Ихор

4

Подобный сон называют липким, но Фома не прочь окунуться глубже и побыть в нем подольше. Проснувшись, он осознал, что страшно замерз – тело вымокло от пота, футболку хоть выжимай. Поднялась температура. Фома переоделся, сменил постельное белье, любезно оставленное горничной в номере, и зажал под мышкой градусник.

Кашлял страшно, от слез покраснели глаза. Градусник показал тридцать семь и пять, ехать поутру невозможно, не осилит. Фома выпил таблетку парацетамола и попытался заснуть, но не смог. Включил телевизор, висевший в углу на кронштейне. Несмотря на простуду и хреновое самочувствие, ему захотелось секса. На «Культуре» мелькали кадры из фильма «Лоуренс Аравийский». Картинка была блеклая, и казалось, что Питер О’Тул щеголяет по снежной пустыне. Фома этот фильм не смотрел и сейчас тоже не собирался, к тому же верблюды его не возбуждали. Менялись каналы – мелькали цветные отблески на светлых обоях, отражения падали на кофейный стеклянный столик. Фома вылез из-под одеяла, по коже побежали мурашки; присел на подоконник, открыл форточку и рассмотрел трассу. Машин не много, но и не мало. Фонари светили тускло, и Фома, как ни щурился, так и не разобрал возраст тех пьяных парней, что шли, обнявшись, по краю тротуара.

Наткнулся наконец на старенький комедийный боевик «Конвоиры»[2]. Середина фильма, и скоро – если память не изменяет – начнется эротическая сцена. Таблетка действовала, и Фому снова прошибал пот. Третьего комплекта белья у него нет, и потому Фома решил потеть, не кутаясь в одеяло, вытираясь жестким полотенцем и всячески обветриваясь. О жене он не вспоминал, зато думал о мемуарах неизвестной женщины, доверившей его деду подробности своей жизни. Их достоверность смущала Фому. Он сомневался, что девочка, жившая во времена Гражданской войны, могла дотянуть до сегодняшнего дня. Если в рассказе ей восемнадцать, то сейчас не меньше ста двадцати. Или они на пару с дедом сочиняли роман? Такого сюрприза от старика ждать не приходилось – не в его правилах: художку не уважал, только научные работы. Толстого и Достоевского знал, но хмыкал, когда их упоминали, а потом сообщал, что от смотрителей в метро пользы больше, чем от паршивых классиков. С дедом, разумеется, в спор не вступали, потому что он мог огреть утюгом, как случилось однажды, когда Фома заявил, что собрался изучать историю. Но вскоре передумал и очутился на экономическом факультете. Впрочем, с финансами он так и не поладил.

«Конвоиры» приближались к заветной сцене, но Фому потянуло в сон. Вдруг телик погас, и Фома проверил светильник – без тока. Фома вытерся полотенцем и приготовился провалиться в очередной сон, каким бы он ни был. Почти двадцать лет его преследовал один и тот же кошмар: сгорающая машина, ржущие от страха кони и полная безразличная луна. За стенкой послышалось какое-то шуршание. Слов Фома не различал, понадеявшись, что будет засыпать под чей-то бурный секс, но там стихли. Фома заснул и видел сны, но наутро вспоминать их не захотел.