Воин-Врач VI

Глава 8 План подсказала не война

До городу Парижу, как кошка с собакой в одном из любимых мультфильмов моего старшего сына, голуби экспрессом не летали. Дикое время, никакого прогресса, я уже, кажется, говорил. И когда торговец сказал о том, что прямого сообщения нет, выругался даже Свен, не говоря уж о Хагене. Зато оба замолчали, чтоб не спугнуть удачу, когда Сёма продолжил.

Из Дувра птички летали до Кале. А вот оттуда уже хоть в Париж, хоть в Лилль, хоть в сам Руян, древнюю столицу норманнов. И, по словам того же торговца разным, очень разным, как выяснилось, товаром, послание, отправленное сегодня до полудня, к вечеру будет уже у портовых франков, а назавтра — у столичных. Ну, то есть, конечно, не у франков, а у его единоплеменников. А те уж должны были как-то передать сведения королеве Анне. И то, как говорил об этом Самуил, почему-то нам со Всеславом сомнительным не показалось. Не было в его голосе ни бравады, ни похвальбы. Он даже задумался над задачей, хотя до этого времени почти всегда сперва начинал говорить, а додумывал и дошлифовывал мысль уже на ходу, пересыпая ответ междометиями, вроде «Ой-вэй», или явно нарочно сбиваясь на здешний диалект. Который и так-то мало кто разбирал, а уж в его «кагтавом» исполнении — и подавно.

Но на этот раз он прямо заметно и серьёзно думал. И ответил лишь через несколько долгих минут, в течение которых Хаген дважды порывался помочь торговцу собраться с мыслями вручную, а Олаф и Свен его удерживали. Вернее, и мы со Всеславом прекрасно это видели, все трое только делали вид, пусть и вполне убедительно. Да, игра в доброго и злого полицейского появилась гораздо раньше самих полицейских.

— А дельце может выгогеть. И я пгокляну сам себя на семь колен в обе стогоны, если пгойду мимо такого. Дядя Абгаша обещал гагмидег, но шоб столько шухега — не пгедупгедил. Я бегусь доставить вести! — и он тряхнул головой. Если забыть о национальной принадлежности говорившего, такое движение можно было вполне посчитать безрассудным и отчаянным. Зная же, что говорил и тряс гривой здесь не Джон, не Ганс, не Франсуа и не Ваня, мы с князем определили этот жест, как отчаянный, но вполне рассудительный, взвешенный и признанный выгодным. На этом и решили сыграть.

— Что ты хочешь за помощь, Самуил? — спросил спокойно Всеслав, глядя прямо в ярко горевшие чёрные глаза.

Мгновенно включившаяся оценочная реакция была видна невооружённым взглядом и, кажется, даже слышна́: в тёмной голове будто костяшки счётов кто-то скинул влево, все разом, и начал отщёлкивать направо, как у тёти Зины в том чипке при гарнизоне на берегу озера Ханка.

— Дело сложное, небывалое. Такое сладить — многое нужно. Знания, люди, смелость, — вот как он умудрился выстроить фразу без единой сложной для него буквы «р»? Но как-то справился. И продолжил. — Попасть в покои дамы Анны — не пустяк. Ты бы сам смог? — и он прищурился на нас с князем, думая, что выгадал время на раздумья. Не угадал.

— Не знаю, не пробовал. Ко мне в гости на Русь она сама приезжала, — легко ответил Всеслав.

И торговец замер, разинув рот. И не двигался до тех самых пор, пока уставший ждать Гнат не помог ему поднять непослушную, ставшую, видимо, очень тяжёлой, нижнюю челюсть. Вежливо. Мечом. Не вынимая, правда, из ножен.

— Ай! — дёрнулся толстячок, едва не упав. — А. Ну да. Великий князь, конунг, хёвдинг, ягл… Кого ещё в гости ждать, как не коголеву, конечно. Но так быстго, как смогу я, вам не успеть. У вас, я так понимаю, ещё здесь дела?

— Правильно понимаешь, Сёма. Поэтому я готов заплатить. Назови цену.

Угольки глаз разгорелись. То, что надо было подсекать, пока клевало, понял каждый из присутствовавших.

— Сложно всё сосчитать, княже. Боюсь пгодешевить, — и он, не сдержавшись, даже подмигнул почти интимно.

— Давай помогу, — включил дурачка Всеслав. — Золото. А?

Самуил благосклонно кивнул, аж прижмурившись, как кот возле сметаны, давая понять, что мы на верном пути.

— Пуд! — вдруг резко и громко бросил, едва не крикнул, Чародей.

— Два! — явно на автомате вырвалось из торгаша.

— По рукам! — и Всеслав протянул сидевшему напротив ладонь. А справа и слева поднялись и побрели в разные стороны Рысь и Хаген, зажимая рты ладонями, чтоб не ржать в голос. На лицах Свена и Олафа сочетались полное удовлетворение увиденным и услышанным зрелищем и даже некоторое уважение.

На пухлом лице расцветали боль и скорбь. Он тоже было зажал себе рот, но было уже поздно, слово-то и впрямь не воробей. И вместо долгого яростного торга он получил то, что получил. Но аппетит, пришедший во время еды, униматься не спешил и отражался в глазах торговца зияющей прободной язвой.

— Не грусти, Сёма. С меня так быстро острого железа столько никто не получал сроду, а ты, гляди-ка вон, за миг всего, да золота, да аж два пуда! — неубедительно успокоил его Всеслав, тряся вялую ладонь. На что торговец только вздохнул протяжно и долго, смаргивая выступившие слёзы. Вот увлечённый человек, а? Прощался с ещё не заработанным золотом так, будто ему ногу оторвали.

Письмо тёте сочиняли всем штабом. Задача была нетривиальная: и мысль донести, и невежливыми не прослыть, и место на шёлковой ленточке сэкономить. Но как-то справились. Решив, что для политесов и прочих дипломатий найдётся время и после, а пока надо было решать вопросы быстро. К этому времени начали поступать первые доклады от Гнатовых. Картинка понемногу вырисовывалась. И в тот рисунок стёжки-дорожки, что пришёл на ум при рассказе о странно постившемся старце, укладывалась идеально. Поэтому и послание, что увёз с собой Сёма в сопровождении четверых нетопырей, оказалось лаконичным:

«Гуляю за речкой. Щедрый край. Все подарки не увезу. Поможешь с кораблями — подарю Дувр. Я тут ещё седмицу пробуду. Всеслав». И оттиск печати с перстня. И пара-тройка неприметных непосвящённому штришков на некоторых буквах. Которые вместе с условленными словами должны были дать понять тёте Ане, что дело серьёзное, и надо спешить. И что людей, доставивших вести, убивать не следует. Хотя бы пока.

Два следующих дня ушли на рекогносцировку. Так детально и пристально она, кажется, не проводилась на памяти Всеслава ещё ни разу. Но мы и логово прислужников древнего зла захватывать до сих пор как-то не выбирались. Не было у нас дома древнего зла. Как добро его в той самой древности седой победило, так с тех пор и не было. Погостить только заезжало, забредало и заползало. С переменным успехом. Не то, что в моём старом-новом времени.

Лодок на реке почти не появлялось. Те, что заплывали, на свою беду или счастье, это ещё как сказать, оставались в гостях. Две деревеньки на побережье и городок выше по течению спорить с толпой вооружённых северян не стали и мирно отошли под нашу руку. Народ, искренне удивившись, что ни грабить, ни жечь, ни насиловать никто никого не начал и не планировал, судя по всему, перестал шарахаться и падать ниц при виде викингов. Начал угощать нормальной едой и элем. За которые воины расплачивались не торгуясь. Девки, завидев ратников, принимались краснеть и стрелять глазками. Хаген говорил, неплохие попадались. Наши плевались, говоря, что не настолько оголодали, чтоб с такими конскими мордами по сеновалам тискаться. Кто бы что ни говорил, а краше наших, русских, точно нигде не попадалось.

Речка Ставр оказалась широкой только в самом начале. Ну, то есть ближе к концу, к устью. Буквально через пару поворотов от нашего первого места базирования она сжимала берега так, что двум драккарам вместе не протиснуться. Злой как собака Рысь по этому поводу не переставал сравнивать её со знакомым нам тёзкой, мол, тоже мне река, одно название, а от нормальной — меньше половины. Сплававшие вперёд на разведку на местных лодчонках и в местной же рванине нетопыри принесли новую схему, где окру́га уже была размечена на привычные мне квадраты, и точную почти до сажени. Над ней и думали, и снова всем штабом. А наутро третьего дня на коренастой кобылке прискакал Сёма.

Его приметили, разминаясь поутру, в густом ещё тумане и под низкими косыми лучами раннего Солнца с Гнатом. Своих тренировочных дубовых плах, понятное дело, из дому не брали — и так за каждый золотник веса на лодьях перед выходом спорили чуть не до драки. Поэтому кто-то вчера вытесал нам инвентарь из местного сырого дерева, вяза, кажется, и пристроил на ночь у берега, чтоб сильнее воды набрал, тяжелее стал.

Мы скользили по траве и мелководью в одних портках, без рубах и обуви. Рысь, намекнув, что дело может застать нас на руянских лодьях, не дав спуститься на мать сыру землю, предложил попробовать свои силы и на технике. Поэтому мы прыгали и кувыркались через спущенные с бортов весла, взбегали по ним же наверх и продолжали дробный перестук там. «Мечи» наши, окорённые — очищенные брёвна, длиной в аршин с осьмушкой, толщиной в полпяди с лишним, кружились с гулом, а встречались с влажным хрустом и брызгами. Воины смотрели за нашими плясками с интересом и азартом, многие разбивались в пары и присоединялись, отойдя поодаль. Рисковать рядом со сливавшимися в круги и петли гудевшими брёвнами дураков не нашлось. Их тут вообще не было. Все дома остались.

— Что скажешь, друже? — утерев речную воду после умывания поданным рушником, спросил Всеслав у Крута.

— Лихие вы, братцы, вот что я скажу, — честно и с уважением признал морской волк, крутя в руках измочаленную деревяшку. Тяжёлую. — Но случись на воде заваруха — у наших привычки побольше по сырым вёслам прыгать.

Не соврал руянин, это у нас с Гнаткой хуже всего выходило. И впрямь не было навыка такого, мы по лесам да полям больше. Ну и по падям ещё иногда. Поэтому в надвигавшемся мероприятии бегать по скользким вёслам никто из наших не планировал. На драккарах должны были остаться только орудийные расчёты.

Запыхавшегося торговца, что тщательно привязал кобылку к кусту наверху обрывистого берега и буквально скатился к нам под ноги, встретили молча. И только правая бровь Свена и раздутые ноздри Хагена выдавали, так скажем, некоторую тщательно скрываемую заинтересованность.

— Пгишёл ответ! — перестав отплёвываться от попавшего в рот песка, выдал-таки он.

Рысь так же молча вытянул руку. Принял переданный бережно, двумя руками, клочок шёлка, осмотрел внимательно со всех сторон и даже к носу поднёс. И лишь затем передал великому князю.

Над развёрнутой на ладони ленточкой склонились головы вождей-союзников. Кроме датчанина, он щурился с дистанции, так ему лучше было видно.

«Будет 50 кораблей. Дай три дня. Береги себя, Всеслав. Королева Анна» — значилось в послании.

— Ты уверен? — спросил Свен. У костерка малого сидели только впятером. Наверняка где-то в темноте незримо был и Гнат, и его коллеги, но на огонь глядели только десять глаз. Ну, или дюжина, если мои внутри княжьих считать отдельно.

— Полностью, — кивнул Чародей, не сводя глаз с пламени.

И с рубленого мелко мяса с солью и специями, налепленного на палочку, что уже пахло одуряюще, но ещё было чуть сыровато. В руках у каждого было по такой же. У Хагена уже вторая, первую порцию ярл сожрал, едва чуть зарумянилась, отдуваясь и рыча, уверяя, что горячее сырым не бывает. Это я научил. Завтра намечался трудный день, в наличии послезавтра вообще были вполне себе обоснованные сомнения, поэтому порадоваться вечером хорошим кебабом сами Боги велели. Готовить его я научился в далёком Кабуле своего далёкого прошлого будущего.

— Может, и прав твой воевода? Не стоит играть со смертью? — задумчиво спросил Олаф. В нашей нынешней команде он был, пожалуй, самым рассудительным и молчаливым. После Яна, покойника.

— Может и не стоит. Завтра узна́ю, — спокойно ответил Всеслав, чуть повернув прут с мясом. И хлебнув морсу. Любимого, брусничного. Дарёна в дорогу дала. Скоро закончится запас.

— А с Дувром? — следя, чтоб не подгорало незнакомое лакомство, и повторяя мои движения уточнил конунг.

— Про него послезавтра узнаю, если Боги доведут. Если не доведут — как уговорились, братья.

И Всеслав, подняв и чуть подув на поджаристую колбаску, откусил огненно-горячий и так же наперчёный кусок, пошипел, втягивая воздух мимо него, зажатого в зубах, и начал жевать, прикрыв глаза от удовольствия.

Уговор был о том, что если мы с ним завтра всё-таки доиграемся, то союзники не станут зазря гробить людей под стенами собора, а двинут сразу в порт. Где помогут подготовить и организовать высадку десанта франков. О том, что транспорт придёт не порожняком, тоже давали понять некоторые из немногих слов в тёткиной телеграмме. А там уж, исходя из имеющихся сил и средств, решат: обобрать Вильгельмовы закрома вдоль берега и уйти по-английски или дождаться хозяина и его дизентерийных воинов.

Главное же из уговора этих земель не касалось. Поклялись северяне в том, что приди любая беда, хоть Генрихом её будут звать, хоть ещё как-то, они помогут войсками семье и земле Всеслава. Да, об этом было уже говорено и даже писано тогда, на первом саммите во Владимире-Волынском. Но слова, сказанные в походе у одного на всех огня, и чаша-братина со всеславовкой, в которой смешалась кровь пятерых вождей, значили гораздо больше. Такие клятвы в этом времени не нарушались.

— Говорят, страха не имеют только сумасшедшие. Ты не похож на них. Но на того, кто боится, похож ещё меньше, — неторопливо, с паузами на то, чтоб прожевать, проговорил Свен.

— Верно говорят. А ещё говорят, что вовремя перекованный страх — лучшие меч и броня. Смерть не страшна, братья. Страшна жизнь в рабстве и бесчестии. А мёртвые сраму не имут. Так ещё прапрадед мой заповедал, — ответил Всеслав. И потянулся к плошке с фаршем, чтоб скрутить Хагену третий кебаб.

В открытые ворота аббатства под самый вечер зашли двое странников. Шедший первым был худ и невысок, опирался на криво вытесанный костыль и волочил правую ногу, что не сгибалась в колене. Второй был на полторы головы выше, сложен крепко и шагал очень осторожно. Держа правую руку на плече низкорослого. Вместо глаз у него был жуткий шрам от виска до виска.

Горемыки опустились на три колена на двоих — низенький долго кряхтел, пытаясь поудобнее разместить искалеченную ногу. И потом долго крестились и кланялись собору и кресту на нём. Ну, слепой примерно в ту сторону. Поднимались едва ли не дольше, чем садились, маленький только что не в голос стонал, дёргая за широкую холстинную штанину непослушную конечность. Судя по ним двоим, пришли они издалека, как бы не из-за моря добрались в святую обитель, полную чудес и благодати Господней. И чёртовых лихозубов, о которых в этих землях знали очень редкие единицы.

— Пусти обогреться, святой отец, — произнёс вдруг невнятным голосом маленький. По-датски. Увидев здоровенного монаха, что вылезал из погреба, прижимая к широкой груди терявшийся на её фоне бочонок. Объёмом где-то на две корчаги, два ведра. Слепой повёл головой примерно в ту сторону, куда обращался хромой.

Великан-священник явственно вздрогнул, услышав обращение. На родном языке. С выговором уроженца острова Шеллан, откуда родом был и он сам.

Поставив на землю бочонок, монах выпрямился. Поменяй эти серо-бурые тряпки на приличный доспех — сразу станет понятно, что перед тобой настоящий морской бродяга из лучших, лихих и матёрых, дублёный, литой. Ему бы ещё бороду чуть укоротить, трубку в зубы, фуражку на затылок и синий якорь на предплечье толщиной с бедро обычного человека. Хотя да, в этом времени не носили фуражек. И трубки были без надобности — удачливый аферист и мореход из Генуи ещё не перешёл океан, промахнувшись мимо Индии и попав на Карибы. До этого ещё четыре сотни лет где-то. Или поменьше, если всё сложится удачно.

— Откуда ты родом, сынок? — прогудел священник. Да, при здешних каменных стенах, высоких сводах и акустике таким голосом только и проповедовать. Бас был густым и хрипловатым. Кажется, такой называли бархатным.

— Дом моего отца неподалёку от Роскилле. Со скал видно простор Большого Бельта, — отозвался хромой тут же, быстро обернувшись на слепого. Который ткнул ему в спину кулаком. Чтоб не забывал про акцент.

— Добрые места, бывал там, — едва ли не напевно протянул здоровяк. А ладони его скрылись в широких рукавах одеяния. — Каким ветром тебя занесло в эти края?

— Мы с другом ходили на драккаре Ульфа Поджигателя. До той поры, пока он не надумал добраться до земель русов. Они выстроили богатый город в устье Даугавы, в Венедском заливе. С трёх лодий нас выжило только двое. Теперь ходим по земле и везде славим имя Господа, даровавшего чудесное спасение. Он сподобил и до этих краёв добраться, — спокойно рассказал маленький. Слепой грустно кивал за его спиной.

— Пойдём в мою скромную обитель, сынок. И друга бери. Придержи только дверь мне, несподручно с бочонком.

Он наклонился и подхватил свою ношу так, будто в ней было пусто. Низенький, подпрыгивая, одолел три ступеньки, на которых слепой едва не растянулся, споткнувшись.

— Проходите, дети мои, — прогудел из-за их спин настоятель.

Зал скромной обители поражал. Доспехи и оружие на стенах, здоровенный дружинный стол с крепкими лавками. Шелк и бархат на ложе в углу. Сзади гулко стукнул засов, опустившись в пазы.

— А теперь по порядку, ребятки. Кто послал, откуда и зачем.

Обернувшись значительно быстрее, чем полагалось хромому со слепцом, странники едва не упёрлись в острия болтов двух тяжёлых арбалетов, что смотрели им в лица. Не дрожа в крепких руках старого Стиганда. Бывшего капеллана войска короля Кнуда Великого. Архиепископа Кентербери.