Камень-1. Часть 2. Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период.

Глава 7

Глава 7, в которой герой продолжает знакомство всё с теми же бравыми жандармами и узнаёт абсолютно новые для себя слова на языке Пришлых.

А ведь и правда, ушатал! Когда Гимли, пыхтя и топоча, подбежал к месту действия, патрульный, высокий и красивый блондин, лишь коротко зыркнул на него. Видимо, не считая более опасным ни гнома, ни вампира, валяющегося у ног, он устремился к своему напарнику. Тот уже пришёл в себя и пытался подняться, уперев свой пулемёт прикладом в пол и пытаясь на него облокотиться, как на костыль. Блондинистый ловко и осторожно помог ему встать, заодно подняв свалившуюся с головы чернявого мягкую фуражку с очками-пыльниками. Бережно надев её на голову пулемётчику, он внимательно осмотрел рану на лице, заодно глянув в зрачки. Увиденное его несколько успокоило, и блондин, с шумом выдохнув (не заметил, как при осмотре задержал дыхание), воскликнул, распаковывая индпакет и приложив его к драной щеке друга:

— На-ка вот, придержи тут… Это был просто какой-то лютый пипец! Папа! Он снес тебя, как тот самосвал на полном ходу ту долбанутую бабку, что не глядя мандюхала в «Иллюзион» через Дворянскую! В лоск положил! Ну, ты сам-то как? Рёбра целые? Вздохни-ка вполглаза…

— Да вроде бы все целые, — осторожно вдохнув и выдохнув, ответил его напарник, для разнообразия чернявый и жиганистый, но тоже высокий. Причём говорил он таким низким и мощным басом, что было удивительно, где в этом худом теле размещается такой могучий голос, — Не ждал я от него такой прыти, думал, он молодой ещё, судя по тому, как его гномы быстро завалили. А вот когда он на меня налетел, так я мысленно всех простил и со всеми простился. Вон, промазать ухитрился даже, стыдоба какая!

— Папа! Не пессимиздите! Всё будет хорошо, просто даже охертельно! Промазать тут любой промажет, вот попасть при таких кузнечиковых скачках — это долбануться можно, тут не каждый дурак сумеет! И он и в самом деле молодой, вон, сам позырь, — блондин, убедившись, что напарник уже совсем пришел в себя, перестал его поддерживать и вернулся к вампиру.

Подойдя к поверженому Карташке, он чуть подвинул, впрочем, весьма даже вежливо, Гимли. Тот же в это время внимательно оглядывал как самого Карташку, так и рукоятку торчащего из груди кровососа не то кинжала, не то стилета, которым, очевидно, блондин и упокоил вампира. Удар был почти идеально точен, по прикидке Гимли, стилет, вбитый под углом «в солнышко», если ему позволяла длина клинка, практически должен был достичь сердца твари.

Одновременно с оклемавшимся жандармом-пулемётчиком к месту упокоения твари подошёл и Дарри. Он тоже разглядывал вампира, силясь понять, из чего же видно, что тот молодой.

— Секи? Не то, что в мумию не превратился, он вообще выглядит, ну, кроме чавки, пожалуй, как свежий человеческий жмур. Да и кровь вампирская у него на хлебальнике неспроста. От силы сутки, как обратили. И, так как всё та же вампирья кровь никуда с пасти не делась, то и насосаться он нигде не мог ни хуя ни разу. Поэтому лично для меня так елдануться и не встать, откуда в нём взялось до такого епизма силы и с какого такого невъебенного охерения этот обдолбос стал таким козлом-поскакунчиком. Зараза такая, эти гондоны мёртвыми… становятся… ну, прям, как смоляной брикет, — последние слова блондин говорил с натугой и прерывисто, потому что, уперевшись ногой в грудь вампиру, с силой, обеими руками, тащил из его тела своё оружие. Обращался он, конечно же, к напарнику, но Дарри слушал его как бы и не внимательнее, ведь в отличие от всех остальных, он никогда ещё вампиров не видел, и тем более не видел их окончательно убитыми.

Наконец стилет, с противным вздохом-чваканьем вышел из туши кровососа. Он был измазан тёмной вампирьей кровью, и Гимли всё ещё никак не мог догадаться, что же в нем такого особенного, раз это оружие смогло убить нежить. Жандарм тщательно вытер клинок о Карташкин пиджак, и ур-барак наконец понял, в чем дело. Стилет был не простой. По сути, даже и не стилет, а деревянный, и, учитывая безвременную окончательную кончину вампира Карташки, наверняка сделанный из осины колышек, длиной сантиметров в тридцать, если уж быть до конца точным. Он был круглого сечения, выточенный на токарном станке и тщательно, до блеска ошкуренный, толщиной у рукоятки примерно в сантиметр, и утончающийся к жалу. Этого достаточно: Гимли знал, что вампир мрёт от отравления организма, а не от толщины кола. Колышек внутри был полым, как обычная водопроводная труба, только вместо воды сквозь него проходил стальной пруток из легированной стали, расширяющийся на конце. Незачем полагаться на деревянное острие — такой кол со стальным носом, острым как игла и закаленным, пропорет, не сломавшись, и любой доспех. Во избежание растрескивания деревянной трубки она была оплетена серебряной проволокой, утопленной в осиновую основу. Вампиры не боятся серебра. Зато вот упыри боятся, и осины, и серебра. И ещё куча всякой нечисти и нежити, не боясь осины, дохнут от серебра, а некоторые — от честной стали. Так что оружие вышло универсальным. Стальной пруток не заканчивался там же, где и осина, а служил основой рукояти. Поджимая дерево колышка, красовался серебром развитый больстер-крестовина, почти гарда. Затем на него были надеты слои берестяной рукояти, составлявшие черен, и придавленые сверху навершием.

— О как! Это теперь начальству жандармерии наконец в голову пришло вооружить бойцов и против тварей нечистых? — густым голосом, но разговаривая словно сам с собой спросил подошедший Иваныч. Он ещё явно не пришёл в себя, и вид имел несколько пришибленный и отсутствующий. Шею толстяка по-прежнему украшали кольца колбас и шпикачек, причём одно кольцо, располовиненное молодецким Аркашкиным укусом, вот-вот грозило упасть, но Иваныч этого даже не замечал. В правой руке у него булькала кружка. Ну, или учитывая её объём, этак с полчетверти, то бишь в полтора литра — кувшин, из которого сильно и резко пахло водкой. Доброй гномьей водкой. И только теперь все сразу услышали журчанье струи. Очевидно, пуля из пулемёта нашла-таки свою жертву, пробив бочонок с водкой. А может, эта беда приключилась ещё раньше, от выстрелов гномов или Иваныча, кто же там в пылу боя понял бы…

— Ага, конечно. Ха-ха три раза! Прибежало прямо! Им в голову прийти может только моча. Или в лучшем случае они могут даже в неё ещё и подумать. Но это лучше — только хуже. Если в черепе одни опилки, то сверкание искры разума может быть очень опасно. Так что этот самый тот боец, кто жить хочет, типа нас с Папой, сам шевелит булками и довооружается, доодевается и доэкипируется, но за свой кошт! А иначе он совершенно даром и бесплатно довыёживается.

— А, ну тогда со времён моей службы ничего не поменялось. На-ка вот, обработай другу рану. А то мало ли, чего там у этой пакости на когтях было, — и Иваныч, мыслями всё ещё по-прежнему пребывавший где-то далеко, протянул кружку-кувшин жандарму. Тот, наконец, убрал стилет в ножны, которые хитро располагались на поясе, принял сосуд и, отобрав у Папы назад тампон, уже пропитавшийся кровью, щедро ливанул на него водкой, а затем начал протирать царапины на щеке и брови коллеги, не обращая никакого внимания на его змеиное шипение. Ну, ещё бы, в «Особой гномьей» как бы не под шестьдесят градусов!

— Ну-ну, не шипи, закадыка! Если щиплет — значит, ты ещё жив! — утешил друга-жигана блондинистый, и, адресуясь уже к Иванычу, спросил, — Слушай, Ваше усейшество, а ты мензурки какие не спроворишь, уже всем нам? Мыслю, надо бы шлёпнуть по писярику. Никакого вреда, кроме пользы, оно нам сейчас не нанесёт.

Крякнув, Иваныч вытащил из бездонных карманов своих необъятных штанов стопку вставленных друг в друга стаканчиков грубого зеленоватого стекла, граммов эдак на сто пятьдесят каждый. Стаканы при этом тихонько и мелодично звякнули друг о друга. Затем он неторопливо расставил их всё на той же многострадальной тумбе и требовательно протянул к блондину руку за кружкой, сказав уже несколько менее отстранённо:

— А то сам не догадался! Давай-ка сюда, разолью. Вам-то как, не нагорит за запах от начальства, а, служивые?

— Заебися пахнет пися! Напиваться в патруле в городе сразу после мятежа — мы что, дурнее трактора? Это же только долбанутым нет покоя. Но после такого «здрасьте» соточку не закинуть… Мы водку не пьем, мы ей душу дезинфицируем!

Пока блондинистый балагурил, видимо, приходя таким образом в себя после стычки, Иваныч быстро, сноровисто и точно, но по-прежнему словно был не со всеми, а где-то сам с собой гулял по облакам, набулькал водки по пяти стопкам и поставил кружку рядом с ними на тумбочку. Но, прежде чем все потянулись разобрать посуду, чернявый жандарм, уже вполне оправившийся, сказал своим инфернальным басом:

— Ты бы, Фабий, не гнал коней… Всё же странного много.

— Вот, млять, умеешь ты, Папа, настроение испортить к полным херам! Сам же учил, что каждую секунду шестнадцать молекулярный слоев водки, налитой в рюмку, безвозвратно уёпывают в атмосферу! Но конкретно тут ты прав, конечно. Так! Уважаемые! Пройдём по протоколу, а об выпить позже будет.

— У тебя, может, и позже, но вот у меня именно что прямо сейчас. Я, как Карташку вспомню, так руки-ноги до сих пор трясутся и сердце словно спотыкается. Кабы не вы, вот все вы, то быть бы мне уже в мире ином, горнем… Выходит, что у меня день рожденья второй сегодня случился. И не выпить прямо сейчас я не могу, а то организм откажет, — Иваныч произнёс всё это тихо и флегматично, словно бы во сне. Протянув руку за стопкой, он, наконец, нарушил хрупкое равновесие разомкнутого вампирьим укусом колбасного круга, и тот стал съезжать с мощной шеи владельца «Улар-реки». Неловко поймав его, Иваныч недоумённо посмотрел, что же это у него оказалось в руке. Чернявому жандарму он в этот миг до невозможности напомнил принца Гамлета с черепом бедного Йорика.

Лицо усача наконец приобрело осмысленное выражение. Разорвав неполный круг на несколько изрядной величины кусков, он с полупоклоном поднёс по одному из них и по стопке водки каждому из гномов. Сомнамбулическое состояние теперь с Иваныча перешло на всех остальных — жандармы только хлопали глазами и ничего не пытались предпринять, а гномы послушно приняли всё, вручённое им Иванычем и теперь словно ждали его команды. А тот, в свою очередь, взяв в правую руку зеленоватый стаканчик с водкой, а в левую кусок колбасы, внимательно оглядел последнюю, с нежностью, как гимназистка первый подаренный букет, понюхал и мечтательным голосом сказал:

— Ну и вот, и колбаска ещё тоже уберегла. Теперь всю свою остатнюю жизнь только такую, с чесноком, и буду употреблять. За ваше здоровье, спасители мои, и пусть боги будут к вам добры, как ко мне сегодня! — при этом казалось, что он обращается не только к гномам и людям, но ещё к богам и к колбасе. Затем он поднял свой стакан, словно горнист горн, и как-то очень торжественно выпил. Пил он медленно и истово, напоминая размеренностью механизм, а воодушевлением — жреца на храмовом празднике. После того, как последняя капля перелилась из стаканчика в необъятную утробу толстяка, он аккуратно поставил опустевшую посудину на тумбу, расправил усы и, откусив колбасы, с наслаждением стал её жевать. Это словно разрушило какие-то чары, гномы, наконец, зашевелились и тоже выпили, причём, как это ни странно, Дарри пил медленно и степенно, зато Гимли — как-то размашисто и не менее истово, чем Иваныч, с наслаждением крякнув, занюхав рукавом и только после этого закусив. Жандарм со странным именем Фабий, заворожённо следивший за движениями кадыка Иваныча, а затем за манипуляциями Гимли, услышав это довольное и смачное кряканье, пробормотал:

— Да ну, на хер! — и тоже торопливо махнул свою порцию под осуждающим взглядом напарника, который лишенным интонаций голосом спросил:

— Ты сдурел?

— Я не сдурел. Я вообще такой!

Впрочем, вздохнув, чернявый не стал дальше выделяться и выделываться, и тоже выпил со всеми. Ну и закусил. Но Камню показалось, что он это сделал не от того, что ему хотелось выпить и даже не от того, что не хотелось выделяться. Почему-то ему было важно поступить именно так же, как его напарник.

Неделикатное чавканье снова всех объединило, словно битва с вампиром. Но ненадолго. С сожалением глянув на кружку на тумбочке, Фабий задал вопрос, не обращаясь ни к кому конкретно, а так, адресуясь ко всем:

— И всё же хотел бы я знать, как молодой вампир оказался таким живчиком? Не дай бог, мы чего-то не знаем и они теперь все такие! Заежимся ведь пыль глотать…

Лицо Дарри, принявшее вновь, как и двадцать минут назад при разговоре о «Солнце Кали» выражение «а я тут ни при чём!» сильно насторожило Гимли. Он понял, что не обошлось без новообретённых умений молодого паршивца, хотя и не понял, как.

«Ну да, вы, ребята, точно чего-то не знаете! И я не знаю тоже. Но узнаю!» — подумал гном о сказанных красавцем-патрульным словах. Однако положение нужно было спасать прямо сейчас, жандармы ни в коем случае не должны были задержать сопляка и даже смотреть в его сторону. Сверкнув голубой молнией в сторону малолетней клановой головной боли, ур-барак, отвлекая внимание на себя, пробухтел сварливо:

— Вампир-живчик? Ну, это ты загнул, воин, мёртвый он! Нежить — она и есть нежить! А вот что до бойкости его… Слыхивал я, что, чем сильнее вампир обративший кого-то, то тем в более сильном состоянии будет его порождение после того, как восстанет. Ну и, кроме того, могли, создав, подпитать каким-нибудь образом, нет?

— Ну, теперь-то он в самом офуительном, как по мне, состоянии. Мёртвый вампир — это аж мертвее мёртвого! А вот подпитать — чем? Маной же их не поддержишь. Ну вот не слышал я о таком, они ведь, правильно ты говоришь, мертвы. Им мана только навредить может… Ну да и хер бы с ним, заберём тушку, пусть колдуны морщат ум. Вот только хотел бы я знать… А где же тот, кто его обратил, а? Особенно, если ты прав и обративший старый и сильный вампир. Когда я понимаю, что он где-то тут, поблизости, то я ещё понимаю, что вот это полный пиздец!

— Уважаемый воин, а можно вас спросить? — к страху и возмущению Гимли влез с вопросом нахальный сопляк, — я, видно, не все слова понял или не все знаю. Например, что такое «Пиздец»?

Фабий несколько раз открыл и закрыл рот, не зная, что сказать. Видя явные затруднения напарника, чернявый поспешил помочь ему. Неопределённо покрутив кистью в воздухе, пулемётчик пояснил:

— Ну, если на вопрос кроссворда о слове из шести букв, вторая «И», означающее провал, или полное поражение, ты впишешь вместо «фиаско» сказанное Фабием, то это будет объяснимо.

— А что такое «фиаско»? — невинно хлопая глазами, сказал Камень.

— Ну… Что такое фиаско? Это — пиздец. А пиздец — это когда всё совсем хуёво! — пожевав губами, ответил Фабий, а затем, не выдержав, фыркнул и, присоединившись ко всем остальным, заржал. Дарри стоял и не мог понять — а чего они все смеются?