Воин-Врач VI

Глава 4 Змеиный укус

Конный дозор вылетел на правый берег с такой скоростью, что кони, оседая на задние ноги, едва не по грудь ввалились в реку. Над которой полетел истошный крик иволги. Вокруг Всеслава, с обеих сторон носа лодьи, выросли щиты. И с задержкой в несколько секунд то же самое произошло на драккарах с ярлом, конунгом и князем. Контуры получившихся фигур-дзотов чуть отличались, но содержание было совершенно одинаковым: внутри каждого появившегося чудесным образом укрепления разгорались яростью и боевым азартом вожди и воеводы, почуявшие угрозу. И готовые к тому, чтоб ответить на неё.

— Город. Крепость. Церква малая. Защита. Злые змеи. Мирный люд. Убивают. Дети, — синхронно с резкими жестами своих на берегу, еле сдерживавших запалённых коней, переводил Рысь. Как он умудрялся что-то разглядеть в ложившихся густых сумерках, было непонятно. Но сомневаться в способностях Чародеева воеводы никто и не думал.

Городок, расположенный в низовье Эйдера, звался Рибе. Там крепко обосновалась Святая христианская епископская церковь, забрав едва ли не больше власти, чем наместник самого конунга. А с приходом в бухту Шлей Хольстенов появились здесь и какие-то новые, орденские монахи. Об этом без всякой радости рассказывал сам Свен Эстридсон, когда часть лодий, включая наши, пристала к берегу, и мы собрались под раскидистым зелёным дубом, чтоб обдумать и обсудить полученные сведения вместе.

— Бенедиктинцы? — напряженным тоном, но спокойно внешне уточнил Крут.

— Может быть. Не вникал я, — с сожалением ответил датский король. — Увэ, чтоб ему Хель соли не спину не жалела, с церковниками дела водил.

— А что стряслось с толстым Увэ? — с интересом спросил Хаген.

— Утонул он, — пожал плечами Свен. Но, чуя, что лишь привлёк больше внимания, пояснил подробнее, — всыпали кнутов, сколько не жалко было. А народ-то у нас щедрый, сами знаете. Много узнали от него, от зятьёв его да от подручных. Прямо под боком у меня сидели, в верности клялись, а сами обе руки по локоть, не по плечо ли, в казне моей держали. Редким дерьмом оказался Увэ…

— А говорят, не тонет оно, — ухмыльнулся шведский ярл.

— А с валунами во вспоротом брюхе все тонут, даже такие, — дёрнул щекой датчанин.

— Кто от тебя старший в Рибе? Верен ли? — напомнил Всеслав о цели собрания.

— Нильс. Старый бродяга Нильс, мы с ним многое повидали вместе. После того, как ему руку отняли, отправил сюда. Беречь подступы. Тут лет с полсотни назад норвеги здорово порезвились. С той поры Рибе сильнее стал. Становился, пока собор этот не поставили, — и он едва не плюнул себе под ноги.

Властители, соседи и союзники, дипломатично не стали ни соглашаться, ни спорить, ни тем более успокаивать явно расстроенного коллегу. А Хаген и вовсе нахмурился и замолчал, что было ему не очень свойственно. Видимо, думал о том, что в родной Швеции за последние несколько лет тоже стало слишком много построек с крестами на крышах.

Дозорные донесли, что в городе поднимался бунт. Причиной стал внук того самого Нильса, пропавший две седмицы назад. Мальца искали днём и ночью почти всем Рибе. Старый наместник от переживаний и беготни по окрестностям с факелами слёг и едва не помер. А потом и второй раз, когда тощий и избитый внук ввалился в дом средь ночи. И рассказал про подвалы бенедиктинских монахов то, чего услышать про смиренных слуг доброго белого Бога никто не ожидал и представить себе не мог даже в ночных кошмарах. Под стены собора Святого Николая сразу же, прямо среди ночи, стянулись злые горожане с ремесленных рядов, жилых предместий и дружинных домов. Старого Нильса уважали в городе все и на клич его сбежались, похватав, кому что под руку попалось. Но когда дом Господа огрызнулся стрелами — откатились дальше назад. Оставив вытянувшихся в струну на площади покойников. То, что люди умирали мгновенно, от царапин и сквозных ран, которые в схватках и не замечали, насторожило и встревожило нападавших. Никто не знал, чего ещё можно было ожидать от разгневанного смиренного Бога.

— Нильс, старая ты треска! — пролетел громкий голос над толпой, что окружала наместника.

— Великий Один! — ахнул однорукий, рывком обернувшись на зов. Народ вокруг загомонил, расступаясь перед строем явно непростых воинов, вооружённых и одетых не только так, как выглядели датчане.

— Приятно, конечно. Но нет, не Он, — с усмешкой ответил статный седой вождь-воин с колючим взглядом серых, как осеннее штормовое небо, глаз под нахмуренными бровями.

Старые друзья обнялись, хлопая один другого по широким, совсем не старческим спинам. Только здешний хлопал одной рукой. Вместо второй у него был крюк, словно от большого багра. Охаживать им старинного товарища он, к счастью, не стал.

— Слава великому Свену Эстридсону! Приветствуй своего конунга, Рибе! — опомнился Нильс, завопив так, что оглушил короля.

Вой, поднятый народонаселением, позволял вполне уверенно полагать, что его здесь любили, ценили и уважали. Не хотелось думать, что это от того, что в городе он последний раз бывал лет восемь назад, да и до тех пор частыми визитами тоже не баловал.

— Что тут за беда у вас, Нильс? Люди Чародея говорят, вы надумали пощипать церковников? — спросил Свен, когда гул смолк.

— Чародея? — вскинул белые брови наместник.

— А, забыл же, — поморщился конунг. — Мы тут случайно, мимо проходили. Идём со шведским ярлом Хагеном Тысяча Черепов, князем руян Крутом Гривеничем и великим князем Полоцким Всеславом Брячиславичем, — он поочерёдно указывал на называемых. Те склоняли головы, подтверждая, что да, мол, мы самые и есть.

Город Рибе притих так же быстро, как и разразился приветственными здравицами королю.

— Если то, что мы слышали здесь, вдали от земель русов, ляхов и латинян, правда, то твоим друзьям, Свен, я рад почти так же сильно, как и тебе самому, — подумав, сообщил Нильс, не сводя глаз с Всеслава. — Как там звалось то место? Александрова топь?

— Падь. Александрова Падь. Но можно сделать и топь. Хотя, скорее всего получится паль. Собор деревянный? — перешёл к сути великий князь.

— Да, княже. На каменном фундаменте построен, там на два поверха вниз жилые комнаты и склады. И не только, как выяснилось, — лицо его перекосилось от ярости.

— Те, кто поймал стрелы, вытянулись и одеревенели, как оскепища копий? — продолжал Всеслав.

— Да. Мы думали, их безобидный Бог осерчал, решил помешать нам суд вершить, — хмуро кивнул Нильс.

— Нет. Белый Бог тут ни при чём. Эти мрази под Его кровом творят свои паскудства, прикрываясь Его же именем. А работает так яд лихозубов, — вглядываясь в темень, на изгиб купола собора Святого Николая, проговорил великий князь.

— Чей? — не понял однорукий, нахмурившись.

— Так в их краях зовут слуг Ёрмунганда, змеезубых убийц, каких у нас не бывало уж полных две сотни лет, Нильс, — пояснил конунг.

— Не может быть! — ахнул наместник, прижав ладонь ко рту. — Они же порождения легенд, их не бывает!

— К несчастью, бывают. И то, что говорят про них наши легенды, саги шведов и норвегов, сказы и былины русов и руян, сплошь правда, — покачал головой Свен. — Но есть и добрые новости. Мой брат Всеслав неплохо набил руку, отправляя эту мразь прямиком к Хель. Пятерых уже спровадил. Одного из них подвёл под удар вот этой самой секиры, — он показал на свою. Не став, правда, развивать тему о том, что держал её в руках Хаген. Того и так начало распирать от гордости.

— Пятерых⁈ — выдохнул неверяще Нильс. Видимо, это и впрямь было много.

— Да. А сейчас мы, старый друг, идём как раз к их главному гнезду, которое… — продолжал конунг. Но прервался, когда Чародей отчётливо кашлянул и мотнул головой.

— Да, не дело до драки хвастаться победой, верно, — ничуть не смутился Свен. — Так что, если ты не против, мы ещё немного потренируемся на той дряни, что поселилась за стенами дома белого Бога. Поведай, друже, что знаешь о них?

Нильс был пусть и старым, но воином. И в его речи это чувствовалось и угадывалось даже без слов, по одним интонациям. Со словами же выходило вот что.

За крепкими стенами собора скрывалось две сотни монахов. Сколько из них было лихозубами никто, конечно, не знал. Судя по поскучневшему до последней крайности лицу Рыси, он привычно предположил худшее. Мы со Всеславом же думали, что этих, с брекетами, там от силы десяток, а остальные либо с клеймом на ступне, либо просто обманутые или запуганные. Но это был тот самый случай, когда даже я не ратовал за гуманность и не стремился избежать лишних жертв. Слишком многое стояло на кону.

После вдумчивого общения с Гнатовыми, старшина торговой стражи в Шлезвиге, тогда ещё Шлезвиге, поведал, заливаясь слезами, соплями, кровью и всем остальным, обо всех известных ему городах и селениях, где были или бывали слуги лихозубов. Именно поэтому по берегам сперва Тренена, а после и Эйдера, мчали впереди флотилии нетопыри. И наш счёт покойников с брекетами уже перевалил за десяток, вплотную приблизившись к двум. Здесь, в Рибе, был последний из известных нам форпостов ядовитых тварей на датских землях. И его разведывали тоже не один день.

За неполных два года здесь пропало двадцать девок и три десятка детей обоего пола. И лишь одному удалось вырваться. Потому что дед и отец растили его воином. Маленький Свен, которому было всего восемь зим, избитый и голодный, отколупал черепком, в котором приносили воду, длинную щепку от лавки. И этой щепкой убил слугу, что утром принёс питьё, притворившись мечущимся в тяжком бреду. Склонившемуся над ним толстяку он вколотил занозистую лучину точно под бровь. Но не рванулся сразу наружу, а спрятался на потолочной балке, забравшись туда по неровной кладке. Те, кто родился и вырос в скалистых местах, с детства умеют лазить по скалам, как ящерицы. Когда охрана обнаружила остывшего слугу, и поднялась суматоха, мальчишка выждал ещё немного времени. Убедился, что двери и в камеру, и в коридор никто не запирал. И выбрался через кухонное окно, проколов закрывавший его пузырь щепкой. Той самой. И ещё полдня лежал в стогу сена под стеной, дожидаясь удобного случая, когда на площади не останется ни единого человека в коричневых рясах. И только после этого, когда почти совсем стемнело, добрался тайными углами до дома деда. Рассказав о том, что видел и слышал за всё то время, что его держали взаперти.

Нам, тем, кто бывал в подземельях бывшего Шлезвига, это было не в новинку. Но город, населённый простым и честным людом, к такому готов не был. И рванулся мстить. Напоровшись на бо́льшее зло. В месте, где зла совсем не ожидали.

— В домах вокруг собора остались люди? — спросил Всеслав, когда закончился доклад Нильса, под конец едва не начавшего задыхаться от ярости. И голос, которым был задан вопрос, был снова начисто лишён каких бы то ни было эмоций.

— Наверное, — растерянно отозвался наместник, глядя на то, как глаза руса-Чародея будто начали светиться жёлтым, как у волка или филина. Или это отблеск одного из факелов отразился?

— Рысь. Взять воинов из местных, кто знает город. Скажи мне, что ни в одной из построек на пять перестрелов вокруг нет ни единой живой души. Обычных перестрелов, не наших, — велел великий князь. Не глядя на воеводу. Который кивнул и пропал во тьме, хотя вот только что, мгновение назад, стоял в гуще людей рядом со Всеславом. На месте его тут же появился хмурый воин с белыми волосами и лицом, будто сшитым из кусков.

— Пять перестрелов? — хриплым, сдавленным голосом переспросил непонятно у кого Хаген.

— Да. Не меньше, — ровно ответил Чародей, продолжая изучать что-то, видимое, наверное, одному ему там, где в темноте стоял, неразличимый для прочих, собор Святого Николая.

— А от пристаней до собора сколько? — своевременно уточнил Крут. И зашептал что-то на ухо стоявшему рядом Яробою.

— Да пару сотен фодов будет, — растерянно ответил Нильс.

Память Всеслава быстро подсказала, что датский фод — это два алена, каждый из которых был короче нашего аршина на пядь. Удивительно, но эта метрическая ахинея как-то сама собой перевелась и сконвертировалась для меня в метры. В двести сорок метров, если быть точным. И это расстояние попадало в ту зону, которую сейчас в ночи Рысьины освобождали от мирного населения.

— Крут, пусть лодьи отвалят от причалов, — повернулся Чародей к морскому демону.

— Уже, сразу, — улыбнулся тот, выдав привычную фразу Гнатки, которая ему так всегда нравилась. Яробоя рядом не было, зато от воды уже слышались какие-то отрывистые команды. Вот только в улыбке руянина ничего хорошего не было. Акулья такая получилась у него улыбочка, людоедская.

— А чего ждать-то, Свен? — однорукий обратился к конунгу, бывшему и нынешнему руководителю, словам и мнению которого за долгую жизнь привык доверять полностью, безоговорочно.

— Так он сказал же, — отозвался датский король. — Падь или топь. Но скорее всего паль, — и лицо его вдруг стало очень похожим на Крутово.

— Нильс! Стариков, баб и детей — в лес. Воев отвести от собора на четыре сотни фодов. Прочих — на пять, не меньше. Но перед тем, как отойти, пусть наберут в каждом дворе по две-три бочки воды. И сложат на видном месте багры!

— Да что будет-то? — непонимающе переспросил наместник, глядя на Свена, которому привык доверять. В его голосе и на лице сочетались непонимание и тревога.

— Пожар. А ещё гром и молния. У Всеслава по-другому не бывает, — уверенно сказал конунг. — За работу!

Небо на востоке начинало розоветь. Несмело, робко, по одному пробивались сквозь отступавшую тьму лучи Солнца, что продолжало свой вечный ход по одному и тому же неизменному маршруту. В наречиях разных народов его именовали разными, пусть и часто очень похожими словами. Но священная любовь и уважение к светилу, дарующему жизнь, свет и тепло у всех были одинаковыми. Кроме, пожалуй, тех нелюдей, что таились от него по пещерам и подвалам, творя зло и бесчинства. Будто стыдясь или опасаясь показывать такое средь бела дня.

Нильс отчитался, что во дворах подготовлен запас воды и разложен инвентарь, каким можно будет при необходимости растаскивать горящие брёвна. Он, кажется, перестал сомневаться во всемогуществе странного иноземца, которого сам король называл братом. И просто привычно чётко выполнял поставленные задачи.

Стало уже светлее, когда в дальнем конце улицы показалась группа нетопырей во главе с воеводой. Они выбежали из-за угла высокого дома и припустили к нам бегом. Вожди и воины, стоявшие в ожидании, дёрнулись, как от удара, когда от бегущих донёсся плач. Детский.

Гнат подбежал первым. Он умел бегать так, что мог соревноваться со степными и фризскими скакунами в выносливости, но сейчас дышал так, будто прискакал сюда на своих двоих от самого Юрьева-Северного. И лицо его, обычно или невозмутимое, или хитрое, меня очень насторожило.

— Дети, Слав. Пятеро. Из окон их сбросили. На крюках. Один сорвался да к нам рванул. Чудом стрелами не посекли. Глянь, кровью исходит малец! — выпалил он, задыхаясь. Бесстрастный, как сама смерть, и страшный, как она же, сейчас он совсем не был на себя похож.

— Набор! — гаркнул я. И справа тут же развернулась под руками Вара наша военно-полевая скатка, явив охнувшим и отпрыгнувшим в стороны матёрым воинам блестевшие на поднявшемся ещё выше Солнце инструменты. Вид которых по-прежнему многих пугал до дрожи. Даже до того, как я начинал ими работать.

Захлёбывавшегося от плача мальчишку лет десяти притащили на сцепленных руках двое из Титова десятка. И лица их были на Рысьино похожи очень. Это кем же надо быть, чтобы творить такое, даже зная, что выбраться вряд ли удастся? Зачем добивать жертв, зачем столько жестокости? Наверное, поступки лихозубов не стоило мерить обычной, привычной, человеческой меркой, но у меня другой не было. И такое столкновение с мировоззрением, радикально, полностью противоположным моему врачебному, потрясало. Видимо, на это и был сделан расчёт.

На лице мальчишки были кровоподтёки и царапины. А на боку кровила длинная рваная рана. Поверхностная, как ни странно. И края её показались мне для рваной какими-то необычными, но мысль эту додумать я не успел. Левой рукой распахнул на тощем тЕльце грязные лохмотья, а правой собирался послушать пульс на сонной и поднять веко, проверить реакцию на свет. Но не успел.

Стонавший и всхлипывавший от боли мальчик распахнул глаза. Зрачки в которых были еле различимы. И с неуловимой змеиной скоростью дёрнул головой. Из-за тонких, бледных, искусанных в кровь губ выскочили блеснувшие в лучах невозмутимого вечного Солнца змеиные клыки.

И впились в кисть над старым белым шрамом.