Художник из 50х Том II

Глава 12

Черный ЗИС-110 остановился перед величественным зданием на Мясницкой улице. Гоги выглянул из окна и замер — перед ним возвышалось его собственное творение, воплощенное в камне и металле. Концепт министерского здания, который он набросал еще год назад для общих архитектурных работ, превратился в реальность.

— Впечатляет, не правда ли? — сказал Крид, выходя следом. — Ваши эскизы стали основой проекта. Строили рекордными темпами — всего за восемь месяцев.

Гоги медленно поднял голову, охватывая взглядом все здание целиком. Двадцать этажей чистых геометрических линий, каскадных уступов и вертикальных акцентов. Классический ар-деко, но с советским размахом — каждая деталь была увеличена, усилена, подчеркнута.

Фасад из серого гранита перемежался вставками черного мрамора, создавая строгий, почти монументальный ритм. Огромные окна первого этажа обрамляли бронзовые рамы с геометрическими узорами — те самые, что Гоги рисовал в своих набросках, думая о будущем советского искусства.

— Узнаете свой почерк? — спросил Крид, наблюдая за реакцией художника.

— Узнаю, — тихо ответил Гоги. — Но это больше, чем я представлял.

Центральный портал был настоящим произведением искусства. Бронзовые двери высотой в пять метров украшали барельефы — рабочий с молотом, колхозница с серпом, ученый с книгой, художник с кистью. Все фигуры устремлялись вверх, к солнцу, изображенному в виде стилизованной звезды над входом.

— Над барельефами работал Мухин, — пояснил Крид. — По вашим эскизам, разумеется. Говорит, никогда не получал более точных художественных указаний.

Гоги подошел ближе, провел ладонью по холодной бронзе. Каждая складка одежды, каждая мышца были проработаны с удивительной точностью. Но главное — в лицах фигур читалась та самая устремленность в будущее, которую он пытался передать в своих рисунках.

— Пройдемте внутрь, — предложил Крид, направляясь к входу.

Двери открылись бесшумно, и Гоги оказался в просторном атриуме. Потолок терялся в высоте — сорок метров вверх уходили мраморные колонны, поддерживающие стеклянный купол. Солнечный свет, проникая сквозь витражи, окрашивал все вокруг в золотистые тона.

— Боже мой, — выдохнул Гоги.

Пол выложен был мозаикой из разноцветного мрамора — сложный геометрический узор, который он когда-то набросал для обложки книги об искусстве будущего. Теперь по этому узору могли ходить тысячи людей каждый день.

В центре атриума возвышалась скульптурная композиция — стилизованное дерево из белого мрамора, ветви которого поддерживали символы искусств: лиру, палитру, театральные маски, кинокамеру. У основания дерева располагался фонтан с кристально чистой водой.

— Символизм понятен? — спросил Крид. — Искусство как древо жизни, питающее духовную культуру народа.

— Понятен, — кивнул Гоги, не в силах отвести взгляд от скульптуры. — И красиво исполнен.

Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Перила из полированной бронзы были украшены теми же геометрическими мотивами, что и фасад. Каждая деталь здания подчинялась единому художественному замыслу.

— Здесь будут располагаться отделы кино и театра, — объяснял Крид, ведя Гоги по коридору. — Третий этаж — литература и издательское дело. Четвертый — изобразительное искусство и архитектура.

Кабинеты были просторными, с высокими потолками и большими окнами. Стены обтянуты тканью спокойных тонов, мебель выдержана в стиле ар-деко — простые, строгие формы, благородные материалы.

— А где мой кабинет? — спросил Гоги.

— На двадцатом этаже, — улыбнулся Крид. — Самый верх. Оттуда видна вся Москва.

Лифт поднимал их плавно и бесшумно. Гоги заметил, что даже кабина лифта оформлена в едином стиле — зеркала в бронзовых рамах, пол из черного мрамора с золотыми прожилками.

Двадцатый этаж поразил своим простором. Огромный зал с панорамными окнами на три стороны, высокие потолки с лепными украшениями, паркет из ценных пород дерева. В центре — массивный рабочий стол из красного дерева, за которым могли разместиться десять человек.

— Это все мое? — недоверчиво спросил Гоги.

— Все ваше, — подтвердил Крид. — Рабочий кабинет министра. Плюс приемная, переговорная, личная библиотека и небольшая мастерская для творческой работы.

Гоги подошел к окну, выходящему на юг. Внизу расстилалась Москва — Кремль с его древними башнями, широкие проспекты, стройки новых зданий. Город, который теперь во многом зависел от его решений.

— А это что? — он указал на мольберт, стоящий в углу у окна.

— Подарок от коллектива вашей бывшей студии, — пояснил Крид. — Хотели, чтобы вы не забывали о своих корнях.

Гоги подошел к мольберту, провел рукой по чистому холсту. Когда-то он стоял точно так же в своей маленькой мастерской, мечтая изменить мир искусством. Теперь у него была власть воплотить эти мечты в масштабах целой страны.

— Покажите мне остальные помещения, — попросил он.

Крид провел его по всему этажу. Приемная была оформлена в более спокойных тонах — бежевые стены, мягкая мебель, картины советских художников. Переговорная — строго и функционально, с большим овальным столом и портретами руководителей государства.

Но больше всего поразила библиотека. Стеллажи от пола до потолка заполняли редкие издания по искусству со всего мира. Альбомы живописи, трактаты по эстетике, монографии о великих мастерах прошлого.

— Здесь собрано все, что может понадобиться для работы, — сказал Крид. — Плюс регулярно поступают новинки из-за рубежа.

Гоги остановился перед полкой с книгами о русском искусстве. Левитан, Репин, Суриков — мастера, чьи произведения он изучал еще в юности. Теперь он должен был продолжить их традиции, но в совершенно новых условиях.

— А мастерская? — напомнил он.

Крид открыл дверь в соседнее помещение. Небольшая комната была оборудована всем необходимым для художника — мольберты разных размеров, стеллажи с красками и кистями, стол для графических работ. У окна стоял удобный стул и подставка для ног.

— Для тех моментов, когда нужно будет вернуться к истокам, — объяснил Крид. — Руководство понимает — творческому человеку необходимо личное пространство для вдохновения.

Гоги сел в кресло художника, взял в руки знакомую кисть. На мгновение время остановилось — он снова был простым живописцем, влюбленным в красоту мира.

— Георгий Валерьевич, — мягко позвал Крид. — Пора знакомиться с коллективом.

Они спустились на девятнадцатый этаж, где располагались кабинеты заместителей министра и руководителей основных отделов. В большой конференц-зале уже собрались люди — человек тридцать различного возраста и профессий.

— Товарищи, — объявил Крид, — позвольте представить вам нового министра культурной политики — Георгия Валерьевича Гогенцоллера.

Поднялись с мест, зашумели приветственно. Гоги окинул взглядом собравшихся — режиссеры, которых он знал по фильмам, писатели с мировыми именами, художники, чьи работы висели в Третьяковской галерее.

— Товарищи, — начал он, чувствуя, как волнение сменяется уверенностью, — перед нами стоит грандиозная задача. Мы должны создать новый язык искусства, который будет понятен миллионам людей во всем мире.

Зал затих. Все внимательно слушали слова нового руководителя.

— Наше искусство должно быть не только красивым, но и действенным. Не только эмоциональным, но и убедительным. Мы работаем не для узкого круга ценителей, а для всего человечества.

Он говорил, и с каждым словом чувствовал, как растет его власть над этими талантливыми людьми. Они готовы были следовать за ним, воплощать его идеи, создавать по его замыслам.

— У каждого из вас есть опыт, талант, видение, — продолжал Гоги. — Моя задача — объединить все это в единую силу, способную изменить культурный облик эпохи.

После выступления к нему подошли несколько человек — познакомиться, обсудить планы, поделиться идеями. Гоги видел в их глазах смесь любопытства, надежды и осторожного энтузиазма.

— Завтра мы начинаем полноценную работу, — сказал он в заключение. — Готовьтесь к большим переменам.

Когда зал опустел, Крид подошел к окну, откуда открывался вид на вечернюю Москву.

— Ну как? — спросил он. — Соответствует ожиданиям?

— Превосходит, — честно признался Гоги. — Я и представить не мог, что мои эскизы воплотятся в таком масштабе.

— Это только начало, — заметил Крид. — Здание — лишь инструмент. Главное — что вы с этим инструментом будете делать.

Гоги вернулся в свой кабинет на двадцатом этаже. Включил настольную лампу, сел за огромный стол, разложил первые документы. За окнами загорались огни столицы — города, которому предстояло стать лабораторией его культурных экспериментов.

Он взял лист бумаги, начал набрасывать план работы на первый месяц. Новые фильмы, книги, выставки — все должно было работать на главную цель: формирование нового человека, способного строить коммунистическое общество.

Часы на столе показывали полночь, когда Гоги наконец отложил ручку. За день он превратился из опального художника в одного из самых влиятельных людей страны. Завтра начинался новый этап его жизни — этап, который мог изменить судьбы миллионов людей.

Он подошел к окну, посмотрел на спящий город. Где-то там жили обычные советские граждане — рабочие, инженеры, учителя, студенты. И теперь их мысли, чувства, мечты во многом зависели от решений, которые он будет принимать в этом кабинете.

— Интересно, — пробормотал он себе под нос, — куда заведет меня эта дорога?

Ответа не было. Но в глубине души Гоги чувствовал — самые значительные страницы его биографии еще не написаны.

Утром следующего дня Гоги прибыл в свой новый кабинет с твердым намерением окунуться в работу с головой. Однако за массивным столом из красного дерева его уже ждал незнакомый человек. Он сидел в кресле, предназначенном для посетителей, листая какую-то папку, словно был здесь хозяином.

Незнакомец поднял голову при входе Гоги. Первое, что бросилось в глаза — полностью бритая голова и аккуратная седая борода, покрывающая точеную челюсть. Мужчина был одет в строгий пепельно-серый костюм без пиджака, белая рубашка с закатанными рукавами подчеркивала спортивное телосложение. На носу сидели защитные пенсе, скрывающие глаза.

— Георгий Валерьевич, полагаю? — мужчина встал, протянул руку. — Карим Бесфамильный, заместитель товарища Крида по особым поручениям.

Голос был низким, с едва уловимым эстонским акцентом. Рукопожатие — крепким, уверенным.

— Не помню, чтобы мы назначали встречу, — осторожно заметил Гоги, проходя к своему месту.

— Не назначали, — согласился Карим, снова усаживаясь в кресле. — Но обстоятельства сложились так, что встреча стала необходимой.

Он снял пенсе, и Гоги увидел пепельно-серые глаза — холодные, изучающие, невероятно выразительные. Возраст мужчины определить было невозможно — седина могла означать как зрелость, так и преждевременную седину от нервного напряжения.

— Слушаю вас, — Гоги сел за стол, сложил руки.

— Товарищ Крид поручил мне… скажем так, обеспечивать координацию вашей работы с общими задачами двадцать восьмого отдела, — Карим открыл папку, достал несколько документов. — Простыми словами — я ваш советник и помощник в сложных вопросах.

— Советник? — Гоги нахмурился. — Мне казалось, я достаточно опытный человек, чтобы самостоятельно выполнять свои обязанности.

Карим усмехнулся — коротко, без тени веселья.

— Товарищ министр, после корейских событий руководство решило не оставлять вас наедине с крупномасштабными задачами. Слишком… самостоятельный у вас подход к выполнению поручений.

В голосе слышалась ирония, смешанная с профессиональной прямотой.

— И что конкретно входит в ваши обязанности?

— Консультирование по стратегическим вопросам, координация с другими ведомствами, контроль за соблюдением генеральной линии партии, — Карим перечислял монотонно, словно читал инструкцию. — Плюс обеспечение безопасности и решение нестандартных ситуаций.

Последние слова прозвучали особенно многозначительно.

— А лично у вас какая специализация? — поинтересовался Гоги.

— Разная, — уклончиво ответил Карим. — Владею несколькими языками, имею опыт работы в различных регионах, понимаю специфику культурной работы.

Он встал, прошелся к окну, посмотрел на утреннюю Москву.

— Mellon nin, Georgi Valerievich, — неожиданно произнес он на незнакомом языке.

— Простите?

— Мой друг, — перевел Карим, не оборачиваясь. — Древний язык. Работаю консультантом по мертвым языкам, помогаю одному профессору из Оксфорда кое-что написать. Полезно знать для понимания европейской культуры.

Гоги удивленно поднял брови.

— Вы сотрудничаете с британскими учеными?

— По линии научного обмена, — Карим вернулся к столу. — Языки — это ключ к пониманию менталитета народов. Чтобы эффективно воздействовать на сознание, нужно понимать, как оно устроено изначально.

Он сел обратно, снова надел пенсе.

— Итак, товарищ министр, с чего начнем?

Гоги открыл верхнюю папку на столе.

— Планировал ознакомиться с текущими проектами, встретиться с руководителями отделов, составить план работы на квартал…

— Скучно, — перебил Карим. — Бумажная работа подождет. Лучше покажите мне, как вы мыслите стратегически.

— Что вы имеете в виду?

Карим достал из внутреннего кармана небольшой предмет — деревянную фигурку крестьянина, искусно вырезанную из березы.

— Видите эту фигурку? — он поставил ее на стол между ними. — Представьте, что это обычный советский гражданин. Рабочий, скажем, или колхозник. Как вы планируете формировать его мировоззрение?

Гоги взял фигурку, повертел в руках.

— Комплексно. Через кино, литературу, изобразительное искусство, театр. Создать цельную картину мира, где социалистические ценности выглядят единственно верными.

— Банально, — отрезал Карим. — Это делали и до вас. Что нового предложите?

Гоги почувствовал раздражение от прямолинейного тона собеседника.

— А что бы предложили вы?

— Я бы подошел к вопросу кардинально, — Карим откинулся в кресле. — Не просто показывать правильную картину мира, а делать неправильную психологически невозможной.

— Поясните.

— Представьте: человек не может даже помыслить о буржуазных ценностях, потому что в его сознании просто нет соответствующих понятий. Язык формирует мышление, товарищ министр. Измените язык — изменится и сознание.

Гоги внимательно посмотрел на советника. Тот рассуждал не как чиновник, а как ученый высокого класса.

— Интересная теория. У вас есть конкретные предложения?

— Множество, — Карим достал из папки еще несколько документов. — Вот проект реформы художественного образования. Детей с раннего возраста учим видеть красоту только в социалистических формах. Буржуазное искусство становится для них эстетически неприемлемым.

Гоги пробежал глазами по тексту. Проект был проработан до мелочей — новые программы для художественных школ, переподготовка преподавателей, система поощрений и взысканий.

— Кто это разрабатывал?

— Я, — просто ответил Карим. — В свободное от основной работы время.

— А что ваша основная работа?

Карим помолчал, сняв пенсе и протирая их носовым платком.

— Решение задач, которые не решаются обычными методами, — сказал он наконец.

В его серых глазах мелькнуло что-то, от чего Гоги почувствовал легкую тревогу.

— Понятно, — кивнул он, хотя ничего не понял.

— А вот еще один проект, — Карим положил на стол новую папку. — Создание альтернативной мифологии. Люди нуждаются в героях, легендах, сказаниях. Дадим им советских героев, которые будут привлекательнее Ильи Муромца и Александра Невского.

Гоги заинтересованно открыл папку. Внутри были проработанные биографии вымышленных персонажей, их приключения, моральные принципы.

— Впечатляюще. Сколько времени вы на это потратили?

— Время — понятие условное, — уклончиво ответил Карим. — Главное — результат.

Он встал, подошел к книжным полкам, принялся изучать корешки томов.

— У вас хорошая библиотека, — заметил он. — Но не хватает некоторых позиций. Нужно добавить работы по психологии масс, воздействию на подсознание, семантике.

— Закажу, — пообещал Гоги.

— Не надо заказывать, — Карим повернулся к нему. — Я принесу завтра. У меня есть кое-что любопытное из специальных фондов.

Он вернулся к столу, сел, снова надел пенсе.

— Теперь о практических вопросах, — тон стал деловым. — Ваш первый крупный проект должен быть безукоризненным. Нужно показать эффективность нового подхода.

— У меня есть несколько идей…

— Забудьте о своих идеях, — резко перебил Карим. — У меня есть лучше. Полнометражная картина о молодом советском конструкторе, который создает новый тип самолета, но западные разведки пытаются украсть чертежи.

Гоги нахмурился от такого тона, но промолчал.

— Сюжет избитый, — заметил он.

— Сюжет вторичен. Главное — подача. Фильм должен быть снят так, чтобы зарубежная аудитория поверила в превосходство нашей техники, — Карим наклонился вперед. — Мы создаем не развлечение, а орудие культурной войны.

— А режиссер?

— Эйзенштейн. Если согласится, конечно.

— Эйзенштейн? — удивился Гоги. — Он же…

— Он гений. И пора его гений поставить на службу государству более результативно, — Карим встал. — Я переговорю с ним лично.

Он направился к двери, но остановился на полпути.

— Кстати, товарищ министр, у вас будет помощница. Секретарь-референт. Очень способная девушка.

— Хорошо. Когда она приступит?

— Уже приступила. Сидит в приемной, ждет распоряжений.

Карим вышел, оставив Гоги наедине с ворохом новых планов и проектов. Художник почувствовал странную смесь восхищения и беспокойства. Новый советник явно был человеком незаурядным, но его методы вызывали опасения.

Гоги подошел к окну, посмотрел на улицу. Внизу шли обычные люди — те самые граждане, сознанием которых ему предстояло управлять. Вчера это казалось благородной миссией. Сегодня, после разговора с Каримом, начинало походить на манипулирование.

— Интересно, во что я ввязался, — пробормотал он себе под нос.

За дверью послышались шаги — это возвращался Карим с новой помощницей. Гоги выпрямился, приготовился к очередному знакомству. День только начинался, а уже было ясно — скучать ему не придется.

Дверь открылась, и в кабинет вошла молодая женщина — высокая, стройная, с темными волосами, собранными в строгую прическу. За ней следовал Карим с довольным видом.

— Товарищ министр, — сказал он, — позвольте представить Анну Сергеевну Королеву. Ваша новая помощница.

Гоги замер. Королева. Такая же фамилия была у той студентки-астронома, с которой он познакомился в самом начале своего пути. Совпадение? Или нет?

— Очень приятно, — сказала девушка, протягивая руку. — Надеюсь на плодотворную работу.

Голос был приятным, профессиональным, но в глазах читалась настороженность. Гоги пожал протянутую руку и понял — его новая жизнь обещает быть еще более сложной, чем он предполагал.

— Итак, товарищи, — сказал Карим, устраиваясь в кресле, — приступим к работе. У нас есть целая страна для культурного преобразования.

Гоги достал пачку «Chesterfield» из верхнего ящика стола — трофейные американские сигареты, которые ему привезли из Кореи. Щелкнул зажигалкой, затянулся, откинулся в кресле. Дым медленно поднимался к потолку, пока он перелистывал проекты, оставленные Каримом.

Проект реформы художественного образования был проработан с немецкой педантичностью. Каждый пункт программы, каждая методическая рекомендация, система контроля — все выстроено логично и безупречно. Слишком безупречно для работы, выполненной «в свободное время».

Гоги затянулся еще раз, посмотрел в окно. Внизу по Мясницкой торопились люди — обычные советские граждане, которые понятия не имели, что где-то наверху решается судьба их культурного будущего.

— Карим Бесфамильный, — пробормотал он себе под нос, пуская дымное кольцо. — Заместитель Крида по особым поручениям.

Странно. Вчера у него не было заместителя министра, а сегодня появился готовый зам из двадцать восьмого отдела. Причем не какой-нибудь второстепенный сотрудник, а правая рука самого Крида. Что это — помощь или контроль?

Гоги открыл второй проект — создание альтернативной мифологии. Здесь была проделана колоссальная работа. Новые герои с продуманными биографиями, система ценностей, соответствующая коммунистическим идеалам, даже фольклорные мотивы и песни. На такое потребовались бы месяцы, если не годы.

— А может, и годы, — пробормотал Гоги, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу.

Возможно, Карим работал над этими проектами давно, еще до корейских событий. Возможно, его назначение планировалось заранее, независимо от того, как сложится судьба нового министра. Это меняло дело.

Третий проект оказался самым интересным — концепция «тотального культурного воздействия». Здесь рассматривались методы формирования общественного мнения через все доступные каналы одновременно. Радио, газеты, плакаты, даже школьные учебники — все должно было работать на единую цель.

Гоги докурил сигарету, сразу достал новую. Руки слегка дрожали — не от никотина, а от осознания масштабов предлагаемого. Карим предлагал не просто пропаганду, а настоящую инженерию сознания.

— Эффективная единица, — усмехнулся Гоги, вспоминая слова о новом помощнике.

Действительно эффективная. Слишком эффективная для обычного чиновника. Такие люди не работают заместителями, такие люди руководят целыми направлениями. Почему же Крид отдал своего лучшего специалиста?

Вариантов было несколько. Первый — Крид действительно хотел помочь, выделив самого способного сотрудника. Но тогда зачем такая предосторожность? Неужели корейские события настолько подорвали доверие?

Второй вариант — контроль. Карим должен следить за каждым шагом нового министра, не давать ему возможности для самодеятельности. Но тогда зачем давать такого умного надсмотрщика? Не проще ли было поставить обычного партийного функционера?

Гоги встал, прошелся по кабинету с сигаретой в руках. За окном уже начинало темнеть — день пролетел незаметно за изучением документов.

Третий вариант был самым тревожным. А что если Карим — не помощник и не контролер, а замена? Что если его готовили на должность министра, а Гоги — временная фигура, которую в нужный момент уберут?

— Паранойя, — сказал он себе, но мысль засела в голове.

Слишком много совпадений. Слишком готовые проекты. Слишком быстрое назначение на должность заместителя. Словно все это планировалось заранее, а корейские события только ускорили процесс.

Гоги вернулся к столу, открыл нижний ящик. Там лежали его личные записи — наброски планов, которые он делал еще в самолете по дороге из Кореи. Сравнил их с проектами Карима.

Совпадений было мало. Его идеи касались в основном содержания — каким должно быть новое советское искусство. Проекты Карима затрагивали форму — как это искусство должно воздействовать на людей. Дополняли друг друга или конкурировали?

Зазвонил телефон. Гоги снял трубку.

— Товарищ министр? — голос Карима звучал деловито. — Как впечатления от проектов?

— Интересные материалы, — осторожно ответил Гоги. — Но хотелось бы обсудить некоторые моменты.

— Конечно. Завтра утром? У меня есть еще несколько предложений.

— Хорошо. Карим… можно личный вопрос?

— Слушаю.

— Сколько времени вы работали над этими проектами?

Пауза. Короткая, но заметная.

— А какая разница, товарищ министр? Важен результат, не так ли?

— Конечно, — согласился Гоги. — До встречи.

Он положил трубку, докурил сигарету. Карим уклонился от прямого ответа. Значит, работал давно. Значит, его назначение планировалось заранее.

Гоги открыл папку с кадровыми вопросами, нашел личное дело нового заместителя. Скупые строчки: образование — Тартуский университет, философский факультет. Языки — немецкий, английский, французский, латынь, древнегреческий. Специализация — история религий и мифологии.

Опыт работы вызывал вопросы. До поступления в двадцать восьмой отдел — преподавание в провинциальных институтах, переводческая деятельность, научные командировки. Ничего выдающегося, но и ничего компрометирующего.

— Слишком чисто, — пробормотал Гоги.

Биография выглядела отретушированной. Настоящие сотрудники спецслужб редко имели такие безупречные анкеты. Обычно в прошлом были темные пятна, которые обеспечивали лояльность.

Гоги закрыл папку, достал новую сигарету. Пора было принимать решение — воспринимать Карима как помощника, контролера или потенциальную угрозу. От этого зависела вся дальнейшая стратегия работы.

Вариант с помощником казался наивным. Крид не из тех, кто раздает подарки без задней мысли. Вариант с угрозой — слишком параноидальным. Зачем усложнять, если можно просто снять с должности?

Оставался контроль. Умный, образованный, эффективный контроль. Карим должен был направлять деятельность министра в нужное русло, не мешая ему работать, но и не давая отклоняться от генеральной линии.

— Что ж, — сказал Гоги, затягиваясь, — поиграем по этим правилам.

Он взял ручку, начал делать пометки в проектах Карима. Одобрял одни пункты, корректировал другие, предлагал альтернативы третьим. Показывал, что остается хозяином положения, но готов к сотрудничеству.

За окном зажглись фонари. Москва погружалась в вечерний покой, не подозревая, что в одном из кабинетов на Мясницкой решается ее культурное будущее. А может, и не только культурное.

Гоги докурил сигарету, убрал документы в сейф. Завтрашний день обещал быть интересным — первое серьезное столкновение с новым заместителем покажет расстановку сил.

— Посмотрим, товарищ Бесфамильный, — пробормотал он, собираясь уходить, — кто из нас окажется эффективнее.

Утром следующего дня Гоги пришел в кабинет на полчаса раньше обычного, рассчитывая подготовиться к разговору с Каримом. Однако заместитель уже сидел за столом для переговоров, разложив перед собой аккуратные стопки документов.

— Доброе утро, товарищ министр, — Карим встал, кивнул. — Надеюсь, вы изучили вчерашние материалы?

— Изучил, — Гоги сел напротив, положил перед собой свои пометки. — Есть несколько вопросов и предложений.

— Прекрасно, — Карим снял пенсе, протер их. — Но сначала позвольте ознакомить вас с новыми документами, поступившими сегодня утром.

Он протянул папку с грифом «Совершенно секретно». Гоги открыл и нахмурился — внутри лежало постановление Совмина о порядке утверждения культурных проектов.

— Что это значит? — спросил он, пробегая глазами текст.

— Новые правила игры, — спокойно ответил Карим. — Все проекты стоимостью свыше ста тысяч рублей требуют согласования с профильными комитетами партии.

Гоги почувствовал, как сжимается желудок. Это означало месяцы бюрократических процедур для любого серьезного начинания.

— Я об этом постановлении не знал…

— Подписано вчера вечером, — Карим листал другую папку. — Вступает в силу немедленно. Плюс вот это распоряжение о создании межведомственной комиссии по культурной политике.

Новый документ был еще хуже. Комиссия включала представителей пяти различных ведомств, каждый из которых получал право вето на любой проект.

— Кто входит в состав комиссии? — хрипло спросил Гоги.

— Представитель ЦК партии, товарищ Жданов. Представитель МГБ, товарищ Серов. Представитель Министерства финансов, товарищ Зверев, — Карим перечислял монотонно. — Представитель Госплана, товарищ Сабуров. И координатор от двадцать восьмого отдела — ваш покорный слуга.

Гоги понял — его заперли в клетку. Любое решение теперь требовало согласия людей, которые никогда не держали в руках кисть или кинокамеру.

— А как же творческая свобода? Художественный замысел?

— Художественный замысел должен соответствовать политическим задачам, — отрезал Карим. — Творческая свобода — это свобода служить народу, а не личным амбициям.

Он достал еще один документ.

— Кстати, вот список проектов, требующих немедленного рассмотрения комиссией. Ваши старые наработки из студии А4+.

Гоги взглянул на список и похолодел. Там значились все его любимые проекты — продолжение «Василисы», серия фильмов по русским сказкам, выставка современной живописи.

— Все это уже утверждено и запущено в производство…

— Было утверждено при старых правилах, — поправил Карим. — Теперь требуется повторное рассмотрение. В соответствии с новыми критериями идеологической выдержанности.

Гоги встал, прошелся к окну. Внизу кипела жизнь большого города, а здесь, в кабинете, плелась паутина бюрократических ограничений.

— Хорошо, — сказал он, возвращаясь к столу. — Тогда давайте рассмотрим ваши проекты по новым правилам.

— Мои проекты уже предварительно согласованы, — невозмутимо ответил Карим. — Я консультировался с членами комиссии на стадии разработки.

— Когда?

— На прошлой неделе. Пока вы были в дороге из Кореи.

Удар был точным и болезненным. Пока Гоги летел домой в самолете, его будущий заместитель уже договаривался с нужными людьми, расставлял фигуры на доске.

— Понятно, — Гоги сел обратно. — И что вы предлагаете?

— Работать в рамках существующей системы, — Карим наклонился вперед. — Я знаю эти механизмы, понимаю, как с ними обращаться. Доверьтесь моему опыту.

— А мои идеи?

— Ваши идеи прекрасны, но нуждаются в… адаптации к реалиям. — Карим открыл очередную папку. — Вот, например, ваш набросок проекта о современном искусстве. Замечательный замысел, но комиссия его не пропустит.

— Почему?

— Слишком абстрактно. Недостаточно конкретных идеологических посылов. Нет четкой связи с задачами коммунистического строительства.

Карим достал ручку, начал делать пометки на полях Гогиного проекта.

— А если переформулировать так: «Искусство как орудие воспитания нового человека», добавить раздел о классовой борьбе в культуре, убрать сомнительные отсылки к западным течениям…

— Это будет уже не мой проект, — возразил Гоги.

— Будет ваш, но жизнеспособный, — парировал Карим. — В нашей системе важно не авторство, а результат. Лучше реализованная идея в измененном виде, чем гениальная задумка в архиве.

Он достал калькулятор, начал подсчитывать что-то в блокноте.

— Смотрите. Ваш первоначальный проект — бюджет два миллиона, срок согласования с комиссией — полгода, вероятность одобрения — двадцать процентов. Мой вариант — бюджет триста тысяч, согласование — две недели, вероятность — девяносто процентов.

Цифры были убийственными. Карим говорил языком эффективности, против которого трудно было возразить.

— А художественная ценность?

— Художественная ценность определяется не амбициями автора, а восприятием зрителей, — отрезал Карим. — Что толку в шедевре, который никто не увидит?

Он закрыл папку, посмотрел на Гоги через пенсе.

— Товарищ министр, я понимаю ваши чувства. Но мы работаем не в студии богемных художников, а в государственном аппарате. Здесь свои законы, своя логика.

Гоги почувствовал, как стены кабинета сдвигаются, сжимая его со всех сторон. Вчера он был министром с неограниченными полномочиями. Сегодня — чиновником, скованным инструкциями и согласованиями.

— И что вы предлагаете?

— Разумный компромисс, — Карим открыл новую папку. — Берем за основу мои проекты как наиболее проработанные, добавляем ваши художественные находки, адаптируем все под требования комиссии. Получаем продукт, который удовлетворит и начальство, и творческие коллективы.

— А меня?

— Вас — в первую очередь, — улыбнулся Карим. — Ведь формально это будут ваши проекты, реализованные под вашим руководством. Успех будет записан на ваш счет.

Ловушка захлопывалась. Карим предлагал Гоги остаться номинальным руководителем, переложив всю реальную работу на заместителя. Удобно, безопасно, но унизительно.

— А если я откажусь?

Карим пожал плечами.

— Ваше право. Но тогда в течение месяца все проекты министерства будут заблокированы комиссией. Сотрудники останутся без работы, творческие коллективы — без финансирования. В итоге вас обвинят в саботаже государственных задач.

— Красивая схема, — горько усмехнулся Гоги.

— Эффективная схема, — поправил Карим. — Я не строил эту систему, товарищ министр. Я просто научился в ней работать.

Он собрал документы в аккуратные стопки.

— Подумайте до завтра. Время не ждет — первое заседание комиссии назначено на послезавтра.

Карим встал, направился к двери.

— И еще один момент, — остановился он на пороге. — Сегодня вечером у нас встреча с директорами крупнейших киностудий. Они хотят услышать новую культурную стратегию из первых уст.

— Чьих уст?

— Ваших, разумеется. Я подготовил тезисы выступления, — Карим положил на стол еще одну папку. — Ознакомьтесь, при необходимости внесите коррективы.

Дверь закрылась, оставив Гоги наедине с горой документов и горьким пониманием своего положения. Он был министром без власти, руководителем без права принимать решения.

Гоги открыл папку с тезисами выступления. Текст был написан канцелярским языком, полон правильных формулировок и пустых лозунгов. Ни намека на живую мысль или художественное видение.

— Значит, так, — пробормотал он, доставая сигареты.

Карим переиграл его в первом же раунде. Использовал знание системы, связи в аппарате, понимание бюрократических механизмов. Гоги остался с амбициями художника в мире, где правили совсем другие законы.

Но игра еще не закончена. У Гоги был козырь, о котором не знал Карим — опыт человека, который уже однажды сломал систему. В Корее он доказал, что иногда один решительный ход стоит тысячи осторожных маневров.

Вопрос только в том, готов ли он рискнуть всем ради права остаться самим собой.