Ведун

Глава 34

Глава тридцать четвертая

Волохи. Один — важный, второй пожиже. Этот годами чуть постарше Бурого.

Появились чуть свет. Ночью шли, спешили. Бирюч позвал? Возможно. Волохи тоже целить умеют и с проклятьями справляются.

— Ты каков сам? — спросил старший.

— Ведун, — Бурый выпрямился, поставил чашку с отваром. — Пестун мой — Волчий Пастырь. Слыхал?

Волох поджал губы. Точно, слыхал. И, может, даже знаком.

Младший сунулся в отвару, понюхал…

— Яд! — сообщил он.

Ишь ты, разбирается.

— На место поставь, — сказал Бурый. — Отравишься, сдохнешь, а папка твой с меня спросит.

Старший фыркнул, махнул посохом:

— Пшел отсель!

Ишь ты. Размахайка какой.

Бурый не боялся. Да, он чуял в волохах силу. В старшем так и немалую. Но то была другая сила, заемная. Бога Волоха за жрецами не было. Только его сила. Обереги на старшем мало что не горели. От посоха пыхало, как жаром от костра. Бурый видел: посох сей со старшим волохом крепко связан. Словно бы та сила, что у Бурого и Дедки внутри, у волоха — в посохе. А теперь, когда волох на Бурого ярился, посох тоже гневом исходил. Вот только жар этот Бурого не язвил. Он был словно пар банный, когда на камни водицей плеснут.

А сам посох ой хорош. Резал настоящий умелец: все лишнее снял, не затронув сердцевины, той, по которой прежде текла от земли к небу древесная исконная сила. А на маковку сей умелец надел серебряный набалдашник. И тоже справный: голову зубра. Хороша: глаза выпуклые, борода с гривой дерево вкруг обнимают, уши растопырены сторожко. Сама голова почернелая, а рога блестят. Дивная работа.

Засмотрелся Бурый. Даже о волоховой грубости забыл. Словно и не слышал ничего.

От такого пренебрежения старший зело осерчал:

— Пшел, говорю! Живо!

Бурый с трудом оторвал взгляд от серебряной головы, перевел на волоха.

Тот тоже хорош. Глас суровый, лик — и того грозней. Сила кипит…

А вот не страшно Бурому и все тут.

— Не пойду, — с легкой усмешкой проговорил Бурый. — Прищепой своим помыкай. Не ты меня звал. Не тебе гнать.

— Ах ты кромешный выкормыш! — воскликнул младший, но старший его придержал жестом-знаком. Уставился на Бурого, брови кустистые седые насупил, прорычал:

— Доброй волей, разумею, не хочешь?

— Не-а, — мотнул головой Бурый. — Доброй не хочу, а злой тебе бог не велит.

— Ах не велит! — Старший волох отчего-то развеселился.

Бирюч ухватил Бурого за рукав, зашептал громко, отчаянно:

— Уходи, ведун, не перечь! Заплачу сполна, не обижу! Уступи им, человече, не гневи бога!

Бурый попробовал стряхнуть руку, но Бирюч вцепился клещом, не отодрать.

— Я. Не. Человек, — раздельно произнес Бурый. — Оберег, что на тебе, у этих брал?

— Да, да! — Бирюч тянул прочь, здоровенный. Бурому за стол пришлось взяться, чтоб устоять.

— Дрянь оберег, — пренебрежительно бросил Бурый. — Никудышный. Тебя не защитил. Каков оберег, такие и эти. Женку твою не защитили и не защитят. Но коли не жаль ее, твоя воля. Я уйду. Но если эти скажут, что из-за меня померла, не верь. Я б ее спас. А они нет. Что? Уйти мне?

Бирюч растерялся. Тянуть перестал. Переводил взгляд с Бурого на волохов и обратно. Искал, за кем правда.

А волохи на него даже не глядели. Только на Бурого.

Младший, кудрявый, статный, розовощекий, опять сунулся вперед, но опять был остановлен. Уже не знаком, а движением посоха, от которого вдруг ощутимо потянуло туманом Кромки.

В следующее мгновение жилистая, с поросшими рыжим волосом узловатыми пальцами волохова десница выбросилась вперед, и серебряная голова уперлась рогами Бурому в горло. Был бы то меч, тут бы Бурому и конец. А так только рожками кожу кольнуло.

Но не все так просто.

Нож у Бурого в сапоге силу из недруга тянет, как кровь попробует. Волохов же посох напротив, не тянет — вливает.

Горло у Бурого словно комом жарким затворило. Ни крикнуть, ни вдохнуть.

Но испугаться он не успел. Потому что сглотнул горячий ком. И тот проскользнул в нутро, расползаясь сначала тем же чужим жаром… Чуждым, но приятным. Словно с мороза сбитню горячего хлебнул.

А потом Бурый перехватил посох и по наитию взял да и поцеловал зубриную голову пониже челки.

И сразу стало хорошо. Жар обратился живой силой, потек во все члены. Будто зелья бодрящего Дедкина глотнул, только шибче. Даже порты спереди встопорщились от избытка силы. Бурый двинул шуйцей и схваченный Бирючем рукав освободился.

— О как, — озадаченно ухнул старший волох и дернул посох к себе.

Бурый мог бы удержать посох, но не стал. Хоть и хотелось.

— Это что ж такое деется, наставник? — пробормотал молодой волох. — Его ж д' о лжно было…

— Выходит не должно, — проворчал старый, глядя на Бурого будто на снесшего яйцо петуха. — Чтоб от серой масти бурый телок народился… Ох! Не люблю такого. Как бы не к лиху.

Бурый напрягся. Дедко предупреждал: никто не должен проведать подлинное имя, пока ученик в силу не войдет.

Но нет, не угадал волох. Просто к слову пришлось.

— Ты, боярин, не трясись, — сказал волох Бирючу. — Не будет от нас вреда женке твоей. Не станем мы с ведуном бодаться. С этим не станем. А ты, ведун, делай, что хотел. А мы поглядим. А то вдруг ты болезной присунуть решишь, — и показал корявым пальцем на вставшие спереди колом порты Бурого.

— А хоть бы и так, — весело (не узнал, не узнал имечко!) отозвался Бурый. — Могу и присунуть. Хоть ей, хоть… — Поглядел на злющего молодого волоха и решил не дразнить. Не до него. Сила просилась наружу, искала, куда войти. И теперь Бурому не составит труда выдрать сквернавца из тиуновой женки. И отвара не надобно.

Бурый повернулся к болящей. Ага. Дышит ровно. Спит. А пакостник-сквернавец уже не расплылся вольготно, а сморщился, затихарился в пяте, силясь быть незаметным.

Ух и посох у волоха! Небось, не одну седмицу силу копил. А теперь все его, Бурого. А нежить, хоть и неразумная, а не заметить не могла. Бурый для нее стал как солнце для филина. Ишь, скукожился мелкой черной точкой в мелкой ранке.

Был бы таким вчера, может и вовсе не разглядел его Бурый. Но теперь все. Теперь то он знает, кого и где искать. Ну, хитрован, поиграем в прятки!

Бурый полез в сапог, вынул ножик, тот, что для силы… Дух в нем забеспокоился, затрепыхался: не нравилась ему сила, Бурым принятая.

— Постой-ка! — подал голос старый волох. — На вот этот!

Бурый отказываться не стал, принял.

Ух ты. Наговор на ноже затейливый, сразу и не распутать. Ясно, что тоже на силу, и что чары на нем поискусней тех. что Дедко на ножик Бурого положил. Двойные чары. Хочешь тяни, хочешь отдавай. Такому Дедко Бурого не учил.

Что интересно: ножик волохов лег в руку как родной, сразу признал. Но тут уж Бурый сам разобрался. Это он ту силу, что в Буром, признал. Ножик сей — посоху волохову младший братишка. Ручка из того же ствола резана.

— Пользуйся, — поощрил старший волох.

«Пользуйся», не «дарю». Значит можно взять и не отдариваться.

Чуялось: есть в этом «пользуйся», подвох. Ну да и ладно. Уж больно ножик хорош. Сам небольшой, в пядь, из железа кованого, в масле каленого, в рукояти — камешек. Кровавик. И вот это славно. А нынешнему случаю и вовсе в струю.

Бурый тянуть не стал, попросту уколол пораженную пяту женки вороненым острием…

И все получилось. Легче легкого.

Сквернавец и трепыхнуться не успел, как его каленым железом через руду-кровь прихватило и втянуло. До сего Бурый думал погань расточить. Но так даже лучше вышло. Сидеть теперь сквернавцу в камне, пока Бурый его судьбу не решит.

Теперь — попроще дело. Бурый достал из сумы пахнущую плесенью мазь, ту, которая от гнили помогает, наложил густо на пяту, сухими листиками подорожными накрыл крест-накрест, в бересту завернул, закрепил.

Гниль, она такая. И без сквернавца сгубить может.

— И что теперь? — дрогнувшим голосом спросил Бирюч.

— Три дня не снимать, — сказал Бурый, зашнуровывая суму.

— А потом что?

— А потом — все. Поправится твоя женка. А обереги я тебе сам сделаю. Не такие, как этот, — Бурый показал пальцем. — Надежные.

— А ведь прав ведун, — сказал старший волох. — Пустой оберег. Никчемный.

— То не мой! — быстро ответил молодой волох. — То Наня работа.

— Не работа, а стыдоба, — проворчал старший волох. — Меня Гудиславом зовут, ведун.

— А ты меня Младшим зови покуда, — ответил Бурый.

— Ведуны они такие, — сказал старший, обращаясь к младшему волоху. — Истинное имя никому не скажут, покуда не окрепнут. Наставника его Волчьим Пастырем зовут, а имя этого только он и знает. А может и нет у него настоящего имену покуда. Ну да Младший, так Младший. Коли есть желание, приходи на капище к нам. Волох тебе имя даст.

«Уже дали, без тебя обошлись», — подумал Бурый. Но отказываться не стал. Когда такие, как этот Гудислав, в гости зовут, это дорогого стоит.

— Приду, — сказал он. — Но не нынче.

Дедко точно не против будет. Сам же велел на капище Волохово наведаться.

Старший пихнул молодого, который слушал, аж рот приоткрыв от удивления. Тот очнулся и тоже представился:

— Звенияр я.

Бурый кивнул уважительно. Когда к нему по-доброму, и он так же. Нет больше меж ними обид.

— Гостей-то примешь, боярин? — спросил старший волох, оборотясь к Бирючу.

Тот глядел на спящую жену и слезы текли по его щекам, ныряя в бороду.

Услышав вопрос, Бирюч встрепенулся:

— Сей же час распоряжусь!

И кинулся из кельи наружу.

Бурый взял чашку с ненужным теперь настоем, понюхал и вылил в ночной горшок.

— Ты прав, — сказал он. — Яд это. Только иной раз и от яда для здоровья польза бывает.

— Да ведаю я, — с досадой проговорил младший волох. — Откуда мне было знать, что ты — наш?

— А я не ваш, — усмехнулся Бурый. — Я — Волохов.

— Так и мы его!

Не понял Звенияр.

А вот Гудислав понял: прикрыл рот рукой.

Но Бурый и не собирался болтать лишнее.