Художник из 50х Том II

Глава 2

Мосфильмовская улица встретила Гоги шумом грузовиков и запахом свежей краски. Семен Петрович остановил автомобиль возле невзрачного двухэтажного здания, больше похожего на заводской цех, чем на будущую кинематографическую студию.

— Приехали, товарищ Гогенцоллер, — объявил водитель, выходя открывать дверцу.

Гоги огляделся. Территория была огорожена новым забором, у входа стоял пост охраны. Рабочие разгружали какие-то громоздкие деревянные ящики, на которых виднелись надписи «Осторожно — оптика» и «Верх». Пахло опилками, машинным маслом и ожиданием чего-то нового.

У входа его ждала немолодая женщина в строгом костюме с папкой под мышкой.

— Товарищ директор? Антонина Ивановна Федорова, ваш заместитель по административно-хозяйственной части. — Она протянула руку для рукопожатия. — Если готовы, проведу экскурсию.

Внутри здание оказалось просторнее, чем выглядело снаружи. Высокие потолки, большие окна, бетонный пол В воздухе висел запах сырости и новизны.

— Здесь планируется монтажный цех, — Антонина Ивановна показывала рукой в разные стороны. — Там — аппаратная для озвучивания. А вот это будет главная гордость — съемочные павильоны.

Они прошли в огромный зал, где рабочие собирали странные металлические конструкции. Гоги узнал в них штативы для камер, но размеры впечатляли — некоторые достигали потолка.

— Мультстанки, — пояснила заместитель, заметив его взгляд. — Для покадровой съемки. Каждый кадр фотографируется отдельно, потом при проекции создается иллюзия движения.

— А сколько таких кадров в минуте фильма?

— При стандартной частоте — тысяча четыреста сорок. Представляете объем работы?

Гоги представил. Для десятиминутного мультфильма нужно было создать более четырнадцати тысяч рисунков. Масштаб задачи начинал доходить до него.

В следующем помещении их встретил мужчина в рабочем халате, весь перепачканный чернилами.

— Виктор Семенович Елисеев, заведующий производством, — представилась Антонина Ивановна. — Наш главный технолог.

— Очень рад, товарищ директор! — Елисеев вытер руку о халат, пожал руку Гоги. — Как раз настраиваем печатную машину для изготовления целлулоидных листов. Видели когда-нибудь, как делается мультипликация?

Гоги честно покачал головой.

— Тогда покажу основы! — Елисеев оживился. — Смотрите: сначала художник рисует персонажа на бумаге. Потом этот рисунок переводят на прозрачный целлулоид специальными красками. Целлулоид накладывают на фон, фотографируют. Потом чуть-чуть меняют позу персонажа, снова фотографируют…

Он показывал жестами, словно дирижировал невидимым оркестром.

— А фоны? — спросил Гоги.

— Фоны рисуют отдельно, на плотной бумаге или картоне. Один фон может использоваться для нескольких сцен. Экономия, понимаете? Зачем рисовать один и тот же лес сто раз?

Они поднялись на второй этаж. Здесь располагались кабинеты сценаристов, художников, режиссеров. Большинство помещений были еще пусты, пахли краской и свежими досками.

— Кадры уже подобраны? — спросил Гоги у Антонины Ивановны.

— Частично. Есть несколько опытных аниматоров с «Союзмультфильма», молодые выпускники ВГИКа. Но основной состав еще предстоит набрать. — Она открыла папку, достала список. — Нужны художники-мультипликаторы, художники по персонажам, художники-постановщики, фазовщики…

— Фазовщики?

— Это художники, которые рисуют промежуточные кадры между ключевыми. Если аниматор нарисовал персонажа с поднятой рукой, а потом с опущенной, то фазовщик рисует все промежуточные положения.

В голове у Гоги постепенно складывалась картина технологического процесса. Сложная, многоступенчатая система, где каждый занимался своим узким участком работы. Как на настоящем заводе, только производили не детали, а кадры.

— А что с озвучиванием?

— Студия звукозаписи почти готова, — Елисеев провел их в помещение, где монтировали акустические панели. — Микрофоны немецкие, магнитофоны тоже. Качество будет отличное.

— Музыкантов где найдем?

— Договор с Московской филармонией уже подписан. При необходимости оркестр приедет к нам.

Экскурсия продолжалась почти два часа. Показали склады для хранения целлулоида, мастерские для изготовления декораций, лабораторию для проявки пленки. Каждое помещение требовало специального оборудования, квалифицированных кадров, отлаженной технологии.

В конце концов они вернулись в кабинет директора — просторную комнату с большими окнами на втором этаже. Мебель еще не вся была расставлена, но письменный стол уже стоял, и на нем лежали первые документы.

— Основные вопросы на сегодня, — Антонина Ивановна разложила перед ним папки. — Штатное расписание на утверждение, смета на закупку материалов, план производства на первый квартал.

Гоги присел за стол, ощущая себя капитаном корабля, которым еще не умеет управлять. Цифры в документах были солидными — сотни тысяч рублей на оборудование, десятки сотрудников, амбициозные планы по выпуску фильмов.

— А название студии уже придумано? — спросил он.

— Пока рабочее — «Студия номер два». Окончательное название предстоит выбрать вам.

Гоги встал, подошел к окну. Внизу рабочие продолжали разгружать оборудование. Каждый ящик был частью огромной мозаики, которая должна была сложиться в работающую студию.

— «А4+», — неожиданно сказал он.

— Простите?

— Название студии. «А4+». Как нестандартная бумага.

Антонина Ивановна записала в блокноте.

— «А4+»… Хорошо звучит. Зарегистрируем.

Остаток дня прошел в изучении документов, знакомстве с ключевыми сотрудниками, принятии решений по десяткам мелких вопросов. Гоги чувствовал себя как человек, которого посадили за руль сложного механизма и сказали: «Езжай». Он крутил руль, нажимал на педали, но до конца не понимал, как все это работает.

К вечеру голова шла кругом от обилия информации. Когда Семен Петрович забирал его, Гоги оглянулся на здание студии. Завтра здесь закипит работа, начнут создаваться первые мультфильмы под его руководством. Правильные мультфильмы о правильных героях.

— Домой, товарищ Гогенцоллер? — спросил водитель.

— Домой, — кивнул Гоги, устраиваясь на заднем сиденье.

Но дома теперь было два — старый барак и новый коттедж в Переделкино. И он еще не решил, в каком из них хочет жить.

Автомобиль свернул с Киевского шоссе на узкую асфальтированную дорогу, петляющую между соснами. Гоги опустил стекло, вдыхая смешанный запах хвои и подмосковной свежести. После московской духоты это казалось другой планетой.

— Переделкино, — объявил Семен Петрович, сбавляя скорость. — Места здесь красивые, товарищ Гогенцоллер. Писатели любят.

Поселок утопал в зелени. Аккуратные коттеджи прятались за заборами, в палисадниках цвели мальвы и георгины. Все дышало достатком и покоем — тем самым покоем, который покупался лояльностью и полезностью системе.

Дом номер семнадцать стоял в глубине участка, за кованой калиткой и липовой аллеей. Одноэтажный, с мансардой — выглядел почти как дачи из американских фильмов. Только красная черепица и резные наличники выдавали местное происхождение.

Гоги вышел из машины, достал из кармана ключ. Металл потеплел от долгого сжимания в ладони. Калитка открылась легко, словно ее недавно смазали.

Участок был ухоженным — кто-то явно работал здесь до его приезда. Грядки с овощами, клумбы с цветами, даже небольшая беседка в углу сада. На веревке между яблонями сушилось постельное белье — значит, в доме уже жили.

У крыльца его встретила пожилая женщина в чистом фартуке.

— Вы, верно, новый хозяин? — она вытерла руки о фартук, приветливо улыбнулась. — Прасковья Николаевна. Тут присматриваю за домом, убираю.

— Георгий Валерьевич, — представился Гоги. — А давно здесь следите?

— Да уж месяц как готовлю. Сказали — приедет важный товарищ, все должно быть как положено. — Она открыла дверь, пропустила его вперед. — Проходите, покажу.

Прихожая была просторной, с вешалкой для одежды и зеркалом в дубовой раме. Пахло мастикой и свежестью. Паркет блестел, словно его только что натерли.

— Гостиная, — Прасковья Николаевна открыла дверь направо.

Комната поражала размерами. После тесного барака здесь можно было разместить целую семью. Мягкие кресла, книжные полки, камин с кованой решеткой. На стенах висели репродукции — Левитан, Шишкин, что-то из классики.

— Кабинет, — она провела его дальше.

Письменный стол у окна, стеллажи для бумаг, мольберт в углу. Все продумано для творческой работы. Кто-то очень хорошо изучил его потребности.

— А это что?

— Мастерская, как велели. — Прасковья Николаевна открыла дверь в пристройку. — Говорили, что вы художник.

Гоги замер на пороге. Просторное помещение с большими окнами на север, стеллажи для красок и кистей, несколько мольбертов разного размера. Даже печка для обжига керамики была — явно строили не наспех.

— Наверху спальня и еще одна комната, — продолжала экскурсию хозяйка. — Ванная с горячей водой, кухня со всем необходимым. Холодильник американский привезли, плита газовая…

Он поднялся по лестнице, оглядывая спальню. Двуспальная кровать, платяной шкаф, туалетный столик с зеркалом. Все добротное, качественное, но безличное. Как номер в хорошей гостинице.

Из окна спальни открывался вид на сад. За забором виднелись крыши соседних домов, между деревьями блестела речка. Тишина была полной — только птицы пели и где-то далеко шумел поезд.

— Ужин приготовить? — спросила Прасковья Николаевна, когда он спустился. — Или сами управитесь?

— Спасибо, сам как-нибудь.

— Тогда я пойду. Если что нужно — я в соседнем доме живу, у Марии Степановны. Она вас к нам направит.

Когда хозяйка ушла, Гоги остался один в большом доме. Тишина была оглушительной после постоянного барачного шума. Он прошелся по комнатам, открывая шкафы, заглядывая в ящики стола.

В кабинете обнаружил сюрприз — несколько альбомов с репродукциями западного искусства. Пикассо, Дали, Матисс — то, что в СССР было почти недоступно. Кто-то явно хотел, чтобы новый директор студии расширил творческие горизонты.

На кухне в холодильнике лежали продукты — сыр, колбаса, свежие овощи. На столе стояла бутылка хорошего вина с запиской: «Для новоселья. Удачи в работе. Л. П.»

Лаврентий Павлович не забывал о мелочах.

Гоги вышел в сад, сел в беседке. Вечерело, но было еще светло. Где-то за деревьями играли дети, лаяла собака — обычные звуки загородной жизни.

Он достал пачку американских сигарет, закурил. Дым растворился в неподвижном воздухе. Всего неделю назад он жил в бараке, делил уборную с десятком соседей, стирал белье в общем корытце. Теперь у него был собственный дом, мастерская, участок.

Цена перехода в новую жизнь была ясна — полная лояльность, готовность создавать «правильные» мультфильмы, воспитывать детей в духе системы. Не самая страшная цена, если подумать. Многие платили гораздо дороже.

Солнце село за деревья, включились фонари вдоль дорожек. Переделкино засыпало — здесь рано ложились и рано вставали. Режим загородной жизни, размеренный и здоровый.

Гоги докурил сигарету, затушил окурок в песке. Завтра утром Семен Петрович заедет за ним, и начнется новый день в студии А4+. Первый полноценный рабочий день директора.

Он поднялся, еще раз обошел дом. Его дом. Награда за правильный выбор, за готовность служить системе. И странное дело — угрызений совести не было. Только спокойное принятие новой реальности.

В спальне он подошел к окну, посмотрел на звезды. Где-то там, далеко, была Аня с ее астрономическими мечтами. Что бы она подумала об этом доме, об этой жизни?

Наверное, поняла бы. Аня была умной девочкой, знала, как устроен мир. И возможно, даже одобрила бы — лучше быть полезным системе, чем стать ее жертвой.

Гоги разделся, лег в новую кровать. Матрас был мягким, постель свежей. Засыпая, он думал о том, что завтра начнется его настоящая жизнь в этом времени. Жизнь человека, который нашел свое место в советской иерархии и готов его удерживать.

Гоги проснулся от тишины. В бараке всегда кто-то храпел, скрипели койки, за стенкой плакал ребенок. Здесь было настолько тихо, что слышался собственный пульс. Часы на тумбочке показывали половину третьего.

Он перевернулся на другой бок, закрыл глаза, попытался заснуть снова. Но сон не шел. Мысли крутились вокруг студии А4+, новых обязанностей, будущих проектов. В голове проносились кадры из несуществующих пока мультфильмов, лица незнакомых сотрудников, цифры из смет.

Двадцать минут тщетных попыток — и Гоги сдался. Встал с кровати, накинул рубашку и брюки, спустился на первый этаж. Дом встретил его прохладой и запахом новой мебели.

Через стеклянную дверь кухни был виден сад, залитый лунным светом. Полнолуние превращало яблони в серебряные скульптуры, дорожки казались светлыми лентами среди темной травы.

Гоги взял с вешалки легкий пиджак, вышел на крыльцо. Летний воздух был свежим, пахнущим росой и цветами. Где-то в глубине сада стрекотали сверчки, изредка ухал филин.

Он неспешно пошел по главной дорожке к беседке. Гравий приятно хрустел под ногами — звук, которого не было в городской жизни. У барака росли только тощие березки и одинокий тополь, а здесь целый сад: яблони, вишни, кусты смородины и крыжовника.

В беседке он присел на скамейку, откинулся на спинку. Луна висела прямо над головой, такая яркая, что можно было читать. Аня рассказывала ему об этом светиле — как оно влияет на приливы, как его поверхность изрыта кратерами от метеоритов. Американцы собирались туда лететь, но до этого было еще далеко.

Мысли о космосе привели к воспоминаниям о будущем. О том времени, откуда он пришел, где люди действительно летали к звездам, где в кармане каждого был компьютер мощнее всех советских машин вместе взятых. Странно было думать об этом, сидя в подмосковном саду 1950 года.

Гоги встал, пошел дальше по дорожке. За яблоневым садом начинался небольшой огород — кто-то аккуратно высадил помидоры, огурцы, картошку. Наверное, Прасковья Николаевна — у нее был опытный взгляд садовода.

Лунный свет превращал все вокруг в театральную декорацию. Листья были не зелеными, а серебристыми, тени казались густыми и таинственными. Он медленно обошел весь участок по периметру, изучая свои новые владения.

У забора росла старая липа, толстая в три обхвата. Под ней стояла скамейка, откуда открывался вид на соседские участки. Там тоже жили полезные люди — писатели, художники, ученые. Люди, которые находили баланс между творчеством и идеологией, между личными убеждениями и государственными интересами.

Он сел под липой, достал сигареты. Спичка вспыхнула ярко в темноте, осветила лицо на мгновение. Дым поднялся в неподвижном воздухе ровной струйкой.

Интересно, что думал бывший хозяин этого дома, сидя на этой же скамейке? Может, тоже курил по ночам, размышляя о своем месте в системе? А может, спал спокойно, довольный найденным равновесием?

За забором кто-то не спал — в одном из домов горел свет в окне. Наверное, писатель работал над романом или ученый решал важную задачу. Творческие люди часто работали по ночам, когда никто не мешал.

Гоги докурил сигарету, но не спешил возвращаться в дом. Ночная прогулка успокаивала, упорядочивала мысли. Здесь, под луной, среди спящих деревьев, проблемы студии казались не такими сложными.

Он поднялся, медленно пошел обратно к дому. На крыльце обернулся, еще раз окинул взглядом сад. Завтра здесь будет совсем другая жизнь — дневная, деловая, полная встреч и решений. А сейчас были только тишина и покой.

В доме он поднялся в спальню, разделся, лег обратно в кровать. Теперь сон шел легче — прогулка сделала свое дело. Засыпая, он думал о том, что завтра начнет обустраивать мастерскую, налаживать быт, превращать этот дом в настоящий дом.

Луна медленно плыла по небу над Переделкино, освещая сады и дома людей, нашедших свое место в большой советской системе.

Гоги открыл глаза ровно в шесть утра — внутренние часы не подводили. Армейская привычка, выработанная еще в той жизни во время срочной службы, работала безотказно. Никаких будильников, никакой сонливости — просто четкое пробуждение в назначенное время.

Ноги коснулись пола, и тело само включилось в отработанный алгоритм. Пятнадцать отжиманий прямо у кровати — размяться, разогнать кровь. Потом быстро к умывальнику в ванной.

Холодная вода по лицу, зубная щетка — две минуты точно, не больше, не меньше. Бритье — легкие, уверенные движения станка, никакой спешки, но и никакого разглядывания себя в зеркало. Армия научила делать все быстро и качественно.

Рубашка, брюки, галстук — руки работали автоматически, пока мозг планировал предстоящий день. В студии нужно было решить вопрос с кадрами, посмотреть первые эскизы художников, встретиться с композитором. Много дел, мало времени.

Спустившись на кухню, он обнаружил накрытый стол. Прасковья Николаевна уже успела поработать — яичница с беконом, свежий хлеб, масло, варенье, кофе в турке дымился на плите. Записка рядом с тарелкой: «На обед приготовила борщ, в холодильнике стоит. Картошку почистила. П. Н.»

Заботливая женщина. В бараке он обычно ограничивался чаем с бутербродом, а здесь получал полноценное питание. Еще одно преимущество новой жизни.

Ел быстро, но с удовольствием. Яйца были свежие, домашние, бекон — настоящий, не советская подделка. Хлеб еще теплый — Прасковья Николаевна, видимо, пекла с утра пораньше. Кофе крепкий, ароматный, не цикорий из магазина.

Просматривал при этом вчерашние записи — план работ на неделю, заметки о сотрудниках, идеи для будущих проектов. Многозадачность тоже из армии — умение делать несколько дел одновременно, не теряя концентрации.

Допив кофе, быстро убрал за собой посуду. Привычка не оставлять бардак — тоже армейская. В казарме за неубранную койку могли дать наряд вне очереди, так что аккуратность вбилась в подкорку.

В прихожей надел пиджак, взял портфель с документами. Проверил часы — семь двадцать. Семен Петрович должен подъехать в половине восьмого, но лучше быть готовым заранее.

Вышел на крыльцо, глубоко вдохнул утренний воздух. Роса еще не высохла на траве, птицы пели в саду, где-то вдалеке мычала корова — размеренная загородная жизнь входила в свой ритм.

Но в груди уже разгоралось предвкушение рабочего дня. Студия А4+ ждала своего директора, новые проекты требовали внимания, сотрудники нуждались в руководстве. Армейская дисциплина и четкость теперь служили мирным целям — созданию правильных мультфильмов для советских детей.

Точно в назначенное время у калитки затормозил черный автомобиль. Семен Петрович вышел, открыл дверцу.

— Доброе утро, товарищ Гогенцоллер. Готовы к рабочему дню?

— Готов, — коротко ответил Гоги, садясь на заднее сиденье.

Машина тронулась, увозя его от тихого дома к шумной студии. Еще один день новой жизни начинался по расписанию, организованно и целенаправленно. Так, как он привык жить еще со времен службы в армии.

Семен Петрович остановил автомобиль у старинного особняка на Пречистенке. Гоги вышел, поправил галстук — после переезда в Переделкино хотелось выглядеть солидно, соответственно новому статусу.

— Подождите здесь, — сказал он водителю. — Это ненадолго.

В кармане лежали ключи от коттеджа — второй комплект, который он заказал накануне. План был простой: предложить Николь переехать к нему, начать жить вместе. В конце концов, у них были серьезные отношения, и теперь появились все условия для совместного быта.

Дворник узнал его, кивнул молча. Гоги поднялся на третий этаж, позвонил в знакомую дверь. Шаги за дверью, щелчок замка — и перед ним появилась Николь в домашнем халатике, с волосами, собранными в небрежный пучок.

— Гоша! — она улыбнулась, но в глазах мелькнуло удивление. — Как рано… Проходи.

Квартира была в обычном утреннем беспорядке. На столе остатки завтрака, в раковине немытые чашки. Николь явно собиралась в театр — на стуле лежал костюм, рядом стояла сумочка.

— Кофе будешь? — спросила она, завязывая пояс халата.

— Не откажусь.

Пока она колдовала на кухне, Гоги рассматривал комнату. Ноты на пианино, фотографии с премьер, книги — все дышало артистической богемностью. Скоро Николь могла оказаться в совсем другом мире — размеренном, загородном, буржуазно-уютном.

— Расскажи, как дела, — Николь поставила перед ним чашку с дымящимся кофе. — Я слышала, тебя назначили директором какой-то студии?

— Анимационной. А4+. — Гоги отхлебнул кофе. — Будем делать мультфильмы. Хорошие, качественные.

— Как интересно! А я и не знала, что ты разбираешься в кино.

— Разберусь по ходу дела. — Он достал из кармана связку ключей, положил на стол. — Николь, у меня есть предложение.

Она посмотрела на ключи, потом на него.

— Слушаю.

— Мне дали коттедж в Переделкино. Хороший дом, сад, все условия. — Слова шли не так гладко, как он планировал. — Подумал… может быть, нам стоит… ну, жить вместе?

Николь взяла ключи, повертела в руках. Молчала долго, о чем-то размышляя.

— Гоша, милый, — наконец сказала она мягко. — Это очень щедрое предложение. И я тронута, правда.

Но в ее голосе он уже слышал отказ.

— Понимаешь, — продолжала Николь, вставая и подходя к окну, — моя жизнь сейчас в театре. Утром репетиции, вечером спектакли. Иногда до самой ночи. А Переделкино — это так далеко от центра…

— Я могу просить Семена Петровича возить тебя, — поспешно сказал Гоги. — Или купим отдельную машину…

— Дело не в машине. — Она повернулась к нему лицом. — Дело в том, что я только начинаю карьеру. Это первая серьезная роль. Впереди столько планов, столько возможностей…

Гоги понимал. В ее возрасте, в ее положении семейная жизнь могла стать помехой профессиональному росту. Театральный мир требовал полной самоотдачи, особенно от молодых артистов.

— А еще, — Николь села рядом, взяла его за руку, — мне кажется, мы оба слишком поспешили. Мы знакомы всего месяц. Да, между нами что-то есть, но… совместная жизнь — это серьезный шаг.

— Значит, отказ? — спросил он, стараясь не показать разочарования.

— Не отказ. Отсрочка. — Она мягко улыбнулась. — Дай мне время разобраться с карьерой, утвердиться в театре. А потом… кто знает?

Она встала, начала собираться. Надевала костюм, причесывалась, превращаясь из домашней девушки в театральную актрису. Гоги наблюдал за этой трансформацией, понимая, что проиграл.

— Ты не сердишься? — спросила Николь, поправляя помаду перед зеркалом.

— Нет. Понимаю твою позицию.

— Мне действительно пора. Сегодня читка новой пьесы. — Она взяла сумочку, подошла к нему. — Ключи оставь себе. Может, когда-нибудь я все-таки приеду посмотреть на твой дом.

Поцелуй был быстрым, почти дружеским. Потом хлопнула дверь, и он остался один в опустевшей квартире.

Гоги допил остывший кофе, убрал ключи в карман. План не сработал, но катастрофы не было. Николь осталась в его жизни, просто не готова была к серьезным переменам. Может, и к лучшему — пока он сам толком не разобрался со своей новой жизнью.

Спустившись вниз, он сел в автомобиль.

— В студию, товарищ Гогенцоллер? — спросил Семен Петрович.

— В студию.

По дороге он смотрел в окно на московские улицы. Где-то среди этих домов жила Аня с ее книгами и звездами, где-то Нина мыла полы в бараке и мечтала о недостижимом счастье. А он ехал в свою новую жизнь директора студии, обладателя коттеджа, человека с перспективами.

Николь выберет карьеру — это было очевидно. Талантливые женщины редко жертвовали профессией ради семейного уюта. И он не мог ее винить — в ее возрасте у него самого были похожие амбиции.

Автомобиль свернул на Мосфильмовскую. Впереди ждал рабочий день, полный новых задач и решений. Личная жизнь подождет — сначала нужно наладить профессиональную.