Аттестат зрелости 2

Глава 3 Школьные будни

После ночных приключений я даже полтора часа поспал. Maman разбудила меня:

— Когда вернулся? Как себя чувствуешь? В школу пойдешь? Что с Альбиной?

Я открыл глаза, сфокусировал взгляд:

— Всё нормально, мэм. Вернулись в пять. Алька спать легла, сказала на работу не пойдёт. Всё у неё хорошо.

Я сел, спустив ноги на пол, широко зевнул, потянулся. Maman стояла рядом, видимо ожидая подробностей.

— Это её бывший жених был, — сообщил я тогда. — Ребятишки берега попутали. Мэм! Всё хорошо! — повысил я голос, успокаивая maman. — Мы всех победили. Жертв и разрушений нет. С нашей стороны потерь не было.

Кажется, я немного переборщил. Maman фыркнула, нахмурилась, бросила:

— Балабол!

И вышла. Я кое-как встал, сходил в ванную, умылся. Поплелся на кухню. Maman как раз наливала себе кофе. Я подошел к ней со спины, обнял, чмокнул в шею пониже уха:

— Ма, извини… Ну, прости нас, Леопольд! Устал как собака. Сама понимаешь, всего полтора часа спал.

Maman развернулась, выдала мне символический подзатыльник:

— Не ходи на занятия! Я разрешаю.

— Ерунда, мэм! — отмахнулся я. — Переживу как-нибудь.

Как только maman ушла на работу, я сразу вошел в Астрал, несколько раз прогнал по каналам «живую силу». Сделал пару записей в «дневник наблюдений» о событиях прошедшей ночи и вышел в реал — отдохнувший и посвежевший.

Даже на автобус успел. На «Космонавтов» ко мне привычно подсела Ленка (я, конечно же, ей место занял заранее, нагло положив на сиденье свой дипломат), весело поздоровалась, поинтересовалась, как мне спалось.

Я с подозрением посмотрел на неё.

— Ты что? — удивилась она.

— Да так, — я отвёл взгляд. — Ничего… Не выспался просто.

И пошутил, сглаживая ситуацию:

— Ты мне всю ночь снилась в весьма фривольных нарядах.

— Тьфу, дурачок! — Ленка весело пихнула меня локотком в бок. Мир был восстановлен. А я подумал, что нельзя быть таким параноиком.

Мы с Ленкой ехали, болтали ни о чём. Время пролетело незаметно.

— Ты, как всегда, к Сове? — мило улыбнулась Жазиль, едва касаясь своей рукой моей руки. Её руки были в мягких пушистых варежках, а я не успел надеть перчатки. Не скрою, её прикосновение вдруг оказалось мне приятным. Я даже поймал себя на мысли, что общение с ней мне доставляет удовольствие. Интересно…

— Ага, — согласился я. — Не бросать же его!

Поход до школы прошел без особых приключений. Сначала я «подобрал» Мишку, потом мы «подобрали» Андрея.

Андрюха направился на урок, мы с Мишкой в кабинет директора для проведения ежедневной радиопередачи.

— Что-то, кажется, выходной усилитель хреновато работает, — задумчиво сказал Мишаня после того, как радиопередача закончилась, а диктор Валера Лыгин из 8-го «А» класса ушел на урок. — Надо проверить. Бери микрофон.

Я взял микрофон. Мишка отключил динамики во всех помещениях школы, оставив лишь контрольный, размещенный на панели усилителя.

— Говори, — приказал он.

— Что говорить? — не понял я.

— Считай вслух в микрофон!

Я стал считать:

— Раз, два, три. Три, два, раз. Раз, раз, раз…

Мишка сделал звук потише, прислонился ухом к динамику, стал щелкать тумблерами и крутить ручки настройки.

— Говори, говори! — повторил он и с досадой заметил. — Наверное, разбирать придётся. Кажется, резистор погорел или кондёр (конденсатор — прим. авт.) накрылся.

Разумеется, устранять поломку директор бесспорно поручил Мишке.

— Тут главное, полюса у кондёра не перепутать, — ухмыльнулся я, намекая на случай годичной давности, когда я дал Андрэ схему одного из видов цветомузыки «мерцающего света». Даже дал детали — диоды, электролитический конденсатор. Андрей ухитрился перепутать полярность у конденсатора при сборе схемы. В результате, когда он включил схему в розетку, конденсатор взорвался, разбрызгав электролит по комнате. Андрюха долго на меня обижался. Влетело ему тогда от родаков сильно.

Мишка даже не улыбнулся. Я продолжал повторять в микрофон:

— Раз, раз, раз. Раз, раз, раз…

И пошутил:

— Раз, раз, раз. Мишка — прендергаст!

Мишаня развернулся, чтобы выдать мне подзатыльник, но в этот момент зазвенел звонок вызова. Система школьного радио использовалась еще и как система двусторонней связи. Из каждого помещения школы, исключая, конечно, всякие подвалы да туалеты, можно было связаться с директором напрямую. Вот и сейчас откуда-то шел вызов. Мишка пригляделся. Вызов шел с учительской.

— Блин! — в сердцах выругался он. — Единственный динамик не отключили, и тот в учительской!

— Валим! — предложил я. Мишка одним махом обесточил аппаратуру. Мы выскочили из кабинета директора, пробежали через канцелярию, благо секретарь приходила только после первого урока, и бегом рванули на занятия.

Первым уроком была «алгеброметрия». Наташки, к моему удивлению, еще не было. Мы проскочили на свои места: Мишка — к Андрею, я — к Юрке Никитину. Только я вытащил учебник с тетрадью из дипломата, как в класс зашла улыбающаяся Наталья Михайловна. Она с ходу поздоровалась с классом, махнула рукой, сидите, мол, и с усмешкой взглянула в мою сторону. Я почему-то покраснел. Наталья Михайловна засмеялась.

На этом уроке вообще не было ни проверки домашнего задания, ни вызовов к доске. Видимо, предновогоднее настроение охватило и математичку.

Что нельзя было сказать о Молекуле. Сразу после начала урока химичка вызвала меня к доске и гоняла по всем темам, а «на закуску» дала еще и задачу. Конечно, я справился со всем (в очередной раз спасибо Герису!), но настроение упало в район плинтусов. Плюс еще и оценка — «четыре с минусом» — за все практически правильные ответы и решение задачи.

— Ответы неполные, — пожевав губами, ответила Молекула на мой возмущенный вопрос «за что⁈».

Хорошо, хоть из учителей в этот день она одна была такой злобной и недовольной.

На уроке литературы Нина Терентьевна решила нам почитать отрывок из «Четыре урока у Ленина» Мариэтты Шагинян. Поначалу нас это было устроило. Домашнее задание Лавруха спрашивать не стала, к доске никого не вызвала.

Но, как назло, после пяти минут меня начала разбирать зевота. Да такая, что потекли слёзы. Наверное, всё-таки сказалась беспокойная ночь. Нина Терентьевна стояла передо мной, держа в руках красную книжицу, и с выражением, старательно декламируя каждую фразу, читала.

На Сен-Катаяме и его мнении об ораторском искусстве Ленина мне стало особенно тяжко. Я едва держался, чтобы не раскрыть рот, не обращая внимания на текущие по щекам ручьём слёзы.

Вдохновленная Нина Терентьевна замолчала, бросила на меня взгляд, улыбнулась чему-то и принялась читать опять с еще большим рвением.

Надо сказать, когда Лавруха что-то читала сама, особенно наизусть, в классе можно было услышать, как топают по стеклу мухи. Даже отъявленные хулиганы и двоечники, которые покинули школу после 8-го класса, сидели в это время как мыши под веником, потому что гнев прерванного учителя литературы с незаконченным высшим образованием да еще и классного руководителя был страшен. Год назад такой пассаж закончился домашним заданием выучить наизусть 2 страницы прозы из рассказа Чехова. А на следующем уроке, в качестве проверки, Нина Терентьевна раздала всем листочки и предложила написать выученный текст слово в слово. Не справился никто, даже отличница Ленка-Жазиль, у которой по литературе были одни «пятёрки». На следующем уроке «контрольная» повторилась. И опять весь класс получил «двойки». Лавруха ставить «пары» совсем не стеснялась.

Поэтому в течение всего урока весь класс слушал вдохновенное выступление Нины Терентьевны, опасаясь лишний раз вздохнуть.

После урока ко мне подошел разозлённый до белого каления Мишка. Хорошо, что только он единственный, кто понял причину лаврухиного вдохновения.

— Ты что, Тоха, совсем сбрендил? Чего это тебя на слезу пробило?

— Майк, веришь, нет? — зевнул я. — Спать хочу, сил нет. Аж слезу вышибает…

— Мля… — Мишка озадаченно почесал затылок и заржал. — А весь класс страдал! Пошли курить.

Максима Ивановича мы застали в его кабинете. Максим Иванович болел и страдал — от похмелья. Он сидел за столом, положив голову на руки и тихонько постанывал.

— Максим Иванович! — позвал Мишка. — Дайте заветный ключик, а?

Максим Иванович поднял голову, взглянул на нас. Мрачная картина. Он был то ли болгарин, то ли румын. Мелкий, но жилистый, смуглый, кучерявенький, черноволосый, с бакенбардами и красными глазами, он сейчас один-в-один выглядел, как граф Дракула, только с похмелья (шутка).

— Савин, Ковалёв! — выдохнул он в нашу сторону густым перегаром. — Дайте умереть спокойно. Подите вон!

— О, как церемонно-то, — качнул головой Мишка. — Максим Иванович, когда с перепою, такой куртуазный…

Я не стал любоваться состоянием учителя истории, кинул в него сразу два конструкта — «айболит» и «хвост ящерицы». Для окружающих это всё равно было незаметно — я ж не щелкал пальцами, не махал мифической волшебной палочкой или посохом. Мне достаточно было взглянуть, чтобы определить цель, объект воздействия.

Максим Иванович мотнул головой, неверяще пожал плечами, глубоко вздохнул.

— Хм, — заметил он. — И голова прояснилась. Пошли вместе покурим.

Он пошел впереди нас. По дороге пожимал плечами, крутил головой. Мишка ткнул меня в бок кулаком.

— Твоя работа? — шепнул он.

Я кивнул. Карабалак достал ключ, огляделся по сторонам, не обнаружив в прямой видимости своих коллег, открыл замок, дверь:

— Давайте, заходите быстрей!

И, войдя, закрыл за собой дверь на замок.

— Мало ли кто еще припрётся, — пояснил он. Мишка открыл окно, отошел подальше (всё-таки на улице было градусов 15 мороза!), прикурил сигарету. Странно, на этот раз мне он предлагать не стал.

Максим Иванович тоже закурил. Он задумчиво постоял, вдыхая табачный дым, несильно стукнул себя пару раз по темечку ладонью.

— Что-то как-то не так, — буркнул он. — Голова просто раскалывалась, желудок выворачивало, трясло всего. И вдруг — раз! И всё прошло. Сразу прошло. За один миг. Чудеса да и только!

— Бывает, — глубокомысленно заметил Мишка, едва сдерживая улыбку. У Максима Ивановича даже белки глаз приобрели свой первоначальный вид. А то действительно были красными, как у вампира. Учитель еще раз замер, прислушиваясь к своему организму.

— Аппетит что-то разыгрался, — заметил он. — Прямо аж пузо сводит. Пойду в столовую схожу, может, успею что-нибудь перехватить. Давай, заканчивай дымить.

Мишка затушил сигарету.

— Вот и делай людям добро, — укоризненно сказал он. — Пришел посочувствовать. Человеку, любимому, так сказать, учителю, сразу легче стало! А он… Нет в жизни благолепия.

— Чего? — не понял Карабалак.

Но мы с Мишкой уже вышли в коридор.

— Натальи Михайловны брат-то поправился, — сказал нам в спину Карабалак.

— Еще бы не поправился, — усмехнулся вполголоса Мишка.