Я – Товарищ Сталин 5

Глава 6

14 апреля 1936 года, Токио.

Вечер опустился на Гинзу, окутывая её улицы мягким светом фонарей. В воздухе витали ароматы жареных каштанов, солёного мисо из уличных лотков и сладковатого саке, доносившегося из крохотных баров, спрятанных в узких переулках. Над рекой Сумида мерцала неоновая вывеска чайного дома «Сакура-но-хана», её отражение дрожало в тёмной воде, где покачивались лодки торговцев, груженные рисом, тканями и бочками с соевым соусом. Звуки сямисэна, мягкие и меланхоличные, вплетались в гомон толпы, скрип колёс рикш и далёкий звон храмовых колоколов, доносившийся с той стороны реки, где высился храм Мэйдзи. Танака стоял у входа в чайный дом, сжимая букет белых хризантем, перевязанных алой шёлковой лентой. Его тёмный костюм, сшитый на заказ в ателье Асакусы, был строгим, но неброским, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он знал: этот вечер мог стать решающим в их борьбе — или её концом.

Чайный дом «Сакура-но-хана» выглядел скромно, но изысканно. Деревянные панели, покрытые лаком и украшенные тонкими узорами цветущей сливы, блестели в свете бумажных фонарей, подвешенных под потолком. От раздвижных дверей тянуло ароматом жасминового чая, смешанным с лёгкой кислинкой сливового вина и тёплым запахом сандаловых благовоний. Внутри звучали приглушённые голоса, звон бокалов и смех гейш, чьи шёлковые кимоно шуршали при движении. Танака поправил шляпу, надвинув её на глаза, и вошёл, чувствуя, как сердце бьётся чуть быстрее обычного. Его план был прост, но рискован: завоевать доверие Акико, певицы, чей голос очаровывал премьер-министра Хироту, и передать через неё записку с доводами против июльского наступления на Китай.

Внутри было тепло, ароматы благовоний слегка кружили голову. Посетители — купцы в строгих кимоно, офицеры в штатском, несколько иностранцев в смокингах с потёртыми манжетами — сидели за низкими столиками, покрытыми красным лаком. На сцене, освещённой мягким светом бумажного фонаря, стояла Акико. Её кимоно, тёмно-синее, с вышитыми серебряными звёздами, струилось по плечам. Чёрные волосы, уложенные в высокую причёску с нефритовой заколкой в форме цветка лотоса, блестели, как полированное дерево. Она пела старинную балладу о воине, потерявшем возлюбленную у реки Камо. Её голос, чистый и дрожащий, как струны кото, наполнял зал, заставляя всех замолчать. Даже шумные купцы у входа, обсуждавшие цены на рис, притихли. Танака заметил Хироту в углу, у окна с видом на реку. Слегка сгорбленный, в тёмном европейском пиджаке, он сидел один. Его худое, морщинистое лицо с глубокими тенями под глазами казалось неподвижным, но глаза, тёмные и внимательные, следили за Акико. На столе перед ним стояла чашка зелёного чая и графин сливового вина, едва тронутый. Танака знал привычки Хироты: он всегда заказывал одно и то же, сидел в этом углу, подальше от посторонних глаз, и уходил последним, обмениваясь с Акико несколькими словами у выхода, прежде чем сесть в чёрный автомобиль с водителем.

Танака занял место у стойки, заказав саке. Он сделал вид, что наслаждается напитком, потягивая его маленькими глотками, но его взгляд скользил по залу, выискивая шпионов Кэмпэйтай. Они могли быть кем угодно: барменом, нарочито медленно вытирающим бокалы; рикшей, ждущим у входа с опущенной головой; или даже одной из гейш, чьи улыбки скрывали больше, чем показывали. Пепельница перед ним была полна окурков, оставленных предыдущими посетителями, и он добавил свой, затушив сигарету с лёгким шипением. Букет хризантем лежал на стойке, их тонкий аромат смешивался с запахом саке и благовоний. Танака ждал, пока Акико закончит выступление и спустится в зал, чтобы подойти к ней. Он мысленно повторял слова, тщательно подбирая каждую фразу, но знал, что всё будет зависеть от её реакции. Один неверный шаг — и Кэмпэйтай схватит его за горло. Или, что хуже, Акико откажется сотрудничать, и их план рухнет, как карточный домик под порывом ветра.

Акико закончила петь, и зал разразился аплодисментами, от которых задрожали бумажные фонари. Она поклонилась и спустилась со сцены, направляясь к столику Хироты. Танака заметил, как Хирота встал, слегка поклонился и что-то шепнул ей. Его голос был слишком тихим, чтобы разобрать слова, но Акико улыбнулась — вежливо, но холодно, словно играла роль, отточенную годами. Хирота кивнул и направился к выходу, где его ждал чёрный автомобиль с водителем, чья фигура едва виднелась в тени, подсвеченной тусклым светом уличного фонаря. Это был шанс. Танака встал, взял букет и шагнул к Акико, стараясь двигаться непринуждённо, как обычный посетитель, восхищённый её талантом. Его сердце билось ровно, но пальцы, сжимавшие цветы, чуть дрогнули, выдавая напряжение.

— Госпожа Акико, — начал он, слегка поклонившись, — ваше пение — как ветер в горах, чистый и свободный. Оно заставляет забыть о суете этого мира. Позвольте подарить вам эти цветы в знак восхищения.

Акико повернулась, её взгляд скользнул по букету, затем по Танаке. Её лицо, бледное, с тонкими чертами, выражало смесь любопытства и настороженности.

— Благодарю, господин… — она сделала паузу, ожидая, что он представится, её голос был мягким, но с лёгкой тенью настороженности.

— Танака, просто Танака, — ответил он, сохраняя лёгкую улыбку. — Я лишь скромный почитатель вашего таланта.

Она приняла букет, но её пальцы едва коснулись стеблей, словно цветы могли её обжечь. Она смотрела на него с лёгким прищуром, будто пытаясь понять его намерения. Гейши, стоявшие неподалёку, хихикнули, прикрывая рты веерами, расписанными сценами цветущих садов, но Акико не отвела взгляда, её глаза изучали Танаку, как книгу, написанную на незнакомом языке.

— Вы щедры, господин Танака, — сказала она, её голос был мелодичным, но с едва уловимой насмешкой, словно она уже слышала сотни подобных комплиментов. — Но цветы вянут быстро, как и слова восхищения. Что вам нужно?

Танака почувствовал, как горло сжалось. Она была прямолинейна, и это осложняло дело. Он шагнул ближе, понизив голос, чтобы его не услышали гейши или кто-то из посетителей, чьи взгляды то и дело скользили по залу.

— Простите, госпожа Акико, — сказал он тихо, — могу ли я перемолвиться с вами парой слов? Это важно, и не только для меня.

Её брови слегка приподнялись, но она покачала головой, её голос стал твёрже, но оставался вежливым:

— Благодарю за цветы, господин Танака, но я устала. Выступление отнимает силы, а время уже позднее. Возможно, в другой раз.

Она повернулась, чтобы уйти, её кимоно зашуршало, и несколько лепестков сакуры, приставших к подолу, упали на пол. Танака, не теряя самообладания, добавил, понизив голос до шёпота:

— Это касается человека, который ценит ваш голос больше всех в этом зале. И судьбы многих, кто зависит от его решений.

Акико замерла, её рука, державшая букет, чуть опустилась. Она обернулась, её глаза сузились, изучая Танаку снова. В этот момент зал вокруг них словно сжался, гул голосов стал тише, а звуки сямисэна, доносившиеся из угла, где играла пожилая женщина в кимоно цвета индиго, — далёкими. Танака знал, что она поняла намёк, но её реакция была непредсказуемой. Она шагнула ближе, её голос стал едва слышным:

— Вы смелый человек, господин Танака, — прошептала она. — Или безрассудный. Вы думаете, я не знаю, кто следит за мной? Кэмпэйтай повсюду. Один неверный шаг, и я окажусь в их лапах. А вы, похоже, не боитесь?

Танака выдержал её взгляд, его голос стал твёрже, но оставался спокойным, словно он говорил о погоде:

— Я боюсь, госпожа Акико. Но не за себя. За Японию. Прочтите это. — Он достал из внутреннего кармана пиджака сложенную записку, завёрнутую в шёлковый платок, и протянул ей. — Если она вам покажется пустой, сожгите её. Но я верю, что вы понимаете, о чём идёт речь.

Акико не взяла записку сразу. Её пальцы теребили край кимоно, а глаза изучали Танаку, словно она пыталась увидеть его мысли. Наконец, она взяла платок, спрятав его в рукав с быстротой, которая выдавала её опыт в подобных делах, и сказала:

— Я подумаю. Но не ждите, что я стану вашим курьером. Уходите, пока вас не заметили.

Танака поклонился, чувствуя, как пот стекает по спине, несмотря на прохладный вечерний воздух, проникавший через открытые окна. Он вернулся к стойке, заказал ещё саке и сделал вид, что наслаждается напитком, но его мысли были далеко. Акико вернулась к гейшам, её смех звенел, как колокольчики, но Танака заметил, как она бросила на него быстрый взгляд, едва заметный, но полный значения. Она была осторожна, но не отвергла его сразу. Это был маленький успех, но он знал, что Кэмпэйтай не дремлет. Один из барменов, нарочито медленно вытиравший бокалы, слишком долго смотрел в его сторону, а мужчина в углу, притворявшийся пьяным купцом, слишком часто поправлял шляпу, скрывая глаза. Танака сделал глоток саке, чувствуя, как тепло разливается по груди, но оно не могло заглушить холод страха, сжимавший его сердце.

Когда Акико ушла за кулисы, чтобы переодеться, Танака допил саке и вышел на улицу. Ночной воздух был прохладным, река Сумида блестела под луной, а лепестки сакуры падали на мостовую, устилая гравийную дорожку у чайного дома. Он закурил, выпуская дым в тёмное небо, и заметил фигуру в тени, у моста через реку. Мужчина в длинном пальто, с лицом, скрытым шляпой, стоял неподвижно, глядя на чайный дом. Танака почувствовал, как его сердце сжалось. Кэмпэйтай? Или просто случайный прохожий? Он бросил окурок в реку, и тот, коснувшись воды, оставил за собой тонкую струйку дыма. Танака направился к переулку, стараясь не оглядываться, но его инстинкты кричали об опасности.

Он свернул в узкую улочку, где фонари горели реже, а тени были гуще, отбрасывая длинные силуэты на стены домов. Шаги за спиной — лёгкие, почти неслышные — подтвердили его худшие опасения. Танака ускорил шаг, но не побежал, чтобы не выдать себя. Он знал Гинзу, как свои пять пальцев: лабиринт переулков, где можно было раствориться, если знать, куда идти. Он свернул за угол, где торговец рыбой закрывал свою лавку, складывая деревянные ящики с громким стуком. Танака прижался к влажной стене, пахнущей сыростью и мхом. Фигура в пальто прошла мимо, замедлив шаг, её голова повернулась, словно выискивая его в темноте. Танака затаил дыхание, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Когда шаги затихли, он выскользнул из укрытия и направился к реке, где ждал рикша, нанятый заранее. Он назвал адрес — конспиративную квартиру в районе Асакуса, где он мог переждать ночь.

В Асакусе Танака вошёл в маленькую комнату над лавкой, торгующей лапшой. Здесь пахло соевым соусом и слегка подгоревшим рисом. Он запер дверь, зажёг керосиновую лампу, чей тусклый свет отбрасывал дрожащие тени на стены, и сел на татами, доставая из кармана серебряный портсигар. Его пальцы дрожали, когда он зажигал спичку, и он тихо выругался, пытаясь успокоить нервы. Акико была их единственным шансом, но её осторожность могла всё разрушить. Он выпустил дым, глядя на тени, танцующие на стене. Записка, которую он передал Акико, содержала краткое изложение их доводов: данные о советских войсках в Маньчжурии, о неготовности японского флота, о риске американских санкций, которые уже душили экономику, заставляя цены на рис и уголь взлетать. Если Хирота прочтёт её, он может задуматься. Но если Акико работает на Кэмпэйтай или если записка попадёт не в те руки, их усилия окажутся напрасными, а их жизни — под угрозой.

Танака лёг на татами, не раздеваясь, и закрыл глаза, но сон не шёл. Он думал об Акико — её холодных глазах, её улыбке, которая скрывала больше, чем показывала. Он знал, что она не просто певица. Её связь с Хиротой делала её мишенью для Кэмпэйтай, но также и важным звеном в их плане. Он должен был найти способ убедить её, но как? Дарить цветы и говорить комплименты было недостаточно. Ей нужно было что-то большее — доверие, гарантии или, возможно, нечто, что заставило бы её почувствовать себя частью их борьбы. Он вспомнил её голос, её песни о любви и потере, и подумал, что, возможно, в них скрывается ключ к её душе. Может быть, она потеряла кого-то в Маньчжурии, как и многие другие, чьи жизни были перемолоты машиной войны? Может быть, её холодность — это маска, за которой скрывается боль?

На следующий день Танака вернулся в Гинзу, но не в чайный дом. Он отправился в маленький храм у реки, где, по слухам, Акико иногда молилась по утрам. Храм был старым, с покосившейся черепичной крышей и замшелыми каменными фонарями, чьи основания поросли лишайником. Танака ждал у входа, спрятавшись за деревом сакуры, чьи ветви слегка покачивались на ветру. Когда Акико появилась в простом сером кимоно, без макияжа, она выглядела моложе, почти обычной женщиной, а не звездой Гинзы. Она зажгла благовония, их дым поднимался к статуе Каннон, и опустилась на колени, сложив руки в молитве. Танака шагнул вперёд, кашлянув, чтобы привлечь её внимание, стараясь не спугнуть её.

— Госпожа Акико, — сказал он тихо, — я не хотел вас беспокоить. Но я должен знать, прочли ли вы записку.

Она обернулась, её лицо было спокойным, но глаза вспыхнули раздражением.

— Вы настойчивы, господин Танака, — сказала она, вставая и отряхивая кимоно от невидимых пылинок. — Я прочла вашу записку и сожгла её, как вы просили, если она мне покажется пустой. Что ещё вы хотите?

Танака почувствовал, как его сердце сжалось, но он не показал этого. Он сделал шаг ближе, понизив голос, чтобы его не услышали паломники, проходившие мимо с корзинами для подношений.

— Я хочу, чтобы вы передали эти слова человеку, который был вчера в зале. Он должен знать правду. Япония на краю пропасти, и только он может её спасти.

Акико посмотрела на него, её глаза были тёмными, как река Сумида ночью, и такими же непроницаемыми.

— Вы думаете, я не знаю, что такое риск? — сказала она, её голос был холодным, но в нём дрожала едва уловимая боль. — Я певица, а не шпион. Если я сделаю то, что вы просите, Кэмпэйтай найдёт меня. И вас. Уходите, пока нас не заметили.

Она повернулась, чтобы уйти, её шаги были лёгкими, но решительными. Танака схватил её за руку, чувствуя, как её запястье напряглось под его пальцами.

— Акико, — сказал он, впервые назвав её по имени, его голос был полон убеждённости, — я знаю, что вы боитесь. Но если мы ничего не сделаем, война поглотит нас всех. Вы можете спасти тысячи жизней.

Она выдернула руку, её лицо побледнело, а глаза вспыхнули гневом.

— Не трогайте меня, — прошипела она. — Я подумаю. Но если вы ещё раз появитесь так близко, я позову охрану. И не думайте, что я не сделаю этого.

Танака отступил, поклонившись, его лицо оставалось спокойным, но внутри он чувствовал, как надежда ускользает. Дойдя до реки, он остановился, глядя на падающие лепестки, которые кружились на воде, словно крошечные лодки. Он достал ещё одну сигарету, чиркнул спичкой и замер. В отражении воды он заметил фигуру в пальто, стоявшую на другом берегу, её силуэт был едва различим в утреннем тумане. Его рука дрогнула, спичка погасла. Танака бросил её в реку и ускорил шаг, сворачивая в переулок.

Вернувшись в Асакусу, Танака заперся в конспиративной квартире и сел у окна, глядя на узкую улочку, где дети играли в мяч, а старуха в кимоно подметала крыльцо. Его мысли кружились вокруг Акико. Она была их последней надеждой, но её страх и осторожность делали её непредсказуемой. Он достал портсигар, но, вместо того чтобы закурить, просто крутил его в руках, чувствуя холод металла. Каждый шаг был игрой со смертью, но он не мог остановиться. Хирота должен был получить их послание, иначе всё, ради чего они рисковали, будет потеряно.