Башня. Новый Ковчег 6

Глава 12. Сашка

Со стены на Сашку смотрела развязная блондинка, изогнувшаяся в бесстыдной призывной позе. Она кого-то напоминала Сашке, но кого — он никак не мог понять. Кроме узкой кружевной полоски трусов, которые больше показывали, чем скрывали, на блондинке ничего не было, и в Сашке, помимо воли, проснулось стыдное и томительное желание — молодой организм среагировал, как надо. Ему даже не понадобилась «тяжёлая артиллерия» в виде разбросанных на тумбочке и кушетке журналов, за глянцевыми обложками которых скрывалась уже не просто лёгкая эротика (Сашка не удержался, быстренько пролистал один и тут же отбросил), справился и так, и от этого Сашке стало особенно муторно и тошно.

В общем, с определённой точки зрения этот хам Некрасов, заведующий лабораторией, был прав. Делов-то. Заполнить баночку материалом и отдать её невозмутимой и безразличной женщине Аллочке, которая несколько минут назад бесцветным голосом инструктировала его, равнодушно описывая порядок действий и, казалось, совершенно не замечая его пунцовеющие щёки. Может, и правда — сделать и отвязаться, Верховный его отпустит, и у Сашки ещё будет время заскочить до обеда домой, исправить непростительную оплошность.

При мысли о своей утренней ошибке весь настрой мгновенно пропал.

Такой ерунды с ним давненько не случалось, Сашка с детства отличался педантичностью и аккуратностью, и чтобы он чего-нибудь забыл — да такие случаи в его жизни по пальцам можно было пересчитать. И вот сегодня был как раз такой случай.

Сашка никак не мог взять в толк, что с ним в последнее время происходит. Почему его мысли, обычно ровные (прямые, как, смеясь, говорил Марк, а Кир фыркал — скучные), сейчас вдруг скакали галопом, выделывали немыслимые пируэты, то неся его вперёд, то возвращая в прошлое, но так или иначе замыкаясь на одном человеке, причём на человеке, с кем у Сашки не было и не могло быть ни единой точки соприкосновения — на Вере.

Он и сегодня утром думал о ней, собираясь на работу, хотя нет, думал — слишком громко сказано, скорее наоборот, перебирая в памяти события вчерашнего вечера, он то и дело старался оттолкнуть от себя образ этой странной девушки, которую он никогда не понимал и никогда не любил. Но, даже когда он чистил зубы, застёгивал пуговицы на рубашке, надевал приготовленный с вечера пиджак, причёсывался перед зеркалом, словом, совершал незамысловатый и привычный утренний ритуал, перед его глазами то и дело вставало её лицо, косы эти дурацкие, туго заплетённые, которые ей совсем не шли, а в ушах звучал Верин голос, резкий и решительный, как у генерала на плацу. И Сашка сразу терялся, мысли его путались, сбивались, и он сам путался вместе с ними. Так что ничего удивительного не было в том, что он забыл фальшивый спецпропуск, выписанный на имя Веры, на столике в прихожей.

Накануне Сашка решил, что пропуск нужно уничтожить. И не просто выкинуть дома (здесь могли заметить горничные и доложить об этом Анжелике), а отнести в офис — там, в приёмной стоял шредер, пара секунд и маленький пластиковый прямоугольник превратится в ворох длинных полосок, на которых уже ничего нельзя будет различить. Мысль была абсолютно здравой, но вот чем Сашка думал, когда выкладывал этот спецпропуск на столик, это, конечно, вопрос. И о чём думал, вернее, о ком.

Сашка глубоко вдохнул и в попытке успокоиться перевёл взгляд на плакат. Пухлые губы блондинки были приоткрыты, обнажая мелкие ровные зубки. Не улыбка, а оскал какого-то мелкого хищника, вроде ласки или хорька, и Сашка неожиданно понял, кого ему напоминает эта девица — Оленьку, та тоже вот так приоткрывала рот, откидываясь на подушку, когда они с ней…

При мысли об Оленьке у Сашки пропало и последнее желание. Он с отвращением уставился на пластиковый стаканчик, который всё ещё упакованный в стерильный пакет стоял на тумбочке рядом с кушеткой.

И всё-таки сделать процедуру следовало бы — Верховный так просто не отвяжется, увы, с головой, судя по всему, у Сергея Анатольевича было совсем плохо. Сашка и раньше это подозревал, но сегодня, пока они ехали в лифте, и Ставицкий начал нести какой-то бред про Ивара Бельского, Сашка окончательно убедился — он болен, болен тяжело и неизлечимо. Всё говорило об этом: и вдохновенный блеск глаз, который не могли приглушить даже толстые линзы его очков, и сбивчивая речь (Верховный что-то говорил про величие родов и обязанность распространять свои гены), и нервные жесты — словно Сергей Анатольевич никак не мог стоять спокойно, и если бы не стены лифта, то сорвался бы с места и побежал куда-то, дёргано размахивая руками и высоко вскидывая ноги. Он — безумен, и все они сейчас находились во власти этого безумца.

Сашка протянул руку к тумбочке, взял стаканчик, медленно сорвал упаковку.

— Сделать и забыть, — произнёс он вслух.

Забыть. Именно так Саша Поляков всегда договаривался со своей совестью. Когда докладывал Змее о своих одноклассниках, когда носил Кравцу доносы на Савельева, когда сидел в маленькой комнате следственного изолятора, съёжившись под взглядом усталого следователя и готовый рассказать всё, и то, что было, и то, чего не было — именно это он повторял себе. Забыть. Не думать. Отодвинуть неприятные воспоминания. Этот трюк, освоенный им ещё с детства, никогда не давал осечки. Он и сейчас бы не дал, потому что в сущности какое Сашке было дело до того, куда там пойдёт его материал. Нет, Сашка, конечно, примерно знал, куда, слышал краем уха про программу оздоровления нации, но что он-то может сейчас сделать? Да ничего. А потому лучше уж всё быстро исполнить и выкинуть это из головы.

Стаканчик, который он держал в руках, нагрелся, стал тёплым. Сашка перевёл глаза на ширму, здесь зачем-то была ширма, почему-то розовая и — он только сейчас обратил на это внимание — тоже с характерными изображениями. Некрасов хорошо подготовил свой… будуар.

Внезапно в Сашке проснулась злость. А собственно почему он опять собирается подчиниться, засунув голову в песок? Почему он слушает этого сумасшедшего? Почему даже не пытается как-то воспротивиться бредовым идеям? Почему?

Совсем не к месту вспомнился Кир. Вот уж кто не стал бы покорно сдавать свой материал, здесь, в пошлых декорациях убогой комнаты с дебильным названием «будуар». Кир бы возмутился, послал бы Верховного по известному направлению. И это был бы глупый поступок. Но в глупых поступках Кира было какое-то величие, какая-то красота, искренняя и честная, хоть и безрассудная, конечно. И такие люди, как Кир или Вера (чёрт, снова Вера, почему он постоянно о ней думает, ерунда какая-то) вряд ли знали, что такое договариваться со своей совестью.

Сашка резко поднялся, зашагал по комнате, лихорадочно соображая (дурацкая привычка с детства думать в движении, откуда она у него?), наткнулся на ширму, брезгливо одёрнул руку.

«Ну давай, придумай что-нибудь, Поляков. Ты же у нас типа умный. Или опять трусишь?» — в голове раздался насмешливый голос Веры Ледовской, и его мозг, словно ждал этого приказа, заработал чётко, как компьютер, просчитывая все варианты в поисках самого оптимального.

Всплыла реплика Некрасова про алкоголь. Если бы Сашка его употреблял, то качество материала бы пострадало. Точно. Качество материала. Надо бить именно на это, Верховный явно озабочен этим качеством. Надо было сразу сказать, что он вчера пил, тогда бы наверняка прокатило, и его бы уже отпустили, чёрт! Сглупил. Ладно, ничего, а если не пил, то что? Наркотики? Сказать, что достал где-то холодок и закинулся вчера? Глупо. Мало того, что это подсудное дело, так ещё в последнее время, после того, как была вскрыта сеть, холодок пропал, и достать его не было никакой возможности. Нет, это не годится. Тогда что?

И внезапно он понял — что.

— В смысле не получилось? Прямо так ничего и не вышло? Ну вы, юноша, даёте! Первый раз в жизни такое чудо вижу.

Некрасов громко захохотал, так, что даже пластмассовые жалюзи, которыми были задёрнуты окна процедурной, заколыхались, издавая лёгкое шуршание.

Сашка смотрел на красное широкое лицо заведующего лабораторией, на большой рот, видел крупные белые зубы и розовые дёсны — когда Некрасов смеялся, его мясистая верхняя губа высоко и некрасиво поднималась, — и уже жалел, что зашёл в процедурную, а не попытался найти Верховного. Он побоялся заплутать в лабиринтах коридоров лаборатории и справедливо решил, что если пойдёт в ту процедурную, где его инструктировали, к медсестре Аллочке (господи, как же не вязалось игривое имя Аллочка с этой монументальной некрасивой бабой) и расскажет ей, почему он не смог выполнить такое простое действо, то это будет лучше всего. Аллочке, похоже, можно было рассказывать, что угодно, она всё воспринимала одинаково равнодушно, глядя на собеседника невыразительными глазами, в которых плескалась бесконечная скука. И кто же знал, что в процедурной в этот момент окажется Некрасов.

Аллочка тоже была здесь, лениво наводила порядок в шкафу, что-то переставляла, сортировала, а Александр Романович, стоя рядом с ней, по-хозяйски оглаживал широкой рукой крепкий зад медсестры. При виде Сашки Некрасов нимало не смутился и даже руку с Аллочкиного зада убрал не сразу, что же касается самой монументальной медсестры, то она обратила на вошедшего Сашку внимания не больше, чем на залетевшую муху.

И вот теперь Некрасов смеялся и раскатисто басил, утирая ладонью выступившие от смеха слёзы:

— Ну нет, дружок, я отказываюсь верить, что ты не смог выполнить эту… процедуру.

Сашка растерянно хлопал глазами, сжимая в руках пластиковый стаканчик.

— Нет, ну вы посмотрите на него. Аллочка, ты глянь. Может, ему девчонку какую позвать на помощь, а? А то, Альчик, давай, сама ему пособи, подержи…

Сашкино лицо в очередной раз вспыхнуло от пошлости заведующего лабораторией, а медсестра, захлопнув дверцы шкафа, невозмутимо проследовала к двери, по пути забрав из рук Сашки пустой стаканчик. На выходе она едва не столкнулась со Ставицким, тот как раз входил в процедурную, но ловко отступила в сторону в нужный момент — для своей комплекции у нее была просто потрясающая манёвренность.

— О, Сергей Анатольевич! — Некрасов при виде Верховного оживился ещё больше. — Представляете, наш юный друг так и не смог… не смог…

Он опять зашёлся в хохоте, даже картинно согнулся, держась рукой за живот.

Ставицкий перевёл недоумевающий взгляд с Некрасова на Сашку.

— Алекс?

Лицо Сергея Анатольевича было бледным и измученным, глаза уже не горели, а напротив потухли, стали растерянными и безжизненными. За сегодняшнее утро Сашка видел Верховного только в двух состояниях: безудержного воодушевления и полной апатии. Сейчас было как раз второе. Сергея Анатольевича словно перевели в спящий режим, и теперь он смотрел на него, на Некрасова, на шкаф, за мутноватым стеклом которого поблескивали колбы и пробирки, и, кажется, не совсем понимал, кто перед ним. Сашка не знал, стоит ли произносить перед Верховным заготовленную там, в будуаре, речь, но всё же решился.

— Сергей Анатольевич, я правильно понимаю, что нам необходим только качественный материал? Ведь так?

При слове «материал» в глазах Верховного, необычно больших и наивно-детских — толстые линзы придавали им странное выражение, Сашке иногда даже казалось, что перед ним ребёнок, — возникло какое-то узнавание. Сергея Анатольевича как будто медленно включали, переводили рычажки механизма, щёлкали тумблерами, и он просыпался, хлопал ресницами, и взгляд его становился всё более осмысленным.

— Разумеется, Алекс, — произнёс Верховный. Он говорил медленно, слова растягивались, удлинялись, плавно перетекая одно в другое. — Разумеется, нам нужен качественный материал.

— Просто, понимаете, пока я был в той комнате, я вспомнил одну вещь.

Сашка попытался поймать взгляд Верховного, задержать его, сфокусировать на себе. И ему это удалось. Сергей Анатольевич наконец уставился на него и замер.

— Возможно, это как-то может помешать, — продолжил Сашка. — Дело в том, что я вчера не мог уснуть, наверно, слишком переутомился, и в аптечке дома я нашёл снотворное. Думаю, что это очень сильный препарат, потому что я до сих пор чувствую некоторую сонливость. И я подумал… подумал, что это как-то может нехорошо сказаться на качестве моей… моего материала.

Последний невидимый тумблер беззвучно щёлкнул, и Ставицкий «включился» окончательно. Взгляд его просветлел, на лице появилось выражение собранности, и он повернулся к Некрасову.

— Это так?

С губ Некрасова уже сошла идиотская ухмылка. В отличие от Верховного он слушал Сашку внимательно — этот человек, развязный и хамоватый, всё же был профессионалом.

— Что за препарат? — спросил он Сашку.

— Пентабарбитал…

Именно это название Сашка вспомнил, сидя в «будуаре». Идея родилась неожиданно, вдруг, возникла из прошлого. Из совсем ещё недавнего прошлого.

— Это пентабарбитал, очень сильное снотворное, его надо рассчитывать аккуратно.

Катюша доставала из коробки, которую держал перед ней Сашка, лекарства и медикаменты и убирала их в шкаф. Блистеры таблеток, прозрачные стеклянные капсулы, пластмассовые баночки, которые громко гремели при встряхивании, упаковки со шприцами, длинные тюбики с плотно завинченными крышками. Катины руки, маленькие пальчики с розовыми, коротко постриженными ноготками мелькали перед Сашкиными глазами. Она всё делала быстро, споро и говорила-говорила, тоже быстро, как бусинки пересыпала, перескакивая с одного на другого: с очередной выходки Кира на жалобы кого-то из пациентов, с романа Анны Константиновны и Савельева на уколы, которые надо бы поставить Иосифу Давыдовичу, с больничных сплетен и рассказов на названия лекарств, которые сейчас юрко перекочевывали из коробки в шкаф.

— …пентабарбитал плохо выводится из организма, и существует возможность привыкания. Поэтому его давать надо только в самом крайнем случае. Видишь, как его у нас мало?

Сашка послушно кивал, и все сказанные Катей слова надёжно и прочно оседали в его памяти…

— Пентабарбитал? — Некрасов поморщился. — Это сильный барбитурат. Я не проводил специальных исследований, но рисковать в этом случае не стоит, мало ли как может сказаться. Хорошо бы выждать хотя бы двадцать четыре часа.

Сашка выдавил виноватую улыбку и покосился на Верховного. Тот снял очки, протёр, снова надел.

— Ну что же, Алекс, — Сергей Анатольевич укоризненно прицокнул языком. — Нехорошо, совсем нехорошо. Но что делать, раз так. Тогда завтра утром вам придётся вернуться сюда ещё раз, и уж постарайтесь больше не злоупотреблять лекарствами.

— Конечно, Сергей Анатольевич, — Сашка с готовностью кивнул. — Я обязательно приду завтра, а сейчас… сейчас я могу идти?

Он постарался не выдать себя голосом, хотя больше всего на свете ему хотелось убраться отсюда, от развязного Некрасова с его пошлыми намёками, от безумного Верховного. Ему надо домой, успеть до обеда, забрать чёртов пропуск, пока Анжелика его не обнаружила и… Сашка даже не хотел думать, что будет, если этот фальшивый документ попадётся на глаза госпоже Бельской.

— Подождите, Алекс, не торопитесь, — Ставицкий однако не спешил его отпускать. — Александр Романович, а что Мельников? Он ещё не подошёл? Вы связывались с ним?

— С Мельниковым? Связывался, конечно, — при упоминании Мельникова Некрасов обрадовался, довольно ухмыльнулся и с готовностью начал говорить. — Там такая забавная история. Представляете, никто не видел господина министра здравоохранения со вчерашнего вечера. Я вам больше скажу, со слов секретарши — его даже жена разыскивает. Дома не ночевал, на работу не пришел. Загулял, не иначе.

— Загулял? — удивился Ставицкий. — Как это — загулял?

— Ну, как… обыкновенно. Олег Станиславович всё-таки мужчина, а мы, мужчины, иногда можем себе позволить маленькие слабости.

— Не говорите ерунды, Александр Романович, — оборвал его Ставицкий. — Не ночевал дома? Это совсем не похоже на Олега Станиславовича. Совсем. Где тут телефон? А, в кабинете. Точно. Пройдёмте-ка в ваш кабинет.

Верховный сделал знак рукой Сашке и Некрасову следовать за ним, и Сашка опять, как послушный телёнок на веревочке, потащился за Ставицким, проклиная про себя тот день, когда вдруг выяснилось, что он — единственный носитель редкого генома Бельских…

— Мельников? Как арестован? Что за чушь вы городите?

Сашка, который остался стоять у двери кабинета заведующего лабораторией, держась на почтительном расстоянии от Верховного и от Некрасова (этот, напротив, никакой субординации не соблюдал, сел, развалившись, в одно из кресел, и с его лица не сходила радостная, почти счастливая улыбка), не сразу уловил смысл сказанного. Он сосредоточенно переваривал полученную информацию. Пропавший Мельников волновал его, потому что после вчерашних приключений Сашка твёрдо знал, что Мельников связан с подпольщиками, и это таинственное исчезновение министра здравоохранения выглядело очень подозрительно.

— Как ваша фамилия? Лейтенант Жданов? Значит так, лейтенант. Мельникова немедленно отпустить! Немедленно, я сказал! А Караева — срочно ко мне. Пусть идёт в приемную и ждёт! Впрочем, не надо. Я сам!

Ставицкий грохнул трубкой о телефон, достал из кармана планшет и стал вбивать сообщение, нервно, с силой вдавливая пальцы в экран, грозясь раздавить его. Таким Сашка ещё Верховного не видел. Впрочем, не он один. Некрасов тоже не сводил с Сергея Анатольевича удивлённого и несколько встревоженного взгляда. И Сашка понял наконец, отчего. Мельников. Кто-то там, на другом конце провода, только что сообщил Верховному о том, что его любимый министр арестован, и судя по прозвучавшей фамилии Караева полковник в этом явно замешан.

Верховный отложил планшет. Он тяжело дышал, обычно бледные щёки его порозовели, а губы едва заметно шевелились, словно он что-то беззвучно говорил невидимому собеседнику. Невидимому, потому что ни на Некрасова, ни на Сашку Ставицкий в этот момент не смотрел — его взгляд был устремлён прямо перед собой или в никуда, как ещё говорят в таких случаях.

— Стало быть, сдача материала откладывается, Сергей Анатольевич? — осторожно поинтересовался Некрасов. — Перенесём процедуру на завтра?

— Откладывается? — Ставицкий нехотя отвёл глаза от пустоты перед собой и как-то странно посмотрел на Некрасова. — Почему откладывается? Ничего откладывать не будем, Александр Романович. Мельников и господин Бельский сдадут материал завтра, а я… Давайте сюда пробирку или что там у вас.

— Конечно, Сергей Анатольевич, конечно. Сейчас я вас сам провожу, организую всё в лучшем виде…

Некрасов засуетился, подскочил, выбежал из кабинета, стал звать Аллочку.

— Сергей Анатольевич, я могу идти? — снова решился напомнить о себе Сашка. — Меня ждут на работе, и если я тут не нужен…

— Обождите, Алекс. — Ставицкий поднялся, деловито одёрнул пиджак. — Останьтесь пока тут. Я ещё с вами не закончил. Ну что? — последний вопрос предназначался Некрасову, который уже вернулся с чистой пробиркой. — Всё готово? Не стоит тянуть с началом нашей программы. Ну, куда пройти? Где ваш так называемый… будуар? Я готов.

Уйти Сашка так и не решился. Сидел в кабинете, кожей чувствуя, как утекают минуты, и приближается время обеда. Вернулся Некрасов, развалился в кресле и в своей развязной манере принялся рассказывать какие-то пошлые анекдоты, их обрывки, долетающие до Сашкиных ушей, заставляли его мучительно краснеть, и, кажется, Некрасова это забавляло.

Минуты ползли ужасающе медленно, Сашка нервничал, поглядывал на часы. Да что там можно делать столько времени в том будуаре? Воображение тут же отвечало что, и он заливался краской сильнее, чем от скабрезностей заведующего лабораторией.

Фоном бились другие мысли: ищейка Караев, идущий по следу, старики, которых они с Верой так опрометчиво вывели накануне, побег Ники, фальшивый пропуск, который то ли всё ещё лежал в прихожей, то ли уже оказался в руках Анжелики. Тонкой струйкой за воротник забрался страх, а вдруг Верховный уже в курсе всего и просто играет с ним, как кошка с мышкой. Память опять услужливо подсовывала ему картинку со следственным изолятором, голый стол, привинченная к краю железная лампа, похожая на уродливую, неестественно согнутую цаплю.

Наконец Ставицкий вернулся. Его настроение явно улучшилось, наверно, ему удалось достичь того самого «определённого расслабления», про которое, похохатывая, говорил Некрасов.

— Пойдёмте, Алекс, — Верховный передал свой материал вовремя появившейся Аллочке, перекинулся вполголоса несколькими фразами с заведующим лабораторией и только после этого повернулся к Сашке, измученному от ожидания. — Пойдёмте…

И опять Сашка покорно потащился следом за Ставицким. Опять слушал восторженные речи про чистоту рода и ответственность, натянув на лицо выражение крайней заинтересованности. Опять старался не удивляться, глядя на пританцовывающие движения Верховного. И думал, мучительно думал о том, что же Ставицкому от него надо.

— …в ваших жилах течёт необычная кровь, она обязывает. На вас лежит огромная ответственность, данная вам вашим великим предком. И вы несомненно чувствуете это. Ведь чувствуете, чувствуете? — ещё немного и голос Верховного сорвался бы на визг, заглушая скрипенье тросов старого лифта, в котором они поднимались наверх.

Сашка осторожно кивнул.

Почему-то вспылили мутные и расплывчатые воспоминания из раннего детства — полусумасшедшая старуха, живущая от них через два отсека. Конечно, старухой она не была, но маленькому Саше, да и другим детям на этаже, эта женщина, высокая, с вечно распущенными седыми космами, бормочущая что-то себе под нос, казалась страшной ведьмой. У неё тоже был такой же мутноватый взгляд, как у Верховного сейчас, и в такие минуты она ни на что не реагировала, просто ходила по коридорам, заглядывая в окна квартир — среди детей существовало поверье, что тот, на кого она посмотрит через стекло, умрёт в течение недели. Но временами безумие оставляло её, как будто маска спадала с лица, она болтала о пустяках с соседками, толкалась вместе с другими в очередях в столовой и разве что иногда едва заметно удивлялась, замечая, как какой-нибудь малыш при её виде в испуге прячется за мамину спину.

Сейчас Сашка так же терпеливо ждал, когда волна безумия, охватившая Ставицкого, схлынет, но Верховный всё ещё барахтался в своём приступе сумасшествия, и Сашка мог бы поклясться — именно в эти минуты Верховный был по-настоящему счастлив.

Лифт остановился, и его двери медленно разъехались. Лифтёр склонил голову в почтительном поклоне, пряча улыбку и сочувственный взгляд, которым он успел одарить Сашку. Но Верховный ничего не замечал.

— Пойдёмте! Пойдёмте со мной, Алекс, — он, как ребёнок, восторженно потянул Сашку за рукав, увлекая за собой. — Я кое-что вам покажу. Только вам!

В маленьком, на полголовы ниже Сашки Ставицком, было столько прыти, азарта, страсти, что не только Сашка, но и приставленные к Верховному охранники, едва поспевали за ним, почти бегущим по коридору Поднебесного уровня, в сторону своего кабинета.

Перед входом в приёмную Ставицкий немного сбавил темп, отпустил Сашкину руку и вошёл внутрь уже спокойным уверенным шагом. Секретарша послушно вытянулась по струнке, привстав со стула. Подскочил по стойке смирно и ещё один мужчина, находившийся в приёмной — полковник Караев, и не просто подскочил, а сделал шаг навстречу, причём так, словно он пытался отсечь Сашку от Верховного. Но ему это не удалось, потому что Сергей Анатольевич сделал нетерпеливый жест рукой, практически отгоняя от Сашки Караева:

— Ждите тут, я вызову! Мариночка, — бросил Верховный уже секретарше. — Я занят с господином Бельским, ко мне никого не пускать.

«Господи, что ему от меня ещё надо?» — тоскливо думал Сашка, просачиваясь в кабинет вслед за Ставицким и снова мельком посмотрев на часы, что висели в приёмной над стойкой секретарши. Почти половина двенадцатого, скоро обед, вернётся Анжелика…

— Вы знаете, Алекс, кто это? — Ставицкий остановился перед портретом в тяжёлой раме, отливающей тусклой медью.

Сашка, который попал в кабинет Верховного впервые, застыл, слегка ошарашенный великолепием обстановки. Массивный стол в центре притягивал взгляд, большую часть поверхности занимал прибор из какого-то зеленоватого камня в золотистых прожилках — то ли малахит, то ли нефрит, Сашка не очень разбирался в минералах. А прямо напротив стола висел портрет, с которого спокойно и величаво смотрел темноволосый мужчина с волевым красивым лицом, в котором сквозило что-то… не злое, нет, скорее хищное.

— Алексей Андреев, — Сашка знал. Это лицо он уже видел на страницах учебника по новейшей истории, правда, там Алексей Андреев не выглядел так величественно. Наверно, составители учебника специально отобрали наименее удачную фотографию.

— Вы правы, мой мальчик, правы, — голос Ставицкого дрожал от благоговения, и Сашке показалось, что сейчас Верховный бухнется на колени перед своим прадедом и начнёт неистово биться лбом об пол, как это делали в старых фильмах религиозные фанатики перед иконами. А потом ещё и его, Сашку, заставит проделать те же манипуляции. — Это Алексей Андреев. Тот, кому люди обязаны всем!

Ставицкий благоговейно замер, пожирая портрет глазами. Его губы снова зашевелились. И Сашке стало страшно.