Ихор

2

Позади «логана» осталась помпезная въездная стела, украшенная голубями и торгашескими баркасами. Погода окончательно испоганилась, над дорожной лентой выстилалась беспробудная серь. Машина остановилась напротив кафе «Кормилец», где когда-то подавали крафтовое пиво, варившееся на заднем дворе. Внутри воняло чесноком и кислым тестом. За широким сосновым столом обедали дальнобойщики. Официантка Марина встретила Фому наглой улыбкой.

– Какие люди в Голливуде! Проездом иль погостить?

– Почем манты, Мариш?

– Извиняй, но мантов нету.

Фома сощурился, снял куртку и прошел в туалет. Справив нужду, он решил покурить, но вспомнил, что не покупал про запас, да и врачи ему запретили, угрожая раком легких. Фома плевал бы на них, но кашель по морозцу становился тяжелее. Он сполоснул усталое лицо, напечатал в мессенджере жене пару слов – «доехал, не волнуйся» – и вернулся к бездельничающей Марине.

– Чего ты тут? – спросила она.

– Дед у меня помер.

– На похороны приехал?

– Не, уж полгода как в гробу лежит.

– Наследство, значит, делить?

– Не, все не то. – Он помедлил и ответил: – Вообще-то, по работе.

Нутро его запросило коньяка. Выпьет, заснет за рулем и втемяшится в полированный зад какого-нибудь бедолаги. Или в столб, и башкой расшибет стекло, крови натечет – потом убирать замучаются. Такие скверные мысли да поутру. Фома встрепенулся.

– Вареники-то хоть есть? – спросил он.

– Ага, – кивнула Марина. – С картошечкой.

Вместе со слякотным воздухом дальнобой в кожаной куртке впустил в кафе пришлую псину, лохматую и костлявую. Она жалась к мужику и скулила. Дальнобой пнул пса в сторону Фомы и зыркнул так, словно прочитал его мысли и готов был ответить кулаками. Собак Фома любил с детства. Родители животину запрещали, и тогда они с пацанами смастерили шалаш на болоте и прикормили болтавшуюся в окрестностях дворнягу. Дворняга жила у них все лето, жрала сосиски, батон и макароны по-флотски. Пса кликали Вандам, и он отзывался. Возможно, у клокастого скитальца имелась тысяча имен и каждое он помнил и отвечал любому, кто эти имена изрекал.

Фома взглянул на тощую дворнягу, крутившуюся возле дальнобойщиков. Они громко спорили о диаметре шин, маршрутах, зарубежной политике. Один водила выудил из тарелки с борщом кусок костлявой свинины и бросил на пол. Собака с чавканьем сожрала подачку.

– Как дочурка? – спросил вдруг Фома, дожидаясь заказа.

– Только о папке и треплется. Но я ее хрена с два ему отдам! – Марина тяжело вздохнула, поправила передник. Ее свинцовое лицо иссохло, глаза неясного цвета словно провалились вглубь черепа. Она не была даже мимолетно привлекательной. Вещала тягуче и тоскливо: – Папке ее все мозги скоро отобьют, а он, дурень, радуется.

– Тиктак до сих пор дерется?!

– Не зови его так! – Она помрачнела.

Мужик в кожанке встал из-за стола, сунул в зубы сигарету и, проходя мимо пса, дал ему носком в бок. Дворняга взвизгнула.

– Приют собачий где тут у вас? – спросил Фома.

– Городская псарня на Высоцкого вроде есть. Хотя там умиральник, кормят чем попало. И в колхозе у Заруцкого, это на Сермяжках, за городом.

– Напиши, куда ехать.

Подоспели вареники. Фома запихнул в себя полпорции, откашлялся и побрел к выходу. Оставшиеся вареники отдал псу, приманил его и вывел на улицу. Мужик в кожанке спрыгнул с подножки своей «скании», закурил и поплелся в сортир. Фома почесал у дворняги за ухом, убедился, что не цапнет, и предложил прокатиться.

Распогодилось: сквозь тучи пробивалось робкое солнце, пусть сырость и выстуживала ноги. По шоссе промчался очередной полицейский кортеж, на сей раз в сторону города. Фома решил наказать живодера, подобрался к фуре и, вынув из кармана куртки мультитул, вспорол им шины грузовика. Дальнобой заметил и заорал матом, силясь догнать вандала и разбить камнями стекло удирающего «логана». Пес потявкивал на заднем сиденье и облизывался после сытного завтрака.

Центр Костугая Фома миновал быстро: ни пробок, ни долгих светофоров. Главная улица забита сталинками и хрущевками, новых построек днем с огнем, зато на каждом шагу золотые купола. Народ бродит смурной, будто что-то потерял да позабыл, что именно. Редкая молодежь глохнет в наушниках, чтобы не слышать заунывный гул провинциального города. А люди постарше торопятся завести мусорный разговор – им что бытовой будничный шум, что побыть наедине с собой – невыносимо! Машины уныло и вхолостую сигналят, лишь бы напомнить самим о себе, проснуться.

Фома свернул на гравийку, под колесами зашуршало. Пес по новоиспеченной кличке Буран залаял громче, ему звук шуршащих шин не нравился. Острова Сермяжные, где когда-то пыхтел стекольный завод, соединялись с материком узким дырявым мостиком. Фома прокрался по нему над рекой Выкшей и скатился по пологой горке к забору. Вышел, выпустил пса и осмотрелся. На том берегу среди сосен по линии вычищенного берега он увидел нагромождение серых юрт и новых изб, собранных из бруса; в загонах паслись козы, на лужайке пощипывали жухлую траву коровы. Играла струнная мелодия, о чем-то громко спорили две бабы, но слов Фома не разобрал. Перестав глазеть, Фома позвонил в звонок на заборе, позвал хозяина фермы. Скрипнула калитка, и возник высоченный патлатый парень в плаще поверх белой майки и семейников. Физиономия у Аркаши была вытянутая, нос с горбинкой, заячья губа и мощный кадык. Аркаша запахнулся, и Фому обдало тошнотворным застарелым запахом пота. Аркаша поправил покосившиеся очки и протянул узкую с длинными пальцами ладонь. Фома пожал, но Аркаша не ответил, и у первого создалось чувство, что он лапает труп.

– Ты кто такой? – спросил Аркаша.

– Пса привез. У вас питомник, говорят.

– Говорят – петухов доят. – Он хихикнул. – А кур больше не становится.

– Чего?

– Тот, что ли? – Аркаша кивнул в сторону Бурана, который лаял на птиц, скользящих над рекой. – И сколько дашь за приют? Нисколько?! Хера се! – Аркаша почесал немытые волосы. – Лады, пусть остается. Ничё собачатина вроде.

– Его Буран зовут.

– Угу. Бывай, – и пробубнил: – Заводят, бляха, а потом не знают, как сплавить.

Аркаша загнал пса на территорию фермы и заперся. Фома поехал в гостиницу.