Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга пятая

Глава 3

Из дальнейшего разговора выясняется, что «наколочку» Миронову дал не кто иной, как директор ГКЦЗ «Россия» Лесневский. По словам лучшего Фигаро СССР, Михаил Борисович расписал меня в таких превосходных тонах, что Миронов, не раздумывая, решил позвонить по любезно предоставленному Лесневским номеру.

— А что за недуг у вашего отца? — интересуюсь я.

— Сердце барахлит. У него уже был один инфаркт в шестьдесят восьмом, с тех пор постоянно жалуется на сердце. Как бы второй инфаркт не случился. А вы ещё к тому же и кардиолог.

Он снова замолчал, ожидая, что я скажу. Я не стал испытывать его терпение:

— Что ж, я не против посмотреть Александра…

— Александр Семёнович, — подсказал Миронов.

— Да, не против. Я мог бы предложить лечь на обследование, но диагностику могу и сам сделать, и это будет даже надёжнее, нежели в медучреждении, каким бы серьёзным оно ни было. Всё можно сделать за несколько сеансов, потому и не предлагаю вашему отцу ложиться в больницу.

В итоге мы договорились, что я сам завтра вечером наведаюсь к пациенту в их с Марией Владимировной Мироновой квартиру в Малом Власьевском переулке. Только желательно прихватить из поликлиники медицинскую карту. Андрей сказал, что они с отцом постараются карту забрать, и сам обещал завтра подтянуться на квартиру к родителям, благо в театре в этот день шёл редкий спектакль без его участия, и он получил законный выходной. Правда, с утра съёмки на «Мосфильме», но там буквально несколько сцен с его участием нужно отснять, и уже после обеда максимум он обещал освободиться.

А я рассчитывал к выходным полностью восстановиться после сегодняшних психофизических затрат.

Следующим вечером в назначенное время я позвонил в дверь квартиры на четвёртом этаже элитной, как мне показалось, многоэтажки. Дверь открыл Миронов. Он был в джинсах, светлой сорочке и тапочках. Вот и повезло увидеть так близко ещё одну легенду. Тот поход в театр на «Женитьбу Фигаро» не в счёт. Впрочем, я был к этому морально готов и приветствовал Андрея лёгкой улыбкой.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, Арсений! Проходите.

Мы пожали руки, тут появились Мария Владимировна и виновник торжества Александр Семёнович. Андрей меня представил, после чего я обул предложенные тапочки и прошёл в зал.

— Ну что, сразу приступим? — спросил я, держа в руке дипломат со сложенными внутри халатом и набором игл.

— Да как скажете, — ответила за мужа Мария Владимировна, которая, похоже, была в этой квартире главной. — Можно чайку попить или чего покрепче за знакомство.

— Да можно и чайку, — легко согласился я. — Но уже после того, как я сделаю свою работу. Сделал дело — гуляй смело.

Мы проходим с Менакером в его рабочий кабинет, где я пролистываю выписку из медицинской карты пациента (карту на руки не выдают, а выписку сделать — не проблема), затем надеваю халат, в карман которого кладу образок архангела Рафаила, достаю из пенала иглы, протираю методично их спиртом и одновременно объясняю уже улёгшемуся на диванчик животом вниз Менакеру, что сейчас будет происходить. Затем ставлю на спину Александру Семёновичу комбинацию для общего оздоровления и, активировав браслет, приступаю к диагностике.

Мелькает мысль, может, сделать всё за раз и разбежаться? Однако всё-таки хочется наконец добавить хоть немного правдоподобия, а именно — растянуть лечение хотя бы на три сеанса иглоукалывания. И сегодня, дабы пациент всё же почувствовал некоторое улучшение самочувствия, слегка подкорректирую с помощью ДАРа сердечно-сосудистую. Ну а в последний свой послезавтрашний визит просто завершу начатое. Уж надеюсь, мне позволят поработать с Менакером на такой дистанции, не скажут после первого же сеанса, что были рады со мной познакомиться, однако дальнейшее сотрудничество по каким-то причинам более невозможно.

Сеанс растягиваю на полчаса, периодически через закрытую дверь слышу глухой бубнёж Марии Владимировна и редкие, почти совсем неслышные ответы Миронова. Это немного отвлекает, когда я работаю с «паутинками», но те знают своё дело, их нужно только направить — а дальше сами разберутся.

Закончив работу, даже не интересуюсь самочувствием пациента, просто говорю, что понадобится ещё пара сеансов, дабы привести сердечно-сосудистую систему в порядок. То же самое повторяю Марии Владимировне и Андрею.

Мы садимся пить чай, я аккуратно зачерпываю ложечкой вишнёвое варенье, размешиваю в чашке. Мария Владимировна как бы невзначай интересуется, сколько стоят мои услуги. Я делаю удивлённое лицо.

— Так не беру я денег. Неужели Михаил Борисович вас не предупредил?

Смотрю на Миронова, тот смущённо пожимает плечами:

— Почему же, говорил, я и родителям об этом сказал. Но мама, думаю, на всякий случай всё же решила уточнить, вдруг правила изменились.

И кидает на мать укоризненный взгляд. Та ловит этот взгляд, однако, ничуть не смущаясь, заявляет:

— Лично я считаю, что каждый труд должен оплачиваться, это и в советской Конституции записано. Но есть у вас такие принципы… Андрюша, а ты ведь можешь достать билеты на спектакли в свой театр? Думаю, это стало бы неплохой компенсацией за работу Арсения Ильича.

Андрей говорит, что достать не проблема, пусть только я выберу, какой спектакль меня интересует. И как бы между делом рассказывает, что недавно у них состоялась премьера спектакля «Мы, нижеподписавшимися» по одноимённой пьесе Александра Гельмана. Добавляя, что во МХАТе также в начале марта вышел этот спектакль, так что зрителю есть что сравнить.

Выдаёт краткий анонс, уточняет, что играет директора СМУ, в задачу которого входит уговорить членов комиссии любой ценой подписать акт о приёмке хлебозавода. Я-то прекрасно помню сюжет, фильм с Куравлёвым в роли того же Шиндина не раз видел, да и телепостановку «Театра сатиры» с Мироновым как-то зацепил, и решаю не отказываться. Тем же вечером звонит Быков, и приглашает шестого на вечернюю репетицию. Седьмого будет генеральная, так что пары репетиций нам, по идее, должно хватить.

Поэтому я, в свою очередь, созваниваюсь с Натальей, и сообщаю, что вечером шестого мая она должна бросить все дела, и ехать со мной в ДК «Автомобилист».

Тем временем я успеваю домчаться до уже знакомой будки с надписью «Театральные кассы», возле которой когда-то покупал у спекулянта билеты на «Фигаро» с тем же Мироновым, и изучаю репертуар «Театра сатиры». «Мы, нижеподписавшиеся» будет 11 мая. Вечером, перед тем, как снова отправиться к Менакеру/Мироновой, дозваниваюсь Рите и делаю предложение посетить в следующую пятницу новый спектакль. А заодно напоминаю, что восьмого мая мы с Натальей будем радовать своим творчеством столичных дальнобойщиков, а Рита едет с нами, правда, в качестве зрительницы. Этот вопрос я с Быковым обговорил заранее, тот обещал найти ей хорошее местечко.

Рита с радостью принимает приглашение посетить спектакль, и час спустя я докладываю Мироновой, что, ежели будет такая возможность, хотелось бы заполучить две контрамарки на 11 мая. Пока я работаю с её мужем, она успевает дозвониться Андрею, и тот обещает завтра всё решить. Своё обещание Миронов выполняет, в заключительный свой визит к пациенту я получаю заветные пригласительные. Места в бельэтаже, но рядом со сценой. Не самый плохой вариант.

Сам же, в свою очередь, привожу сердечно-сосудистую систему Александра Семёновича практически в идеальнее состояние, довершая работу двух предыдущих дней.

— По идее, — говорю я ему, пока он застёгивает рубашку, — о проблемах с сердцем можете забыть на ближайшие… Ну, лет десять точно.

Тот смотрит неверяще, а я спрашиваю:

— Вы же определённо ощутили улучшение самочувствия?

— Это да, вроде как и дышать стало полегче, и тяжести такой давящей в груди нет.

— Что и требовалось доказать!

Прежде чем попрощаться, интересуюсь, а нет ли у самого Андрея каких-либо жалоб на здоровье? Оказывается, имеются. Вот уже второй год жалуется на периодически возникающие головные боли. Врачи связывают это с усталостью на фоне большой загруженности работой в театре и кино, прописали Андрею таблетки, которые, впрочем, не очень-то и помогают.

— А что, вы хотите и Андрюшей заняться? — спрашивает Мария Владимировна.

Я говорю, что, если есть возможность помочь человеку, то грех от неё отказываться. Но только уже после 9 Мая, когда буду посвободнее. Мама актёра обещает с ним поговорить, а я с чистой совестью откланиваюсь. Если Миронов откажется… Хм, что ж, в таком случае у нас всё равно ещё будет время до рокового августа восемьдесят седьмого года. Что-нибудь придумаем.

Вечером шестого мая я заезжаю за Натальей, и мы со своими инструментами едем на Новорязанскую. Быков после звонка вахтёра сам прибегает нас встречать на вахту. Про нас стараниями парторга уже наслышаны, знают, что я помимо того, что врач, ещё и автор уже полюбившихся советским гражданам песен, и потому поглядывают с пиететом. Впрочем, я держусь скромно, всем своим видом демонстрируя, что во мне нет ни капли зазнайства.

Ребята из местного ВИА под названием «Мотор» репетируют с Натальей «Дальнобойщика», всё-таки исполнять её лучше в сопровождении электрогитар, клавишных и барабанов. Около часа у них уходит на то, чтобы довести песню до ума. Но ребята горят энтузиазмом, вещь им однозначно пришлась по душе. Вторую песню «За камень» Наталья исполняет в стиле Бичевской под гитару.

А мне музыканты того же ВИА помогают с аранжировкой песен «Главное, что ты есть у меня» и «Трасса». Почему «Трасса»? Потому что в противном случае названия песен Натальи и моей созвучны, а слово «трасса» в тексте как раз присутствует. Все эти новые вещи в виде партитур я ещё вчера отвёз в ВААП, потому что, один раз где-то прозвучав, они обязательно разойдутся по стране, и их станут исполнять все, кому ни лень.

Репетировать заканчиваем чуть ли не в полночь, я везу Наталью домой, и уже в первом часу ночи добираюсь до своей съёмной квартиры.

На следующий вечер — уже генеральная репетиция. Придраться не к чему, и Быков уверенно заявляет, что завтра мы произведём фурор. При этом с довольной улыбкой глядит практически исключительно на меня, так что кажется, будто за фурор несу ответственность исключительно я.

— Да уж, мы с Натальей постараемся не подвести, — с улыбкой я поглядываю на скромно стоявшую рядом девушку с зачехлённой гитарой.

Концерт разбит будет длиться примерно час с небольшим. Приглашены звёзды второго эшелона — Ренат Ибрагимов и Анне Вески. Наше с Натальей выступление по графику ближе к финалу. Сначала я, затем Наталья. А после неё Анне Вески поёт две песни, затем Ибрагимов тоже парочку, и на этом концерт завершается.

Я заранее договариваюсь со звукорежиссёром, что наши с Натальей выступления будут записаны на магнитофонную плёнку прямо с микшерного пульта на катушечник. Была у меня мысль свой привезти, но здесь и свой неплохой имелся. Ну как неплохой — «Pioneer RT-2022». Ни о чём не говорит? Так что с меня потребовалась только плёнка. И я постарался, оперативно раздобыв у спекулянтов возле «Мелодии» немецкие бобины «BASF». Взял, сколько было, а именно 5 штук в фирменных, запечатанных упаковках. Потратился, конечно, изрядно, но игра стоила свеч. Главное, что внутри этих упаковок была настоящая фирменная плёнка, во всяком случае если судить по вытесненным на прозрачной пластмассе латинским буковкам.

Мероприятие начинается с доклада руководства о достигнутых успехах, после чего награждаются победители соцсоревнования. Одного из водителей, которому на вид за пятьдесят, награждают Орденом Трудового Красного Знамени. Награждаются и участники Великой Отечественной. После чего наконец начинается концерт.

Меня объявляют, как положено, перечисляют песни, которые как бы за моим авторством звучат по радио и ТВ. Аплодисменты… Я выхожу на сцену и первым делом поздравляю присутствующих в наступающим Днём Победы, напоминаю, какой ценой она нам досталась, и даже поклонился присутствующим в зале ветеранам, которых можно было опознать и по наградам, и по наградным планкам. На этот раз аплодисменты были куда как громче и, главное, душевнее. Точно шли от самого сердца.

Первой звучит «Трасса» в сопровождении ВИА «Мотор», и снова мне (вернее нам) хлопают изо всех сил. Всё-таки песня про этих мужиков, и посвящена она в общем-то не только водилам, но и автослесарям… Да всем, кто участвует в процессе грузоперевозок.

Второй я исполняю «Главное, что ты есть у меня». Рита в первом ряду, рядом с четой Быковых, пока я пою — периодически поглядываю в её сторону, и мы обмениваемся улыбками — она широкой, а я лёгкой, дабы из зала не особо было заметно, что я кому-то персонально улыбаюсь. Хотя Рита, конечно, понимает, кому.

Затем уступаю сцену Наталье, которая исполняет в сопровождении «мотористов» песню «Дальнобойщик», срывает заслуженные овации зрителей, требующих исполнения на бис. Приходится удовлетворить просьбу поклонников. «За камень», исполненная только под гитару, тоже хорошо заходит.

После концерта Быков нас с Натальей и Ритой приглашает на фуршет для начальства. Там директор «Совтрансавто» Игорь Петрович хвалит нас за песни, меня лично за добрые слова в адрес ветеранов, предлагает выпить с ним шампанского за Победу, после чего возвращается к прерванному из-за нашего появления разговору с двумя представительными мужчинами. До меня, закусывающего шипучку колечком сырокопчёной колбасы, доносятся слова, что в преддверии Олимпийских Игр автопарк «Совтрансавто» пополнился седельными тягачами «Мерседес», что компания прирастает приграничными филиалами вблизи крупных транспортных артерий, и что является вообще одним из крупнейших автоперевозчиком планеты. Рассказ идёт под импортные и отечественные коньяки, нам тоже предлагают чего-нибудь покрепче, но мы отказываемся. Мне ещё за руль садиться. Вскоре нам с девчонками становится скучно, и мы решаем под шумок свалить.

Ан не тут-то было! Игорь Петрович вспоминает обо мне и просит исполнить для собравшихся «Трассу». Его поддерживают все здесь присутствующие, коих собралось человек тридцать. Честно говоря, не очень хочется изображать менестреля для подвыпившей компании, но Быков, похоже, читает в моём взгляде это самое нежелание, резво подскакивает и шепчет на ухо:

— Арсений, ну спойте разочек, потрафите моему руководству, а то мне же потом и прилетит. Я уж вас не забуду.

Не собираюсь уточнять, в каком смысле парторг меня не забудет, но просьбе его внимаю. Достаю из кофра инструмент, сажусь на стул с мягкой обивкой и уже в который раз за вечер исполняю трофимовский хит. А затем, как-то незаметно для себя воодушевившись, выдаю «Доброго пути» Михаила Круга. Аккорды простые, текст незамысловатый, хотя местами немного провокационный. Пару строчек за Светку из песни пою голосом на тон выше, в оригинале там вообще певица исполняет вставочку. Разгорячённому народу заходит ещё как, тут же просят исполнить на бис. Опять бис… Ну ладно, уговорили, черти.

В общем, с этими песнями мы задерживаемся ещё почти на полчаса, и мне в качестве гонорара вручают целый ящик коньяка. Не импортного, но достойного 5-звёздночного «Арарата». А в ящике 20 бутылок. Тащу его на улицу и ставлю в багажник своей «ласточки». А когда привожу уже впотьмах Наталью к её дому — пять бутылок вручаю ей. Ещё пять заношу домой к Лебедевым, хоть Рита сначала и протестует, правда, больше для вида.

— Можете до свадьбы заныкать, — говорю я ей. — Будет что на стол выставить. Я тоже постараюсь припрятать, если только в качестве подарка не придётся кому-нибудь сунуть бутылочку-другую.

9 мая парада на Красной площади нет. До этого было два — в 45-м и в 65-м, а следующий, как я помню, пройдёт в 85-м. Поэтому собираемся узким кругом у Лебедевых. Сергей Михайлович при орденах и медалях выглядит солидно, с таким «иконостасом» я его ещё не видел. А это две «Красные звезды», орден «Трудового Красного Знамени», медали «За отвагу» и «За боевые заслуги», не считая ещё всяких юбилейных и ведомственных наград. Он же провозглашает первый тост за Победу. Не обходится без песен под гитару. На этот раз я не выкобениваюсь, ничего типа новенького не исполняю, пою «Случайный вальс», известную в народе как «Ночь коротка…».

Часа через полтора генерал извиняется и уходит на встречу с однополчанами. А мы с Ритой вечером на метро (я сегодня не за рулём) двинули на Воробьевы горы, смотреть праздничный салют. Если точнее — на смотровую площадку, хотя в это время она так ещё не называлась. Сзади высилась громада МГУ, а спереди — Москва-река и Лужники, где вовсю шла стройка к Олимпийским Играм. В закатном солнце стройка смотрелась эпически. Не удержался, сделал пару кадров на цветную плёнку. Ещё и Рита попозировала на фоне «Лужников». Потом попросил проходившего мимо парня сфотографировать нас вдвоём.

— Ещё целых полтора месяца, даже больше, — вдруг сказала Рита, когда мы снова занялись созерцанием монументальной стройки.

— До чего?.. А, точно, свадьба же, — смутился я под укоризненным взглядом невесты. — А в июле Лившицы наконец освободят нам квартиру в Печатниковом переулке. Заживём!

Я привлёк Риту к себе и наши губы сомкнулись в нежном поцелуе.

— Нет, вы посмотрите, что за молодёжь пошла, — услышал я чьё-то недовольное бормотание. — Целуются на глазах у всех.

Рита смущённо отстранилась, а я с укоризной покосился на говорившую. Ею была пожилая женщина, что стояла неподалёку с таким же немолодым, импозантным мужчиной — обладателем шевелюры с проседью, а на его груди из-под распахнутого плаща выглядывали ордена и медали. Кстати, и на её груди тоже красовались медали «За взятие Будапешта» и «За победу над Германией».

— Брось, Ольга, они молодые, мы с тобой тоже, помнишь, всё никак нацеловаться не могли? — сказал с улыбкой мужчина и чмокнул спутницу в щёчку, напоминавшую печёное яблоко.

Она тоже улыбнулась:

— Да как же такое забудешь… Но мы с тобой хотя бы в укромных местах это делали.

— Так впервые это здесь и произошло на нашем выпускном в тридцать девятом, когда мы отбились от нашего класса, чтобы побыть наедине.

— И верно, — вздохнула женщина. — Как же давно это было…

А мы спешим в Петровский парк, на стадион «Динамо». В День Победы там играют бело-голубые, за которых я болею и в этой жизни, с красно-белыми, то бишь со «Спартаком». Лучшего раздражите для динамовцев, чем «мясные», и не придумать. Рита за компанию с мной болеет за «Динамо», да и родственные связи обязывают — всё-таки дочь генерала МВД.

Билеты куплены заранее, причём на центральный сектор, и тут обошлось без блата — просто заранее подсуетился. И программку тогда же купил, она дома лежит, останется на память.

К началу матча все пятьдесят с лишним мест были заняты болельщиками «Динамо» и «Спартака». Причём ещё не было особой футбольной атрибутики, не было ещё фанатских секторов, и понять, кто за кого болеет, можно было только по охам и ахам, когда у ворот той или иной команды возникал опасный момент. Ну иногда кто-то начинал скандировать название любимой команды, и не сказать, что кто-то одержал победу в этом голосовом противостоянии. И на поле победитель не был выявлен, обошлось без забитых мячей. Победила, как говорится, дружба.

Мы ещё успеваем вернуться на Воробьёвы горы к началу праздничного салюта. Тут уже не протолкнуться. Наконец тёмное небо расцвечивается брызгами фейерверка. Я ещё и Риту на фоне салюта на фотокамеру запечатлел, пусть останется для истории.

11 мая отправляемся в «Театр сатиры». Я в сером костюме и начищенных до блеска ботинках, моя спутница — в чёрном с вьющейся от плеча до подола серебряной лентой платье, с длинным рукавом и длиной чуть ниже колена. Я перед выходом капнул на запястье немного подаренного Ритой в прошлом году парфюма, она пахнет тем, который ей дарил я.

Посещаем буфет, приобретаем программки, занимаем свои места в бельэтаже. Не обманула Мария Владимировна, обзор прекрасный. И вот свет становится приглушённым, вскоре зал полностью погружается во тьму, раздаётся стук вагонных колёс, на сцене становится светлее, занавес раздвигается, и публике предстают декорации в виде купе. «Пассажиров» публика встречает аплодисментами, хотя я визуально узнаю только Миронова. Возможно — да скорее всего так и есть — бо́льшая часть аплодисментов предназначена как раз ему.

Непривычно было видеть Миронова в такой серьёзной роли. Впрочем, я видел когда-то телепостановку, так что таким уж большим откровением это нее стало. В отличие от Риты, смотревшей на сцену, не отрывая взгляда и чуть ли не с открытым ртом. Так что по пути домой ей есть о чём поговорить, а я слушаю её эмоциональные впечатления от спектакля со снисходительной улыбкой. Сам же думаю, уговорила Мария Владимировна сына решиться на звонок или нет?

Миронов позвонил на следующий день. Начал с вопроса, были ли мы вчера на спектакле и, услышав восторженный отзыв, сменил тему.

— Отец на этой неделе прошёл в поликлинике полное обследование, и выяснилось, что у него сердечно-сосудистая система, как у 20-летнего парня. Да он и сам себя чувствует не по годам молодым и здоровым. Врач, у которого он наблюдался, не мог поверить и заставил отца ещё раз сдать все анализы. А папа ему про вас рассказал. Вы же вроде как не просили его молчать?

— Ничего страшного, — успокоил я его, — и так уже половина Москвы, наверное, слышала о моих методах лечения. И я очень рад, что Александр Семёнович замечательно себя чувствует. А вы-то сами как, не хотите заняться своим здоровьем? Ваша матушка говорила, в последнее время жалуетесь на головные боли.

— Вы опередили меня, — я как будто увидел, как Миронов почему-то грустно улыбнулся. — Действительно, я хотел договориться с вами, когда вам будет удобно меня посмотреть. То, что вы проделали с отцом, убедило меня в перспективности вашего метода.

Приятно слышать такое в свой адрес. Договариваемся встретиться у меня завтра вечером, благо у Миронова только дневная репетиция. Я хочу всё проделать за один сеанс, о чём сразу предупреждаю собеседника.

— Думаете, одного сеанса хватит? — с сомнением в голосе спрашивает он.

— Уверен, — безапелляционно заявляю я.

На следующий вечер Андрей у меня.

— Сегодня без иглоукалывания, — говорю я ему. — Буду диагностировать головной мозг и верхний отдел позвоночника при помощи работы с энергетическим полем. И с его же помощью проводить лечение. Это старинная китайская техника, переданная мне моим учителем, который родился в Харбине и сам учился у известного китайского мастера.

Сказанное производит на Миронова впечатление. Да и выговорил я этот спич с долей пафоса, всё-таки мы, хоть и не артисты, но иногда могём.

Далее я провожу диагностику и, как и следовали ожидать, выявляю аневризму головного мозга. Небольшую, около 5 мм, можно сказать, в зачаточном состоянии, но я-то знаю, чем всё закончится, если ничего не делать.

Сообщаю новость Андрею, разъясняю, что такое аневризма и чем всё может закончиться в будущем, после чего предлагаю от неё избавиться немедленно. Естественно, Миронов согласен, и в течение четверти часа я устраняю проблему.

— Всё, Андрей Александрович, готово, — говорю я, смахивая носовым платком со лба капли пота. — Голова болеть больше не будет. Если, конечно, не злоупотреблять спиртным, иначе похмельный синдром может испортить вам настроение.

— Ну уж нет, до такой степени я никогда не довожу, — смеётся Миронов. — Как же это всё-таки у вас получается?.. Нет, я помню, что вы мне рассказывали, но всё равно это кажется чем-то из области научной фантастики.

Я предлагаю попить чайку и по ходу дела более детально объясняю, что из себя представляет данный метод. А затем как бы невзначай интересуюсь у гостя, как здоровье его друга и некогда партнёра по съёмочной площадке Анатолия Папанова. Я-то помнил, что Миронов в той моей реальности пережил скончавшегося под струями ледяной воды Папанова всего на девять дней[1].

— Да что там, — машет рукой Миронов, — мы же не молодеем. Пусть он вслух никогда на свои болячки и не жаловался. Так-то Анатолию Дмитриевичу в этом году только 57 исполнится, но война всё равно даёт о себе знать. Контузия, ранения, инвалидность… Он ведь чуть ногу не потерял, чудом спасли, но хромота так и осталась. Вы и ему можете как-то помочь?

— Как-то, пожалуй, смогу. Сам-то он согласится?

— Я с ним поговорю. Завтра увидимся в театре, расскажу про ваш необычный метод.

Андрей сдержал слово, поговорил, и на следующий день вечером позвонил. Но голос его был невесёлым.

— Не удалось мне Анатолия Дмитриевича уговорить. Тот к нетрадиционной медицине, как вы вчера это назвали, относится с опаской. Ещё и вспомнил, как детстве у них в Вязьме соседка пошла к одной такой знахарке аборт делать, да так и померла на следующий день от кровотечения. Опять же, уверен, что жена будет против такой, как он выразился, авантюры. Может быть, конечно, изменит своё мнение, но на данный момент — вот так.

Я, честно говоря, расстроился. Мысленно уже представлял, как в мою квартиру входит знаменитый, любимый миллионами актёр, как я избавляю его не только от хромоты, но и от разного рода возрастных болячек, и по итогу будет жить он долго и счастливо.

Тем более что мне вскоре было чем заняться — 15-го мая из Красноярска пришла рукопись книги «Мы из будущего». Прочитал я машинописный текст за несколько часов. Павлов строго придерживался рассказанной мною в ресторане ЦДЛ канвы, при этом добавив в меру философских размышлений. Получилось даже лучше, чем я ожидал, о чём не преминул написать в ответном письме на адрес отправителя. Добавив, что буду с нетерпением ожидать выхода повести (по объёму на роман книга не дотягивала) в каком-нибудь уважаемом и популярном журнале, а ещё лучше — отдельным изданием или хотя бы в составе сборника. Но для начала и журнал будет неплох.

Понедельник, 19-го мая, выдался тяжёлым. Пришлось экстренно с применением ДАРа спасать жизнь пациенту. Да и вообще денёк выдался тот ещё, пришлось по просьбе Гольдштейна даже пожертвовать поездкой в институт на комсомольское собрание по поводу переизбрания состава бюро. Яков Михайлович пообещал за меня вступиться, всё-таки жизни людей важнее.

Я покинул стены больницы почти в семь вечера. Уставший и голодный под моросящим дождиком трусцой добежал до своей «шахи», и прыгнул за руль с мечтою быстрее добраться до дома, крепко поужинать и завалиться спать.

Отчаянно зевая, я вырулил со стоянки на проезжую часть. «Дворники» методично ёрзали по лобовому стеклу, я снова зевнул, и в этот момент увидел голосующую парочку. Парень — примерно мой ровесник, и с ним девушка чуть помладше. Прилично одетые, оба в джинсах, на ногах — кроссовки. У него «Adidas», у неё — «Puma». Молодой человек держал над ними обоими чёрный зонтик, и оба махали именно мне. Собственно, передо мной больше машин вообще не было.

Не знаю, с чего я вдруг решил тормознуть. Никогда раньше извозом не занимался, да и сейчас не собирался начинать, просто подумал, что, если по пути — то почему бы и не подвезти. Всё-таки дождь, пусть даже до остановки всего-то полторы сотни метров, а до входа в метрополитен чуть побольше.

— Шеф, до Трёхгорного вала не подкинешь? Нам возле парка надо будет выйти. Трёшку плачу.

Парень склонился к окошку с пассажирской стороны, где я загодя приспустил стекло. Лицо его показалось мне немного отталкивающим. Хотя что именно могло в нём отталкивать — непонятно. Вроде вполне симпатичный, такие девушкам обычно нравятся. Девица, мерно давящая челюстями жвачку, не сказать, что красавица, но вполне ничего, и родинка на щеке ей идёт. Взгляд вот только, которым она по мне мазнула… Слишком уж хищный, что ли… Впрочем, не исключено, всё это мне кажется на фоне усталости, всё-таки пришлось сегодня ДАРом пользоваться, спасая жизнь вполне ещё молодой женщине. Да и Трёхгорный вал по пути, почему бы не захватить.

— Садитесь. И денег не нужно, нам по пути. Тем более три рубля для такой короткой поездки слишком много.

— Да торопимся просто, — добавил неловкости в голос парень, стряхивая со сложенного зонта капли влаги.

И показалось, что эта неловкость была наигранной. Но я слишком устал, чтобы искать чёрную кошку в тёмной комнате и, когда парочка заняла задний диван, отпустил сцепление, плавно выжимая первую передачу, чувствуя исходящий сзади от девицы запах мяты.

— А сколько лет вашему «Жигулёнку»? — поинтересовался молодой человек.

Я ответил, последовало ещё несколько вопросов, касающихся технического состояния автомобиля.

— Просто мне знакомый предлагает купить у него такую же, только бежевого цвета, — объяснил он свой интерес. — Просит семь тысяч за двухлетку. А вы почём брали? Восемь с хвостом? На авторынке? Понятно… Вот здесь налево, пожалуйста. Тут «пятачок» небольшой у въезда в парк… Да, вот он.

Я заезжаю на этот самый «пятачок», останавливаю машину, двигатель продолжает работать на холостом ходу. Вижу в салонном зеркале отражение лица молодого человека, тот криво улыбается.

— Спасибо, шеф!

— Да не за…

А в следующее мгновение на моей шее затянулась удавка. Всё произошло так быстро, что я не успел ничего предпринять. Главное, что не успел просунуть хотя бы один палец под тонкий, но удивительно крепкий шнур. Похоже, синтетический.

Я извивался, как опарыш на рыболовном крючке, чувствуя, что даже аккуратно подстриженными ногтями царапаю себе шею в тщетной попытке ослабить натяжение шнура. Я пытался сделать вдох, но даже молекула кислорода не могла просочиться через плотно сжатое горло.

ДАР! Я из последних сил активировал браслет, и попытался правой рукой достать руку моего убийцы. Не тут-то было, не получалось дотянуться, как я ни упирался ногами в пол и не пытался податься телом назад.

— Давай, Гоша, тяни сильнее, — как сквозь туман услышал я голос девицы. — Тебе помочь?

— Да иди ты… Сам я, Катька, не впервой, — огрызнулся Гоша.

Ах ты ж сука! Злость придала мне сил. Я вспомнил, какой фокус проделал на праздничном концерте в Колонном зале Дома Союзов, где в ложе напротив сидел ещё живой тогда Андропов. Сейчас это был мой единственный шанс.

Уже ничего не видя из-за тёмной пелены перед глазами, я поднял правую руку над своим плечом, развернув ладонь в сторону подонка, и мысленно приказал своим «паутинкам» остановить его сердце, вложив в этот посыл все оставшиеся силы.

Пелена, застившая мои глаза, не давала видеть даже отражение в салонном зеркале, я не мог понять, что там происходит, но удавка на моей шее вдруг ослабла, а за спиной послышался хрип. А я с каким-то сипящим бульканьем втянул в свои лёгкие воздух. Господи, как же хорошо дышать!

— Гоша! Гоша, что с тобой? — сквозь всё ещё стоявший в ушах шум услышал я взволнованный голос Катьки.

— Се… Сердце, — прохрипел Гоша.

Я стянул с шеи оказавшийся сплетённым из синих нейлоновых нитей шнур, ещё и с петлями для удобства затягивания на горле жертвы, сделал ещё пару глубоких вдохов через всё ещё сипящую, но уже более-менее пропускающую воздух носоглотку. Мир перед глазами понемногу прояснялся.

— Гоша, ну Гоша, блять…

В голосе подруги свежепреставленного раба божия Георгия (Егора, Юрия, Игоря?) слышалось отчаяние. Ещё бы, позлорадствовал я про себя, в такой ответственный момент потерять близкого человека. Ну или как минимум подельника.

Я осторожно потрогал пальцами припухлость на шее. Вроде гортань не сломана, хотя болело немилосердно. Ещё и слабость после такого концентрированного выброса энергии. Хорошо, что я всё-таки остался в сознании.

— Блять! Твою мать, сука!

Я услышал щелчок запорного механизма, дверь открылась, и «была плутовка такова». Только без сыра в виде моей «ласточки». В том, что именно машина приглянулась этим отморозкам, я не испытывал ни малейшего сомнения. Недаром Гоша с таким интересом расспрашивал меня про характеристики «шахи». Ну и деньги наверняка забрали бы. А с телом бы что сделали? Здесь выкинули бы в кусты или отвезли в более безлюдное место?

Так, ладно, надо этого приборка спасать да ехать сдавать ментам. Я отщёлкнул ремень безопасности, открыл дверь, выбрался наружу, дёрнул ручку задней пассажирской двери… Блин, забыл, что с этой стороны дверь заблокирована, а они залезали через правую заднюю, которая сейчас была открыта по причине бегства этой самой Катьки.

Морщась от боли в горле и превозмогая слабость, я плюхнулся рядом с Гошей, который съехал вбок и вниз. Приложил два пальца к холодной шее… Пульс отсутствовал напрочь.

Браслет я не успел дезактивировать, но ДАР был вещью умной, сам вырубался после того, как считал дело сделанным, и я снова повернул его против часовой стрелки. Надеюсь, силёнок во мне ещё достаточно.

Я вернул парня к жизни, но оставил его в бессознательном состоянии на то время, пока перетягивал ему руки сзади тем самым нейлоновым шнуром, которым меня хотели задушить. После этого вернул Гошу в сознание.

— Что, сердечко подвело?

Голос мой сипит, но я знаю, что это пройдёт. Мой пленник между тем смотрит ан меня осоловелым взглядом, в его глазах я вижу осознание происходящего.

— Ты…

— Я, — осторожно киваю, чтобы не причинять боль несчастной шее. — Сейчас поедем в ближайшее РОВД, пусть там тобой занимаются. И скажи спасибо, что я тебя откачал. Куда ж ты с таким слабым сердечком на такие рисковые дела подписываешься⁈ И подруга твоя, Катька, тебя кинула, как почувствовала, что жареным запахло.

— С-сука, — процедил Гоша, натягивая на лицо соответствующую гримасу.

— Ну а что ей оставалось делать? Додушить меня она уже не успевала, выбрала оптимальный вариант. Ну да недолго ей бегать. Ты же ведь сдашь её, верно? — спросил я, добавив в голос капельку участия. — Не всё тебе одному срок мотать, скидку сделают за содействие следствию. Нет, так-то само по себе нападение в составе организованной группы является как бы отягчающим вину обстоятельством, ну так её всё равно поймают, приметы я запомнил, так что лучше во всём чистосердечно сознаться. Ладно, чего я тут тебе всё объясняю, у следователя это получится лучше.

— Слушай, может, договоримся?

— Не, не договоримся. Если ты мне хочешь предложить деньги — то это меня не интересует. У меня один интерес — сдать тебя милиции, и пусть всё идёт по закону. Кстати, я ведь у вас наверняка не первый?

— Ты не понял, — проигнорировал он мой вопрос. — Мой отец — большая шишка. Меня сегодня же выпустят, а у тебя будут проблемы.

— Уже напугался, — хмыкнул я, уверенный в том, что в СССР закон един для всех. — А чего ж ты при таком родителе на мою машинку позарился? Неужто он тебя в чёрном теле держит? Судя по прикиду, ты в средствах не особо нуждаешься.

— Да пошёл ты…

Был бы у меня под рукой мобильный — позвонил бы Лебедеву. Так, на всякий случай, попросить совета, ну и, возможно, тот со совей стороны предпринял бы какие-то необходимые меры. Даже можно было бы позвонить с таксофона, но я всё же решил не рисковать. Вдруг этот тип сумеет как-то сбежать, пока я в будке стою.

Где находилось ближайшее РОВД — уточнил у гаишника, стоявшего с жезлом на нерегулируемом перекрёстке. Тот, к счастью, не обратил внимания на моего пассажира, да и Гоша молча пялился в сторону, не выказывая никакого желания призвать сотрудника милиции на помощь. Пришлось бы пускаться в ненужные объяснения.

Несколько минут спустя я припарковался в небольшом дворике у здания ОВД «Пресненский».

— Выходи.

— Слушай, на хера тебе это надо? — предпринял ещё одну попытку Гоша. — Я ведь не блефую, ты только себе геморрой наживёшь…

— Пошёл!

Я грубо вытащил его из машины и чуть ли не за шкирку потащил ко входу в ОВД, где курили старлей и капитан, с интересом взиравшие на столько необычное зрелище. Правда, ничего не сказали, когда я проволок пленника мимо них.

Далее последовало оформление задержанного и допрос у дежурного следователя — капитана Бардакова. Гоша отпирался, мол, попросил подвезти, а потом у него стало плохо с сердцем, ну а когда очнулся — то оказался уже связанным. После чего я якобы заявил, что он хотел меня задушить, и привёз в милицию. Я, естественно, выдал правдивую версию, за исключением того факта, что остановка сердца была спровоцирована мной. Нейлоновый шнур был принят в качестве вещественного доказательства. При Гоше, кстати, обнаружился паспорт на имя Георгия Андреевича Вешнякова, 1952 года рождения, проживавшего по адресу улица Адмирала Макарова, дом 12, квартира 21. Кстати, аспиранта МГИМО, и привлекавшегося только один раз, и то за мелкое хулиганство в состоянии алкогольного опьянения. Отделался административным штрафом.

Других подробностей из жизни подозреваемого мне услышать не довелось, поскольку Бардаков отправил меня на медицинское освидетельствование, предварительна записав мои домашний и рабочий телефоны, и предупредив, что в ближайшие дни я могу понадобиться следствию. После осмотра судмедэкспертом я наконец был отпущен домой. Сев в машину, ещё раз использовал ДАР, приведя свою гортань в порядок, и теперь уже мог говорить нормальным голосом. Правда, всё ещё выделялась тёмная странгуляционная полоса, но я не стал её трогать, снимая кровоподтёк, пусть на время следствия останется как свидетельство покушения на мою жизнь. А чтобы не привлекала внимания, можно рубашку застёгивать на верхнюю пуговицу, да им галстук будет в тему.

Домой я добрался в одиннадцатом часу. Сразу позвонил Сотникову, в надежде, что тот ещё не спит. Наплевав на конспирацию, по телефону вкратце рассказал суть дела, естественно, как и в кабинете следователя, не упоминая, кто стал причиной остановки сердца у напавшего на меня отморозка.

— Понял, — выслушав мен, лаконично ответил Андрей Валентинович. — Как, говорите, фамилия следователя? Бардаков… Записал. Завтра с утра постараюсь выкроить время, чтобы вплотную заняться вашим делом. Ну и заодно разузнаем, что же это за папа у Вешнякова такой, что он им людей пугает.

Проснулся по звонку будильника в семь часов. После вчерашних экзерсисов слабость ещё присутствовала, но не настолько, чтобы отпрашиваться с работы. Проделал базовый комплекс физических упражнений, принял душ, плотно позавтракал, набираясь сил, и ровно в восемь спустился во двор. В застёгнутой наглухо рубашке, отчего казалось, что меня снова душат, только не так сильно. Придётся так походить какое-то время, пока не исчезнет странгуляционная борозда.

Придирчиво оглядел свою «ласточку», из-за которой вчера едва не лишился жизни, подумав, что не мешало бы помыть машину. И быстрее бы, что ли, переехать в новую квартиру, там хоть к ней гараж прилагается. А то так снимут ночью колёса или вообще угонят, невзирая на мои «противоугонные» приспособы.

Сотников позвонил мне в ординаторскую днём, предложив встретиться после работы в том же парке на Трёхгорном валу, где меня едва не отправили на тот свет. Я возражать не стал, не настолько был мнительным. Мало того, я и припарковался недалеко от того «пятачка», где меня накануне пытались придушить.

— А ваш Георгий — тот ещё фрукт, — сказал чекист, сев ко мне в машину. — Недаром он отцом грозился. Выпустили этого Вешнякова сегодня утром под подписку после того, как следователю была дана команда его непосредственным руководством.

— И кто же у него папа? — спросил я, едва сдерживаясь, чтобы не выругаться вслух.

— Папа у него — директор завода, работающего на оборонку. Кураторы из наших. Вот и думайте… Но вам скажу так, что не стоит раньше времени посыпать голову пеплом. Я тоже кое-что могу. Да и, в конце концов, следователь, насколько я успел выяснить, неплохой, я бы даже сказал, принципиальный, надеюсь, он доведёт дело до конца.

Да уж, знали бы вы, Андрей Валентинович, как даже принципиальные следователи становятся ручными, если на них как следует надавить. А в лихие 90-е принципиальных и вовсе почти не останется, особенно с их нищенской зарплатой.

— И вот ещё что, — добавил Сотников. — В марте был похожий случай. Таксиста так же задушили. Тело его нашли в лесопарке, а машина — это была «Волга» — пропала бесследно. Следователь в курсе этих двух убийств, и должен, по идее, приобщить их к твоему делу.

А дальше события закрутились с калейдоскопической быстротой. Не успел я приехать домой, как пришлось брать трубку затрезвонившего аппарата.

— Арсений Ильич? Наконец-то… Вас беспокоит Андрей Валентинович Вешняков — отец Георгия Вешнякова.

Он взял паузу, как бы давая мне осмыслить услышанное, я осмыслил и сказал:

— Я вас внимательно слушаю, Андрей Валентинович.

— Кхм… Арсений Ильич, мне хотелось бы с вами встретиться. Потому что, сами понимаете, не все дела можно обсуждать по телефону.

— А зачем нам встречаться? — спросил я, уже зная ответ.

— Видите ли, дело, как вы, наверное, догадались, касается моего сына. Мальчик сейчас лежит в больнице, обследует сердце. Никогда не жаловался, и вот… А вы, воспользовавшись его беспомощностью, зачем-то связали и привезли в милицию, вместо того, чтобы вызвать неотложку или, что было бы ещё логичнее, самому отвезти Георгия в медучреждение. Да хотя бы в свою больницу, где вы, насколько я знаю, работаете кардиологом.

— Послушайте, Андрей Валентинович, ваш Георгий пытался меня задушить, действуя в паре со своей подругой или не знаю, кем она ему приходится. Моя машина им приглянулась. На моё счастье у него случился сердечный приступ, я и так оказал ему первую помощь, — приврал я немного. — Его подружка, кстати, сбежала, решив, что своя шкура дороже. Ну так её всё равно найдут, если уже не нашли. И на моей шее, если что, до сих пор след от нейлонового шнура, которым ваш Гоша пытался меня придушить. Так что я не пойму, чего вы от меня хотите? Идёт следствие, свои показания я менять не собираюсь, и ваш сын из больницы прямиком отправится в следственный изолятор.

— Да вы… Да что вы себе позволяете⁈ — сорвался на приглушённый крик Вешняков. — Вы ещё не знаете, с кем связались! Я хотел уладить дело по-тихому, сделать предложение, от которого вы точно не смогли бы отказаться, но, видимо, придётся решать жёстко.

Я посмотрел на трубку, из которой раздавались короткие гудки. М-да, вот и поговорили. С другой стороны, мне себя в этой ситуации упрекнуть было не в чем. Сделал всё, как надо, а дальше пусть Сотников разруливает со своими коллегами, крышующими Вешнякова-старшего.

Меня к следователю вызвали на следующий день. Предстояло провести очную ставку с подельницей Гоши. Пришлось отпрашиваться на пару часов с работы, по ходу дела сочинив для Гольдштейна версию о том, что нужно встретить на вокзале маму с вещами, которая приехала в гости. Хорошо, что завотделением был не в курсе, что пензенские поезда приходят утром, меня же звонком следователь попросил прийти к 13 часам.

— Нашли мы её, — говорил мне Бардаков, пока мы ждали, когда её приведут. — Екатерина Александровна Якимчук, ранее не привлекавшаяся, трудится прядильщицей на текстильном предприятии «Трёхгорная мануфактура». Вчера вечером на фабрику ездил, там с ней и пообщались в Красном уголке. Поведала, что они с Вешняковым учились в одной школе, только он классом постарше, в школе начали встречаться, однако и тот заявил на первом допросе, что они в тот вечер не виделись. Она якобы ходила в кино, даже сеанс назвала. Думаю, что сговорились, нельзя было Вешнякова под подписку отпускать, за три дня, что он у нас тут посидел бы, может, и удалось бы его расколоть. Он, кстати, в больнице сейчас наблюдается, в Первой градской. Лежит в отделении кардиологии, в отдельной палате.

Ну да она к нему уже ездила навестить, врачи мне сказали. Там, думаю, они все детали и обговорили.

— А если опознаю, то что?

Он вздохнул, чиркая спичкой о коричневую, всю в тонких белесых царапинах намазку спичечного коробка. Причём, как я успел ещё до этого прочитать на этикетке, изображавшей улыбающегося Юрия Гагарина в шлемофоне, производства спичечной фабрики Верхнего Ломова[2]. Практически часть малой родины, мелочь вроде — а приятно.

— Ну, сможем оформить задержание на 48 часов. Больше без предъявления обвинения под стражей держать закон не позволяет. Если только она не даст признательные показания.

Он снова вздохнул. Стоявший за его спиной на подоконнике в простеньком пластиковом кашпо кактус грязно-зелёного цвета тоже, казалось, грустно вздыхал, сгорбившись, словно древний старик.

— Кстати, мне тут папа подозреваемого всю плешь проел, когда вчера заявился в этот кабинет, — в третий раз кряду вздохнул Бардаков. — Он же директор крупного предприятия, намекал, что у него выходы чуть ли не на самого председателя КГБ. Заверял, что его сын на подобное преступление не способен.

Пять минут спустя в кабинет привели Якимчук. Она была одета точно так же, как и тогда, когда садилась ко мне в машину. Та же родинка на щеке, указанная мною в показаниях при составлении словесного портрета. И так же жевала жвачку, даже с расстояния пары метров моего обоняния достиг запах мяты. Уселась на предложенный стул и сразу же закинула ногу на ногу.

— Точно, это она, — уверенно заявил я.

— Да я вообще первый раз в жизни вижу этого типа, — заявила девица, нагло глядя прямо мне в глаза.

— Вы уверены? — явно сдерживая вздох разочарования, уточнил Бардаков.

— Уверена.

Она нагло смотрела прямо в глаза следователю, и я понимал, что эту дрянь голыми руками не возьмёшь. Они с Гошей стоили друг друга.

Бардаков ради приличия задал ещё несколько вопросов, но девица держалась своей линии. После её истерики с отключившимся подельником в моей машине и последующим побегом никогда бы не подумал, что она может быть такой хладнокровной и уверенной в себе.

— Распишитесь в протоколе, гражданка Якимчук, — в который уже раз вздохнул Бардаков.

Уходя, она даже позволила отправить в мой адрес кривую усмешку. Захотелось отвесить ей крепкого леща, но я женщин принципиально не бью, если они только не угрожают моему здоровью. Тем более в кабинете следователя.

Ещё пару дней спустя снова объявился Сотников. Новости у него были невесёлые.

— Бардакова отстранили, дело передали другому следователю, не такому принципиальному, — сказал чекист. — Всё идёт к тому, что дело попросту замнут. Ещё как бы и вас не выставили крайним. Но мы за вас ещё поборемся.

Кто это «мы» — я мог только догадываться, однако перспектива того, что виновные уйдут от ответственности, а я и впрямь окажусь крайним, якобы возведшем поклёп на невиновных людей. Тут уже самому статья корячится.

Что ж, как вариант, можно в обход официального следствия принять соответствующие меры. То есть добиться от Гоши признательных показаний. Эта коза Якимчук пойдёт с ним прицепом, он должен и её сдать. Каждый должен получить по заслугам.

Сотников не ошибся. Вернувшись домой, обнаружил в почтовом ящике повестку приглашающую меня завтра к 16 часам к следователю Нуждину Олегу Борисовичу, в кабинет №18. Бардаков со мной общался в 16-м, значит, через дверь.

Повестку приходится показывать завотделением, по ходу дела объясняю Гольдштейну, что прохожу свидетелем по драке, очевидцем которой стал, вот, нужно будет дать какие-то показания.

Нуждин оказывается целым майором, при этом довольно улыбчивым и, на первый взгляд, даже добродушным.

— Присаживайтесь, Арсений Ильич… А ведь это вы сочинили про оперов, верно? Как там… «На спящий город опускается туман, шалят ветра по подворотням и дворам…», — довольно фальшиво пропел он. — Я её дома на магнитофоне слушаю.

Кабинет майора был обставлен чуть получше капитанского, правда, цветов на подоконнике не имелось, у Бардакова хоть и полудохлый, но кактус стоял.

— Что же вы, Арсений Ильич, на невиновного человека напраслину возвели? — продолжал следователь, положив на стол ладони с ухоженными ногтями. — Георгий Вешняков со всех сторон по месту учёбы характеризуется положительно, папа — директор крупного предприятия, а вы зачем-то решили всё представить, как нападение с попыткой вашего убийства и захвата принадлежащего вам транспортного средства. Зачем вам это нужно было?

— Вы в своём уме, товарищ майор⁈ Вы вот сюда посмотрите! Это я, по-вашему, сам сделал?

Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и продемонстрировал уже начавший желтеть опоясывавший шею кровоподтёк. Нуждин поморщился.

— Ну, Арсений Ильич, свидетелей же нападения не было. Ваше слово против слова Георгия Вешнякова… И его знакомой, которую вы зачем-то тоже сюда приплели. Откуда вы её вообще знаете?

— Оттуда, что она была подельницей Вешнякова, — устало вздохнул я. — Я так понимаю, на вас надавили и заставляют

Майор откинулся на спинку стула, побарабанил пальцами с ухоженными ногтями по оргстеклу, покрывавшему полированную столешницу. Я выдержал его, казалось бы, даже немного сочувствующий взгляд, и он поджал губы, как беззубая старушка.

— Послушайте, товарищ Коренев… Пока ещё товарищ, — уточнил он. — Давайте всё решим по-хорошему. Вы забираете заявление, а мы не станем заводить дело по ложному обвинению.

И вот же ведь, сука, смотрел на меня так, словно бы я и впрямь всё это придумал из головы, словно бы он не знал всей правды, и не получал от руководства приказа спустить дело на тормозах. Вот же мразь!

— Заявление я забирать не буду, — тихо, но твёрдо сказал я. — И вы прекрасно знаете, что Вешняков виновен, но приходится отрабатывать команду, поступившую сверху. Я-то, наивный, всю жизнь думал, что такое понятие, как честь мундира — для советской милиции не пустой звук. К сожалению, я ошибался.

Лицо майора пошло пятнами, глаза налились кровью, а ноздри раздулись, как у быка, увидевшего перед собой красную тряпку. Упёршись руками в стол, он даже привстал со стула, потянувшись ко мне, и моё обоняние уловило запах табака.

— Что. Вы. Себе. Позволяете⁈ — выделяя каждое слово, процедил следователь.

Верхняя губа его при этом приподнималась, демонстрируя пусть и желтоватые, но крупные и крепкие зубы. Натуральный волчара.

— Что ВЫ себе позволяете? — глянул на него исподлобья я. — И раз уж вы не можете — вернее, не хотите добиться правды — я это сделаю сам. И вы мне помешать не сможете. Разве что попробуете посадить меня в каталажку. Нет? Тогда я попрошу подписать мне пропуск, у меня ещё дела.

И он подписал. Правда, на прощание буркнул, что это не последняя наша встреча, и одарил таким взглядом, что я невольно поёжился.

Жаль, что Вешнякова-младшего не в нашу больницу положили. Так мне было бы легче до него добраться, и поговорить по душам. Но в Первую градскую можно пробраться, особенно мне, врачу, ещё и кардиологу. Нужно только придумать причину, по которой я окажусь в кардиологическом отделении.

Тем же вечером я гостил у Лебедевых. Обсуждали приближающееся бракосочетание, грядущий переезд, до которого оставалось не так уж много времени, что ещё нужно успеть сделать, в том числе договориться с арендой теплохода. Сергей Михайлович на этом направлении уже провёл кое-какую работу, пообщался с администрацией речного пароходства, и даже продемонстрировал мне цветной буклет, рекламирующий приписанные к судоходству теплоходы.

— Мои уже смотрели, больше всего всем понравился «Москва-3», — прокомментировал Лебедев, пока я разглядывал буклет. — Вот он как раз… Берёт до 240 человек, этого нам хватит с запасом. Имеет закрытый нижний пассажирский салон, а в хорошую погоду пассажиры могут размещаться на скамейках на крыше надстройки под навесом. Если погода позволит, то на верхней палубе можно и стол поставить, во главе которого вам с Маргаритой сидеть. Сутки аренды стоят 500 рублей. Только аренду нужно оформлять не позднее чем за две недели, так как судно придётся снимать с круизного маршрута, на который как раз начнётся предварительная продажа билетов. То есть ещё неделя у нас есть…

— Завтра же оформлю. Только подскажите, к кому и куда обращаться.

— Нужно съездить в речное пароходство по адресу улица Спиридоновка, дом 17, строение 1. Красивое здание, увидишь сразу — бывший особняк Морозовой. Паспорт и деньги взять с собой… И ещё я там в речном порту присмотрел ресторан. Хороший ресторан, можно будет там же его забронировать. А на теплоходе можно прогуляться до позднего вечера. Маршрут есть хороший, через Химкинское водохранилище и канал имени Москвы до Клязьминского водохранилища, там судно не спеша делает оборот и спустя шесть часов, уже в хороших таких сумерках, возвращается в Северный речной порт. Тех, кто не сможет или не захочет отправиться в речное путешествие — уговаривать не станем, могут после ресторана разбежаться по своим делам. Как вам идея?

— В принципе неплохая, — согласились все.

— Вот и я так подумал, когда в ресторан тамошний заглянул… Арсений, а чего это на все пуговицы застегнулся, как рядовой на плацу перед генералом? Вроде раньше любил свободный ворот.

Я невольно покраснел, что не укрылось от внимания присутствующих. В том числе и от Риткиного, которая посмотрела на меня чуть искоса с подозрением во взгляде, и тихо спросила:

— Сень, а правда, с чего это вдруг?

Мои уши уже горели огнём. Я опустил глаза и, словно нашкодивший первоклашка у школьной доски, пробормотал:

— Просто странгуляционная борозда некрасиво смотрится.

И расстегнул пару верхних пуговиц, демонстрируя жёлто-лиловый след вокруг шеи. Зрелище вкупе со словами произвели на Лебедевых неизгладимое впечатление. Рита и моя будущая тёща сидели с округлившимися глазами, причёл первая зачем-то зажала ладонью рот, а вторая приложила ладони к груди, будто бы опасаясь, что не удержит рвущееся наружу сердце. Андрюхи, правда, не было, гулял со своей Натальей, они там тоже уже поговаривали насчёт свадьбы.

— Сенька, ты с чего это вздёрнуться решил? — скорее просипел, чем сказал Сергей Михайлович.

— Да нет, какой там… Это на меня напали, удавку сзади накинули.

В общем, пересказал если и не в красках, то довольно детально саму попытку моего убийства, и последующими разборки со следователем. Вернее, со вторым следователем, Нуждиным, принявшим дело у более принципиального Бардакова. Только про Сотникова ничего не сказал, ни к чему Лебедевым знать о моём комитетском кураторе. Ну и про своё вмешательство в «сердечные дела» Гоши промолчал, выставив всё как реально произошедший сердечный приступ.

Когда я закончил, секунд десять ещё стояла тишина, которую нарушил генерал:

— Арсений, вот же ты дурья башка, а!.. Какого хре… Простите, дамы! Какого лешего ты сразу мне ничего не рассказал⁈ Неужели бы я тебе не помог⁈

— Да не хотел как-то грузить вас своими проблемами, думал, следствие само разберётся… Потом уже как-нибудь сказал бы.

— Детский сад, штаны на лямках, — вздохнул Сергей Михайлович. — В общем, так… Это дело я беру под свой контроль. Сегодня уже никого на ночь глядя дёргать не стану, а с утра начну названивать.

— Кому? — поинтересовалась Ольга Леонидовна.

— Кому надо, — хмуро буркнул Лебедев. — Вам это знать ни к чему. И даже тебе, Арсений.

— А я и не спрашиваю, — дёрнул я плечами. — Как известно, чем меньше знаешь — тем лучше спишь.

— Золотые слова, — кивнул генерал. — Ладно, на фоне новой информации возвращаться к свадебной теме уже и смысла как-то нет, тем более мы практически всё обсудили. Езжай, Сеня, домой, и ни о чём не волнуйся, тесть всё сделает как надо.

Вот реально, у меня словно камень с души упал. Теперь и в Первую градскую ехать не нужно было. Хотя, конечно, стопроцентно в положительном исходе дела я не был уверен. Всё-таки за спиной Вешнякова-старшего стоят комитетчики, и думаю, он может напрямую обратиться если и не к Цвигуну, то уж к курирующему его завод какому-нибудь генералу однозначно. А тот, если захочет помочь — может и к председателю конторы постучаться. Это, правда, если они в хороших отношениях. Ну или сам постарается решить проблему, используя свой служебный ресурс.

У Лебедева ресурс тоже неплохой — к Щёлокову в кабинет вхож. Может найти, как говорится, коса на камень. Пока придётся побыть в роли стороннего наблюдателя. Если всё пойдёт не так, как хотелось бы, то придётся вмешиваться. Наверное, претворять в жизнь план, который у меня созрел перед приходом к Лебедевым. Только он ещё сыроватый, и доводить этот план нужно будет до нужной кондиции.

[1] В доме отключили горячую воду, и Папанов решил мыться в холодной. С ним случился сердечный приступ.

[2] Село в Нижне-Ломовском районе Пензенской области. Спичечная фабрика в Верхнем Ломове была основана в середине XIX века.