Артефактор Пушкин

Глава 20

Особенность денег и их роль в обществе заключается в том, что они выполняют самые разнообразные функции, в зависимости от желаний их владельцев. В любом развитом обществе деньги вездесущи. Проблема большинства людей в том, что они зачастую не понимают роль денег и не видят возможностей, как их получить. В прошлой жизни мне перепал необычный Дар — я чуял запах денег и умел их делать порой на ровном месте, буквально из воздуха. А уж про быстрые деньги и говорить не приходилось — они были для меня, как лакомство. И нет, мне не нужны были деньги ради денег, просто каждый следующий уровень богатства открывал новые горизонты их применения. Объяснить такое не просто, нужно хотя бы несколько раз прочувствовать, как рождённый тобой проект оперяется и взмывает ввысь, чтобы стать очередным памятником твоему успеху.

Вот и сейчас мой Талант из прошлой жизни не даёт мне спокойно жить, толкая на безрассудства и разрывая на части открывающимися возможностями обогащения, которых тут — поле не паханное.

— Александр Сергеевич, должен заметить, что больше половины вашего населения всё ещё пребывают в непонятном для них состоянии. Смотрите, доиграетесь. Настоятельно рекомендую вам закрыть этот вопрос, а то возможны некоторые волнения, — посоветовал мне Виктор Иванович, когда я в кои-то веки решил провести пару часов в сладком ничегонеделании, так как изрядно вымотался за последнюю неделю.

Как бы не так. Мои тульпы решили устроить собрание.

— И в школе давно пора обеды с полдниками организовать, — наставительно заметила Алёна Вадимовна, — Тогда ребятишек втрое больше будет прибегать. Те же матери их и погонят, чтобы хоть там детишки поели досыта.

— Ткани на полотняной фабрике — это мрак! — закатила Лариса глаза, — Я постоянно удивляюсь, что их хоть кто-то покупает. Как по мне — чистая мешковина, если судить по их виду.

— Я тут на ваших отставников посмотрел. Двое вполне на егерей тянут, чтобы охоту контролировали, одного на рыбнадзор стоит определить и троих на лесничих. Леса на землях завались, а рубят его без ума, — отмахнулся от них Серёга.

— И как же я, по вашему, должен всё успеть? Я и так по восемнадцать часов в день на ногах. Скоро копыта отброшу, — вызверился я в ответ, но сделал это довольно вяло.

Действительно устал настолько, что даже на яркие эмоции меня не хватает.

— А ты поменьше хватайся за всякие левые проекты, — нехотя посоветовал Виктор Иванович.

— Так это же деньги. Прямо под ногами. Нагнись и подними. Та же лесопилка уже через пару месяцев окупится, но она ещё и мебель позволяет делать, а к мебели матрасы. Последние — это вообще что-то с чем-то. Ситник и заячья осока у меня растут везде, куда ни глянь. Плети себе каркас и набивай осокой. Себестоимость матраса сорок семь копеек, а продаю я их по пять рублей! Больше тысячи процентов прибыли! И за ними очередь, как и за кроватями! А качественные льняные ткани! Которые в три, а то и в четыре раза дороже пойдут, чем те, что сейчас выделывают.

— С этим вряд ли получится, — криво усмехнулся тульпа, — Народ привык, что лён — это и пища и масло. Не станет его никто убирать, пока зерно не дозреет. Значит от грубого волокна с кострой не избавиться.

— Вот поэтому и бедных столько, что даже на шаг вперёд ленятся посмотреть. А ведь даже на половину прибыли от качественного полотна можно будет столько зерна и льняного масла купить, сколько мне на всех своих землях не вырастить! Платить-то за работу я буду ровно столько же, а значит рентабельность на фабрике не в три — четыре раза вырастет, соразмерно возросшей цене, а раз в шесть, как минимум.

— М-м-м, — чуть задумался Виктор Иванович, что-то явно подсчитывая в голове, а лишь потом с удивлением признал, — Вы правы. Если производить ткань с себестоимостью в рубль за сажень, а продавать по полтора рубля, то прибыль получается вполне приличная, зато если при той же себестоимости её продать за пять рублей, то выходит уже неприлично много! Но где вы такой лён возьмёте, недорощенный? Неужели сами начнёте выращивать?

— Вы же мне про реформы говорили и непонятное положение части крестьян? — посмотрел я на него с вопросом, — Вот и будет у меня предложение к тем деревням, которые поближе к Велье находятся. Постараюсь их всех на лён перевести. Частично. Но на тот, который мне для полотняной фабрики нужен, а не на привычный им лён — переросток с семенами.

— Не верю, что вам удастся переубедить крестьян, — ещё раз попытался вернуться мой тульпа к теме льна, выращиваемого на еду.

— Вот вечером и посмотрим. Я как раз двух старост к себе на разговор вызвал, — не стал я спорить, так как пока сам ни в чём не был уверен, — Но открою ещё один секрет. Из центнера льняных волокон можно изготовить тысячу квадратных метров батиста, или двести парусины, а вот чего-то похожего на брезент, так и вовсе всего лишь сто квадратных метров. Самое смешное, что стоить та же парусина будет в пять, а то и в восемь раз дешевле за метр, чем батист. Оборудование фабрики позволяет мне и парусину делать, и к качеству батиста вплотную приблизиться. Разве что сейчас для изготовления тонких тканей моей фабрике катастрофически не хватает механических верётен, мощной трепальной машины, хорошего отбельного цеха и качественного сырья. Но это всего лишь вопрос времени и денег. Пока и то и другое у меня есть. Осталось лишь с народом договориться.

Крестьяне — народ упёртый и недоверчивый. Иногда на ровном месте в силу одного упрямства могут проблемы создать, а довод самый простой прозвучит: — «Наши деды и прадеды так не делали».

И всё. Хоть кол на голове теши, останутся при своём, как глухари на току.

Но кое с чем мне повезло.

Это я про устройство. Государевы крестьяне уже не один десяток лет живут общинами. С выборными старостами и даже теми, кто за порядком в селениях следит. Этакая народная демократия в действии. Вот только их голова, кстати, тоже выборный, насквозь гнилой оказался и начал под себя грести, как курица лапой. Так опять же — это дело знакомое. Любой проект можно опошлить и профанировать, если за ним контроля не будет. Только вот тут им не там. Одного старосту, из деревеньки в восемь дворов, мои служивые уже прилюдно выпороли, если что, то по жалобе тех же жителей этой деревеньки.

— Двух девок ссильначал и за долги к себе определил, даром, что они только заневестились. А долги, хоть и пустяковые были, но у него за месяц вдвое вырастали. Вот мы и восстановили справедливость, — доложил мне десятник про тот случай, — Мы этому козлу двадцать горячих нагайкой выписали прямо на площади, девкам по телушке с его двора вывели, а их родакам долг списали, в чём он прилюдно поклялся.

— И что? Староста жаловаться теперь ко мне прибежит? — поинтересовался я после доклада, — Или к полицейскому уряднику пойдёт.

— Не. Мы сразу ему предложили к вам на суд идти, но предупредили, что вы вспыльчивый, и если на месте его не убьёте, то уж на каторгу точно определите. Так что он всем доволен, — доложил десятник, как нечто само собой разумеющееся.

Я тогда лишь в затылке почесал. Однако. Это когда же я успел такую репутацию заработать? Неужто с тех пор, как их главу сверг и чиновников из тех, что иже с ним были, под губернаторский замес запустил.

— И что? Все довольны?

— Не извольте сумлеваться, Ваш Сясьтво, — браво выпучил глаза десятник, вытягиваясь во фрунт, но безбожно переигрывая, — Даж девки на то согласные были. И если что, они очень даже вам благодарные, — произнёс он, вроде, как с намёком.

Ну уж нет. Мне вполне совершеннолетних чухонок хватает, хотя две из них до сих пор у меня в спальне так и ни разу не побывали.

А девки, что едва «заневестились»…

Не, не моё. И пусть этот мир пока ещё живёт по Соборному Уложению тысяча шестисот сорок девятого года, которое будет изменено лишь через четырнадцать лет, при Николае Первом, но возраст для невесты в двенадцать лет — это уже за гранью зла.*

* СЕМЕЙНОЕ ПРАВО В СОБОРНОМ УЛОЖЕНИИ 1649 г. В соответствии с нормами церковного права жениться можно было не более трех раз. Минимальный брачный возраст составлял 12 лет для женщины и 15 лет для мужчины. Для заключения брака требовалось согласие родителей, а для крепостных — и согласие их владельца. Изменения произошли лишь в 1831 году.

— Батист? Пожалуй, я согласна подождать. А какие вещи из него можно будет исполнить! Версачи с Дольче Кабаной от зависти сдохнут! — заявила Лариска, перед тем, как пропасть.

— Командир, а мой вопрос… — насупился Серёга.

— На озере уже два вида аэросанок обкатывают. Простеньких, как трёхколёсный велосипед, но на лыжах. Как выберут, какие удачней получились, так и создам я перлы для твоих выборных. Будут тебе и егеря, и лесничие, и рыбнадзор, — успокоил я тульпу.

Мешают. Я на предстоящий разговор настраиваюсь. Не самый простой. Попробуй, объясни старостам, что от перехода на пятиполье, и это лишь для начала, они только выиграют, а я задорого куплю весь их урожай недорощенного льна, но высаженного по моим правилам. С очень густой посадкой, чтобы к Солнцу стеблями тянулись, и обильным внесением удобрений.

Сложная штука это земледелие… Там от одного только чередования культур голова пухнет, ибо нельзя на земле выращивать год от года одно и то же. И даже не столько над тем, как это чередование правильно сделать, сколько, как агроному и старостам объяснить, что вот именно так нужно делать, и никак иначе. А затем, так и вовсе выйти на семиполье. Но это уже потом… Когда они первые деньги получат. Хорошие такие деньги… Ранее ими не виданные!

Никак не ожидал, что бригада Еремеева соберёт самолёт раньше Нового года, но вот ошибся, порадовали меня парни. Можно сказать, сделали подарок на Рождество. Степан даже отца Петра из местного храма уговорил воздушное судно окрестить, как это полагается на флоте. Иначе не дело это — иметь в хозяйстве некрещеное судно. Ну, а то, что у лодки крылья имеются, и она летать будет, то это к барину вопросы. Никто ведь не возмущается, что у князя егеря, лесничие и водоохраник на аэросанях по снегу рассекают. Так почему бы Его Светлости с высоты птичьего полёта не последить за своими угодьями.

— Чем-то корпус Вашего аэроплана на акулу похож, — заявил Модест Ипполитович, присутствовавший при крещении. — Да и окраска соответствующая.

Не знаю, в каких краях Болотников видел акул, а как по мне, то силуэт самолёта больше на чехонь похож. Но кто я такой, чтобы о рыбах спорить с агрономом, и потому решил немного подыграть:

— Если уж самолёт и похож на акулу, то на маленькую. К примеру, на черноморского катрана.

Так игра ассоциаций и слов дала название первому в этом мире гидросамолёту и бывшая в моём мире «Шаврушка» стала именоваться Катраном.

В общем, окрестили мы лодку. Акулька даже бутылку шампанского об стойку амортизатора шасси грохнула и стала крёстной воздушного судна под названием Катран.

Несмотря на то, что я лично принимал некоторое участие в постройке летающей лодки, да и предполётные испытания были полностью на мне, всё равно было волнительно перед самым первым полётом.

— Ваше Сиятельство, неужели и правда лодка, как птица полетит выше деревьев? — с недоверием рассматривал Прохор стоящий на озере и готовый к первому полноценному взлёту самолёт. — Он ведь тяжелее телеги.

— Ты же сам накануне видел, как самолёт от снега отрывается, — напомнил я пацану вчерашние испытания. — Почему бы ему и выше не летать?

Стоит отметить, что к испытаниям Катрана мы подошли вполне серьезно. Первый день я проводил только так называемые рулёжки. То есть разгонял по озеру самолёт, и отмечал для себя его поведенье, не отрывая от взлетно-посадочной полосы, которую Макс с Колей из снега построили мне прямо на льду озера Велье. На следующий день я испытал, как самолёт отрывается от поверхности и как он слушается руля высоты и элеронов. На удивление взлёт получается лёгкий и с короткого разбега, чего не скажешь о посадке, поскольку та происходит несколько сложнее. В принципе, этого и следовало ожидать. Планер получился легким, а подъемная сила крыла высока, вот и не торопится самолёт приземляться, несмотря на то, что я отключаю тягу, создаваемую воздушным перлом.

— Саня, хорош тянуть, — прокричал мне высунувшийся из кабины Серёга, облюбовавший себе кресло по правую руку от пилота, — Люди ведь ждут, когда ты взлетишь.

Действительно, несмотря на мороз, народу, а особенно ребятни, на берег озера набежало изрядно.

Ну, а как иначе? Мало тех чудес, что Его Светлость при каждом своём появлении окружающему люду показывает, так он сейчас ещё и летать изволит. Это ли не рождественское чудо?

— Саша, только давай без фигур высшего пилотажа, — потребовал Сергей, когда я закрыл над собой фонарь кабины, — Взлёт, вираж и на посадку.

— Будешь умничать, на земле останешься, — пригрозил я тульпе. — Я, можно сказать, всю жизнь о своём самолёте мечтал, а ты меня с небес на землю сбрасываешь.

— Всё-всё, молчу, — поднял руки Сергей. — Делай, как знаешь.

— Успокойся ты, — ухмыльнулся я в ответ. — Не собираюсь я геройствовать и изображать из себя Валерия Чкалова. Кстати, в курсе, что он в своё время на «Шаврушке» разбился? Летел в непогоду вдоль железной дороги на бреющем и врезался в семафор.

Не знаю, как понял мои слова Серёга, но ремни безопасности на себе на всякий случай застегнул. Откуда он их только взял непонятно, потому что в конструкции самолёта они не были предусмотрены.

В старых фильмах обычно показывают, как пилот при запуске двигателя кричит «От винта».

А если на моём самолёте винта нет, то кому и что кричать?

С этими мыслями я создал за собой воздушный поток и после короткого разбега по снегу, оторвал самолёт от взлётной полосы.

Из бесед с Виктором Ивановичем я знал, что на «Шаврушке» время набора высоты в тысячу метров составляло около восьми минут, но я и не собирался так высоко взлетать. В мои планы входило подняться максимум на полкилометра и покружить над озером да над окрестностями, чтобы все кому интересно могли понаблюдать за первым в мире летающим аппаратом тяжелее воздуха. К тому же погода просто прелесть. На небе ни облачка и, как говорят в авиации, видимость на миллион.

— Приветствую, князь! — раздался из артефактора связи голос деда. — Ты где сейчас находишься?

— Здравствуй, Пётр Абрамович. Ты не поверишь, но решил на природу выбраться да свои владения осмотреть, — не вдруг нашёлся я, что ответить старику. — Судя по тому, что ты на связь вышел, вы уже вернулись в столицу?

— Тю, что мы там забыли? Императорский двор всё равно в Москву переехал. В Красном городе мы, — доложился Пётр Абрамович. — Так что скоро дома будем.

Дед, конечно, полон загадок, но что он в указанном населённом пункте забыл? Это ведь на двадцать вёрст юго-западнее Велье. Разве что он домой через Ригу решил вернуться.

— Так заезжайте в гости. Дорога же от Красного на Велье есть, — предложил я. — На санях да по снегу через час-другой у меня будете, а завтра домой поедешь, если пожелаешь.

— А она у тебя накатана эта дорога-то? А от Велье до Кучане путь в каком состоянии? — поинтересовался дед. — А то мы с племяшами в Петровское думали через Опочку ехать.

— Пётр Абрамович, не чуди. К чему крюк через Опочку делать? До Воронича хорошая дорога, — поспешил успокоить я деда. — Недавно лично в Трегорское к Осиповым ездил. А от меня до Красного дорогу сейчас проверю и доложу.

— Что значит, сейчас проверишь? — пробухтел старик. — Пока ты до города доедешь, два часа пройдёт. И то, если дорогу не замело.

Ну, до чего же порой дед бывает занудным. Неужели я к старости такой же буду? С другой стороны, дожить бы ещё до этой старости.

— Князь, вы уже из города выехали? — решил я уточнить диспозицию родственников.

— Нет еще. Мы на постоялом дворе, что у церкви Чудотворца Николая заночевали. Позавтракали, а сейчас запрягаемся, — доложил мне дед о своё местоположении.

Сам я в городе Красный ещё не бывал, но насколько знаю, в нём всего две церкви, а указанная дедом ещё и деревянная. Так что через десять минут полёта, да ещё с таким ориентиром как церковные купола, я окажусь над головами родственников. Не знаю, удивятся они или нет, но почему бы не проверить их реакцию.

— Князь, вы запрягайтесь, а я мигом дорогу проверю и тебе о ней расскажу, — пообещал я деду. — У вас большой обоз?

— Трое саней всего, — услышал я ответ. — Мы основной обоз в столицу отправили, а сами через Лифляндию приехали.

— Стало быть, будьте на улице, а как попрошу, так в небо посмотрите, — попросил я родственника.

Всё-таки дед, как я и предполагал, прибыл в Псковскую губернию через Ригу. Рисковый мужик, надо сказать. Рижский залив не каждый год в декабре замерзает до такой степени, чтобы по нему, как по суше можно было путешествовать. Видать в этом году морозы у берегов Лифляндии его хорошо заморозили.

Как и обещал, через десять минут уже я летал над городом, выискивая около церкви постоялый двор, где остановились мои родственники. До чего же с самолёта неудобно на землю смотреть. Из-за отсутствия под ногами иллюминатора постоянно приходится виражи закладывать, но вроде я увидел тройку саней и нескольких человек около них.

— Пётр Абрамович, а это не ты сейчас на извозчика руками машешь? — вызвал я деда, заметив на земле знакомый силуэт.

— А ты почём знаешь, что я баломошку* матерю? — ответил старик, отойдя от извозчика. — Никак перл придумал следящий?

* Баламошка — дурачок, бестолковый.

— Князь, взгляни на небо и обрати внимание на лодку, летающую над церковью, — чуть не рассмеялся я в ответ. — Догадайся с трёх раз, кто ей управляет?

— Ох, ты ж, едит-кудрит, — услышал я в артефакт. — Пашка! Петька! Вы только гляньте, что ваш племяш учудил.

— Князь, осмелюсь доложить, что дорога до Велье в хорошем состоянии. Так что я возвращаюсь в имение, чтобы распорядится насчёт обеда и баньки, — огласил я деду свои намеренья. — Через пару часов жду вас в гости.

С этими словами я заставил самолёт покачать крыльями и взял курс на Велье.

Что ни говори, а летать удобно. Лишь бы погода позволяла. Но в плохую погоду и пешком не особенно погуляешь, не говоря о лошадях. Ну и что с того, что скорость небольшая. Смею заверить, что со скоростью более тридцати километров в час здесь никто не передвигается, а у моего Катрана только крейсерская скорость сто двадцать. Мне от Пскова до Питера три часа лёта, а на лошадях даже по зимнику двое суток скакать.

Другими словами — я хотел мобильности и я её получил. Аллилуйя!