Зачарованный чай и колючий граф

Глава 8. Уроки этикета от графа

На следующее утро я проснулась с одним ясным осознанием — в моём доме пахнет чужим. Не просто гостем, не случайным посетителем. Чужим. Мускусный, дикий запах, который витал в воздухе, смешиваясь с привычными ароматами лаванды и шалфея. Как будто в мою упорядоченную, хоть и бедную, жизнь ворвался большой лесной зверь.

Я выбралась из-под одеяла — спала я теперь в подсобке на полу, уступив Каэлену свою узкую кровать — и краем уха услышала возню в главной комнате. Тихие шаги, сдержанное ругательство, звон стекла. Он уже проснулся.

Я заглянула в комнату. Каэлен стоял после магазина, спиной ко мне, и разглядывал полки. Он был одет в те же дурацкие короткие штаны и рубаху, но сейчас, при дневном свете, он выглядел... менее комично. Более опасно. Широкие плечи, прямая спина — даже в мешковатой одежде в нём угадывалась военная выправка.

— Доброе утро, — сказала я, чтобы обозначить своё присутствие.

Он обернулся. Лицо было бледным, под глазами — тёмные тени, но взгляд ясный.

— Утро, — коротко кивнул он.

— Как самочувствие?

— Приемлемо.

Коротко, вежливо и совершенно ничего не значаще. Настоящий аристократ. Я вздохнула и направилась к маленькому столику, где стоял чайник.

— Чай будешь?

Он посмотрел на мой простенький глиняный чайник с таким выражением, будто я предложила ему отвечать змеиного яда.

— Что... что это за сорт?

— Сорт? — я фыркнула. — Это чай, Каэлен. Просто чай. Листья, горячая вода. Волшебства никакого.

Он поморщился.

— У нас в замке... — начал он, но я его перебила.

— А здесь не замок. Здесь «Зачарованные корешки». И чай здесь самый обычный. Будешь пить?

Он с неохотой кивнул. Я налила ему кружку. Он взял её, осторожно пригубил — и скривился, будто откусил лимон.

— Боги... Это же просто горячая вода с привкусом сена.

— Ну, извини, что у меня нет твоих замковых запасов! — я не выдержала. — Может, у тебя с собой есть личный чайник с серебряными ложками? Нет? Тогда пей что дают.

Он тяжело вздохнул, поставил кружку и отошёл к окну, отодвинув край занавески.

— Ты не представляешь, как трудно привыкнуть к этой... простоте.

— О, представляю, — я села за стол и налила себе чаю. — Ты же аристократ. Тебе, наверное, и ложку в руках держать-то неприлично — для этого слуги есть.

— Не неприлично, — поправил он меня, не оборачиваясь. — Просто... не принято.

— Ну, тут много чего не принято, — сказала я, с наслаждением делая глоток своего «сенного» чая. — Например, спать на полу. Или есть вчерашний хлеб. Или считать каждую монетку, чтобы не выгнали на улицу. Но как-то живём.

Он обернулся. Его лицо было серьёзным.

— Ты права. Я веду себя как... избалованный ребёнок.

От такого признания я даже растерялась. Не ожидала.

— Да ладно, — махнула я рукой. — Привыкнешь. Или сдохнешь от тоски. Пятьдесят на пятьдесят.

Уголок его рта дрогнул. Почти улыбка. Почти.

— Я выбираю первый вариант.

— Мудрое решение.

Мы помолчали. Я допивала чай, он смотрел в окно на просыпающуюся улицу.

— Элис, — сказал он наконец. — Этот чай... Дай мне его.

Я удивилась, но налила ему ещё кружку. Он подошёл к столу, сел напротив меня — движения всё ещё осторожные, берегущие бок — и сделал большой глоток. Лицо его снова скривилось, но на этот раз он не стал жаловаться.

— Ужасно, — констатировал он.

— Но полезно для характера, — парировала я.

— В этом я не сомневаюсь.

Он допил чай до дна, поставил кружку с таким видом, будто только что совершил подвиг, и посмотрел на меня.

— Что мы будем делать сегодня?

Вопрос застал меня врасплох. «Мы». Звучало так... естественно.

— Ну... Витрину надо починить. И товар разобрать — некоторые банки упали, когда ты врывался.

— Я не врывался, я... — он запнулся, не найдя подходящего слова. — Ладно. Я врывался. Покажи, что нужно делать.

И вот так начался наш первый совместный рабочий день. Я принесла доски и инструменты — старые, ржавые, оставшиеся ещё от деда. Каэлен осмотрел их с тем же скепсисом, что и чай.

— И этим... мы будем чинить витрину?

— А чем ещё? Золотыми гвоздями? Нету у меня других.

Он вздохнул, но взял молоток. Первые попытки были комичными. Аристократ, никогда в жизни не державший в руках ничего тяжелее меча, пытался забить гвоздь. Он промахивался, бил по пальцам — к счастью, своими волчьими рефлексами он успевал отдернуть руку в последний момент — и гвозди гнулись.

— Чёрт! — выругался он, швыряя очередной испорченный гвоздь в угол. — Как вы, люди, справляетесь с этими... штуками?

— Практика, аристократ, — усмехнулась я. — Много-много практики. Дай-ка сюда.

Я взяла у него из рук молоток, приставила гвоздь и несколькими точными ударами вбила его в дерево.

— Видишь? Не боги горшки обжигают.

Он смотрел на меня с нескрываемым уважением.

— Ты... довольно сильная для своего роста.

— Приходится, — я протянула ему обратно молоток. — Продолжаем. И постарайся не разнести то, что осталось от магазина.

К полудню мы кое-как залатали витрину. Она выглядела уродливо — доски торчали в разные стороны, кое-где зияли щели, — но, по крайней мере, закрывала проём. Каэлен стоял, опершись о косяк, и тяжело дышал. Рубаха на нём промокла от пота.

— Ну? — спросила я. — Как ощущения?

— Умираю, — простонал он. — Я лучше бы сражался с десятком сероборцев, чем ещё раз брал в руки этот... инструмент пыток.

— Привыкнешь, — повторила я свой утренний mantra. — А теперь — товар.

Разбирать полки оказалось для него не легче. Он не знал названий трав, путал банки, и когда я попросила его переставить связки сушёного дурмана, он умудрился уронить их и наглотаться пыли. Последующие десять минут он провёл, катаясь по полу в припадке хохота, пока я пыталась привести его в чувство нашатырём.

— Ты... ты должна была видеть своё лицо! — он давился смехом, вытирая слёзы. — Ты смотрела на меня, как на... на сумасшедшего!

— А ты и есть сумасшедший! — я сердилась, но не могла сдержать улыбку. — Дурман, Каэлен! Ты мог отравиться!

— Оно того стоило! — он сел, всё ещё покачиваясь. — Я уже... сто лет не смеялся так.

И тут мы оба замолчали. Осознание повисло в воздухе. Всего несколько дней назад он был кем-то другим. Правителем. Воином. А теперь он валялся на полу в лавке травницы и хохотал как ребёнок, наглотавшись дурмана.

Его улыбка медленно сошла с лица.

— Прости. Я не...

— Ничего, — быстро сказала я. — Всё в порядке. Просто... в следующий раз будь осторожнее.

Я протянула ему руку, чтобы помочь подняться. Он взял её — его ладонь была тёплой, шершавой, совсем не аристократической. Он поднялся, и мы снова оказались близко друг к другу. Слишком близко. Я чувствовала его запах — пот, травы, что-то дикое и неуловимое.

Он смотрел на меня. Его глаза, эти странные жёлто-карие глаза, были серьёзны.

— Спасибо, Элис.

— За что? За то, что чуть не угробила тебя дурманом?

— Нет. За... это. За сегодня.

Он отпустил мою руку, и я почувствовала странную пустоту.

— Пожалуйста, — прошептала я.

Мы дорабатывали день в молчании, но оно было уже другим. Не неловким, а... спокойным. Комфортным. Когда солнце начало садиться, я сварила нам похлёбку. Он ел её молча, не жалуясь, хотя я видела, как он морщится от соли.

— Завтра, — сказал он, когда мы заканчивали ужин, — я научусь забивать гвозди. Обещаю.

— Буду ждать с нетерпением, — ответила я, и мы оба улыбнулись.

Ложась спать в подсобке, я думала о том, как странно устроена жизнь. Вчера я боялась его как огня. А сегодня... сегодня я видела, как он смеётся. И это изменило всё.