшие к мокрому лбу волосы.

— Что мне сделать для тебя? — спросил он. — Может, сварить какой-то отвар? Скажи какой, я совсем ничего не понимаю в твоих травах!

— Сделай, — сказала она чуть слышно. — Похорони меня в Скаульхольте — там, где я впервые ступила на эту землю.

— Нет-нет-нет, ты выздоровеешь, ты поправишься, — замотал он головой.

Торгунна с неожиданной силой вцепилась ему в руку.

— Дай мне слово! — сказала она, и Асмундур пообещал.

Больше Торгунна ничего не говорила, пожалела своего ослабевшего сильного мужчину. Утром повозка с ее телом, запряженная парой круторогих быков, отправилась в путь. Четверо угрюмых молчаливых мужчин на лошадях сопровождали ее: Бьярки, Асмундур и два его верных воина — Хаки и Фроди. Они ехали весь день, без остановок, а как начало темнеть, свернули к Боргарфьорду. В пустом рыбачьем домике они долго сидели, не разводя огонь, погруженные в свои тяжелые мысли, а тело Торгунны лежало в повозке за окном.

Стемнело, но никто не мог сдвинуться с места. Снаружи послышался шорох: кто-то подошел к домику. Асмундур положил руку на рукоять меча. Со скрипом открылась дверь, и в дом вошла Торгунна. Воины вскочили, но Торгунна не смотрела на них. Она встала на колени перед очагом и разожгла огонь. Так же не глядя ни на кого, вышла и вернулась с котелком, мешочком ячменя и полосками вяленой оленины. Потрясенные воины отступили к стене, они растерянно смотрели то на Торгунну, то на Асмундура и не знали, что делать, а ожившая Торгунна подвесила котелок над очагом и засыпала крупу. Когда каша приготовилась, она протянула мужу плошку с едой.

— Ты голоден, любимый, поешь, — сказала она, глядя в сторону.

Асмундур взял кашу. Он случайно коснулся ее ледяных пальцев и вздрогнул. Не сводя с жены глаз, он съел все. Глядя на него, поели и остальные. Когда котелок опустел, Торгунна вышла из дома. Асмундур кинулся за ней. Она подошла к телеге и легла так же, как лежала раньше. Асмундур схватил ее за плечи, но они оказались твердыми и холодными, а голова безвольно откинулась, обнажив тонкую шею. Сильный воин, победивший людоедов, опустился на землю и зарыдал, а его друзья стояли над ним и не знали, что сказать.

Утром быки потащили повозку дальше. Хаки и Фроди ехали впереди, а Асмундур с братом — сзади.

— Она не мертва, — сказал Асмундур. — Она не в Хельхейме.

— Ты обезумел от горя, Мунди, — ответил Бьярки.

— Нет, — упрямо замотал головой тот. — Я верну Торгунну.

— Но как?

Асмундур задумчиво посмотрел на солнце.

— Еще не знаю, но отпустить ее я не могу.

У подножия ледника Хофсйёкюдль они остановились на ночлег. Споро, в восемь рук, возвели шатер. Бьярки разложил дрова для очага, Асмундур достал котелок, кожаную флягу с водой, крупу и вяленую оленину. Потом он сел, сели и остальные. Фроди достал кресало, но Асмундур остановил его. Они ждали у холодного очага, не глядя друг на друга. Снаружи заскрипел снег. Откинулась шкура, закрывающая вход, в сгустившихся сумерках показалось бледное лицо. Качнулись тяжелые косы цвета мореного дуба, когда Торгунна вошла в шатер. Воины вскочили на ноги. Глядя мимо — в землю под ногами, на дрожащие под порывами ветра стенки, на дрова в незажженном очаге — куда угодно, но не в глаза мужчинам, она подошла к очагу и взяла протянутое кресало. Теперь и Фроди ощутил ледяной холод ее тонких пальцев.

Все повторилось. Она протянула мужу плошку с дымящейся кашей.

— Ты голоден, Асмундур, поешь, — сказала Торгунна, и он принял еду из ее рук, но, как ни пытался заглянуть в глаза, она неизменно отводила взгляд.

Когда мужчины насытились, Торгунна повернулась и, глядя под ноги, пошла к телеге. Издав вопль отчаяния, Асмундур перепрыгнул пылающий костер и бросился за ней. Бьярки выскочил следом. Хаки выхватил горящее полено и с Фроди кинулся за ними. Тень гигантского ледника накрывала шатер, а за ее изломанной гранью, возле распряженной телеги, стоял Асмундур. Он обхватил вырывающуюся Торгунну, как огромный медведь, задирающий свою жертву, только медведи не плачут. Три храбрых воина много раз не задумываясь бросались в самую гущу смертельной битвы, но сейчас стояли вокруг и не знали, что делать. Ледяной ветер трепал жалкий огонек на недогоревшем полене, его рыжие отблески метались по нежному лицу Торгунны, стирая мертвенную бледность. С огромным трудом, будто не слабая женщина сопротивлялась ему, а великан-людоед с далекого скоттского острова, Асмундур развернул жену к себе.

— Посмотри на меня, Торгунна! Я, твой муж, говорю тебе — посмотри!

Она выгнулась так, что косы легли на снег.

— Нельзя! — закричала она.

Он схватил Торгунну за голову, она упала на колени, и он рухнул перед ней. С красным от натуги лицом он тянул ее к себе, а она сопротивлялась, и ему никак не удавалось сломить ее волю. Когда осталось совсем чуть-чуть, Торгунна закричала. Рот распахнулся так широко, как не может открыться у живого человека, от этого крика ослабли руки Асмундура. Хаки уронил в снег факел, и тот, зашипев, погас.

Торгунна встала и сказала:

— Асмундур, не пытайся меня вернуть. Ты погубишь и меня, и нашего сына.

Обезумевший от горя Асмундур пополз за ней, вцепился в подол ее платья, но она не остановилась, только затрещала разрывающаяся ткань. Торгунна легла в телегу, на солому, как лежала раньше, и закрыла глаза. Долго Асмундур стоял на коленях, уткнув лоб в деревянный борт похоронной повозки, а его ближники молча застыли вокруг. Только луна равнодушно смотрела на четыре крошечных фигурки у неуклюжей телеги под отвесной ледяной стеной, а больше вокруг живых не было.

На третий день они вошли в Скаульхольт. Проехали, не заходя, мимо домов под подозрительными взглядами местных жителей. Впереди зеленел высокий холм. Асмундур показал на него:

— Хорошее место для погребального костра.

Они направили повозку к подножию и разбили лагерь с подветренной стороны, укрывшись от любопытных глаз.

Наступила ночь. Асмундур сам достал кресало и развел костер. Наварил каши с олениной, разложил по плошкам. Бьярки настороженно следил за братом. Он сходил к повозке, убедился, что Торгунна мертва и неподвижна, потом подсел к Асмундуру.

— Что ты задумал, брат? — спросил он.

— Она носит в чреве моего сына, — угрюмо ответил Асмундур.

— Брат, ты оглох? — вспыхнул Бьярки. — Ты не слышал, что сказала Торгунна прошлой ночью?

— Очень хорошо слышал, Медвежонок, и потому не могу с ними расстаться.

Он встал и пошел к телеге.

— Остановись! — крикнул Бьярки.

Асмундур выхватил меч.

— Я сделаю это, даже если мне придется убить тебя! — прорычал он.

Бьярки посмотрел на подрагивающий конец клинка, на полное решимости лицо брата и отвел глаза. Асмундур резко вложил меч в ножны и откинул шкуру, укрывающую тело Торгунны.

— Помоги! — крикнул он, но Бьярки не сдвинулся с места. — Ко мне! — заревел он, как на поле боя, созывая воинов на подмогу.

Хаки бросился к нему, следом запрыгнул на телегу Фроди. Бьярки смотрел на них исподлобья, но не двигался с места. Втроем мужчины аккуратно подняли тело Торгунны и уложили у костра на расстеленную шкуру.

— Я просил Хель отпустить Торгунну, я молил Локи уговорить свою дочь, я заклинал Одина приказать им обоим, но боги глухи и слепы. Я говорил им, что мой сын будет великим воином, но они молчали. Я заставлю их вернуть мне Торгунну! — сказал Асмундур, и Бьярки понял, что эти слова предназначены ему. Со вздохом он встал рядом с братом и положил руку ему на плечо.

— Если ты решил твердо, я помогу, но ты совершаешь ошибку.

Асмундур молча накрыл его руку ладонью. Он стянул с Торгунны платье и нижнюю рубаху. Она лежала у костра на шкуре белого медведя: такая же белая, мертвая и прекрасная. Бьярки залюбовался ее телом, на миг забыв, что оно мертво. Асмундур сунул руку под седло своего коня и вытащил мокрую тряпицу. Он тщательно натер лошадиным потом кожу жены.

— Помнишь хромого Хефина, Бьярки? — спросил он, не отрываясь от работы. — Валлиец[10] из воинов Аластура. Я часто разговаривал с ним вечерами. У валлийцев есть добрая богиня, ее зовут Рианнон. Она принимает роды у кобыл, охраняет всадников и провожает их в царство мертвых. Она же может вернуть человека в мир живых.

— Зачем ей помогать тебе?

— Я говорил с ней в ту ночь, под ледником. Она гарцевала на белой кобылице вокруг повозки и смеялась. «Какая красивая кобылка! — восклицала она. — И какой славный родится жеребенок!» К седлу был приторочен мешок, она похлопывала по нему и весело смотрела мне в глаза. Ты понимаешь? Она показала, как их спасти!

— Брат, ты безумен! — Бьярки схватил его за плечо и развернул к себе. В синих глазах старшего Асмундура прыгали языки пламени от костра и больше ничего не было.

— Не более, чем ты, Бьярки, — спокойно ответил Асмундур и вернулся к своему занятию. — Принеси мне мешок, в котором мы храним припасы, и клубок ниток. В мешке — проход в мир мертвых. Рианнон может забрать душу или, наоборот, вдохнуть ее в тело.

— Хель не понравится, что ты просишь чужого бога, — сказал Бьярки с сомнением.

— Хель уже отказала мне в помощи.

— Почему мешок?

Асмундур пожал плечами.

— Никто не должен видеть, как душа покидает тело или влетает в него. Когда я завяжу мешок, в нем откроется проход в мир мертвых, но души умерших не смогут вылететь в мир живых. Когда проход закроется, я развяжу мешок, и Торгунна выйдет из него живой.

Он отрезал от мотка несколько длинных нитей и обвязал ими шею, лодыжки и запястья Торгунны.

— А это зачем? — спросил Бьярки.

— Помнишь Бакуна, воина из Гардара?[11] — спросил Асмундур.

Бьярки покачал головой.

— В их стране люди живут в тесных деревнях, где много-много домов стоят рядом друг с другом, как будто земли им мало. Их мертвых забирает Моргана[12]. Она держит в своих руках нити, на которых подвешены все, кто живет в Гарде. Когда она хочет забрать человека, то просто перерезает его нить. Я дам ей много нитей, и она сможет подвесить еще много русов, а взамен пусть отдаст жизнь моей Торгунны.

— Рианнон не будет рада, что ты призовешь богиню из Годхейма[13].

— Годхейм далеко, — ответил Асмундур. — Когда еще она доберется до Скаульхольта. Если не выйдет у Рианнон, поможет Моргана.

— Ты безумен, брат, — повторил Бьярки.

— Пусть так, Медвежонок, — ответил он.

Асмундур натянул мешок на Торгунну и завязал горловину, воины встали полукругом. Пальцы у всех нервно поглаживали рукояти мечей. Подул холодный ветер, и огонь костра пригнулся к земле. Его языки почти доставали до мешковины. Взметнулся ворох искр, и они задымились на грубой ткани. Испуганно заржали лошади. Ветер шумел в ушах, шептал ехидным женским голосом:

— Глупец! Ты поднимешь драугра, живого мертвеца, и он родит другого драугра. Мертвое превратит живое в мертвое, никогда не будет наоборот… Никогда.

Бьярки не вынес, он выхватил меч и взрезал ткань мешка, открывая лицо Торгунны. Прежде спокойное, теперь оно было искажено яростью, застывшей в одеревеневших мышцах. Асмундур выхватил меч, но три меча встретили его и выбили из рук. Хаки и Фроди поставили безумца на колени, Бьярки нагнулся, чтобы снять с запястий Торгунны нити, а Асмундур, потерявший силы и разом постаревший, смотрел на свою мертвую жену глазами, полными слез.

Подул холодный ветер с востока, и пламя костра отклонилось в другую сторону. Стужа забралась под одежду воинов, тьма сгустилась, тучи закрыли луну и все звезды, погасли огни в деревне за холмом. Тишина настала мертвая, будто все кругом погибло в один миг, только четыре воина, забывшие от страха, как дышать, остались у тела Торгунны. Бьярки протянул трясущуюся руку, и все посмотрели туда, куда он указывал. На вершине холма появилась бледная тень, она медленно поплыла вниз по склону.

— Глупые чужаки, — шептала она, но в наступившей тишине воины слышали каждое ее слово. — Мне не нужна ваша нить, моей хватит на весь мир. Я могу подвесить вас и смотреть, как вы будете задыхаться в моих нитях, я могу перерезать их, и вы будете вечно падать, мертвые в мертвое. Живой может лишить жизни, живой может подарить жизнь, но не вернуть того, кто уже мертв.

Асмундур взял моток с живота Торгунны и протянул Моргане, но она только рассмеялась слабым, холодным, как кожа мертвеца, смехом. Бьярки, не сводя глаз с наваждения, ножом перепиливал нити, навязанные на теле Торгунны его братом. Когда лопнула последняя нить, Моргана исчезла. Мир наполнился звуками, засияли звезды, и луна залила холмы Скаульхольта светом.

Зарыдал Асмундур, сбросил руки ближников с плеч и ножом на груди любимой вырезал руну Эйваз[14]. Потом лег рядом, как ложился, когда зачал своего неродившегося сына, и прижал к себе.

— Я найду тебя, — шептал он ей в ухо, — когда настанет время. Тебе не придется долго ждать.