Искатель, 2002 №12

Боб ГРЕЙ
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛАЯЛ

Каждую неделю по пятницам я отправляю письмо губернатору штата Мэлу Аттисону. Ненавижу! Что и излагаю без малого двенадцать лет. Моему упорству позавидовал бы и мифический Сизиф!

Полиция давно махнула на меня рукой. Надо отдать им должное — быстро разобрались, что вреда от меня ни на грош. Была бы возможность, обязательно сотворил какую пакость, но ведь нету такой возможности, нету…

Журналисты были упорнее, но и они отступились. А поначалу подозревали, что в моих посланиях кроется что-то помимо уличной брани, террористом считали, недоумки.

Соседям тоже наплевать на старого маразматика. Лишь бы не бросал объедки из окна, а так им без разницы — жив я или давно загнулся в своем кресле.

Что до родни, ее у меня нет, если и есть где родственничек, так я не знаю. Признаться, и знать не хочу.

Когда пьяный водитель еще не сшиб меня, оставив на тротуаре с переломом шейки бедра, я частенько выезжал на общественные мероприятия, которые Мэл Аттисон прямо-таки обожает.

— Друзья! Граждане! Братья! Наша великая страна в опасности!

Это его типичное вступление, тот еще оратор, Цицерон недоделанный. Любит перед людьми покрасоваться. И когда был мэром Литл-Крика, и сейчас, перебравшись в губернаторское кресло. Всякие там ассоциации, движения, все ему рады. Расфуфыренные, ошалевшие от безделья домохозяйки, мелкое чиновное жулье, сдвинутые на спасении человечества интеллигенты. При других обстоятельствах я такую компанию за милю обходил, но тут у меня был свой интерес.

Близко к Аттисону меня, правда, не подпускали — гориллы его бдят, точно Форт-Нокс охраняют.

— Сюда, пожалуйста. Сюда… — а сами плечами оттирают. Но бывало и круче: — Куда прешь, скотина?!

Случалось такое, впрочем, нечасто, чтобы они языки или руки распускали. Пусть мэр у нас персона регулярно избираемая, а все же лишний раз имеющих право голоса лучше не обижать. Так Мэл Аттисон своих телохранителей настраивал, соответственно они и действовали, редко-редко срывались — чего-чего, а доводить людей до белого каления я умею.

Короче, приходилось метать издали. Не камни, конечно, а взгляды. Испепелить мэра, однако, не удавалось. Вместо того чтобы превратиться в головешку и рассыпаться золой, Аттисон безостановочно скалил зубы и молол благоглупости. Это он умеет, жучила.

Водителя, отправившего меня на госпитальную койку, отправили в тюрьму. Но мне от этого было не легче. Кость срослась плохо, и с тех пор я лишен возможности вживую лицезреть эту толстокожую скотину. Только по телевизору, куда Мэл Аттисон так и норовит пролезть при каждом удобном случае. Должен вам сказать, что не могу отказать себе в удовольствии плюнуть в его мерзкую харю, стоит ей появиться на экране. Маленькое, но удовольствие. Плохо лишь, что потом приходится за собой самому и убирать. Ясное дело, занимаюсь я этим без охоты, и от обиды, злости и горечи подвываю, как дряхлый, беззубый и никому не нужный пес.

А в иные времена я был о-го-го! Особенно когда работал у Джулиано Старецци.

Хуже его лавки не было во всем Литл-Крике. Денег итальяшка платил мало, но после тюрьмы, откуда меня выпустили под надзор местной полиции, деваться было некуда. Обидно до жути: ну ткнул в баре ножиком какого-то ниггера, так мало что оттрубил срок, еще и повязали работой у задрипанного макаронника.

— Эй, ты, — цедил бакалейщик.

Это он мне! Американцу в четвергом поколении! Разумеется, я не откликался. Тогда Старецци принимался поносить меня последними словами. Знал, гад, что не могу я сделать то, чего требует душа — пересчитать ему все зубы, а заодно и ребра. Мигом обратно за решетку угодил бы, у поднадзорных это запросто, с ними не церемонятся.

Так и жил я, страдая от бесчеловечного отношения, даже похудел от мыслей, как судьбу свою наладить. И материальное положение, естественно. Тут-то мне и подфартило. Мэл Аттисон, градоначальник Литл-Крика, решил пополнить городскую казну, улучшив собираемость налогов. Бурную деятельность развил, но почему-то особое внимание обратил на домашнюю живность в лице лучших друзей человека, то бишь собак.

К величайшему огорчению муниципалитета и Ат-тисона лично, не все собачники Литл-Крика проявляли себя законопослушными американцами. И тогда Атгисон распорядился отсчитывать энную сумму каждому, кто даст налоговой инспекции сведения о злостных неплательщиках. Вот так!

Это я уже потом узнал, что в Европе, в Бельгии, скажем, и в Швеции, такими вещами занимаются профессионально подготовленные фининспекторы, но мы-то не в Европе, для нас такие штучки внове. С другой стороны, деньги и усердие общественности подчас эффективнее, чем должностные полномочия специально отряженной на дело личности. Но это я так, к слову, кое-какие наблюдения, почерпнутые из собственного опыта.

Как бы то ни было, Мэл Атгисон дал высочайшее распоряжение, и началась в Литл-Крике потеха…

В детстве мы с такими же, как я, шпанистыми ребятами обожали пугать громким лаем парочки, расположившиеся на часок в кустах городских скверов. Вы бы видели, как они улепетывали! То-то смеху было. И надо заметить, среди нашей малолетней и малорослой шайки я был первым из первых, никто не мог лучше меня тявкать, гавкать, лаять и выть. Аж дрожь по коже!

Вот когда пригодилась мне наука детства. Каждый вечер выходил я на охоту, методично исследуя угодья под названием Литл-Крик. Богатые угодья!

— На Вязовой аллее заплатили Джонсы, Крауксы, Харперы и Ароновичи, — сообщали мне налоговики.

— И все?

— Все.

— Маловато…

— То-то и оно. Разведаешь?

— А как же!

Располагая информацией о тех, кто, скрепя сердце, все-таки заплатил «собачий» налог, я обходил стороной дома, которые ни в малейшей степени не занимали ни меня, ни моих работодателей. Прочие строения — очень даже интересовали.

Я останавливался у ограды и высматривал следы пребывания или отсутствия собаки. Истрепанные игрушки, прокушенные мячики, плошки с остатками пищи, коробки из-под сухого корма… Если что-нибудь из этого попадалось на глаза, я начинал тихонько скулить и призывно гавкать, изображая сгорающего от похоти кобеля или, знамо дело, сучку. И если кто-то думает, что все это так просто, он глубоко заблуждается. Шотландский волкодав никогда не откликнется на призыв той-терьера, а немецкая овчарка — на скулеж таксы. Порой приходилось задействовать весь свой арсенал, прежде чем из-за дверей слышалось повизгивание и ответный лай.

Попались, голубчики!

Оставалась сущая безделица: явиться наутро к налоговикам и с чистой совестью добропорядочного гражданина заложить владельца псины.

— Получите!

Я принимал причитающееся вознаграждение и отбывал восвояси.

Жизнь моя обретала смысл и краски, материальное положение стремительно улучшалось. Денег хватало. Их хватало даже на то, чтобы раз в месяц прокатиться в столицу штата, чтобы провести пару часов в объятиях не самой дорогой девчонки.

Я свысока поглядывал на едва сводящего концы с концами Старецци, но на рожон не лез. Тайное чувство превосходства и без того тешило самолюбие. К тому же, до конца испытательного срока оставалось все меньше — еще чуть-чуть, и я вновь обрету всю полноту пока еще урезанных гражданских прав. Не стоило искать приключений на собственную голову, куда разумнее было ждать и… заниматься делом.

Тиссовая аллея, Липовая, Яблоневая… Жители Литл-Крика, как выяснилось, очень любили животных и очень не любили отрывать от своего бюджета лишний доллар, поэтому я уверенно смотрел в будущее. Тем более что сбоев в ночной «работе» почти не было — талант, он либо есть, либо его нет.

Разок, правда, случилось непредвиденное. Через пять минут после того, как я начал «концерт» перед импозантным особнячком в стиле первых поселенцев, я услышал ответный лай.

— У-у-у! Вау! Вау!

И что-то показалось мне в этом лае неестественным. Потому я не ретировался, потому и увидел, как открылась дверь на веранду и в освещенном проеме появился старательно гавкающий мальчишка. Я чуть не выругался в голос. Шутник! Люди вкалывают, а он развлекается. С трудом подавив жгучее желание надрать проказнику уши, я скрылся в темноте.

Мэйн-стрит, Гарден-стрит, Даунинг-стрит… Я трудился, не жалея горла, и ничто не предвещало, что счастливые денечки на исходе, что грядет ужасное разочарование и близок финал.

Финал, как и положено, наступил неожиданно. Неприятности всегда случаются в неподходящий момент — когда ты на подъеме, когда полон сил, планов и надежд. Громадный, ужасный, лохматый, с безумными глазами, и что самое прискорбное — сгорающий от любви кобель (это я потом узнал, что кобель) пулей вылетел из калитки и, не обнаружив вожделенной подружки, страстно призывающей его, как дьявольская собака Баскервилей накинулся на человека, так некстати оказавшегося рядом и, очевидно, спугнувшего потенциальную возлюбленную.

— Уйди, дрянь! — истошно возопил я.

Мое нежелание быть покорной жертвой только распалило кровожадную тварь. Она кинулась…

— А-а-а! — заорал я что было мочи, подозревая, что сейчас покину юдоль земных страданий и перенесусь в мир иной, в мир, безусловно, лучший, куда, впрочем, отчего-то никто не торопится.

— Назад!

Это кричал не я, кричал плечистый мужчина, кубарем выкатившийся из дома. Хозяин пса насилу оторвал от меня свое ненаглядное чудовище, но собака успела измочалить мою правую руку и проверить, что прочнее — ее клыки или мое горло.

— Вы в порядке? — спросил мужчина, держа кобеля за ошейник.

Я промычал что-то невразумительное. Тогда я еще не знал, что слово «дрянь» и протяжное «а-а-а» были последними звукосочетаниями, беспрепятственно вырвавшимися из моего горла.

— Ты в порядке? — спросил хозяин, обращаясь к псу. Чудовище радостно оскалило клыки.

Спасибо, «скорую» вызвал. Приехали быстро, перевязали, уложили, вкололи что-то теплое, через секунду полыхнувшее огнем в жилах.

— Как себя чувствуете? — склонился надо мной человек в белом комбинезоне.

Я закатил глаза. Хуже не бывает!

Потом были больница, операции, трубки в гортани, хитрые приборы, позволяющие с грехом пополам выдавливать что-то, отдаленно напоминающее слова.

— Есть хотите?

— …чу.

— В туалет?

— …чу.

Так и изъяснялся. С грехом пополам. Будь у меня деньги, возможно, мне бы помогли по-настоящему, но я был беден, как церковная мышь, а какому служителю медицины нужен нищий экс-уголовник? Что с него возьмешь?

Такие дела… А кто во всем виноват? Мэл Аттисон! Искуситель! Змей! Если бы не его дурацкое распоряжение, если бы не его «антикобелиная» акция, ничего бы не произошло, ровным счетом ничего. Не было бы ночной «охоты», не было бы и похотливого чудовища… Я бы спокойно доработал свое в бакалейной лавке Джулиано Старецци и отправился на все четыре стороны. Я бы пел, кричал, смеялся и трепался со всяким встречным-поперечным, будь у меня на то желание. Мэл Аттисон лишил меня этого счастья.

Как же я его ненавижу! Кстати, к кобелю у меня претензий нет, что взять с неразумной псины? Тем более ее так и так пристрелили через неделю. Сама виновата, не надо было пасть разевать. Я ненавижу Аттисона! К тому же, сволочь этакая, через полгода он взял да и сменил гнев на милость в отношении владельцев собак. К избирательной кампании готовился. В губернаторы.

Как же хочется все ему припомнить! Жаль, не получится. А ну как фонд «За гуманное отношение к животным и людям», благотворительностью которого я теперь существую, возмутит мое прошлое? Нет, я кушать хочу.

Но как же хочется все-все ему высказать! И не эпистолярно, а громко и гордо. Я даже телефончик узнал, личный, который в справочниках не значится. Трубку снять и позвонить… Не могу! Молчу. Пишу письма.