Гость из будущего. Том 3

Глава 15

Когда автобус с моими коллегами укатил в Комарово, и я остался с лесной чащобой один на один, признаюсь честно, мне стало не по себе. Стрелки ручных часов показывали уже половину одиннадцатого, и вечерний сумрак окончательно сменился ночной тьмой. Поэтому я чисто автоматически сжимал и разжимал рычаг фонарика и лихорадочно соображал, стараясь составить хоть какой-то план дальнейших действий. Однако кроме бессмысленных вопросов: «что, почему и зачем Настя Вертинская ушла в противоположную сторону от дороги?», ничего путёвого в голову не лезло.

— Нечего тут торчать, — проворчал я себе под нос. — И не стоит себя тешить иллюзией, что Настя сама выберется из бурелома. А, между прочим, это идея!

Я вдруг вспомнил страшные сказки своего многоуважаемого деда, который без единой царапины прошёл почти всю Великую отечественную войну. Помнится, меня и старшего брата родители летом частенько отправляли к нему в гости, в глухую уральскую деревушку. И он тогда такие истории рассказывал, что хоть фильмы ужасов снимай: про оборотней, про кикимор, про леших и домовых. Дед почему-то полагал — чем сильнее он нас напугает, тем крепче мы будем спать. Хотя на самом деле выходило всё с точностью до наоборот, мы до часу ночи глаз сомкнуть не могли. И вот теперь мне эти побасенки оказались очень даже кстати.

«Если заблудились в лесу, — приговаривал дед, заваривая необычайно крепкий чай, — то первое, что надо сделать — это переодеть верхнюю одежду задом наперёд. Запомните, обалдуи, заплутали в трёх соснах, значит либо леший водит, либо лешачиха шалит. А увидят они вас в такой „обновке“, похихикают и отвяжутся. Попомните мои слова: юмор — это страшная сила. Спрашиваете, почему нечисть к людям цепляется? Да по-разному бывает. Вы же пришли на их территорию, а уважения не выказали. На пенёк гостинцев не положили, вслух к хозяину леса не обратились. Во-вторых, вели себя неподобающим образом: ругались матерными словами, ветки ломали, грибы топтали, мусор бросали. А в-третьих, просто из вредности. Для лешего заманить человека в глушь и бросить там — это что-то навроде забавы».

— Лешачиха, значит, или леший, — снова пробубнил и, положив холщовую сумку с продуктами на землю, стянул с себя свитер и напялил его биркой наружу. «Теперь хозяина леса нужно бы задобрить», — вспомнились мне уроки деда. И не теряя ни секунды, я взял из имеющегося провианта один капустный пирог и три конфеты, подошёл к самой кромке леса и аккуратно сложил гостинцы на одинокий и старый пень. Затем почесал затылок и снял с конфет бумажную обёртку. Вдруг у этой нечистой силы есть пунктик по поводу фантиков? А далее свою насущную просьбу я произнёс вслух:

— Обращаюсь к хозяину этой местности, прошу принять мой дар и не наносить вред моей подруге. И прошу вернуть её в целости и сохранности. Она никому не желала зла. Благодарю.

И только я подумал, что веду себя как идиот, наслушавшийся детских сказок, как вдруг подул ветер и откуда-то с верхотуры, громко захлопав крыльями, вылетела сова. «Ёпересэтэ, — прошептал я про себя. — Спокойствие, только спокойствие. Будем считать, что дар принят и можно приступать к поискам. Кстати, с дедом и не по таким дебрям ползали. И заплутавших грибников, было дело, находили. Вот и Настю отыщу. Никуда она у меня не денется».

Как это ни странно, ночной лес встретил меня спокойно. Его ночная жизнь в эти минуты буквально кипела. Кто-то шуршал, угукал, чирикал и пищал то справа, то слева, однако вся эта «движуха» меня не касалась. Никакой угрозы мыши, белки, кроты и ночные птицы для меня не представляли. Поэтому я хладнокровно на левом плече нёс сумку, в которой оставались: бутылка минеральной воды, два пирога с яйцом, четыре конфетки и коробок спичек. А правой рукой я, не переставая, жужжал фонариком, освещая главным образом дорогу под ногами. И к этому моменту приблизительный план поисков сложился сам собой.

«40 минут двигаюсь строго от дороги вглубь леса, — думал я, осторожно вышагивая вперёд. — Затем 10 минут иду направо, потом 20 минут возвращаюсь обратно к дороге и делаю ещё один поворот в правую сторону и топаю ещё 20 минут. Потом вновь вправо и 40 минут вглубь леса. Этим самым я сделаю петлю, в ареал которой с большой вероятностью попадает местоположение Анастасии. В таком плотном сосновом бору я её, конечно, не замечу. Зато она свет моего жужжащего фонарика разглядит за триста и даже за четыреста метров. И потом, лучше иметь плохой план и придерживаться его исполнения, чем тупо шарахаться наобум».

Вдруг спустя 15 минут впереди меня деревья поредели, и я вышел на саму обычную просеку. И это место, где взамен вырубленных сосен росли мелкие осинки, и петляла хорошо наезженная грунтовая дорогая, ещё раз подтверждало мою мысль, что заблудиться здесь просто негде. Теперь мне требовалось разгадать совсем уже простенький ребус: либо идти влево по грунтовке, либо вправо. Но прежде, я глубоко вдохнул и во всю силу своих лёгких заорал:

— Нааа-стяяяя! Наааа-стяяяя!

— Ау, — неожиданно донёсся очень тихий голосок из леса с противоположной стороны просеки.

«Странно? — подумал я. — Если ты случайно заблудился и вышел на просеку, то зачем с неё сворачивать? Это как минимум неразумно».

— Нааа-стяяяя! — вновь выкрикнул я.

— Сюда, — еле-еле долетел до меня слабенький женский голосок.

И хоть от страха по спине побежали мурашки, и непонятная тревога охватило всё моё существо, я, обозвав себя «сыкуном», пересёк грунтовую дорогу и снова углубился в лесную чащу.

— Ты гдееее⁈ — прокричал я, водя лучом фонаря справа налево.

— Тууут, — донеслось до меня.

«Тут-тут, — зло подумал я, спеша в направлении голоса, — что ж тебе на дороге-то не сиделось? А ещё умный человек, дочь замечательных и талантливых родителей. В детстве не учили, что с лесом шутки плохи? Вот найду, отшлёпаю по одному интересному мягкому месту».

— Сюда, — вдруг послышалось совершенно с другой стороны.

— Не понял? — пролепетал я, встав как вкопанный и начиная подозревать кое-что неладное. — Настя, это ты? — задал я тупейший в данной ситуации вопрос.

— Я, — ответил голос, и мне показалось, что как будто бы кто-то захихикал.

— Послушайте, девушка, идите своей дорогой, а я пойду своей! — рявкнул я, хотя страх постепенно стал сковывать руки и ноги, и даже свет фонаря принял жёлто-тусклый окрас, так как кисть отказывалась сжиматься и разжиматься. — Ваши шутки в такой час неуместны! И я вам ничего плохого не сделал!

— Ха! Ха! Ха! — громкий женский истерический смех раздался в трёх метрах от меня.

Я вздрогнул и рванул, не разбирая дороги, в прямом смысле слова наугад. Ветви хлестали по лицу, мысли путались, а пот градом струился по всему моему телу. Я петлял, оббегая толстые стволы деревьев, перепрыгивал через канавы и разные бугорки, а истерический смех гнал меня и гнал как охотник затравленного зверя в ловушку. Сколько длилось помутнее рассудка: секунды или минуты, мне было неизвестно. Вся эта непрекращающаяся погоня слилась в единую свистопляску перед глазами. За это время я несколько раз успел упасть и расцарапать до крови левую руку. Однако как только я со всего разгона влетел в мелководный лесной ручей, запнулся об корягу и окунулся в ледяную воду с головой, мозги моментально встали на место. И тут же вспомнилась сказка о живой воде.

— Ха-ха-ха! — продолжало гоготать с разных сторон неизвестно нечеловеческое существо, но теперь эта психическая атака на меня уже не действовала.

— Заткнись, и без тебя тошно, — прошипел я, отпив свеженькой родниковой воды.

— Замуж меня возьми! — загоготало непонятное создание.

— С этим вопросом обратитесь к товарищу лешему или к гражданину водяному, — рыкнул я, с каждым словом чувствуя себя всё уверенней. — Им как раз требуется вторая половинка для учёта белок, бобров и лягушек. Кстати, образование-то имеется? А то без факультета болотной тины теперь в порядочные семьи замуж не берут!

— Сука! — зло рявкнуло существо женским голосом и тут же заткнулось, так как, скорее всего, подпитывалось человеческим страхом.

И в данной ситуации для этой неведомой зверушки моя персона была неинтересна и даже опасна. «Кикимора болотная», — прошипел я про себя и, посмотрев на часы, присвистнул, ибо с того момента, как выбрался на просеку прошло почти полчаса. То есть я, словно заяц, пробегал по здешним буеракам почти пятнадцать минут, намотав при этом три, а может и более километров.

— Вот куда сейчас поворачивать? Куда идти? — проворчал я, покрутившись вокруг своей оси, стоя по колено в проточной воде.

— Я здесь, — тихо пролепетал уже другой женский голос.

«Кто я? Ещё одна кикимора? Да вас тут что, целый болотно-женский батальон?» — подумалось мне и прежде, чем отозваться или сделать шаг навстречу, я усиленно принялся сжимать и разжимать рычаг электродинамического фонаря. А когда его луч разгорелся до максимально возможной яркости, посветил в направлении нового неизвестного голоса.

То, что увидели мои глаза, одновременно обрадовало, рассмешило и вызвало чувство сострадания. Потому что в тридцати метрах на невысоком бугорке, прислонившись спиной к одинокой толстой осине, сидела Анастасия Вертинская. Волосы знаменитой советской киноактрисы как в фильме ужасов торчали в разные стороны, платье было порвано в нескольких местах. А на лице вместо аккуратной косметики тёмными бурыми пятнами растекалась самая обычная болотная грязь.

— Анастасия Александровна, вы ли это, небесное создание и гений чистой красоты⁈ — хохотнул я, выбираясь из ручья.

— Феллини, — захныкала Вертинская, безуспешно попытавшись встать на ноги, — ты просто не представляешь, как я рада тебя видеть. Я отошла от автобуса всего на пять метров. Меня кто-то позвал. Я подумала, что это Марьянка, и сделала несколько шагов навстречу. Потом ещё несколько. А дальше я толком ничего не помню. Я куда-то бежала, падала, вставала, снова бежала пока не потеряла сознание.

«В принципе, я влип примерно так же», — усмехнулся я про себя и, подойдя к актрисе и присев рядом, протянул бутылку минеральной воды.

— Ха-ха-ха! — вдруг в десяти метрах от нас загоготал уже знакомый голос.

— Кто это⁈ — вздрогнула всем телом Вертинская и чуть не выронила минералку из рук.

— Не обращай внимания, это местная сумасшедшая кикимора бесится! — громко сказал я. — Её леший замуж не берёт, вот она и бросается на всех встречных поперечных.

— Бедная, — буркнула Настя, посмотрев на меня огромными испуганными глазами.

— Да уж, дура дурой, а загнала нас в эти долбеня, — улыбнулся я и вынул из мокрой сумки два, можно сказать уже помытых в роднике, пирожка с яйцом. — Поешь, нам ещё отсюда надо как-то будет выбираться, поэтому силы тебе потре…

Я не закончил фразу, так как Анастасия обняла меня и громко зарыдала.

На следующее утро, с первыми лучами солнца, наша изрядно помятая парочка медленно ковыляла по грунтовой дороге, которую я приметил ещё накануне. Выбранное мной направление на северо-восток, по идее должно было вывести либо к людям, либо на Выборгское шоссе. А дальше — дело техники: ловим попутку, доезжаем до комаровского «Дома творчества», а там слёзы, объятья, восторги, прощение всех грехов и прегрешений и, конечно, душ, чистое бельё и сытный завтрак плавно переходящий в гораздо более сытный обед. Примерно, такими словами я подбадривал свою драгоценную коллегу.

— А я вот сейчас здесь сяду и с места больше не двинусь, — вдруг выдала мне Настя Вертинская и, сойдя с пыльной грунтовки, уселась на траву.

— Не понял? — опешил я. — Тут по моим прикидкам ходу всего полчаса. Это что за номер лесной самодеятельности? Я тебя не унесу.

— Пока не пообещаешь, что в следующем фильме будет для меня роль, ничего не знаю и никуда не пойду, — Вертинская по актёрски надула губки и гордо отвернулась в сторону соснового бора.

— Я же уже обещал, что роль в новых «Тайнах следствиях» будет. Пойдём, пожалуйста, — взмолился я, — сегодня, если ты не забыла, закрытие кинофестиваля. Поспать бы часок, да поесть бы разок.

— Я отлично помню, все твои обещания! — закапризничала Вертинская. — Снимешь меня в маленьком эпизоде, и какой от этого прок? Я хочу нормальную полноценную роль! А ты все лучшие роли своей Ноннке отдал.

«Вот „кикимора“ киношная, — зло подумал я. — Вчера болотная кикимора полночи хохотала, глаз не давала сомкнуть, а сейчас у этой проснулось протестное самосознание. Час от часу не легче. А кого я должен снимать в главных ролях, как не свою любимую женщину? И её, между прочим, природа и внешностью и талантом не обделила».

— Нормальная будет роль, — проворчал я и, тоже сойдя с дороги, уселся на траву.

— Рассказывай, — категорично потребовала Анастасия.

— Значит так, — тяжело вздохнул я, ибо врать тоже дело не простое. — Твоя героиня уволилась из музея и устроилась работать актрисой в местный городской театр. А один из подозреваемых как раз служащий этого очага культуры в нашем море бескультурья. И опер Казанова, актёр Олег Видов, посетив репетицию, мимо такой красоты, как ты, пройти не смог.

— А что потом? Хы-хы, — захихикала Вертинская.

— А потом вы поженитесь, нарожаете детей, и ты будешь своему благоверному выносить мозг, за то, что этим летом снова полетите отдыхать в дешёвый турецкий отель, а не на лучшие курорты Испании или Италии, — прорычал я и вскочил на ноги. — Пошли уже!

— Какая Италия? Какая Турция? — пролепетала актриса. — Ты что, Феллини, такое городишь?

— Я имел ввиду курорты Болгарии и Черного моря, — виновато буркнул я и тут же рявкнул, — вставай пока червяки с муравьями не залезли куда не надо!

— Какие червяки⁈ — закричала Анастасия Вертинская и подскочила на полтора метра вверх, позабыв, что сегодня уже пила из ручья и частично спала на земле.

И вдруг на грунтовую дорогу вместо колхозника на гужевом транспорте, выкатился автобус марки ЗИЛ-158, и это был тот самый «тарантас», который возил нашу творческую бригаду в Выборг.

— По нашу душу, — обрадовался я и поднял две руки вверх, словно язычник встречающий восход солнца.

— Псих, — прошипела на меня Вертинская.

А тем временем автобус, не доезжая двадцати метров, остановился и, подняв клубы глинистой пыли, раскрыл двери. И не прошло и секунды, как с криками: «нашлись» из автобуса стали выпрыгивать наши коллеги по киношному цеху.

— Братцы, — прошептал я и, вспомнив финальный эпизод из истерна «Свой среди чужих, а чужой против хищника», запел мотив волшебной мелодии Эдуарда Артемьева. — Та-да-тааа, та-та-да-тааа, та-рааа, та-ра-ра-ра…

— Людиии! — хриплым голосом заорал Владимир Высоцкий, выскочив одним из первых. — Феллини, от радости с ума сошёл!

А за ним гурьбой на нас набросились Олег Видов, Лёва Прыгунов, Сава Крамаров, Андрей Миронов, Василий Шукшин, который, не переставая, сыпал матерными ругательствами. Но самой первой на мне повисла Марианна Вертинская, потому что Высоцкий и остальные мужчины решили сначала пообнимать Анастасию. Наконец, до меня добралась и моя Нонна. Её как самую миниатюрную девушку в этой толчее чуть не затоптали. Она впилась губами в мои уста и висела на моей шее почти полминуты.

— Ты просто не представляешь, как я всю ночь волновалась, — шептала Нонна, продолжая целовать моё лицо.

— Всё хорошо, — шептал я в ответ. — У нас всё будет хорошо.

Но почему-то среди такого островка бурной радости рыдала единственная Люда Савельева.

— Людочка, все же живы, — успокаивали её Олег Даль и Александр Збруев.

— Я знаююю, — всхлипывала она, роняя огромные слезинки.

— Я была просто уверена, что ты мою сестрёнку обязательно отыщешь, — шептала мне на ухо Марианна. — В тебе что-то есть такое, не наше, необычное.

— Всё хорошо, всё хорошо, — бурчал я, обнимая и целуя всех подряд. — Люда, не надо слёз, — улыбнулся я Савельевой и чмокнул её в щёку. — Александр, — пожал я руку Збруеву, — отвечаешь за Людмилу сегодня головой. Что-то не нравятся мне эти «водопады».

— Так точно, — буркнул он, ещё не подозревая, что скоро женится на этой «плаксе» и проживёт с ней долгую жизнь.

— Запомни, Феллини, ты — сволочь! — верещал, перекрикивая радостный гомон, дядя Йося Шурухт. — Меня ночью чуть «Кондратий не хватил»! А нам, между прочим, завтра лететь на гастроли в Петрозаводск! Там все билеты уже проданы, а ты как партизан по лесам бегаешь!

— Как ты её нашёл-то ночью? — задал первый дельный вопрос Василий Шукшин.

— Помощи попросил у хозяина леса, — буркнул я.

— А Феллини-то наш человек, деревенский! — обрадовался он.

— Товарищи артисты, есть предложение перекусить! — крикнула гримёрша Лидия Сергеевна. — У меня с собой компот и булочки.

— Розыскные мероприятия хорошему перекусу не помеха! — радостно заорал я.

— К тому же и искать-то больше никого не надо, — проворчал дядя Йося.

Тем же вечером в столовой «Дома творчества союза театральных деятелей» состоялось неофициальное закрытие. Официальная же часть прошла в Ленинграде в одноимённом кинотеатре около Таврического сада. И там главный приз получили фильмы: «Живые и мёртвые» и «Тишина». Специальную премию отдали «Гамлету» Григория Козинцева. Ещё две премии вручили кинокартинам: «Белый караван» и «Живёт такой парень».

Василий Шукшин очень близко к сердцу воспринял награду фестиваля. И по приезде в Комарово он от нервного перенапряжения почти час пролежал у нас на даче, жалуясь то на головные боли, то на боли где-то в груди. И гримёрша Лидия Сергеевна отпаивал его валерьянкой.

— Слушай, Феллини, а тебе вот не обидно, что раздали премии всякой х…не, а тебя прокатили? — спрашивал Шукшин, лёжа на диване, пока всё остальные дачники перед финальным кутежом приводили себя в порядок.

— Нет, — улыбался я. — Это даже к лучшему. Недруги немного поутихнут и дадут спокойно поработать. Тем более «Живые и мёртвые», «Тишина» и твой «Парень» очень достойные работы.

— А вот мне досадно, — ворчала Нонна, красуясь перед зеркалом в новом платье. — Вы просто не представляете, сколько мне комплиментов наговорили, сколько подарили цветов на разных творческих встречах и чуть ли не в каждом зале просили продолжения нашей короткометражки.

— А мне ещё досадней, — жаловался Сава Крамаров. — Я вообще главную роль сыграл, и чё? А ни чё?

В общем, на финальный загул все пришли в разном настроении и состоянии духа. Поэтому кто-то сразу приналёг на спиртное, чтоб поправить нервную систему, а кто-то пустился в танцевальный марафон. Тем более на закрытие приехал Эдуард Хиль и его музыкальная банда. Он ещё в коридоре меня выловил и, прижав к стене, прошептал:

— Написал что-то новое?

— Нет, — соврал я.

— Не свисти, ха-ха, мне уже всё рассказали! — захихикал он, убежав на сцену.

— Мне тоже девочки кое-что рассказали, — заявила Нонна, которая весь вечер не отходила от меня ни на шаг, мы вместе прогулялись по залу, поздравив победителей фестиваля, вместе потанцевали и вместе же присели за столик. — Что в Выборге, ты такое спел, что все в восторге?

— Я вспомнил отличную малоизвестную дворовую песню, — опять соврал я. — Теперь уже, можно сказать, что мою.

— И ты её собираешься отдать Хилю? — насела моя любимая актриса.

— Я отдам песню тебе, но на концертах Хиль всё равно её будет петь. Так уж устроена наша советская эстрада, где всё общее, — пробормотал я и увидел того человека, который сжёг киноплёнку с моим фильмом. И сейчас было самое время, чтобы его проучить. — Мне нужно в одно место, — буркнул я, встав из-за стола.

— И я с тобой, — ухватила меня Нонна за руку.

— Высоцкий! — подозвал я Владимира Семёновича, который мило беседовал с одной привлекательной барышней из «Союзмультфильма».

Кстати, мультипликаторы получили первую премию за «Историю одного преступления», сделанную какой-то перекладной анимацией, и отметить это дело подъехала большая команда из Москвы. Володя как-то обречённо на меня посмотрел, но, извинившись перед девушкой, всё же подошёл к нашему столику. И вариантов отмазаться у Высоцкого не было, ибо я ему сегодня подарил самые настоящие американские джинсы, чтобы он и дальше играл «Гамлета с гитарой».

— Владимир Семёнович, пригласите мою даму на твист, — попросил я будущего кумира миллионов. — А то у меня ноги после леса болят.

— А ты куда? — уставилась на меня Нонночка.

— Освежусь в укромном уголке, — буркнул я.

— Не боишься, что такую красавицу уведу? — пророкотал Высоцкий.

— Ты сначала с первой женой разведись, многоженец, — хохотнул я и ринулся искать своего недруга.

А он как по заказу вышел в коридор и направился на улицу, возможно, чтобы покурить, посмотреть на звёзды и погрустить о своей незавидной доле, когда одним вручают призы и главные премии, а тебе даже не дают снимать, не дают реализовать талан и творческий потенциал. Однако в том, что он не снимает своё кино, моей вины не было. Я никого коленями и локтями не распихивал, когда работал над короткометражкой и «Тайнами следствия». Поэтому, не испытывая угрызений совести, я догнал своего злопыхателя и втолкнул его в открытую дверь прачечной, где тут же закрылся на защёлку.

— С ума сошёл? — очень натурально возмутился мой ленфильмовский коллега.

— Нет, — прошипел я и со всей силы врезал под дых. — Ты зачем сжёг мой фильм, паршивец?

— Враньё, — криво усмехнулся он, согнувшись пополам и ртом хватая воздух. — Меня в этот день в посёлке даже не было. А вот за избиение, ты ответишь.

— Значит, у тебя и алиби есть? — удивился я.

— Конечно, есть, — попытался засмеяться мой недруг.

— Как интересно, — буркнул я. — То, что плёнку с фильмом сожгли, знаю я, Фрижета Гургеновна, актёр Высоцкий и сам преступник, то есть ты. Остальным сие происшествие пока неведомо. Все думают, что я фильм отвёз обратно на киностудию. Ещё врезать?

— Не надо, — сдался мой ленфильмовский коллега. — Что ты хочешь? Хочешь, чтобы я уволился?

— На следующей неделе зайдёшь в мой кабинет, и мы обсудим проблему в спокойной обстановке, а то сейчас прачка прибежит, — захохотал я. — Ещё подумает, что ты воруешь бельё.

На этих словах я открыл дверь прачечной и спокойно пошагал в зал, где играла музыка и веселились гости кинофестиваля. Лёгкость и скорость, с которой я расколол совершенно незнакомого человека, немного опьянила. От нахлынувшего в кровь адреналина, захотелось прыгать и танцевать. Сразу же в голову пришёл мотив «Хафанана-кукарелла», под эту песню я отплясывал и в пионерском лагере, и в старших классах школы, той первой жизни в будущем. Мы даже с ребятами из институтской самодеятельности как-то перепёрли эту «ша-ла-ла-лу» на русский текст, про который я совсем забыл. А сейчас вдруг вспомнилось каждое слово.

— Всё удачно? — захихикала Нонна, приобняв меня за талию, когда я появился на танцполе.

— Лучше не бывает, — улыбнулся я и пожал руку смущённому Владимиру Высоцкому за то, что тот присмотрел за моей дамой сердца.

И вдруг Эдуард Хиль объявил со сцены, что сейчас перед гостями кинофестиваля выступит автор многих песен, кинорежиссёр Ян Нахамчук, который приготовил новый шлягер.

— Давай, Феллини! — закричал разгорячённый от выпивки и танцев народ.

— Учтите, не я это предложил! — гаркнул я в ответ и пошёл к микрофону.

Гитару мне любезно передал ритм-гитарист. Медиатор, пластмассовое приспособление для более качественного звукоизвлечения я получил почему-то от басиста. «Ну, теперь вы у меня подрыгаетесь, — мстительно подумал я и провёл по струнам электрогитары. — Сейчас вы надолго запомните это милый вечерок». А затем вдарил бешенным африканским темпераментом по впечатлительной нервной системе советского человека:

Смешной весёлый парень, ха-фа-на-на,

Играет на гитаре, ша-ла-ла-ла.

И на площадке летней, ха-фа-на-на,

Танцует вся округа, такие дела!

Ударник буквально с половины куплета поймал нужный ритм, как и бас-гитарист, а вот остальные музыканты хлопали глазами. Зато творческая интеллигенция, изображая смесь гопака и цыганочки, отрывалась по полной. А меня в прямом смысле слова распирало от нахлынувшей энергетики:

И галстуки цветные, ха-фа-на-на,

И чёлки озорные, ша-ла-ла-ла,

И все вокруг танцуют, ха-фа-на-на,

А он вторые сутки поёт до темна!

Хэй, бросай хандрить, беги скорей сюда!

Танцевать, а не грустить, будем, будем до утра!

Хэй, бросай хандрить, беги скорей сюда!

Танцевать, а не грустить, будем, будем до утра!

Смешной весёлый парень, ха-фа-на-на,

Играет на гитаре, ша-ла-ла-ла.

И сядет скоро солнце, ха-фа-на-на,

Зато взойдёт на небе большая луна!

Устала вся округа, ха-фа-на-на,

Устала и гитара, ша-ла-ла-ла,

Но только этот парень, ха-фа-на-на,

Усталости не знает, ну и дела!

И только я начал горланить припев, как на сцену выбежал дядя Йося. Он силой оттащил меня от микрофона, пыхнул перегаром и с жаром зашептал:

— Деньги за первый миньон перевели! Много денег! Квартиру кооперативную купишь! Давай, Феллини, жги, родной! Ша-ла-ла-ла! Ша-ла-ла-ла!

В понедельник 24-го августа, когда вся шумиха после Первого всесоюзного кинофестиваля основательно улеглась, ибо прошло почти две недели. И когда мой детектив «Тайны следствия. Возвращение Святого Луки» приобрёл качественную звуковую обработку, я наконец-то бросил все силы на проект «Звёздные войны». Так как детективами широкую мировую общественность даже в этот допотопный 1964 год удивить было просто нереально. А вот «Звёздные войны» должны были стать самым настоящим мировым прорывом. Пора было приучать жителей Франции, Западной Германии, Испании, Италии, Великобритании, США и Канады к настоящим Советским фантастическим блокбастерам.

К сожалению, пока такое понимание имелось лишь в моей голове и в рыжей черепушке безбашенного армейского друга и ассистента Генки Петрова. Отчасти, идеей покорения мирового кинематографа, проникся и сосед по коммуналке, прекрасный художник-декоратор Юрий Куликов. Справедливости ради надо сказать, что Юрий Иванович пятый день безвылазно пахал в съёмочном павильоне №2 не за идею и не за спасибо живешь, а за интерес. С ним и с его супругой, помогавшей рисовать эскизы будущей кинофантастики, я пописал договор на очень солидную сумму денег.

И вообще, в данный момент в кинопавильоне все материалы, из которых мы строили макеты инопланетных космических кораблей, осколки астероидов, и одну трёхметровую модель старого заброшенного завода, были оплачены из моего гонорара за первый музыкальный диск миньон. И деньги, надо признать, таяли стремительно. Кстати, их оказалось не так уж и много, как хвастался дядя Йося. На кооперативную квартиру не хватало почти половины суммы. Да и пока квартира могла подождать, а «Звёздные войны» нет.

Из-за чего моя любимая Нонна несколько раз пыталась обсудить со мной слишком большие и неразумные траты. Однако врождённая интеллигентность ей так и не позволила устроить скандал с криком, с театральным заглатыванием рук и битьём дешёвой фарфоровой посуды. Каждый раз она тяжело вздыхала и говорила, что может быть я и прав. Лично я, в этой правоте и не сомневался. Поэтому сейчас на железной тяжёлой двери кинопавильона №2 висела табличка: «Научно-популярный фильм на тему: 'Есть ли жизнь во Вселенной»«. И ещё одна надпись чуть ниже гласила: 'Осторожно все макеты находятся под высоким электрическим напряжением! Не трогай, убьёт».

— Осколки из пояса астероидов не похожи на настоящие, — проворчал я, рассматривая воскресную работу Генки Петрова и Юрия Ивановича.

— Как не похожи⁈ — взревел Генка. — Мы с дядей Юрой вчера, в воскресенье, на это дело восемь часов угрохали! Столько клея, картона и дерева перевели, жуть! А тебе всё не так⁈

— Неправда, форма меня устраивает, — спокойно возразил я. — Меня не устраивает текстура. Нужно на поверхность астероидов наклеить реальные песчинки и мелкие камушки. В советской кинофантастике, Геннадий Батькович, главное — это реализм.

— Ян, объясните нам ещё раз, зачем мы это всё ваяем? — спросил Юрий Иванович, который единственный, кроме Нонны, называл меня по имени, а не по прозвищу. — Зачем макетам такая подробная детальность? И как вот эта трёхметровая и тяжёлая штука у тебя полетит? — художник указал рукой на корабль «Сокол тысячелетия», которому тоже пока не хватало соответствующих текстур и мелких деталек.

— Летать всё будет просто замечательно, — улыбнулся я. — И иногда со скоростью света.

— На башенном кране что ли? — захихикал мой друг Петров.

— Спокойно, Геннадий, — кивнул я, — немного терпения. Официально мы снимаем научно-популярный фильм. Договор уже подписан, но средства на него, жалкие нищенские копейки, выделят только в следующем году или ещё позже. Но сейчас важнее само наличие договора и официальный статус нашей работы. Деньги пока не проблема. Итак, структура документалки такая: в студии появляется лектор и 10 минут рассказывает общую информацию о Солнечной системе и ближайшем космосе. Затем 30 минут идёт наш игровой фантастический фильм. И заканчивает киноповествование тот же самый дяденька на фоне звёзд и инопланетных космических кораблей, чтоб общий хронометраж был 45 минут.

— Не понимаю, к чему такие сложности? — помотал головой Юрий Иваныч.

— Что-то ты, Феллини, заигрался, — хмыкнул Генка. — Что-то ты темнишь.

— Друзья, — вяло улыбнулся я, — на полноценный художественный фильм денег просто нет. А пробивать заявку на него придётся мучительно долго. Год, два и то и все десять лет. Да я за это время могу спиться или умереть от воспаления легких. А науч-поп, если есть связи, снимать можно прямо сейчас.

— То есть, ты хочешь на свои деньги снять документалку и запустить её по школам и детским кинотеатрам? — удивился Юрий Куликов. — А смысл? Тебе ведь ни копейки не вернётся назад.

— Смысл в огромных мешках писем, которые после премьеры полетят в Госкино, в Кремль и в правительство СССР, — тяжело вздохнул я. — Именно просьбы трудящихся столкнут дело с мёртвой точки. А деньги я ещё заработаю.

— Неплохой план, — вдруг сказал директор «Ленфильма» Илья Киселёв, незаметно появившись в кинопавильоне. — Только мне одно не понятно: как эта бандура будет летать? — Илья Николаевич ткнул пальцем в «Сокол тысячелетия».

— Товарищи дорогие, — захихикал я, — как сказал старичок Эйнштейн: «Всё в этом мире относительно». Поэтому летать будет не корабль, а камера вкруг него и звёздный фон на заднем плане.

— И правда, — пролепетал Генка Петров. — И как я сразу до этого не допетрил? Хи-хи.

— Вот ведь зараза, — задумчиво пробормотал Илья Киселёв и, похлопав меня по плечу, добавил, — пошли-ка, дружок, со мной, у нас большие проблемы.