Камень-1. Часть 2. Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период.

Глава 2

Глава 2, в которой все возвращаются под свой кров и попутно выясняется, что даже опытный гном может потерять голову от сильного чувства. Особенно, если это чувство голода.

До гостиницы «Улар-река» было рукой подать. Она даже видна была на противоположной стороне площади, дальше и справа, в углу, образуемом стеной форта и городской, правда, виднелся только кусок крыши. Только вот что по площади, что вокруг неё было не особо-то и проехать. После «Громовержцев» она напоминала пещеру похмельного великана, пытавшегося утром найти носки, которых у него отродясь не было. Причем потом местами случился пожар. Мерзко пахло горелой резиной от сожжённых грузовиков. Ну и трупы. Убирать было пока что некому и некогда, и пусть прошедшие с начала событий три дня и были не самыми жаркими, запах мертвечины на рыночной площади был уже густ, сладок и тошнотворен. Так что нужно было петлять в объезд, убравшись в сторону по впадавшим в площадь улицам. А на площадь выходили как минимум три улицы с этой стороны. Впрочем, особого выбора не было. Улицы тоже, хотя и не так густо, как площадь, служившая местом сбора трофеев грабь-команд (в том месте, где она не простреливалась из форта и управы) были захламлены. Брошенным малоценным и громоздким хабаром, ставшим в одночасье ненужным, раскуроченными тележками, телегами и машинами. И опять — мертвецами. И только одна, ведущая не к реке, а почти параллельно площади к стене, была относительно свободна. Хоть и близко к форту, и мангруппа тут уже прошла, но все равно был шанс нарваться на задержавшихся в городе бунтовщиков, так что и Полухин, и Рарри, не сговариваясь, приготовили оружие. Впрочем, старые и новые боги уберегли, и Балин, аккуратно объехав прицеп, присевший на лишенную одного колеса ось, вскоре снова свернул к площади, уже почти напротив гостиницы.

Словно стремясь прикрыть все пакости, которые сотворили люди, Приграничный, обильно и любовно обсаженный яблонями, за последние пару дней окутался белой кипенью их цветения. Но только ни пожарища не скрылись из глаз, ни запах не перебило. Так что бело-розовый яблоневый цвет больше походил на саван, укрывший обезображенный труп городка. Впрочем, нет, город всё же выжил. И уже копошился своей жизнью тяжело раненого, который собирается пойти на поправку… Где-то мрачный пришлый поправлял поваленный забор, где-то невидимый глазу хозяин дома стучал молотком, заколачивавший ослепшие без стекол окна досками.

И вот они уже на площади. Из-за причудливого пути они оказались совсем рядом от дома Полухина, тот был буквально на соседней улице, точнее, на углу её и площади перед фортом. Хотя унтер и не собирался поначалу заезжать к себе (потому и не возражал, что жена отправилась туда сама), тут он не утерпел. Извиняющимся взглядом попросив прощения у старейшины, Николай, хлопнув Балина по широченному плечу, махнул рукой в сторону нужного перекрестка. Ворота и калитка выходили не на площадь, а на ведущую к ней улицу. Но Балин не стал сворачивать, а остановился прямо у забора нужного дома, едва проехав перекресток. «ЗиЛ» добросовестно повторил за ними извилистый путь и, фыркнув почти по-паровозному тормозами, встал, не доехав до угла, чтобы не перекрывать проезд.

Полухин, сидевший в кузове пикапа, неловко из него выбрался и заспешил к воротам. Уезжая в спешке, под огнем, он не запирал ни их, ни дверей в дом, причём вполне осознано. Запертые двери не остановили бы грабежа, а открытые, по крайней мере, не выломают. Ну, был такой шанс. Тем более, дом был неудобен захватчикам при осаде форта — в сторону укрепления не смотрело ни одного окна, и стрелять получилось бы только с чердака. Но чердак был не из бревна под самый конек, а обшит доской, и даже от винтовочного обстрела не спасал. И крыше, и забору, и бревенчатым стенам досталось, но, в основном, тем самым винтовочным калибром. По большей части, со слепой стороны, обращенной к форту, так что, на первый взгляд, ничего критичного пока не было.

Шанс сработал, но лишь отчасти. Ворота были целы, как и калитка, хотя одна верея, столб, на который навешивается воротина, изрядно перекосилась. И не лень же было кому-то пытаться её выдрать, как гнилой зуб! А вот входную дверь изрядно исклевали чем-то, срывая с нее приделанную на совесть бронзовую табличку «Ст. унт.-оф. Н.Полухин». Её, измятую-исковерканную, бросили тут же, у крыльца. Дверь, сделанная из могучей толщины досок, все так же могла преграждать путь непрошеным гостям, но сейчас была распахнута настежь. Войдя в дом, Полухин по запаху понял, почему. Мебель была повалена и отчасти разломана. Видимо, искали тайники и ухоронки, но не нашли.

Опуская ствол, справа неслышно возникла Саломи, и унтер, не жалуясь, а именно словно удивляясь, спросил не то у жены, не то у возникших за плечом гномов:

— И почему вот для некоторых главный поступок в жизни — нагадить на чужом столе?

— И почему вот для некоторых главное дело в жизни — насрать посреди чужого дома? — через какие-то пять минут гневно орал Иваныч, и никак не мог взять в толк, отчего грубые и бесчувственные гномы неделикатно заржали. Впрочем, толстокожестью он почти не уступал своим постояльцам, и, кроме того, не мог нарадоваться на относительную целость гостиницы, с которой мысленно он уже простился. А она устояла, чему помогли толстенные стены сруба и то, что после сожжения «Отставной К. Барабанщика» и немедленного драпа всех из «Улар-реки» огнестрельная активность в этом углу города как-то утихла. «Барабан» был ключевой точкой мятежников, и без него смысл захвата ими «Улар-реки» падал почти до нуля. Иваныч каждый день правдами и неправдами проникал на стену форта, обращённую к его кормилице, посмотреть — цела ли? Но успокоился он только вернувшись домой. Конечно, успокоиться получалось не полностью, ремонт в самой гостинице был невелик, да ведь только стены это ещё не все. И траты предстояли нешуточные. Понятно, что деньги, а, следовательно, и постояльцы, невзирая на царивший внутри погром, ему нужны были как воздух и соль. Так что, услышав о цели их приезда, Иваныч, отставив, наконец, Маузер, которым размахивал, как дубиной, начал азартно торговаться с Рарри. Тот, не успев ещё даже толком оглядеться, встрял в препирательства с хозяином, считавшим, что все оплаченные дни у гномов уже закончились. В свою очередь старейшина долдонил, что, с момента их эвакуации в форт гостиница не работала, и эти дни в зачет не идут. Таким образом Рарри не заметил, что хитрый Иваныч его уже переиграл, и ненароком проскочил заявленную Полухину у Управы фазу «осмотреться, не разграбили ли гостиницу дотла». Факт того, что гномы остаются в «Улар-реке» уже словно бы считался решённым, чему поспособствовала возникшая из кухни монументальная усатая домоправительница. Меж тем гостинице досталось посильнее полухинского дома. Так, по крайней мере, показалось Дарри. «Улар-реку» он покинул ещё до мятежа, и увиденное сейчас сильно отличалось от воспоминаний. Ни одного целого окна, вся мебель, по крайней мере, на первом этаже, перевернута, изломана и расстреляна-растрощена. Вызывали изумление несколько стопок простыней, неизгвазданных и практически не пострадавших. Непонятно, почему их миновала общая судьба, может, они перебедовали погром в каком-то закутке, и лишь только сейчас были извлечены на свет божий хозяевами. Перевязанные шпагатиками с кокетливыми бантиками, они выглядели немым укором царящему вокруг них разгрому. А разгром, что и говорить, был знатный. Все припасы частично разграблены, частично растоптаны. Вещи и бельё из шкафов и кладовых громоздились изорванными и изжёванными кучами на полу, пересыпанные мукой, крупой, осколками битого стекла и посуды. Входная дверь выломана и отброшена, и даже полы местами с мясом разломаны выдергой или ломом-щипком. Ну, и дерьмо повсюду усиливало вид и смрад разрухи. Правда, сам Полухин задержался дома, как он сказал, на пятнадцать минут и сравнить масштабы бедствия тут и у себя не мог.

Камень выбрал местечко, где зловонных куч не было, и сгрузил на хрустнувшие осколки стекла и посуды вещмешки, которыми был навьючен. Он с любопытством посмотрел на перевернутый буфет в углу холла, ящики из него были выдраны с мясом, безжалостно, словно больной зуб подвыпившим ярмарочным зубодёром. Рядом и вокруг, довершая эту картину мебельного побоища, громоздились заваленные на бок столы… Дверцы у буфета были выломаны, а столы выглядели так, словно на них происходил всемирный чемпионат дятлов.

— И не лень же им было все тут перевернуть, — пробормотал он себе под нос. Тем не менее, пышноусый содержатель гостиницы, азартно размахивающий руками и вопящий, как раненный визгун-пустырник, услышал его, и, прервав свою торговлю со старейшиной, совершенно спокойным голосом сказал:

— Нет, это мы сами баррикады от обстрела устраивали. Тут знаешь, какая пальба была?

После чего, будто и не было этой спокойной реплики, перепалка продолжилась. Гимли, стоящий за Камнем, уже понял, что они остаются в гостинице, чем бы ни закончился торг об условиях между Иванычем и старейшиной Рарри. В машине он так и не успел растолковать мальцу, что и кому говорить можно, а что — нет, и это нужно было исправить как можно скорее. Поэтому, слегка толкнув его в спину, пробурчал:

— Нечего тут стоять штрековыми подпорками, старейшина сам договорится с хозяином. Пошли обживаться!

И они, стараясь не вляпаться в дерьмо, потащили свои и чужие неподъёмные для человека вещмешки по скрипящей под такой тяжестью лестнице наверх. Что-то бурчащий себе под нос Балин и молчаливый Бофур, чуть отстав, отправились за ними. Торир, сделав себе непонятливое лицо, остался внизу. На втором, гостевом, этаже разгрома было поменьше. Возможно, потому, что тут уже вовсю кипела уборка, так что уединённо поговорить им снова не выходило. Обе работницы, аборигенки из Марианского герцогства, уже почти закончили выметать битое стекло из номеров, обращенных на площадь. Одна, насколько это помнил Дарри, была горничной, а вторая и вовсе кухаркой. Но сейчас они, подоткнув подолы длинных юбок и засучив рукава, не чинясь, работали уборщицами. Стекла было много, и, стараясь не порезаться, марианки пересыпали осколки из сметенных в коридор куч в невесть откуда принесённые носилки с жестяным дном, одна каминным совком для углей, а вторая — лопатой. Навьюченым гномам протиснуться к своим старым комнатам было просто невозможно, и Гимли, не мудрствуя, завернул в первую же дверь с той стороны коридора, что была ближе к стене города, а не площади, благо, все двери были нараспашку. Этот номер почти не пострадал, или его уже успели убрать. Даже стёкла уцелели. Местами… На месте был и шкаф, и прикроватные тумбочки, а вот сами кровати присутствовали, точнее, присутствовала, в единственном числе. Вероятно, вторую утащили на импровизированную баррикаду в какую-нибудь из комнат напротив. В коридоре возобновилось скрежетание совка и дребезг ссыпаемых в гулкую жесть носилок стеклянных осколков. Гимли чертыхнулся — продолжать инструктаж Камня не было никакой возможности, пока уборка не закончится, а им ещё в форт нужно побыстрее, забрать машину неведомого ему Сашки и оставленное там имущество. Как всё… по-людски! Суетно и неудобно. Причем в форт-то мальца, конечно, лучше не тянуть, но и тут его без пригляда не оставишь. Ну, видно, ему и оставаться с малым, в форту-то его никто не знает, и могут быть лишние вопросы. Рассудив, что, чем раньше закончится уборка, тем быстрее можно будет поговорить без чужих ушей, он выглянул в коридор и сказал служанкам:

— Так, мы можем помочь навести в этом хлеву порядок. Расставим мебель по местам, а вы уж потом дометёте и домоете эти руины.

Гном, да ещё и не рядовой, добровольно, хотя и раздражённым голосом, вызывающийся помочь трактирной прислуге с уборкой? Служанки словно превратились в щелкунчиков для орехов — челюсти отвисли, зато все остальное тело будто одеревенело. Поняв, что опростоволосился, ур-барак взревел пароходной сиреной, пряча неловкость за громкостью:

— Отдохнуть нам надо! В баню надо! А вы же пока тут грохочете — ни пожрать не сготовите, ни баню не натопите, и даже поспать своим шорканьем не дадите! Ну, чего уставились? Что куда нести и что куда ставить?

Услышав сбивчивые объяснения, какой шкаф и какую кровать куда надо переместить, Гимли обернулся к Дарри, Бофуру и Балину, и величественно вопросил:

— Все всё поняли? Выполнять! Да поживей!

Сам же, поглядев, как протопавшие в дальний конец коридора гномы начали разбирать завалы и с грохотом ставить на свои места крепкую, но поэтому и излишне массивную для служанок мебель, усмехнулся и вернулся в комнату. Усевшись на единственную в захваченном номере кровать, стал, ворча себе под нос, набивать трубочку-носогрейку. Видимо, для более вдумчивого управления уборкой. Справедливости ради, вшестером бы они больше мешали друг другу, чем наводили порядок. Так что, с видимым удовольствием закурив, он погрузился в свои мысли о том, чего говорить никак нельзя, а что и как он сказать должен. Сказать молокососу, внезапно ставшему главной надеждой и главной головной болью рода. А, возможно, и всего подгорного народа.

Молокосос же, с пыхтением водрузив в вертикальное положение очередное монструозное детище неизвестного краснодеревщика, загонял его, переступая с ножки на ножку шкафа, на место, указанное маранийкой. Исходя из туго распертой блузки и натянутой на корме юбке, это, скорее всего, была кухарка, а, судя по ее взглядам — ещё и разбитная до невозможности. Но на Дарри ее стрельба глазами подействовала, как плевок на атакующего тур-ящера — осталась незамеченной. Времени с момента его ухода из лекарской лавки прошло уже много, он беспокоился за Вараззу и Наталью, и самоуверенно думал, что они тоже, вероятно, волнуются из-за его отсутствия. В любом случае, надо как можно быстрее к ним наведаться. Мысль эта окрепла и гнала все остальные из головы и окончательно оформилась к моменту, когда обиженная отсутствием к ней внимания марианка фыркнула и отправилась с гордым видом и веником, воздетым наподобие скипетра, в дальний номер. Они же с Балиным, завершая свой трудовой подвиг, втащили вторую кровать в комнату, где сидел Гимли. Тот даже не успел докурить свою трубку. Бофур, в одиночку затащив такую же кровать в соседний номер, явился на миг позже. Все же гостиница была не так велика даже по меркам Пограничного. Унтер гмыкнул и выглянул в коридор. Марианки ударными темпами дометали осколки, ранее недоступные под мебельными завалами, к куче у носилок. Гимли трубным голосом возопил:

— Торир, голубь мой болезный, ну-ка лети скорее сюда! Да ранец почтенного старейшины в клювик прихвати!

Голубь прилетел, грохоча сундукообразными ботинками по лестнице. Ненатурально удивившись, засожалел:

— Ой, а вы тут убирали и всё уже убрали? А я там внизу…

— Да, мы убирали и убрали, а теперь ТЫ поубираешь, клянусь бородой Прародителя! Для начала берёшь носилки и опорожняешь их не там, где вздумается, а там где скажет хозяин или вот они, — Гимли мотнул головой в сторону марианок, — а затем, птица моя бестолковая… Ну-ка, оглянись вокруг… Оглянулся? Такой же порядок наводишь внизу. Расставляешь мебель, выметаешь стекло, мусор. И говно, в первую очередь убираешь говно. А то дышать больно и неинтересно. Да выносишь его не абы куда, а либо в нужник, либо куда хозяин крова скажет, ясно?

— Так а девки же…

— А девы будут готовить ужин да баню топить. Ты вот чего больше хочешь, остаться голодным или немытым?

На Торира было больно смотреть, да ещё Бофур и Балин невежливо смеялись, а Гимли ехидно продолжал пескоструить:

— Не теми, видать, декоктами Далер тебя лечил. Был нормальный гном, трудолюбивый, работящий, а стал какой-то хитрожопец. Ты учти, на каждую хитрую жопу есть хрен с винтом в нужную закрутку. Так и ремесло забыть недолго! А ум ты, кажись, в лазарете и так отлежал в тонкую лепёшку. Гном без ремесла и ума это просто низкорослый эльф с короткими ушами! Вон, на Бофура погляди! Настоящий казад, правильный. Его гвоздями накорми — он только молоток высрет. Ладно, Бофур, не зазнавайся, может, я и погорячился тебя нахваливать. Вон лучше помоги ему носилки с боем стеклянным отнести, а то он от усердия их на лестнице снова вывернет. Потом с Балиным и старейшиной в форт поедете, а я тут с Камнем останусь. Ну, чего стали, кого ждем, кому спим? Вперёд-вперёд, скоренько!

Все как-то засуетились, замелькали, даже служанки, причем они-то как раз успели с лестницы сбежать первыми, не ожидая, пока гномы с носилками закупорят ее. Запер её после этого, правда, Иваныч, а не гномы, но ненадолго. Закончив переговоры на высшем уровне (или на широчайшем, учитывая габариты что Рарри, что самого Иваныча), он шаровой усатой молнией метнулся наверх, пробежался, останавливаясь в каждой комнате и загибая пальцы, по всему этажу.

— Чего считаешь? — сварливо спросил его ур-барак. Он только, можно сказать, вошел во вкус и образ, а тут все и разбежались… Торир с Бофуром ходко спускали по лестнице позвякивающие при каждом шаге носилки, и под рукой оставался только Камень, а он нужен был совсем для другого.

— Стёкла! Не мешай! — загибая очередной палец, буркнул Иваныч и забормотал что-то невнятное себе под нос. Вдруг, сообразив, он прервал свое заклинание и устремил в Гимли такой горящий взгляд, что ур-барак даже слегка испугался.

— Ты же начальник охраны каравана, так, Гимли?

— А то ты не знаешь? Ты не темни давай и издалека не подползай. Чего надо-то?

— Мне ваш старейшина сказал с начальником охраны договариваться. С тобой, значится. Тут вот ведь какое дело… Припасов мало, мебель изломана, стёкла побиты… Пиво, опять же, надо привезти… Короче, машина моя в крепости, да и не на ходу она. Осколками её посекло, и колёса, и радиатор, да и двигун, похоже, зацепило. Мы договорились, что мою хромую ласточку Рарри даст команду на сцепке из форта притянуть, и за материалом для ремонта и припасами потом поможет на вашей съездить. Но вот тут какое дело, да… Дело такое, непростое.

— Что ты заладил всё одно: дело такое, дело сякое… И тянет, понимаешь, и тянет резину… Хочешь тянуть, так вон себя за усы подергай, а не в разговоре яйца оттягивай. Что надо-то?

Иваныч подумал, и в самом деле разгладил длинные и пышные кошачьи усы, поскреб могучей пятерней в слоистом затылке и решился:

— Надо «Барабан» обнести!

— Чего? Да я что тебе, жулик, что ли? Ты кого на грабёж сманиваешь? — Гимли, казалось, вот прямо сейчас лопнет от возмущения, он надувался, пыхтел и краснел, брови шевелились двумя мохнатыми гусеницами над свирепыми голубыми прожекторами глаз.

— Да погоди ты! Никакого грабежа не будет, тем более, что мы их спалили уже аккуратненько. Ну, то есть дотла…

Гимли вдруг успокоился и уже совершенно нормальным голосом сказал:

— Ну-ка, ну-ка… А я и не обратил внимания, пока ехали. Жалко «Барабан», кормили там славно. Ты что, уже и конкурентов жжешь под шумок? Иваныч, не знай я тебя раньше… Как так-то?

— Да причем тут конкурент, не конкурент? Рарри вон ваш сам во всем участвовал, у него спроси. Их хозяин не то, что бунтовщиков, он монахов-Созерцающих у себя прятал. Тут да в «Водаре» самое гнездовье у них было, Сашка говорил, они там жертвы приносили, детишек малых, да и не врал, колдунья-Маша прям белела вся, когда там кровь лили на алтарь. И по нам они стреляли, и против форта, как бастион стояли. Там же венцы в два обхвата! Ну, вот и спалили их ночью. Александр-то все и спроворил. И продумал, и организовал налёт. Не без жертв, конечно, двоих там и оставили. Но зато двух чёрнорясных там Саша уронил, да тугов накрошили изрядно. А ваши только жечь ездили, но зато все, кто тут был, так что все при делах оказались, да...

Так что не я это спалил, а Рарри, Орри, да оба Балина. Но, врать не буду, приятно было посмотреть, да-с! Я же говорю, всё сделали аккуратненько. Две бочки бензина залили и сожгли. Прямо как в том анекдоте получилось, мол, вчера тёщу хоронили, так порвали два баяна. Хорошо горело, красиво! Аж взорвалось всё, прям фейервек и майские гуляния. И тут вот такая штука… Живых из хозяев «Барабана» нет никого, да и самого трактира нет. А вот сарай с припасами есть. Считай, ничейный. Нет, ну так-то по закону если, то в казну заберут. А мне вас кормить-поить нечем. У Карташки же завсегда основной запас в сарае хранился — и окорока, и колбасы, и пиво, — хитрый Иваныч так произнес слово «колбасы», что у голодного Гимли непроизвольно дернулся кадык, а уж на слове «пиво» он и вовсе чуть не захлебнулся слюной — а мне вас кормить-поить надо? А — нечем… Они вон мне все припасы изничтожили, поганцы, так что, считай, я свое возмещаю.

— У медведя десять песен и все про мёд… Запасы, припасы… Ты вот что скажи мне, что за имя такое, Карташка? Не пойму, откуда он будет? Прислуга там все больше вирацкая была, название так вроде от вас, от пришлых. Я вот сколько езжу в Приграничный, и сколько раз там в «Барабане» едал, а кто хозяин у них так и не знаю, выходит…

— Да наш он, гнида перемётная, из пришлых. Только отец его жил в Вираце по большей части, по купецким делам, и Аркашка там сильно больше времени провел, чем тут, даже говорил картаво, на вирацкий фасон. Вот и прилипло к нему, Аркашка да картавый — Карташка… Пакостник тот ещё, и иудой оказался, но трактир и гостиницу при нём, «Приют» которая…была, надо признать, хорошо содержал.

— Ну ладно, наши из форта вернутся, и сгоняем.

— Нет-нет, сейчас надо. Во-первых, когда ваши вернутся, уже и темнеть может начать, сам знаешь, доказывать, что ты не болотник и всё твоё и в самом деле твоё — дело долгое. Во-вторых, надо пока патрулей ещё нет и всем ни до чего, а то локти потом только кусать будем, а не колбасы. Мы быстро!

И тут Гимли понял, что, и правда, пора бы пообедать. Потому что иначе, чем голодом, оправдать сказанную им глупую фразу было нельзя:

— Хорошо! Но тогда половина всего, что возьмем — наша! И это не обсуждается!

Иваныч засопел не хуже гнома или паровика, но, понимая, что время поджимает, а торговаться со вторым гномом подряд можно долго, да и никаких человеческих сил на это не хватит, с досадой махнул рукой:

— Демон с вами, грабьте! Четверть! Только быстро, совсем быстро!