Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга пятая

Глава 1

Всесильный председатель Комитета государственной безопасности СССР Юрий Владимирович Андропов скоропостижно скончался на 65-м году жизни в ночь с 12 на 13 апреля. В новостях по радио об этом сказали ближе к обеду, а вечером объявили и в программе «Время». Глядя на торжественно-мрачное выражение лица Кириллова, в своих очках чем-то даже похожего на покойного, я думал, что поданная мною Шумскому информация сработала. Это же наверняка Владимира Борисовича и его товарищей рук дело, решивших уберечь страну от ввязывания в Афганскую мясорубку.

Интересно, как они угробили главного чекиста страны… Отравили или применили что-то более изощрённое, типа радиоактивного элемента, запрятанного в стене его кабинета или вовсе в кресле? Хотя радиацией травить — не один день, а то и месяц нужно, а тут вроде как скоропостижно.

Ладно, Бог с ним, или чёрт — это уже как в Чистилище рассудят. Вспомнилась секретарша с рожками, очередь из свежих покойничков (вернее, их душ), мой куратор архангел Рафаил с носовым платком… Интересно, душа Юрия Владимировича там сейчас или её уже распределили?

Так, хватит уже, оборвал я себя. Конечно, любопытно, какие перемены теперь произойдут в обществе в связи с уходом этой значимой фигуры и несостоявшегося генсека. Однако тут, скорее всего, обойдётся без моего участия. Пока буду пребывать в роли стороннего наблюдателя. А если всё же представится случай что-то исправить в силу моих целительских или, напротив, вредительских способностей, как я называл их про себя… Что ж, если это пойдёт на пользу общему делу — почему бы и нет? Хотя, безусловно, вредить мне особо-то никому и не хотелось, разве что совсем уж какому-нибудь подонку.

Уже на следующий день после похорон Андропова было объявлено, что кресло председателя КГБ СССР занял его первый заместитель Семён Кузьмич Цвигун. Фигура, конечно, не такая знаковая, как его предшественник, но, в отличие от покойного босса, хотя бы воевал, а не отсиживался в тылу якобы по состоянию здоровья. Ещё и орденоносец — его краткую биографию прочитали в новостях, объявляя о новом назначении.

Единственное, что меня смущало — править Комитетом Цвигуну не так долго, поскольку он должен покончить самоубийством на фоне неоперабельного рака лёгких. В принципе, я могу ему помочь. Надо будет только заполучить его в свои руки и, самое главное — посмотреть, как он будет себя вести. А то, может, проявит себя ещё хуже Андропова. Такого и спасать не захочется.

В понедельник, 16-го апреля, в ординаторской зазвонил телефон. Оказалось, на проводе был не кто иной, как парторг института Сергей Сергеевич Мелехов.

— Товарищ Коренев, я слышал, вы своими иголками настоящие чудеса творите, — начал он издалека.

— Ну-у… Скорее, это не чудеса, а наука, — осторожно поправил я его.

— Не суть, — вздохнул он. — Я вот просто подумал, может, вы и с моей болячкой попробуете что-нибудь сделать?

— А что у вас за болячка?

— Коксартроз, он же артроз правого тазобедренного сустава, уже который год мучаюсь. По результатам рентгена вторая-третья степень. В последнее время прямо-таки каждый шаг даётся с трудом. Даже среди ночи иногда просыпаюсь от боли.

— Ого, это серьёзно.

— Ещё бы, — грустно вздохнул он. — Хрящи совсем истёрлись, я будто прямо слышу, как кости трутся друг о друга. Мне даже уже предлагают в инвалидную коляску сесть. А какой из колясочника секретарь парткома? Это уже увольняться придётся. А мне всего сорок девять.

На раздумья мне хватило всего нескольких секунд. Всё же, насколько я слышал, Мелехов был нормальным мужиком, почему ему не помочь…

— Вы вот что, Сергей Сергеич, сможете заглянуть ко мне в отделение, скажем, в субботу утром?

Мелехов дал добро, и в ближайшую субботу лежал на кушетке моего кабинета, где я проводил сеансы иглоукалывания. Я решил, конечно же, воздействовать на кости и хрящи с помощью ДАРа, потому что при всей своей чудодейственности иглам такое не под силу. Но пациента, конечно же, разубеждать в этом не стал. Не хотелось являть в очередной раз чудо, а то для нашего парторга подобное никак не соотносится с научным коммунизмом, отрицающим всё, что тянет на понятие сверхъестественного.

А лечить придётся оба тазобедренных сустава, а до кучи и коленные тоже, так как в процессе ходьбы из-за больной ноги на другую шла дополнительная нагрузка. Ко всему прочему желательно укрепить шейки бедренных костей.

И вообще исцеление я собирался растянуть на три сеанса. Первый был основным, я ко всему прочему заблокировал нервные окончания, о чём и сообщил пациенту, так что боли тот больше испытывать не будет. На следующий день Мелехов повторил свой визит, а во вторник был последний сеанс, после которого от недавней хромоты парторга не осталось и следа. Мужик был вне себя от счастья, отказывался верить в то, что его нога совершенно здорова, а в итоге прямо в кабинете пошёл плясать вприсядку, да ещё так здорово, что я только головой покачал от удивления.

— Забыл уже, как так плясать можно, — счастливо улыбаясь, прокомментировал Мелехов. — Думал, никогда уже вприсядку не станцую. Я ведь в юности в народном хоре занимался при ДК «ЗиЛ», у нас там ещё и хореографическая группа была. Так я считался одним из самых перспективных танцоров. Правда, потом номенклатурная работа затянула, не до танцев стало… Кстати, Коренев, не думал о том, чтобы подать заявление в кандидаты?

— Члена КПСС?

— Ну да. Мне кажется, ты по всем параметрам тянешь на коммуниста.

Хм, подумал я, так-то заманчивое предложение. Сейчас КПСС — это вам не ничего не значащая партия времён Зюганова, а реальная сила. И быть её частью не только почётно, но и, как бы это пошло ни звучало, выгодно.

— Это надо обдумать, Сергей Сергеич, — наконец сказал я.

— Обдумай, я тебе, если что, сам лично рекомендацию напишу.

А на следующий день в отделение позвонил Лебедев, и предложил после работы прогуляться. А вот с какой целью — не уточнил. Я же не стал его расспрашивать, и потому остаток рабочего дня гадал, о чём он собрался со мной говорить.

Сергей Михайлович ждал меня, как договаривались, на Петровском бульваре.

— Я машину отпустил, — сказал он. — Предлагаю на твоей доехать до Тверского бульвара, там и прогуляемся.

Пока ехали, я сообщил ему о предложении Мелехова.

— Ну а чего тут думать, конечно, подавай заявление, — уверенно заявил Сергей Михайлович. — Тем более если сам парторг тебе рекомендацию даёт. А это в стенах института — большая сила. Да и на уровне райкома партии, я думаю, тоже. Тем более после того, как ты его, можно сказать, на ноги поставил, он твой должник. Не стоит упускать такую возможность… Кстати, с начальницей ЗАГСа мой человек договорился, она вас завтра лично примет, не нужно будет в очередях сидеть. Только какой-нибудь презент ей сделайте, не с пустыми же руками идти.

— Ну это само собой, — кивнул я.

Погода, конечно, не шептала, весна выдалась прохладной, и в середине апреля температура днём редкий раз поднималась до отметки плюс 10. Тем не менее генерал предпочёл пешую прогулку и, припарковав машину в переулочке у начала бульвара, мы не спеша двинулись в его противоположную сторону.

Недавно прошёл дождь, и приходилось периодически обходить лужи. Ветерок дул прохладный, я невольно зябко поёживался, подняв воротник пальто, а вот генералу, казалось, всё было нипочём.

— Скажи, Арсений, а какие у тебя отношения с нашими коллегами? — неожиданно спросил Лебедев, не поворачивая головы.

— Какими? — удивился я. — В больнице?

Генерал чуть заметно улыбнулся.

— С коллегами, что на площади Дзержинского сидят.

Я даже остановился от такого уточнения, остановился и Лебедев. О как, неожиданно… И что тут ответить? Для начала я решил немного закосить под дурачка.

— А с чего вы взяли, Сергей Михайлович, что у меня имеются какие-то отношения с вашими коллегами?

— Понимаешь, — ответил он, заложив руки за спину, — приезжал недавно ко мне один товарищ… Хороший товарищ. Мы с ним ещё по Высшей школе КГБ знакомы. Я там преподавал в своё время. Ну и он там работал. Потом пути наши разошлись. Хотя друг друга из вида не теряли, перезванивались, встречались иногда… Ну так вот. Когда мы наши рабочие вопросы обсудили, там уже начался разговор за жизнь, и я рассказал, что дочь замуж собралась. Тот удивился. Не рано мол, да и учится ещё. Потом стал про тебя спрашивать. Кто, что и вообще… Ты понимаешь, в один прекрасный момент я понял, что у генерала (а он, как и я, генерал-лейтенант) вопросы-то не праздные, а уж больно профессиональные. Особенно когда я рассказал, как ты людей лечишь. В общем, когда он понял, что я понял, что не просто так он свои вопросы задаёт, то быстро перевел разговор в другое русло, и через некоторое время откланялся. Вот теперь хочется мне узнать, как и чем ты наших смежников заинтересовал?

Я пожал плечами:

— Ну, даже если и заинтересовал, Сергей Михайлович, то что с того?

Он снова медленно двинулся вперёд, я держался справа, стараясь идти в ногу.

— Понимаешь, Арсений, мы — семья. Нравится тебе это или нет, но семья для меня очень важна. Особенно спокойствие в семье. Ты становишься членом нашей семьи, как, впрочем, и мы становимся частью семьи твоей. Поэтому если в семье возможно появление каких-то трудностей, проблем, то их лучше предупредить. Ты со мной согласен?

— Конечно! Профилактика — наше всё! — расплылся я в улыбке.

— Я рад, что ты умеешь шутить, но вопрос серьезный.

— Скажите, Сергей Михайлович, а ваш этот знакомый, он из какого управления?

— Интересный ты всё же человек, Арсений. Девяносто девять процентов населения нашей страны даже и представить себе не могут, что в КГБ есть какие-то управления. Интересно если я тебе номер скажу, то это для тебя что-то будет означать?

— Нет, конечно, это я просто так спросил. Так вот к вашему вопросу…

Ну а дальше я рассказал о солнечном ударе, после которого у меня якобы и появилась способность к исцелению. Как я начал эту способность развивать, чего достиг. Рассказал, как в один прекрасный момент ко мне пожаловал представитель конторы, как подробно с ним разговаривали.

Тут генерал и спросил, подписывал ли я какие-либо обязательства. На что я ответил, что не подписывал, и что даже предложений таких не поступало. Это, по-видимому, собеседника как-то обрадовало, с его плеч словно свалился тяжкий груз.

Потом я рассказал, что комитетчик этот представился сотрудником отдела, где изучают всякие непонятные и необъяснимые современной наукой феномены. Ну и так как мою способность к лечению невозможно уложить в рамки традиционной медицины, то мною, естественно, заинтересовались.

— А как же иголки твои? Или они просто для вида?

— Нет, почему, это самостоятельный вид лечения, а мои способности только дополняют эффект. Впрочем, и без иголок тоже нормально получается, — хмыкнул я.

— То есть ты хочешь сказать, что весь интерес к тебе со стороны конторских — благодаря твоим врачебным способностям?

— Ну почему же, не только…

— А что, есть ещё что-то?

— Есть пара интересных моментов… Вот скажите, Сергей Михайлович, то, что вы только что говорили про семью — это действительно так или просто, как говорится для красного словца?

— Хм, даже и не знаю, что сказать… На чем мне клясться, чтобы ты поверил? Не на Библии же…

— Даже на Уставе КПСС как-то несерьёзно, — улыбнулся я. — Просто поймите меня правильно… В данном случае выражение царя Соломона про мудрости и печали придется понимать буквально. Готовы?

— Даже так?

Лебедев остановился, и я остановился тоже. Он внимательно посмотрел мне в глаза, я не отвёл взгляда, и генерал кивнул:

— Готов.

После чего продолжил неторопливо шагать, я двигался рядом в его темпе.

— Помните историю с Джапаридзе? Помните, конечно, не много времени прошло… Так вот то, что я на него, с его слов, что-то типа порчи навёл — есть самая настоящая правда.

— Вот оно как, — почти не сбившись с шага, буркнул себе под нос будущий тесть.

— Ага, — вздохнул я. — Вот и хотели они меня в своих интересах использовать, да только благодаря вам обломились.

— Интересно…

— Действительно интересно. Сейчас ещё интереснее будет… Как у вас сейчас отношения с Щёлоковым?

— С Николаем Анисимовичем? А какое это имеет значение?

— Имеет, Сергей Михайлович, ещё как имеет… И если я такой вопрос задаю, то поверьте, что для меня это очень важно.

— Ну-у, — с неохотой протянул генерал, — где-то к осени прошлого года как-то стали портиться. Какие-то комиссии в академию странные зачастили, придирки по пустякам начались… Видно было, что моей работой почему-то недовольны. Потом, правда, вроде как постепенно всё стало входить в норму, и сейчас я снова в неплохих отношениях с Николаем Анисимовичем.

— А не помните, после чего стали улучшаться отношения?

— Да нет… Всё как-то постепенно устаканилось, — пожал он плечами.

— Это хорошо, что постепенно, — краешком губ улыбнулся я. — Концерт на День милиции помните? Помните… К Щёлокову подходили? Подходили. Со свитой его здоровались, и благодарность за мои песни получали? Получали. Вспомните, кто рядом с министром стоял, и кого сейчас рядом с ним нет?

Генерал думал недолго.

— Чурбанов?

— Браво, товарищ генерал-лейтенант! В точку. Вот его рядом с ним нет — и всё наладилось.

— То есть ты хочешь сказать, что Чурбанов…

— Чурбанову сейчас не до интриг. Быть бы живу, как говорится. А в семье нашей, — я выделил это слово, — покой и порядок. Верно?

— То есть получается, что ты Чурбанова как-то… Сглазил, что ли? Не знаю, как правильно сказать, — смутился собеседник.

— Нет, Сергей Михайлович, сглаз тут ни причём. Мою способность можно использовать как для исцеления, так и наоборот. Не люблю, конечно, это делать, но, как видите, иногда приходится.

— Хорошо, — после небольшой паузы констатировал Лебедев. — В смысле, не совсем конечно, хорошо, но теперь мне многое становится понятным. Только вот откуда ты узнал, что у меня какие-то проблемы в отношении с этим… с этим типом?

— А это уже второй момент, — я мысленно выдохнул. — После этого солнечного удара стали меня кое какие виденья во сне посещать. Какие — даже не пытайте, не скажу. Но вот одно из них было после моего знакомства с вами, с вашей семьёй. Я же не знал, что вы генерал МВД. Впрочем, это ни на что бы ни повлияло. Вот и пришло ко мне одно виденье, в котором я Чурбанова увидел и понял, что он несёт прямую угрозу как вам лично, так и вашей семье. И Рите в том числе. Ну а дальше… Что получилось — то получилось. Тяжело было, вы же видели, наверное, какую отдачу мне пришлось на себя принять, едва на ногах держался. Но я, честно говоря, не жалею о сделанном.

Снова пауза, уже дольше.

— Да-а, дела, — протянул генерал. — Что ж, могу только выразить благодарность. А ещё что-то можешь рассказать?

— Могу, но не буду. Поймите меня правильно. По мелочи разве что.

После чего рассказал про аварию в мексиканском заливе, повторив то, что рассказывал Шумскому. Вот 3 июля и посмотрим, что получится.

— А товарищи из конторы в курсе твоих, как ты их называешь, видений? — спросил генерал, когда я закончил свой короткий рассказ.

— В курсе, как я понял, только один человек. Кому он эту информацию передает дальше, под каким там соусом — я, честно говоря, не в курсе. Скажу больше — и знать не хочу. Тем более, что видения эти до того редкие, что на них, возможно, даже и не стоит обращать внимания.

— Ну хорошо, — Лебедев остановился, наши взгляды встретились. — Будем пока считать, что интерес к тебе обусловлен пока только как к врачу, который использует интересные и эффективные методы лечения.

— Будем надеяться, — с готовностью согласился я. — И, Сергей Михайлович… Я понимаю, что моя просьба, скорее всего, лишняя, но всё же пусть наш этот разговор останется исключительно между нами.

— Это само собой, — улыбнулся он. — Да, завтра мы с Ольгой на нашу дачу едем в Купавну, посмотрим, что там да как, с прошлой осени не были. Вроде бы посёлок охраняется, но охрана больше для виду. Надеюсь, хозинвентарь не растащили, и погреб не вскрыли, у нас там ещё несколько банок солёных огурцов, кабачков и помидоров с того года остались. Знаешь как моя кабачки маринует… Попробуешь — оценишь. А на майские… На майские поедем туда на пару деньков всей семьёй, Андрей вон ещё Наталью свою хочет взять. И Евдокия Гавриловна не прочь развеяться. Ну и ты с нами давай. Или у тебя другие планы?

— Да вроде нет особо никаких…

— Вот и присоединяйся. Только народу много едет, поэтому двигать придётся на двух машинах.

— Мои «Жигули» всегда к вашим услугам.

— На «Жигулях» ты Ритку повезёшь, ну может, и Андрей с Натальей к вам подсядут. Вам, молодым, всегда интереснее друг с другом. А мы с Ольгой и её матерью на служебной «Волге». Игорь привезёт нас, уедет обратно, потом через два дня приедет снова нас забирать.

— Понятно… А пока давайте я вас до дома подброшу.

Через двадцать минут я высаживал Сергея Михайловича у подъезда его дома на Мосфильмовской.

— И смотрите там с дочкой, — на прощание напомнил он, — завтра в ЗАГС не опаздывайте, он в 6 вечера закрывается.

Мои губы растянулись в улыбке:

— Что вы, Сергей Михайлович, уж куда, куда — а в ЗАГС точно не опоздаем.

Следующим вечером (а 17 часов — это уже, как ни крути, вечер) мы с Ритой переступили порог «Дворца бракосочетаний» на Грибоедовской, расположенном в старинном особняке, принадлежавшем до революции какому-то купцу[1]. Учреждение, где создавались новые семьи и распадались старые, не сумевшие сохранить былой настрой и где любовь уступила место быту и дрязгам, встретило нас гомоном. Оно и неудивительно, место статусное. И желающих, судя по количеству людей в очереди, подать заявление хватало, хотя время уже близилось к закрытию. Кому-то точно не повезёт, придётся приходить в другой день.

А мы сразу направились к начальнику ЗАГСа, с которой Лебедев договорился накануне.

Вера Степановна Якушова встретила нас радушно, а коробочка конфет и бутылка шампанского быстро перекочевали в ящик её стола.

— Сергей Михайлович говорил, вы хотели бы расписаться в конце июня, — улыбаясь ярко-накрашенным ртом, проворковала она. — Вот у нас тут есть окошко на пятницу, 29-е, любое время пока ещё свободно, а на 30-е, субботу, есть окна на 10 часов и на 13.30.

Она посмотрела на нас из-под густо намазанных тушью ресниц. Мы с Ритой переглянулись и синхронно кивнули:

— Давайте на 30-е, на 10 утра.

— Хорошо, — она сделала пометку на листочке. — Держите ваши паспорта… И бланк. Заполните и внизу поставьте дату и подписи.

— Давай ты, — тихо предложил я Рите, — а то у меня почерк… Как у врача.

Когда она заполнила бланк, вписав в него, что берёт фамилию мужа, мы поставили подписи и вернули его Вере Степановне.

— Ага, замечательно, — снова расплылась в улыбке начальница. — Сейчас выпишу напоминание о дате свадьбы, а то вдруг забудете. Это вот платёжка на оплату услуг ЗАГСа, сюда входят выписка свидетельства о браке, оркестр, фотограф… Оплатите в сберкассе, потом на роспись чек не забудьте принести. И вот вам ещё приглашение на обслуживание в салоне для новобрачных. Есть «Весна» на «Щелковской», потом салон на Проспекте Мира, на Тимирязевской… Главное — не потеряйте.

В субботу родители Риты, как и обещали, уехали в Купавну, а мы с невестой прямо в обед отправились в салон для новобрачных. По такому случаю она отпросилась с последней пары. Выбрали тот, что находился у станции метро «Щёлковская».

Это был двухэтажный магазин, над входом красовалась надпись «Весна». На первом этаже продавались кольца, парфюм, кожгалантерея, обувь, транзисторы, катушечные магнитофоны, павловопосадские платки, жостовские подносы, хохлома, гжель. Здесь же продавались столовые и чайные сервизы, приборы, хрусталь.

На втором этаже — одежда. Для мужчин костюмы, а для женщин свадебные платья. Даже были джинсы «Super Rifle» по сорок рублей, причём мужские и женские разных размеров. Вот только согласно каким-то идиотским правилам, если ты по пригласительному покупаешь джинсы — костюм тебе не полагался. Или свадебное платье — в зависимости от пола. Я джинсы купил. Ну а что, костюм-то у меня отличный уже имелся, нулёвый практически, а тут торговали костюмами от «Большевички», я посмотрел поближе — и мне что-то расхотелось такое покупать. В крайнем случае свяжусь с фарцовщиками, те что хочешь тебе достанут, пусть даже по немыслимой для советского человека цене.

Рита оказалась довольно придирчивой в плане выбора свадебного платья. Несчастная сотрудница отдела вся извелась, прежде чем моя капризная невеста остановила свой выбор на самом дорогом платье с открытыми плечами. Тут выяснилось, что модель многим невестам нравилась, но цена в 120 рублей казалась им слишком уж завышенной, да и открытые плечи… Для советской новобрачной слишком уж смело. Ну так и производитель — какая-то венгерская фирма, как пояснила продавец.

А вот обувь мне приглянулась. Рита, естественно, выбрала белые туфли. Хотела на шпильке, но я отговорил, намекнув, что в день свадьбы ей на своих двоих придётся намотать не один километр, и как она это сделает на такой тонкой и высокой шпильке… В общем, согласилась на средний каблук, не очень высокий и не очень тонкий. Ну и я обзавёлся парой итальянских полуботинок из натуральной кожи.

Дальше были куплены два комплекта постельного белья, кружевной пеньюар и комбинация французского пошива. И до кучи — сервиз «Мадонна». Такой же уже стоял я Лебедевых дома, но нам-то предстояло обустраивать собственное гнёздышко. Я, признаться, был против этого проявления мещанства, но с Ритой спорить, как оказалось, выходило себе дороже. Когда она хотела — умела быть настойчивой.

Все покупки, кроме моих полуботинок, отправились к Лебедевым. Родители ещё не вернулись из Купавны, Андрея тоже не было, и Рита не удержалась, снова примерила платье. Минут десять крутилась перед зеркалом, восхищённо взирая на своё отражение.

— Надеюсь, Ольге Леонидовне оно тоже понравится, — сказал я, прижимая невесту к себе и целуя в щёку.

Я хотел овладеть ею прямо сейчас, в этом свадебном платье, и Рита, я чувствовал, тоже испытывала сильное возбуждение. Но всё же разум возобладал. То есть мы таки слились, как говорится, в экстазе, только Рита к тому времени успела платье снять и даже повесить его на вешалку.

А потом мы спонтанно поехали отмечать подачу заявления и покупку свадебного платья в ресторан. После некоторого раздумья решили посетить легендарный ресторан «Центрального дома литераторов». Вернее, она поддержала моё предложение. В прежней жизни бывать там не доводилось, сейчас же, обладая корочками члена Союза композиторов СССР, имел полное право на посещение этого заведения. Причём не один, а в сопровождении одного человека, коим и была Рита.

Давно мечтал здесь оказаться. Может быть, повезёт даже увидеть кого-то из знаменитостей, кои здесь частенько бывали.

«Мест нет», — гласила табличка на двери ресторана, возле которой толклись несколько мужчин и женщин.

— Почему нет мест⁈ — возмущался один неряшливо одетый тип лет тридцати с небольшим. — Я член Союза писателей, у меня повесть вышла в журнале «Аврора»! Да я вообще роман пишу!

Мы подошли к двери, я привычным жестом припечатал ладонью к стеклу пятирублёвую купюру. Однако стоявший по ту сторону невзрачный мужичонка в костюме отрицательно мотнул головой. Я слегка удивился, и заменил купюру на номинал в два раза больше. Но даже червонец не помог открыть нам двери в недра заведения общественного питания.

Мне стало стыдно, в первую очередь перед спутницей. Да ещё стоявшие сзади подкалывали, мол, что, не сработало? А мы тоже пытались, да, как видишь, облом.

Отчаявшись, я приложил к стеклу в раскрытом виде удостоверение Союза композиторов и свёрнутую пополам 25-рублёвую купюру.

— Нет мест, — прочитал я по губам швейцара, хотя глаза его при взгляде на купюру масляно заблестели.

Да что ж ты будешь делать… Неужто и правда ни одного свободного столика⁈

— Что, не пускает крошка Цахес[2]? — услышал я за спиной знакомый голос,

Обернувшись, невольно оторопел, так как позади меня стояли Высоцкий и ещё какой-то незнакомый товарищ с почти абсолютно лысой головой. Однако его лицо мне почему-то показалось отдалённо знакомым. Может, тоже актёр? Слышались перешёптывания зевак: «Высоцкий… Высоцкий…»

— Привет, — Владимир Семёнович с улыбкой протянул мне руку. — Знакомьтесь, ребята, это мой хороший товарищ Вадим Туманов.

Вот оно что… Надо же, свела судьба с легендарным человеком, золотодобытчиком. И повоевать успел, и в лагерях отсидеть за «шпионаж», а потом создал несколько золотодобывающих артелей,

В моей реальности, когда меня отмутузили до смерти на Олимпийской аллее, он, кажется, был ещё жив[3]. Как его по отчеству? А-а, не суть важно.

— Очень приятно, — обменялся я крепким рукопожатием и с легальным советским миллионером. — А это Маргарита, моя невеста.

Рита тем временем во все глаза смотрела на Высоцкого, которому я был благодарен за то, что тот не упомянул про наши посиделки с Герман в «Арагви». Правда, позже моя невеста может поинтересоваться, где я с ним познакомился, ну да что-нибудь придумаю.

— Ого, свадьба намечается? — весело удивился Высоцкий. — И когда?

— Вчера в Грибоедовском подали заявление на 30 июня.

— Да вы что⁈ А я тоже в Грибоедовском с Мариной расписывался, как сейчас помню, 1 декабря 1970 года… Ну, ребята, поздравляю! — снова пришлось отвечать на рукопожатие Высоцкого и Туманова. — На свадьбу-то пригласите?

Он с хитрым прищуром посмотрел сначала на меня потом на пожиравшую его восхищённым взглядом Риту, затем снова на меня.

— Обязательно, Владимир Семёнович, вот прямо-таки с языка сорвали, — немного приврал я. — И не только вас, но и Марину… И вас, Вадим…

— Иванович, — улыбнулся Туманов.

— И вас, Вадим Иванович, жду в Грибоедовском ЗАГСе 30-го июня к 10 утра.

— Постараемся прийти, — сказал Высоцкий, — если будем в Москве. Ну или как минимум я буду, а то у Марины какие-то планы вытащить меня летом в Европу на отдых.

— У меня летом тоже сезон на приисках, — почесал залысину Туманов. — Если получится вырваться в столицу — то обязательно загляну в ЗАГС.

— И на свадьбу, — добавил я. — Мы, кстати, планируем гулять на теплоходе, арендовать судно на день-другой. Можете с нами прокатиться, пока, правда, ещё не знаем, по какому маршруту.

— Ого, ну вы и буржуи, — рассмеялся Высоцкий. — Так, ладно, чего ж мы стоим⁈ По такому случаю вам просто необходимо попасть в недра этого замечательного заведения… Алё, Петрович!

Он постучал костяшками пальцев в стекло, и «крошка Цахес» тут же с улыбкой двинулся к двери.

— Эти двое с нами, — не терпящим возражения тоном заявил Высоцкий, подхватывая нас с Ритой под руки, когда дверь всё-таки пусть и не совсем приветливо, но распахнулась.

На зависть стоявшим у входа мы оказались внутри. Я всё-таки не удержался, сунул «Цахесу» пятёрку, тот быстрым движением спрятал её в карман.

— А что, удостоверение Союза композиторов тут не катит? — спросил я негромко.

— А ты что, уже член? — удивился Высоцкий.

— Как бы да…

— Вот молодец, и когда всё только успеваешь⁈ В принципе, сюда может зайти человек вообще без каких-либо удостоверений, некоторые через окно в туалете проникают внутрь… Я вот, кстати, член Союза кинематографистов с 72 года, а вот в Союз писателей не принимают. Был вариант, чтобы за меня кто-нибудь поручился. Евтушенко там, Рождественский, Ахмадуллина… Нет, не рискуют. А вы с невестой вообще первый раз здесь?

— Первый и, надеюсь, не последний.

Мы вошли в зал с высоченным деревянным потолком, огромной хрустальной люстрой, разноцветными витражами, резной лестницей, уводящей взгляды гостей к массивным картинам. Мебель грузная, широкая, оседлая. Стулья и кресла с высокими спинками в узорчатой обивке.

— «Дубовый зал», — прокомментировал Высоцкий. — М-да, все столики заняты…

— Володька, давай к нам!

От одного из столиков, за которым расположилась шумная компания, махал рукой какой-то мужик.

— Привет! — тоже махнул ему рукой Высоцкий. — Я сегодня с друзьями.

С друзьями — это он нас с Ритой тоже имел в виду? Если так, то есть повод погордиться.

Тут в зале появился невысокий седоватый мужчина с орденской планкой на груди, окинувший цепким взглядом зал сквозь стёкла очков.

— Аркадий Семёнович Бродский, администратор ресторана, — негромко сказал Высоцкий. — Однажды самого Микояна не пустил.

— Не родственник того Бродского? — спросил я.

— Однофамилец, — хмыкнул Владимир Семёнович и кивнут администратору, удостоившись ответного кивка и лёгкой улыбки. — Ну ладно, идёмте в «Пёстрый». Там обычно шумные компании собираются, но, может, столик найдётся.

В «Пёстром», на стенах которого красовались какие-то надписи и автографы, он нас и оставил за единственным свободным столиком, а сам с Тумановым направился куда-то ещё дальше, как он сказал, в «Каминный зал». Мы бы с Ритой тоже не отказались посидеть в «Каминном зале», который, судя по одному только названию, представлял собой куда более уединённое место, нежели то, в котором мы оказались. Я уж было пожалел, что мы вообще попёрлись в этот ресторан, как перед нашим столиком вырос тот самый администратор.

— Добрый вечер, молодые люди! Я видел, вы пришли с Владимиром Семёновичем. Однако позволю поинтересоваться, имеете ли вы какое-то отношение к писательской среде? Проще говоря, является ли хотя бы один из вас членом Союза писателей СССР?

— Хм, у меня есть удостоверение члена Союза композиторов, — постарался я произнести как можно более уверенно, доставая из кармана корочки и раскрывая их перед глазами Бродского.

Тот внимательно вгляделся в написанное, чуть сдвинув кончиками пальцев очки вперёд.

— И как это вы в столь юном возрасте успели стать обладателем сего удостоверения?

— Арсений песни пишет, причём и слова тоже, — вылезла Рита. — И его песни и по радио крутят, и по телевидению.

— Да? — поднял брови администратор. — Какие же именно? Может, я тоже их слышал?

— Конечно слышали, — не унималась моя спутница. — Например, ту, что сейчас пытаются петь хором вон те не совсем трезвые товарищи.

Тут Рита оказалась права, подвыпившая компания за дальним столиком вполголоса и нестройно тянула:

Выйду ночью в поле с конём

Ночкой тёмной тихо пойдём

Мы пойдём с конём по полю вдвоём

Мы пойдём с конём по полю вдвоём…

— Хм, и вы меня, девушка, уверяете, что автор этой вещи не кто иной, как ваш спутник?

— Да, автор — мой жених! И не только этой. Смотрели позавчера концерт к 8 марта? Там Анна Герман исполнила тоже его песню «Я не могу иначе». А Ободзинский исполняет «Единственная моя». И «Букет» — тоже песня Арсения. И «Матушка Земля»…

— Стоп-стоп! Ободзинский, говорите? Он у нас в «Каминном зале» сейчас с друзьями сидит, куда Высоцкий с Тумановым пошли. Вот у него и спрошу. А вы пока посидите… Пока, — многозначительно добавил он.

И ушёл туда же, где скрылись бард с золотодобытчиком.

— А точно Ободзинский твою песню поёт? — негромко поинтересовалась напрягшаяся Рита.

— А вот сейчас и узнаем, — хмыкнул я.

Бродский появился через пару минут в сопровождении… Ободзинского. Тот улыбался во весь рот, на ходу расставив руки, словно собираясь меня обнять. Собственно, и обнял, да ещё и трижды поцеловал, хорошо хоть не по-брежневски.

— Что же вы, Аркадий Семёнович! — повернулся он к слегка сконфузившемуся администратору. — Таких людей нужно знать в лицо. Да благодаря этой песне тираж моей последней пластинки допечатывали и, по слухам, третий уже собираются печатать. Какими судьбами в Москве?

— Так живу теперь здесь и работаю. Преподаю на кафедре госпитальной терапии при мединституте. Кстати, возьмите визитку, вдруг пригодится. И вы возьмите, — сунул я визитку Бродскому. — Мало ли, вдруг у вас или ваших близких случатся какие-то проблемы со здоровьем, где официальная медицина окажется бессильна.

— Берите, Аркадий Семёнович, не пожалеете, — поддакнул Ободзинский. — Арсений не только песни сочиняет, он же ещё и врач от бога! Меня на ноги, можно сказать, поставил, когда на гастролях в Перми… тьфу, в Пензе скрутило. Собирались уже концерт отменять, а он пришёл и — раз, раз — и вот я уже как новенький. Так что, Аркадий Семёнович, такими знакомствами не пренебрегают… Ладно, побегу, а то товарищи там сейчас без меня всё выпьют.

Надо ли говорить, что после этого нас с Ритой обслуживали по высшему классу. Вскоре на нашем столе поочерёдно появились столичный салат с телячьим языком, палтус с соте из белых грибов, котлеты из лосятины с пюре из сельдерея и брусничным соусом, томлёная лопатка козлёнка… Из спиртного выбрали уже апробированное в «Арагви» красное вино «Киндзмараули», плюс минеральная вода «Боржоми».

Мы никуда не торопились, наслаждаясь обществом друг друга. Единственное, что создавало неудобство — гомон за соседними столиками, и особенно за тем, где периодически пытались что-то петь, включая моего «Коня». А ещё табачный дым, почему-то не сильно тянущийся в сторону забранного мелкой решёткой вентиляционного отверстия под потолком.

— Да я тебе говорю, что твой Пастернак, сука, с Евтушенко рядом не стоял! Женя Евтушенко — вот где дар божий!

Мы невольно обернулись в сторону того самого столика, за которым ещё недавно голосили песню про коня. Похоже, там зашёл нешуточный спор о поэзии.

— Евтушенко — вот кто оставит за собой немеркнущий след в отечественной поэзии! — заявлял один из литераторов. — Да что там в отечественной… В мировой!

— А ни хера, — возражал ему второй, водя перед носом оппонента указательным пальцем. — Твой Евтушенко — конъюнктурщик. Поочерёдно прославлял Ленина, Сталина, Хрущева, теперь Брежнева… Умеет лизнуть. Флюгер! Пастернак до такого никогда не опускался.

— Да его «Доктором Живаго» подтереться, — не унимался первый. — Кто Борьке дал право учить других? Даже Набоков назвал Живаго «лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи».

— Да ты, падла… Да как ты смеешь так говорить о Пастернаке⁈

На спорящих помимо нас стали обращать внимание и другие посетители «Пёстрого зала». Один из собутыльников прикрикнул на них:

— Володя, Витя, прекращайте. Хорош уже сраться из-за какой-то херни! Тоже мне, нашли о чём спорить. И Евтушенко, и Пастернак — оба мудаки…

— Чего-о-о? Ты Женьку Евтушенко мудаком назвал⁈ Ах ты сука!

В общем, на потеху всем спор за соседним столиком закончился банальной потасовкой. Причём больше всего досталось пытавшемуся утихомирить своих товарищей по перу. Ему прилетело об обоих собутыльников. Впрочем, драка длилась не так уж и долго, как оказалось, при ресторане имеется свой охранник, который за пару минут вытолкал драчунов на улицу, а вернулся с деньгами, которые те должны были заплатить по счетам, отдав их официанту.

Следующим интересным событием стало появление Никиты Михалкова в компании Александра Адабашьяна. Эта парочка составила замечательный тандем в фильме «Собака Баскервилей». Вернее, ещё составит. Правда, они прошествовали мимо, наверное, тоже в какой-нибудь «Каминный зал».

— Молодые люди, не хотел вам мешать, но… Вы не будете против, если я присяду за ваш столик? А то все другие уже заняты.

Я окинул взглядом стоящего рядом мужчину в очках лет сорока с небольшим. Переглянулся с Ритой. Та пожала плечами, мол, сам решай. Конечно, хотелось этому литератору или кто он там отказать, чтобы не мешал нам с невестой наслаждаться обществом друг друга, но, в конце концов, столик рассчитан на четверых, и человек имеет полное право занять один из двух свободных стульев.

— Садитесь, конечно, — улыбнулся я.

— Вот спасибо! — улыбнулся он в ответ и сразу же представился. — Павлов, Сергей Иванович, писатель-фантаст.

— Павлов? — переспросил я. — Не тот ли самый, что написал «По чёрному следу»?

Я тут же прикусил язык, поскольку написать первый роман из цикла «Лунная радуга» Павлов мог написать и позже. Читал-то я его уже, помнится, в 80-х, году в 85-м и вторую книгу цикла достал, называлась она «Мягкие зеркала». Однако мои опасения оказались напрасными.

— Читали? — буквально расцвёл писатель. — А книга вышла только в прошлом году, не везде её, к сожалению, можно достать.

Я знал, что вторая книга появится через несколько лет, пока же, видимо, писатель взял паузу. Но ради приличия всё же спросил:

— А сейчас, Сергей Иванович, над чем работаете?

— Сейчас?

Он задумался, на какое-то время оторвавшись от изучения принесённого официантом меню. Сам же официант терпеливо ждал, когда клиент сделает выбор.

— Вы знаете, ни над чем?

— А что так? Муза не посещает?

— Муза, быть может, и посетила бы, главная загвоздка — найти интересный сюжет. Про космос писать как-то надоело. Вот и нахожусь в творческом, так сказать, поиске. А пока между делом в Москву на пару дней прилетел, на конференцию писателей-фантастов. Мог бы и в гостинице поужинать, но захотелось навестить это местечко, оно для меня своего рода талисман… Давайте жюльен, бифштекс с овощным гарниром, кофе и булочку с маком. И вот ещё что… Выпьете со мной за знакомство? — обратился он к нам.

— Если чисто символически…

— Давайте ещё графинчик коньяку.

Официант исчез, а я подумал, не предложить ли этому действительно талантливому писателю тему, которая в мое время стала ну очень популярной… Сам я вряд ли когда -нибудь займусь писательской деятельностью, тут всё-таки особый талант нужен, а плюс ещё и усидчивость. А у меня ни того нет, как я думаю, ни другого.

— Скажите, а вот тема попаданцев вам интересна? — спросил я.

— Попаданцев? — удивлённо посмотрел он на меня сквозь линзы очков. — Это кто ж такие?

— А вы ведь по-любому читали «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена, верно?

— Ещё бы, это же классика… Классика беллетристики, — уточнил Павлов. — Так вы что же, предлагаете нашего современника из СССР в средние века отправить?

— А почему бы и нет?

— Не пропустят, боюсь, — вздохнул Сергей Иванович. — Тут надо ещё и об идеологии не забывать. А устраивать революцию в средние века… Это уж совсем за гранью разумного получится.

— Хорошо, тут я с вами, пожалуй, соглашусь. А как вам вот такая идея… Наши современники, комсомольцы, студенты какого-нибудь московского вуза, едут отдыхать, ну, допустим, в Белоруссию. Там у одного из них родня живёт. Места отличные, природа и всё такое. И вот идут они купаться на какое-то озеро или случайно на него в лесу натыкаются. Решают окунуться, жарко же… В общем, резвятся в воде, ныряют и… В какой-то момент выныривают в 1941 году.

В общем, выдал я ему в сжатом виде, пока он готовился приступить к поеданию жюльена, сюжет фильма «Мы из будущего». Причём, как только я начал рассказывать, Павлов меня остановил:

— Подождите, Арсений…

Отодвинув в сторону приборы и пустую тарелку, он достал из кармана пиджака блокнот и ручку.

— Всё время с собой ношу, вдруг какая-то мысль в голову придёт, — пояснил он. Подошёл официант с подносом в руке, начал расставлять тарелки с едой, коньячный графинчик. Павлов по такому поводу предложил немедленно выпить за знакомство. Рита, правда, чуть пригубила, мы же с писателем хлопнули по рюмашке. Это, наверное, только в СССР так принято — пить коньяк из рюмок. Ну да всё это формальности, видимость, важнее то, что в рюмке. А коньяк, кстати, оказался весьма неплохим.

После этого я продолжил говорить, а писатель очень быстро стал за мной записывать.

— Не удивляйтесь, — улыбнулся он, не отрываясь от работы, — стенографию пришлось в свое время освоить.

Время от времени он отрывался от записей, слушая меня с чуть ли не раскрытым ртом, после чего, спохватываясь, снова начинал быстро строчить в блокноте. Да и Рита только накрашенными ресницами хлопала, переваривая услышанное.

— Думаю такой вот сюжет пройдет на ура, — заключил я свой рассказ. — С идеологической точки зрения подкопаться будет не к чему. Напротив, наши современники-комсомольцы, пусть они даже на первых порах выглядят как откровенные разгильдяи, оказываются достойными памяти дедов, которые отстояли нашу независимость. Кстати, в следующем году как раз тридцати пятилетие Победы будет отмечаться. Так что, если вы к тому времени напишите книгу, она будет очень, как говорил один известный человек, своевременной.

Вообще-то это Ленин сказал про роман Горького «Мать», но я решил обойтись без уточнения.

— Отличная идея! — чуть ли не подпрыгнул на своём стуле Павлов. — Всенепременно возьмусь за роман, а вы… Я же до сих пор не знаю, как вас зовут! Арсений и Маргарита? Прекрасные, редкие имена…Так вот, Арсений, через пару месяцев, а то и раньше, у меня будет готов черновик, и я вам пришлю его на читку. Диктуйте ваш адрес, телефон — всё, что есть.

— Записывайте, — я продиктовал свои адрес и телефон, а заодно и фамилию указал. — И на всякий случай запишите координаты моей невесты. Мы планируем с ней после свадьбы — а она планируется на конец июня — перебраться в новое жилище, так что к моменту, как черновик будет готов, меня может по этому адресу уже не оказаться.

Я снова продиктовал, Павлов записал и спрятал блокнот с ручкой обратно во внутренний карман пиджака.

— И учтите, Арсений, вы на обложке будете указаны как соавтор… Даже и не спорьте. И половина гонорара ваша по праву. Уверен, такая книга обязательно будет напечатана. И первым делом отнесу её Полевому — главному редактору журнала «Юность». А потом уже к юбилею Победы, надеюсь, роман выйдет отдельным изданием. Ох, как же это я удачно зашёл!

— Вы знаете, Сергей Иванович, но мне кажется, эта тема — тема попаданцев — вообще весьма перспективная. Так сказать, не паханное поле, особенно в СССР. Тут можно ох как развернуться! Вот, к примеру, Первая мировая война… Согласитесь, что о ней в общем-то особо не пишут.

— Ну, война империалистическая, поэтому, наверное, идеологически неправильная.

— Согласен. Но ведь там же так же воевали наши русские люди, боролись за свободу своей страны…

— И за кошельки буржуев, — хмыкнул Павлов.

— Не без этого, выбора-то у них не имелось. Хотя у меня относительно Первой мировой вот тоже сюжет неплохой есть.

— Ну-ка, ну-ка…

— Вот представьте, наш современник, отличный хирург служит в Средней Азии в пограничных войсках, и случайно погибает от пули бандитов, которые пытались перейти границу…

Да простит меня талантливейший писатель Анатолий Федорович Дроздов, но тему «Зауряд-врача» я выдал чуть ли не в полном объеме. Как помнил, конечно.

Павлов так же все быстро записал, при этом совершенно не обращая внимания на окончательно остывшую еду. Когда я закончил, он промокнул салфеткой вспотевший лоб.

— Вы знаете, Арсений, если, как вы говорите, это альтернативная история… Хм, тут надо будет подумать, как все подать.

— Так время ещё есть. Главное — успеть опубликовать книгу к юбилею Победы.

В этот момент к нашему столику подошёл Высоцкий.

— Извиняюсь, что мешаю вашему общению, — с улыбкой сказал он и посмотрел на Павлова, который, без сомнения, узнал артиста. — Владимир.

Писатель с пиететом пожал протянутую руку, явно испытывая что-то вроде небольшого культурного шока. А Высоцкий снова повернулся ко мне.

— Арсений, хорошо, что вы с невестой ещё здесь. Когда, напомни, у вас свадьба? 30-го? В 10 утра… Я вот тебе записал свой адрес и телефон домашний, — он протянул мне листочек, вырванный, похоже, из такого же блокнотика, в который записывал мой рассказ Павлов. — Я ведь могу и закрутиться, забыть, а ты мне от правь приглашение почтой — тогда точно не забуду.

— Хорошо, обязательно отправлю… Отправим, — поправился я. — На вас и Марину.

— Но это, опять же, если я буду в Москве, а не в европах, куда меня жена летом на месячишко хочет увезти… Ох!

Он неожиданно схватился за сердце и медленно присел на остававшийся единственным свободным стул.

— Что случилось? — тут же спросил я. — Сердце?

— Да-а, — поморщится досадливо Владимир Семёнович, — прихватывает иногда, потом отпускает.

— С сердцем шутки плохи, — покачал я головой. — Давно обследовались?

— Месяца три назад. Стенокардию нашли, предлагали подлечиться, да куда там с моим графиком… Фух, кажется, полегчало. Ладно, пойду, там у нас компания подобралась, Никита Михалков с Адабашьяном подошли, новый их фильм обсуждаем, который сейчас в производстве находится, там Табаков Обломова играет.

— «Несколько дней из жизни Обломова»? — не удержался я.

— А, может быть, что-то такое про название Никита говорил. А ты-то откуда знаешь?

— Да-а, так, слышал где-то краем уха.

Высоцкий ушёл, а мы с Ритой наконец добрались до десерта, и ещё минут десять спустя оставили Павлова в одиночестве доедать свой ужин, на прощание пообещав друг другу продолжать сотрудничество. Сергей Иванович видел в этом большие перспективы, и тут я был с ним полностью согласен.

Кто бы мог подумать, что мы снова увидимся с Высоцким всего через два дня… Причём в нашей больнице и в нашем отделении, куда он попал в качестве пациента. Выяснилось, что Владимир Семенович в ночь почувствовал недомогание. Если бы с ним рядом была Марина, наверное, немедленно вызвала бы «скорую». Но актёр решил потерпеть, и только утром пригласил участкового врача. Та появилась на удивление оперативно, возможно, узнав, кто её дожидается, определила у занемогшего приступ стенокардии и предложила немедленную госпитализацию. Вот по направлению участкового врача Высоцкого почему-то в нашу ничем не выделявшуюся больницу и отправили.

Я сам с утра мотанулся в институт, посетил совещание на кафедре, и только когда ближе к обеду заявился в отделение, узнал о знаменитом пациенте. Положили артиста в палату на двоих, что находилась справа от сестринского поста. Таких палат было две. Одна уже была заселена, а вторая пустовала, так что Высоцкого в неё и определили. И не факт, что у него появится сосед, всё-таки знаменитость. Тем более в других палатах свободные места имелись в достатке — только в пятницу три места в мужских палатах освободились. Один пациент, к сожалению, скончался, ну там и возраст был — 91 год, я бы просто физически, наверное, не смог восстановить его сердечно-сосудистую, настолько всё было изношено. Честно говоря, и сам больной не горел желанием жить. После смерти жены в последние двадцать лет жил бобылём. Единственная дочь была репрессирована за связь с «врагом народа» и сгинула в лагерях, так и не оставив наследников. Фёдор Иванович отказался от иглоукалывания, мол, всё равно что мёртвому припарка. Меня уже супруга моя Танюша на том свете заждалась, да и дочка Ксения тоже. Такая вот грустная история.

Вести Высоцкого, как мне сообщили в ординаторской коллеги, взялся сам завотделением. Не иначе Гольдштейн рассчитывает в театре на Таганке блат заиметь, чтобы получать билеты без многочасовых стояний в кассы. Хотя, может, я грешу на Якова Михайловича, и он взялся за Высоцкого чисто по зову сердца.

Конечно же, и я не замедлил наведаться в палату актёра. Естественно, с разрешения Гольдштейна, которому я предварительно сообщил, что пару раз сталкивался с Высоцким и мы, пусть и не близко, но знакомы.

Высоцкий как раз лежал под капельницей, когда я после короткого стука в дверь вошёл в его палату. На нём была обычная майка-алкоголичка, зато из-под слегка скомканного одеяла выглядывали адидасовские штаны с характерными лампасами, из которых, в свою очередь, торчали ступни в серых носках. Лицо барда украшала небольшая щетина, а в правой руке (левая с иглой от капельницы в вене лежала вдоль тела) он держал журнал «Огонёк».

При моём появлении бард удивлённо вскинул брови.

— Арсений?

— День добрый, Владимир Семёнович! — улыбнулся я. — Я самый. Даже и не знаю, радоваться или огорчаться, что вы угодили в моё отделение.

— Да уж, тебя-то я видеть, конечно, рад, но лучше бы при других обстоятельствах.

— Как говорится, всё, что ни делается — к лучшему. Раз вы оказались у нас, то мы за вас как следует возьмёмся. А я могу от себя предложить, как вам получше станет, поучаствовать в сеансах иглоукалывания. Можно улучшить как общее состояние организма, так и его отдельных органов. Я их провожу официально, у меня тут даже свой кабинет, заодно и материал для кандидатской набираю.

— И что, помогает?

— Ещё как! Что, рискнёте? Хотя риска никакого и нет, может быть только лучше.

— Ну если риска нет, — кривовато улыбнулся пациент, — то можно попробовать. Хотя я мог попробовать ещё в прошлом году, когда мы с Мариной были на Гавайях. Но там помимо игл ещё и какие-то шаманские обряды предлагали, но мы решили не рисковать.

— Ладно, отдыхайте, вам сейчас нужен покой, а как станет получше — у меня к вам будет серьёзный разговор.

— Ишь ты, серьёзный? Заинтриговал, — без улыбки, но со смешинкой в глазах ответил бард. — Теперь буду лежать и мучиться, что же ты такого хочешь мне сказать.

— Не мучайтесь, это будет предложение, от которого вы не сможете отказаться, — хмыкнул я. — А выбор будет за вами. Всё, отдыхайте!

В среду тщательно выбритый, в синем трико, Высоцкий уже прогуливался по отделению, скучая от вынужденного безделья, что всячески противоречило его бурной натуре. А я ближе к вечеру наконец затащил его (естественно, с санкции Гольдштейна) в свою берлогу на иглоукалывание.

— Ты это, Арсений, не называй меня по отчеству, а то я так себя каким-то старым дядькой чувствую, — попросил Высоцкий, пока я вкручивал в его кожу иглы. — И можно на «ты». Договорились?

— Хорошо, Владимир… эээ… Просто Владимир, — хмыкнул я. — Но на «ты» не могу, это противоречит этике отношений врача и пациента. Разве что за стенами больницы… Ну и здесь, батенька, буду и дальше выкать.

Само собой, по ходу дела воздействовал ещё и ДАРом, естественно, предупредив Высоцкого, что, как и в случае с травмированным пальцем, применю энергетическое воздействие по восточной методике.

В общем, как следует подлатал сердечно-сосудистую систему Владимира Семёновича. Мысленно я его всё же называл по имени и отчеству, не мог заставить себя думать о нём как о просто Володе. Пошлостью. Каким-то необоснованным панибраством. Что ли, попахивало.

Как бы там ни было, по ходу дела я вымотался изрядно, давно не испытывая таких нагрузок. С тех пор, как здесь же спасал от смерти схватившего инфаркт пациента. Главное, что Высоцкий сразу же ощутил эффект. Я ещё иглы с него снять не успел, а он уже заявил, что чувствует себя значительно лучше, так, как не чувствовал себя уже лет двадцать.

— А вот ты чего-то поплохел, — заметил он, когда перестал напоминать ёжика. — Прям в полуобморочном состоянии.

Я вяло отмахнулся.

— Расход энергии не проходит бесследно. Поможет хорошее питание и сон. Сегодня как домой приеду — сразу на боковую.

— И всё это ради меня? Ну ты, Арсений… Человечище! Я тебе песню посвящу. Ты же не против?

— Только без фамилий, — рассмеялся я, хотя от усталости хотелось больше плакать.

— Ладно, но имя будет фигурировать, — с улыбкой пригрозил артист. — А о чем, кстати, ты хотел со мной поговорить? Помнишь, обещал предложение, от которого я не смогу отказаться…

— На самом деле сможете, но, может, и решитесь. Только к этому предложению последует своего рода предыстория, а я сейчас чувствую себя не очень, чтобы вести долгие беседы. Мне нужно прийти в себя. Надеюсь, завтра я буду в состоянии.

Нужно ли говорить, что в палату Высоцкий вернулся окрылённым, сделал комплимент дежурной медсестре и подарил ей очередную шоколадку. Шоколадками и прочими фруктами его буквально завалили многочисленные друзья, коллеги по театру, ну и родители актёра — Семён Владимирович и Нина Максимовна.

Захаживал и администратор «Таганки» Валерий Янклович, который, насколько я помнил из позже прочитанного в интернете, последние 12 лет жизни Высоцкого являлся фактически его концертным директором. И ещё… доставал Высоцкому наркотики. Я видел Янкловича пока только мельком.

А на следующий день я, как и обещал, после очередной, по большому счёту уже ненужной капельницы, решил с Высоцким поговорить. Мы решили прогуляться по больничному двору, благо наконец-то потеплело аж до плюс 18. Правда, через пару дней метеорологи снова обещали похолодание, но сегодня можно было порадоваться настоящей весенней погоде. Разве что пятна грязного снега на газонах немного портили весеннюю пастораль.

По такому случаю бард/актер/поэт и вообще живая легенда полностью облачился в свой адидасовский костюм, на ноги надев также адидасовские кроссовки. Хотел надеть солнцезащитные очки, но я его отговорил. Мол, и так вся больница знает, что у нас в отделении лежит сам Высоцкий, и даже в очках у него лицо узнаваемое.

Мы сели на лавочку, Владимир Семёнович тут же раскинул руки в стороны, вытянул ноги и запрокинул голову, с довольным видом жмурясь, словно кот, объевшийся сметаны.

— Эх, закурить бы ещё…

— Не стоит, капля никотина убивает лошадь, — возразил я. — Хотя, как подсчитали ученые, в среднем на стандартную лошадь понадобится почти 5 капель, а в одной сигарете от 0,3 до 6 мг никотина… Ну да бог с ним, с никотином. Теперь поговорим о том предложении. Насколько я знаю — будем откровенны — вы употребляете не только спиртное зачастую в неконтролируемых количествах, но и перешли ко всему прочему на наркотики, которые вам достаёт Янклович через знакомого врача со «скорой».

Он рывком выпрямился, развернулся ко мне, окатив каким-то немного сумасшедшим и взбешённым взглядом, от которого мне стало слегка не по себе.

— Кто? От кого узнал про наркотики? Янклович проболтался?

— Не от него, — мотнул я головой. — Да и неважно, от кого, я же не собираюсь трезвонить об этом на каждом углу. Однако факт остаётся фактом, я знаю, что даже вшитая в вену «экспераль» не помогла. Потому и решил сделать вам предложение. Готовы выслушать?

Собеседник ещё некоторое время смотрел на меня, уже более спокойно, потом кивнул:

— Ладно, делай своё предложение, а я послушаю.

— Начну, как и обещал, с предыстории. Почти три года назад после медицинского института по распределению я был направлен в районную больницу своей родной пензенской области, а уже оттуда по воле случая на несколько месяцев оказался прикомандирован к врачебной амбулатории села Куракино того же района. Уже тогда я обладал способностью исцелять…

— Это уже тогда тебя тот самый учитель обучил, про которого ты говорил?

— Хм, ну, можно и так сказать, — дёрнул я краешком рта. — Вы слушайте и не перебивайте, а то я смысли собьюсь.

Дальше я рассказал, что в том селе жил один запойный пьянчуга. И как-то он с дружками-собутыльниками посетил мою лекцию о здоровом образе жизни в местном Доме культуры. И как, поддавшись на слабо, поднялся на сцену, чтобы испытать на себе силу моего гипнотического воздействия, коему меня обучил мой учитель, научившийся этому же всё у того же китайца. Но это не просто гипноз, а перестройка нейронных связей головного мозга, после которой человека будет мутить даже от запаха алкоголя. И это на всю оставшуюся жизнь.

— Как итог — мой сельский пациент, перейдя в стан трезвенников и растеряв прежних дружков, сильно загрустил, — подошёл я к финалу. — До такой степени, что не выдержал и… повесился.

— Ничего себе, — выдохнул Владимир Семёнович.

— А уж для меня это было каким ударом, — вздохнул я, и мгновение спустя твёрдо посмотрел в глаза Высоцкому. — Так вот, к чему я это рассказал… Я могу вас избавить и от алкогольной, и от наркотической зависимости, и всего за один сеанс. Могу и от тяги к никотину, но лишать вас последней радости… Если это, конечно, можно назвать радостью, — хмыкнул я. — Но соглашаться или нет — решайте сами. Готовы ли вы отказаться от пьяных посиделок и, возможно, потерять кого-то из своих прежних друзей? Готовы ли найти себе более интересные и здоровые занятия? Сплав по реке, подъём на ваши любимые снежные вершины, путешествия по миру, в конце концов, благо с Мариной вы можете бывать где угодно… Что скажете?

Я взял паузу, Высоцкий тоже молчал, глядя на парочку пожилых больных, неторопливо прогуливавшихся на соседней алее. После чего медленно произнёс:

— По идее я, не раздумывая, должен согласиться. Да и Марина наверняка поддержала бы твоё предложение. Но… Не знаю. Не знаю, чёрт возьми! Это же образ мой жизни, к которому я привык. Это всё равно, как кого-то предать…

— Предать водку и наркотики? На мой взгляд, небольшая потеря. А скорее — даже приобретение. Приобретение здоровья для себя и счастья для своих близких. Жизнь даётся человеку одна, и тот, кто её нам даёт, хочет, чтобы мы прожили её достойно. Я вас не тороплю, можете думать сколько угодно, главное — чтобы не стало поздно. Я вернул вашему организму здоровье ценой частичной потери собственного, ещё несколько дней буду восстанавливаться, и хотелось бы, что это было не напрасно. Вы ещё посидите, понаслаждайтесь погодой, а мне пора к моим больным.

Я улыбнулся Высоцкому, поднялся и направился в сторону корпуса, в котором располагалось кардиологическое отделение. И услышал в спину:

— Арсений!

Я обернулся. Высоцкий стоял и смотрел на меня, чуть набычившись, но в глазах его светилась решимость.

— Я согласен. Только не отбивай тягу к курению. А то и впрямь последней радости меня лишишь.

[1] Бывший особняк купца А. В. Рериха, построенного по проекту архитектора Сергея Воскресенского.

[2] Прозвище швейцара ресторана ЦДЛ за его маленький рост и строгий нрав.

[3] Вадим Туманов скончался 10 июля 2024 года в возрасте 96 лет.