Художник из 50х Том II

Глава 1

Гоги откинулся в кресле и прикрыл глаза. Перед внутренним взором всплывали обрывки знаний из далекого будущего — электромагнитные импульсы, принципы работы полупроводников, уязвимость электронных схем. В 1950 году об этом знали единицы, но Пауль Робертович явно был одним из них.

— Электромагнитный импульс, — пробормотал он себе под нос, макая кисть в черную тушь. — Мощный, направленный…

Рука сама потянулась к листу ватмана. Сначала появились общие очертания — вытянутый ствол с массивным основанием. Гоги работал быстро, уверенными штрихами набрасывая силуэт устройства. Не пушка в привычном понимании — скорее гибрид рельсотрона и генератора импульсов.

— ТЭН здесь, — шептал он, прорисовывая цилиндрический блок в основании. — Питание… колоссальное питание. Конденсаторные батареи… нет, лучше прямое подключение к реактору.

Кисть заскользила по бумаге, добавляя детали. Система охлаждения — массивные радиаторы по бокам корпуса. Гоги помнил, как перегревались первые экспериментальные установки в его времени. Здесь же, с термоядерной энергией, проблема стояла еще острее.

— Фокусирующие катушки, — продолжал он свой внутренний монолог, прорисовывая спиральные элементы вдоль ствола. — Магнитное поле должно быть идеально коллимированным…

Он отложил кисть и взял карандаш, начиная добавлять технические подписи. Его почерк был четким, инженерным — привычка из прошлой жизни.

«Электромагнитная пушка подавления типа ЭМП-1. Дальность эффективного воздействия — до 15 километров. Мощность импульса — регулируемая, от локального подавления радиосвязи до полного вывода из строя электрических систем противника.»

Гоги усмехнулся, представляя, как такая штука могла бы изменить ход любой войны. Танки, превратившиеся в железные гробы с заглохшими двигателями. Самолеты, падающие с неба с мертвой электроникой. Радиостанции, замолкшие одним залпом.

— Только вот как объяснить Паулю принцип действия, — пробормотал он, добавляя к рисунку схематичное изображение электромагнитных волн, расходящихся от дула.

Он взял другую кисть, обмакнул в разведенную синюю краску и начал прорисовывать энергетические потоки. Волнистые линии, исходящие от ТЭНа, проходящие через систему усилителей и преобразователей, собирающиеся в мощный направленный луч.

— Красота, — восхищенно выдохнул он, любуясь получающимся изображением.

Рисунок оживал под его руками. Массивная установка на гусеничной платформе, ощетинившаяся антеннами и датчиками. Экипаж в защитных костюмах — Гоги помнил об опасности сверхвысокочастотного излучения для человека.

— А если добавить режим широкого охвата? — задумчиво пробормотал он, набрасывая дополнительную схему сбоку. — Не точечное воздействие, а площадное. Целый квадрат вражеской техники обесточить разом…

Кисть замерла в воздухе. Такое оружие было слишком мощным, слишком разрушительным. В руках Сталина оно могло изменить весь мировой баланс сил.

— Впрочем, — усмехнулся Гоги, продолжая работу, — в этом времени я уже не простой наблюдатель. Я — часть истории.

Он добавил последние штрихи — тени, придающие объем, блики на металлических поверхностях. Подпись внизу листа: «Г. В. Гогенцоллер, июль 1950 г. Для академика П. Р. Селельмана».

Отложив кисть, он откинулся в кресле и критически оценил работу. Рисунок получился впечатляющим — одновременно технически грамотным и художественно выразительным. Пауль будет доволен.

— Интересно, — пробормотал он, закуривая папиросу, — что бы сказал мой старый профессор по радиоэлектронике, увидев такое в пятидесятом году? Наверное, решил бы, что я сошел с ума.

Дым папиросы медленно поднимался к потолку, а Гоги продолжал разглядывать свое творение, мысленно прокручивая технические детали будущего оружия.

Гоги отложил кисть и потер виски. Мысли крутились вокруг корейских полей, где совсем скоро его чертежи могли превратиться в реальное железо. Роботы-амфибии Пауля уже там, а теперь и электромагнитная пушка…

Он встал из-за стола и подошел к старому чемодану в углу комнаты. Среди немногих личных вещей Георгия Валерьевича лежал потертый складной нож — обычная бабочка с костяными накладками, потемневшими от времени и рук. Гоги взвесил его на ладони, привычным движением раскрыл.

На столе рядом с чертежами валялся обрезок березового полена — заготовка для растопки, которую он так и не успел расколоть. Гоги взял его, устроился поудобнее в кресле и начал неторопливо срезать кору.

Нож шел мягко, оставляя тонкие стружки на полу. Белая древесина проступала из-под темной коры, словно что-то живое освобождалось из плена. Движения были размеренными, медитативными — так, наверное, работали монахи в монастырских мастерских.

— Медвежонок, — пробормотал он себе под нос, представляя будущую фигурку.

Лезвие скользнуло по дереву, формируя округлую голову. Стружка за стружкой — и вот уже проступают очертания морды, маленькие ушки. Гоги улыбнулся, вспоминая, как в детстве вырезал игрушки из обычных палок.

Мысли постепенно успокаивались. Корея отступала на второй план, уступая место простому ритму работы. Срез, поворот заготовки, еще срез. Никакой спешки, никаких дедлайнов и презентаций.

— Лапки, — шепнул он, начиная формировать передние конечности. — Толстенькие, неуклюжие…

Нож работал точно, словно сам знал, где и сколько дерева нужно убрать. Гоги любил мастерить руками. Теперь эти навыки пригодились и здесь.

Постепенно из бесформенного чурбачка рождалась фигурка. Медвежонок сидел на задних лапах, слегка наклонив голову набок. Что-то трогательно-беспомощное было в этой позе, напоминающее о детстве и сказках.

— Хорошо, что Аня не видит, — усмехнулся Гоги, прорезая мелкие детали морды. — Решила бы, что окончательно впал в детство.

Он отложил нож и повертел фигурку в руках, рассматривая со всех сторон. Медвежонок получился живым, почти настоящим. Чуть-чуть довести глаза, подровнять уши…

За окном тикали ходики, отмеряя мирное вечернее время. Никаких взрывов, стрельбы, лязга гусениц. Только тишина московского барака и стружки на полу.

Гоги снова взялся за нож, начиная шлифовать поверхность фигурки. Дерево становилось гладким, шелковистым под пальцами. Он работал не торопясь, получая удовольствие от каждого движения.

— Может, и правда стоит забыть про все эти пушки, — пробормотал он, любуясь своей работой. — Вырезать игрушки, рисовать сказки…

Но даже говоря это, он понимал — пути назад нет. Слишком много знаний, слишком много возможностей изменить мир. А медвежонок… медвежонок останется напоминанием о том, что в любой войне есть место простым человеческим радостям.

Он поставил фигурку на стол рядом с чертежами электромагнитной пушки. Контраст был разительным — детская игрушка и оружие будущего, мирное дерево и смертоносное железо.

— Баланс, — тихо сказал Гоги, убирая нож обратно в чемодан. — Во всем должен быть баланс.

Мысли окончательно успокоились, стали ясными и упорядоченными. Корея подождет — сегодня достаточно было просто побыть человеком.

Гоги поднялся по знакомым ступенькам к физическому факультету, сжимая в кармане маленького деревянного медвежонка. Аня ждала его у главного входа, прислонившись к колонне с толстой книгой в руках.

— Опять астрономия? — улыбнулся он, подходя ближе.

— Кеплер, — она подняла голову, и вечернее солнце отразилось в ее глазах. — Читаю о движении планет. Знаешь, иногда кажется, что математика звезд понятнее человеческих отношений.

Они неспешно пошли по университетскому двору, мимо старых лип и скамеек, где студенты готовились к экзаменам. Аня рассказывала что-то о эллиптических орбитах, но Гоги слушал скорее интонации ее голоса, чем слова. В этих размеренных объяснениях было что-то успокаивающее, отвлекающее от тяжелых мыслей о войне и секретных проектах.

— А ты знаешь, — сказала она, остановившись возле небольшого сквера, — что свет от некоторых звезд идет до нас тысячи лет? Мы видим их такими, какими они были, когда еще не было ни Москвы, ни России…

— Время, — задумчиво произнес Гоги. — Странная штука. Иногда кажется, что прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, просто мы не умеем их различать.

Аня внимательно посмотрела на него.

— Философствуешь сегодня. Что-то случилось на работе?

— Да так, — он пожал плечами. — Рисовал всякие технические штуки для военных. Иногда думаю, не лучше ли заниматься чем-то более… вечным.

Они прошли через сквер к небольшому пруду. Вечер был теплым, безветренным. На воде дремали утки, изредка поправляя перья. Аня села на скамейку, похлопала рядом с собой.

— Покажи руки, — неожиданно сказала она.

— Что?

— Руки покажи. Хочу посмотреть.

Гоги протянул ладони. Аня взяла их в свои — теплые, удивительно нежные для человека, проводящего дни за книгами и расчетами.

— Видишь эти мозоли? — она провела пальцем по огрубевшей коже. — От резьбы по дереву. А здесь — от кистей и карандашей. Это руки творца, а не разрушителя.

— Откуда ты знаешь про резьбу? — удивился он.

— У меня дедушка был столяром. Такие же руки были. — Она не отпускала его ладони. — Что бы ты ни рисовал на работе, ты остаешься художником. Помни об этом.

Они сидели молча, слушая, как плещется вода и шуршат листья. Где-то вдалеке играл кто-то на гармошке — простую народную мелодию, грустную и светлую одновременно.

— Аня, — тихо сказал Гоги, — а ты веришь в переселение душ?

— В реинкарнацию? — она задумалась. — Не знаю. Но мне кажется, что знания не исчезают бесследно. Они переходят от учителя к ученику, из книги в книгу, из поколения в поколение. В каком-то смысле мы все связаны невидимыми нитями с прошлым и будущим.

— Красиво сказано.

— Это не я придумала. Циолковский писал что-то похожее. О космическом разуме, о том, что смерть — это только переход в другое состояние.

Гоги достал из кармана деревянного медвежонка и протянул Ане.

— Вырезал сегодня. Для успокоения нервов.

Она взяла фигурку, повертела в руках.

— Замечательный. Такой живой… А можно оставить себе?

— Конечно.

Аня спрятала медвежонка в сумочку, потом снова взяла его за руку.

— Знаешь, что меня больше всего поражает в астрономии? — сказала она, глядя на темнеющее небо. — Порядок. Все движется по своим законам, по своим орбитам. Ничто не случайно. И мне кажется, что наша встреча тоже не случайна.

— Предопределение?

— Нет, скорее… созвучие. Как два камертона, настроенных на одну частоту. Ты художник, я астроном, но мы оба ищем гармонию в хаосе.

Первые звезды начали проступать на потемневшем небе. Аня откинула голову назад, показывая на созвездия.

— Вон Большая Медведица. А там — Полярная звезда. По ней мореплаватели ориентируются уже тысячи лет.

— А по чему ориентируются люди? — спросил Гоги.

— По внутреннему компасу. По тому, что велит сердце.

Она повернулась к нему, и в ее глазах отразились звезды.

— Твое сердце сейчас спокойно?

Гоги почувствовал, как напряжение последних дней окончательно покидает его. Рядом с Аней мир казался правильным, гармоничным. Корея, секретные проекты, электромагнитные пушки — все это существовало где-то далеко, в другой реальности.

— Да, — тихо ответил он. — Впервые за долгое время — да.

Они просидели у пруда до самой темноты, разговаривая о звездах, о музыке сфер, о том, что где-то в космосе, возможно, другие разумные существа тоже смотрят на свои звезды и размышляют о смысле бытия. А когда пора было расходиться, Аня поцеловала его в щеку — легко, по-дружески.

— Приходи еще, — сказала она. — Мне нравится смотреть на звезды в твоей компании.

Идя домой по ночной Москве, Гоги чувствовал необыкновенную легкость. Душевный покой, который он искал так долго, наконец пришел. И пришел он не через работу, не через успехи или признание, а через простое человеческое общение, через возможность быть самим собой рядом с понимающим человеком.

Черный автомобиль остановился возле барака ровно в назначенное время. Семен Петрович молча открыл дверцу, и Гоги устроился на заднем сиденье, чувствуя, как привычное беспокойство поднимается в груди. Встречи с Лаврентием Павловичем всегда были непредсказуемыми.

На этот раз их привезли не в мрачное здание на Лубянке, а в особняк на Кузнецком мосту. Берия встретил его в просторном кабинете, заставленном антикварной мебелью и картинами русских классиков. На столе дымился самовар, рядом лежали свежие номера «Правды» и какие-то секретные папки.

— Проходи, Георгий Валерьевич, — Берия поднялся из-за стола, сняв пенсне. — Давно не виделись. Как дела?

— Работаю, Лаврентий Павлович. Стараюсь приносить пользу.

— Это я вижу. — Берия налил чай в два стакана, протянул один Гоги. — Твои последние проекты произвели впечатление на самого Иосифа Виссарионовича. Города будущего, электромагнитные пушки… Интересные концепции.

Гоги осторожно отхлебнул чай, чувствуя, как Берия изучает его взглядом. В этом человеке всегда чудилось что-то хищное, но сегодня он казался задумчивым, почти философским.

— Скажи мне, — Берия подошел к окну, глядя на московские крыши, — что ты думаешь о будущем человечества? О том, к чему мы идем?

— В каком смысле, Лаврентий Павлович?

— В самом прямом. Твои ТЭНы, эта неограниченная энергия… Она изменит все. Производство, транспорт, быт людей. Но не только это. — Он повернулся к Гоги. — Климат планеты тоже может измениться. Столько энергии, выделяемой в атмосферу… Не приведет ли это к глобальному потеплению?

Гоги замер с стаканом у губ. Эти мысли приходили ему в голову не раз, но слышать их от Берии было неожиданно.

— Возможно, — осторожно ответил он. — Любой источник энергии влияет на окружающую среду. Но ТЭНы чище угля или нефти…

— Чище, да. Но мощнее в тысячи раз. — Берия снова сел за стол, сложил пальцы пирамидкой. — Представь: через двадцать-тридцать лет вся планета покрыта городами, работающими на термоядерной энергии. Ледники тают, уровень океана поднимается… Какой ценой мы покупаем прогресс?

— А есть ли выбор? — Гоги поставил стакан на стол. — Человечество не может остановиться в развитии. Если не мы, то американцы создадут что-то подобное.

— Верно мыслишь. — Берия кивнул с одобрением. — Гонка неизбежна. Но важно, чтобы она шла под контролем разумных людей. Людей, которые понимают ответственность.

Они помолчали, каждый погруженный в свои мысли. За окном гудели автомобили, где-то играли дети — обычная московская жизнь, не подозревающая о грандиозных планах, вынашиваемых в кабинетах власти.

— Кстати, о контроле, — Берия открыл одну из папок. — У меня для тебя есть предложение. Мы создаем новую анимационную студию. «Союзмультфильм» разросся, стал неповоротливым. Нужна свежая кровь, новые идеи.

— Анимационную студию? — Гоги не скрывал удивления.

— Не удивляйся. Мультипликация — это мощный инструмент воспитания. Дети смотрят мультфильмы, впитывают образы, идеи. Формируется мировоззрение будущих строителей коммунизма. — Берия придвинул папку ближе к Гоги. — Нам нужны правильные мультфильмы. О дружбе народов, о научно-техническом прогрессе, о светлом будущем человечества.

Гоги листал документы — штатное расписание, планы производства, бюджет. Цифры были впечатляющими.

— Ты хочешь, чтобы я возглавил студию?

— Именно. Ты художник, понимаешь технику, умеешь работать с людьми. К тому же у тебя есть видение будущего. — Берия улыбнулся. — Представь: мультфильм о городах будущего, которые ты спроектировал. Дети будут мечтать жить в таких городах, стремиться их построить.

— А моя работа в 28-м отделе?

— Будешь совмещать. Крид не возражает. Более того, некоторые твои разработки можно будет адаптировать для детской аудитории. Роботы-помощники, космические корабли… Только в позитивном ключе, конечно.

Гоги чувствовал, как его затягивает в очередной проект. Берия умел подавать предложения так, что отказаться казалось невозможным.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Попробую.

— Отлично! — Берия хлопнул в ладоши. — Кстати, о бытовых условиях. Не годится человеку твоего уровня жить в бараке. — Он достал из ящика стола ключ на кольце. — Коттедж в Переделкино. Для особо полезных кадров. Три комнаты, участок, даже небольшая мастерская есть.

Гоги взял ключ, ощущая его тяжесть в ладони. Металл был теплым, словно его только что держал кто-то другой.

— Спасибо, Лаврентий Павлович.

— Благодарить рано. Это не подарок, а инвестиция. Государство вкладывается в тебя, ждет отдачи. — Берия снова надел пенсне, взял в руки документы. — Студия начинает работу с понедельника. Помещение на Мосфильмовской, оборудование уже завозят.

Выходя из особняка, Гоги чувствовал странную смесь воодушевления и тревоги. С одной стороны — новые возможности, творческая свобода, улучшение жизненных условий. С другой — еще большая зависимость от системы, еще более глубокое погружение в государственную машину.

В автомобиле он рассматривал ключ от коттеджа. Простой, обычный ключ, но символизирующий так много. Переход в новую касту — касту полезных системе людей, получающих привилегии взамен на лояльность.

— Семен Петрович, — обратился он к водителю, — а вы давно работаете на Лаврентия Павловича?

— Десять лет будет, товарищ Гогенцоллер.

— И как? Нравится?

Водитель посмотрел на него через зеркало заднего вида.

— Лаврентий Павлович человек справедливый. Хорошо работаешь — хорошо живешь. Плохо работаешь… — Он красноречиво пожал плечами.

— Понятно.

Всю дорогу до барака Гоги размышлял о произошедшем. Еще утром он был просто художником, работающим в секретном отделе. Теперь — директор анимационной студии, будущий житель Переделкино, человек с особым статусом. Система поглощала его постепенно, но неотвратимо.

Странно, но совесть молчала. Наверное, потому что он не предавал никого конкретного, не доносил, не причинял прямого вреда. Просто использовал свои таланты на благо государства. Разве это плохо?

Но в глубине души он понимал: превращается в конформиста. В человека, который приспосабливается к системе, находит в ней свое место, получает от нее блага. И чем комфортнее становится это место, тем труднее будет от него отказаться.

У входа в барак его встретила Нина с ведром воды.

— Гоша! — обрадовалась она. — Как дела? Что-то ты мрачный какой-то.

— Да так, работа, — отмахнулся он. — Нин, а скажи мне честно — я изменился с тех пор, как мы познакомились?

Она поставила ведро, внимательно посмотрела на него.

— Изменился. Стал более… солидным что ли. Важным. Раньше ты был как все, а теперь… — Она замолчала, подбирая слова. — Теперь ты другой. Не хуже, не лучше, просто другой.

— Спасибо за честность.

Поднимаясь к себе, Гоги крутил в руках ключ от коттеджа. Завтра он поедет смотреть новое жилье, послезавтра начнет работать в анимационной студии. Жизнь стремительно менялась, и он не был уверен, что контролирует эти изменения.

В комнате он подошел к окну, посмотрел на двор, где играли дети. Через несколько месяцев они будут смотреть мультфильмы, созданные под его руководством. Мультфильмы о правильных героях, правильных идеях, правильном будущем.

— Система, — тихо сказал он своему отражению в стекле. — Ты стал частью системы, Гоша. Поздравляю.

И в этих словах не было ни горечи, ни радости. Только спокойное принятие неизбежности.

Гоги стоял у окна, держа в руках ключ от коттеджа. Металл уже остыл, но тяжесть его ощущалась отчетливо. Он сунул ключ в карман пиджака и нащупал там знакомую пачку.

Сигареты были американские — «Мальборо» с белым фильтром, которые ему как-то передал один из сотрудников через Крида. Заграничная роскошь в стране, где курили папиросы «Беломор» или махорку. Гоги вытащил пачку, повертел в руках. Красно-белая упаковка смотрелась в его комнате почти вызывающе.

Он извлек сигарету, покатал между пальцев. Табак был плотно набит, фильтр белоснежный. Даже не закуривая, можно было почувствовать другой, более мягкий аромат.

Чиркнул спичкой. Пламя осветило лицо на мгновение, отбросило тень на стену. Первая затяжка была действительно мягче привычных папирос. Дым шел легко, почти не першил в горле.

Гоги подошел к окну, приоткрыл форточку. Летняя ночь была теплой, безветренной. Где-то вдалеке тикали башенные часы, отбивая поздний час. В соседних окнах барака давно погасли огни — люди спали, готовясь к новому трудовому дню.

Он затянулся еще раз, выпустил дым в открытое окно. Серые клубы растворились в темноте. На востоке небо едва заметно светлело — до рассвета оставалось часа два.

Американская сигарета в руке советского художника. Символично. Еще вчера он был обычным жителем барака, а теперь… Теперь у него есть ключ от коттеджа, должность директора студии, перспективы роста. И сигареты, которые простым людям и не снились.

Гоги сел в кресло, не отходя от окна. Сигарета медленно тлела между пальцев, оставляя тонкую дорожку дыма. Он курил неторопливо, растягивая каждую затяжку. Время словно остановилось в этой маленькой комнате, где будущий директор анимационной студии размышлял о своей судьбе.

Пепел накопился — он стряхнул его в блюдце, служившее пепельницей. Серый порошок напомнил о быстротечности всего сущего. Вот и сигарета вскоре превратится в пепел, как и многое другое в этой жизни.

За окном проехала редкая машина, фары на секунду осветили противоположную стену барака. Потом снова темнота и тишина. Москва спала, не ведая о тех решениях, которые принимались сегодня в особняке на Кузнецком мосту.

Гоги докурил сигарету до фильтра, затушил о край блюдца. Белый фильтр почернел, стал обычным окурком. Он посмотрел на пустую пачку — осталось еще штук пятнадцать. Хватит надолго, если курить экономно.

Спать не хотелось. Слишком много мыслей крутилось в голове, слишком много перемен навалилось за один день. Он встал, прошелся по комнате, снова подошел к окну.

Небо на востоке становилось все светлее. Звезды блекли одна за другой, уступая место рассвету. Где-то там, за горизонтом, начинался новый день. День, когда он поедет смотреть коттедж в Переделкино, день, когда начнет осваивать новую должность.

Гоги достал из пачки еще одну сигарету. Зачем экономить? Завтра у него будет другая жизнь, другой статус. Может, и сигареты будут поставляться регулярно.

Вторая сигарета тлела так же медленно. Он курил и смотрел, как розовеет небо, как постепенно проступают контуры далеких домов. Рассвет был мирным, обычным. Никто не знал, что в мире стало на одного конформиста больше.

Первые лучи солнца коснулись окна напротив. Золотистый свет разлился по двору, осветил веревки с бельем, скамейки, где вечерами сидели соседки. Обычный советский барак встречал обычное советское утро.

Но для Гоги это утро было особенным. Последним утром в старой жизни. Он докурил сигарету, затушил окурок рядом с первым. Два белых фильтра в блюдце — как два периода жизни.

Солнце поднималось выше, заливая комнату теплым светом. Где-то зазвонил будильник — кто-то из соседей собирался на работу. Начинался новый день, полный новых возможностей и новых компромиссов.

Гоги закрыл форточку, убрал пачку сигарет в карман. Пора было собираться. Директор анимационной студии не мог позволить себе опоздать в первый рабочий день.