Гость из будущего. Том 3

Глава 3

На недельку до седьмого

Я уеду в Комарово.

Сам себя найду в пучине,

Если часом затону…

Песню «На недельку в Комарово» я горланил на сцене ресторана теплохода «Надежда Крупская» уже в третий раз. Перетёр в тексте второе число на седьмое, на тот день, когда заканчивается наш кинофестиваль и, как говориться, готов песенный «бюльбюльдюрбюрюм». Хотя этот шлягер прекрасный поэт Михаил Танич и композитор Игорь Николаев должны были сочинить не раньше 80-х годов. Но пришлось немного «ускорить» время появления «Комарово», иначе перессорился бы сегодня со всеми режиссёрами Советского союза и ещё много с кем.

А под коньячок, под хорошую закуску и под зажигательный эстрадный мотив, не прошло и двух часов, как я уже помирился с Сергеем Герасимовым, с Сергеем Бондарчуком и с Владимиром Басовым, а ещё выпил на мировую газировочки с композитором Аркадием Островским. Кстати, именно из-за товарища Островского мне сейчас и пришлось импровизировать с гитарой в руках перед гостями Ленинградского кинофестиваля. Ведь Эдуард Хиль взял ему и ляпнул, что из моей головы песни сыплются как из рога изобилия. Вот и пришлось соответствовать чужим фантазиям, а в моём конкретном случае врать и выкручиваться.

На недельку до седьмого я уеду в Комарово

На воскресной электричке к вам на краешек земли.

Водолазы ищут клады, только кладов мне не надо.

Я за то, чтоб в синем море не тонули корабли, — пропел я и выкрикнул:

— Все вместе!

На недельку до седьмого я уеду в Комарово!

Я за то, чтоб в синем море не тонули корабли! — закончили за меня хором гости кинофестиваля и снова искупали в овациях.

Однако пока я налаживал отношения с одними мэтрами советского кино, успел сильно поругаться с режиссёром Иваном Пырьевым. 62-летний Пырьев был не последним человеком в нашем отечественном кинематографе. Он являлся одни из основателей «Мосфильма» и имел за плечами такие картины как «Трактористы», «Свинарка и пастух» и «Кубанские казаки». Кстати, после сталинской агитки про кубанских казаков только ленивый не шептался, что режиссёр Пырьев — это оплот дурного вкуса.

Но когда «отец народов почил в Бозе» вдруг выяснилось, что Иван Александрович Пырьев умеет шикарно экранизировать литературную классику. В конце пятидесятых годов по произведениям Фёдора Достоевского он снял «Идиота» и «Белые ночи», которые навсегда вошли в золотой фонд советского кино. Но отдельной благодарности от потомков основатель «Мосфильма» заслужил тем, что помог и поддержал в трудную минуту Григория Чухрая, Эльдара Рязанова и Леонида Гайдая. Помнится Гайдая после комедии «Жених с того света», чуть самого не отправили на тот свет. И Пырьев его буквально спас, не дав чиновникам отлучить от режиссёрской профессии навсегда.

Поэтому ссориться с Иваном Александровичем мне хотелось меньше всего на свете. Другими словами — случилось то, что случилось. Когда я первый раз сбацал «Комарова», растрогав Герасимова и Бондарчука, и присел за свой столик, чтобы выпить чашечку горячего кофе, то ко мне на колени вдруг плюхнулась немного перебравшая алкоголя актриса Людмила Марченко. Как назло в этот момент Нонна отошла в уборную попудрить носик, а остальные мои спутники перебрались на танцпол, и странная неловкая ситуация приобрела несколько двусмысленный характер.

— Почему ты меня не снимаешь в своём кино? — пролепетала, заплетающимся языком, актриса, про которую ползли такие слухи, что даже слушать их не хотелось. — Я тоже могу быть ошень смешной, ха-ха.

— А я могу быть очень злым, когда так бесцеремонно усаживаются на мои ноги, — протараторил я и тут «как по заказу» у столика появился Иван Пырьев.

— Что вы себе позволяете, молодой прохвост? — рыкнул он на меня поставленным режиссёрским голосом. — Сняли какую-то киношную мерзость, и теперь возомнили, что вам всё можно? Да я вас в порошок сотру!

— Между прочим, некоторые порошки бывают взрывоопасны, — буркнул я. ­– И потом давайте сначала разберёмся, прежде чем делать какие-то выводы.

— Да не виноватый он, Ваня, я сама пришла, — захохотала актриса Марченко и, встав с моих коленок, как ни в чём не бывало пошла танцевать.

— Я так этого не оставлю, щенок, — прошипел основатель «Мосфильма» прежде чем оставить меня с моим кофе наедине.

Пикантности этому моменту добавляло то, что режиссёр Пырьев в данный момент был женат на другой молодой актрисе — Лионелле Скирде-Пырьевой. Она сейчас беззаботно кружилась в танце с Олегом Стриженовым, актёром который покорил миллионы женских сердец после главной роли в фильме «Овод». А Людмила Марченко была замужем за каким-то геологом, который в эти дни бороздил необъятные просторы Сибири или Урала. Но пару лет назад, до появления на горизонте Лионеллы и какого-то геолога, между Пырьевым и Марченко случился короткий и бурный роман. И, по всей видимости, прежние чувства старого режиссёра к молодой актрисе всё ещё были сильны.

Кроме того в эту запутанную историю как-то вплетался и Олег Стриженов, который после фильма «Белые ночи» сначала увлёкся своей сценической партнёршей Людой Марченко, а чуть позже киношная судьба его свела и с Лионеллой Скирдой. Но крайним в этом непонятном «карамболе» остался я, который сидел, никого не трогал и пил кофе.

— Ты почему сидишь, Феллини? — подошёл ко мне нестройной походкой Владимир Басов, держа в руках стопку коньяка. — Давай ещё раз «Комарово». На недельку до седьмого, я уеду тата-тата.

— А давай! — зло рявкнул я. — Свистать всех наверх!

— Хороший ты парень, Феллини, — доверительно сообщил мне композитор Аркадий Островский, когда спустя три часа наш весёлый теплоход обогнул остров Котлин, на котором раскинулся город Кронштадт, и повернул на северо-восток в сторону посёлка Комарова.

К этому времени разгул гостей кинофестиваля дошло до своей кульминационной точки. Кто хотел напиться, уже напился и был перенесён в каюты, а кто хотел подраться — успел скинуть пиджак и помахать кулаками. А один особо прыткий товарищ, представлявший «Грузию-фильм», запрыгнул на стол, выкрикнул слово «асса» и смело кувыркнулся вниз. В результате чего сломался один стул, но сам джигит так и не пострадал. Поэтому певец Эдуард Хиль вывел меня и Аркадия Островского на палубу, где было не так шумно и весело, и предложил прямо здесь написать ещё что-нибудь.

— Хороший ты парень, — задумчиво повторил Островский и тут же, всплеснув руками, выпалил, — но я никак не могу взять в толк, откуда в твоей песне стихи Кости Ваншенкина⁈

— Чего только, Аркаша, в жизни не бывает, — протараторил Хиль. — Давайте уже сосредоточимся на искусстве. Предлагаю начать с припева.

— А я предлагаю начать с договора, — улыбнулся я, вытащив из внутреннего кармана пиджака записную книжку.

— Чегооо? — опешив, хором спросили Аркадий Островский и Эдуард Хиль.

— Сейчас мы подпишем такую бумагу, по которой я становлюсь соавтором музыки, Эдуард первым её исполнителем, а вы, Аркадий Ильич, обязуетесь эту музыкальную композицию отдать в мой новый художественный фильм и больше никому, — я облизнул кончик химического карандаша и начал очень быстро строчить простенький договор на развороте записной книжки.

Кстати, к такому карандашу в этом для меня прошлом времени я буквально прикипел. Во-первых, из-за добавленного красителя в графит он писал словно шариковая ручка. Во-вторых, если шариковая ручка в кармане могла потечь, то карандаш был абсолютно безопасен. И в-третьих, слова, написанные им, невозможно было ни подправить, ни стереть.

— Тогда нарисуй ещё одно соглашение, — упёрся композитор Островский, после того как я и Хиль поставили свои подписи. — По новой бумаге мой друг Костя Ваншенкин становится соавтором текста твоей песни «Как провожают пароходы». Справедливое требование?

«Требование более чем справедливое, тем более товарищ Ваншенкин и есть настоящий автор песни, — подумал я и, сощурив глаза, чтобы рассмотреть качающийся на горизонте балтийский берег, стал в прямом смысле слова тянуть время. — Но если я сейчас дам слабину, то признаю, что являюсь элементарным вором и плагиатором, потому что непременно поползут нехорошие слухи. А этого я позволить себе не могу и точка».

— Так дело не пойдёт, — теперь упёрся я. — Когда ваш друг Константин только сочинял свой стих, Эдуард эту песню уже пел на гастролях.

— Да, я её уже пел, — с грустью в голосе буркнул Хиль.

— Значит, не договорились, — пробормотал Островский.

— Значит, эту мелодию, которая сейчас крутится в моей голове, доведёт до ума другой композитор, — сказал я, сунув листок с договором во внутренний карман пиджака. — Значит, кое-кто другой прославится на весь мир.

— Да, у нас в Ленинграде композиторов пруд пруди, — поддакнул Эдуард Хиль, незаметно для Аркадия Островского подмигнув мне. — А мировая известность и слава на дороге не валяются, ха-ха.

— Либо валяются, но не пойми где и очень, и очень недолго, — добавил я.

Островский несколько раз тяжело вздохнул, потом тоже посмотрел вдаль, где уже виднелись сосны на морском берегу, и наконец, выпалил:

— Хрен с вами! Давай мычи, чего ты там сочинил?

— Тогда поставьте свою фамильную закорючку вот сюда, — я прижал листок с договором к металлическому корпусу теплохода, а карандаш передал товарищу композитору. — Тема композиции звучит примерно так: «Я очень рад, ведь я, наконец, возвращаюсь домой».

— Любопытно, — крякнул Аркадий Островский, поставив подпись.

Но как только я набрал в легкие воздуха, как на палубу выбежала моя любимая актриса Нонна Новосядлова. В свете корабельного освещения на фоне оранжевого зарева заката Нонна была необычайно хороша. Её огромные глаза горели негодованием, а русые до плеч волосы трепал легкий морской ветерок.

— Между прочим, пока ты тут прохлаждаешься, ко мне несколько раз подкатывали какие-то неприятные мужики, — обиженно протянула она.

— Да, нас тут мужиков полно, а такие красавицы, как Нонночка, все на пересчёт, — хохотнул Эдуард Хиль.

— Спокойно, дорогая, я завтра им всем пересчитаю рёбра, чтоб не распускали грабли, — буркнул я и накинул на плечи девушки свой пиджак, так как к десяти часам вечера стало по-осеннему прохладно.

— И заслуженным деятелям искусств? — хихикнула Нонна.

— Этих вызову на поэтическую дуэль, — ответил я и запел, стараясь подражать доброму мистеру Трололо:

Ааааа Я-я-яааа

Я-я-яааа Яаа, я-я

О-о-о-ооооо О-я-яааа

Я-я-яааа Яаа, я-я.

Е-е-е-е-е, е-е-е, е-е-е, о-хо-хо-хо-хо

Е-е-е-е-е, е-е-е, е-е-е, о-хо-хо-хо-хооооо

Ааа, о-о-ооо, ооо-ла-ла

— Ху, — выдохнул я. — Вот примерно такая мелодия. Чуть лёгкие не порвал.

— Замечательный мотив, — промурлыкала моя любимая актриса и прижалась ко мне всем телом, прячась от неприятного пронизывающего морского ветерка.

— Любопытно, — по слогам произнёс Аркадий Островский, который, по всей видимости, уже мысленно включился в работу.

— Да, в этом что-то есть. А кто напишет текст песни? — спросили Эдуард Хиль, покосившись в мою сторону.

— В том-то весь и фокус, что здесь текст не нужен! — возбуждённо вскрикнул товарищ композитор. — Это, Эдик, будет вокализ, композиция, которая понятна на любом языке и в любой точке мира! Гениально!

— Верно, вокализ, — кивнул я, чмокнув Нонну в милую щечку.

— А я признаться не ожидал от тебя, Феллини, такой творческой прыти, — пролепетал композитор Островский, внимательно всматриваясь в мои «честные» глаза в поисках кого-то подвоха. И этот подвох, конечно, имел место быть. Однако его корни были настолько фантастичны, что расскажи я всем всю правду, то меня бы просто сочли за сумасшедшего.

— Потому что внешность бывает обманчива, это раз. — Я резко перевёл тему разговора. — Не сотвори себе кумира, это два. И ваши ожидания — это ваши проблемы, три.

— И пойдёмте уже в тепло ­- это четыре, — закончила мой спич актриса Нонна Новосядлова, потянув меня в ресторан теплохода «Надежда Крупская».

А примерно в половине двенадцатого ночи наша весёлая плавающая посудина пришвартовалась к причалу Репино-Комарово. Плавающий деревянный домик специально установили между двух соседних посёлков, чтоб было дёшево, сердито и никому из соседей не обидно. К этому моменту двое товарищей, которые подрались, уже успели помириться, несколько представителей творческой элиты, которые чуть-чуть перебрали алкоголя, уже немного протрезвели, а героический сотрудник «Грузии-фильма» всё-таки заработал растяжение голеностопа.

Этот «горячий» товарищ для собравшихся на теплоходе красивых девушек решил показать трюк со стулом. Это когда с разбега одной ногой запрыгивают на сиденье, второй становятся на спинку и, опрокидывая стул на пол, приземляются на две ноги в целости и сохранности. И разбег джигиту из солнечной Грузии удался на славу. А вот потом не то поехала нога, не то поехала ножка стула, не то качнулся теплоход, в общем, приземлиться на две ноги в целости и сохранности не удалось. Грузное тело нашего грузинского коллеги проделало в воздухе что-то наподобие ленты Мёбиуса и врач, дежуривший поблизости, равнодушно констатировал растяжение связок. При этом многострадальный стул, отлетев далеко в сторону, не пострадал.

Тем временем на берегу гостей Ленинградского кинофестиваля организаторы пришли встретить с хлебом и солью. Кстати, эту организацию поручили возглавить нашему новому главному редактору Первого объединения «Ленфильма» Фрижете Гургеновне, 35-летней уроженке Пятигорска, невысокой и немного склонной к полноте женщине. И она, прекрасна зная правила восточного гостеприимства, предусмотрительно принесла на пристань теплые пледы. Кроме того к пляжу подогнали пассажирский автобус марки ЗИЛ-158, который с учётом посадочных и стоячих мест вмещал около шестидесяти человек. И первым гостем фестиваля, которого прямиком понесли в автобус, стал тот самый героический сотрудник «Грузии-фильма».

— Дайте дорогу товарищу из солнечной Грузии! — кричал я, поддерживая за руки вместе с Олегом Видовым тучное тело грузинского коллеги.

— Отцепись от меня, Феллини! Не позорь перед людьми! — голосил, прыгая на одной здоровой ноге, наш героический джигит, чем вызывал у других гостей взрывы хохота. — Я тебя умоляю, отцепись! Сейчас нога заживет, я так побегу, не догонишь. Мамой клянусь!

— Клади на песок, — скомандовал я Видову, чтобы немного перевести дух, ибо сто килограмм живого человеческого веса — это не фунт изюма. — Тамаз, дорогой, когда я приеду к тебе в Тбилиси и сломаю ногу, ты меня до автобуса понесёшь? — спросил я у грузинского гостя, который недовольно засопел, оказавшись в неловком положении.

— Не сомневайся, дорогой, понесу, — буркнул он.

— Вот и ты не сомневайся, — рыкнул я и скомандовал Олегу Видову, — взяли! — после чего мы подняли джигита под руки и продолжили наш тернистый путь к автобусу. — Дайте дорогу «Грузии-фильм»! — покрикивал я на остальных гостей. — А через стул мы попробуем прыгнуть завтра, когда нога заживёт, договорились? — спросил я нашего героического гостя.

— Вторую ногу сломаю, но прыгну, даже не сомневайся, — тихо пробурчал он, когда его первым занесли в автобус.

— Весело начинается фестиваль, нечего сказать, — выдохнул Олег Видов, как только мы снова оказались на пляже.

— Для всесоюзного собрания кинематографистов всего одна повреждённая нога — это можно сказать почти что ничего, мелочи жизни, — усмехнулся я. — Вот если бы кто-нибудь прыгнул с теплохода в воды Финского залива, чтоб охладиться, и не вынырнул, вот тогда бы повеселились.

— Феллини, там товарищу Басову ещё нужно помочь с теплохода сойти, — подбежал к нам взволнованная организаторша Фрижета Гургеновна.

Кстати, эта самоотверженная женщина отработает на «Ленфильме» вплоть до лихих 90-х годов. Она застанет и рассвет киностудии, и её полный развал и окончательный закат. А за поддержку кинокартины Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин» Фрижету почти на два года отстранят от должности главного редактора.

— Сделаем, товарищ Гургеновна, — козырнул я, — Олег, за мной. Ты учти, чем больше мы режиссёров с этого плавающего ресторана перенесём на берег, тем чаще тебя будут снимать.

— Если потом только вспомнят, — обиженно проворчал Видов, и покосился на своего приятеля Льва Прыгунова, который от грубой мужской физической работы уклонился.

Он в данный момент мило общался с красавицей актрисой Ариадной Шенгелая, наверное, освежая в памяти совместную работу в фильме «Увольнение на берег», или ещё что-то более интересное.

— Вспомнят-вспомнят, — задумчиво пробормотал я. — Вон смотри, режиссёр всех наших советских сказок Александр Лукич Птушко пошатывается, — я указал на невысокого пожилого мужчину в больших квадратных очках, которого после водной прогулки тоже немного «укачало». — Помоги ему пройти в автобус и скажи, дескать, ты очень сожалеешь, что твою любимую сказку о царе Салтане так до сих пор никто и не экранизировал.

— Честно говоря, мне эта сказка как-то не очень, — скривился Олег Видов.

— Давай-давай, не рассуждай! — я подтолкнул Видова в направлении товарища Птушко, создателя таких знаковых кинокартин, как «Илья Муромец», «Каменный цветок», «Садко» и «Алые паруса». — Шагом марш, царевич Гвидон!

Тем временем на пляж высыпали почти все гости кинофестиваля, которые со стороны напоминали чем-то современный цыганский табор, который шумно галдел, смеялся, и то тут, то там старался петь популярные советские песни. Кстати, от причала до «Дома творчества театральных деятелей» дорога занимала максимум 15 минут, поэтому часть гостей решила проделать его пешком, чтобы немного развеяться и подышать свежим морским воздухом. Я же, прежде чем ринуться на теплоход, вызволять Владимира Басова, подбежал к своей компании.

— Девчонки: Нонна, Настя, Марианна, — затараторил я, — сейчас садитесь в автобус, доезжаете до «Дома творчества» и там вас встретит дядя Йося Шурухт. Он должен был решить вопрос с нашим расселением и дальнейшим питанием.

— А я? — забеспокоился Лев Прыгунов.

— И ты, Лёва, с нами, куда ж тебя девать? — хмыкнул я.

— А можно и я с вами? Мне тоже пока жить негде, — заканючил Никита Михалков.

«Михалков, твою ж дивизию, что ж тебе папа не помог заселиться? — заворчал я про себя, тяжело вздохнув. — И что мне прикажешь с тобой делать? А ведь если я тебя сейчас турну куда подальше, то в 90-е на Московском кинофестивале хрен мне что обломится. Отольются кошке мышкины слёзки. Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка».

— И тебя тоже заселим, — произнёс я, при этом забрав тяжёлые сумки у наших прекрасных актрис и всучив их Прыгунову и Михалкову, которые приехали налегке. — Всем в автобус! Лев, ты за старшего!

— А ты куда? — ухватила меня за руку Нонна.

— Я тут пока ещё поработают, ничего без меня организовать не могут, — буркнул я, чмокнув свою ненаглядную красавицу в щёку.

А спустя тридцать секунд я уже был на палубе теплохода «Надежда Крупская». К этому времени почти всё корабельное освещение было погашено, поэтому мне потребовалось почти три минуты, чтобы отыскать нашего прославленного актёра и режиссёра. Я ведь сначала сунулся в каюты, которые уже кто-то закрыл, и лишь потом догадался забежать в ресторан. Владимир Басов сидел за столом в позе человека, впавшего в некое глубокомысленное раздумье, подперев голову одной рукой. Надо отдать должное его законная супруга, актриса Титова, мужа в трудной ситуации не бросила. Она, внешне невозмутима пила остывший кофе, и смотрела куда-то вдаль.

— Товарищ, Басов, ну как же так? — всплеснул я руками. — У вас такая жена красавица, а вы не в ногах?

— Спокойно, Феллини, только спокойствие, — пророкотал Владимир Павлович. — На недельку до седьмого я уеду в Комарово, — пропел он и тут же добавил, — кстати, а поехали в Комарово.

— Уже приехали, стыдоба, — шикнула Валентина Титова.

— Приплыли, товарищ Басов, — хохотнул я, а затем приподнял тело режиссёра со стула и одну руку его закинул себе на плечо, словно мне предстояло с поля боя вывести раненного товарища. — А теперь пошли, — скомандовал я, и мы вместе пошаркали на выход. — Раз, два, левой, правой, на бок не заваливаемся. Я не Геркулес, не удержу. Сохраняем равновесие, силу духа, самообладание и вперёд в светлое киношное будущее!

— Только спокойствие, — пробурчал Владимир Басов.

— Какая стыдоба. И зачем я только сюда согласилась переться? — прошептала за моей спиной его законная супруга.

«За тем же что и все актрисы, и актёры, — ответил я мысленно ей. — Засветиться, примелькаться и познакомиться в неформальной обстановке с другим режиссёрами и сценаристами, а иначе и на пробы не позовут и в кино не снимут. Актёрское ремесло — занятие нервное, неблагодарное и здесь немногим улыбается удача. И самое неприятное, что твоя актёрская судьба полностью зависит от чужого оценочного суждения, которое часто бывает несправедливо. А сколько талантов сгинуло в небытие, не встретив своего режиссёра — просто не сосчитать».