Инженер Петра Великого – 10

Глава 4

Январь 1708 г. Лондон, Англия

В малом кабинете Кенсингтонского дворца было душно. Неподвижная тишина давила, в ней тонул даже треск поленьев в камине. За окном, в серой дымке январского полудня, таяли очертания парка, но королеве Анне не было до него дела. Застыв в массивном, обитом темным бархатом кресле, она пыталась найти положение, в котором ноющая боль в распухшей от подагры ноге стала бы хоть немного терпимее. Тщетно. Тонкая гримаса на мгновение исказила ее одутловатое лицо, прежде чем снова застыть непроницаемой маской.

На полированном дубовом столе перед ней, рядом с аккуратными стопками депеш, были разложены предметы, не имевшие права здесь находиться. Дешевый, отпечатанный на шершавой серой бумаге памфлет из Амстердама с неумелой гравюрой, изображавшей похожие на веретена дирижабли. Официальный отчет Ост-Индской компании, где сухие столбцы цифр вопили о беде. И, наконец, выведенный твердой рукой эскиз — сложный механизм из шестерен и пружин с лаконичной надписью на ломаном немецком: «Скорострельная фузея системы „Шквал“».

— Позволю себе заметить, Ваше Величество, дела на востоке приняли скверный оборот, — произнес лорд-казначей Сидни Годольфин. Он стоял перед королевой, не сотрясал воздух громкими словами о чести короны. Он говорил об убытках.

— Заключенный русским царем мир с Портой обернулся прямыми потерями для казны. Караваны, груженые шелком и пряностями, изменили свой путь. Они более не идут через наши фактории в Леванте. Прямые убытки от недополученных пошлин за последние три месяца, — Годольфин сверился с записной книжкой, словно боялся ошибиться хоть на пенни, — составляют семьдесят две тысячи четыреста фунтов.

Королева молча смотрела на него. Семьдесят две тысячи. Это цена нового фрегата. Ее фрегата. Она потеряла корабль, даже не спустив его на воду, из-за того, что какой-то русский варвар договорился с турком.

— Более того, — продолжил казначей, и в его голосе прорезался металл, — слухи о сибирском серебре, запущенные их людьми, вызвали панику на биржах. Нам пришлось истратить почти четверть миллиона золотом на поддержание курса фунта. Деньги выброшены впустую, чтобы погасить пожар, который они разожгли одной лишь спичкой.

— И это еще не все, Ваше Величество, — из тени у камина выступил Роберт Харли. Государственный секретарь двигался плавно, говорил вкрадчиво, и в его глазах всегда таилась усмешка человека, знающего на одну тайну больше. — Лорд-казначей говорит о деньгах, которые мы уже потеряли. Я же позволю себе говорить о войнах, которые мы рискуем проиграть.

Его палец в перчатке легко опустился на эскиз на столе.

— Я передал это лучшим мастерам Вулиджского арсенала. Их заключение, Ваше Величество, неутешительно.

Харли выдержал паузу, наслаждаясь эффектом.

— Мы можем повторить этот механизм. С большим трудом, за большие деньги, но можем. Однако дело не в нем. Дело в самой идее. Русские создали оружие, основанное на полной взаимозаменяемости деталей. Каждая его часть сделана по единому образцу. Его можно собрать и разобрать в поле, меняя испорченные детали на новые. Наши же мастера в Тауэре меясцами вытачивают один ствол.

Он обвел взглядом застывшие лица.

— Это, Ваше Величество, очень серьезно. Русские готовятся запустить станок, который будет делать оружие тысячами. Дешевое, одинаковое, смертоносное. Они превращают войну из искусства в промышленность. И в этой новой войне наш солдат с дорогим, штучным мушкетом окажется бессилен против десятка их мужиков, вооруженных простыми и безотказными машинами для убийства.

Королева Анна медленно перевела взгляд с эскиза на огонь в камине. До нее дошло. Годольфин говорил о деньгах. Харли — об оружии. Но вместе их доклады складывались в единую, чудовищную картину. Речь шла не о временных трудностях. Перед ней разверзалась пропасть, в которую рисковала рухнуть вся ее Империя. Эти русские не просто хотели отнять у Англии ее богатство и силу.

Она подняла тяжелый взгляд на своих министров. Боль в ноге утихла, вытесненная холодом, что разливался изнутри.

— Что же Франция? — тихо спросила она. — Неужели Людовик не видит в этом угрозы? Он наш враг, но он — король. Он должен понимать, что этот русский медведь, распробовавший вкус крови, не остановится на границах Польши.

На лице Роберта Харли проступила тень презрительной усмешки. Он подошел к огромной, испещренной морскими путями карте Европы, висевшей на стене. Его трость из черного дерева с набалдашником из слоновой кости медленно поползла по пергаменту, останавливаясь на Париже.

— Его Величество Король-Солнце, увы, видит в этом медведе шанс отомстить нам за унижения последней войны.

— Пустые слова, Харли, — вмешался Годольфин, нервно теребя кружевной манжет. — Людовик разорен. Его казна пуста. У него нет ни сил, ни желания ввязываться в новую авантюру.

— Вы мыслите деньгами, Годольфин, — мягко возразил Харли. — А Людовик мыслит вечностью. Досрочный мир позволил ему сохранить и казну, и лицо. И теперь он жаждет реванша. Мои люди в Версале доносят: пока мы здесь обсуждаем угрозу, его лучший интриган, маркиз де Торси, уже плетет паутину вокруг этого русского… Смирнова. Французы предлагают ему все: инженеров, политическую поддержку. Они готовы заключить с ним союз, лишь бы направить его разрушительную мощь против нас.

— Союз с варваром? Против нас? — королева с трудом подавила гневный возглас. — Где же хваленая честь французской короны?

— Честь, Ваше Величество, — Харли повернулся, и в его глазах блеснул холодный огонек, — всегда была самым дорогим товаром во Франции. И самым продажным. Для них Россия — это идеальный таран, который должен проломить стену нашего морского могущества. Любая наша попытка создать общеевропейскую коалицию будет торпедирована Парижем. Он будет тянуть время, вести двойную игру, пока мы увязнем в этой восточной трясине, чтобы нанести удар по нашим колониям.

Трость Харли переместилась на восток, очертив границы Священной Римской империи.

— А вот Вена и Берлин, Ваше Величество, в смятении. В отличие от французов, они сидят на границе с этим лесом, из которого в любой момент может выйти медведь. Провал «набега» на Игнатовское, которое сделал их лучший полководец, Евгений Савойский, и демонстрация этих… летающих машин напугали их до смерти. Они воочию увидели силу, против которой их вымуштрованные полки бессильны. Именно они сейчас громче всех взывают к «крестовому походу», умоляя нас возглавить его.

— Так возглавьте! — снова не выдержал Годольфин. — Объявим союз с императором, бросим на русских всю мощь австрийской армии!

— И немедленно получим удар в спину от французов, — закончил за него Харли. — Нет, милорд. Напасть на них силами одной лишь Англии и Австрии — значит развязать новую общеевропейскую войну, в которой мы будем воевать на два фронта.

Анна нахмурилась. Картина вырисовывалась безрадостная. Европа расколота.

— А османы? — спросила она. — Мы годами вливали в них золото, чтобы держать русских в напряжении. Неужели они будут безучастно смотреть, как их извечный враг набирает силу?

Годольфин издал звук, похожий на сдавленный стон. Он, как казначей, физически ощущал потерю каждого вложенного в турецкую авантюру гульдена.

— Османы, Ваше Величество, — с трудом выговорил он, — более не являются нашим активом.

Харли пришел ему на помощь, продолжив с холодной иронией:

— Смирноф не просто победил их, Ваше Величество. Он их перекупил. Наш посол в Константинополе доносит: новый Великий Визирь, напуганный до икоты слухами о русском «моровом ветре», наотрез отказывается даже обсуждать возможность новой войны. Более того, он с восторгом принял предложение Смирнофа об экономическом союзе. Этот русский дьявол показал им, как можно зарабатывать на торговле с Персией в обход нас. Теперь турки видят в России источник барышей. Османы превратились в верного пса русского царя.

Он отошел от карты и снова встал перед королевой.

— Такова расстановка сил, Ваше Величество. Открытый военный союз против России невозможен. Сидеть сложа руки — значит позволить русским и дальше наращивать свою чудовищную мощь. Мы в ловушке. Европа парализована страхом и интригами.

В кабинете воцарилась тишина, тяжелая и вязкая. Королева Анна смотрела на огонь в камине, и в пляшущих языках пламени ей виделись не отблески уюта, а зарево пожаров, готовых поглотить ее мир. Все, что она знала, все, на чем держалась ее власть — союзы, договоры, флот, — оказалось бесполезным.

— Должен быть выход, — произнесла она глухо. — Всегда есть выход. Необходимо найти способ… заставить их. Объединить этих грызущихся псов против общего врага. Предложить им то, от чего они не смогут отказаться.

Роберт Харли не спешил что-то говорить. Годольфин уже открыл было рот, собираясь, по всей видимости, заговорить о фрахте судов и найме солдат, но госсекретарь опередил его, сделав едва заметный жест рукой.

— Мы лечим не ту болезнь, Ваше Величество, — начал он вкрадчивым голосом. Его слова прозвучали так, что треск поленьев в камине, казалось, умолк. — Лорд-казначей считает убытки, я докладываю о фузеях. Все это — лихорадка, сыпь на коже. Но сама хвороба, та, что сидит внутри и пожирает нас, имеет имя. Это не Россия. А человек. Этот, как его… Смирноф.

Годольфин издал сдавленный, недовольный звук.

— Харли, оставьте эту поэзию для памфлетов. Мы говорим о государстве, о мощи целой нации.

— Нет, милорд. Мы говорим о голове, что этой мощью управляет, — Харли шагнул к столу и кончиком пальца коснулся эскиза «Шквала». — Россия без него — это все тот же сонный медведь в своей берлоге. Да, сильный, да, опасный, если его разбудить, но неуклюжий и предсказуемый. А Смирноф — та искра, что угодила в пороховой погреб. Он заставляет это огромное тело двигаться с противоестественной скоростью. Воевать с Россией — значит пытаться вычерпать море, чтобы поймать одну рыбу. Бессмысленно и разорительно. Мы должны бить не по лапам медведя, а прямо в голову. Наша цель — не крепости на Балтике. Наша цель — этот человек и его гнездо. Игнатовское.

Королева Анна чуть подалась вперед. Ее тяжелый взгляд впился в Харли. Боль в ноге, казалось, утихла совсем, вытесненная ледяным напряжением.

— Это разбой, милорд. Вы предлагаете отправить в чужую страну головорезов.

— Я предлагаю отправить лекарей, Ваше Величество, — мягко поправил Харли. — И для этой «операции» нам нужна вся Европа. Но мы не станем призывать их к войне. Боже упаси. Мы предложим им более соблазнительное. В Гааге уже собирается конференция, мы участвуем в этом, да. Но не для того, чтобы чертить новые границы, а чтобы защитить сам разум, основы нашего мира. Мы объявим… крестовый поход.

— Крестовый поход? — королева нахмурилась. — Против христианского государя?

— Именно! — глаза Харли блеснули. — Мы не будем говорить о торговле и пушках. Мы будем говорить о морали. Официально мы создадим «Альянс Просвещенных Наций» для противодействия бесчеловечным новшествам, угрожающим всем нам. Звучит благородно, не так ли? Любой монарх подпишется под этим. А неофициально, в тиши кабинетов, мы предложим каждому участнику долю в технологиях Смирновфа после того, как мы ими завладеем. Подумайте! В Вене и Берлине получат секрет фузеи и успокоят свой страх. А главное — Франция.

Он плавно развернулся и подошел к огромной карте на стене. Его трость из черного дерева с набалдашником из слоновой кости нашла Париж.

— Людовик жаждет реванша. Он готов заключить сделку с дьяволом, лишь бы увидеть наш флот на дне Ла-Манша. Сейчас этот дьявол для него — русский царь. Но мы предложим ему сделку получше. Зачем ему полагаться на непредсказуемого варвара? Наш посланник шепнет маркизу де Торси: «Зачем вам рискованная война за далекие колонии? Присоединяйтесь к нам, и вы получите то, что нельзя купить за все золото Перу. Вы получите будущее». Поверьте, Ваше Величество, Король-Солнце слишком умен, чтобы не понять: гарантированная доля в общем деле куда надежнее союза с медведем. Что есть месть в сравнении с властью над грядущим веком? Мы превратим Францию из нашего врага в самого алчного и деятельного сообщника.

Годольфин задумчиво потер подбородок. Цифры в его голове уже складывались в фантастические уравнения прибыли.

— Допустим, — произнес он медленно. — Но повод? Нам нужен безупречный повод для вторжения.

— И он у нас будет, — усмехнулся Харли. — Самый безупречный. Наш новый Альянс предъявит царю ультиматум. Мы потребуем немедленно прекратить производство и передать под общий контроль самое мерзкое из их изобретений. То, что наши люди зовут «Благовонием». Оружие, что несет смерть не клинком, а ядовитым ветром. Мы обвиним их не в нарушении границ, а в посягательстве на законы Божьи и человеческие. Их отказ, а он последует непременно, поставит их вне цивилизованного мира. Это будет не casus belli, повод к войне. Это будет приговор. Приговор за гордыню. И наша экспедиция в самое сердце их земель будет выглядеть не как вторжение, а как исполнение этого приговора. Мы явимся как лекари, вырезающие заразу, угрожающую всему телу христианского мира.

Он замолчал, отойдя снова к камину. Его работа была сделана. Он разложил перед королевой дьявольский пасьянс, в котором каждая карта искушала, сулила выгоду и оправдывала любой грех.

Королева Анна молчала долго. Она смотрела на огонь, и видела мир, трещавший по швам. Мир, где Бог даровал право править помазанникам своим, а не безродным выскочкам с их адскими машинами. Медленно, с видимым усилием, она протянула руку и коснулась холодной, жесткой поверхности карты на стене. Ее палец нашел точку, над которой вилась небрежная надпись «Muscovy».

План был дьявольски хорош в своей безжалостной логике. Первым молчание нарушил лорд-казначей Годольфин. Он медленно прошелся к столу, взял в руки эскиз «Шквала» и поднес его ближе к свету.

— Еще раз. Сколько будет стоить подкуп французов? А содержание экспедиционного корпуса? Что, если ваш крестовый поход затянется? Где мы возьмем средства, когда наша торговля с Левантом и так несет убытки?

Харли ожидал этого.

— Затраты будут значительными, милорд. Захватив Игнатовское, мы получим монополию на их методы. Мы сможем снизить стоимость производства мушкетов не на треть, а наполовину. Мы получим доступ к их технологиям судостроения, литья, бог знает, чего еще. Прибыль покроет расходы в десятикратном размере в течение пяти лет.

Годольфин хмыкнул. Цифры его, очевидно, убеждали.

— План рискованный, — заключил он, возвращая эскиз. — Но возможная прибыль… она оправдывает риск. С финансовой точки зрения, я его поддерживаю.

Теперь все взгляды обратились на королеву. Два ее главных министра высказались. Один предложил яд, другой рассчитал его стоимость. Но решение должна была дать она.

Анна Стюарт молчала, глядя на огонь в камине. Она думала не о деньгах. Она думала о Боге. О том порядке, который он установил в этом мире. И о том, как эти русские варвары осмелились его нарушить.

— Это похоже на разбой, милорд, — холодно произнесла она, не глядя на Харли. — Мы, короли, помазанники Божьи…

— Война с дьяволом, Ваше Величество, не может вестись в белых перчатках, — мягко возразил Харли. — Речь идет о выживании. Они создают оружие, которое стирает грань между воином и мясником. Они казнят не тело, а имя и род, посягая на основы аристократии, на сам костяк любой монархии. Они — бунт. Бунт против порядка, установленного Господом. И если мы не остановим этот бунт, он поглотит нас всех.

Его слова попали в цель. Он говорил с ней не как политик, а как проповедник, облекая циничный план в одежды священной войны. Она хотела услышать оправдание — и он дал его.

Ее решение было принято. Это была ее миссия. Поставить на место зарвавшихся варваров.

Она медленно, с видимым усилием, выпрямилась в кресле. Боль в ноге, казалось, отступила. Лицо ее обрело то упрямое выражение, которое так редко видели даже самые приближенные.

— Ладно. Мы не можем позволить, чтобы такие инструменты оказались в руках дикарей, — твердо сказала она. — Это наш долг. Готовьте конгресс, господа. И готовьте экспедиционный корпус.

Министры молча склонили головы. Они получили то, что хотели. Харли — мандат на самую сложную спецоперацию в истории. Годольфин — перспективу колоссальной технологической добычи. А королева Анна — уверенность в том, что она исполняет свою историческую и божественную миссию.

Она осталась одна.

Ловушка для Смирнова и всей Российской Империи окончательно готова.