Добытчик

Глава 4

Три дня. Семьдесят два часа. Четыре тысячи триста двадцать минут…

Я сижу на полу «тренерской», откинувшись спиной на мягкую стенку дивана и, словно обдолбанный по самые ноздри галоперидолом пациент «дурки», тупо и бессмысленно пялюсь на стену. Нет, не вариант, просто сидеть — занятие малопродуктивное. Нужно чем-то себя занять, хоть чем-то, чтобы отвлечься от дурных мыслей, переполняющих мою многострадальную омоновскую голову. Вытаскиваю из кобуры «Глок», магазин с патронами — долой, патрон из патронника — тоже. Руки сами начинают привычную процедуру неполной разборки. А потом — сборки. И снова разборки. Обычно чистка и обиход оружия меня успокаивают, настраивают на медитативный лад. Но, видимо, не сейчас. Не работает, увы… Однако привычную процедуру не прекращаю. Пока кручу в руках пистолет, почти не заметно, насколько сильно они у меня дрожат. Мне страшно, очень страшно. Три дня прошло, как я по своей глупой самоуверенности чуть не отправил нас с Манюней на корм зомбакам. И все три дня, я почти не разговариваю, предпочитаю отмалчиваться или обходиться самым минимумом слов. Включаю и выключаю генератор, готовлю поесть. И молчу.

Меня накрыло сразу после возвращения в стрелковый комплекс. Пока Маша вывозила нас на «Гранте» подальше от превратившегося в рассадник инфернальных тварей «Оазиса» — еще как-то держался. На выбросе норадреналина, скорее всего. А потом — словно пыльным мешком нахлобучило. Всё крутил и вертел в голове короткую схватку с упырями и свое, чего уж там, будем честными хотя бы с собой, паническое «отступление». И чем больше ситуацию анализировал, тем яснее понимал — нету у меня против этих тварей шансов. Сожрут они нас нафиг, и не подавятся. Их там только в «Оазисе» — сотни. А в целом? В Санкт-Петербурге населения — что-то около пяти с половиной миллионов, да плюс область. И я такой, весь героический, с «Яровитом» под люгеровскую «девятку» и магазином аж на три десятка патронов… Герой, мля, непобедимый и неустрашимый… Сука! От этой безысходности опустились руки, пропало желание делать хоть что-то. Хотелось свернуться клубочком на диване закрыть глаза… И такое детское, наивное, чтобы раз — и всё стало как раньше. Инфантилизм и дурость, согласен. Но поделать с собой ничего не могу. Даже ради Маши.

Маша сломалась первой.

— Серёжа, блин, ты вообще собираешься заговорить? — она швырнула в меня стреляную гильзу, неизвестно какими путями оказавшуюся на столе. — Или наша светлость теперь немые? Что делать будем?

Гильза звонко брякнула об стену возле моей головы и упала на серый ковролин пола. Я даже не вздрогнул.

— Мне нечего тебе ответить, Манюнь. Тебе повезло, ты из машины почти ничего не видела. А я их разглядел хорошо. И как они выглядят, и насколько их там много, и как их тяжело убить. Маша, мне страшно. Стыдно, что ты это сейчас от меня слышишь, но всё равно — страшно.

— Но ты же мужчина, Серёжа! Ты же бывший боец спецназа! Ты же воин и защитник, черт бы тебя побрал!!! — в глазах девушки стоят слезы.

Я снова молча утыкаюсь взглядом в стену. Ага, воин… Защитник, мать его, и боец спецназа… С полными штанами. Похоже, никулинская фраза «Я не трус, но я боюсь» забавно выглядит только в кино.

— Знаешь, в чём прикол? — Маша плюхнулась на пол напротив меня, пристально глядит мне в глаза. — Ты сейчас почти как те упыри. Только вместо человечины ты жрёшь самого себя. Ну перестань ты рефлексировать, давай попробуем придумать, что делать дальше. Да соберись же ты, тряпка!

Вместо ответа я с лязгом ставлю на место затвор «Глока» и равнодушно пожимаю плечами. Ну, пусть будет тряпка, тебе виднее…

— Вот так значит? Отлично, — она встала, заслонив свет заходящего солнца за окном. — Пока ты тут жалостью к себе упивался, я проверила запасы. Воды у нас даже питьевой, в бутылках — полно, а техническая, из скважины, будет до тех пор, пока есть электричество. Еды — на десять, а то и пятнадцать дней, если не жрать как не в себя. Генератор сдохнет через месяц в режиме даже самой жесткой экономии, а так — еще раньше. Но! Серёжа, сидеть тут дальше — это тупик, причем уже в самой краткосрочной перспективе!

Она наклонилась вперед, приблизив свое лицо к моему, впиваясь ногтями мне в плечо:

— Сергей, я не хочу сдохнуть здесь. В этой комфортабельной и пока что вполне уютной сраной бетонной коробке.

Я поднял глаза. В её зрачках горело то, чего я вот уже три дня не мог разглядеть в своем отражении — злость. Настоящая, кипящая. Не страх, не истерика. Чистая ненависть. Даже завидно. На меня из зеркала смотрит сейчас вялая апатия.

— Говори! — она тряхнула меня. — Хоть слово скажи, Серёжа!

— Я… — горло перехватило и голос дал предательского «петуха». — Не знаю.

Она отпрянула, словно меня стошнило ей под ноги.

— «Не знаю»? — её нервный смешок резанул, как ножовка по кости. — А кто тогда знает? Эти твари в «Оазисе»? Может, у них совета спросим?

Вместо ответа я снова начал разбирать несчастный «Глок». Больше всего мне сейчас хотелось куда-нибудь сбежать. Спрятаться. Закрыться в той же КХО, где успокаивающе пахнет маслом и оружейной сталью. А еще там никто не задает бьющих наотмашь прямо по роже вопросов и не ждет на них ответов. Но я не уйду, хотя бы на это моего мужества еще хватает. Только не знаю — надолго ли.

Маша выручает меня, сама того не понимая. Голос у нее преувеличенно спокойный и какой-то пустой:

— Сергей, будь так добр, сходи куда-нибудь… Ну, я не знаю, в караул… на крышу… Мне очень нужно побыть одной.

Посидеть на крыше? Да не вопрос! Всё равно сил уже нет смотреть на девушку, которая всё еще надеется на меня, и понимать, что надежды ее напрасны… Спекся «Железный Феликс»…

Идет всего лишь четвёртая ночь с того момента, как все полетело в тартарары, а как сильно изменился мир вокруг! Сижу на крыше, вроде как дежурю, хотя, скорее, просто в темноту пялюсь бесцельно. Ветер гонит по пустой парковке откуда-то принесенные полиэтиленовые пакеты, будто призраки из прошлой жизни. Где-то вдали, за КАДом полыхает пожар: зарево в полнеба, оранжевые языки пламени вздымаются над лесопосадкой гигантскими «лисьими хвостами», но тушить их некому.

— Красота, — буркнул я. — Эстетика разрушения, мать её.

Вид с крыши, и впрямь, открывается жуткий, но завораживающий. Прямо как в каком-нибудь голливудском блокбастере про зомби или еще какой-нибудь конец света.

А потом в ночной тишине возник сначала едва различимый, а потом — постепенно нарастающий звук, от которого я, оказывается, успел отвыкнуть за последние дни — рёв автомобильного двигателя. Я приник грудью к краю парапета и машинально скинул вниз флажок предохранителя карабина. Отсветы фар уже видны над верхушками деревьев. Кто-то на весьма приличной скорости мчится по КАДу. Мимо или сюда? Ну, шансов что сюда, к нам, довольно мало, скорее всего — ми… А вот и хрен-то там! Всё же к нам: фары уверенно сворачивают в сторону стрелкового комплекса. Так, и кого же это принесло посреди ночи? На парковку лихо вылетел слегка побитый и помятый «Дастер», волочащий за собой по асфальту какую-то грязную «гирлянду», то ли рекламный баннер, валяющийся на земле, где-то зацепил, то ли сам его и содрал с какой-то стенки. Надеюсь, входную дверь нашу он таранить не станет. Баррикаду я там сложил неплохую, но и восстанавливать ее потом желания нет, и застрявший в дверях разбитый кроссовер прочности и надежности точно там не добавит.

Нет, водитель за рулем «типа-француза» оказался вменяемый, аккуратно притормозил и даже запарковался по линиям разметки. Мне кажется — хороший признак. Люди, пришедшие с дурными намерениями, такими мелочами обычно не заморачиваются.

Хлопнула металлом водительская дверь, настороженным шагом вышла в свет фар мужская широкоплечая фигура. В руках — «гладкая» «Сайга» или «Вепрь», по толщине магазина видно, опущена стволом в землю. Вообще, конечно, по нашим неспокойным временам — шаг отчаянной смелости, вот так сходу под пулю подставиться. С другой — явный знак: «Я вам доверяю».

— Эй, кто в теремочке живет⁈ — доносится снизу. — Не делайте вид, что дома нет никого, у вас в светомаскировке нарушения, на третьем этаже в окне щель и в нее свет изнутри виден. Ага, а теперь — не виден.

Вот, блин, Манюня! Любопытство однажды сгубит кошку! Стоп, а вот голос этот мне определенно знаком.

— Юс, ты что ли?

— Серёга? Ага, я.

Значит не показалось, что голос знаком. Юсуф Амаев. Достойнейший представитель какого-то маленького горного народа: то ли карачай, то ли черкес, то ли вообще аварец, но такой… Потомственный питерский горец, одним словом, не просто вменяемый, а образованный, интеллигентный и вежливый. Завсегдатай тира, технарь-зануда, вечно споривший с кем-то о разнице в кучности разных моделей «Глоков». Один из тех, кого аж корежит, когда кто-то при нем называет магазин обоймой, а спусковой крючок — курком, а в рюкзаке у него всегда при себе паяльник, тестер, набор отверток и ещё какие-то электротехнические приблуды. Впрочем, по первому пункту я с ним солидарен, а по второму… Ну, могут же быть у хорошего человека хоть какие-то недостатки?

— Открывай, сова, медведь пришел! — Юс отходит от «Дастера» и поднимается по ступенькам крыльца. — Я пришел с миром, брат!

Прозвучало самую малость пафосно, но зато искренне.

— Погоди, сейчас спущусь. По сторонам смотри только, тут кубло рядом.

— Эээ, брат, да сейчас, походу, везде кубло рядом, — невесело усмехается мой собеседник. — Но я тебя понял, смотреть буду в оба глаза и слушать в оба уха.

Я бегом сорвался вниз. Лестница. Коридор. Пульт управления на посту охраны перед темными мониторами отключенной мною системы видеонаблюдения. Красная кнопка «Блокировка центрального входа». Да, снаружи вроде, тихо, но лучше судьбу не искушать и человека на пороге лишнего не «мариновать».

Рискую ли я, впуская в пределы условного «охраняемого периметра» постороннего? Ведь истинные его намерения мне не известны. Знаете, с одной стороны, возможно, что и да. А с другой… Юс, как и Маша, ходит к нам стрелять чуть не со дня открытия. И ни малейшей гнили или подлости я за ним не видел ни разу. Если в такое время не доверять даже старым знакомым, то кому вообще доверять? И если вообще никому не доверять, то нафига так жить вообще?

С Юсом проговорили почти до утра. Ну, как, проговорили… Я все больше молчал. Говорила Маша, рассказывала про наши здешние приключения и злоключения. Говорил Юсуф, рассказывая, как проворонил всё «веселье» в начале, потому что налаживал спутниковую связь на какой-то «точке» в натуральных Зажопинских Пердях, где мобильные до сих пор ловят через раз. Отчего, собственно, заказчику и понадобились услуги «Альтаир Телекома», в котором он трудится, вернее — теперь уже трудился… Когда закончил тестирование и включил ранее отключенный, чтоб не отвлекал, телефон — тут же получил звонок от бывшей жены. Как сам признался — от нее меньше всего ожидал: расстались они — так себе. Но общая дочка-подросток — как ни крути, отношения поддерживали. Бывшая давно второй раз замуж вышла, за какого-то засекреченного балтийского подполковника-морпеха и даже с праздниками поздравляла не каждый раз. А тут — сама. Оказалось, что она, как и мы с Машей, когда поняла, что происходит что-то сильно нехорошее, кинулась обзванивать всех подряд по телефонной записной книжке. И тоже без особого результата. А тут вдруг сообщение пришло, мол, абонент такой-то снова в сети. Ну, тут она и вывалила всё, что знала, на ошалевшего от таких «приятных» новостей Юса. Потом ее муж трубку взял, продиктовал частоту для СиБи*, прекрасно понимая, что мобильная связь скоро накроется. Так оно и получилось…

*СиБи — (CB- Citizen Band), диапазон радиочастот, выделенный для гражданской радиосвязи.

А я не столько слушал Юсуфа, сколько смотрел на Машу. И видел, как меняется ее настрой, и злость в глазах сменяется надеждой. Похоже, она для себя что-то важное сейчас решила.

— Короче, зовут они меня на военную базу. — Юс отхлебнул из кружки заверенного Машей чая. — Ну, не одного меня, конечно, всех, кто их слышит. Я прикинул… Бывшая… С ней у нас отношения, конечно, так себе, но. дочь, Марина… Да и обустраиваться за крепкими стенами и под прикрытием охраны из морпехов — всяко лучше, чем в чистом поле и с голой жопой.

Он достал из рюкзака новенькую радиостанцию «Моторола» с кучей кнопок и толстой обрезиненной антенной, включил. Голос из динамика немного хрипел, но слова слышны были чётко:

«…Повторяю для всех выживших. База „Балтика“. Координаты: шестьдесят градусов северной широты…»

Маша вцепилась в прибор, будто это золотой слиток:

— Это же где-то под Кронштадтом! Пара часов езды!

— Ага, пара часов, правда — через натуральный ад, — Юс невесело улыбнулся. — Там же всё кишит этими тварями. Ты на «Дастер» мой глянь — живого места на нем нет, еле дотянул до вас. И патроны к «Сайге» почти все расстрелял. Потому сюда и рвался. Надеялся, что тут или живые есть, или хотя бы оружейка со стволами и патронами уцелела. У армейцев, конечно, и стены, и оружие, и генераторы… Но до всего этого еще живым добраться нужно.

Он посмотрел на меня. А я сидел и молчал.

— Я еду с тобой, — сказала Маша.

— Я? — Юс удивленно поднял бровь.

— Я, — она встала, отряхивая ладони л колени брюк. — Ты отвезешь меня на эту «Балтику», Юсуф?

Я почувствовал, как пол уходит из-под ног.

— А Серёга как же? — Юс кивнул на меня.

— Он похоже, решил, что уже мёртв. Только почему-то ещё дышит. Если бы не ты, я бы сама утром уехала. В никуда. А благодаря тебе теперь хотя бы направление появилось.

Ох, Маша, что ж ты меня так жестоко то? Впрочем — заслужил, себе врать смысла нет.

Они уехали на рассвете. Я отдал Юсу половину пистолетов и четыре «Сайги» под пистолетный патрон из тех девяти, что остались в КХО после ухода Станиславича. Патронов в багажник закинул восемь ящиков. Отдал бы и больше, но тут уже Юсуф сам сказал — баста, перегружать машину не стоит. И ехать осталось немного, но рисковать не хочется. «Дастер», освободившийся, наконец, от тащившейся за ним шлейфом растяжки-баннера, коротко вякнул на прощание клаксоном и вырвался с парковки на пустой КАД. Я видел, как Маша в последний раз обернулась и легонько махнула мне рукой на прощание. А я вернулся в «тренерскую» и тяжело опустился на диван, уставившись на висящий на стене плакат с бравым спецназовцем, целящимся куда-то из обвешанного всем, чем только можно, АК-12. «Стреляй точно. Умирают только один раз».

Сон пришел как-то незаметно. И во сне я увидел Пабло, армейского сослуживца Пашку Маринина. Он после «срочки» подписал контракт, остался служить в погранвойсках и погиб в горах тогда еще неспокойной Чечни в далеком уже 2008-м. В двери «тренерской» вошел не тот улыбчивый и слегка лопоухий Пашка, каким я его помнил по годам армейской юности. Нет, из темного коридора мне на встречу шагнул молодой, но много повидавший суровый мужик. Наверное, именно так и выглядел Пабло перед смертью. Ну, или мог бы выглядеть, если бы выжил в той засаде на дороге под Чишками.

— Ну, ты и дурень, Серый, — укоризненно покачал он головой, аккуратно примостившись на краешек дивана. — У тебя ж, мудака, есть всё, чтобы жить дальше. Да, шансы нифига не стопроцентные. Но кто вообще верит в стопроцентные шансы, братан? Такие вообще существуют ли в природе? Знаешь, я бы сейчас всё отдал за то, чтобы иметь те же шансы, что и у тебя. Вот только — не судьба уже… А ты чего сопли распустил? Руки целы? Ноги целы? Голова всё еще к туловищу прикреплена? Ну, так и чего ж ты скулишь тут, как шавка побитая? Запомни, что я тебе скажу, Серый. На всю жизнь запомни…

Едва проснувшись, я рванул на наш хозяйственный склад и, немного поковырявшись на полках, обнаружил, среди прочего, баллончик с черной акриловой краской. Перехватил поудобнее карабин, вышел на улицу и на стене, рядом с центральным входом, вывел насколько смог ровными и аккуратными большими буквами:

«Умирают дважды. Когда перестают дышать. И когда сдаются».

А чуть ниже уже буквами поменьше: «Я понял и запомнил. Спасибо, Пабло!».