Генеральный попаданец 2 (СИ)

Глава 9

25–28 апреля 1965 года. Москва. Машиностроительный завод имени Хруничева. Лидеры будущего

зВот про космос лучше вообще не вспоминать без рюмки чего-то горячительного. Три дня! Три проклятых дня конца прошлой недели я потратил на разговоры с ведущими специалистами по ракетной отрасли и космонавтики СССР! До чего упертые люди. Зато вспомнил и опробовал кое-что крайне важное. Может, со временем и сработает. Собрались мы с утра на Новозаводской, где располагался Машиностроительный завод имени Хруничева. Совет главных конструкторов, а также других специалистов и заинтересованных лиц присутствовал в полном составе.

Королева только что выписали. Чазов мне по секрету сообщил, что счет шел уже на недели и после так многозначительно глянул в глаза. Подозревает, но это ничего. Про свои болячки я все рассказал, проверяет, купирует, исследует и… поражается. Вдобавок я сообщил ему о болезнях важных мне лиц. А кого-то и не упомянул. Наш главный лекарь на такое ничего не сказал. Я свои обязательства выполняю. Его кардиоцентр уже внесен в список приоритетных, скоро начнется финансирование. Чазов потихоньку подбирает персонал и начинает готовить кадры. Ведь мое условие осталось: создать подобные центры во всех областных городах РСФСР. Остальные республики охватим потом. Я хитро провел финансирование черед Совмин республики. Председателем Совета Министров РСФСР сейчас член Президиума ЦК Воронов Геннадий Иванович. Так что проблем особо не доставило.

Потому что перед моей поездкой по соцстранам мы с ним очень долго беседовали. И пришли к взаимному удовольствию к консенсусу. По воспоминаниям из того прошлого Воронов был мужиком открытым, эмоциональным, и говорил Брежневу в глаза всё, что думал. Он резко отрицательно относился к сельскохозяйственной политике, которую проводил Брежнев, поддерживая Косыгина в его экономических реформах. Брежнев некоторое время относился к Воронову по-приятельски, даже хотел заменить им секретаря ЦК КПСС по промышленности Андрея Кириленко, который был третьим человеком в руководстве КПСС после Брежнева и Суслова. Но в 1970-м году Геннадий Иванович попал в опалу.

Ильич постепенно устранил всех, кто казался ему недостаточно лояльным.

Воронов вспоминал, что однажды перед заседанием Политбюро они пили чай. Обсуждался вопрос о строительстве крупного автомобильного завода. Геннадий Иванович считал, что его нужно возводить в Красноярском крае — в Абакане. Брежнев возражал:

— Я думаю, надо строить этот завод в Набережных Челнах.

Воронов взорвался:

— Как же так, Леонид Ильич. Уже вопрос решен!

Брежнев удивленно ответил:

— Никогда никто на меня так не кричал, как кричит Воронов.

— Я не кричу, это вы орете, — грубо ответил ему Геннадий Иванович.

Излагал Воронов свою точку зрения, не совпадающую с мнением большинства членов Политбюро, и по вопросам строительства КамАЗа, Чебоксарской ГЭС.

Сам он претендовал на более значимую роль в партии и государстве и в узком кругу своих друзей говорил об этом. Вот я его честолюбие ныне сполна и использую. Да и регионы РСФСР мне в ближашее время потребуются. Вернее, их обкомы. Почему-то мы забываем, какая это на самом деле мощь.

Мой реципиент еще с пятидесятых курировал ВПК и космическую отрасль. Даже за подготовку первого полёта человека в космос удостоился звания Героя Социалистического Труда. Так что по легенде я знаком с основными действующими лицами. Но все равно было боязно выступать перед настоящими мировыми легендами. Сложно сказать, насколько далеко они пнули человеческую цивилизацию. Казалось бы, обычные конструкторы каких-то железяк, но по факту вершители судеб держав и науки. Они сами хоть это понимают?

Понимают. Я это вывел из разговора с Королевым. Просто несмотря на бурные, можно сказать, даже буйные характеры, это крайне дисциплинированные и воспитанные жесткой эпохой люди. Кстати, что до тоталитаризма советской власти. Американцы, в конце концов, также пришли к подобной же концентрации и всемерного усиления дисциплины. «Лунный» проект' начисто поменял многие их помыслы. Некие умные головы наверху пришли к парадоксальному выводу, что в данном случае советские управленческие наработки лучше их. Надо отдать должное американцам, они стремительно учатся, если это необходимо. Почему у нас нет такого полезного навыка?

Почему? Да потому что расслаблены. Эпоха репрессий ушла в прошлое, при Никите отрасль была обласкана вдоль и поперек. Сейчас и вовсе антракт. В США ты сразу пинка под жопу получишь, если не тянешь. У них крайне успешная и жесточайшая система конкуренции, удобно вести бизнес, все создано для него. Вот они и используют любую возможность вырвать у соперника кадык. Прибыльные инновации, агрессивная реклама, подача новинок в виде дешевого шоу. Все это чрезвычайно важно для их экономики и общественных отношений. Мы им эту парадигму не раз ломали. И в сейчас смогём.

Сергей Павлович мной заранее накачен и сквозь зубы, но принял аргументы. Судя по бесстрастным физиономиям остальных, уже успел перетереть с самыми важными лицами советской космической программы. Владимир Челомей задумчив, видимо, прикидывает, как новая метла отнесется к разработкам его Интегрированного оборонно-наступательный океаническо-сухопутно-космический комплекса. Я знаю, что его поддерживает Устинов, но пока прохладно отношусь к проекту. Но все-таки попробую позже разобраться. Дело в том, что Сергей Хрущёв — трудился в Челомеевском ОКБ-52. Так что сколько тут присутствует политики, а сколько потенциальных возможностей? Рядом Владимир Бармин — главный конструктор стартовых комплексов сосредоточен. За ним Михаил Рыжих, хозяин, директора завода. Именно здесь будут собирать будущие «Салюты», а также четыре орбитальные станции, созданные по программе «Алмаз».

Несколько ученых: Савин, Саливанов и Владимир Котельников. Валентин Глушко, создатель уникальных ракетных двигателей и эпохального «Бурана» кипит скрытой энергией. Ему откровенно не нравится мое вмешательство. Он считает, что перспективы у советской космонавтики гигантские. Мне тоже очень хочется, чтобы на Луне побывали первыми наши. Но… этих «Но» излишне много. Даже если доказать, что часть проектов ошибочна и сосредоточиться на одном, то мы или можем не успеть, или дело закончится трагедией. Нам слишком долго везло.

Честно считаю, что астронавтам здорово подфартило при таком количестве стартов. Хотя жертвы все-таки случились. 27 января 1967 года во время подготовки к первому пилотируемому полёту по программе «Аполлон» на борту корабля из-за кислородной атмосферы случился сильный пожар. Все члены экипажа — Вирджил Гриссом, Эдвард Уайт и Роджер Чаффи — погибли. 11 апреля 1970 года был запущен «Аполлон-13» и его полет чуть не стал трагедией. 13 апреля на расстоянии 330 000 километров от Земли произошёл взрыв бака с жидким кислородом, и вышли из строя две из трёх батарей топливных элементов, которые обеспечивали электроснабжение отсека экипажа командного модуля. Вследствие этого астронавты не могли использовать маршевый двигатель и системы жизнеобеспечения служебного модуля. В распоряжении астронавтов остался лишь неповреждённый лунный модуль. Астронавты вернулись на Землю 17 апреля.

В итоге шесть высадок на Луну. Лунные экспедиции «Аполлонов» доставили на Землю 382 килограмма образцов грунта. Окончательная стоимость программы «Аполлон» от 20 до 25,4 миллиардов долларов США 1969 года, или приблизительно 136 миллиардов долларов по курсу 2005 года. Официально причиной отмены программы было названо отсутствие новой научной ценности при огромных расходах госбюджета и налогоплательщиков. Оставшиеся неиспользованными три ракеты-носителя «Сатурн-5» применили в полётах ППА следующим образом: одна вывела на орбиту первую американскую орбитальную станцию «Скайлэб», оставшиеся две стали экспонатами музеев. Три корабля «Аполлон» полетели в космос как «Скайлэб-2», «Скайлэб-3» и «Скайлэб-4». Ещё один построенный «Аполлон» «Скайлэб-5» отправился в космос в рамках проекта «Союз — Аполлон». Эти 4 «Аполлона» выводились на орбиту уже ракетой-носителем «Сатурн-1Б».

Совет главных конструкторов — организация неформальная. Но влиятельная. И на мой взгля, д показательная. Программа есть, а конкретно отвечающий за нее нет в природе. Каждое конструкторское бюро в итоге тянет на себя. В итоге ответственность размазана тонким слоем по ведомствам. Ситуация для меня в целом странновата. Как в будто бы тоталитарном СССР не была сразу создана организация типа NASA? Понятно, что у первых конструкторов и курирующих их военных глаза поначалу разбегались. Как заметил в воспоминаниях Черток, проигрыш в лунной гонке нас постиг из-за… изобилия. Изобилия, избыточного разнообразия идей, подходов, планов освоения космоса и их талантливых носителей.

Согласование окончательных параметров советского проекта пилотируемой миссии на Луну и выбор исполнителей шло трудным, извилистым путем, нервно и непозволительно долго для принципиальной гонки с главным геополитическим соперником. Сначала не могли определиться, какой именно тип реактивного двигателя мы будем использовать для тяжелой ракеты — ядерный или жидкостный. В постановлении ЦК КПСС и Совета министров от 30 июня 1958 года говорилось о разработке тяжелой ракеты с ЯРД. Но одновременно предусматривалась разработка ракетоносителей с использованием ЖРД на криогенных высокоэнергетических компонентах — кислороде и водороде.

Когда остановились на ЖРД, возник клинч между Королевым и главным ракетным двигателистом нашей страны Валентином Петровичем Глушко о типе топлива. Королев настаивал на хорошо зарекомендовавшей себя кислородно-керосиновой паре. Глушко не соглашался, продвигая свое решение — ЖРД на высококипящих компонентах: азотном тетроксиде и несимметричном диметилгидразине, то есть гептиле. Именно такие двигатели его двигателестроительное ОКБ-246 в Химках в тот период разрабатывало для межконтинентальных боевых ракет. Ко времени работы над Н-1 эти разногласия вошли в жесточайший недоговороспособный клинч, усугубленный личной неприязнью еще недавно ближайших друзей и соратников. В результате к созданию двигателей для Н-1 Королев был вынужден привлечь куйбышевское ОКБ-276 Николая Дмитриевича Кузнецова, разрабатывавшее двигатели для самолетов и не имевшее ни опыта, ни экспериментальной стендовой базы для отработки ЖРД. Отсюда последующие аварии и задержки.

Огромным минусом, как выяснилось впоследствии, стал важнейший целевой параметр «техзадания первого уровня» 23 июня 1960 года. А именно вес полезной нагрузки — был явно занижен. Только в 1965 году в результате исследований было установлено, что для проведения экспедиции на Луну в составе двух космонавтов с высадкой на ее поверхность одного из них, и дальнейшим возвращением их на Землю при одном пуске ракеты-носителя Н-1 необходимо выводить на орбиту Земли полезный груз массой не менее 95 тонн. Пришлось срочно форсировать ракету — увеличивать тягу и рабочий запас топлива, стараясь не сильно менять конструкцию и оснастку, ведь времени, да и денег на проектирование и отработку принципиально нового носителя не было. Решили добавить на первую ступень шесть двигателей и форсировать тягу единичных двигателей на всех трех ступенях ракеты. Стартовая масса модернизированного носителя выросла с 2200 до 2850 тонн.

В истории «Лунной гонки» это была первая проектная ошибка. Следовало считать не то, что в директивные сроки можно требовать от ракеты-носителя, а то, что в действительности нужно для высадки на Луну и возвращения на Землю. Начинать подсчет тонн следовало с поверхности Луны, а не Земли. Раскол в лагере главных конструкторов по поводу двигателей для тяжелых ракет увеличивался. В 1962 году в спор вступили новые сильные игроки — Янгель и Челомей.

Монополия Королева на тяжелые ракеты-носители угрожала их активному участию в перспективных космических программах. Конкуренция за ресурсы на создание тяжелых ракет-носителей между проектами королевской Н-1, УР-700 Челомея и Р-56 Янгеля продолжалась аж до 1967 года и ярко контрастировала с исключительной концентрацией всех сил и ресурсов на одном лунном проекте у наших заокеанских соперников по Лунной гонке.

Американцы для победы даже не чурались использовать немецкого ракетчика с тухлой репутацией нациста фон Брауна. И что самое интересное: F-1 для «Сатурна-5» он не выбирал: ему их дали, поскольку больше ничего подходящего для лунной ракеты в США «в железе» тогда не было. F-1 в принципе не задумывали для пилотируемых полетов: это был двигатель для ракеты со сверхмассивной термоядерной боеголовкой. Задание на его разработку ВВС США выдали в 1955 году, за шесть лет до запуска Джоном Кеннеди лунной гонки. То есть весь проект был задуман американцами лишь с политическими целями.

Штаты в то время и так имели тяжелую репутацию расистского государства с посредственным уровнем образования. СССР сделал из них посмешище, выведя человека в космос. Дядя Сэм выглядел как богатый, но не особенно умный соперник довольно нищей, но весьма продвинутой интеллектуально страны на Востоке. Это серьезно влияло на умы молодежи. Кеннеди был намного умнее и дальновиднее любого президента США после него, отчего понимал происходящее очень хорошо — и реагировал быстро. Еще в марте 1961-го он отказал фон Брауну в лунном проекте, но в апреле полетел Юрий Гагарин, и глава государства тут же развернулся на 180 градусов.

К тому же фатальным решением, определившим неудачные пуски H-1, был отказ от проведения стендовых огневых технологических испытаний первой ступени ракеты. Конечно, это была не блажь Королева. Из-за своих габаритов, длина 105 м, почти втрое больше гагаринского «Востока» и в десять раз тяжелее, создаваемые лунные ракеты невозможно было транспортировать, поэтому собирали ракету прямо на Байконуре, где в голой степи был построен завод — филиал самарского «Прогресса». Стенды для наземных огневых испытаний первой ступени пришлось бы строить там же — ни средств, ни времени на это уже не было. В 1965 году, оказавшемся для Сергея Павловича последним, мы отставали от американцев в лунном забеге минимум на два года.

Следующие одна за одной аварии ракетоносителя Н-1 забили последние гвозди в крышку гроба советской программы. Будете смеяться, но схему резервирования двигателей, подобную использовавшейся на Н-1, применит в будущем Илон наш великий Маск на первой ступени его космического флагмана, сверхтяжелой системы SuperHeavy/Starship. Илон Маск взял также на вооружение многопусковую схему дальних пилотируемых экспедиций на Луну и Марс, обсуждавшуюся Королевым с коллегами. Предполагается сначала вывод на земную орбиту транспортной платформы-танкера и наполнение его топливом несколькими рейсами Starship. А затем уже старт межпланетного корабля с запасом этого топлива с орбиты.

Частое объяснение: СССР проиграл лунную гонку потому, что для лунной ракеты выбрали крайне неудачную схему. Мол, 30 двигателей первой ступени — это очень много, «синхронизировать» их работу при тогдашнем уровне электроники было бы невозможно. Да и вероятность отказа из-за их огромного количества росла. Во-первых, никакой трудности «синхронизации» тогда на самом деле не было: число камер сгорания и сопел в ракетах Р-7/«Союз» — три десятка. На каждом сопле нужны одновременное зажигание и устойчивая работа, иначе ракета рухнет. Ракеты семейства Р-7 имеют не меньше точек зажигания, чем первая ступень Н-1. Несмотря на это, они спокойно совершили 2800 вылетов — рекорд в человеческой истории, который даже SpaceX побьет только в 2030-х годах.

На самом деле, 30 двигателей были сильной стороной советской лунной ракеты. Дело в том, что в 1960-х реально надежных мощных двигателей ни у кого не было: все расчеты показывали, что отказы будут. Именно чтобы их компенсировать, первая ступень Н-1 получила 30 двигателей — из-за чего была мощнее, чем у «Сатурна-5». Смысл «избыточности» был в том, что при неисправности четырех из 30 двигателей при старте Н-1 могла вывести свою полезную нагрузку в космос. При отказе даже одного из пяти F-1 «Сатурн-5» неизбежно упал бы. Этого не случилось, благо он летал всего 13 раз. Но вспомним: первые 24 полета «Шаттлов» подряд тоже прошли без катастроф. Что не помешало им дать больше погибших, чем любой другой носитель в истории.

Так что вопрос отставания скорее не технический, а организационный. Еще года три назад можно было решиться продолжить гонку, но нынче поздно. Для меня предельно ясно, что прекращать этот бардак надо именно сейчас. Руководство я страной или нет? Это мое право и обязанность принимать тяжелые решения. Побеждать везде и всегда невозможно. Это аксиома. Мой решительный настрой сидевшим здесь людям известен. И они с ним категорически несогласны! Горят энтузиазмом, черти! Это все равно радует. Но бушующую в гениях энергию стоит направить в требуемое русло.

— Товарищи, мне тяжело об этом говорить, но проект изначально шел ошибочно. Кто виноват, искать не будем. С себя я также часть вины не снимаю. Мы изначально упустили одну важную вещь, — ведущие конструкторы уставились на меня. Кто с надеждой, кто с иронией. Уже наслышаны, что Ильич может выкаблучивать такое! — У семи нянек дитя без глаза. Почему в США под проект для пригляда со стороны государства создали Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства? А мы при всей нашей любви к урегулированию и всевозможным комитетам прошли мимо, — сейчас на меня поглядывают с нескрываемым любопытством. Потому что я говорю о косяке со стороны ЦК и Совмина.

— У нас каждый головной, главный или генеральный конструктор выступает с собственной концепцией развития космонавтики, исходя из своих возможностей и личных, субъективных, воззрений. Разработкой единого перспективного плана на десятилетия вперед занимаются разве что редкие энтузиасты. Думаете, я не ведаю о ваших тайных надеждах? Почему они не представлены на Совете или мне напрямую? Чего мы вечно боимся? Бюрократии? Так, ее по итогу и получили в неимоверных масштабах.

Предлагаемые государственными головными организациями планы рассматриваются сначала в вышестоящем министерстве — Минобщемаше, в Генштабе и Центральном управлении космическими средствами, что подчиняется Главкому РВСН, затем в ЦК КПСС, в аппарате Совмина — Военно-промышленной комиссии. После согласовывания с десятками министерств утверждаем решением Политбюро и Совета министров. Финансирование по этим планам из госбюджета каждый участник работы получает отдельно. Даже не знаю, как такую кривую систему назвать — «государственный феодализм»?

Главконструкторы застыли после моих откровений, Королев щиплет подбородок. Обычно он двигатель подобных собраний, но сегодня непривычно тих и задумчив. Еще бы: оказаться на грани жизни и смерти, а затем осознать, что его детище проигрывает. Умный человек обязательно сделает остановку и задумается. Это мне и нужно. Хватит пинками загонять себя в будущее. Заканчивается такое хреново.

— Будем создавать свое агентство, Леонид Ильич?

— Обязательно! Надо к тому же како-то разграничить военный космос и научный. Понимаю, что вы все зачастую работаете на два фронта, потому стоит хорошенько подумать. Во-первых, нам необходим работающий комитет, возможно, при Совете Министров, что будет получать сверху плановые задания, финансирование и отвечать за все. Под его руководство уже отдаются ведущие предприятия. Считаю, что в ближайшие годы надо окончательно разграничить заводы, работающие на армию и гражданский космос.

Челомей дернулся:

— Это будет непросто.

— Понимаю, кооперация неизбежна. Но хотя бы по основным задачам и выходящему продукту. Уровень секретности никто не снимает.

Сидевшие задумчиво переглянулись. Первый дельные мысли предлагает.

Королев сухо поинтересовался:

— Кто будет заказчиком?

— Сам комитет или как мы его там назовем. Но для планирования следует создать отдельный орган. Это, во-вторых. Я бы даже его назвал так — «Комиссия запредельного планирования». С участием ученых, конструкторов, военных и энтузиастов.

Серьезные доселе люди заулыбались, кто-то скромно хохотнул. Черток, появившийся ниоткуда, съехидничал:

— А что, название очень даже правильное! В сороковые запредельным были даже мысли о том, что в космос отправится человек.

Улыбавшиеся доселе конструкторы и ученые вмиг посерьезнели, осознав реальность происходящего. Королев подытожил их мнение:

— Версия принимается, как рабочая.

Я кивнул:

— Третьим я предлагаю создание при Совете Министров и Академии Наук постоянной комиссии по изучению космического пространства. Пусть туда поступают предложения от наших институтов, министерств, изобретателей. Пусть даже непрофильных, везде хватает людей талантливых и заинтересованных. А также вырабатывается основная стратегия. Не то мы порой не знаем, за что хвататься. Вот и за Луну взялись лишь потому, что американцы туда с головой залезли.

Глушко обидчиво произнес:

— Зря вы так. Кто о таком не мечтает?

Я поднимаю голос:

— Товарищи мечтатели! Не вы же доселе действовали последовательно? Сначала суборбитальные пуски, потом орбита. Собачки, затем человек. На планеты по уму пока и автоматических станций достаточно. Что такого сделают на поверхности Луны американцы, что не смогут роботы? У нас ведь готовятся к полету «Луноходы»?

— Да не скажите, человек видит и больше!

— Понимаю. Но какой ценой! Я вам даже так скажу. Как только американские конгрессмены узнают стоимость полетов «за честь», тот тут же урежут финансирование NASA! И кто после этого будет стараться его повторить? Просто так, без четкой программы. Дадут ли затем деньги на Марс? Или отодвинут в дальний ящик, чтобы не мешало. Любое правительство не любит тратить деньги на мечты. Зарубите это, пожалуйста, на своих любопытных носах.

Вот тут они всерьез задумались. По моему мнению мы не долетели до Марса как раз по причине бессмысленности «рывка на Луну». Нельзя ставить такие цели ради идеологического спора. Ценой гонки стали человеческие жизни. Что у нас, что у американцев. Быстрей, быстрей! Ради чего? Конкуренция полезна, но без дичи, как сейчас. А ведь кроме военных выжили программы коммерческие, приносящие прибыль и выгоду. Так что требуется выбрать нечто медианное.

Королёву, и фон Брауну полеты на Луну были неинтересны. Они планировали полет к Марсу. В ОКБ-1 создали абсолютно конкретный проект такой экспедиции с ориентировочным стартом в 1974 году. С замкнутым обеспечением воздухом и едой, многократным торможением об атмосферу Марса и высадкой на его поверхности двух человек. Из-за невероятных инженерных ухищрений все это втиснули в тяжелый межпланетный корабль на 500 тонн веса, как МКС. Выводить его на орбиту должны были за четыре-шесть запусков ракеты Н-1. Как отмечали сотрудники девятого отдела, все эти работы вели в совершенно секретном порядке. Не то что руководство страны, но и почти все заместители Королёва о нем ничего не знали.

Плакаты для «верхнего руководства» рисовали совсем другие: на одном — полет на Луну (который на деле не прорабатывали), на другом — система тяжелых военных спутников противоракетной обороны (через 20 лет до аналогичной додумаются на Западе и назовут СОИ). Лишь в самом углу показывался плакат с проектом полета к Марсу. Но не на тех реальных ракетных двигателях, которые в свой проект включил девятый отдел, а на электроядерной установке. На деле же Королёв уже к 1962 году пришел к выводу о нереальности «ядерного» полета такого рода и переключил разработку марсианской программы в режим «все на двигателях от Н-1». Как и фон Браун, он понимал, что при слове «Марс» власти просто замашут руками.

Поэтому считал нужным предлагать им какие угодно проекты — первый вариант СОИ, созвездие навигационных спутников, термоядерное оружие космического базирования. Лишь под этим предлогом ему дали деньги на «марсианскую» Н-1. Почему Королёв скрывал от всех свою марсианскую программу? Почему втирал очки руководству страны, заявив, что, начав лунную гонку в 1964 году, СССР сможет выиграть ее к 1967−1968-м? Как отметил один из его замов Борис Черток, в Госплане и Минфине сочувствующие Королёву люди внятно объяснили представителям ОКБ-1: если вы честно объявите руководству страны, сколько надо денег на ваши планы, их точно не дадут.

Но есть способ обойти это: не надо говорить руководству о плане в целом. Достаточно добиваться утверждения трат на каждый ближайший год, каждый кусок проекта поменьше. И тогда, как в сказке про кашу из топора, вы сможете выудить у не слишком технически и финансово подкованного начальства все что нужно. Именно поэтому Королёва не особенно смущали детские болезни НК-15. Он видел, что кузнецовское КБ работает хорошо, и понимал: научиться делать двигатели, которые отправят человека на Марс, за пять лет нельзя. Но можно за 10 лет, как и вышло на самом деле, когда «кузнецовские» к 1972 году сделали из сбоящего НК-15 отлично работающий и в будущем НК-33.

Именно блефом был так называемый лунный проект СССР: нельзя надеяться выиграть гонку, в которую решил вступить с трехлетним опозданием. Мог ли это быть не блеф? Разумеется: Королёв поднимал лунную программу как предлог для Н-1 еще в далеком 1960 году. Наряду с планами «советского СОИ» и прочих глобальных ракет. Дай Политбюро разрешение тогда — высадка на Луне в 1969 году была бы куда как реальнее. Но не случилось.

Что мог сделать Королёв? Честно сказать: «Знаете, к Луне мы точно опоздаем, а ведь я в 60-м говорил» значило закрыть себе перспективы на деньги для проработки ракеты Н-1. А глава ОКБ-1 понимал крайнюю важность полета к Марсу. Чтобы «зарезать» Н-1 в такой обстановке, нужно было быть человеком, не понимающим, зачем необходимо лететь к другим мирам. Разумеется, Королёв таким непониманием не страдал. И еще в госпитале я прямо его спросил об этом. Великому конструктору пришлось сознаться. Деваться было некуда. Советская космонавтика в самого начала оставалась заложницей политики. Впрочем, у наших соперников дела обстояли не лучше. Им даже, несмотря на престиж, пришлось привлечь бывшего нациста.

А вы говорите человеческий разум. Вообще, удивительно, что люди как биологический вид сохранились.

— Берите тайм-аут, товарищи. Думайте, взвешивайте. Технику свою пока не бросайте.

Конструкторы с некоторым недоверием поглядывают друг на друга. Кого выберет Ильич? А мне этого не надо. Сами выберете! Глушко не может удержаться:

— У высшего руководства есть свой горизонт планирования?

— Конечно! — я усаживаюсь поудобней в кресле и протягиваю участникам Совета красиво отрисованные эскизы. Королев сначала хмурится, затем кидает на меня полный восхищения взгляд. Да, я использовал руку художников фантастов. Не зря мои люди обзванивали редакции журналов. Но эскизы, кстати, вполне научные, Сергей Павлович сам же мне передал рабочие макеты своей суперракеты.

Рыжих реагирует быстрее всех:

— Это что — проект орбитальной станции?

— Да. И для нее нам нужна будет надежная и мощная ракета. Как и носители для космических кораблей и грузовиков.

Директор завода задумывается:

— Это же целый комплекс.

— Правильно! И ваша задача, товарищи конструкторы и инженеры рассчитать в ближайшее время потребности в кораблях и оборудовании. Чего, сколько и зачем. Пусть на Луну полетят автоматические «Луноходы». Если они приземл… то есть прилунятся там раньше американцев, то собьют им спесь. Мы опять будем первыми. Мы же пока… — делаю многозначительную паузу, — официально нигде не афишируем, что Лунный проект дробим. Всем ясно? — сейчас встречаю во взглядах понимание. — От вас жду через месяц идеи и согласительную делегацию. А также предложения по кандидатам в Комиссию ЗП. Затем очертим наши возможности и перспективы.

Но мое мнение таково: стоит развивать отрасль последовательно. Для начала создать надежный космический корабль доставки на орбиту экипажа. Научиться стыковаться в различных условиях. Затем отработать саму орбитальную станцию. Чтобы в итоге на земной орбите всегда находился один из советских экипажей. Работы на станции хватит человек на пять, а то и более. Потребуется несколько стыковочных узлов, а также повышение её энерговооруженности. Плюс регулярные старты транспортных кораблей для доставки на орбиту запасов. Понимаете, уровень будущих решений?

Вот сейчас в их глазах было безмерное удивление. Его выразил эмоциональный Черток, который не удержался:

— Леонид Ильич, но как⁈

Машу рукой:

— Каком! Или вы считаете, что в кресло Первого дурака посадят?

Соратник Королева смутился, сам Сергей Павлович странно, задумчиво посматривал на меня. В принципе я же давно занимался космосом, мог нахвататься от энтузиастов идей и проектов.

— Позиция взвешенная. Пожалуй, я соглашусь с мнением товарища Брежнева. Освоив орбиту, мы сможем пойти дальше.

Я улыбаюсь. Главная мечта Королева — полет на Марс. Ради этого он согласился на Лунный проект. Он давал возможность для разработки сверхмощной ракеты. Я широко улыбаюсь:

— Продолжайте, Сергей Павлович.

Главный космический конструктор оборачивается:

— На орбите со временем можно собрать большой межпланетный корабль, ребята.

Народ несказанно оживился. Не могут эти «ребята» без мечты. Глушко смотрит куда-то наверх:

— То есть не прыгать выше головы, а идти последовательно, Леонид Ильич?

— Так точно.

— Может, и правильно. Но сколько всего предстоит сделать?

Вот тут их и пригнуло. Это нам кажется просто, а эти умные люди понимают грандиозность стоящих перед ними задач. Придется заново создавать целые отрасли промышленности. И надо заметить, самые передовые отрасли. Благодаря этому, СССР совершит технологический скачок. Еще бы воспользоваться им сполна, чтобы обойти конкурентов.

— Скажу больше, товарищи. Вскоре надо начинать проектировать многоразовый орбитальный корабль-ракетоплан. Что будет доставлять грузы и космонавтов на орбиту. С помощью его можно выводить за раз несколько спутников, снимать с орбиты отработанный материал.

Вот тут наши дорогие конструкторы чутка удивились. Был бы перед ними сейчас не Первый секретарь ЦК КПСС, а ученый футуролог или писатель-фантаст, то они восприняли бы такое заявление благосклонно. Но такие государственные деятели, как я, обычно мыслят пятилетками. То есть я им фактически вручил манифест, авансированный заранее. Ничего, ребята, вы у меня еще попляшете!

Мы сидели в кабинете и пили чай. Мне нужны были для этого разговор лишь Королев и Черток:

— Сергей Павлович и Борис Евсеевич, как вы смотрите на то, чтобы пригласить обратно в Союз товарища Греттрупа?

Королев с таким сомнением глянул на меня, что я на миг заколебался. Но взгляд выдержал. И опять в бой первым ринулся Черток:

— Зачем? Мы еще с пятидесятого года ушли намного дальше. Мы благодарны немцам за прошлые уроки, но они нам нынче не учителя.

— Хорошо, — я не собирался сдаваться. По моему мнению много масла в каше не бывает. — Но Греттруп нынче основал компанию DATEGE в сфере обработки данных. Это непревзойденный специалист в области информатики и кибернетики.

Сергей Павлович остро на меня глянул:

— Леонид Ильич, скажите сразу — он нужен вам для развития других отраслей?

— И это тоже. Но вы должны помочь мне убедить его переехать в Советский Союз и дать прикоснуться к вашей программе. Кто его знает, насколько взгляд со стороны будет полезен нам.

Черток покачал головой:

— После того, что мы для них сделали?

И глаза у знаменитого конструктора были печальными. Дьявол, что за страна у нас такая? Великих не ценим, удачливых гнобим? Как обратить дискурс? И что делать спроклятой секретность. Немец должен понять, что уедет в Союз навсегда.

Вот такое вот непростое общение с гениями. Радует лишь то, что в здешних обстоятельствах им все равно придется подчиниться. Но мне хочется, чтобы они думали, что идеи пришли им на ум самим. Поэтому на следующий день меня ждали в Академии Наук. Трудно, вообще, вообразить похожую на эту эпоху, когда ключевые лидеры государства так тесно общались с учеными и инженерами. Внезапно само существование державы оказалось четко зависимо от текущих научных достижений.

И ведь они пережили эпохи застоя, катастройки и безвременья девяностых. Мы по итогу получили ядерные технологии, самую развитую космическую индустрию. Ну и, разумеется, связанные с ними отрасли промышленности. Это только кажется, что Космос избыточен. Он толкает человечество вперед. Ведь само оно по природе лениво.

Информация к сведению:

Борис Черток:

Всего в НИИ-88 из Германии прибыло более 150 немецких специалистов. С семьями это составило почти 500 человек. В составе прибывших были и высококвалифицированные ученые, и инженеры, которые сотрудничали с нами в институтах «Рабе» и «Нордхаузен». Так, в немецком коллективе оказалось 13 профессоров, 32 доктора-инженера, 85 дипломированных инженеров и 21 инженер-практик.

Организация немецких специалистов, размещенная на острове Городомля, получила статус филиала № 1 НИИ-88. Таким образом, формально весь состав подчинялся директору НИИ-88 Гонору. Директором филиала вначале был назначен Ф. Г. Сухомлинов, работавший ранее в аппарате Министерства вооружения, но вскоре его заменил П. И. Малолетов, бывший директором завода № 88. Руководителем с немецкой стороны был назначен профессор Вольдемар Вольф, бывший руководитель отдела баллистики фирмы «Крупп», а его заместителем — инженер-конструктор Бласс. В состав немецкого коллектива вошли видные ученые, труды которых были хорошо известны в Германии: Пейзе — термодинамик; Франц Ланге — специалист по радиолокации; Вернер Альбринг — аэродинамик, ученик Прандтля; Курт Магнус — физик и видный теоретик-гироскопист; Ганс Хох — теоретик, специалист по автоматическому управлению; Блазиг — специалист фирмы «Аскания» по рулевым машинам.

Вернер фон Браун так отозвался о вывезенных к нам немецких специалистах: «… СССР все же удалось получить главного специалиста по электронике Гельмута Греттрупа… Но он оказался единственным крупным из специалистов Пенемюнде, оказавшихся в их руках».

В 1946 и начало 1947 года руководством НИИ-88 был составлен тематический план работы немецкого коллектива, включавший консультации по выпуску русского комплекта документации по А-4, составление схем исследовательских лабораторий А-4 и ЗУР, исследование вопросов, связанных с форсированием двигателя А-4, разработку проекта двигателя с тягой 100 т, подготовку к сборке ракет из немецких деталей, укомплектованных в институте «Нордхаузен».

Важнейшим этапом этого периода, пожалуй, была разработка предложений к программе пусков А-4, которые планировались на осень 1947 года на Государственном центральном полигоне в Капустином Яре («Капъяре»). Перед немецкими специалистами, среди которых были участники боевых стрельб и специалисты по измерениям и баллистике, была поставлена задача получить максимум информации о ракетах при минимальном числе пусков. Практически речь шла о программе, не превышавшей 10–12 пусков. С этой работой немцы справились успешно, а Хох и Магнус, как уже я говорил выше, помогли определить причину сильного отклонения ракеты А-4 при втором пуске

В июне 1947 года у директора НИИ-88 состоялось совещание по вопросу перспективы и организации дальнейших работ немецких специалистов. Полугодовой опыт показал, что немецкие специалисты, не представлявшие полностью укомплектованного коллектива, практически изолированные от вновь формируемой технологии производства, не связанные с нашей вновь организуемой кооперацией по двигателям, системам управления и материалам, не способны решать задачи создания новых ракетных комплексов.

Тем не менее по предложению Греттрупа им была предоставлена возможность испытать свои творческие силы и разработать проект новой баллистической ракеты дальнего действия. Проекту ракеты был присвоен индекс «Г-1» (позднее фигурировал еще индекс Р-10). Руководителем проекта и главным конструктором новой ракеты был назначен Греттруп. Вновь созданный в «коллективе 88» отдел получил те же права, какими пользовались все другие научно-исследовательские отделы института

Королев не поддерживал тесного контакта с немцами по совершенно другим, чисто личным мотивам. Ему, одному из первых зачинателей ракетной техники в нашей стране, пришлось сполна испить горькую

чашу унижений, начиная с ареста в 1938 году, убедиться после освобождения в 1944 году, что многие вынашиваемые им идеи уже осуществлены другими и во многом немецкие ракетчики ушли значительно дальше самых предельных его планов. Обидно было, получив наконец-то должность Главного конструктора, испытывать не свою, а немецкую ракету А-4 и конструировать отечественную Р-1, являющуюся по постановлению правительства ее точной копией. Будучи по натуре человеком властным, честолюбивым и легко ранимым, он не мог скрыть своих чувств, когда ему намекали, что «ты же не свою ракету делаешь, а воспроизводишь немецкую». По этому поводу министр Устинов, который был инициатором точного воспроизведения немецкой А-4 как школы для производства, не раз имел с Королевым серьезные конфликты.

Какова же в целом роль немецких работ в становлении нашей ракетно-космической техники?

Самым главным достижением немецких специалистов следует считать не те работы, которые они выполнили во время пребывания в Советском Союзе, а то, что они успели сделать до 1945 года в Пенемюнде.

Создание такой мощной научно-исследовательской базы, как Пенемюнде, разработка ракетной системы А-4, ее массовое производство, начало работ над перспективными ракетами дальнего действия, баллистическими, крылатыми, составными, разработка различного типа зенитных ракет, в частности, такой как «Вассерфаль», — вот тот фундамент, та стартовая площадка, с которой практически пошли дальше в своей работе и мы, и американцы.

Организация разработки ракет в Германии во время войны представляла пример того, как государство, даже находящееся в тяжелом положении, способно сконцентрировать свои возможности для решения крупномасштабной научно-технической задачи. Технический опыт немцев, конечно, сэкономил много лет творческой работы. Ведь о баллистических ракетах думал только Королев в своем казанском заточении. И то он предлагал делать баллистические ракеты твердотопливными, потому что не верил, что жидкостные двигатели могут дать необходимую громадную мощность. А у немцев мы увидели реальные жидкостные двигатели с тягой в 30 т и проекты до 100 т. Это научило нас не бояться масштабов. Наши военные руководители перестали смотреть на ракету как на снаряд, для которого надо придумать получше «порох» — и все будет в порядке. А ведь именно это лежало в основе нашей предвоенной доктрины при создании знаменитых пороховых реактивных снарядов Петропавловского, Лангемака, Тихомирова, Клейменова, Слонимера, Победоносцева.

В Германии мы поняли, что ракетная техника не под силу одной организации или даже министерству, нужна мощная общегосударственная кооперация. И, главное, необходимы приборостроение, радиотехника и двигателестроение высокого уровня. И то, что мы после тяжелейшей войны усвоили и превзошли немецкие достижения за очень короткий срок, имело огромное значение для общего подъема технической культуры в стране. Создание ракетной техники было исключительно сильным стимулом для развития новых научных направлений: электронной вычислительной техники, кибернетики, газодинамики, математического моделирования, поисков новых материалов. С точки зрения «человеческого фактора», как принято сейчас говорить, в Германии мы поняли, как важно иметь сплоченное интеллектуальное ядро специалистов разных областей. Наше единство, которое сформировалось в Германии, сохранилось и после переезда в СССР, хотя все мы были рассредоточены по разным министерствам. И это было не на словах, не в лозунгах, а на деле, несмотря на иногда сложные личные отношения между главными конструкторами, их заместителями, министрами, военными и правительственными чиновниками.

Двигатели F-1, на которых фон Браун отправил американцев на Луну, начали проектировать в 1955-м, их первые полноценные тесты на стендах начались лишь в 1962 году. И двигатели эти на стендах взрывались — не раз, не два, а много. Устойчиво работать они начали аж в 1965 году, через 10 лет после начала разработки. Иными словами, к 1969 году (спустя семь лет с начала разработки) НК-15/33 находились в той же фазе, что F-1 в 1962 году (тоже через семь лет от начала разработки). И это воистину удивительное достижение. Дело в том, что F-1 — очень примитивный двигатель открытого цикла с внутренним давлением всего в 70 атмосфер. НК-15/33 — очень сложный двигатель закрытого цикла с внутренним давлением в 147 атмосфер, кратно большим. За счет этого он намного экономичнее.

На одном килограмме топлива один килограмм тяги F-1 давал лишь 263 секунды. А НК-15/33 — 297 секунд. То есть он потреблял на десяток процентов меньше топлива при тех же результатах. Вдобавок НК был еще и более выгодным по массе: его тяга больше его веса на уровне моря в 124 раза, а у F-1 — всего в 82,6 раза. Поэтому пять F-1 в «Сатурне-5» весили 41,8 тонны, а 30 НК-15/33 в советской Н-1 — только 37,2 тонны.

неудивительно, что сделанные полвека назад НК-33 летают до сих пор и даже рассматривались американцами в 2010-х как двигатели для их новых ракет.

Владимир Бугров, сотрудник девятого отдела ОКБ-1

Причины разрушения марсианского, а вместе с ним и лунного проектов не следует искать в нашей общей экономической отсталости или нехватке финансовых средств… Денег, потраченных на «лунные капризы» Хрущева, на бессмысленную разработку комплекса «Энергия-Буран», на тридцатилетние прогулки по околоземным орбитам с зарубежными друзьями, хватило бы, чтобы слетать не только на Марс, но и на Юпитер. [причина в том, что «Энергией» и подобным] удовлетворялись прихоти приближенных к власти главных конструкторов [намек на Глушко], пожелавших сделать свои собственные космические ракеты и корабли или самые мощные в мире ракетные двигатели, или еще что-нибудь сделать впервые в мире'.

Если бы Глушко в 1974 не смог убедить ЦК в необходимости зарывания в землю тех двух ракет, наша страна не потратила бы две лунные программы на создание значительно худшей экономически «Энергии». И не потратила бы в этом веке 160 миллиардов рублей на худшую экономически «Ангару». И не потратила бы еще неизвестно сколько на сверхтяжелую ракету, которую государство, после близкого конца СВО, планирует строить для полетов к Луне.

А еще в этом случае русские вступили бы на Луну вторыми, и могли бы продолжать летать к ней все это время, а не как американцы, только шесть раз. Благо Н-1 была существенно дешевле, чем «Сатурн-5», где одна отладка двигателей обошлась в четыре миллиарда долларов (как вся Н-1). Теперь же, из-за решения Глушко, мы не ступим на нее и вторыми — потому что нас опередит сначала Starship, а затем и китайцы. Впрочем, разве такие мелочи могут кого-то волновать?