Божьим промыслом. Серебро и олово

⠀⠀ Глава 43 ⠀⠀

— Я считаю, — наконец начал Брюнхвальд, — что у мужей не должно быть всяких умолчаний и недосказанностей. Мы не девы юные, и у нас должна всегда быть полная определённость.

— Именно так, — согласился Волков. — И вы, как я полагаю, хотите поговорить о последнем… неприятном событии. Вы про то, что госпожа Ланге сбежала от меня?

— Да, да, про это, — соглашается Брюнхвальд и добавляет: — И про все те слухи, что витают вокруг.

— Витают? — уточняет генерал. — И что же это за слухи? Может объясните мне?

— У меня был Роха… — начал полковник нехотя. — И вот он мне сказал, что его жена… И другие дамы Эшбахта говорят… — Тут он замолкает. Видно, что этот разговор даётся полковнику с большим трудом. — В общем, дамы говорят, что к этому внезапному отъезду госпожи Ланге мой сын Максимилиан имеет… Имеет какое-то отношение. — После этого Брюнхвальд замолкает.

И тогда генерал произносит:

— Карл, я тоже считаю, что Максимилиан имеет отношение ко внезапному отъезду госпожи Ланге.

Лицо старого солдата темнеет, кажется он, до сих пор, отказывался верить в слухи, мало ли что там бабы болтают… Но когда ему об этом сказал сам генерал, человек, который никогда не разбрасывается словами понапрасну…

А Волков и продолжает:

— Коннетабль выяснил, что госпожа Ланге часто отправляла письма, только не на почту в Мален, а передавала через проезжавших купцов, на тот берег реки, Сыч выяснит кому отправлялись те письма. И я думаю, что госпожа Ланге не могла сама решиться на такой… отъезд. — И тут он смотрит на полковника и видит по его лицу, по редким для него, странным движениям руками, что тому очень непросто слышать всё это. Но раз уже они решили промеж себя, что между ними не должно быть недомолвок, Волков и заканчивает: — Карл, она сбежала, забрав деньги, что были выделены на строительство новой церкви.

— О, Господи! — тихо говорит Брюнхвальд. Волков продолжает:

— И теперь меня ожидает очень неприятный разговор с епископом Малена. И посему я хотел бы знать, ну вдруг, слухи не врут и Максимилиан заодно с госпожой Ланге: Карл, куда бы мог податься Максимилиан?

— Он ездил в Хузэн, — едва слышно отвечает Брюнхвальд. — Он ездил туда, я вам говорил о том. Он ездил к матери и брату. Они теперь там живут.

— Хузэн, — вспоминает генерал. — Это же в Эксонии…

— Да, это Верхняя Эксония.

— То края самых лютых, самых отъявленных еретиков, — прикидывает Волков. — Оттуда мне никаких денег вернуть не получится. Ни денег, ни воровки. Если всё так… То они хорошо это придумали.

Никогда в жизни генерал не видел своего товарища таким растерянным, таким удручённым. Даже когда они сидели в осаждённом еретиками лагере, даже тогда, когда положение было ужасным, Карл Брюнхвальд сохранял ледяное спокойствие и впечатлял подчинённых показательным хладнокровием. А тут… Он был просто раздавлен. Перед генералом сидел обессиленный, и даже понурый старик. Который, наконец, поднял на Волкова удивленные глаза и спросил:

— А сколько же там было денег? Ну, тех, что вы приготовили на церковь?

— Не помню точно, — отвечает Волков, — нужно будет спросить у епископа, но кажется двадцать шесть тысяч.

— Святая Дева! — Карл теперь ещё и испуган. — Господь милосердный. — И теперь он уже смотрит на генерала даже с укором. — Но зачем же вы доверили женщине такие деньги?

Этот вопрос очень, очень неприятен для барона. Что называется не в бровь, а в глаз. И вправду? Зачем он доверил слабой женщине этакие сокровища? А всё дело было в том, что он не хотел те деньги держать у себя: уж больно был велик соблазн попользоваться ими, а ещё потому, что не хотел сам заниматься церковью. А доверить эту кучу серебра отцу Семиону… Уж лучше самому их потратить, вот и выбрал её. Идеальная женщина. Набожная. Любящая мать.

Чистая и чистоплотная. И он отвечает своем товарищу:

— Потому что я ей доверял, Карл, так же, как и вам. — Он смотрит на Брюнхвальда, и заканчивает: — Она была идеальна, ну да вы же её хорошо знали и сами. Но у женщин, как всем известно, есть одна слабость… И я наивно полагал, что для неё та слабость, это я сам. Как мы теперь видим — я ошибался. То был не я…

— Предательство… — просипел полковник. Тут же немного откашлялся и продолжил уже в голос: — Предательство бьёт очень сильно, будто наотмашь латной перчаткой в лицо получил. Дух вон, мысли вон… Смятение. Удар вышел знатный. — Он вздыхает. — Но надо собраться… Нам надо собраться, друг мой и принять решение, как и должно мужчинам. — Волкова немного позлило, что в этих правильных словах про предательство, Карл так и не упомянул имени предателя. Ну, ладно, не назвал, так не назвал. Видно, старому полковнику это невмоготу. И генерал простил товарища. А тот и продолжал: — Двадцать шесть тысяч… Это огромные для меня деньги. Я считаю… Ну, если всё окажется… Всё случилось, так как мы думаем, — он опять имел в виду, что госпожу Ланге уговорил на побег его сын, но опять же не называл его, — то по совести, я так же… В общем, я считаю, что половину названой вами суммы… Надобно будет изыскать мне. Это будет честно, хотя для меня и не легко. Уж очень велики деньги.

— То честное предложение, друг мой, — соглашается Волков, и тут же продолжает: — но, во-первых, госпожа Ланге не смогла забрать свой дом, со своим наделом, а один дом всяко стоит тысяч… Двенадцать, если продавать бездумно и со спешкой. Дом, конечно, записан на неё, но полагаю, что я договорюсь с нотариусами, и её владение в моей земле не будет иметь силы. Так что мои потери тут уже поубавилось. — Здесь Волков делает пазу: — А, во-вторых, от вас мне будет нужно кое-что другое.

И тут в глазах храброго и хладнокровного человека, старого и закалённого судьбою воина, барон вместо радости увидел… Страх. Именно страх. Генерал видел это отчётливо, как и сжавшиеся кулаки полковника. О чём в это мгновение подумал Брюнхвальд? «Видно, думает о том, что я попрошу его о помощи в возмездии, попрошу помощи в наказании его сына, в котором он сам должен будет участвовать. Вот этого старик и испугался».

И тут генералу стало жалко своего товарища и, чтобы тот не сходил с ума, в ожидания его просьбы, ужасной для всякого отца, Волков поспешил ему всё объяснить:

— В Эвельрате, как вы уже, несомненно, знаете, есть торговое подворье туллингенских негодяев. И я намереваюсь вернуть то, что они у меня забрали.

И тут у Карла от сердца отлегло, он даже уселся на стуле поудобнее:

— Да-да, Дорфус говорил мне что-то. И значит, вы решили…

— Да, я решил, — тут генерал делает многозначительную мину, — я решил, что хотя бы ЭТИ НЕГОДЯИ, — он умышлено подчеркнул эти слова, — должны ответить за своё воровство.

— Несомненно, — сразу согласился Брюнхвальд. У него теперь отлегло от сердца, он стал почёсывать себе щёку. — Вы имеете полное право на воздаяние. И по людским законам, и по божьим.

— Я надеюсь на вашу помощь, Карл.

— Да, разумеется, — полковник всё ещё был не похож на себя обычного, но всё-таки понемногу оживал. Он больше не походил на раздавленного унынием старика. — Разумеется.

— Сейчас время обеда, мы с вами пообедаем, а потом придут офицеры, и мы с вами начнём обдумывать наше дело, — предлагает старому товарищу Волков.

— Дорогой друг, — говорит ему тогда Брюнхвальд, — я непременно буду на совете, но на обеде побыть не могу.

Он не объясняет причины, но Волкову кажется, что Карл, после этого их разговора и после ужасных для него новостей, просто не хочет сейчас оставаться с Волковым наедине, то время, которое продлится до подачи блюд. И опять генерал не хочет его неволить.

— Как пожелаете, Карл, но на совете я хочу вас видеть.

— Обязательно буду, — обещает Брюнхвальд.

⠀⠀

⠀⠀

А баронесса продолжала сиять. В эти прекрасные дни даже проказы сыновей её злили не так сильно, как прежде.

— Хайнц, не давайте поводов барону дразнить вас, не кричите и не отвечайте глупостью на глупость, — мягко говорила она среднему сыну, — он в вас нарочно кидает хлебом, чтобы вы злились, и радуется, если ему удаётся вас позлить.

Волков же был неудовлетворен, и ставя пустой стакан на стол, звал ключницу:

— Мария!

— Да, господин.

— А что, у нас из белого только это осталось?

— Да, господин, только это, рейнское закончилось ещё до вашего, отъезда, да и этого всего полбочонка, — отвечала Мария.

— А почему же ты не говоришь мне о том? — недовольно спрашивает генерал.

Мария бросает взгляд на госпожу: что же мне ответить? Видно, она о том говорила баронессе, да та запамятовала, и сейчас сидит с невинным взглядом, и посему ключнице не остаётся ничего иного, как только и произнести:

— Простите, господин. Из головы вон.

Волков же прекрасно понимает, из чьей головы этот «вон», и жестом отпускает ключницу: ступай. А сам говорит жене:

— Архиепископ предлагает нашим сыновьям обучаться в одном знаменитом монастыре. Где-то в Ноймерштаде, это рядом с Ланном. Граф Мален будет там обучаться. Я сказал ему, что только наш Хайнц способен к обучению.

И тут же мальчик, поняв, что говорят о нём, расширил глаза до невозможного и уставился на баронессу: матушка, о чём это батюшка изволит говорить?

А глаза баронессы отверзлись до невероятного, они становятся круглыми от удивления. Но как выяснилось из следующих её речей, удивление вызывает не факт приглашения её чад учиться. Её удивляет другое:

— Вы были у архиепископа? — и Элеонора Августа уточняет на всякий случай: — У архиепископа Ланна?

— Да… — отвечает генерал, и прежде, чем он успел продолжить, на него посыпались упрёки:

— Были в Ланне, были там при дворе, а меня взять с собой отказались!? А разве я вас о том не просила?

— Я был там у сестры, — только и успел вставить генерал.

— У сестры! — воскликнула баронесса со страстью. — Были у сестры, а попали на приём к архиепископу. И меня при том в Ланн брать не захотели. Я уже думаю, господин мой, что вы… Как будто вы меня стыдитесь! Как будто я глупа, или вести себя не умею!

И тут генерал почувствовал, что всё это неспроста.

— Я попал к архиепископу случайно, меня туда провела племянница, — стал ей всё объяснять генерал. — То был не приём, а частная беседа.

А жена вдруг и сообщает ему запальчиво:

— Я всё знаю!

— Бог ты мой, — удивляется барон, — кроме вас, даже самый учёный человек во всём свете не сможет похвастаться подобным.

Но жена не намерена выслушивать его, она продолжает:

— Я всё знаю о вас! Вы хотели взять в Ланн эту распутную женщину!

— Распутная женщина… — обрадовался молодой барон. Он вертит головой, улыбается во весь рот, потом поворачивается к младшему брату: — Ты слышал, Хайнц? Матушка кого-то бранит распутной женщиной!

Но в этот раз, на них никто не обращает внимания, ведь баронесса всё ещё кипит:

— Вы посылали к ней человека, хотели её с собой взять, да не вышло у вас — её уже дома не было, клетка была пуста! — И тут она уже откровенно радуется. А так как ей понравилась мысль про клетку, она продолжает: — Да, птичка-то уже улетела из клетки, — и после она едва не кричит ему: — И всё равно вы меня взять с собой не пожелали! Уехали один! И я очень рада, что эта падшая женщина утёрла вам нос!

Честно говоря, вся её речь сильно задела барона. Как задевала всё утро счастливая мина жены. Будучи человеком опытным и в деле военном, и в делах семейных, он решает перехватить инициативу, и вдруг заявляет жене:

— Сбежала, и слава Богу. Она давно была мне в тягость. Уж и не знал, как её просить уехать.

Жена открывает рот… И кажется, за всё время семейной жизни, не знает, что тут сказать супругу. Сидит, глаза раскрыты, брови подняла. И думает, думает… А муж смотрит на неё и ничего не добавляет.

— А зачем же вы тогда хотели её в Ланн с собой взять? — она всё ещё не верит в его слова.

— Так думал, что покажу ей какой-нибудь домишко, может ей там и приглянется что-нибудь. Вот в Мален её переселять не хотел, слишком близко, думал, встречать её буду часто, а она от того будет печалиться, а в Ланн, так очень хорошо, с глаз долой, как говорится, из сердца вон. Может она бы там и замуж вышла, и всё бы для всех сложилось хорошо, — и тут он специально добавляет, чтобы позлить супругу: — да уж точно вышла бы, она вон какая: и собой хороша, и манеры у неё прекрасные и хозяйка превосходная.

— Собой хороша? — Тут же Элеонора Августа пришла в себя. — И что там в ней хорошего? Тощая, конопатая, рыжая, как и все блудные бабы…

— Блудные бабы! — Снова веселится Карл Георг, мальчик прекрасно чувствует интонации матери и правильно улавливает смыслы, явно этот семейный обед многому научил мальчиков. А баронесса, нет бы приструнить своего старшенького, так только продолжает высказывать мужу запальчиво: — … да на неё кроме вас и не глядел никто… И никогда. Не ровён час, она вас попросту приворожила, за ними, за рыжими, такое водится. А вы за нею и бродили как телёнок, золотом её осыпали… А она вон как с вами поступила.

Генерал же лишь пожимает плечами, что же он может тут ещё сказать: жена злится от того, что он похвалил сбежавшую её подругу. А вот супруга молчать и не думает, всё выпытывает у господина своего:

— А раз вы не взяли её в Ланн, так отчего же вы не взяли меня?

— Так вы же кричите всё время, вот и думал отдохнуть от вашей ругани, — невозмутимо отвечает генерал.

А тут с бароном-отцом согласился и барон молодой:

— Матушка всё время бранится. День деньской только то и делает! — При том он ещё и посмеивается, и явно не вовремя.

Ибо это его замечание, баронесса наконец считает нужным заметить. Она поворачивается к сыну, и звучно шлёпает неслуха по губам: не смейте обсуждать мать!

— А-а-а-а… — сразу заорал Карл Георг, а мать ещё и тащит его за рукав со стула, и кричит:

— Вон из-за стола, негодник. Вон, я сказала! Нянька, мать Амалия, заберите барона, пусть в детской сидит!

— А-а-а-а-а… — продолжает орать юный барон фон Рабенбург. — Я ещё не доел…

Но крупная нянька всё равно тащит его за руку прочь из столовой. Как иначе, если госпожа велели? А в доме всем известно: не приведи Господь, не угодить госпоже, когда она во гневе.

⠀⠀